Рассказ
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2021
Рябов Олег Алексеевич родился в 1948 году в Горьком. Окончил Политехнический институт по специальности «радиоинженер». Печатался в журналах «Дружба народов», «Знамя», «Нева» и др. Лауреат конкурсов «Ясная Поляна» и «Болдинская премия».
Предыдущая публикация в «ДН» — 2018, № 3.
Лёнькин папка — большой выдумщик или придумщик — не знаю, как лучше и точнее сказать. Каждый год он новый способ летнего отдыха придумывает: то с компанией, то индивидуально. Вот прошлым летом на надувных плотах по Ветлуге сплавлялись целым отрядом в десять человек, а этим — вдвоем — Лёнька с папкой — в палатке на берегу поехали пожить. И не просто палатка, а и лодка с мотором у них есть — значит, каждый день на новое место можно перебираться, куда понравится.
Лёньке четырнадцать лет, он уже взрослый, паспорт только что получил, но с папкой пока еще дружит — с Алексеем Егоровичем.
Везде у Алексея Егоровича друзья да знакомые, которых что ни попросишь, они готовы прямо всё бросить и сделать, потому что он умеет дружить или он умеет просить как-то по-особенному то, что никому не жалко. Так и в этот раз — позвонил он своему старому институтскому товарищу, договорился о лодке с мотором, и вот: они с Лёнькой едут в какую-то богом забытую деревню на берегу Ветлуги, где у того товарища и дом свой стоит, и лодка с подвесным японским мотором, а ключ от дома уже в кармане — открывай и живи.
Но и в деревне той у папки сплошные знакомые: какой-то старухе лекарства нужные и обещанные он передал, а другой соседке, тете Лизе — коробку конфет, а соседу, дяде Коле, который папку тоже хорошо знает, бутылку коньяку и две тысячи рублей за бензин, что в канистрах припасен для них. И сразу же, не заходя в дом, они с дядей Колей этим поехали на другой конец деревни, чтобы матери дяди Колиной сообщить, что папка договорился с врачами из областной больницы, и ее в любой день положат на обследование.
Складно все и всегда у Лёнькиного папки получается: продуктами он еще в городе затарился, прикормку рыбную и червей в магазине «Рыбак» купил, снасти рыболовные, палатку и спальники здесь, в дому у институтского товарища, с его же разрешения позаимствовали; лодку дюралевую, «казанку», дядя Коля на воду уже спустил. Правда, все равно без проблем не обошлось: долго котелок не могли найти, а у саперной лопатки ручка оказалась сломана, пришлось у обычной штыковой обрезать — без лопаты в поход не пойдешь. Проверили, как мотор перезимовал: на козлах укрепили, винт с забором для помпы в бочку с водой засунули и завели — заурчал, значит все в порядке. Мотор японский «Ямаха» пятнадцатисильный. Но это как считать — они там, в Японии, мощность снимают на винте, а наши на валу, и в редукторе теряется процентов тридцать. Так что ихние пятнадцать лошадиных сил — это почти как наши двадцать.
Вечером чаевничали у соседа дяди Коли. Вот тогда-то он и предупредил Лёнькиного папку:
— Егорыч, что-то мне говорит, что не очень удачно вы на завтра наметили отдых свой. Кажется мне, что с погодой завтра-послезавтра проблемы будут — и голова у меня как чужая, как котел гудит, и колени скрипят прямо. Так перед сменой погоды бывает. А матушку я свою прямо завтра в больницу повезу — чего ждать, если направление на руках? Так что, если что, — к Лизе-соседке идите с любыми вопросами: она приветит, и мальчишка у нее, Сашка, Лёнькин ровесник, и дочка Аня не дура, хотя и в девках еще сидит, и корова есть. Муж у Лизы на заработки уехал — с мужиками в Подмосковье какому-то генералу баню ставить, а сама она баба справная и самостоятельная, хозяйственная.
С утра — солнышко, только легкий ветерок потягивает. Тети Лизы Сашка кринку молока да десяток яиц притаранил. Мальчишки с интересом посмотрели друг на друга.
А потом Лёнька с папкой яичницу съели, молоко выпили и — вперед.
Прошли на моторе вверх по речке километров с пять всего, когда вдруг разглядели расчудесную золотую песчаную площадку прямо под обрывистым берегом с дырками ласточкиными. Решили ставить палатку.
Спланировали площадку лопатой, выложили на песке подушку из веток ивовых под дно палатки, чтоб сырости не было, натянули. Лёнька и ступеньки еще в склоне откопал, чтобы и в лес, и в луга легче было ходить. Стол раскладной дюралевый с пластмассовой столешницей поставили, лавку из бревен соорудили, рогульки с перекладиной для котелка Лёнька топором вырубил и сушняка для костра натаскал гору целую.
Пока папка подпуска да все снасти свои рыбацкие разбирал, Лёнька на крутояр залез, чтобы в луга сходить — проверить, что тут есть интересного. Лес сосновый, вековой — настоящий бор — чуть повыше на бугре начинается, сам по себе уже интересен: что-то в нем в любое время года гудит и поскрипывает.
У ягод в это время года небольшой пересменок: черника и земляника прошли, а брусника с клюквой еще не подоспели. Хотя лесной малины еще можно набрать и листьев смородиновых нарвать, чтобы чай ароматный заварить. Лёнька для усиления вкуса чая походного и корень шиповника выкопал, очистил его ножиком и расквасил обухом топора, чтобы завариться в котелке ему легче было.
Пообедали макаронами с тушенкой. А когда поехали ставить подпуска, всё и началось. Пошел дождик: сначала мелкий, как разведка, потом — ливень теплый, летний, плотный, и солнышко пока еще проглядывало в какую-то щель меж облаками, но быстро он перешел в затяжной, сеющий и уже холодный. И все небо сразу затянуло одной сплошной тучей, и стало понятно, что это надолго.
Ветер дул порывами, и хотя палатку поставили удачно и порывы те ее не беспокоили, но костер срочно был перенесен под нависающий обрыв берегового склона, куда дождь не заливал.
— Леонид, — с некоторых пор Алексей Егорович стал обращаться к сыну только так, по-взрослому. — Если нам вместо палатки всю ночь придется просидеть тут, у костра, — не страшно, даже, может, романтично. Но вот что надо сделать для нашего уюта, так это набрать побольше хвороста, пока не стемнело совсем. Притом надо поискать что-нибудь солидное и энергоемкое: бревно какое-нибудь или корягу. Давай, ползи вверх, в лес, а я здесь по берегу пройдусь, посмотрю.
Лёнька взял свой небольшой цельнометаллический туристический топорик, сунул ноги в резиновые сапоги и как был в шортах, ветровке и бейсболке полез под мелким, моросящим, пусть и несильным дождем наверх, в кусты. Лёнька знал, куда он лезет — он еще днем разглядел прямо над их лагерем, в смысле, над палаткой, огромный полусгнивший комель старой сломанной сосны. Комель был наполовину выворочен из земли, и корни торчали в разные стороны, а вот заломы остатков ствола стоило попробовать или вырубить, или выломать. Это был бы замечательный материал для костра.
Лёнька успел махнуть топором лишь пару раз. Удар в ответ, который он ощутил сам после этого, почти оглушил. От испуга, а не от боли, он заорал благим матом, и крик его застыл над широким плёсом реки. Хотя тут же он понял, что боль была такой, что орать можно и громче. Из пенька — после Лёнькиных ударов топором — вылетели одна за другой с десяток здоровенных черно-желтых огромных ос, каждая размером почти с воробья, как огоньки желтые вылетели. По крайней мере, так показалось Лёньке. Укусы трех из них и оказались тем ударом, который оглушил Лёньку. Это лесные осы — шершни.
Лёнька скатился с песчаного склона прямо к воде, не переставая кричать. Алексей Егорович, напуганный его воплями, тоже примчался, не понимая, в чем дело.
— Что с тобой? Ты так орешь — я подумал, что тебя медведь задрал, а у нас и ружья нет.
— Какой медведь, — тут уже завыл Лёнька, залезая в воду и потирая шею и руку. — Хуже! Меня осы покусали. Я начал срубать вон тот пенек, а они и полетели. Здоровенные такие.
— Значит, это — шершни, они в земле живут. Они так просто не кусаются, но и приближаться к своему гнезду ближе, чем на полметра никому не позволяют. Тебя одна или две укусили?
— Три — в шею, в палец около ногтя и в ногу. Вот тут, — Лёнька вышел из воды, куда он с перепугу забрался почти по пояс. Он приподнял край шорт — на внутренней стороне бедра было видно небольшое красное пятно.
— Папка, что-то у меня озноб какой-то, и колотит меня всего.
— Пойдем к костру, я посмотрю. Надо луковицу-репку разрезать и к укусам приложить, легче будет. Я сейчас сделаю, терпи.
Шел дождь, мелкий, сеял и сеял.
Терпеть пришлось всю ночь — у Лёньки температура поднялась, он горел весь, как головешка непотушенная. Каждые полчаса шатаясь брел к речке, залезал в воду и выл. Был, правда, для него один успокоительный момент: это когда папка разыскал где-то пустую банку из-под тушенки и, наплескав этой банкой из канистры внутрь пенька недорубленного изрядное количество бензина, поджег. Взрыв был солидный, и искры, и щепки горящие полетели по сторонам, как шершни те огромные желтые, и горел пенек после этого всю ночь.
Как только забрезжил рассвет, бросив подпуска и не тронув палатку, Алексей Егорович чуть ли не под руки довел Лёньку до лодки, и отправились они восвояси, в деревню, поближе к людям.
Не успели. Дядя Коля тоже с самого раннего утра отправился со своей матушкой в город. Зато соседская Аня босиком и в халатике легкомысленном уже стояла у распахнутых ворот двора — корову в стадо выгоняла, невзирая на дождик. Выглядела она вполне солидно — девушка на выданье.
— Ну что, рыбачки, нарыбалились? Погода не пустила?
— Да нет, Аня, тебя ведь Анютой звать? Лёньку нашего осы лесные накусали. Температура поднялась, надо бы подлечит малость. А ты что это — корову свою да в такую непогодь выгоняешь?
— А что ей непогодь-то — не сахарная! А мальчонку своего давайте быстро к мамке в избу, она уже поднялась. Сейчас мы его лечить начнем. Дядя Коля-то ваш с матушкой со своей в город умотал. Вы, что ли, устроили?
— Да, помог немного.
Лёнька срочно был раздет Лизой до трусов, мокрая одежа брошена в корыто, а сам он уложен в кровать на настоящую перьевую подушку и под тяжелое лоскутное ватное одеяло. А через полчаса его уже отпаивали горячим молоком с содой и еще какими-то специальными отварами из местных трав, названий научных у которых нет и никогда не будет. Да и рецепты этих отваров тоже держатся в строгом секрете и никому чужим не передаются — только своим.
Лиза с Лёнькиным папкой поняли друг друга с полуслова; и, оставив сына на попечение юной хозяйки, отправился Алексей Егорович на речку свое снаряжение туристическое собирать. Есть у нас такие женщины, которые требуют, чтобы их звали только по имени, без всяких там «тетя» или «баба» — и так до седых волос и остаются они Нюрами, Машами и Варями. Это относилось и к Лизе.
Лёнька спал до самого обеда. Пару раз заходил Сашка — оставил тапочки домашние да штаны свои спортивные. Заходила и Анюта — с заботой подтыкала под Лёнькин бок съехавшее одеяло.
На обед он встал. Грибовница, суп местный из грибов, варится без картошки — только грибы и лук, вначале поджаренный или припущенный, а сверху укропчиком посыпать. Суп Лёньке показался вкусным, но уже после пяти ложек пробил пот от слабости, и он снова залез в постель и спал до вечера.
Алексей Егорович тем временем успел и на стоянку слетать на моторке, и палатку снять, и подпуска проверить и тоже снять. Лодку он на берегу оставил, цепью пристегнул, а мотор и снасти в дом привез. Погода ненастная уловистой оказалась: сдал он двух лещей килограммовых и полпакета мелкой бели хозяйке. Ночевать пошел в дом своего товарища институтского, а Лёньку Лиза ему не отдала: «Пусть у нас тут переночует, под надзором».
Дождь то мелко сеял, то стеной стоял, но не прекращался ни на минуту. Утро снова было темным и пасмурным. Жар у Лёньки спал, но укусы по-прежнему болели: палец распух, на ноге краснота разлилась размером с чайное блюдце, а вот шея совсем не болела. Лиза свое знахарство с утра продолжила, она внимательно осмотрела Лёньку и констатировала:
— Сейчас пьешь две кружки молока утрешнего парного и забирайся спать на сеновал. Молоко — это не напиток, а полноценная еда, запомни. В молоке есть всё: и жиры, и белки, и углеводы. А в парном молоке еще и витамины все есть! На сеновале залезай в самую глубину и дыши сенным воздухом — он целебный. А с коровой ничего не случится.
— А что с коровой может с вашей случиться?
— Да вот, говорят некоторые, что корова есть сено не будет, если его кто-то потоптал или помял. Так это чепуха — корова не станет есть только сено, в котором собака спала. Так что не думай про то.
На сеновал Лёньку провожал хозяйский сын Сашка. Они по деревянной лестнице со двора через лаз открытый забрались наверх, скинув шлепанцы внизу и прикрыв их от дождя, который по-прежнему моросил перевернутым ведром. Сенник, казалось, был забит втугую, но парни проковыряли лаз и внутри освободили себе пространство, похожее на гнездо. Дух травяной, луговой был такой сильный, что вначале трудно вздохнуть полной грудью — казалось, захлебнешься и потом тебя откачивать будут, как утопшего. Но уже через минуту они устроились удобно и уютно.
— Тебе повезло — нам мамка с папкой не разрешают спать на сеновале.
— Почему? Потому что корова есть это сено не станет?
— Да нет. Будет она все есть — куда денется! Просто не разрешают. Так вот — давай тогда знакомиться. Тебе сколько лет?
— Четырнадцать. Только что паспорт получил.
— А мне пятнадцать уже. Вечером пойдешь с нами гулять на Венец? Там, может, танцы будут, мальчишки придут, девчонки, я тебя познакомлю со всеми.
— А что за Венец такой?
— Да, так просто место одно называется, пятачок такой за нашей деревней, где гулянки с танцами устраиваются. Хотя — какая гулянка сегодня, если дождик льет как дурак. Правда, мамка говорит, что к вечеру все пройдет. А завтра вёдро будет.
— Нет, не пойду. А чего я пойду, если я никого не знаю.
— Так я тебя со всеми познакомлю. А в бане-то знаешь, как интересно бывает?
— А зачем в баню-то?
— Как зачем? А туда мы с девчонками ходим байки всякие травить, а иногда, может, чего и получится. У тебя было чего-нибудь уже с девчонками?
— Нет, не было.
— А у меня было, в бане. Темно тогда было.
— Так ты что — не видел даже, с кем?
— Так что — что не видел? Я и так знаю, с кем. А хочешь, я Аньку нашу к тебе сюда пришлю? Она девка веселая, ей восемнадцать уже. Она должна была весною замуж выйти да не успела — Ваньку ее в армию забрали. Вот она и бросилась во все тяжкие. Гуляет она. Ваньке про то в армию написали — он ответил, что приедет и убьет ее, нашу Аньку. А так — она девка и веселая, и не глупая. Я ей скажу, что у тебя палец с укусом нарывать начал. Она тебя пожалеть придет.
— Ну, скажи.
— А ты что мне за это дашь?
— В смысле?
— Ну, чего ни на то подари.
— Так у меня нет здесь ничего. Если бы в городе, дома, а тут… Чего я тебе подарю? А, знаю — я могу тебе подарить блесну серебряную, из настоящего царского серебряного рубля сделанную. Хочешь?
— Конечно, хочу. Я ни разу не видел такой. Слышал только.
— У нас с папкой две таких: одна его, другая моя. Она звенит так здорово, если по ней легонько стукнуть. Вот говорят — «серебряный звон», так у нее такой настоящий серебряный звон. Она уловистая, щука ее берет хорошо. И на одной стороне у нее еще портрет царя немножко остался, видно чуть. Только за ней идти в тот дом надо, она там, если папка из лодки все наши шмотки перетащил.
— Так давай, беги. А вообще-то, ладно, — потом отдашь. Только не забудь — уговор.
— Я понял, что уговор.
— Тогда я пошел, а ты жди.
Анюта явилась очень скоро — Лёнька не успел даже ни о чем хорошем подумать. Она забралась по той же лестнице, по которой часом раньше мальчишки залезали, босиком, в легоньком домашнем халатике на голое тело, хотя трусики черные Лёнька сразу разглядел. И к лицу ее на этот раз он получше присмотрелся — широкое, нос курносый, ушки маленькие, зубки маленькие, а глаза будто распахнутые, и ресницы мохнатые.
Она повалилась на сено рядом, раскинув руки.
— Ну что, больной, чего лечить будем?
— Мне ничего лечить не надо — я уже весь выздоровел.
— А чего же тогда звал? Давай, я у тебя все проверю? Вы в доктора в городе в детстве играли?
— Не помню.
— Так я сейчас тебе напомню.
Анюта лежала, раскинувшись, глядя в крышу сенника, разметав руки. Халатик её, застегнутый на одну пуговку, распахнулся, и Лёнька чуть не ослеп, любуясь на самое прекрасное, что может представить себе юноша.
— А что это ты на мое добро так загляделся? Не видел никогда? Или у вас в городе девчонки не показывают мальчишкам свои прелести? И вообще — давай рассказывай, зачем звал?
Анюта взяла руку Лёньки, поглядела на его укушенный и распухший палец и положила себе на грудь.
— Потрогай, погладь, и палец у тебя сразу пройдет.
Лёнька погладил и легонько сжал Анюткин бугорок и, развернувшись, поцеловал ее, легко поцеловал, только губами прикоснулся.
— Ну вот, — сказала Анютка. — Со вторым этажом ты уже освоился. Давай изучим, что осталось у тебя больного на ноге. Шея-то у тебя уже совсем прошла. А то — могу поцеловать в шею-то, хочешь? Только я крепко целую, синяк от засоса останется. Так что — целовать? Или не стоит?
Лёнька от такого напора даже онемел на какое-то время и ответить внятно не мог, только слюну сглотнул.
— Нет, нет, Лёнечка, сегодня только второй этаж, — Анюта уверенной сильной рукой остановила поползновения Лёньки. — Давай скидывай портки Сашкины, и я твою ногу осмотрю.
— Так у меня там тоже все прошло, только синяк большой остался, — Лёнька наконец-то пришел в себя и смог членораздельно произносить какие-то звуки.
— Ну вот мы и проверим.
Лёнька стащил Колькины заношенные штаны и вывернул ногу так, чтобы был виден большой синяк на внутренней стороне бедра. Но Анютку синяк почему-то не очень заинтересовал: она уселась по-турецки, положила обе Лёнькины ладони себе на грудь и оттянула резинку его трусов:
— О-о, какой тут симпатичный карандашик торчит. Он у тебя уже вполне взрослый. Но оставим его на завтра, — игриво проурчала она.
И вот тут Лёнька взорвался: он просто лопнул, из него брызнуло!
— Ой, ой, ой — а сколько молок-то из тебя вытекло, Лёнечка, как из карася майского, — запричитала Анюта.
— Аня, Анька, дождик кончился, давай в огород, делов полно, — раздалось откуда-то со двора.
— Это мамка меня, — сказала с улыбочкой Анюта. — Мне пора. В доктора будем доигрывать завтра. Жди.
Анюта пробиралась на четвереньках к лазу, сверкая черными трусиками.
Лёнька с удивлением разглядел в раствор, что дождь кончился и выглянуло солнышко. А уже через час они с папкой на моторке отправились вторично в свой туристический вояж, на встречу с новыми впечатлениями.