Рассказ. С башкирского. Перевод Найли Акбулатовой
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2022
Акбулатова Фарзана Фатиховна — автор романов, повестей, рассказов, сказок и стихов для детей. Родилась в 1960 году в деревне Урняк Хайбуллинского района Башкортостана. Окончила МГУ им. М.В.Ломоносова. Ведущий специалист студии радиовещания ГТРК «Башкортостан», член Союза журналистов РБ, член Союза писателей РФ, РБ, заслуженный работник печати и массовой информации РБ. Лауреат Государственной молодёжной премии им. Ш.Бабича. Победитель III Республиканского конкурса «Лучшая башкирская книга года» в номинации «Самая читаемая книга семьи», награждена Дипломом Министерства культуры и национальной политики РБ.
Акбулатова Найля Фатхуловна — студентка отделения художественного перевода Литературного института им. А.М.Горького, призёр 2-го всероссийского конкурса художественного перевода «Услышь, Россия, наши голоса».
Чу-чух, чу-чу-чух, чу-чух… Уже четыре дня Фарида едет с детьми на поезде. Узнав, что на следующей станции стоянка полчаса, она быстро собрала детей и вышла на перрон. На вокзале народ галдит — кто-то плетётся, взгромоздив на себя тяжёлый мешок с вещами, кто-то шумно катит тележку. Попрошаек тоже хватает, мимо с ветром проносятся дети-беспризорники. Ржавые товарные поезда, железные столбы, режущий слух шум, взвизгивающие стоны и ужасная вонь — всё это произвело тяжёлое впечатление. Фарида Нуриева, никогда до этого не ездившая в такую даль, держала путь в богом забытый край — Владивосток. Раз уж вышла замуж за военного, то вопрос «где и как жить?» отпадает сам собой. Её Хамит — политрук, он обязан быть на передовых позициях. А его близкие должны следовать повсюду за главой семейства. Хорошо хоть, старшая дочь ей помогает, иначе Фариде пришлось бы очень туго. Ступив на перрон с тремя маленькими дочерями, она тут же затерялась в толпе, словно в суетливом муравейнике. Рауза, стараясь как-то приободрить мать, сказала:
— Мам, я схожу за водой. Там не очень большая очередь, — указывая в сторону толпы у автомата с водой.
Фарида кивнула, а сама двинулась поискать место поукромнее, где можно было бы отдышаться. Средняя дочь последовала за сестрой. Фарида с младшей, глухонемой Лилей, присела на скамейку, помахала набиравшим воду дочерям. Тут перед ней возникла укутанная в чёрную шаль старуха. «Уж не цыганка ли?» — насторожилась беременная Фарида и притянула к себе дочь. Но мысль, что у них и своровать-то нечего, её успокоила.
Долго сверлившая её взглядом старуха наконец заговорила:
— Он словно разбушевавшийся ветер, вихрь. Постоянно в движении. В движении…
Хоть сама и тощая, а голос у неё какой-то грубый, низкий. Про кого это она? Про мужа? Если так, то она права, именно из-за главы семейства им вечно приходится быть в движении… Или возразить старухе? Не стоит, а то потом не отделаться, лучше промолчать. Хочется, чтобы она поскорее отвязалась.
— Клянусь! Вижу восхождение звезды! Она направится с Востока на Запад. Одна сторона светлая, другая — тёмная, словно чёрная бездна…
— Только солнце может двигаться на Запад, — перебила её Фарида.
А цыганка словно и не слышала:
— Всё в вашей жизни переменится. Эта звезда не угаснет! Чего нахмурилась? Я не вру, всё это ясно вижу!
Фарида представила мужа с его звёздами на погонах и вздрогнула. Как бы не война. В последнее время всё чаще об этом слухи.
— А она вернётся домой? Звезда эта?.. — тихо спросила Фарида.
— Ждать будешь. Всю жизнь будешь ждать… И он будет ждать.
— Чего?
— Встречи с тобой.
— Уйди, ведьма!
— Дай мне чего-нибудь, я за даром не гадаю, — и она вырвала с рук Фариды платочек. Зло добавила: — Всю жизнь тебе ждать эту звезду!
Тут подошла Рауза. Услышав последние слова, она спросила:
— Звезда, говоришь? Мой отец военный! Он отличный военрук! Его мундир увешан медалями. Да же, мама?
Выросшая в сиротстве, не умевшая спорить, Фарида промолчала. Схватила детей и зашагала прочь, в другую сторону.
«Да ну её, эту цыганку! Пусть морочит голову другим! У меня и так забот хватает. Скорее бы добраться до Хамита, детей довезти без происшествий и о себе позаботиться: как-никак четвёртый уже на подходе…»
— Мам, вот водичка, попей! — Разида потянулась за кружкой, которая была в руках у старшей сестры.
«Звезда твоя… Одна сторона — светлая, другая — тёмная. Будет от него и радость, и печаль. И тем и другим насытишься сполна. Всегда твоё сердце будет кровью обливаться». Неправда! Фарида — гражданка своей советской страны, где нет места предрассудкам и суевериям. Она и сама в молодости участвовала в агитационной работе, выполняя комсомольские поручения по преодолению влияния религии на массы.
— Наш папа самый сильный. У него оружие есть. Он смелый и никого не боится! — гордо говорит Рауза.
«Мы не верим во всякую чушь…» — убеждает себя Фарида. Она посмотрела на младшую, Лилию, — у той в глазах отражалось какое-то беспокойство. Но ведь она глуха и не могла слышать слов старухи. Значит, уловила тревогу матери… Прочь все сомнения, и возьми себя в руки! Долгий путь подходит к концу. У неё есть поддержка, опора и защита — её муж Хамит, скорее бы его увидеть. Это придало ей сил, и она забыла о боли в пояснице. Скоро семья воссоединится и никогда уже не расстанется. Они всегда будут вместе, а все беды обойдут их стороной. Ребёнок в утробе, словно читая её мысли, стал сильнее пинаться, желая поскорее увидеть семью.
Казалось, на этот раз стук колёс был веселее. Через грязные окна вагона ничего не разглядеть. Чу-чух… Вдруг поясницу схватило. Невольно вырвался стон. Надо найти силы выдержать эту боль! Уже скоро доедем до места, потерпи, малыш! Твоё время ещё не пришло. Успокойся же, дорогой! Ах! Какой упрямый и нетерпеливый ты у меня.
— Доченька, сходи за проводницей, — попросила она Раузу, превозмогая боль.
Через некоторое время по поезду пронеслась весть: в одном из вагонов мусульманская женщина родила ребёнка.
— Ну? Кто? — спросила Фарида, облизывая пересохшие губы.
— У вас сын!
— Сыночек!
Сын! Долгожданный сын Хамита! Мир словно озарился и заиграл другими красками. Все боли вмиг куда-то исчезли.
— Рауза, на ближайшей станции отправь отцу телеграмму. Скажи, что у него родился сын!
* * *
— Рудик, сынок, ты готов?
— Да я уже давно готов, мам! А сёстры ещё нет!
— Разида, смотри, твой брат уже оделся и ждёт. Будь пошустрее.
— Да у тебя всё время Рудик да Рудик!
— Я всех тороплю. Лучше прийти раньше, чем опоздать.
Сегодня в доме всё так оживлённо. Или это только Рудольфу так кажется? Они впервые едут на спектакль в Башкирский государственный театр оперы и балета! Конечно, для всех в доме это большое событие. Мама ходит окрылённая, её глаза искрятся радостью. Редко она бывает такой счастливой. Кажется, что детям тоже передаётся её подъём, и они, не чувствуя меры, начинают баловаться. Фарида апай кое-как их успокаивает, и они, толкаясь, дурачась, выбираются из тесной квартиры.
Рудольф, бывало, проходил мимо здания театра оперы и балета, и оно будоражило и даже немного его пугало. А сейчас, когда он вместе с семьёй, ему показалось, что театр будто весь светится и с нетерпением ожидает своего нового гостя. У мальчика от волнения забилось сердце: тук-тук, тук-тук. А ведь он даже мечтать не смел, что может оказаться в этом величественном месте. У него перехватило дыхание, губы пересохли.
У Фариды апай только один билет на руках, все пять человек пройти по нему не смогут. Поэтому она надеялась, придя пораньше, найти какой-нибудь способ всем попасть в зал. Однако перед входом в театр их ждала огромная толпа таких же просителей «лишнего билетика».
— Дети, — Фарида апай взглянула на старшую Раузу, — не вздумайте оставить Разиду… Зайду с Лилией, а потом, может, и вас как-нибудь удастся провести.
И она посмотрела на Рудольфа. Сын ясно почувствовал материнское волнение. Это дало ему внутренней силы, он уже всей душой был там, в театре.
К дверям не пробиться: вокруг слишком много людей. И тут произошло чудо: толпа взрослых, толкаясь, вышибла вторую дверь. Эта волна, подхватив лёгкого, словно бумажный кораблик, Рудика, занесла его в здание. Билетёры, пытавшиеся закрыть эту дверь, не заметили мальчика. Оказавшись в середине фойе, восьмилетний Рудик стал оглядываться по сторонам и обмер: он понял, что находится внутри волшебной шкатулки. Нет, он находится в замке падишаха! Как же он тут оказался? Роскошная блестящая люстра, сверкающие лампы, повсюду на стенах развешаны зеркала, отражающие яркий свет, величественные узорчатые колонны, расписные потолки и полы, бесчисленное количество дверей с таинственными входами — такой неописуемый, головокружительный вид открылся перед ним.
Волшебная сказка! Он оказался в прекрасном мире! Но голос консьержа у входа вернул в действительность:
— Безбилетников накажем! Безбилетники — на выход!
Безбилетник? Нет, билет — его сердце, никто не сможет вырвать Рудика из этого магического мира.
В этот момент его схватила Рауза, которую занёс тот же людской поток.
— Нам нужно пробраться в зал!
Глаза Рудика решительно вспыхнули, он посмотрел в сторону входа. Он уже не нуждался ни в чьей помощи. Он был у цели.
И его не заметили в зале. Проворный мальчишка заприметил укромное местечко.
Вскоре огни погасли. Зрительный зал погрузился в блаженство звуков. Живая музыка оставила неизгладимое впечатление, ведь до этого Рудик слышал лишь треск вперемешку со звуками из старого приёмника. Этот проникновенный чистый звук вошёл в душу и играл уже в нём самом. В какой-то момент Рудик сам стал одной из тех нот, которые звучали в мелодии.
Открылся занавес. «Журавлиная песнь» увлекла Рудика в зачарованный мир. И не его одного — весь зал. В эти минуты граница между реальностью и фантастикой стёрлась. В балете нет места злу, голоду и нищете. Здесь живут только положительные герои с благородными поступками, и зритель является участником представления. «Журавлиная песнь» навеки осталась в душе будущего великого танцовщика.
Рудик будто сам был на сцене и кружил Зайтуну Насретдинову, игравшую Зайтунгуль. И тем журавлём, который помогал двум сердцам, был он. Башкирская фольклорная музыка прошлых веков перенеслась в современность и проникла в Рудика, и стала неотъемлемой частью его души!
Наверное, нигде больше нет такой красоты, такого благозвучия, такой лучезарности и радости! Отточенность движений, совершенная грация, прыжки танцоров, напоминающие полёт птиц… Всему этому он непременно научится!
По пути домой Рудик то бежал с разведёнными в стороны руками, то высоко прыгал, а если падал, — поднимался, повторяя те же самые движения. Он не ощущал на себе залатанную куртку. Даже мама, по обыкновению сопровождавшая его выходки вздохом «моторчик!», на этот раз молчала.
— Да что с ним такое? Уймись! — удивлялась Разида.
— У него выросли крылья, как у журавлей, — ответила Фарида апай.
— Ладно, полетает да забудет.
Но Рудик не забыл впервые увиденный балет. И никогда уже не забудет.
Несколько дней подряд он танцевал, подражая артистам балета, вся семья устала от этих его бесконечных прыжков и кружений. И только мама, на удивление, выказывала одобрение. Рудик подошёл к ней:
— Мам, а Зайтуна вот так ногу выворачивала?
— Не совсем. Скорее, вот так…
Увидев, насколько красиво мать сделала движение, мальчик воскликнул:
— Мам, ты так это похоже сделала! Откуда ты знаешь, как надо?
— В своё время мы, комсомольцы, участвовали в культурно-просветительской работе. Вот тогда я и танцевала немного.
— Мам, ты родилась журавлём-балериной?
— Не знаю, сынок.
— А я знаю! У тебя была мечта? — спросил вдруг сын.
— В твои года мечтала обернуться птицей и улететь в далёкие края. Туда, где живёт счастье. Оставшись в детстве без родителей, мне очень рано пришлось перенести жизненные тяготы. Так что мечта о счастье осталась в детстве. А вот твоя — пусть обязательно исполнится.
— Мам, а где живут журавли, которые приносят людям счастье? Может, у них есть свой остров?
Фарида апай покачала головой.
— Мы с твоим отцом где только ни побывали. А такого края так и не встретили. Во всяком случае, Остров Счастья — это лишь мечта.
— А Зайтуну журавли сделали счастливой.
— Не Зайтуну, а Зайтунгуль, — поправила мать.
— Нет, Зайтуну Насретдинову! А сказочные журавли всё-таки существуют. Мам, посмотри мой журавлиный танец, — Рудик встал на цыпочки и поднял руки. — Вот как выглядит журавль, прилетевший домой на Урал.
— И я была такая же гибкая в детстве. Ты на меня похож… — похвалила сына Фарида апай.
— А я? А я на кого похожа? — вмешалась Разида, жаждущая внимания.
— А ты в отца пошла. Вы все и на меня чем-то похожи, и на папу.
Рудику понравился такой ответ, потому что он хотел быть похожим на отца. Однако он даже не знает, как выглядит его отец. Ему уже восемь лет, а они и не виделись ни разу. У военного человека есть свои обязанности и права, он присягнул верно служить Родине. Долг превыше всего. Когда вернётся отец, никто не знает. И сын с нетерпением ждёт. Отец защитит Рудика, будет ему поддержкой. Мальчик отстаёт от сверстников в росте, поэтому его дразнят. А ещё отец оценит, как Рудик умеет танцевать. Как же он выглядит, его отец?
* * *
— Хватит! Ты же теперь пионер! Больше не будешь ходить в танцевальный кружок! В нашем роду никто этим не занимался. Ходишь тут, кривляешься, развлекаешь людей, словно клоун какой-то.
— А что в этом плохого, папа? Мы, например, от нашей школы выступали в госпитале перед ранеными солдатами. Они нам радовались, просили чаще приходить. Ты бы видел, как они аплодировали мне и обнимали меня после моего башкирского танца!
— Всё это только временное увлечение. Слышишь? Временное!
— Я хорошо танцую, папа. Это всем известно. Моя преподавательница Елена Вайтович сама ведь тебе говорила: «Рудольфа нужно отправить в балетную школу при Кировском театре!»
— Сначала ты получишь нормальное образование! У тебя должна быть мужская профессия.
— Одному тебе мешают мои танцы…
— Не препирайся!
— А я и не препираюсь. Просто говорю, что думаю. Танцы для меня — всё.
Танцы, учёба, успехи, дисциплина — всё перемешалось. Рудольфу не удавалось преуспевать во всём. С каждым днём стычки с отцом происходили всё чаще. Но Рудольф всё упорнее стремился к своей цели, вера в себя только росла.
— Я тебе ясно сказал: будешь военнослужащим! — сказал ему как-то раз отец.
— Нет, военные дела — не для меня.
— Значит, будешь инженером! Они и в мирное время очень востребованы. По всей стране новые заводы и фабрики строятся! Советский союз — великая держава. И таковой останется, а значит, ей нужны профессионалы-техники.
— Да сколько можно говорить одно и то же, отец! Тебе самому это не надоело? Я хочу развиваться в высоком искусстве.
— Балерина!
Тяжёлая рука отца оставила красный след на щеке сына. Оскорбленный юноша выскакивает из дома. Он бежит, что-то бормочет. Останавливается. Прислушивается, поднимает глаза к небу. А там, в вышине, летит стая птиц. После балета «Журавлиная песнь» он свято верил в то, что журавли могут прилететь на помощь, если люди попали в беду. Сейчас — не верит. Теперь он понимает: чтобы добиться своей цели, нужно пробиваться самому.
Рудольф Нуреев продолжает заниматься танцами, скрывая это от отца. Фарида апай, когда-то водившая Рудика в танцевальный кружок, поддерживает сына и сейчас. Отцу, например, она говорит, что Рудик ушёл на дополнительные занятия по математике. Тот знает, что у сына с математикой проблемы, поэтому верит. Когда отец с сыном спорят, Фарида апай словно меж двух огней оказывается. Как и большинство тюркских женщин, Фарида апай старается не возражать главе семьи и уважать его слово, его слово — закон. Но ведь и сына она любит и понимает его устремление.
Поэтому у неё в глазах всегда печаль, она уже давно позабыла об улыбке, но все свои переживания прятала глубоко в душе. Рудольф же чувствовал внутреннюю поддержку матери и давно смирился с укорами и унижениями отца. Но своего желания стать танцовщиком не оставил.
— …Наш танцевальный ансамбль стал лучшим среди школ! Я танцевал башкирский народный танец. Отец не интересовался?
— …Я участвую в массовках Театра оперы и балета! Может, стоит поделиться этим с отцом?
— …Меня взяли танцевать в кордебалет. Почему папе это не нравится?
— …Я обучаю народным танцам людей на заводе. Там мне даже платят по двести рублей. Я теперь сам зарабатываю. Папа ведь не против?
— …Я съездил в Москву на собственные деньги. Папа ничего об этом не спрашивал?
— …Я участвую в декаде. Я — солист! Папа увидит, каким я стал артистом балета и сразу поменяет своё отношение.
Новость о том, что в Москве пройдут дни башкирской культуры, стала для Рудольфа радостью. Оставившая глубокий след в его душе «Журавлиная песнь» в какой-то миг вновь стала частью его жизни. Солист балета внезапно заболел. Услышав о том, что ему ищут замену, Рудольф, ни секунды не сомневаясь, предложил свою кандидатуру. И его, Нуреева, ни разу до этого не исполнявшего главных ролей, утвердили!
— Мама, мой дебют прошёл успешно!
— Мы очень этому рады, сынок! Нет-нет… Отец тоже рад, он не против…
Овации московских зрителей, доброжелательное отношение критиков — всё это расправило крылья Рудольфа и вознесло его к небу. У него не было ни капли сомнения, что скоро он окажется в очарованном мире балета и удостоится высоких званий. Та волшебная шкатулка из детства была заперта тремя замками, теперь же, после успешного выступления в Москве, один из них был открыт. В этом он не сомневался. Во что бы то ни стало Нуреев должен открыть ещё оставшиеся два!
— Мам, директор театры оперы и балета предложил мне поработать у них. А ещё меня пригласили на учёбу в Ленинградскую школу балета. И я выбрал второе.
— Ленинград?!
— Что тебя так удивило? Я непременно стану профессиональным танцовщиком.
— Дорогой мой, если об этом узнает твой отец…
— Тогда что? Что он сделает? Ему давно наплевать на мои мечты.
— Если бы было всё равно, давно бы махнул он на тебя рукой. А он ведь уже столько лет пытается вразумить тебя.
— Я с ним впервые увиделся, когда мне уже было восемь лет. Кажется, припоздал он со своим воспитанием.
— Может, тебе следует ещё подумать, Рудик? Как бы родным от этого хуже не было…
«Я им ещё докажу, чего бы мне это ни стоило». Рудольф ничего ей на это не ответил и вышел, громко хлопнув дверью.
Юноша взглянул на голубое небо. В этой безграничной синеве он находил для себя утешение и покой душе. А небо было такое ясное, такое просторное, такое беспредельное и такое необъятное! Нет силы, способной сломить великую цель Рудольфа Нуреева! «Я должен подняться на Олимп искусства на своих крыльях. Мои журавли вдохновили меня».
* * *
— Молодой человек, вы либо станете очень успешным танцором, либо с этого пути сойдёте раз и навсегда. Но последнее — это не про вас, — сказала Рудольфу при поступлении в балетную школу старший преподаватель Вера Костровицкая. Эти слова стали для него стрелой, запущенной высоко в небо.
Юноша упорно шёл к своей цели. Многие не понимали его. Смеялись. Избегали. Его остроумие, непокорность, дерзость и пренебрежение дисциплиной приносили ему немало проблем, но на это Рудольф не обращал внимания. Он танцевал и танцевал. Не взрывной характер и вспыльчивость, а его трудолюбие и усердие возвели его на пьедестал. Он делал невероятные успехи, придя в класс к выдающемуся балетному педагогу Александру Ивановичу Пушкину, и стал одним из лучших. В Ленинградском театре учились таланты со всего Советского Союза.
Не все были рады успехам молодого танцовщика в Кировском театре — кого-то очень насторожило его появление на сцене. Кто только ни мечтал танцевать в паре с главной балериной Кировского Дудинской! Прима сама пригласила Нуреева танцевать с ней в «Лауренсии». Театральные круги по-разному восприняли эту новость. Кто-то восхищался, кто-то ухмылялся, кто-то удивлялся или молча наблюдал. Но зорче всех наблюдал за всем этим Егор Соловьёв, считавшийся перспективным танцовщиком. Он сразу же увидел в Нурееве сильного конкурента. Он предлагал свою кандидатуру в партии с Дудинской, но театральная дива даже не взглянула в его сторону. Не имевший ни друзей, ни врагов, нейтрально относившийся к людям, некто К. подошёл к Егору.
— Родом из Башкирии, говорят.
— Да в курсе я! По нему же видно — азиатчина. Дожили: провинциалы в высоком искусстве! Со своими дикими нравами…
— Хоть и эгоцентричен, а талантливый малый, — прохрипел К., — все, кто учился с ним в Ленинграде, вернулись в Башкирию, а Нуреев — вон какой пробивной!
— Я думаю, он первый и последний башкирёнок в Кировском театре, — процедил сквозь зубы Егор.
— Да, только ты следи за выражениями, мой тебе добрый совет. Все мы горячи в молодости, но горячность может привести к нежелательным последствиям…
— Добрый совет, — усмехнулся Егор и посмотрел в сторону занимавшегося Рудольфа. — А ему, как я погляжу, всё дозволено.
— Всё?.. Это как?
— Ну, как говорится, никто свечки не держал… — Егор почувствовал, что сказал лишнего, и переменил тему. — Характер у него тяжёлый, а насчёт происхождения легенды всякие ходят. Но ему всё прощается.
— Но вы же сами говорите, что никто свечки не держал.
— Слухи о том, что он дружит с подозрительными иностранными личностями, возникли неспроста, я полагаю… Эти сплетни не я распустил. Но в одном уверен: из-за таких неблагонадёжных, как Нуреев, ложится пятно на честь советского артиста. Возможно, всё это ложь, клевета…
— Но ведь любая ложь может стать правдой. Просто поспособствуйте этому. — К. окинул Соловьёва хитрым взглядом: — Познакомьте его с подозрительными личностями, о коих вы упомянули. Нет-нет, я пошутил. Вам он кажется непобедимым. Сильный конкурент! Из-за него-то вы и потеряли покой, всё время на нервах. Творческие люди слишком эмоциональны, так и с ума сойти недолго. А вам, дорогой друг, нужно себя беречь для будущего!
Начав работать в Кировском театре, хранившем старые добрые традиции Мариинского, Рудольф Нуреев через какое-то время понял, что внутренняя жизнь театра разительно отличается от той, какую он привык видеть со сцены. С детства, будучи острым на язык пробивным мальчиком, получая за это немало тумаков, он не переставал и в театре гнуть свою линию и отстаивать свои права. Как и во всех организациях, здесь были свои партийные и беспартийные группы. Быть членом коммунистической партии — значит, войти в доверие к старшим товарищам. В коллективе были разные группы «единомышленников». Но Рудольф, мечтавший посвятить себя целиком искусству, не присоединился ни к кому. Эту оторванность от общества объяснили «диким нравом азиата».
— Пора бы тебе уже вырасти и вступить в комсомол, — сказал ему комсорг театра Александр Осипов.
— Уважаемый комсорг, я же ещё в прошлый раз ясно выразил свою позицию. Товарищ Нуреев всё своё время посвящает только искусству. И это ни для кого не секрет.
— Значит, по-вашему, это всё просто так делается?
— Не фантазируйте, Александр. Этого я не говорил.
— Но…
— Я не запрещаю вам заниматься творчеством. Ни в балете, ни в литературе! А сейчас попрошу вас дать мне продолжить репетицию.
Разозлившийся комсорг вышел прочь. Рудольф продолжил репетировать. Через несколько дней Нуреева вызвал к себе директор театра.
— Нуреев, вы почему не присутствовали на общем собрании?
— Я занимался.
— Один?
— Одиночество — мой друг.
— Не одиночество, а безответственность!
— Я лишь говорю о том, что мне необходимо заниматься индивидуально.
— Один в поле не воин. Прежде всего — это коллектив!
— Я во всём полагаюсь только на себя, — спокойно ответил Рудольф.
— Хорошо. Только не забывайте, товарищ Нуреев, выходя на сцену под зрительские аплодисменты, что все наши премьеры происходят благодаря поддержке партийного руководства.
Подобные разговоры угнетали Рудольфа. Но Кировский театр уважал его прежде всего как прекрасного артиста: балерины предпочитали танцевать с Нуреевым, зрители аплодировали ему больше всех, критики и деятели искусства писали в основном о нём, он выступал в Болгарии, Восточной Германии… Поэтому ему прощали его своенравный характер. Ну, что уж поделаешь…
Культурно-просветительные мероприятия по всей стране должны нести идеи строителей коммунизма. Все культурные заведения Советского Союза принадлежат государству, а их деятели — идеологи, которые напрямую работают с массами. Какие спектакли ставятся, кто в них участвует — всё это обсуждалось в самых высших кабинетах. Сексоты чётко бдили за порядком. Рудольф же, страстно желавший посвятить себя исключительно искусству, был далёк от политики. Как бы его ни называли «эгоистом», «самозванцем», «»башкирёнком», он был уверен в одном — в своём таланте. И он должен во что бы то ни стало проявить себя. В свободное время Рудольф бывал в других театрах, общался с зарубежными студентами, а если приезжала какая-нибудь балетная труппа из-за границы в Ленинград, Рудольф был на седьмом небе от счастья. Нуреев общался с иностранцами, ему хотелось знать о европейском балетном искусстве, которое в своём развитии ушло далеко вперёд.
После выступления в «Дон Кихоте» на Рудольфа Нуреева посыпались цветы. Вся сцена была покрыта красными розами. Этот успех был, с одной стороны, ожидаемый, и неожиданный — с другой. Журналисты восторженно писали о восходящей звезде Кировского театра. Соловьёв повернулся к Рудольфу спиной, когда тот, счастливый, зашёл за кулисы. Этот грубый жест не остался без внимания темпераментного артиста. Он, по обыкновению, сострил:
— Егор, когда тебя так же зрители закидают цветами, я молча выйду и помогу тебе их собрать.
Егор по-своему понял сарказм коллеги: пока Нуреев танцует на сцене, ему никакие успехи не светят в Кировском театре. Одно его утешало: Рудольфа, не вступившего в комсомол, как неблагонадёжный элемент, редко выпускают за границу, а на правительственных концертах и вовсе не дают выступать. Его будущее туманно. И в конфликты с руководством он часто вступает. Иногда Нуреев нелестно отзывался о работе какого-либо артиста, и его слова обязательно доходили до того в искажённом виде. И на Рудольфа писали доносы в инстанции.
Перед тем, как отправиться в заграничное турне, артисты проходили соответствующую проверку. Вне общих собраний проводились отдельные профилактические беседы в отдельном кабинете, где артистов инструктировали. В один из таких кабинетов вызвали Соловьёва. Его встретил знакомый худощавый мужчина — К.:
— Мы хотим услышать ваше мнение о Рудольфе Нурееве.
— Почему именно моё? — насторожился Егор.
— Это необходимая процедура, я полагаю, вы это хорошо понимаете. Наша работа заключается в профилактической беседе с каждым артистом, которого отправляют за границу. Вы представляете не только балетное искусство Советского Союза, но и высокий моральный облик страны! Буржуазные страны должны быть убеждены в единстве советского народа, непоколебимости великой державы. О Нурееве много сомнительной информации. И доносы на него пишут. Следовательно, есть и вопросы.
— Это так, о нём действительно много всякого говорят, — согласился Соловьёв. — В общем-то это никакая не тайна…
— Давайте уточним, — перебил его К. — Мы получали анонимки о его неестественных связях.
— Извините, но ведь свечку никто не держал… — Егор съёжился.
— Поиск доказательств — не ваше дело. Просто нужна вся информация о том, с кем он общается и где бывает. А вот наша с вами общая задача — оберегать великую державу от классовых врагов и достойно представлять коммунистический моральный облик. В конце концов, это необходимо для безопасности страны. Если же есть возможность разоблачить этого, как говорится, балеруна…
Худощавый мужчина прикурил сигарету и прищуренно взглянул на собеседника:
— Можете не волноваться, ваше великое будущее в театральной деятельности не за горами.
Соловьёв ничего на это не ответил.
— Талант заключён в самом слове «идеология». Именно она вершит судьбы, надеюсь, вы понимаете, о чём я. Каждый артист театра мечтает стать ведущим танцовщиком.
— Вы предлагаете нам всем шпионить друг за другом, верно?
— Хм… Кем вы себя возомнили, а Нуреев кто такой? Не считаете ли вы себя великими деятелями, хранителями государственных тайн? То, что мы вышли на вас, говорит лишь о нашем высоком доверии к вам! Мы ничего у вас не выпытываем, а лишь напоминаем о необходимости оставаться бдительными. Повторяю: это всё от большого доверия к вам!
Соловьёву стало откровением, что тихий и незаметный К. является одним из «источников оперативной информации» для КГБ. Именно он сейчас вербовал Соловьёва, убеждая, что непременно поможет ему в случае необходимости. Тема разговора зашла далеко…
Рудольф до конца не верил, что летит во Францию, пока не сел в кресло самолёта. Он много раз слышал истории о том, как некоторых неблагонадёжных артистов высаживали из самолёта буквально перед взлётом. Но поездка Нуреева во Францию была сейчас явью. В голове крутились картинки героев французской художественной литературы, имена различных авторов, актёров, названия театров, музеев — всё это сейчас перемешалось. «Приеду ли я снова в эту страну, неизвестно. Но, будучи там, нужно ловить мгновение. Каждую свою секунду нужно проводить с пользой, впитывая искусство этой великолепной страны!»
Прибыв в Париж, он опьянел от восторга, произведённого городом. На турне был отведён месяц, и за это время Рудольф посетил Лувр, Версаль, парк Де Сен Клу, а также побывал в студенческих кварталах Сен-Мишель и Сен-Жермен. Ещё со школьных лет увлекаясь французской культурой, Нуреев не упускал возможности почувствовать, увидеть изнутри искусство Франции, понять, чем оно дышит и как живёт. Завистливые коллеги не выносили того, что Рудольф быстро сходился с иностранными артистами и всё время проводил в их компаниях. «И здесь показывает свою дикость, с которой пришёл из глубинки. Словно с цепи сорвавшаяся собака, а свой коллектив вообще ни во что не ставит!» Но эти шепотки Нуреева не задевали.
«Конфликтный, заносчивый артист Рудольф Нуреев, который не подчиняется общей дисциплине коллектива, прибыв в Париж, и не подумал оставить свои безнравственные замашки. Напротив, нарушив режим советского гражданина, он приобщился к подозрительным людям Франции и стремился создать связи с буржуазными типами». Такое донесение ушло в нужное место.
Егор Соловьёв в фойе отеля примкнул к новой компании Рудольфа Нуреева, своего соседа по комнате. Но, чтобы никто не заподозрил его в странных отношениях, он быстро удалился. С другой стороны, ему не хотелось слышать французской и английской речи Нуреева. Хоть и называл своего коллегу «провинциалом», сам Соловьёв не знал французского.
— Егор! Иди к нам! Ты не обижайся, что я с собой тебя не беру, — позвал его как-то Нуреев. — Заметил, с кем я стою? В мире балета этих людей хорошо знают. Они ведь мои друзья, и очень этим гордятся, кстати. А знаешь почему? Вот, взгляни на эту газету, они мне её принесли. «Рудольф — космонавт балетного искусства!»
— Поздравляю… Ладно, мне пора, у меня дела…
— Когда-нибудь и тебя начнут узнавать! В Кировском театре, если я позволю, — пошутил Рудольф и весело захохотал.
«Да он в стельку пьян…»
— Я тебе помогу, не волнуйся! В другом театре ты станешь известным, — продолжал поддразнивать Нуреев.
— В другом театре? Почему это? — не выдержал и возмутился Егор.
— Потому что я так хочу! — язвил Нуреев. — Ну, давай, иди своей дорогой. Ты же знаешь, куда идти?
«Знаю, — от злобы кусал губы Егор, — теперь уж точно знаю. Мир — в руках сильных. А ты и не представляешь, какая у меня сила, азиат несчастный».
Будучи изрядно выпившим, Рудольф всё же заметил злость в лице Егора. Стало как-то холодно на душе. Почему его лицо исказила гримаса? Почему Соловьёв не смотрит прямо в глаза? Почему его лицо стало землистым? Всё это очень странно… «Да что мне такое мерещится? А может, я вправду перебрал?» В ресторане продолжали поздравлять Рудольфа Нуреева с его новым именем, которое приписали ему французские журналисты. Он лишь под утро вернулся в номер отеля в сопровождении новых друзей. Егор всю ночь глаз не смыкал, ожидая возвращения соседа. Но когда Нуреев вернулся, он прикинулся спящим.
— Егор, как ты можешь спать в такую прекрасную парижскую ночь? Ну ты даёшь, — подтрунивал Нуреев. — С кем я сегодня познакомился, ты не поверишь! О Егор! — и он направился к нему с распростёртыми объятиями. — Тебе и во сне такое не снилось, Егор! Дай-ка я тебя обниму!
Но Егор в эту минуту вдруг соскочил с постели и рванул в коридор.
— Спасите! Уберите от меня этого человека!
И тут же из-за угла возникла фигура К.: «Я всё видел, я свидетель!»
Нуреев понимал, что под него копают и серьёзно хотят его подставить. Ему с малых лет приходилось бороться за выживание, защищать себя и доказывать свою правду, и он всегда умел постоять за себя. У недоброжелателей ничего не выйдет! Нуреев гнал дурные мысли прочь. Да кто такой этот Егор? И не думал он приставать к нему! Думаешь, оклеветав, сможешь свою карьеру устроить? О, нет, брат. Это так не работает. Выходи на сцену и вот там докажи своё превосходство. Вот это будет по-честному! Твои тёмные намерения сделали из тебя Клода Фролло. Ты хуже любой ядовитой змеи, набрасывающейся исподтишка. Но укус такой змеи, как ты, не навредит Рудольфу. Поэтому Нуреев старался не обращать внимания на дальнейшие пересуды. В поступке Соловьёва он видел лишь зависть партнёра по сцене. Он и подумать не мог, что этот инцидент был действенным шагом Системы для укрощения строптивого. Как объяснить поведение К.? Он, такой тихоня, — всего лишь реквизитор театра. Рудольф ещё никогда не видел, чтобы тот участвовал в каких-то разборках, и тут такое! Его выходка в голове никак не укладывается…
* * *
Через два дня в жизни Нуреева всё круто поменяется, Рудольф продолжит свой путь с Востока на Запад. Но на этот раз без обратного билета домой. Человек, всячески избегавший разговоров о классовой борьбе, о политическом противостоянии, о двуполярности мира, стал жертвой идеологической кампании. Хотя какая может быть тут жертва? Его путь в балете только начался! Он всецело отдался творчеству, потому что получил желанную свободу.
Так началось триумфальное восхождение Великого танцовщика на Олимп славы. На этом пути он преодолел немалые трудности. Советский артист, ставший первым невозвращенцем среди балетных, за короткое время сделал невероятные успехи на сценах Парижа и Дании. А через полгода Нуреев стал известен как «лондонский король балета». Ему доставались самые лучшие мужские роли, которые только существуют. Он умел передавать на сцене истинные эмоции, в каждом его движении чувствовалась сама жизнь. Своим совершенным исполнением Нуреев возвысил роль балета в мировом искусстве и разрушил стереотип о том, что танцовщик — это человек, который лишь носит балерину.
За год он сыграл в трёхстах спектаклях — такого рекорда в балете ещё никто не ставил. Когда Нуреев танцевал в «Лебедином озере» в Вене, их с Фонтейен приглашали на сцену под аплодисменты восемьдесят девять раз. Эта цифра вошла в «Книгу мировых рекордов Гиннесса». Рудольф завоевал не только сердца Европы, но и Америки. А ведь это ох как не просто попасть в лучшие спектакли. Люди для того, чтобы купить билет на балет, где он танцевал, ночевали в палатках, разбитых от метрополитена до театра Оперы, жили в них по три дня — настолько огромной была слава. Рудольф вознёс балет на недосягаемую высоту…
Как человека Нуреева многие не любили, но как танцора — обожали все. И сколько бы эпох ни поменялось, он останется гением искусства. Как-то раз его пригласила к себе в гости жена американского президента Кеннеди. Эта дружба длилась долго. В Лондоне ни одному танцору не позволено танцевать при королевской семье босиком. Но Нуреев, исполняя свой танец перед английской королевой, скинул туфли, и на эту выходку артиста решили не обращать внимание.
Королева Иордании Фарида вместе со своими дочерью и матерью наносит визит в Уфу к матери великого танцора и передаёт от сына привет. «Мама, когда-то ты с одним билетом в руках повела четверых своих детей на балет “Журавлиная песнь”. Попав в театр без билета, я вышел оттуда со своим судьбоносным билетом. Свои крылья я расправил в Уфе и взлетел в небо на одну высоту с птицами! Но ты не слышишь ничего о моих достижениях. Ничего обо мне ты уже не знаешь…»
Ещё в 1976 году за рубежом был создан комитет, состоявший из известных деятелей культуры, который собрал более десяти тысяч подписей под просьбой дать матери Рудольфа Нуреева разрешение на выезд из СССР. Сорок два сенатора США обращались лично к руководителям Союза, за Нуреева ходатайствовала ООН, но всё оказалось бесполезным. Советская власть не отпустила. Кому из них (сыну или матери) было больнее от этого, неизвестно. Мы же хотим сказать о другом…
* * *
Тесная двухкомнатная квартира. Сегодня в гостиной народу собралось больше, чем когда-либо. В их жестах и разговорах чувствуется волнение. Сомнений никаких: они готовятся к большому событию. То ли кого-то встречают, то ли провожают. А в другой комнате, точнее, в спальне — гробовая тишина. Две фигуры лежат на кроватях и не смеют вмешиваться в общее волнение соседней комнаты. Здесь лежат мать с дочерью. Обе больные. Мать Фарида всё ещё не пришла в себя после тяжёлого инсульта. С детства слабая здоровьем Лилия тоже захворала и никак не может оправиться. За стеной толпятся родственники, они чем-то заняты. Впрочем, время от времени они заглядывают к ним, но ничем, кроме как измерить температуру или сделать укол, они помочь не в силах.
— Рудику дали разрешение! Вот счастье-то! — сказала Разида. — Хоть бы мама оправилась к его приезду. Как же ей будет тяжело, если она так и не увидит его.
— Ну, пора, поедем в аэропорт, — торопит Альфия, дочь Лилии.
— Ещё рано.
— Да нет же, лучше пораньше приехать!
Через минуту в доме становится тихо. Но что мы знаем о тишине? Бывает ли она абсолютной? Ведь души людей тоже умеют разговаривать. Они слышат друг друга. Когда души близких людей общаются, человеческий язык им не нужен.
— Лилия, а ты чего улыбаешься?
— Мне приятно, мама, видеть тебя счастливой после стольких переживаний и долгого ожидания.
— Ожидания?
— Ты всегда жила в ожидании сына, мама. И всегда его защищала, когда близкие, друзья или товарищи по партии его осуждали.
— Это не совсем так, моя дорогая. И я была сердита на него…
— Нет, мама. Твои осуждающие слова были лишь: «Почему же он не приезжает?» Не более того…
— Наговаривали на моего мальчика, распускали разные слухи, какие-то домыслы, говорили о нём как о растлившемся, порочном человеке. Наверное, от этого-то я и заболела. Всё завистники. Мой Рудик не такой. Я мать, я знаю своего сына!
— Насчёт убеждений Рудика я ничего не могу сказать. Мы никогда не узнаем, насколько он изменился, насколько он порочен. В одном я уверена: нам никогда не увидеть тех стран, где он получил признание и славу.
— В тех странах, где он получил признание и славу, много всякого: и хорошего, и плохого. И врагов у него немало. А я своего сына знаю. Знаю, какой он у меня, кровинушка моя. Поэтому ни за что не поверю сплетням.
— А я вот в чём уверена: какую бы пакость ни писали про нашего Рудика, он останется великими танцором. Наш Рудик — гений танца, вот кто он! В историю он войдёт как один из лучших танцовщиков мира.
— Доченька, мы с тобой раньше так откровенно не разговаривали. И когда же ты начала говорить?
— Для разговора человеческих душ язык и не нужен, мама. Для всех остальных — я немая. А сейчас разговаривают наши души. Моя душа всегда рассказывала о моих мечтах и радостях. Но слушателей не было. А ты сейчас понимаешь язык моей души, мама. Может, оттого, что наши души очень близко подошли к вечности и готовы слиться с ней…
— А почему же до этого не понимала?
— У тебя было слишком много забот. Слишком… Когда ты гнула спину, работала не покладая рук, все эти годы твой сын своим искусством давал возможность радоваться другим матерям, а свою родную так и не смог осчастливить.
— Не говори так, Лилия. Я видела, как он танцевал! Мы однажды с твоим отцом сходили на спектакль в Кировский театр. Это моё самое дорогое воспоминание. Наш Рудольф — великий танцор!
— А я помню наш первый поход в театр оперы и балета.
— Тот единственный балет открыл дорогу моему сыну. А Рудик всё равно когда-нибудь вернётся, я его жду.
— А помнишь, на одной станции цыганка тебе нагадала: всю жизнь ждать его будешь!
— Ты услышала, что она мне сказала? Но как, как, доченька?
— Душой слышала. Как и сейчас… А ещё мы думали, что звезда, о которой старуха говорила, — это наш папа, так ведь?
— Но, когда сели обратно в поезд, когда начались роды, до меня дошло, о ком она говорила. Но я особого значения не придала её словам. Увы, судьбой предписано было… Всю жизнь его ждала!
— Мир принял Рудольфа Нуреева. Принял, потому что полюбил.
— А Рудольф любит меня по-прежнему?
— Всё в его жизни поменялось: друзья, враги, ценности, страны, но только любовь к тебе не изменилась. Потому что самую лучшую сказку в мире подарила ему мама. «Журавлиная песнь» позвала его ввысь.
— Это Зайтуна Насретдинова со своим гениальным танцем позвала так высоко. И он её услышал.
— Это тебе спасибо, мама, за тот единственный билет на спектакль.
— Когда он сказал мне, что едет учиться в Ленинград, я всеми силами пыталась оградить его от Западной стороны, о которой предупреждала меня цыганка. Но его Запад оказался куда больше и величественнее, чем я предполагала.
— Не стоило так волноваться за него, мама. Он умеет за себя постоять.
— Я его ждала. Всё время ждала. Ах, Рудик, приедет ли он попрощаться со мной?
Дверь в спальню тихо отворилась. Заглянула Разида, потом она шёпотом обратилась к человеку, стоявшему позади.
— Она в очень тяжёлом состоянии…
Вошёл стройный мужчина, укутанный в шарф…
— Мама, ты меня слышишь?
Но ответа не последовало. Горькую тишину прервала Разида.
— Не приходит в себя. Вот уже какой день…
Но Рудольф будто не слышал, снова и снова звал мать:
— Это же я, мама. Твой сын! Слышишь меня?
Конечно же, мать его услышала. И ответила душой. Душой обняла сына. Душой рассказала, как сильно его ждала.
— В себя не приходит…
Только Лилия, лежавшая в постели напротив, чему-то улыбалась. Пыталась даже что-то сказать. Только она видела, как радуется душа матери…
Получив телеграмму о тяжёлом состоянии матери, Рудольф сделал всё возможное, чтобы попасть домой: он должен увидеться с ней! В душе у него теплилась маленькая надежда, что с его помощью мать обязательно встанет на ноги. Если разрешат вывезти из СССР, он покажет её лучшим врачам. Её жизнь, которая прошла в надежде, что сын вернётся домой, не должна обрываться так внезапно.
С первого взгляда ему стало ясно… Нелегко было узнать маму в этой бедной, иссохшей женщине. Глаза закрыты. Рудольфу же вспоминается радостный взгляд матери. Вот она встречает его из танцевального кружка, любуется сыном, танцующим на сцене театра… Мать поддерживает стремление сына стать профессиональным танцовщиком, молча терпит оскорбления отца. Рудольф всегда мечтал осчастливить мать. А в итоге сделал её несчастной. Он мечтал видеться с ней чаще, но был в разлуке с ней двадцать лет. Он хотел увезти мать в богатую свободную страну. Но эта свобода для дорогого человека ограничивалась Уфой.
— Мама, помнишь, я однажды в детстве спросил у тебя, есть ли такое место, где человек всегда счастлив? Я никогда не забывал об этом. Всё время его искал. Я до сих пор ищу такое место, а если не найду — так построю! Там мы всегда будем вместе. Унижения, горечи и обиды, которые тебе приходилось терпеть, забудутся. Ты меня там дождёшься. Ты же дождёшься?
«Я дождусь, сынок!.. А мечту о счастливом крае подарила тебе Зайтуна Насретдинова. Ты смог вернуться на малую родину, так узнай же о её здоровье. Поблагодари её, она всегда в тебя верила… Расскажи ей, сынок, что в восемь лет ты был впечатлён её исполнением. Она — твоя первая любовь в балете. А ты ей даже в этом не признался. Скорее скажи об этом. Как же она будет рада!»
Рудольф долго не отпускал руку матери. А времени мало: на родине ему разрешено находиться только два дня.
Мать его не узнала…
«Я должен позвонить Зайтуне Насретдиновой! Я должен её поблагодарить!» Рудольф Нуреев вышел на улицу и набрал номер заслуженной артистки СССР и Башкирии. Но никто не поднимал трубку. Он позвонил ещё двум её коллегам. Но и их не было на месте.
Сейчас он пойдёт в театр Оперы и Балета. Возможно, ему удастся поговорить с артистами. Но в здание его не пропустили — ведутся ремонтные работы. Тогда Нуреев направился в недавно открывшееся хореографическое училище. Сердце забилось сильнее: растёт новое поколение танцоров, как это здорово! Но и здесь ему не повезло. Директора училища, давнего друга Рудольфа, вызвали на какое-то совещание.
Рудольф не держит зла на отца. Он хорошо понимает, что, покинув Советский Союз, он подставил его, разрушил его жизнь. Но кладбище было всё в сугробах. Ему не удалось отыскать могилу отца. Даже природа против его приезда. Он склонил голову, постоял несколько минут. Его охватило странное чувство: на своей малой родине всё для него закрыто. Тех, с кем хотел увидеться Рудольф, почему-то не застать. Что это? Совпадение? Или же кем-то специально подстроено?
Слезинка покатилась по щеке матери. Но Рудольф этого уже никогда не увидит, он в пути. Он не стоит на месте. Он всё время в движении. «Что значит, стоять на месте? Я всегда упорно шёл к своей цели. И на этом пути я даже перешагивал через какие-то границы, рамки, установленные обществом. Всё время был в движении. Даже поезд, в котором я родился, был в движении. Я должен двигаться дальше, я не знаю и не хочу знать, где будет моя остановка, чтобы сойти с…»
Рудольф неспроста вспомнил о своей детской мечте об Острове Счастья. Он много гастролировал — куда только его не приглашали. Ему снились какие-то обрывки из детства. И вдруг в Турции он услышал знакомые звуки, слова. Они были для него словно бальзам на душу. Красоту родного языка вспоминал Рудольф, вспоминал Башкирию. Восточные узоры, яркие паласы, платки словно перенесли его в родную деревню отца Асан. Вот тогда он подумал, что турецкая земля не будет для матери чужой, и если Рудольф увёзет её, то эта местность ей будет по душе. Из-за близости языков, схожести обычаев Фарида не будет чувствовать себя оторванной от родной земли. Она всю жизнь свою провела в Уфе, и ей нелегко будет покидать Родину. Этой мыслью он поделился со своими друзьями, коллегами из театра Оперы и балета Стамбула, когда ставил там балет Чайковского «Спящая кукла». Они тоже помогали ему в поисках Острова Счастья. И такое место нашлось в Италии. Дизайнер Эдио Фриджерио спросил у него, в каком стиле он хочет оформить свой дворец. Рудольф подробно всё описал, тогда тот громко рассмеялся:
— Ого!.. Господин Рудольф, не хотите ли вы стать турецким султаном?
Рудольф ничего на это не ответил, а лишь сделал жест: «Приступайте». Дизайнер с большим рвением принялся за исполнение заказа.
* * *
Подул свежий морской ветер. Сильный грохот. Шумное бурлящее море. Волны, одна за другой, хлещут о берег. Вот одна ударила о камни, обрызгав лицо Рудольфа, укатила назад. Словно солёные слёзы омыли его лицо. Рудольф вытер ладонью капли. Ему в тот миг показалось, что он глотнул горькие слёзы матери…
Увидев, что Рудольф высекает на камне арабские буквы, дизайнер спросил:
— Это молитва из Корана?
— Нет, имя моей матери, — Рудольф призадумался. — Вообще-то, вы подали хорошую идею! Над входом надо будет написать молитвы.
* * *
Это был необыкновенно красивый весенний рассвет, будивший надежды и самые светлые помыслы. Кругом такая тишина, словно вот-вот произойдёт что-то грандиозное. Но что может произойти на этом острове, с четырёх сторон окружённом морем? Глядя в бесконечную даль, Рудольф с удовлетворением подумал, что в этот созданный им мирок никто не сможет проникнуть. Сюда никто не явится без разрешения. Этот сказочный дворец на острове создал только он сам. Рудольф сумел воплотить свою давнишнюю мечту. Гений балетного искусства глубоко вдохнул, поднял руки и вдруг замер на месте. Он изменился в лице: глаза выражали то ли удивление, то ли недоумение, то ли попытку что-то понять.
— Торр… торрр…
Рудольф не поверил своим ушам. Да, он был поражён… По безграничной синеве плавно плыла чарующая серебряная цепочка.
— Торр… торрр! — До боли знакомые звуки!
Нет, это ему не мерещится! Это правда! Рудольф высоко поднял голову. Может, эти сказочные птицы — журавушки, — которые умеют очаровывать, пленять своими танцами людей, остановятся на передышку на острове Нуреева? Хоть на минуту… Хоть на секундочку. На его Острове Счастья найдётся место для журавлей! Куда они летят? В какие страны держат путь? Не в родные ли края Рудольфа — на Урал? Птицы весной возвращаются в родные места. В этом нет ничего удивительного. И всё-таки, сколько жалости, тоски и надежды в их песне!
— Не прервётся твой полёт!..
О чём говорит наш танцовщик? Вспомнил своё детство? Или душу матери увидел в одной из птиц?
Помощник Пьедро спросил:
— Вы что-то сказали?
Но гений его не слышал, его взгляд был прикован к небу. Пьедро переспросил:
— Вы о чём-то говорите?
— Не отвлекай! Я тренируюсь, — прикрикнул на него Рудольф.
«Хоть и виртуоз, а характер-то у него прескверный…»
Грациозная фигура сделала несколько оборотов и элевацию, после этого обратилась к Пьедро повелительно:
— Сколько раз надо повторять, не обращайся ко мне по каждому глупому вопросу! У человеческого тела очень короткая память. Мне надо заниматься!
«Мда… хоть и вспыльчивый, а всё же талант! И у всех талантов сложный характер, сложная судьба…» — подумал про себя Пьедро.
— Да-да, это вас ждут.
— Меня ждут! Ждут танцора Рудольфа Нуреева!
«Откуда в пятидесятилетнем мужчине энергия семнадцатилетнего юноши? Вот темперамент! Он сейчас чем-то вдохновлён. Вижу решимость в его глазах. Пусть тренируется, мне лучше быстрее ретироваться отсюда», — подумал Пьедро и ушёл подальше, остерегаясь гнева Рудольфа.
Взор Нуреева вновь обратился к горизонту. Во взгляде его отражались в это время и надменность, и задумчивость, и радость, и мужество, и счастье, и тоска, и обида, и восторг. Как бриллиант, излучающий разные цвета. Он в своём танце вдруг превратился в пантеру, вдруг в порыве движения застыл, как мраморная статуя, затем, словно тетива лука, натянулся и, как лёгкое пёрышко, поднялся на воздух, — так снова и снова он совершал эти движения и взлетал. Он был великолепен.
«Журавли моего детства…»
Когда-то, живя в Уфе, он и представить не мог, что покинет свою родину — уедет далеко-далеко и завоюет весь мир, станет султаном балетного танца. Ах, да!.. До сих пор ему не доводилось слышать настоящей журавлиной песни… А сейчас Рудольф почувствовал, что у его души есть крылья. Он даже услышал шелест их. Да-да, как же иначе! Именно это мгновение, да, сейчас, журавли, летящие на Урал, замедлили свой полёт ради него… Они забыли о своей усталости от долгого полёта и кружились над головой Рудольфа Нуреева. Во всяком случае, так ему показалось…