Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2022
Очень хочется говорить о книгах. Именно сейчас, когда все обсуждают новости — даже те, кто раньше ими не интересовался. Кто прежде обсуждал книги и фильмы. Цвет времени поменялся. Теперь обсуждают не книги и фильмы, а короткие, как автоматная очередь, строки военных аналитиков и видиорепортажи. Тоже, естественно, военные.
В книжных, однако, многолюдно. Сужу по нижегородскому «Дирижаблю» и московскому «Библиоглобусу», в которых побывал в начале октября. Люди разных возрастов ходят среди книг, листают, тихо разговаривают. Удивительно.
Людям еще для чего-то нужны книги.
«Русский иероглиф» Александра Архангельского[1] и «Ак Буре» Рената Беккина[2] , о которых пойдет речь, выбраны для этого разговора не случайно.
Книги эти очень разные.
«Ак Буре», как и следует из подзаголовка («Крымскотатарская сага») — про крымских татар (и еще — про казанских), а «Русский иероглиф» — про китайцев. Первая книга — роман, вторая — нон-фикшн. И жизнь китайской русистки Инны Ли, дочери крупного партийного деятеля КНР, в «Китайском иероглифе» совершенно не похожа на приключения и злоключения сына крымскотатарского диссидента из «Ак Буре».
Но то, что эти книги объединяет, кажется важным. И для современной русской литературы, и для современного российского (и не только) общества.
Любой конфликт рождается из непонимания и обостряет непонимание. Прежде всего, как нежелание понять. Ни самих себя, ни другого. Особенно, конечно, другого. Религиозного, идеологического, социального, этнического…
Литература — это служба понимания. Не только, разумеется. И не всегда. Автор может транслировать через текст и свое непонимание. Свои этнические (религиозные, социальные, бог-весть-какие) стереотипы и фобии. Примеров, в том числе и в классике, предостаточно.
Бывает и другая крайность — когда попытка понимания другого подменяется простым формальным «введением» его в текст, ради каких-то вне-литературных целей. Мультикультуральных, например. Нужен для разнообразия один «не наш»? Пожалуйста.
Хотя — уж лучше так, чем вообще никак.
Шесть лет назад я сетовал на этническую пресность современной русской прозы («Дружба народов», 2016, № 4). На то, что крайне редко в ней встретишь в главных героях представителей других этносов.
За прошедшие годы разнообразней она в этом смысле не стала.
«Русский иероглиф» и «Ак Буре», при всем их различии, эту лакуну немного заполняют. И крымские татары, и китайцы — вообще редкие гости в русской литературе. Даже в качестве «массовки». Не говоря уже о главных ролях.
Лучший способ понять другой народ — почувствовать его точку боли.
Депортация крымских татар из Крыма в 1944 году.
«Культурная революция» в Китае в 1967—1977 годах.
Искандер Исмаилов в «Ак Буре», преподаватель арабского (тоже не слишком частая в русской прозе профессия) пытается узнать правду о своем отце — активисте крымско-татарского движения по возвращению в Крым. Кем был его отец — героем или предателем и пособником госбезопасности?[3] Ответ так и не будет найден.
Если отец Искандера, Айдер Исмаилов — фигура вымышленная, хотя и имевшая реальные прототипы, то отец Инны Ли, Ли Лисань — вполне реальная. Крупный партийный деятель, соратник Мао, затем его оппонент, погибший в годы «культурной революции». Это определяет и участь его семьи. И сама Инна, и ее мать, и младшая сестра оказываются в тюрьме, после которой Инну отправят в глухую китайскую деревню на «перевоспитание»…
Так, через погружение в историю семьи, по которой прошелся катком тоталитарный проект, происходит соприкосновение с другим. Другой историей, другой культурой, другой психологией.
Особенно в «Русском иероглифе». Китайский быт времен «культурной революции» — при всех аналогиях с советским — все еще малоизвестен и порой экзотичен.
Вот сосланным на идеологическую перековку студентам разрешают, наконец, вернуться в Пекин. «…Ехали со своим скарбом — и каждый вез коромысло. Потому что на юге коромысла сильно отличаются от северных. Те почти прямые, как палка, и очень тяжелые, натирают плечи, а на юге бамбуковые, эластичные, и еще у них есть изгиб, они пружинят в такт твоей ходьбе. С таким коромыслом расставаться глупо, все равно еще придется ездить в деревню, пригодится».
Или другой эпизод — Инна Ли идет перед свадьбой к знакомому парикмахеру. Но тот наотрез отказывается делать ей укладку. «— Нам разрешается ее делать, только если есть рекомендательное письмо, что это нужно или для выезда за границу, в командировку, или для выступления в театральных постановках. — Но у меня свадьба! — Я феном пройдусь, волосы немножечко подниму. На большее просто не имею права».
Судить по этим сюжетам о Китае и китайцах, конечно, не стоит. Но что-то совершенно иное, даже по сравнению с кафкианством советского быта, в этом есть.
В «Ак Буре» тема другого — не только этническая, но и религиозная. Связано это с тем, что Искандер Исмаилов — напомню, главный герой «Ак Буре» — верующий мусульманин.
«Он с детства знал, как совершать намаз, еще до того, как научился угадывать смысл произносимых им арабских слов. Люди вокруг Искандера склонялись к ласковой шерсти ковра, чтобы вслед за тем возвыситься над окружающим пространством и с минарета человеческого тела восхвалить Единого Бога».
Исламская тема у Беккина-писателя напрямую связана с исследовательскими интересами Беккина-востоковеда, специалиста по мусульманскому праву. Возникла она еще в его первом романе «Ислам от монаха Багиры».
Тоже — не очень частая в современной русской прозе тема.
Впрочем, отношение к исламу — точнее, к его «истеблишменту» — в «Ак Буре» далеко от апологии. Так, муфтий Динар хизрет оказывается в прошлом осведомителем госбезопасности (и одним из виновников злоключений отца Искандера). А сам Ак Буре — Белый волк — могущественный оборотень, бывший правой рукой Андропова, — теперь стал чем-то «заместо шейха суфийского»… Хотя и православный «истеблишмент» тоже представлен в «Ак Буре» без большого сочувствия.
Роман вообще получился политически заостренным. Что, возможно, и объясняет, почему он был дружно отвергнут крупными издательствами и вышел в небольшом питерском «Блице».
Но сейчас разговор не о политике (хотя любой разговор сегодня — так или иначе о ней). Хочется договорить о теме другого.
Если бы обе книги были только о другом, о других, о чужом и незнакомом опыте, это было бы, наверное, не так интересно. Но герои этих книг — как и их авторы — это не просто другие. Они находятся в позиции двоемирия, пытаются (если использовать образ из «Русского иероглифа») усидеть на двух этнокультурных стульях. Одна из рецензий на «Русский иероглиф» так и называлась, «На границе двух культур». Мать Инны Ли происходила из дворянского рода Кишкиных, а родным языком Инны с детства был русский. Кто же она — китаянка или русская?
«…Лет в восемь-девять у нас образовалась компания детей от смешанных [русско-китайских] браков. И мы стали задумываться: а кто же мы такие? Попробовали называть себя русакиты, но выражение не прижилось, а позже придумали более подходящее слово — китарусы. И все встало на свои места».
Встало — но не полностью. В конце книги снова возникает тот же вопрос. «Что касается того, кто я в итоге этнически и культурно — русская или китаянка… Был у меня китарусский период, был китайский, сейчас я нахожу такой ответ: я китаянка с русским уклоном».
В этом же смысле и Искандер Исмаилов — крымский татарин с «русским уклоном». Он тоже двоемирен. Родной язык для него, выросшего в Ташкенте, русский. Оказавшись в казанской мечети, он не понимает проповеди, произносимой на казанско-татарском, и ему начинают переводить ее — понятно, на какой.
Проблема «русский — не русский», «Россия — не-Россия» остро стоит и для тех, с кем сталкивает Искандера извилистый сюжет романа. Например, для чернокожего батюшки Гурия, который оказывается на четверть русским (потомок эмигранта) и приезжает в Россию, исполненный миссионерского пыла… Разговоры о судьбах России на страницах романа не утихают. Волнуют они и писателя Ильдуса Галимзянова, и бывшего «воина-интернационалиста», воевавшего в Анголе, а ныне — заведующего кафедрой исламского мистицизма Линора Завируллина, и даже самого Ак Буре…
И последнее замечание — скорее, рецензионное.
«Ак Буре» предваряет предисловие, в котором автор делится историей написания романа, указывает на прототипы героев либо — как в случае с писателем Галимзяновым — на отсутствие оных… Это, на мой взгляд, излишне. Роман написан динамично, не переусложнен ни информативно, ни стилистически, и вряд ли требует какого-то пояснения.
А вот «Русскому иероглифу» именно такое предисловие как раз бы не помешало[4]. Нет, не по причине сложности текста — он как раз предельно прозрачен и легко читаем. А вот о самой книге и истории ее появления как раз стоило бы рассказать.
Дело в том, что книга воспоминаний Инны Ли уже выходила в 2019 году в Китае на китайском под названием «Цветёт калина». Упоминается в Сети и название ее русской версии «Москва — Пекин», подготовленной Инной Ли. Судить, как оба этих текста — изданный китайский и, похоже, неизданный русский соотносятся с «Русским иероглифом», не могу[5] . Судя по откликам, как-то они от него отличались: состояли из рассказов, поясняющих семейные фотографии… В любом случае, почему потребовался еще один вариант воспоминаний Инны Ли и какова была в этом роль ее русского соавтора Александра Архангельского, стоило бы в предисловии как-то прояснить[6].
Но заканчивать на этой критической ноте не хотелось бы — как и на дежурной фразе, что, «несмотря на отдельные недостатки…» Нет, скорее тянет отвести «съемочную камеру» куда-то в сторону, от двух этих книг, и показать… Что — пока еще не ясно. Жизнь становится все кучерявее и непредсказуемее, и литература снова ищет свое место в ней. Новые темы, новый язык. Людские массы подняты со своих насиженных и надышанных мест и приведены в движение. Куда качнется маятник русской прозы — в сторону большего интереса к другим культурным мирам и пространствам, или же к полюсу большей замкнутости и самодостаточности? Знак вопроса. Многоточие.
[1]Архангельский А. Русский иероглиф: История жизни Инны Ли, рассказанная ею самой. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2022.
[2]Беккин Р. Ак Буре: Крымскотатарская сага. — СПб.: «Блиц», 2021.
[3]На память сразу приходит известное «Исправленное издание “Harmonia caelestis”» Петера Эстерхази.
[4]Короткое вступление «О чём эта книга. О ком эта книга. Зачем эта книга» рассказывает больше о серии Архангельского «Счастливая жизнь», в которой вышел «Русский иероглиф», чем о самой книге.
[5]«Цветёт калина» я не видел — а даже если бы и видел, вряд ли много бы чего понял: китайским фактически не владею.
[6]А также упомянуть воспоминания матери Инны Ли, Елизаветы Кишкиной, «Из России в Китай: путь длинною в сто лет», вышедшие в издательстве «Шанс» в 2018 году. Очень любопытные.