Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2021
Джасур Исхаков родился в 1947 году в Ташкенте. Драматург, кинорежиссер. Автор рассказов и стихов, по его сценариям снято более тридцати документальных фильмов, шесть мультипликационных картин, ряд сюжетов для сатирического киножурнала. Живет в Ташкенте. Предыдущая публикация в «ДН» — 2019, № 10.
Ну и денек сегодня выдался! Мама в записке попросила Тимура сделать базар, приложив список и деньги, сходить в кассу заплатить за квартплату, навестить в больнице брата мамы Ахмаджон-ака. Кроме этого Тимуру пришлось выстоять очередь в плановом отделе, съездить в институт, получить справку в деканате, взять нужные книги в библиотеке. Все это было в разных концах города. А день, как назло, выдался жарким и душным. Ахмаджон-ака, лежавший в кардиологическом отделении 17-ой горбольницы, никак не хотел отпускать племянника, хотя Тимур объяснял ему, что может опоздать на поезд. Он вышел из ворот больницы и единственным его желанием было поскорее залезть в вагон, подняться на верхнюю полку и крепко заснуть.
…Он доехал на троллейбусе до привокзальной площади и быстрым шагом направился в здание вокзала. Зашел в вестибюль, сбежал по ступенькам вниз, но подземный переход был наглухо заколочен досками, где красовалась надпись: «Ремонт». Тимур поднялся наверх, вошел в зал ожидания, прошел на перрон через ресторан. На первом пути стоял скорый московский поезд. Оживленные пассажиры и провожающие целовались, прощаясь, весело переговаривались, слышался смех. Скрипели тележки шустрых носильщиков, проводницы торопили пассажиров, приглашая их пройти в вагоны.
…Это не был фирменный поезд. Тот состоял из темно-бордовых вагонов с надписью: «УЗБЕКИСТАН». Тимур вдруг с легкой грустью вспомнил, как они пять лет назад ехали в фирменном поезде в Москву. Ковровые дорожки в коридоре и купе, шелковые занавески на окнах, янтарный чай в мельхиоровых подстаканниках с рельефным изображением несущегося тепловоза. Приветливый проводник, молодая пара — соседи по купе, — очередь в туалет по утрам с зубными щетками и полотенцами через плечо, приятная музыка из динамиков. Как же это было давно и вроде бы совсем недавно! Кто знал, что это будет их первая и последняя поездка с отцом? Отец ехал на съезд работников легкой промышленности и взял с собой Тимура. На второй день пути они пошли в вагон-ресторан. Отец заказал для него бутылку лимонада «Буратино», а для себя сто грамм водки. Официантка в белом маленьком накрахмаленном кокошнике улыбнулась и сказала: «Приятного аппетита!» Они ели вкуснейший украинский борщ с чесночными пончиками и котлеты с рассыпчатым рисом…
…Искаженный многократным эхом голос диктора вернул его в сегодняшний день. «Продолжается посадка на поезд “Ташкент—Кунград”. Пассажиров просим пройти на четвертый путь!» Чтобы попасть на четвертый путь, Тимуру нужно было пройти весь перрон и еще три вагона, и поэтому он, как и многие, полез под вагон московского поезда, стараясь не порвать рубашку на спине. Потом пойти по скрипучим мосткам. Этот маршрут ему был хорошо известен. Последние три месяца он работал курьером в строительном поезде, который находился в длительной командировке, в строящемся молодом городе Навои. На эту работу его устроил Ахмаджон-ака, который до пенсии работал начальником в Стройтресте. И Тимура под свою опеку взял новый начальник Стройтреста. По трудовой книжке он числился помощником отдела снабжения. Но по сути, он был курьером и раз в десять дней обязательно ездил в Ташкент, в головную контору, передавая отчеты и другую документацию. А назад забирал распоряжения, приказы и чертежи. В прошлом году ему не хватило двух баллов для поступления в Политехнический институт. И он перевел документы на вечерне-заочное отделение по специальности инженер холодильных установок и вентиляционных систем. Начальник Стройотряда Абдумаджит Усманович особенно не загружал его работой, и в свободное время Тимур занимался, читал книги по будущей специальности.
…Поезд «Ташкент—Кунград» был полным контрастом Московскому литерному. Старые плацкартные вагоны, давно исчерпавшие сроки использования: мутные стекла, замызганные туалеты с черными от старости унитазами и раковинами, обшарпанный линолеум полов, худые матрацы и подушки с подозрительными пятнами. Ко всем недостаткам именно этот поезд был самым медленным на Средне-азиатской железной дороге. Он стоял на всех разъездах, пропуская вперед не только пассажирские, но и товарные длинные составы. Но Тимуру приходилось ездить именно им. Дело в том, что только этот поезд делал двухминутную остановку на малюсенькой станции Кермене. Она была ближайшей к городу Навои. Город еще не имел ни аэропорта, ни собственного вокзала. Перрон четвертого пути еще только строился, и поезд стоял, словно голый. Чтобы подняться с щебенки на решетчатую ступеньку подножки вагона, надо было сначала ухватиться за поручень, подтянуться, преодолеть три ступеньки и потом войти в тамбур. Даже для здорового человека это представляло немалую трудность. Пассажиры, ругаясь, влезали в вагоны. «Хоть бы ящик поставили, что ли!» — раздраженно говорил кто-то. Пахло креозотом, выхлопами тепловоза, дымком маневрового паровозика.
Тимур увидел у четвертого вагона странную толпу. Около дюжины пожилых женщин беспомощно и растерянно переминались с ноги на ногу на щебеночной платформе, ожидая своей очереди. Молодая женщина в черном заношенном халате и с косынкой на лбу кричала высоким раздраженным голосом: — Ну что, старая телега, давай, двигайся! Ногу поднять не можешь? — она пыталась подсадить довольно полную женщину, чтобы та дотянулась до первой решетчатой ступеньки подножки вагона.
— Прости меня, Зоенька, сил нету, — кряхтя и плача верещала старуха. Наконец ей удалось влезть на первую ступеньку, а из тамбура ее за руку уже тянули проводницы и молоденькая девушка.
— Давайте, давайте, Ольга Степановна! Вот и хорошо!
Старуху втащили в тамбур. Та выдохнула, перекрестилась. «Слава Богу!» — и скрылась в темноте вагона. А женщина в черном халате, вытирая со лба пот, уже подсаживала другую старушку.
— Ну давай, мать, опоздаем, поезд уйдет!
Рядом виднелась горка старых потертых чемоданов, больших узлов, мешков и ручная швейная машинка «Подольск». Старые женщины были одинаково убого одеты. На некоторых одежда висела как на вешалке. На других — наоборот, была тесной, словно с чужого плеча. Тимур прошел мимо. В нос ударил тот специфический запах, который трудно выветрить, — запах старости и нищеты. А женщина продолжала кричать:
— Ираида Семёновна, ну помогите же мне! Держитесь крепче! Зуля, чо рот раззявила, тяни же ее!
Тимур подошел к проводнику третьего вагона. Тот стоял, равнодушно наблюдая за посадкой в четвертый вагон.
— Можно я в вашем вагоне поеду? — спросил Тимур. — Я доплачу.
— Не получится, парень, комиссия из ОБХСС по дороге рыскает. Советую свое место занять, как в билете у тебя написано.
— А кто эти? — кивнув головой в сторону четвертого вагона, спросил он проводника.
— Дом престарелых переезжает. Куда-то под Бухару… Несчастные люди… — Он высыпал на ладонь насвай, закинул под язык и, уже шепелявя, добавил: — Не дай Бог до такого дожить…
Тимур вернулся к своему вагону. Осталось только пять женщин.
— Зоенька, ласточка ты наша, что бы мы без тебя делали? — причитала очередная старушка.
— Достали вы меня все! — раздраженно кричала Зоенька, подсаживая старушку в вагон. — Ох уж и костлявая ты! Одни ребрышки!
Ожидая в сторонке, Тимур закурил. В это время раздался голос диктора: «Поезд “Ташкент—Кунград” отправляется с четвертого пути через пять минут! Провожающих просим покинуть вагоны!»
— Вот зараза! — истошно закричала Зоя. — Что ты как столб стоишь? Кляча старая!
Тимур не выдержал:
— Что вы на них орете как собака?
Женщина оглянулась на него.
— Не вмешивайся, барчук! — зло крикнула она. — Лучше бы помог! Или испачкаться боишься?
Уставшая проводница волновалась:
— Ой, девочки, давайте скорее, отстанем же мы!
Тревожный тепловозный гудок словно подтолкнул Тимура. Он подошел и с легкостью подсадил одну из старушек. Проводница и молоденькая девушка тут же приняли ее. Вдвоем дело пошло быстрее. Тимур и та, которую он назвал «собакой», уверенно затолкали в вагон остальных женщин. Снова пронзительно прокричал паровозный гудок. Молоденькая девушка крикнула:
— Теть Зой, вещи-то, вещи остались!
Женщина бросилась к вещам. Подняла тяжелый чемодан. Тимур выхватил его из рук и передал наверх в тамбур. Так же цепочкой они перекидали мешки и узлы.
— Вот барахла-то набрали! — облизывая пересохшие губы, говорила Зоя.
Поезд дернулся и начал медленное движение. Они успели закинуть последнюю сумку. Поезд набирал ход. Тимур схватил за талию Зою, подсадил ее на подножку.
— Машинку, машинку забыли! — истошно закричала Зуля.
Тимур подбежал к стоящей на щебенке машинке, схватил ее и стал догонять, набирающий скорость вагон. Передал «Подольск» в руки женщины, подтянулся и запрыгнул в тамбур.
— Уф! — выдохнула проводница. — У меня чуть сердце не выскочило! Упал бы, — меня премии лишили бы!
Тимур, тяжело дыша, присел на корточки спиной к стенке тамбура.
— Спасибо вам, — негромко произнесла Зоя. Тимур поднял на нее глаза. Она виновато улыбалась. Тимур промолчал.
…Поезд ехал по пригороду. Место Тимура оказалось на боковой полке, наверху. Он расстелил матрац, по старой привычке достал из сумки майку и натянул ее на подушку вместо наволочки. И не из-за того, что было жаль рубля, а потому что белье здесь всегда неприятно сырое, пахнет хлоркой и еще какой-то химией. Почти все верхние полки трех отделений были пусты, потому что старые женщины не смогли бы на них подняться. И они сидели на нижних, прижавшись друг к другу, словно воробушки в морозный день. Поезд уже набрал скорость, стучал на стыках, мягко покачиваясь. Тимур отвернулся и провалился в сон…
Он проснулся от странных звуков. Посмотрел вниз. Зоя преобразилась. Вначале он даже не узнал ее. На лице был легкий макияж. Она сняла свой дурацкий платок, застиранный халат, который уродовал фигуру. На ней была облегающая шелковая голубая с белыми горошинами блузка, синего цвета спортивные брючки. На ногах — изящные босоножки. Зоя перемешивала с характерным звуком в банках баклажанную икру, накладывала на куски белого железнодорожного хлеба. Зуля разносила кипяток в разнокалиберных кружках и чашках. Проводница принесла заварочный чайник и кулек с сахаром, на обертках которого красовался несущийся локомотив. Она разбавляла кипяток крепким чаем.
— Берите сахарочек, бабулечки, — сердобольно приговаривала она.
Старые женщины жевали беззубыми ртами мякиш, намазанный икрой. Разворачивали сахар, причмокивая, сосали, запивая светлым желтоватым чаем. Зоя словно почувствовала взгляд Тимура и посмотрела на него.
— Присоединяйтесь, — приветливо сказала она. — Ну, спускайтесь к нам.
Тимур хотел было отказаться, но вспомнил, что не ел с самого утра, и под ложечкой у него засосало. Белый, с большими порами, с коричневой корочкой «железнодорожный хлеб» издавал изумительный запах. Он спустился вниз. Зоя протянула ему хлеб с икрой. Проводница принесла ему чашку чая.
— Берите, не стесняйтесь!
Тимур с аппетитом ужинал стоя, покачиваясь вместе с вагоном. Он даже не подозревал, что эта простая еда может быть такой вкусной. Одна из старушек, подслеповато глядя на него, тихо спросила:
— Вы… ты… не Костик?
— Какой тебе Костик? — раздраженно сказала Зоя. — Это совершенно посторонний человек! Совсем у тебя крыша поехала, Дуся!
— Похож очень… — виновато сказала старушка и замкнулась…
…За окнами стемнело. Тимур лежал, подложив руки под голову, глядя в потолок. На очередном разъезде поезд остановился.
— Ну что, девушки! — услышал он голос Зои. — Вечерняя спевка?
— Давай, Зоенька, попоем, — обрадовалась одна из старушек. — Вот кто-то с горочки спустился. Наверно, милый мой идёт… — Разнесся по вагону звонкий правильный голос Зои. И хор нестройных женщинских голосов подхватил ее: — На нём защитна гимнастёрка, она с ума меня сведёт…
Тимур посмотрел вниз. В этом отделении собрались все старушки переезжавшего дома престарелых. Они старательно выводили:
На нём погоны золотые
И яркий орден на груди.
Зачем, зачем я повстречала
Его на жизненном пути?
Зоя, как заправский дирижер, задавала ритм песни и практически солировала. Было в этом действии что-то необыкновенно трогательное. Стали подтягиваться и другие пассажиры вагона. Потом песня сменилась:
Огней так много золотых
На улицах Саратова.
Парней так много холостых,
А я люблю женатого…
Странный концерт продолжался. Вдруг из толпы вылез небритый, взъерошенный, плюгавый человек в грязной майке, рваном трико с пузырями на коленях.
— Эй! Вы дадите человеку поспать? Заткнитесь, старые задницы! Распелись тут, суки! — прохрипел он, дыша перегаром.
Тимур хотел было спрыгнуть вниз, но его опередила Зоя. Она подошла к алкашу и произнесла, четко выговаривая каждое слово:
— Ты, чмо, сейчас же извинись! Скотина!
— Я? Перед тобой, шаболда?
Неожиданно Зоя хлестанула его по щеке.
— Да я тебя зарою, сука! — заорал он.
Вложив всю свою силу, Зоя врезала ему второй раз. Тот отлетел в сторону, ударился головой о перегородку, из носа потекла кровь. Он хотел что-то сказать, но Зоя схватила его за шиворот.
— Не закроешь свой поганый рот, я тебя из поезда выкину! Понял?
— Да пошла ты! — сказал он, вытирая кровь с носа, и как-то бочком-бочком ушел в другой конец вагона. Пассажиры молчали.
— Оренбургский пуховый платок, — хладнокровно сказала Зоя. Поезд медленно тронулся. И словно в ритм движению, зазвучала песня. Но спокойно ее старые женщины не могли уже петь. Особенно на третьем куплете:
…Чтобы ты в эту ночь не скорбела,
Прогоню от окошка пургу.
Сколько б я тебя, мать, ни жалела,
Всё равно пред тобой я в долгу…
Некоторые всхлипывали, кто-то сморкался, а кто-то вообще замолк. Проводница, прикрыв рот ладонями, не в силах скрыть рыдания, стояла в стороне. Поезд набрал скорость, и песня закончилась.
— А теперь, мои девоньки, вечерние процедуры… Располагайтесь, как можете, — сказала Зоя и завесила двумя простынями нижнюю полку. Зуля занесла круглую коробку стерилизатора из нержавейки.
— Прокипятила? — строго спросила Зоя.
— Ну конечно, Зояпа, еще там, дома.
— Какого дома? Нет у нас уже дома! — с горечью сказала она.
— Зоенька, сделай мне укол ты… У тебя рука легкая, — попросила Дуся.
Зоя со шприцем зашла за занавеску.
— Ну, оголяйся, Дуся.
Зуля в это время раскладывала таблетки и пакетики с лекарствами.
— Ну, подходите, бабульки.
Они послушно глотали таблетки, запивали водой и отходили в сторону.
— Вот же несправедливость! — послышался голос Зои из-за занавески. — Лицо — как яблоко запеченное, а попа — как у младенца!
Все рассмеялись. Проводница выключила основной свет. Тимур отвернулся к стене. В горле стоял ком.
…Он проснулся от прикосновения чей-то руки. Глянул вниз.
— Извините, у вас нет закурить? — шепотом сказала из темноты Зоя. — Мои в сумке. Не хочу будить своих девушек.
— Конечно-конечно! — торопливо сказал Тимур. — «Родопи» курите? — доставая из сумки сигареты со спичками, спросил он.
— Да хоть «Памир», — тихо засмеялась она.
Они пошли по проходу вагона. Отовсюду слышался храп, мычание, кто-то постанывал во сне. Они вышли в тамбур. Тимур распахнул дверь, щелкнул замком, откинул металлический полик.
— Вот газета, — сказала Зоя.
Они присели, опустив ноги на решетчатую ступеньку. Ночной воздух, напоенный травами, полынью, запахом навоза, тепловозным выхлопом проникал в тамбур. Тимур протянул ей сигарету, зажег огонь. Пламя осветило лицо девушки. Она затянулась, выдохнула.
— Как хорошо! А то в вагоне душно.
Поезд проезжал какой-то длинный высокий забор. И когда он закончился, на горизонте показалась огромная луна. Она была зловещего желтого цвета… Поезд неторопливо ехал в ночи. Мелькали деревья, кусты, какие-то строения, далекие огоньки, а желтая луна двигалась вместе с поездом.
— Какая страшная! — тревожно сказала Зоя.
— Что? — не понял Тимур.
— Я не видела никогда такой луны! Она такая огромная!
Колеса стучали на стыках, скрипели сцепки вагона.
— Просто полнолуние, — успокоил Тимур.
— А луна похожа на лицо женщины. Правда? Вот глаза, рот.
Желтая луна не отставая двигалась вместе с поездом. В тамбур вошла Зуля.
— Принесла? — спросила Зоя.
— Да.
Зуля вытащила из пакета бутылку вина, два граненых стакана и бутерброды.
— Можно я с вами посижу? Тут у вас так хорошо, воздух свежий.
— Нет! — отрезала Зоя. — Иди спать!
Обиженная Зуля ушла. Зоя открыла вино, разлила понемногу.
— Я даже не знаю, как вас зовут? — сказала она.
— Тимур.
— А меня — Зоя! Ну, за знакомство?
Они чокнулись и выпили.
— Вы на меня не обиделись?
— Нет.
Они молчали, глядя на бегущую за поездом луну.
— У вас тяжелая работа, — нарушил молчание Тимур. — Зачем вы такую выбрали?
— А вам-то какое дело? — неожиданно резко спросила она. Тимур ничего не ответил и поднялся. — Уходите? — негромко спросила Зоя. — Пожалуйста, не обижайтесь. Я сегодня так устала. Давайте еще выпьем!
Луна надолго скрылась за холмами.
— У вас красивый голос, — Тимур внимательно посмотрел на девушку.
— Спасибо, — улыбнулась Зоя.
Ночной поезд шел по степи…
— Меня так и звали — «Зойка-артистка»! — глядя в темноту ночи продолжала рассказывать она. — Когда собирались гости, меня ставили на табуретку, и я пела: «Маленькой елочке холодно зимой. Из лесу елочку взяли мы домой», — Помните?
— Конечно! — пожал плечами Тимур.
— А в седьмом классе я солировала в школьном хоре.
Тимур молча слушал ее.
— Саракташ городок маленький. И многие узнавали меня: «О, Зойка-артистка идет!» Я и поверила… Артистка, — она разлила вино. — Но все равно было хорошо! Давайте, за наше детство!
— Саракташ? А где это?
— Около Оренбурга.
Сквозь ветки перелеска снова показалась луна.
— После восьмого класса я решила ехать в Свердловск, поступать в театральное училище, — она вздохнула. — Конечно, я с треском провалилась! Позвонила домой и наврала, что поступила. Мы с одной девушкой из Красноуфимска сняли комнатку в доме на окраине. Долго искали работу, деньги закончились. Раз в неделю я звонила домой в Саракташ. Рассказывала, как идут занятия и как здесь интересно! На самом деле я работала в городской столовой, мыла посуду, перебирала гнилую картошку, а по вечерам ходила в Клуб троллейбусного парка в драмкружок.
…В темноте издали прозвучал тепловозный гудок. Поезд остановился на разъезде, и мимо по соседней колее промчался длинный товарный эшелон. Отсветы станционных фонарей мелькали на лице Зои.
— Так наступила зима, — продолжала она. — Однажды руководитель нашего драмкружка, бывший актер Свердловского театра оперетты, познакомил меня с руководителем ансамбля ресторана при гостинице «Урал». Он играл на саксофоне и кларнете, называл себя «Арчи», «Арчибальд», — а на самом деле был Аликом. На следующий день я спела несколько песен вместе с музыкантами перед посетителями ресторана. И началась у меня другая жизнь. …Мне сняли квартиру в центе города. Директор распорядился, чтобы сшили концертное бордовое платье с блестками, и он самолично вручил мне изящные туфельки на гвоздиках производства «Цебо». Арчи повел в салон красоты, где работали его друзья. Они очень постарались. Я не могла себя узнать в зеркале. …Это были дни новогодних праздников. Ресторан каждый вечер заполнялся многочисленными гостями. Я забыла про свои романсы и пела самые крутые песни того времени, подражая Пьехе, Кристалинской и Брегвадзе. …Десятки и пятерки так и сыпались на барабан. А в конце вечера, когда в зале оставалась публика определенного сорта, я пела блатняк. Репертуар выбирал мне Арчи. Я пыталась сопротивляться. Мне было неприятно петь это, но руководитель настоял на своем. Решающими были фиолетовые двадцатипятирублевки, которые щедро нам давали «братки». В опустевшем зале, уже в пальто и в ондатровой шапке, пьяный крутышка кричал: «Зоинька, сбацай мне “Мурку”!» — и совал в руки сторублевку. И я пела… «Все боялись Мурки в кожаной тужурке. Воровскую жизнь она вела…» Ресторан процветал. Да и я тоже, — она усмехнулась. — Уже в феврале я смогла полностью переодеться. Арчи называл меня Галатеей, а себя Пигмалионом. «Ой, Зойка, мы с тобой еще прорвемся! Я увезу тебя в Москву!» — Вот такая сказочка про Золушку! — горько усмехнулась она и замолчала, опустив голову. …Поезд двигался через какой-то населенный пункт.
Часто незнакомые друг другу люди в дороге рассказывают то, о чем они никому не говорили. Короткое знакомство ни к чему не обязывает. Поговорили, разъехались и забыли. Вот и сейчас Зою словно прорвало. Она продолжала рассказывать о себе незнакомому попутчику, как будто читая книгу о чужой жизни.
— …Домой я стала звонить все реже и реже. Наш маленький Саракташ как будто удалился от меня. Свердловск хоть и не Москва, но был совсем другим миром. Новые знакомства, ребята из «Уральского дикселенда», шумный ресторан, конечно, блатные — мои почитатели. — Шестого июля, я хорошо запомнила этот жаркий день, раздался международный звонок. Срывающимся голосом Николай кричал в трубку: «Зоя, мама пропала! Она последнее время все забывала. И мы боялись оставить ее одну», — можешь представить мое состояние? — Оказывается, они должны были ехать в Златоуст на юбилей родителей Ольги, жены Николая… До отхода поезда в Златоуст оставалось еще полтора часа. На вокзале в Оренбурге они оставили маму около чемодана в зале ожидания. А сами побежали в магазин за подарками. Когда вернулись — мамы нигде не было. Они бросились искать. Подняли на ноги милицию, обзвонили все больницы, морги. Но ее словно след простыл. Первым же поездом я поехала в Оренбург. Сама пыталась разыскать, но тщетно. Приехала в Саракташ. Не знала, как найти себе места в опустевшем доме.
Так прошел месяц, два… Николай с женой все-таки уехали в свой Златоуст. Я пыталась чем-то заняться, но все валилось из рук. В начале сентября в калитку постучали. Незнакомый милиционер стоял около милицейской машины. Я вышла, поздоровалась. Пригласила его в дом, но он отказался. — Вы Зоя Синеглазова? — Да, — ответила я. — Он открыл свою папку, вытащил из конверта фотографию. Это была мама. Она лежала на какой-то кровати, очень похудевшая, укрытая казенным одеялом. Я чуть не потеряла сознание. И уже утренним рейсом «Москва—Ташкент» я ехала в этот далекий, незнакомый город. Мне казалось, что поезд едет слишком медленно. Кончились наши леса и поплыла за окном степь, бескрайняя, пугающая. Я наизусть выучила адрес, куда надо было ехать: город Ташкент, улица Гульзамон, дом 27. «Дом престарелых № 2», С.Р. Хаитова. Я слышала, что в Ташкенте жарко, но чтобы так!
Луна куда-то ушла и на темном небе появились звезды.
— О, спутник пролетел! — сказала Зоя.
— Что было дальше? — спросил Тимур.
— Все, нашла я маму! Она лежала в большой палате, где было шесть человек. Директор Дома престарелых подвела меня к маме. Она лежала с закрытыми глазами. Я бросилась к ней. — Мама! — Она открыла глаза и равнодушно посмотрела на меня. — Мама, это я, Зоя! — мама отвернулась. Потом мы сидели у Саиды Рашидовны. — «У вашей мамы полная амнезия. Но, слава Богу, вы нашлись». — Спасибо вам за письмо! — сказала я этой доброй женщине, сказала и расплакалась. — «Не надо плакать! Главное, вы нашли ее. Она поступила к нам из больницы как неизвестное лицо. Ее нашли на вокзале. Она не помнила даже своего имени, — перелистывая паспорт мамы, говорила Саида Рашидовна. — Вот теперь можно будет составить документы. Значит, Евдокия Степановна Синеглазова. Красивая у вас фамилия… Вот эта сумочка была с вашей мамой. Благодаря этой сумочке мы вас нашли. — Она вытащила из сумочки вырезку из газеты «Саракташская правда». — Это ведь вы на фотографии? А вот и подпись. «Первое место в конкурсе художественной самодеятельности, посвященном 100-летию со дня рождения В.И.Ленина, завоевала ученица 7-го класса школы № 4 Зоя Синеглазова…» А вот эту надпись, наверное, сделала ваша мама? — На полях газеты было написано карандашом: «Зоенька, моя гордость!»»
Я сняла комнатку недалеко от дома престарелых. И каждое утро приходила к маме. Готовила для нее бульон из потрошков, картофельное пюре с молоком… Кормила с ложечки… Постепенно я познакомилась почти со всеми постояльцами этого дома. Иногда с утра бегала на базар, покупала какие-нибудь фрукты и раздавала на завтрак пожилым женщинам. Саида Рашидовна научила меня, как мыть маму, ставить судно, переворачивать ее, чтобы не было пролежней, делать подкожно и внутримышечные уколы. Но мама так и не узнавала меня. Недели две спустя Саида Рашидовна предложила остаться и работать в доме престарелых. Она выделила мне коморку во дворе, кровать, тумбочку, зеркало — все самое необходимое. С утра я мыла полы, вытирала пыль, ходила в прачечную за бельем. Остальное свободное время проводила с мамой. Она улыбалась мне. Но на вопрос, узнает ли она меня, она качала головой. — Я вас не знаю… — виновато говорила она.
…Зоя разлила остатки вина по стаканам.
— Ну что, вздрогнем? — они выпили. — Арчи звонил несколько раз, писал открытки, просил вернуться, — задумчиво продолжала вспоминать Зоя. — Ну куда бы я поехала? Так мы и жили… Однажды Саида Рашидовна спросила: «Какую песню ты пела на том конкурсе?» — Я вспомнила: «Чайка крыльями машет, за собой нас зовёт! Пионеры друзья и товарищи наши собираются в дальний поход». — «Вы спойте эту песню маме…» — Эта женщина была хорошим психологом. В тот же день я зашла в палату. Мама лежала с закрытыми глазами. Но я знала, что она не спит. Я присела рядом, взяла ее за руку и вполголоса начала петь. Уже на второй строке мама резко оглянулась на меня, губы ее задрожали. «Зоя, это ты? — тихо спросила она. — Я мама, я, Зоя!» Слезы текли по щекам, она улыбалась. Трогала мое лицо худыми руками и повторяла: «Доченька, Зоенька… Где ты была? — Я здесь мама, рядом», — целуя ее, говорила я.
В начале декабря маме стало лучше. Она уже ходила в туалет, правда, с моей помощью. Я нарадоваться не могла, глядя на ее порозовевшие щеки… До Нового года оставалось дней десять. Утром я, как обычно, пришла, мама лежала тихо, закрыв глаза. Я взяла ее за руку и почувствовала, какая она холодная… Она умерла во сне. Саида Рашидовна подключила все свои знакомства. Мы получили разрешение похоронить маму на Домбр-абадском кладбище. Она организовала автобус-катафалк. Священник отпел маму, как это принято. А около свежей могилы Саида Рашидовна прочитала мусульманскую молитву. Я каждый день приезжала на кладбище. А в мастерской договорилась о будущем памятнике. Провели девять, а затем сороковину в нашей столовой. Николай так и не приехал. Сослался на то, что его Ольга в положении. …Я уже хотела идти за билетом в кассу, а потом вдруг вспомнила прокуренный зал ресторана, пьяные выкрики, пошлые песенки. Я вернулась, чтобы проститься с женщинами, лежавшими рядом с пустой кроватью мамы. И вдруг защемило сердце, и во всех без исключения женщинах я увидела лицо мамы… А кто-то сказал: «Зоенька, как же мы теперь без тебя?» — И я неожиданно для самой себя сказала: «Я остаюсь с вами!» Вскоре освободилась вакансия музработника. Саида Рашидовна перевела меня на полставки санитарки и на полную ставку музыкального руководителя. Стала получать зарплату сто сорок рублей, и этого было мне достаточно. По вечерам в вестибюле мы разучивали песни. Однажды нас приехали снимать с телевидения. Саида Рашидовна радовалась вместе с нами. Так прошло два года… Кто-то уходил из этой жизни, а кто-то, брошенный и неприкаянный, занимал его место. А месяц назад вдруг пришел приказ об увольнении Саиды Рашидовны и, как обухом по голове, работник Собеса объявил, что наш дом переезжает куда-то под Бухару. Вот и едем… Куда, неизвестно. Ладно, Тимур, замучила я вас воспоминаниями… Давно пора уже спать. Тимур поднялся, протянул руку, чтобы помочь Зое. И в этот момент вагон резко дернуло. Сила инерции откинула их обоих в противоположный угол тамбура рядом с красным крючком «стоп-крана».
Время… Оно вдруг замедляется и короткое мгновение становится долгим. Вот и сейчас скрежетали сцепки, вагон выровнялся. Правая рука чувствовала мягкий переход от талии вниз… Через тонкую блузку — упругие груди. Тусклый свет лампы на потолке освещал ее лицо: лучистые голубые глаза, слегка вздернутый носик, полные губы. Тимур ощущал запах, смешанный из духов, губной помады и женского тепла. Слышался перестук колес, и в ритм им бились два сердца. Непреодолимая сила потянула губы Тимура к губам Зои: «Не надо», — она мягко освободилась из объятий. Мгновение закончилось… Уже в следующую секунду она с хозяйственной деловитостью собирала в пакет стаканы, пустую бутылку и расстеленные газеты. В этот момент дверь тамбура распахнулась.
— Зояпа, там… У Альфии опять это! Я боюсь… — они бросились в вагон.
В проходе на полу, дергаясь в страшных конвульсиях, лежала старая женщина по имени Альфия. И без того не очень красивое лицо обезображивала дьявольская гримаса. Глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Из-за сжатых зубов текла пена, смешанная с кровью. Она мычала, стонала. Зоя растолкала толпу. Бросилась перед женщиной на колени. Крикнула:
— Да разойдитесь же вы! Ей воздух нужен! — толпа отступила.
— Зуля! Ложку! Быстрее!!! — она схватила ложку, протиснула ее между зубов и с силой оттянула нижнюю челюсть. Потом пальцами вытащила запавший к нёбу язык. Вытерла лицо полотенцем. Перевернула Альфию на правый бок. Та задышала, как-то сразу обмякла, словно из нее выкачали воздух. Вдвоем с Зулей они перенесли несчастную на полку. Укрыли одеялом.
— Сделайте чай горячий с сахаром! — крикнула Зоя проводнице.
Альфия медленно приходила в себя, непонимающе оглядываясь вокруг. Только покрасневшие белки глаз, выдавали случивший эпилептический припадок.
— Я… Я… Чо… н рс . Ян минем бел н булды? — испуганно шептала она.
Зоя погладила ее седые редкие волосы.
— Все хорошо, Альфия-апа, — улыбаясь, сказала она. По морщинистым щекам старухи текли слезы. Одна из постоялиц сказала:
— Ты святая, Зоя. Бог воздаст тебе…
Подруги по несчастью закивали головами, а Дуся добавила дрогнувшим голосом:
— Ты, наш Ангел-Хранитель…
…Тимур не мог заснуть. Перед его глазами всплывало искаженное гримасой страшное лицо старой эпилептички и резкие, подчас грубые приказы Зои. И почти неслышное: «Не надо!», сказанное совсем недавно в тамбуре. Он забылся тяжелым сном, проснулся от крика.
— Вставайте же. Пассажир, ваша станция Кермене!
Поезд набирал скорость. Тимур схватил сумку и спрыгнул с полки и, оглядываясь, побежал по проходу, ища глазами Зою. Но ее нигде не было. Проводница торопила его:
— Быстрее. Быстрее!
Он спрыгнул с последней ступеньки подножки уже прилично движущегося вагона. Пробежал по инерции несколько шагов, но сумел сохранить равновесие. Четвертый вагон уходил все дальше и дальше. И в следующий момент он увидел Зою. Она почти наполовину высунулась из дверного проема и, держась за поручни, что-то кричала ему. Но степной ветер относил голос девушки в сторону. Низко гудел тепловоз. Он попытался догнать уходящий поезд, но тщетно. Этот «самый медленный поезд» вдруг развил хорошую скорость. Тимур смотрел ему вслед, пока четвертый вагон не скрылся за поворотом… И вдруг со всей пронзительной ясностью понял, что больше никогда, никогда он не увидит ее. А перед глазами стояла та желтая огромная луна, которая была единственным свидетелем короткой вспышки взаимной приязни, а может быть, любви.
Ташкент