Рассказы
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2021
Корионов Олег Анатольевич родился в 1960 году на Урале (г. Красновишерск). Вырос в Самаре. Окончил факультет журналистики МГУ им.М.В.Ломоносова. Работал на заводе, в редакциях областной, отраслевой и центральной газет, а также в коммуникационных агентствах и государственной концертной организации. Печатался в журналах «Знамя», «Урал». Живет в Москве.
Предыдущая публикация в «ДН» — 2019, № 8.
Кондуктор
Метель играла третий день.
Коммунальщики делали вид, что чистят дороги.
Остановки утопали в снегу.
На узкой полоске между рельсами и шоссе, где надо подбирать живот, чтоб не зацепил вагон, и попу, чтоб не сбила машина, стало совсем неуютно.
Впрочем, машины еле ползли. Трамваи ходили редко.
Город, и так не самый быстрый, сбавил обороты.
И все же жизнь не утихала.
Дверь в «Горилку» моталась туда-сюда. Не умолкали торговые ряды. Манила зеленым глазом аптека.
В половине девятого вечера на трамвайной остановке изнемогали пассажир и кондуктор.
Мелкий очкарик — под пятьдесят, в отделанном овчиной картузе и приталенном пальто — лупился на сдобную молодуху в оранжевом жилете.
Она растопырила руки. И выла, точно самолет на взлете.
Очкарик клял себя за фамильярность — увидел ягодку и подколол:
— Где трамвай забыла?
Нет чтобы пожалеть: жилет, свитер и гамаши — самое то в январскую метель. Брякнул:
— Можно билетик?
Молодуха шарахнулась от него. Чуть не попала под машину.
Прыгнула обратно на полоску между рельсами и шоссе. Прижала сумку к груди. И завопила:
— Привыкла, тварь, к одному вагону.
Снег подкрасил ей волосы: они приобрели пегий оттенок. Лишь над левым ухом виднелось каштановое пятно.
Кондуктор впилась взглядом в очкарика:
— Зенки выдеру!
Отбежала на край остановки. Растопырила руки и завыла.
Он понимал: надо бежать. Но боялся делать резкие движения: в таком состоянии она могла выкинуть что угодно.
«Срубит под колеса. И поминай как звали».
Сглотнул подступивший к горлу комок.
«Стоять — еще хуже».
И застыл.
Молодуха подошла ближе.
Он заметил: каштановое пятно стало пегим.
Хотел успокоить ее, извиниться за глупую шутку. Но кондуктор вновь, как шпагой, пронзила его фразой:
— Зенки выдеру!
Очкарик зажмурился: «Спаси и сохрани…»
Услышал знакомое:
— Привыкла, тварь, к одному вагону.
Задумался: «Ну, ладно: тварь. Но при чем здесь вагон?»
Приоткрыл глаз — кондуктор вытягивала шею, пытаясь разглядеть в метельной гуще номер пазика.
После реплики «погоди, доберусь до депо» облегченно вздохнул.
«Ну конечно! Это не мне, а вагоновожатой. Очевидно, та не увидела, что кондуктор переходит из вагона в вагон, закрыла дверь и понеслась».
Разозлился: «Вот, мамзель, нагнала страху».
Подошел трамвай. Молодуха пошепталась о чем-то с кондуктором и скрылась в кабине водителя.
Очкарик тем временем примостился у окошка. Убеждал себя, что весной сядет за руль.
Курам на смех: машина столько лет в гараже, а он все не решается выехать в город. Боится, что попадет в аварию или собьет кого-то. Решил: «Буду ездить тихо. Дай Бог справлюсь».
Когда выходил из трамвая, бросил взгляд на кабину водителя. Кондуктор была еще там.
Дома принял душ. Рано лег спать.
Проснулся в отличном настроении.
После завтрака выкурил сигарету. И вместе с пеплом вытряхнул из памяти странный эпизод с молодухой.
Прошло десять лет. Очкарику было под шестьдесят. Он потерял работу. И никуда не мог устроиться: всюду брали молодых. Единственным местом, где не отказали, оказалось трамвайное депо.
Оформился кондуктором на двенадцатый трамвай, на котором много лет ездил на работу и обратно.
Как-то январским вечером он пересаживался на остановке из вагона в вагон и задержался: дорога была запружена машинами, и вышедшие пассажиры не сразу покинули полоску между рельсами и шоссе.
Вагоновожатая не заметила кондуктора — его заслонил верзила в куртке. Выехала на перекресток и повела трамвай дальше по маршруту.
Очкарик махал руками, кричал — бесполезно.
Пассажиры, усмехаясь, шли восвояси.
Вскоре он остался на остановке один.
Как и десять лет назад, играла метель. Дверь в «Горилку» моталась туда-сюда. Не умолкали торговые ряды. Манила зеленым глазом аптека.
Однако кондуктор не обращал на это внимания. Он продрог. Не знал, сколько придется здесь торчать.
С опаской глядел на стайку парней у светофора: в сумке была приличная сумма.
Он вытянул шею, пытаясь разглядеть номер пазика. Но ни черта не видел из-за метели.
Шагнул на дорогу.
Раздался визг тормозов.
Женщина — на джипе — что-то кричала ему. Он не слышал.
Она открыла окно:
— Куда прешь, шибздик?
Он, и правда, был жалок. Сутулый. С прижатой к груди сумкой. Мокрая бороденка свисала, как сосулька. На голове — белая шапка: презент от метели.
Он вернулся на остановку.
Протер пальцами стекла очков.
Удивился, что женщина не уезжает — ей сигналили. Она пристально глядела на него. Ехидно спросила:
— А где трамвай забыл? Рассмеялась.
И добила:
— Можно билетик?
Очкарик опешил.
«Не может быть…»
Он узнал молодуху, которую подкалывал на этом же месте десять лет назад.
Из простоватой смазливой бабенки она превратилась в ухоженную даму в самом соку.
Краем глаза кондуктор увидел, как парни переходят дорогу.
Он вовсе не хотел подыграть старой знакомой. Просто вырвалось самой собой:
— Привыкла, тварь, к одному вагону.
Дамочка подмигнула:
— И ты привыкай…
Закрыла окно и уехала.
Он растерянно проводил взглядом машину. Заметил, что парни направляются к нему. Крикнул:
— Зенки выдеру!
Растопырил руки и завыл.
Гена
Таня продала мужа сотруднице ЕИРЦ.
Обтяпали живо. Служащая сбегала в банк и погасила Танин долг за воду. Взамен получила тощего мужчину средних лет с добрыми глазами и редеющей макушкой.
— Выгуливать не надо: он неприхотливый, — сказала Таня.
Сделала пару шагов к выходу и обернулась:
— Вещи заберете, когда хотите: адрес есть.
Сотрудница кивнула.
Взглянула на циферблат: «Еще два часа».
Указала приобретенному мужу на диванчик:
— Посиди там.
Нырнула в дверь. Выплыла в кабинке. И вскоре уже разговаривала с очередным посетителем расчетного центра.
Гена уселся между двумя тетками.
Дерматин липкий. Тетки — в теле. Сидеть втроем было неудобно.
Взглянул на талоны соседок, затем — на табло. Ту, что справа, должны были вызвать первой.
«Скорей бы».
Тетка махала рекламным буклетом, как ракеткой.
Он приподнял подбородок: «Лучше по щеке, чем в глаз». И чуть наклонил голову влево.
Вторая соседка, с приторным запахом туалетной воды, сверкнула кламмером и коснулась его ногой в гольфе.
Гена покосился на ее колено: похоже на вилок капусты.
Вернул голову на место.
Увернулся от буклета.
Сдвинул ступни и колени. Выдержал в этом бабьем положении пару минут. Распахнул ноги и наткнулся на гольф.
«Чтоб тебя…»
Соседка справа вскочила, приложив Гену буклетом по щеке, и понеслась к шестнадцатому окошку.
«Хоть бы извинилась».
Он потер ушибленное место и отодвинулся от кламмера.
Поглазел на публику.
«Люди измученные».
В другой обстановке они бы, возможно, расцвели. А здесь, в госорганизации, плавились и терпели.
Понаблюдал за новой женой.
«Сойдет. Только нос унылый. Прапра нагуляла».
Попробовал сосчитать, сколько «пра» должно быть с 1812-го года. И, как воробей с ветки на ветку, перепрыгнул с одной мысли на другую.
«Вот сидит сейчас во Франции в подобном учреждении какой-нибудь гоголь и разглядывает дамочку, у которой нос, как земляное яблоко».
«Они нам — грустную морковку, мы им — картошку. Круговорот носов в природе».
Подумал о перемене участи: из семейного гнезда — в чужие лапки.
«Естественный отбор».
Захотелось курить.
Помахал новой жене. Нарисовал в воздухе подкову: «Я сейчас».
Вышел на крыльцо. Спустился по железной дорожке для мамаш с колясками и повернул за угол — в тень.
Дома, выходя на общий балкон, он прятался от солнца у двери на лестницу.
«Интересно, как будет у Леры?»
Новая хозяйка казалась ему женщиной рассудительной.
«От бывшей, — он повертел слово на языке и понуро кивнул, — жди чего угодно».
Вот сегодня: полдничали, он еще чай не допил, а Таня заводит плейлист на планшете. Пляшет и заставляет его дергаться.
Ладно бы пару песен — час!
Гена затянулся.
«Чуть коньки не отбросил».
После танцев подсунул ей счет за воду. Три с лишним года не передавал в управляющую компанию показания счетчиков. А в прошлом месяце сдуру зашел. Ну, и…
Сюрприз удался. Таня заорала:
— Тридцать тысяч?!
Потащила его в ЕИРЦ.
Узнав, что ошибки нет, — «Надо подавать показания вовремя» — взвилась. Припомнила Гене ежедневные ванны — утром и вечером. Уела мужа:
— Я ипотеку тяну. А ты, гад, уже год работу найти не можешь.
Повернулась к сотруднице ЕИРЦ:
— Вы ЭТО видели?
Служащая оставалась безучастной.
Таня заметила, что у нее нет обручального кольца, и предложила сделку: муж в обмен на долг.
Товар был не ахти, но женщина неожиданно согласилась.
Он усмехнулся: «Словно в ломбард сдали».
Докуривал, когда из-за угла показалась Лера.
Протянула ему тысячу рублей:
— Купишь «Тайд» для цветного белья, яблоки, хлеб и вино. Или тебе покрепче?
Гена сунул банкноту в карман:
— Лучше две сухого.
Женщина улыбнулась. Добавила пятьсот рублей:
— Сдачу вернешь. Не телепайся: в восемь закрываемся.
Вильнув попой, скрылась за углом.
Гене вид сзади понравился. Он выбросил бычок и достал новую сигарету.
В воскресенье заехали за вещами.
Таня уже остыла.
Приготовила его любимые драники.
Надела новую блузку — из аутлета.
Как назло, Лера была в такой же.
Бывшая переоделась — в роскошное вечернее платье.
Новой хозяйке Гены крыть было нечем: чужая территория. Может, поэтому на предложение «вернуть мужа за тридцатник» ответила:
— Сотня.
Таня вспылила:
— Я за такие деньги гарем куплю!
Лера пожала плечами:
— На здоровье.
Сказала Гене:
— Пошли, что ли?
Он был подавлен.
Еще вчера ситуация казалась прикольной. Ну, продали за тридцатник. Его косяк. Таня, конечно, переборщила. Хотя он не против: Лера ничего… А сегодня развели базар. Даже не краснеют, будто его нет рядом.
Он встал из-за стола, не доев драник.
«А еще говорят: мужики — циники».
В прихожей снял любимые тапки. Хотел взять их с собой — в Лериных неудобно, но не стал: мало ли как отреагируют бывшая и нынешняя?
Надел кроссовки — Таня подала ложку.
В вечернем платье она была, как картинка.
С деланным безразличием сказала:
— В сумке — только летнее. На осень брать будешь?
Лера бросила:
— Пусть тут лежит.
И увела Гену, словно раба на поводке.
В лифте он мрачно размышлял, как докатился до этого.
Вспомнил давешний эпизод в ЕИРЦ.
Дедок жаловался Лере на мошенников:
— Позвонили. Представились: «Мы из расчетного центра». Говорят: «Сегодня крайний срок проверки водного счетчика. Осталось два часа». Спрашиваю: «А сколько стоит проверка?» Отвечают: «Семьсот рублей. Не снимем показания — будет штраф».
Старик вытер лоб пятерней.
— Я чуть не клюнул. В последний момент очухался. Взял телефон. Вот номер, — он передал листок Лере. — Сказал: перезвоню. Сунулся в ящик, где квитанции, а срок проверки — через полгода.
Ответ новой жены Гена не расслышал. Понял, о чем она, со слов деда:
— Я ей — о мошенниках, а она мне: «Это — тоже рабочие места». Совсем обнаглели!
Старик пошел жаловаться к начальнику ЕИРЦ. Вернулся расстроенный. Поделился с очередью:
— Сказала: «Забудьте. Мы с такими не связываемся».
… Дома, когда пили вино, Гена спросил:
— Ты правда говорила о рабочих местах?
Она кивнула:
— Если относиться философски, так и есть.
Он оторопел:
— Но ведь так нельзя?!
Лера чокнулась с ним:
— Почему? Каждый за себя.
Улыбнулась:
— Я — в душ.
И, чтобы успокоить Гену, сказала:
— Посоветовала ему идти в полицию.
…Они вышли из подъезда.
Горькую мысль сменила веселая: «После секса моя цена подскочила до сотки. Не все так плохо».
Сумка с вещами уже не казалась тяжелой.
Лера провела аудит способностей Гены. Поняла: мужик с руками. Дала объявление: «Муж — на час…»
Он уперся: «Я — гуманитарий».
Она усмехнулась:
— Кому они на фиг нужны, гуманитарии? Займись делом.
И дело пошло.
Не то чтобы Гена был нарасхват, но вызовы имел. Устанавливал дверные ограничители, вешал люстры, собирал купленные в ИКЕЕ шкафы и полки…
Сарафанное радио разнесло весть о сноровистом «муже». Появились состоятельные клиентки.
Лера шутила:
— Мне скоро не надо будет работать.
Брат Гены присвистнул, узнав, как тот зашибает деньгу:
— С таким фартом любая баба твоя. Бросай расчетный центр и живи всласть.
Гена помялся:
— Я же продан.
Брат хмыкнул:
— Ты что ей — по гроб жизни обязан?
Он вздохнул:
— Я так не могу.
Гена привык к новой хозяйке, к ее прагматизму — на грани цинизма — и даже к ее псу, которого надо было выгуливать утром и вечером.
Таня, как шампанское, иногда — абсент. Лера — как водка.
Его новая жена вкусно готовила. Любила соцсети и концерты звезд — по телевизору. Говорила что думает. Жить с ней было просто: то, чего ему не хватало с Таней.
Лера не заставляла его делать, чего он не хочет. Кроме «мужа на час». Впрочем, он уже свыкся с новой ролью. Тешил себя, что востребован и может приносить деньги в семью.
За месяц шабашки не было ни одного нарекания.
Вечером Гена с Лерой отметили этот маленький юбилей.
Он рассказал, как поставил плинтус училке и подключил вытяжку фифе из рекламного агентства.
Лера угостила его собой.
Утром Гена проводил жену в ЕИРЦ.
Ждал зеленый свет на перекрестке, когда позвонила фифа, Анечка:
— Включила «Культуру», и на третьей ноте закапало.
Он подумал: «Откуда взяться воде? Разве что вытяжка прослезилась».
Не стал ерничать. Расспросил клиентку.
— Воды нет, — сказала фифа. — Просто звук, как от капель.
В тот день заказы были после обеда. Гена поехал к рекламщице. Проверил вытяжку и выдал заключение:
— Фильтр поет, когда ветер. Вот лепестки, видите? — показал устройство клиентке. — Если хотите, уберу.
Она спросила:
— А зачем фильтр?
— Чтобы воздух после готовки обратно в кухню не шел.
Анечка нахмурилась:
— У всех так?
— По разному. От модели зависит. И от цены.
Вздохнула:
— Вот лоханулась. Думала сойдет. А она Менухина не любит.
Гена улыбнулся:
— Мне Иегуди нравится.
Фифа пристально посмотрела:
— Хотите чаю?
Через пару часов она позвонила Лере и предложила выкуп:
— Сто тысяч.
Та догадалась: «Фифа».
С самого начала понимала, что не удержит Гену. Но так не хотелось его отпускать…
«Продавать, так с музыкой. Машину куплю».
Сказала:
— Четыреста тысяч.
— Это Вы мне? — посетитель расчетного центра хлопал глазами.
Она поглядела на мужика с прыщиком на подбородке:
— Нет, не Вам.
Анечка не удержалась, хихикнула. И согласилась.
Хотя фифа получает прилично, Гена продолжает оказывать услуги населению.
Новую жену немного побаивается: гламурная. А так ничего.
От тусовок отказался: не того поля ягода.
Анечка сперва надула губки. Но не стала настаивать.
— Узнают, что ты у меня — мастер на все руки и ноги, — подмигнула Гене, — и уведут.
Иногда он навещает бывших. Ремонтирует кое-что — за так.
Таня однажды позвонила Анечке:
— Когда он тебе надоест, заберу за тридцатку.
Та рассмеялась:
— Только за миллион.
Качество жизни у Гены на порядок выше, чем раньше. Но он скучает по прежним временам. Особенно — по первой жене. Правда, возвращаться к Тане не хочет: ведь продала…
И еще: волнуется, что найдется богачка, которая выкупит его за миллион: «А вдруг уродина?»
В последнее время в глазах и в голосе Гены появилась грустинка.
Анечка говорит, что это ему идет. Подкалывает:
— Цена выше.
Круговерть
У Марии муж хороший. Только падает в одну и ту же лужу. А когда та высыхает, ныряет в ухабину.
Жижа, грязь, пыль. Да вечная песня:
— Маш, постирай.
На дороге колдобин до черта. Нет мозгов — выбирай любую. Ан нет: Сане приглянулась рытвина в ста метрах от дома.
Перешел плотину. Вверх, налево и — бац!
Соседка смеется:
— Верный он у тебя.
И отводит глаза.
У старшей сестры Марии муж хороший. Только бьется лбом о доску.
Городской. Приезжает раз в год. И забывает, что тропинка к деревянному дворцу с подвохом: то петух клюнет, то собака кинется, то доска поцелует.
Ему бы пригнуться, миновать на полусогнутых перекрытие между сараем и кухней. И — на зады, в туалет.
Но Веня идет на таран.
Нюша полирует шишку тройным одеколоном. А Саня лечит свояка самогоном. Клянется отодрать доску к чертям собачьим.
Слова, конечно, другие. Но, если дословно, Санин мат покроет рассказ, как снег землю.
Мария цыкает на мужа:
— Не плети.
Веня трогает шишку и морщится от боли.
До ночи помнит об опасности, а утром вновь бодает перекрытие между сараем и кухней.
Мария с Саней хохочут. Достают одеколон и самогон.
Нюша щедро смачивает вату: одеколон стекает по Вениному носу и капает на пол.
Он делает запруду: кладет ребро ладони на переносицу.
Нюша вздыхает:
— Ни стырить, ни покараулить.
У младшей сестры Марии муж хороший. Только трындит одно и то же. Уши вянут.
Поживешь с таким, и хоть в космос, хоть в Антарктиду. Лишь бы не дома.
Глаша терпела-терпела, заскучала и… переключилась. Теперь тягает штангу. Ездит на соревнования. И даже берет призы.
О муже не забывает. По утрам заставляет его пить воду с медом.
Федя сперва отказывался. И стал пропеллером: Глаша жонглировала им, как спичкой.
Теперь он шелковый. Делает все, что жена велит.
У двоюродной сестры Марии, Нюши и Глаши муж хороший. Только чудной: не дозовешься. Прячется в сарае, в саду или на задах и читает книжку. Раз даже на крышу залез. Надя его обыскалась. Проверила все потайные места. Сбегала в низы, где он ловит рыбу. Нет Грини!
Всплакнула. Собралась бежать к сестрам — за подмогой. И тут к ногам упал обрывок старой газеты — закладка для книги.
Она подняла глаза и ахнула: муж сидит на крыше и хоть бы хны.
Гнев был праведный: Надю слышала вся деревня.
Гриня не слезал с крыши три дня. Лишь по ночам cпускался в туалет, и — назад.
В конце концов она сжалилась. Пустила мужа в дом.
Он размяк и проболтался: Санька втихаря подкармливал его все эти дни. Приносил и самогон, но Гриня разумно решил, что в осаде лучше быть трезвым.
Зато освобождение отметили на славу. Жаль, Нюши с Веней не было. Но с ними всегда так: магазины, театры и прочая дребедень.
У другой двоюродной сестры муж хороший. И тоже с пунктиком.
Вычитал, что на стопе есть точки, которые отвечают за сердце, легкие и другие органы. Если массировать, никаких врачей не надо.
Поверил. И теперь сто раз в день прокатывает ступней палку: от пятки до подушечек пальцев и обратно.
После этой процедуры постукивает себя по стопе и блаженно тянет:
— Масса-аж.
Однажды Вера с Петькой погнали корову на луг. Она — с подойником и тряпкой. Он — с ведром воды и двумя палками: одна, чтобы корову привязать, другая для ступней.
Вера ополоснула корове вымя, вытерла. Петька покатал ступней палку. Сел на травку. Стал постукивать стопу и петь:
— Масса-аж…
Корова навострила уши, занервничала и перестала доиться.
Вера накинулась на мужа:
— Колдун!
Рассказала сестрам, соседям.
С тех пор все зовут Петьку Колдуном.
У троюродной сестры Марии, Нюши и Глаши муж хороший. Только любит баб.
Нина умная. Вечером наругается, а утром не отпускает его на работу, пока не помирятся.
Толик пишет жене расписку: «Больше не буду». Ставит число и подпись. Целует Нину и — за порог.
Таких расписок у нее целый ворох.
Вечером Толик приходит пьяный. Майка пахнет духами, каких ни в деревне, ни в райцентре не купишь. Нюша привозит их подруге, Светке, из-за границы. А та, стерва…
Нина прижимается лбом к окошку.
Толик, гад, обходительный: никому отказать не может. Ни Светке, ни Катьке с соседней улицы…
Она в очередной раз дает себе зарок развестись с мужем. А утром требует с Толика расписку. Целует его и перед тем, как закрыть дверь, осеняет воздух крестом.
…Гармонь плачет и смеется. И замолкает — на перекур.
Мужики вышли на двор.
Бабы остались в доме.
Захмелевшая Мария оперлась подбородком о ладонь и жалится сестрам:
— Я была счастлива лишь в год пыльных вьюг, когда Санька не пил.
Нюша разглядывает старые занавески. Переводит взгляд на репродукцию Крамского, с которой надо стереть пыль. И думает: «Хорошо, что вырвалась отсюда».
Глаша встает из-за стола и делает планку.
Вера раздраженно смотрит на сестру: «Собралась, что ль, до утра так корячиться?»
Надя улыбается: любит семейные посиделки. Все такие разные и родные.
Нина обнимает Марию:
— Зато ты не одна.
Мужики, как и бабы, — кто о чем.
Санька узнает у Колдуна, какая точка на ступне отвечает за печень.
Федя трындит о политике.
Веня с Гриней обсуждают Чехова.
— Палыч не любит людей. Сострадания мало, — говорит Гриня.
Веня закипает:
— А Дымов?
— Ну, разве что Дымов.
— А Фирс?
Толик разряжает спор самым надежным способом — самогоном.
Мужья возвращаются в дом.
Федя подходит к застывшей в планке Глаше и гладит ее по голове:
— Самоходочка моя, вдарим по американцам!
Та вскакивает, хватает мужа на руки и кружится с ним по зале.
Санька разливает самогон.
Выпивают без тоста: и так хорошо.
Нюша смотрит в окно.
Раньше в залу заглядывала береза, но пару лет назад ее пришлось срубить: корни стали точить фундамент.
Вера разглядывает Нюшино кольцо.
Колдун катает ступней палку.
Мария командует:
— Санька, гармонь!
Не дожидаясь первого аккорда, выводит:
— «Виновата ли я, виновата ли я?»
И вместе с Ниной:
— «Виновата ли я, что люблю?»
Санька поймал мелодию.
Дюжина голосов гремит на всю улицу:
— «Виновата ли я, что мой голос дрожал,
Когда пела я песню ему?»
— Не деревня, а идиллия.
Внучки смеются над бабкиными сказками.
Мария вскинулась:
— Деревня нарядная…
Осеклась: «Не поймут».
Бормочет про себя:
— Была нарядная, когда мы были молодые…
Теперь жизнь другая, колючая.
Хочешь поговорить — иди на погост. Санька, Глаша с Федей, Надя с Гриней, Вера с Колдуном, Нина с Толиком — все там.
Лишь она да старшая сестра с мужем коптят небо.
Нюша с Веней забыли дорогу в деревню.
— Старые, — говорят. — Не доедем.
А Мария, считай, отсюда не выезжала.
…Она идет на кухню ставить чайник.
Кричит:
— Караул!
Слетаются дочь и внучки.
Выбегает из комнаты зять — неработень: ни косить, ни забор поправить. В руке — утюг: отбиваться от бандитов. На лбу — шишка: Венина доска утром поцеловала.
— Караул! — кричит Мария. — Спички кончились.
Внучки смеются, а для Марии — беда.
Единственный магазин в деревне закрыли. До райцентра не дойти. Такси — двести рублей. Вот и жди оказии, когда соседи подвезут, или одалживайся у них — по мелочам.
Сегодня пронесло: неработень смотался в райцентр и привез что нужно. А через месяц?
Дети далеко: приезжают несколько раз в год на неделю-другую. В остальное время — одна.
Сил все меньше, даже от кур пришлось отказаться. А были коровы, козы, индюшки, утки…
Все было…
Дочки зовут в город, на все удобства. Мария уперлась:
— Пока ноги держат, не поеду.
Справляется с Божьей помощью.
Когда тепло — на огороде. А с октября по апрель тоскует.
Капризничает: все ее бросили. Хотя дочери звонят по нескольку раз на неделе и морозилка забита по самую хряпку.
…Мария сидит на крыльце. Водит прутиком по дорожке — от бархатцев к лилиям и обратно. Словно волшебный лекарь прописал ей эти видения. Стер плохое из памяти и оставил милоту.
Круговерть чудная — с путаницей.
Книжку на крыше на самом деле читал Санька. И прятался от Марии на дереве, и расписки писал тоже он… А штангу тягает Глашина внучка — бабка баловалась гирями.
Ну и что с того? Ее воспоминания. Как хочет, так и тасует их.
Сама же и смотрит кино. Радуется:
— Как на яву.
…Будет гроза.
У Марии железное правило: в эту пору нельзя включать телевизор и пользоваться мобильным.
Страх перед молнией мистический: в молодости она пряталась с Санькой и детьми под кроватью в дальней комнате.
Дети выросли, разъехались. Мужа нет уже десять лет.
А громоотвод — за полвека — так и не сделали.
Мария ворчит:
— На кой он нужен? Ни у кого в деревне нету, а я буду ставить?
Трехлетняя Аня тоже боится грозы. Залезла под стол. И там спряталась под одеялом.
Дождалась, пока отгремит гром. Вылезла из укрытия. Смотрит на Марию:
— Когда снова приеду, дома не будет.
Прабабка всплеснула руками:
— Куда ж он денется?
Аня удивлена непонятливостью Марии:
— Разрушится.
Та смеется:
— Мы ж его с дедом Саней строили, — кивает на стену. — Вишь, какой крепкий?
…Она гладит взглядом две туи у калитки.
«Санька говорил: «Это — мы с тобой»».
«Так и есть».
Мария улыбается: «Он всегда рядом».