Семейный детектив. Продолжение
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2019
Продолжение. Начало см.: «ДН», 2019, № 1.
Вхождение в семью
Хотя со временем Аджубей, кажется, всего навидался, поначалу многое его удивляло и в самом тесте, и в обстановке, в которую он попал.
В конце лета 1950 года Хрущёв прогуливался в парке при своей даче, зять дисциплинированно вышагивал рядом. Вдруг зазвонил телефон. Аджубей удивленно завертел головой. Не приходится говорить, что до мобильников в ту пору было еще далеко. Хрущёв жестом указал на соседнюю березу. К ее стволу на уровне человеческого роста была приделана коробка, отдаленно похожая на скворечник, а в ней стоял черный телефонный аппарат. «Мне Микиту…» — послышался глуховатый голос.
Это звонил Сталин. «Микитой» он называл Хрущёва. Вождя интересовало, насколько верно проблемы сельского хозяйства отображены в новом романе Галины Николаевой «Жатва», получившем вскоре Сталинскую премию. И такой телефон на деревьях дачного парка, оказывается, был не один.
К зятю своему Хрущёв в первые годы пылких чувств, как, впрочем, и особого доверия, не питал. Тот был человек пришлый, артист, из другой житейской среды, с собственными, как их ни таи, закидонами и вензелями. Мать, сватья то есть, — модная кремлевская модельерша. Никита же модничать не любил, ценил живое нутро, человека каков он есть, а не его одежды.
Поддерживала эти настроения, судя по всему, и жена Хрущёва, старая большевичка и пуританка Нина Петровна Кухарчук. Она не слишком верила, что этот залетный павлин так уж безумно увлекся ее дочерью — пусть умненькой и волевой, но по внешности все-таки курочкой-рябой. Вернее всего, гонится за выгодой и карьерой. Сама она, Нина Петровна, была бессребреницей, много повидавшей в жизни — и плохого, и хорошего. В отличие от мужа, она знала английский язык. И во время визита Хрущёва в США поразила всех неожиданной точностью и тонкостью дипломатических отношений.
Рада, безусловно, многое взяла от матери. Недаром Аджубей или, точнее, они вместе с Радой, включили в книгу «Те десять лет» неоконченные мемуары Нины Петровны. Теща была личность скрытная и загадочная, настоящая железная большевичка. Характерная подробность: ведя семейную жизнь с Хрущёвым с 1924 года и имея от него троих детей, ей и в голову не приходило подтвердить брачные отношения в бумагах. Они жили «нерасписанными» более 40 лет. И только после того как Никиту сняли со всех должностей и потребовалось паспортная прописка в новом жилье, выяснилось, что брачных отношений на бумаге не существует. И только через год, в 1965-м, старики отправились в ЗАГС. Так же Нина Петровна смотрела и на отношения дочери с Аджубеем. Нужно молча и спокойно терпеть. Время покажет.
Никита Сергеевич с выбором дочери смирился. Но к зятю долго и жестко приглядывался. Вот отчего тот должен был собственными силами проходить начальные ступеньки журналистской карьеры. После университета был, например, как о том хорошо знал Хрущёв, всего лишь стажером в спортивном отделе «Комсомольской правды». И трепетал, и гордился, когда там появлялись его информационные заметки в десяток строк. Позже писал очерки, статьи, репортажи, проходил через вереницу разнообразных должностей. И далеко не сразу занял кабинет заместителя главного редактора.
Они и в самом деле были очень несхожи и различны — тесть и зять. По своему происхождению, по психологическому складу, по выработке жизненных решений. Пастух из глухой курской деревни Калиновка Никита в детстве окончил два класса сельской школы. Научился тогда считать только до 30. Его отец находил, впрочем, что и этого было с избытком: «Больше чем 30 рублей тебе все равно никогда не заплатят», — щурился он.
Никита был талантливым самоучкой. Он жадно хватал знания всюду, где только мог. Перебравшись в 14 лет в угольный Донбасс, чистил там котлы, а позже работал механиком. Записался с началом Гражданской войны в Красную Армию, вступил в 1918 году в партию большевиков, прослушивал курсы в разных партийных школах и семинарах. В 1922 году учился на рабфаке Донтехникума.
В 1929 году поступил в Промышленную академию в Москве, чему, кстати, немало способствовала тамошняя студентка Надежда Аллилуева, жена Сталина. Не без сталинской поддержки почти сразу после поступления туда молодого энергичного Никиту возвели в секретари парткома Академии. И неизвестно, чем ему больше приходилось заниматься, — слушать лекции и готовиться к семинарам или проводить всевозможные заседания, бороться с оппозицией и направлять жизнь Академии в правильное партийное русло.
Сталинское влияние на себе, впрочем, он испытал еще до этого. Уже с XIV съезда партии (1925 г.), делегатом которого был, тридцати одного года от роду, Хрущёв был ярым и влиятельным проводником сталинской политики. Долгие годы Сталина он боготворил, позже — боготворил и ненавидел. В 30—40-е годы, находясь на высших партийных постах, он по обыкновению тех лет не только выполнял, но и перевыполнял «лимиты» по выявлению и уничтожению «врагов народа». Готовил и верстал списки лиц, подлежащих аресту, выступал даже со встречными расширенными планами на этот счет. Сохранилась, например, такая секретная телеграмма Хрущёва Сталину, относящаяся к концу 30-х годов: «Украина посылает списки на 13—16 тысяч врагов народа, а Москва утверждает только 2—3 тысячи. Прошу принять меры».
Уже смещенный со всех постов, тоскуя, Хрущёв с горечью признавался одному из редких своих собеседников: «Мои руки по локоть в крови… И это самое ужасное, что лежит у меня на душе».
По-своему Хрущёв пребывал у Сталина в любимчиках, насколько, конечно, тот был к этому способен. Вождь наградил Хрущёва орденом Ленина за строительство Московского метро, доверял ему высшие посты в самых чувствительных местах — в столице страны и на Украине. С января 1934 по февраль 1938 года Хрущёв был первым секретарем МГК ВКП(б) с почти одновременным исполнением обязанностей главы коммунистов Московской области. То есть полным номинальным хозяином столицы и окрестностей. Затем его послали руководить Украиной, куда (после перерыва на военное лихолетье) Сталин после Победы вернул его снова. А затем опять сделал его полным партийным губернатором столицы и области в 1949-м — в те самые месяцы, когда университетский старшекурсник Аджубей выглядел замену жене-актрисе и сочетался с Радой.
С зимы 1934 года Хрущёв неизменно входил в самый узкий круг лиц, приближенных к Сталину, с кем вождь разделял и досуг, — те самые нередкие долгие винные ночи. И даже за особо тяжкие проступки Хрущёв бывал наказан куда мягче, чем другие.
Неизгладимый случай. В мае 1942 года советские войска потерпели катастрофическое поражение под Харьковом. По вине командования, где членом военного совета фронта был Хрущёв, в Харьковском котле погибло или было ранено 70 тысяч военнослужащих. Но это еще не всё, и даже не главное. Более двухсот тысяч солдат и офицеров попало к немцам в плен.
Склонив голову перед вождем, уцелевший и плохо стоящий на ногах от недавно пережитого, Хрущёв докладывал об этом Сталину. Вождь слушал молча. Потом, попыхивая трубкой, долго и нервно ходил по кабинету взад-вперед. Даже за меньшую вину в таких случаях расстреливали.
Но вождь вдруг остановился перед склонившим голову Микитой. Потом, зло усмехнувшись, принялся выбивать пепел из трубки на голый череп Хрущёва. И стуча по черепу, произнес: «Так поступали древние римляне после проигранных сражений. Пепел на твою голову! Пепел!»
Это было издевательство, но все же не смерть.
«Пепел на голову», по-видимому, подействовал на Хрущёва. На исходе 1942 — зимой 1943 года в качестве члена военного совета Сталинградского фронта он успешно участвовал в Сталинградской битве, явившейся началом коренного перелома в войне с немецким фашизмом.
Возможно, некоторые из подобных жизненных картин и уроков как-то вспоминал Хрущёв в первые годы своего общения с Аджубеем. Тесть нередко возил зятя с собой. Хотел, как уже говорилось, ближе узнать, чтобы позже, раз уж так получилось, — найти ему применение. Случалось, в те первые годы будущему королю «оттепельной журналистики» приходилось исполнять обязанности и почти лакейские. Например, отбывать повинность у тестя при незамысловатых его культурных развлечениях выходного дня.
«Утром в воскресенье, — пишет Аджубей в мемуарах, — Никита Сергеевич обычно просил прочитать ему театральный репертуар и почти всегда выбирал что-нибудь знакомое. Младшие члены семьи стали ходить в театр с отцом чуть позже, а в начале 50-х повинность лежала на нас с женой. Я не оговорился: именно повинность. Никита Сергеевич чаще всего выбирал МХАТ, хотя все спектакли видел не один раз. «Горячее сердце», наверное, раз десять, не меньше, и мы вместе с ним».
«Журналистику в ту пору <Хрущёв> не считал серьезным занятием, — продолжает Аджубей, — и уж тем более не ждал от нас никаких «публикаций»». Просто Хрущёв не терпел одиночества и приглядывался, выворачивал наизнанку зятя. Тот в свою очередь точно и метко оценил, с кем имеет дело.
Бояться тестя Аджубей начал после того, как Хрущёв мгновенно и безжалостно расправился с Берией, с тем самым, на помолвке сына которого, в беспечной и наполовину кавказской компании, Алексей столь недавно благоденствовал. А затем пошло-поехало… Плакал Хрущёв на похоронах Сталина, а с врачами не торопился, когда с тем случился удар, и по его же повелению выкинули сталинское тело из Мавзолея.
К почтению и уважению перед тестем примешивался страх. Аджубей не знал, что в следующую минуту ждать от этого с виду простака, но на деле неожиданного, решительного и жесткого тестя.
«Он только казался простоватым человеком, — пишет Аджубей. — Случалось, наигрывал простодушие. Но я часто видел, какими холодными, отчужденными становятся в гневе его маленькие темные глаза». Верность взаимных оценок обеспечила взаимопонимание. Значение журналистики в «оттепельную» эпоху вскоре неизмеримо возросло. И одна из заглавных ролей в этом, безусловно, принадлежала «Комсомольской правде» и «Известиям», руководимым Аджубеем. Газетная пропаганда неотрывна от людских голов и сердец. Хрущёв это оценил, осознал и постепенно поменял отношение к зятю.
Не так проста оказалась и Рада, характером вышедшая в мать. Скромная тихоня, ставшая женой и поводырем в жизни красивого и ловкого, однако же компанейски разгульного и не всегда проницательного, недостаточно решительного и волевого артиста-журналиста. После университета Рада заведовала отделом в научно-популярном журнале «Наука и жизнь». Параллельно со множеством повседневных дел и обязанностей училась на биологическом факультете МГУ. Стала заместителем главного редактора журнала «Наука и жизнь». И на этом посту при всеобщем уважении проработала полвека вплоть до выхода на пенсию в 75 лет, в 2004 году. А ведь у нее на руках были и трое детей, и часто непутевый муж.
Молодые, однако, жили напоказ дружно. Прочностью семейных уз брак был обязан неговорливой и волевой Раде, которая, кажется, прощала мужу несоответствие его часто расхлябанных, богемных привычек и образа поведения собственным вкусам и понятиям. Но и Аджубей уже без нее не мог обойтись. В важные для жизни моменты слушался ее, а иногда и беспрекословно поступал так, как продумала, взвесила и решила она.
Рада родила ему трех сыновей: в 1952 году — первенца Никиту (Никиту! Названного так в честь понятно кого), два года спустя — Алёшу (Алексея Алексеевича), удвоившего имя отца, затем еще через четыре года — Ванечку, Ивана. Кстати, в 1959 году, когда Хрущёву исполнилось 65 лет, у него появился еще один внук Никита: его преподнесло деду семейство Сергея Никитича. Родные состязались за право почтить отца-именинника.
Волевая и усердная Рада озаботилась, чтобы ее сыновья преуспели в изучении языков и наук. Они и стали впоследствии специалистами каждый в своей сфере.
Видя в общем удачливую семейную жизнь дочери, Никита Сергеевич постепенно все больше располагался к зятю и мало-помалу шел на сближение с ним. Однако же с той сердечной открытостью и полным доверием, как к своему сыну Сергею Никитичу, все-таки, пожалуй, не относился к Аджубею никогда.
Зятя он держал как бы на расстоянии и величал на «вы».
Летом 1952 года тогдашний главный редактор «Комсомольской правды» Горюнов по собственной инициативе включил способного сотрудника в состав делегации на слет молодежи в защиту мира, проходивший в Австрии. «Вечером на даче, — читаем в мемуарах Аджубея, — я сказал Никите Сергеевичу, что завтра уезжаю в Австрию. К моему удивлению, Хрущёв выразил явное неудовольствие и более чем строго стал выспрашивать, «как», «зачем», «почему». После длинной паузы проговорил: «Смотрите, чтобы все было в порядке, а если что — держитесь как подобает…»»
Читатель обратит внимание, что разговор все еще идет на «вы». Это деревенское обоюдоострое «вы». И наставления даются довольно подробные и жесткие. Тем не менее, номенклатурное колесо крутилось уже по собственной инерции. И обороты оставляли свои отметины. Аджубея все чаще включали в самостоятельные поездки зарубеж. Летом 1953 года он находился в Шанхае в составе комсомольской делегации на съезде Народно-Демократического Союза молодежи КНР. Там его и застало известие о перетрубациях с Берией. В дальнейшем по мере укрепления власти Хрущёва, ставшего первым человеком в стране, география поездок расширялась.
В Хрущёве как крестьянском сыне было очень развито семейное начало. Наследовать отцу и идти по его стопам прежде всего полагалось сыновьям. Однако старший Леонид погиб. Младший Сергей, несмотря на любовь и привязанность к отцу, был слишком загружен своими профессиональными заботами. Доктор технических наук, конструктор космических систем, он по горло был занят чертежами, испытательными полетами, выездами на аэродромы и полигоны. Политика и текущие дела в стране до поры до времени занимали его только как преданного сына и отзывчивого современника. В постоянные спутники и соратники, каким оказался позже, он вроде бы не годился. Остальные же дети были девицы. Старшая дочь от первого брака Юля, за ней Рада, следующая — постоянно болевшая и рано умершая Лена, и внучка Юля, дочь погибшего Леонида, росшая в семье наравне с собственными детьми.
Зять же жил, что называется, умственными происшествиями, бегущим днем и растасовкой текущих политических карт. И хотя в ту пору Хрущёв не слишком доверчиво относился к пишущей братии, считая их болтунами и щелкоперами, к зятю он решил присмотреться и поработать с ним, раз уж так оно угораздило. С той же своей крестьянской основательностью и хитрецой он долго выверял этого человека, приглядывался к нему, нарочито расставлял даже иногда незаметные для того психологические ловушки и петли. Выверял его терпение и готовность. Из зятя Алексея старался вырастить еще одного недостающего ему, как бы приемного, сына. Для этого использовал свои методы — присматривания, испытания, медленного вовлечения в семью. Делал это с чисто крестьянской основательностью и постепенностью. Приемный сын-зять должен быть проверенным и надежным.
Старался возить Алексея с собой. Давал ему возраставшие по сложности задания. Внутри страны и за рубежом. И в конце концов убедился, к удовольствию своему, что все эти испытания Аджубей выдержал. Этот потянет. Человек умный и основательный. Можно положиться. Теперь и впредь.
Вот тогда, после книги «Лицом к лицу с Америкой» (1958), и началось золотое пятилетие их отношений. Грешки за Алёшей, конечно, водились. К рюмке любил приложиться, да и женский пол мимо не пропускал. Тесть знал. Но не это главное, в конце концов.
И они славно и дружно работали рядом пять лет. Первый секретарь ЦК партии и редактор правительственной газеты, а завтра, может, министр иностранных дел СССР или еще кто.
Зять владыки — тот случай, когда в повседневной и, казалось бы, самой бытовой рутине разграничить личное от государственного часто почти невозможно. Спаяно то и другое до неразличимости.
Вот для примера характерный казус, с которого открыто затеялось противоборство не на жизнь, а на смерть с так называемой антипартийной группой Молотова, Маленкова, Кагановича, Булганина, Ворошилова и других вождей государства.
Весной 1957 года женился Сергей Хрущёв. Свадьба любимого сына проходила по высшему разряду на даче простонародного всемогущего отца. Приглашен был весь цвет партийно-государственного элиты. Присутствовала, конечно, и супружеская чета Аджубеев.
«На свадьбе, — рассказывает в своей биографической книге «Маршал Жуков» писатель В.Карпов, — как полагается, крепко выпили и произносили речи. С речью выступил и Хрущёв, говорил он, как всегда, хорошо, рассказывал о своей биографии, родословной, тепло вспомнил маму, а затем как-то вскользь уколол Булганина. В другое время Булганин промолчал бы, а тут он неузнаваемо вскипел и довольно резко сказал:
— Я попросил бы подбирать выражения…
Присутствующие поняли: Булганин озлоблен против Хрущёва. Догадка подтвердилась: как только кончился обед, Молотов, Маленков, Булганин и Каганович демонстративно покинули свадьбу и уехали к Маленкову на дачу. Хрущёв понял, что отныне Булганин переметнулся в стан его противников, и он был явно озабочен усилением группы его противников».
Жуков вспоминает:
«После того, как ушли Молотов, Маленков, Булганин, Каганович, ко мне подошел Кириченко (секретарь ЦК, соратник Хрущёва еще по Украине. — Ю.О.) и завел такой разговор.
— Георгий Константинович, ты понимаешь, куда дело клонится? Эта компания не случайно демонстративно ушла со свадьбы…»
То, что развернулось затем к началу лета того же 1957 года, хорошо известно.
…Главным редактором «Комсомольской правды» Аджубей проработал год с небольшим. Пошел в гору дальше. Но даже и тогда, когда Хрущёв принял зятя в число своих ближайших соратников, произвел в депутаты Верховного Совета СССР и члены ЦК партии, рассматривал как домашнего министра иностранных дел и плюс опять-таки домашнего министра печати, культуры и чего там еще, он внутренне отделял его от кровной части семейства.
Характерный пример приводит в своей книге Сергей Никитич. Внутри семейства не так часто, но иногда все-таки случались споры с участием отца по острым проблемам окружающей современности. Сергей Хрущёв вспоминает одну из таких словесных стычек, связанную с оценкой деятельности, или, точнее, провокационной активности академика-селекционера Т.Д.Лысенко. У малообразованного Хрущёва была странная, давняя, почти гипнотическая привязанность к этому псевдокорифею тогдашней официальной аграрной науки, мистификатору и обманщику, обещавшему, как по мановению волшебной палочки, быстрое решение всех сельскохозяйственных, а стало быть, и продовольственных проблем в стране.
Незадолго до этого семейного скандала к Хрущёву приходил академик-атомщик Курчатов хлопотать за жестоко гонимых и травимых лысенковцами генетиков. Борьба с ними велась на уничтожение. Несмотря на теплое и доверительное отношение Хрущёва к самому Курчатову, визит успеха не имел. Генетики ведь картошку не выращивали. А занимались какими-то бессмертными генами и мухами-дрозофилами. Лысенко же после уничтожения генетиков обещал быстро и изобильно накормить страну. Непонятно, правда, чем и почему дрозофилы мешали фантастическим волшебным горам картофеля. Но занятия Лысенко и он сам были ближе и понятней Хрущёву. Обо всем этом хорошо знала молодая часть семьи.
Как-то тема эта вынырнула на вечернем домашнем сборе.
Голос на сей раз подала тихая Рада Никитична, биолог по второму образованию. Она, мягко говоря, усомнилась в величии идей и полезности деятельности Лысенко.
О том, как развивались события, подробно повествует Николай Шмелёв, видный экономист, публицист и писатель, женатый на Юлии, внучке Хрущёва. Как член молодежной семейной компании Шмелёв присутствовал в тот день при разговоре.
«Однажды дома у первого секретаря, — вспоминает он, — вспыхнул скандал из-за Трофима Лысенко. Спровоцировала его Рада/…/. Она спросила отца, не опасается ли он, что учиненный лысенковцами разгром генетики может оказаться столь же гибельным, как и запрет кибернетики при Сталине? Раду поддержал брат Сергей, трудившийся в конструкторском бюро создателя ракетной техники Владимира Николаевича Челомея.
Аджубей тоже пытался что-то сказать, но Хрущёв его резко оборвал:
— Алексей Иванович, вы член ЦК и не имеете права идти вразрез с партией.
Никита Сергеевич мрачнел, багровел, огрызался, как затравленный волк от наседавшей на него со всех сторон родни, что-то несвязное такое возражал… А потом как грохнет кулаком по столу! Как закричит в полном бешенстве, уже почти теряя, видимо, сознание… Господи, как страшно было! Ну, сейчас, прямо сейчас удар хватит человека. Прямо на глазах…
— Ублюдки! Христопродавцы! Сионисты! — бушевал советский премьер, грохоча по столу кулаком так, что все стаканы, все тарелки, вилки, ножи прыгали и плясали перед ним. — Дрозофиллы! Ненавижу! Ненавижу! Дрозофиллы-ы-ы-ы — будь они прокляты!
Ни до, ни после я его таким больше не видел никогда. Конечно, охваченная ужасом семья мгновенно смолкла. И он вдруг тоже так же внезапно, как и начал, замолчал, с шумом отбросил от себя стул и вышел из-за стола…
Рада Никитична хлопнула дверью, уехала и неделю не приезжала к родителям».
Для нас среди прочего любопытен в данном случае словесный жест вождя, как одной репликой старейшина рода выключил Аджубея из семейной дискуссии. При всех возвышениях и обретенной близости тот оставался для Хрущёва, прежде всего, не родным человеком, не мужем дочери и отцом внуков, а колесиком чиновной машины, высокопоставленным службистом.
Между тем по мере вхождения в правящую элиту и утверждения в новом положении изменения происходили и в самом Аджубее. Бывший танцор армейского ансамбля песни и пляски старался держаться в рамках. Но натура брала верх над этикетом и условностями приличий. Нарастал гонор.
Мэлор Стуруа, талантливый публицист и доверенный сотрудник Аджубея, передает эпизод, относящийся к поре высшего карьерного взлета главы «Известий»: «Однажды он принимал американского сенатора Бенсона с супругой. Бенсон был не только сенатором, но и главным редактором знаменитой энциклопедии «Британика» и собирался заказать Аджубею статью для нее. Не помню уж в какой момент и в связи с чем, Аджубей неожиданно вскочил на конференц-стол и стал шагать по нему, рассказывая визитерам о своих планах преобразования советской печати. Бенсон с супругой сначала оторопели, впрочем, как и я, но затем стали восхищенно смотреть вверх на вышагивающего по длинному столу Аджубея. В их глазах были абсолютно неподдельные страх и восторг.
Когда я провожал Бенсонов, госпожа Бенсон, очарованная Аджубеем, сказала мне:
— Ваш редактор напомнил мне Петра Первого. Это было незабываемо!
— Ну как? — лукаво полюбопытствовал Алексей Иванович, когда я вернулся в кабинет.
Я передал ему слова госпожи Бенсон. Аджубей ничего не ответил, но все его лицо светилось почти что детской радостью».
Выступали наружу в Аджубее, как он ни пытался скрыть, и еще попутные бытовые страстишки. Тяга к дешевым амурным похождениям и начинавшая одолевать страсть к спиртному.
Другой эпизод бытовых выкрутас относится к осени 1960 года. Аджубей в многочисленной свите Предсовмина СССР Хрущёва плыл на теплоходе в Нью-Йорк, на сессию ООН, посвященную проблемам деколонизации. Это была та самая вошедшая в историю сессия Генассамблеи, на которой глава СССР для убедительности политических аргументов стучал по столу ботинком. Анна Алексеевна Капица, жена физика, лауреата Нобелевской премии, через девять лет вместе с мужем П.Л.Капицей почти повторившая этот рейс в Новый свет, записала рассказ капитана о тогдашнем поведении А.И.Аджубея во время этого тягучего и долгого плаванья.
«Рассказ о Хрущёве, — читаем в ее дневниковых заметках. — Когда он плыл на «Балтике», с ним был и Аджубей, который все время пьянствовал. С двумя девчонками из команды. Они вели себя беспутно, он обещал им жизнь в Париже. В Ленинграде их просто списали. А когда стали проситься обратно, то не взяли. А/джубей/ пил непрерывно, но на столе стоял «Боржом». Н.С. ( Хрущёв. — Ю.О.) спросил (теперь уже он был с ним на «ты»): «Что пьешь, Алексей Иванович?» — «Боржом». Взял бутылку, понюхал и стукнул ею по столу. Ночью А/джубей/ вымогал водку у всех, кого мог разбудить. Был вызывающий и все время пьян. Н.С. не велел ему продавать вина».
О бытовой разнузданности Аджубея упоминал и Илья Григорьевич Эренбург во время личных наших встреч второй половины 60-х годов. Его мемуары «Люди, годы, жизнь» подверглись грубому разносу в статье В.Ермилова на страницах «Известий». Сам Аджубей устно, а позже в мемуарах, отрицал собственную причастность к клеветническим проработкам Эренбурга. Говорил, что статья поступила сверху в порядке партийной обязаловки и была напечатана под давлением идеологического кардинала Михаила Суслова, вопреки желанию главного редактора. Дескать, он ничего не мог поделать и вынужден был печатать.
Если иметь в виду внутренние симпатии и скрытые желания Аджубея, возможно, так оно и было. Но в реальности происходило все-таки совсем иное. Истинный оборот — «наоборот» обрисовала недавно редакция журнала «Знамя» в номере, целиком посвященном «Памяти Оттепели» (2018, № 8, с. 88).
«30 января 1963 года,— говорится там,— газета опубликовала статью В.Ермилова, в которой Эренбург был назван чуть ли не соучастником сталинских чисток в рядах писателей. Эренбург обратился в газету с возмущенным письмом. Ермилов в своем ответе («Известия» от 6 февраля) обвинил Эренбурга в «оскорблении целого поколения советских людей». Редакционный комментарий (выделено мной. — Ю.О.) поддержал эту точку зрения, сместив при этом острие нападок на симпатии Эренбурга к формализму и авангардному искусству». Но ведь комментарий этот писал не Суслов и выдумывал, как невинность соблюсти и капитал приобрести, тоже не кремлевский кардинал…
К тому же и житейский стиль поведения Аджубея при замаливании газетного «греха» был сходным. По словам Эренбурга, однажды Аджубей в пьяном виде пытался объясниться с И.Г. насчет этих самых ермиловских статей о его мемуарах: «Вы меня презираете!» — и лез целоваться.
И однако, при всем том, Аджубей сыграл выдающуюся роль в отечественной журналистике, а это значит, — в многоликой тогдашней духовной атмосфере и самой истории страны.
Контуры газетной империи
Вскоре после прихода Аджубея в газету по верхнему фронтону старинного серого конструктивистского здания «Известий» вечерами стали бегать яркие строчки световой рекламы. Огненные буквы извещали о новейших важных событиях в мире и главном содержании свежего номера газеты. Это было совсем необычно для старинного покроя площади, центром которой был дореволюционный памятник Пушкину, при открытии которого держал программную речь еще Достоевский.
Дважды побывав в Америке, Аджубей произвел пертурбации и внутри здания. На первый взгляд, вроде бы административные и чисто технические. Однако же в действительности переделки повлияли и на сам дух газеты. Вместо крошечных кабинетиков, в которых, как в норах, по его словам, прятались репортеры, шеф распорядился на манер западных редакций сломать кабинетные перегородки, вместо них сделать несколько общих залов. Предпочтение отдавалось отраслевым журналистским коллективам, совместным поискам и быстрым решениям. Шире пошла в ход и современная оргтехника. Требовалось работать солидарно, с чувством «локтя», быстро и споро.
Из-за поднятого в Москве шума вокруг этих переделок и сломанных перегородок к Аджубею тогда являлся даже сын знаменитого архитектора-конструктивиста и соавтор проекта Григория Бархина, по чьему проекту в 1925—1927 годах возводилось здание «Известий», вошедшее в культурное наследие страны. Но Аджубей заверил Михаила Григорьевича, что на памятнике архитектуры переделки никак не отразятся.
В стране существовало две главные газеты — «Правда» и «Известия». Аджубей употребил много гражданской и творческой смелости, усилий и таланта, чтобы до неузнаваемости расподобить собственное издание от высохшего, будто египетская мумия, в избытках партийности, казенного близнеца.
Простой, казалось бы, но неоценимой находкой в этой конкуренции стало то, что, сполна пользуясь статусом и влиянием зятя, Аджубей перевел газету на вечерний выпуск. В результате одна из двух лошадей, шедших до этого ноздря в ноздрю, стремительно вырвалась вперед. Пустяк и простое вроде бы дело, а вот на тебе! Теперь из «Известий» можно было узнать главные и решающие события дня задолго до других изданий. Свежесть жизненного букета новостей в западном духе!
Аджубей старательно и всеми способами расширял и усиливал свое журналистское королевство. Он участвовал в создании еженедельника «За рубежом», пробившего многие информационные дыры в тогдашнем «железном занавесе». И он же создал невиданное в послереволюционные десятилетия в России полубульварное развлекательное издание — вовсе не политическую, занятную и приятную болтушку «Неделю» — воскресное иллюстрированное приложение к газете (1960). Тираж «Недели» доходил до двух миллионов. Главный редактор стремился к тому, чтобы печатный орган служил не просто разносчиком новостей и толкователем бегущих событий, но и увлекательным чтивом, разнообразящим и украшающим быт.
В качестве «дочки» правительственной газеты воскресное приложение превратилось в любимое народом издание. Это была ломка стереотипов кондового советского мышления, шедшая навстречу потребностям человеческой натуры. Имена таких «недельцев», как первый редактор издания Александр Плющ или, например, популярный автор Анатолий Макаров, обрели собственную притягательность и окраску.
Вообще, если говорить об Аджубее как реформаторе журналистики, то главное, что он сумел сделать, — заставил по-новому зазвучать слово «журналист». Сфера деятельности, которую издавна костерили как «вторую древнейшую профессию» (первая, как известно, — проституция) обратилась при нем в занятие почетное. В 1958 году по инициативе Аджубея был создан творческий Союз журналистов. В очаг дискуссий на злободневные темы, просветительских программ и просто излюбленных дружеских посиделок обратился московский Домжур — Дом журналистов, о существовании которого раньше мало кто слышал. Обретя неповторимое собственное лицо, он успешно конкурировал с Московским Домом литераторов и Домом кино.
Правда, отточить свою идею до полного совершенства и наделить членов Союза журналистов такими же юридическими правами и материальными преимуществами, какими законодательно пользовались члены Союза писателей, Союза кинематографистов, Союза театральных работников и т.д., как того добивался Аджубей, не удалось.
Торпедировал же завуалированную идею возможной автономии журналистского объединения и «свободы прессы» все тот же давний скрытый ненавистник Аджубея «серый кардинал» М.А.Суслов.
Уже в самом конце своей карьеры несказанно возвысившийся член ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР, лауреат Ленинской премии А.И.Аджубей задумал крупную реформу, которая превратила бы его журналистское королевство в империю. Теперь уже должны были изменить лицо не внутренние апартаменты здания, а сама газета «Известия». Внешне она могла потолстеть раз в десять, если не в двадцать. Это один вариант. Или же — при сохранении прежнего объема основного издания — рядом с ним появились бы многочисленные отраслевые его приложения. И изменения эти должны были отразить внутренние перемены в газетном мире страны.
По договоренности с П.Сатюковым, главредом «Правды», некоторые из подобных изменений должен был произвести у себя и партийный орган. Но в целом все же «Правде» отводилась роль английской королевы, которая царствует, но не правит. Единственным королем прессы и вождем общественного мнения в данном случае становились бы «Известия» и их глава.
Для этого требовалось сделать не столь уж много. Все или почти все общесоюзные отраслевые газеты должны были быть упразднены. Самостоятельно не следовало более существовать ни «Советской торговле», ни «Гудку», ни «Водному транспорту» ни, может быть, даже «Учительской» и «Литературной» газетам. Все они в мгновение ока превращались, в зависимости от собственной значимости и читательской аудитории, в двух- четырех- и т.д. страничные вкладки к главной газете или в ее приложения. Сами «Известия» на западный манер, скорей всего, обратилась бы в «толстый» ежедневный журнал объемом в 50—60 страниц.
Зато читатель ежедневно получал бы в нем всё. В подобной всеобъемлемой тематической толщине здравствуют и процветают самые главные газеты на Западе. А чем мы хуже?! Да и партии в таком случае легче управлять всеми струями газетной продукции. А кто стоит на капитанском мостике, кто крутит руль событий — гадать не надо!
В редакции «Известий» уже обсуждалось, между прочим, где и как разместить новых сотрудников «отраслевых отделов», кто и где будет сидеть. У кого какое помещение и какой столик, и в какой очередности будут кормить в столовой… Помешал октябрьский переворот 1964 года — он же октябрьский пленум ЦК, захват власти задубенелой партбюрократией … А то бы аджубеевская газетная империя засверкала во всех красках.
Но и то сказать, творческий потенциал журналистских сил «Известий» открывал возможность для самых дерзких реформ. В ту золотую газетную пору во многом благодаря главному редактору сложилась плеяда сотрудников, чьи имена искала на полосах «Известий» вся читающая страна. Вроде первого пера редакции Анатолия Аграновского, новаторски отзывавшегося на подсмотренные в жизни социально-этические проблемы. Аграновский живым и зорким своим талантом потеснил таких былых законодателей газеты, как Татьяна Тэсс и Евгений Кригер. Оба печатались и при Аджубее. Однако же слащавые, похожие на святочные рассказы, иные морализаторские очерки Тэсс или «мужественные» канонические очерки Кригера, скажем, о недавней войне, не шли ни в какое сравнение с острыми, яркими и живыми расследованиями окружающей действительности и подачей нравственных проблем Аграновским.
Глубиной расследования жизни и яркостью подачи материала отличалась газетная публицистика других известинцев нового призыва: Геннадия Лисичкина (публицист-деревенщик), Любови Ивановой, новатора воспитания, «под которую» специально был создан отдел школ и вузов, Александра Васинского (разъездной корреспондент), Отто Лациса (экономист), Станислава Кондрашова (международник), журналистов-организаторов Михаила Хитрова, Алексея Друзенко и Игоря Голембиовского (отдел писем), Нателлы Лордкипанидзе (театральный критик), Андрея Золотова (музыковед), Нинель Исмаиловой (кинокритик) и многих-многих других… С большинством из этих «известинцев» мне привелось позже вместе работать или быть близко знакомым. Из их уст дополнительно знаю, как шли дела и велась газета при Аджубее.
Журналисты, долгое время работавшие с Аджубеем, усвоили кодекс правил, на котором главный редактор воспитывал коллектив и исполнения которого добивался. Смелый путепроходец и искатель истины Леонид Шинкарев, с 1961 года более тридцати лет проработавший собственным корреспондентом «Известий» в Сибири и за границей, печатно следующим образом сформулировал эти аджубеевские принципы.
Главный из них — «защитить маленького человека», читай — основного читателя газеты. «Редактор Аджубей, — пишет Шинкарев,— огромное значение придавал письмам, которые приходили в газету.
В отделе писем трудились 40 человек (неслыханно много!), в газете было 90 рубрик по письмам читателей, в крупных городах были открыты общественные приемные газеты «Известия».
Принципы, которым при этом следовал Аджубей, впитывали «известинцы»:
— газета должна быть собеседником своих читателей;
— необходимо слушать и слышать, о чем спорят и говорят на улице…»
Итак, газета должна нести свое слово за пределы частных жилищ и казенных стен. Оно должно вырываться на улицу, витать на свободе и веять эту свободу. А в качестве закоперщика и разносчика освобожденной мысли призвана выступать, прежде всего, интеллигенция.
Словом, мы видим здесь те же самые установки плюс четко взятый курс: преобладающий читатель — интеллигенция. Именно она, по устремлениям руководителя редакции, была главным читателем «Известий».
Преувеличивать не будем, конечно. Но так или иначе правительственная газета «Известия» стала первым шагом к будущему появлению освобожденной бесцензурной прессы в стране. То есть цензура, конечно, и при Аджубее знала свое дело и где надо свой голос подавала. Но только уже в исключительных крайностях. В остальном предпочитала поджимать хвост перед таким главным редактором. Заменяла ее гвардия партийных досмотрщиков и соглядатаев из ЦК во главе с самим Сусловым. Но у тех много было других обязанностей, собственной круговерти, и всего досмотреть они не могли.
Впрочем, обретения обретениями… Мечты мечтами… А реальная жизнь идет своим чередом. Одно дело — чего ты хочешь, а другое — что ты можешь, какие извороты делает с тобой жизнь и во что ты на деле реально превращаешься. Так в немалой степени происходило и с Аджубеем.
Крутые перемены судьбы, повторюсь, меняют не только место человека в жизни и обществе. Чаще всего постепенно или скоропалительно меняется он сам. Метаморфозы эти в главном редакторе «Известий» четко отметил, например, петербургский исследователь Д.Травин:
«Поначалу, — пишет автор, — он был франтоватым и компанейским парнем. Мог при случае станцевать твист, рассказать анекдот… А во время встречи с читателями мог поручить первому ряду самим выбирать вопросы, на которые стоит отвечать известинцам.
Но по мере того как укреплялись его позиции, Аджубей заметно бронзовел. Он стал членом ЦК КПСС, депутатом Верховного Совета, а по личному статусу зятя вождя и любимца масс мог заткнуть за пояс даже иного члена политбюро. Порой редактор превращался во что-то вроде теневого министра иностранных дел, поскольку выполнял за рубежом личные поручения Хрущёва и фактически представлял страну западному миру.
Внутри известинского коллектива он все больше превращался из первого среди равных в хозяина, который может по многу дней заставлять высиживать в приемной, скажем, такого не последнего в журналистской иерархии человека, как Станислав Кондрашов. Все чаще Алексей Иванович раздражался, когда старые друзья прилюдно называли его Алёшей…»
Однако при всем том талантливым и быстрым редактором он оставался.
Подарок надоевшего полуострова
Говорят, что Аджубей
В детстве тоже был еврей.
Евреи, евреи… Кругом одни евреи.
Если в кране нет воды,
Значит, выпили жиды…
Евреи, евреи… Пробрались в Аджубеи…
(Из уличных куплетов эпохи Оттепели)
Если брать отношения с Хрущёвым, то поначалу долгое время Аджубей вынужден был довольствоваться ролью созерцателя, если не угодливого прислужника всемогущего тестя. В начальные годы что-либо выходящее из круга привычных отношений ему еще дозволялось редко. Приходилось помалкивать.
Может быть, ни слова возражений не сказал он тестю в ту пору и об «историческом подарке» — передаче Крыма Украине в феврале 1954 года. А собственное осмысление этого события дал лишь без малого четыре десятилетия спустя. Это произошло почти сразу после сговора в Беловежской пуще, положившего конец существованию СССР. Его статья под названием «Как Хрущёв Украине Крым отдал» появилась в шестом номере журнала «Новое время» за 1992 год.
Еженедельник был одним из самых популярных общественно-политических изданий той поры, выходил он, помимо русского, на девяти иностранных языках. Руководил журналом сотрудник Аджубея времен «Комсомолки» смелый журналист Александр Пумпянский.
Крым уже в момент распада СССР (декабрь 1991 года) мог бы превратиться в яблоко раздора между Украиной и Россией. Но главным противником для нового властителя страны Бориса Ельцина оставались силы, стоявшие за только что свергнутым президентом СССР М.Горбачёвым, изо всех сил старавшиеся отстоять целостность и единство государства, а тем самым удержаться у власти. И Ельцин тут остро нуждался в поддержке своего коллеги по Беловежским соглашениям — президента Украины Леонида Кравчука. Отсюда их взаимопонимание и совместные акции. Одной из плат за надежный трон новоявленного «царя Бориса», как вскоре возникнет прозвище, был Крым.
Не стану пересказывать статью. Попробую показать ее остроту и актуальность на выдержке из недавнего номера известного немецкого журнала «Шпигель» (2016, № 6).
«После распада Советского Союза, — пишет «Шпигель», — Крым обратился в потенциальное яблоко раздора. Уже в октябре 1991 года, через два месяца после провозглашения украинской независимости, Верховный Совет Республики Крым потребовал проведения народного референдума о будущем полуострова. Полгода спустя, в мае 1992 года, парламент Крыма (так и не дождавшись решений из Киева. — Ю.О.) провозгласил независимость и собственную Конституцию. Российская Федерация под руководством президента Бориса Ельцина развила систему всевозможных силовых противодействий и давлений на Крым, чтобы заставить его подчиниться украинской воле. Со своей стороны киевское руководство постановило считать решения парламента Крыма недействительными. В заключенном с Украиной в 1997 году договоре о дружбе (подписанном тем же Б.Ельциным. — Ю.О.) Россия признала ее границы в обмен на соглашения о размещении российского черноморского флота в крымском Севастополе.
Большинство жителей Крыма постоянно ощущало большую близость с Россией. В референдуме, проведенном 27 марта 1997 года в форме опроса общественного мнения, 78 процентов населения высказалось за суверенитет полуострова».
Таким образом, можем сказать теперь, сам подарок, менявший статус и вековой уклад (Крым присоединен к России в 1783 году) и отдающий полуостров в собственность Украине, разнообразной юридической буквой подтверждался дважды. Но будто в крепостные времена, ни разу не спросили при этом мнение тех, чью новую судьбу эта буква определяла. То есть народ, население Крыма. Буква же в данном случае вновь и вновь выступала против здравого смысла. А когда крымское население все-таки спросили, то вот и получилось… Худо или хорошо был устроен прошедший в марте 2014 года референдум о статусе Крыма, но подавляющее большинство населения полуострова и города Севастополя (соответственно 96,77 % при явке 83,1 % и 95, 6 % при явке 89,5%) высказались за объединение с Россией. И можно проводить еще сколько угодно референдумов и опросов под любым международным контролем, результат будет сходный…
Что и как совершалось в верхушечном закулисье, в самой Беловежской пуще, между Ельциным и Кравчуком, тоже теперь известно в деталях. Об этом дает представление, причем со слов самого президента Украины Кравчука, с которым лично общался, сын Никиты Сергеевича — Сергей Никитич Хрущёв.
«…Первый президент Украины Леонид Кравчук, — рассказывает он, — когда в декабре 1991-го в Беловежской пуще принимали решения /…/ о ликвидации СССР, то у него, у Кравчука, — все время кошки скребли на душе… А как с Крымом-то будет? Вроде Крым-то украинский, но не совсем украинский. Это не я говорил, это он говорил. И тогда перед подписанием соглашений Кравчук обратился к Ельцину. Они собирались там за стол садиться, а после этого официально подписывать документы. «Борис Николаевич, а как с Крымом будем?» А Ельцину, видимо, было не до этого. Он в основном думал, как ему с Горбачевым расправиться, да и за обед пора садиться… Он сказал Кравчуку, махнул рукой: «Ну и забирай!» Кравчук говорит: «Я сразу и забрал!» Понимаете? Если бы Ельцин не сказал: «Ну и забирай!», то Кравчук был бы рад получить Украину даже без Крыма. О Крыме он и не мечтал. А тут такой подарок царский от Ельцина, который о крымчанах, оказывается, и не думал/…/ Ельцин же мог спокойно сказать: «А-а, вы не отдаете нам Крым? Я тогда Беловежские соглашения не подпишу». И все. Очень просто. Вы думаете, что Кравчук сказал бы, что ему не нужна Украина без Крыма? Сомневаюсь…»
Без выворачивания наизнанку самых вопиющих подробностей былого закулисья, но того же, в сущности, направления, что и газетное выступление С.Н.Хрущёва («Комсомольская правда», 2014, 20 марта), за двадцать с лишним лет до этого держалась и статья Аджубея в журнале «Новое время». Подробно воспроизводила в печати часть тогдашних событий и дочь Хрущёва Рада Никитична. Сделала она это гораздо позже, через двенадцать лет после покойного мужа. Но начну все-таки с ее рассказа — интервью правительственной «Российской газете», публикацию которого в номере от 19 октября 2004 года редакция сопроводила шапкой: «Отец Крым отдавал на моих глазах».
«Каждую осень в сентябре, — повествует Рада Никитична, — отец ездил в Крым и меня с собой брал. Он не любил Сочи, «Бочаров Ручей», ни разу там, на сталинской даче, не жил… На третий день нашего отдыха он предложил мне и Алёше (А.И.Аджубею. — Ю.О.): Давайте поедем по степному Крыму, посмотрим, что там делается в колхозах?
Нас поразила пустынность Крыма — татары выселены, переселенцы из России жалуются: замучили засухи, картоха не растет, а виноград выродился. Доехали мы до Симферополя. И отец говорит: «Махнем в Киев, там сейчас совещание сельхозников, послушаем, что говорят люди, кое-что обсудим». Я вернулась на дачу к маме, а они с Алёшей махнули в Киев. И вот из Киева отец приехал уже с этой идеей. Украинцы — южная нация. Виноград умеют выращивать. Все им более или менее близко. Конечно, как вы сами понимаете, у него и в мыслях не было, что СССР когда-нибудь развалится».
Сейчас вокруг новейших событий «Крымнаш» — «Крымненаш» кипят страсти. Хмурые, чуть не огненные политические баталии застлали международные горизонты. Украинская сторона утверждает, что все было сделано и оформлено в соответствии с тогдашними советскими законами начала 50-х годов, буковка в буковку. Указ Президиума Верховного Совета СССР о передаче Крымской области в состав УССР был принят 19 февраля 1954 года с соблюдением всех должных процедур и церемоний тогдашних законодательных норм. Крымчан, правда, среди которых подавляющее большинство в любые советские времена составляли, да и составляют, русские, где они хотят жить и на каком языке разговаривать, никто не спрашивал. Никаких референдумов не проводилось. Но по тогдашней букве закона того и не требовалось.
Передачу Крыма сделали тогда апогеем громозвучных торжеств в связи с 300-летием Переяславской рады, заявившей о воссоединении Украины с Россией. Старший брат по такому случаю вручал младшему весомый подарок. Скажем, отрезанную от собственного тела руку или ногу.
Народный поэт Украины Павло Тычина, расчувствовавшись в тот памятно- роковой день 19 февраля 1954 года, на сессии Верховного Совета СССР даже не смог скрыть в благодарственной речи ноток удивления масштабами подарка. «Когда и в какой капиталистической стране, — в экстазе чуть ли не захлебывался он, — возможен такой величественный акт, как передача великим народом одной из лучших своих областей другому народу. Причем передача бескорыстная, от всей души, по доброй воле…»
Вернемся теперь к статье Аджубея в журнале «Новое время». Там он описывает свои впечатления от поездки по Крыму. Во время неожиданного сентябрьского автомобильного вояжа 1953 года с Хрущёвым по степной части полуострова его поразила зелено-песчаная полупустыня, в которую превратился некогда цветущий степной край. Заброшенные, разваливающиеся деревни, пустые аулы и поселения. Даже захудалого магазинчика, чтобы испить по дороге водицы, на пути не попадалось. Как выяснилось потом из официальной справки, оказывается, во всем здешнем краю к той поре действующими уцелело только 29 продуктовых и 11 промтоварных магазинов. Всего-то! Впрочем, одна какая-то захудалая лавчонка путешественникам все же подвернулась. Но в ней на полках, кроме поллитровок водки и черствых буханок хлеба, выстроились только бутылки с прокисшим лимонадом. И самое поразительное — в сверхурожайную пору года, будто по черному колдовству, в лавчонке не оказалось овощей и фруктов!!! Будто приезжие очутились за полярным кругом!
Все это были бытовые последствия сталинской депортации народов 1944 года, почти десятилетней давности. Хрущёв за многолетнюю пору высшего управления и хозяйствования на Украине все это знал наперед. Наслышан был, да и помимо летнего отдыха в Крыму не раз заезжал в эти края. Сейчас же, перед окончательным решением, может, хотел освежить впечатления, чтобы напором фактов и доводов убедить возможных противников, опрокинуть и побить несогласных. Вот почему после стремительного броска по крымским пустошам он немедленно направился в Киев.
Аджубей далеко идущего замысла тестя тогда еще не знал. Но запустение степной части Крыма видел своими глазами. Удручающим оказались встречи со здешним новопоселенцами. «Больше всего, — по словам аджубеевской статьи, — Никиту Сергеевича поразили и взволновали толпы переселенцев, которые неведомо как узнали о его поездке. Они задавали вопрос о жизненно необходимом — продовольствии, жилье, помощи». Переселенцы преимущественно приехали из России, с Волги, из северных российских областей. «Это я сейчас пишу «приехали», а они кричали: «Нас пригнали» — привычный стон людей, отчаявшихся обрести надежную судьбу. Из толпы раздавались и вовсе истерические выкрики: «Картошка здесь не растет, капуста вянет». Или вдруг совсем неотразимое: «Клопы заели». «Чего же вы ехали?» — спрашивал Хрущёв. И толпа вздыхала: «Обманули»…»
Вечером того же дня Хрущёв с Аджубеем оказались на приеме в Мариинском дворце, в Киеве. И Хрущёв пересказывал свежие впечатления от крымской поездки обступившим его здешним украинским управителям. Он просил их вмешаться, протянуть руку братской помощи, серьезно взяться за дело и с намеком внушал (запомнилось Аджубею): «Тут южане нужны, кто любит садочки, кукурузу, а не картошку…»
Все это было в сентябре, а в феврале состоялось историческое решение. Крым отдали Украине.
Зачем же так поступил Хрущёв?
Скрытые намерения открываются через поступки. Запущенной была только степная часть Крыма. А ведь были еще другие части, просторы и края полуострова, превосходящие, не говоря уж о населении, по территориям обезлюдевшую крымскую степь. Были легендарные живописные крымские горы. Был уникальный курортный субтропический Южный берег с его бессчетными живительными здравницами. Были Ялта, Гурзуф, Алушта, Феодосия… Были города, порты и исторические центры, в том числе крупные и важнейшие — Севастополь, Симферополь, Керчь, Евпатория, Бахчисарай… Что же, их тоже надо было мерить по принципу, что там лучше произрастает — кукуруза или картоха?
Нет, конечно. Не так прост был новый партийный вождь Хрущёв, недавний сокрушитель Берии. Аджубей только гораздо позже стал догадываться, что тесть, обратившись в первую фигуру в стране, тогда еще только сжимался в комок, примеривался к предстоящей борьбе за власть. После смерти Сталина она далеко не была окончена, а только начиналась. Председателем правительства был Г.Маленков, главный докладчик на последнем ХIХ съезде партии, несостоявшийся наследник Сталина. Его заместителем был В.Молотов, председателем Президиума Верховного Совета СССР К.Ворошилов, членом Политбюро Л.Каганович и т.д. (Будущая так называемая антипартийная, а по существу, антихрущевская группа!). Тесть знал, что борьба предстоит, и он хотел иметь собственную вотчину и твердую опору.
Хрущёв видел для себя такую вотчину и твердую опору в Украине, где правил многие предвоенные и послевоенные годы и часто красовался в летнюю пору в белой расшитой красно-голубыми узорами украинской рубахе-вышиванке. Окончательно привязать нынешнюю неньку Украину к себе мешали только полосы недоброй памяти о тех лихолетьях, когда он в качестве главного здешнего управителя волей обстоятельств и от собственного усердия подписывал конвейер бумаг со смертными приговорами жертвам тогдашних репрессий. Память о соучастии в тогдашних преступлениях надо было погасить. Теперешнюю номенклатуру купить и задобрить. Подарок Крыма со всеми истекающими отсюда возможностями, прямыми благами и посулами было то самое оно.
Хрущёв улыбался. Изображал чуть ли не мелкой семейной формальностью предстоящее решение о передаче Крыма Украине. Дескать, у России просто руки до Крыма не доходят, а Украина может «эффективно помочь преодолеть полуострову хозяйственный и демографический кризис». Сумел тогда перетянуть на свою сторону «луганского слесаря» Клима Ворошилова, председателя Президиума Верховного Совета СССР, благо тот родом с Украины, а затем слабовольного и рыхлого Предсовмина Георгия Маленкова, в своем узком кругу прозванного «Меланья», ну и других… Даже возил группу членов Политбюро с собой в Киев. Но круто и безжалостно рубил головы — расправлялся одновременно с теми, кто такому решению пытался противиться.
Так обернулась судьба тогдашнего первого секретаря Крымского обкома партии Павла Титова.
Титов попытался возражать и выставлял контрдоводы. Этим загубил себя. Зато со спины правдолюбца, как самолет с аэродрома, обеспечил себе блистательный взлет в карьерное небо второй за ним человек в крымской иерархии — председатель облисполкома Дмитрий Полянский.
Очевидец событий партработник Г.Мясников в позднейшей книге «Страницы из дневника» (М., 2008) пишет: «Я помню, как он (Дмитрий Полянский) пошел в гору. Хрущёв, Титов и Полянский встретились в Крыму. Возникла идея передачи Крыма Украине. Титов идею с ходу отверг, а Полянский сказал, что это гениально. На другой день собрали пленум, Титова прогнали, а Полянский стал первым секретарем обкома».
Хрущёв нуждался в безоглядном и энергичном исполнителе крымской затеи. И он учуял и обрел такового в 35-летнем Д.С.Полянском. Зато и расплата за услуги последовала по-барски размашистая и безмерная. Уже через пять лет Дмитрий Степанович получил пост Председателя Совета Министров РСФСР (1958—1962), а затем еще и более высокие назначения в Совмине СССР, с одновременным членством в Президиуме (Политбюро) ЦК КПСС… Полянский стал самым молодым членом Политбюро. Все это, впрочем, не помешало ярому энтузиасту украинизации Крыма в 1964 году участвовать в антихрущевском заговоре и даже подготовить письменный доклад о свержении своего благодетеля. Кстати, гораздо более резкий, чем тот, с которым в октябре 1964 года выступил на Пленуме ЦК партии М.А.Суслов…
Не стану долго оспаривать еще один теперешний довод псевдоморалистов, кто считает, что хрущевский дар якобы безнадежно угасавшего полуострова вернули назад в прежнее лоно не только незаконно, но и несправедливо. Дескать, братская Украина несколько десятков лет корячилась, себе в куске отказывала, превратила былые пустоши и руины в цветущий край. А затем пришли «вежливые человечки» и, прикрываясь листочками референдума, в мгновение ока все эти плоды и труды отобрали. В России же, мол, полуостров, как кочка в болоте, по-прежнему оставался бы заброшенным и полунищим.
Приведу, может быть, несколько пространную выдержку из современной статьи специалиста, разъясняющего среди прочего и эту сугубо экономическую проблему. «Подобные утверждения, — пишет автор, — ловкая манипуляция сегодняшним незнанием советских реалий. Комплексное, плановое, строго централизованное единое хозяйство страны развивалось по единым планам. Крупные проекты, а Крым был очень крупный проект, реализовывались сообща, всеми республиками, всем миром под присмотром Москвы. Так создавалась вторая индустриальная база на Урале и в Кузбассе, Второе Баку — в Татарии и Башкирии, Третье Баку — в Западной Сибири, прокладывался БАМ /…/
Уже 24 июля 1954 года было принято постановление ЦК КПСС и Совмина СССР «О мерах по дальнейшему развитию сельского хозяйства, городов и курортов Крымской области УССР». Такие документы готовятся иногда годами, а тут за несколько месяцев уложились. Вот что значит — своя рука владыка. Кстати, в комиссию, которая готовила проект постановления ЦК и Совмина, входил и Дмитрий Полянский, первый секретарь Крымского обкома, теперь уже КПУ. Москва, именно Москва — Госплан союзный, Минфин выделили на 1954—1957 годы, всего на три года, около пяти миллиардов рублей. Планировалось заложить в колхозах и совхозах около 14 тысяч гектаров садов, 16 тысяч гектаров виноградников, 900 гектаров ягодников, 80 тысяч квадратных метров парников. Предусматривался огромный объем мелиорации, в том числе и начало подготовки к строительству гигантского сооружения — Северо-Крымского водоканала. Тяжелый оброк накладывался на все крупные министерства и союзные ведомства. Они должны были строить Новокрымскую ГЭС и ЛЭП, современные порты в Ялте, Керчи, Феодосии, автодороги, школы, объекты культуры, мощную по тому времени перерабатывающую промышленность. 600 миллионов рублей выделялось на развитие санаторно-курортной зоны. Надо отдать должное Никите Сергеевичу — озолотил свою идею. Вот и весь секрет украинского чуда». (Левицкий Л. «Уроки истории», журнал «Российская Федерация», 2015, № 14).
Могу дивиться лишь, насколько эта выдержка из специального журнала, о существовании которого я до сих пор понятия не имел, не только тоном и оценкой, но иногда и подробностями былого показалась мне знакомой. Совпадением с тем, что мне привелось выслушивать в редакторском кабинете, а затем и читать у Аджубея еще в давние времена в журнале «Новое время».
Хрущевский подарок Крыма Украине был переносом данной территории из одной административной единицы общего государства в другую. Перекладыванием кошелька из одного кармана в другой. И не более того. Положение в корне изменилось, когда дарящий и одариваемый стали разными международными субъектами, не зависимыми друг от друга государствами. В тот момент в Беловежской пуще, когда Ельцин на ходу Кравчуку гаркнул: «Забирай!». О каких юридических и правовых нормах тогда могла идти речь?
В дальнейшем мы не раз будем наблюдать вживе и говорить о тихом, но вероломном предательстве, совершенном зятем по отношению к тестю во время подготовки дворцового переворота и вскоре после него. Это было так, и тут ни убавить, ни прибавить. Предательства не оправдывает ничто.
Но при этом не следует все же скидывать со счетов расхождение натур и многих внутренних жизненных принципов, понятий, устремлений и вкусов, существовавших между зятем и тестем. Расхождений и отталкиваний скрытых, глубоко спрятанных, однако же нутряных и установочных, вплоть до самых мелких и капризных.
Вольнолюбивому журналисту претили вельможно-диктаторские замашки тестя, проявившиеся в небрежном, а в тайне своекорыстном, хорошо просчитанном и умело подготовленном подарке Крыма. За полуостров пролито столько крови, за него воевал молодой Лев Толстой.
Не забыл Аджубей и бытовых мелочей, лично с ним происходивших. Воскресных пыток — десятикратных театральных посещений одного и того же спектакля «Горячее сердце». И собственных жалких высокоумных бормотаний-разъяснений, которые вынужден был давать чуть ли не похрапывающему рядом в кресле тестю. Долгое время тот ведь даже и в семью его на равных правах с другими родственниками не допускал. Выслужи, мол, это сначала.
Словом, не нравились Аджубею и большевистско-диктаторское самоуправство, и партийное барство бывшего сына пастуха, и его жестокость. Алексей был артист и вида, конечно, не показывал. Но в душе это жило — не изгонишь…
Кубинские сигары и германский вопрос
Если говорить о международной деятельности Аджубея, то особо яркой и оригинальной страницей, безусловно, стали тут встречи и переговоры с Джоном Кеннеди. Причем наибольшую дипломатическую новизну и даже историческую значимость в их содержании обрела германская проблема.
Таких деловых встреч с президентом США было три. О первой из них вскользь уже упоминалось. После победы кубинской революции и провала американского вторжения на Кубу Аджубей попросил Джона Кеннеди об интервью для «Известий».
Советско-американские отношения пребывали тогда в благоприятном раскруте. В июне 1961 года сам Н.С.Хрущёв встречался с президентом США в австрийской столице Вене. Заключались новые межгосударственные соглашения, в том числе о запретах испытаний атомного оружия в трех средах (в космосе, на земле и под водой), действующие поныне.
Алексей Иванович был направлен тестем в Вашингтон, чтобы подышать тамошней атмосферой и проследить живые детали происходившего. Скромный наблюдатель, однако, вскоре вырвался в лидирующие партнеры, не замедлив затеять печатную дискуссию с президентом Кеннеди, вынесенную на страницы «Известий». Причем действовал не просто как газетный интервьюер, знающий свое место, а как равноправный партнер в завязавшейся дискуссии.
В современной хроникерской заметке под тематической рубрикой «Газеты» происходившие события передаются так: «27 ноября 1961 г. в «Известиях» появилось неожиданное сообщение: «25 ноября президент США Дж.Кеннеди принял на своей даче, близ Бостона, главного редактора «Известий» Алексея Аджубея и дал ему Интервью»».
Интервью с президентом Дж.Кеннеди заняло половину первой и всю вторую полосу «Известий». Ответы президента занимали столько же места, сколько слова Аджубея, — журналист сначала давал комментарий, а потом задавал вопрос. Кеннеди поначалу явно не ожидал, что вместо интервью советский журналист начнет дебаты. Президент воскликнет: «Вы, господин Аджубей, и журналист, и политический деятель»,— на что получит выверенный ответ: «У нас каждый гражданин является политическим деятелем, потому что мы очень любим свою страну».
Джону Кеннеди оставалось только, добродушно усмехнувшись, принять предложенные ему правила игры. В результате обе стороны высказывались и обменивались мнениями на равных и почти равное время.
Это было первое интервью с американским президентом за всю историю советской печати. Известны любопытные подробности, сопровождавшие столь необычное событие. Не обошлось без скандально нашумевших курьезов. Причем один из них был отчасти почти детективный.
Как-то еще во время дружеской дипломатической встречи в Москве Хрущёв, услышав об этом его увлечении, преподнес в подарок новоизбранному президенту Кеннеди, через посредство его пресс-атташе Пьера Сэлинджера ящичек с редкостными и дорогими кубинскими сигарами, подаренными ему в свою очередь Фиделем Кастро. Сам Хрущёв, как известно, не курил. Дальнейшую судьбу этого переподаренного сюрприза, в котором было 250 коллекционных сигар, проследил А.Аджубей.
Существует несколько рассказов о дальнейших переплетах с этим сигарным даром, исходящих от разных лиц, но в первую очередь, конечно, — от самого Сэлинджера. Дело в том, что к тому времени указом президента Кеннеди США уже наложили эмбарго на торговый обмен с Кубой. Любой ввоз товаров оттуда или там произведенных в Штаты был строго запрещен.
«Как и Кеннеди, Сэлинджер был заядлый курильщик сигар, — читаем в одной из таких ходячих бывальщин, — и в частности, большим любителем кубинских /…/ Сэлинджер, улетавший из Москвы, знал, что ввоз этих сигар в США был незаконен, но он также знал, что с его специальным президентским дипломатическим паспортом у него не будет никаких проблем на таможне США.
Когда Сэлинджер вручил сигары Кеннеди, президент испытал шок, а затем пришел в ярость. Он приказал Сэлинджеру сдать сигары в распоряжение Главного таможенного управления. А затем представить ему квитанцию, чтобы убедиться, что Сэлинджер это сделал…» И двести пятьдесят замечательных раритетных сигар, как солома, были изрублены специальной резательной машиной на американской таможне.
Лиха беда начало. Вслед за тем полгода спустя Аджубей еще дважды встречался с выдающимся американским государственным деятелем. И от имени Хрущёва по поручению высшего советского руководства вел с ним переговоры, касающиеся не только Кубы, но также судеб и устройства послевоенной Европы.
Причем, если вторая встреча в узком кругу была доверительной и полуофициальной, то третья, «с глазу на глаз», — абсолютно тайная. Происходившие на ней переговоры настолько секретные, что отражающие их документы из спецхрана увидели свет лишь совсем недавно. Некоторые извлечения из них приводятся ниже.
Записка А.И.Аджубея в ЦК КПСС от 12 марта 1962 года о его третьей встрече с президентом Кеннеди излагает дальнейшие американские планы — их отказ от возможного повторного вторжения на Кубу. США не намерены больше применять внешнюю силу. «Куба падет изнутри», — в ходе беседы выразил свой приговор американский президент. Это означало, как комментирует Аджубей, что весной 1962 года Джон Кеннеди окончательно отдал предпочтение подрывным действиям и тайным операциям против Кубы, а не военному вторжению.
Существует секретная «Записка А.И.Аджубея в ЦК КПСС от 12 марта 1962 года», где он подробно информирует о двух последующих мартовских встречах с президентом Д.Кеннеди. В поездке его сопровождала Рада Никитична. Поэтому официальные приемы происходили с непременным участием жен.
«Во время пребывания в США, Бразилии и проездом в Мексике, — сообщает Аджубей, — я имел несколько встреч с президентом США Кеннеди, его братом Робертом Кеннеди (тогдашним министром юстиции. — Ю.О.) и некоторыми другими лицами из окружения президента /…/
На следующий день после нашего приезда в Вашингтон президент дал завтрак, на котором присутствовали его жена, сестра жены, а также посланник СССР Г.Н.Большаков с женой. Обращает внимание на себя такая деталь. Когда я поздоровался с Кеннеди, он почти сразу завел разговор о Кубе…»
Разговор за завтраком, оттолкнувшись от устроенных президентом расспросов Аджубея о личных его впечатлениях от недавнего визита на соседний остров и его мнений об отдельных кубинских руководителях (Че Гевара и др.), сосредоточился затем на политических, экономических и других сторонах и способах решения кубинской проблемы. Временами доходило до острой дискуссии. После завтрака состоялось нечто вроде упорядоченных формальных переговоров по кубинской проблеме. Затем была устроена пресс-конференция для журналистов.
Самое интересное, однако, случилось позже. Гостя нежданно-негаданно вдруг окунули в тайны мадридского двора.
«После пресс-конференции, — сообщается в докладной записке Аджубея, — Кеннеди попросил еще об одной встрече, которая, как он выразился, будет носить совсем конфиденциальный характер…
Обращает на себя внимание боязнь президента открыто принять советского журналиста. Через Большакова и Сэлинджера было условлено, что в 6 часов вечера за мной приедет машина из Белого дома, в которой я должен буду поездить по городу. Чтобы журналисты не узнали о новой встрече президента с советским редактором. И действительно, машина долго возила нас по каким-то дальним улицам, наконец, мы подъехали к Белому дому со стороны личного подъезда президента. Ворота очень быстро раскрылись, у нас не спросили никакого документа, и машина подошла вплотную к подъезду.
Кеннеди ходил по коридору и ждал. Он быстро прошел в комнату и на этот раз в нервном тоне начал разговор. Жестикулируя, он говорил следующее…»
Темой оказалась не Куба, основные решения по поводу которой руководством Соединенных Штатов, как видно, были уже приняты. И выражены достаточно отчетливо в предыдущем разговоре. Не вторгаться на остров, а блокировать, всеми способами скрыто и тайно вести там подрывную работу изнутри и ждать, когда то ли дерево сгниет, то ли созревший плод сам падет на землю. Так что застольный завтрак, помимо знаков вежливости, имел разве лишь дополнительную информационную цель.
Как известно теперь, такая установка со стороны администрации Кеннеди частично оказалась ошибкой неведения. Советские ядерные заряды уже плыли к Кубе или находились на острове. Но ведь подобные же ядерные установки США и НАТО базировались в Турции и еще были рассредоточены совсем рядышком, вдоль советских границ. Казалось бы, полное равенство. Но мириться с таким смертоносным равенством руководство США отнюдь не собиралось. Всего чуть более полугода оставалось до Карибского кризиса, до момента, поставившего земной шар на грань возможной гибели в огне третьей мировой войны, на сей раз испепеляющей ядерной.
Главным предметом обсуждения, на котором президент США сосредоточил внимание и ради которого была затеяна вечерняя потаенная беседа, стала не Куба, а послевоенное устройство в Европе. Прежде всего — германская проблема в самых ее актуальных, животрепещущих и неотложных аспектах и поворотах. Положение в различных частях разделенной Германии и, в особенности, статус Западного Берлина после сооружения «берлинской стены». И вообще дальнейшие миротворческие усилия в Европе и в мире.
Вечерняя беседа 12 марта 1962 года, можно сказать, была нашпигована дипломатическими секретами, которые звучали порой как политические сенсации. Истины реальной политики, делавшие честь говорившему, несомненно, соседствовали тут с тонким политическим расчетом.
«Я прошу Вас передать, и если можно, передать устно, — говорил Кеннеди и излагает в докладной записке Аджубей, — что Соединенные Штаты, Англия и Франция против воссоединения Германии. Нас беспокоило бы это динамичное и мощное государство (выделено мной. — Ю.О.). Мы понимаем нереальность такого объединения, однако на словах я должен говорить об объединении. И поэтому не может быть и речи о признании ГДР, также как о признании границы на Эльбе, то есть границы между двумя Германиями. Что касается других пограничных вопросов, то вполне возможно, что шаги, которые будут направлены к урегулированию наших споров, приведут к тому, что будет заявлено о признании границ по Одеру и Нейсе».
Продекларированная Кеннеди тайная позиция не только США, но и главных его союзников — Англии и Франции — по отношению к объединению Германии означала совершенную сенсацию в тогдашней мировой политике. Аджубею следовало известить о ней высшее советское руководство. Ради этого, судя по всему, и была затеяна эта тайная вечерняя встреча. А уж в свете и под знаком такого понимания должны были обсуждаться и решаться другие аспекты и частности германской проблемы. К их рассмотрению президент затем и приступил.
Кеннеди недаром называли американским шестидесятником. Президент «очень настойчиво/…/ проводил мысль, что в ближайшие годы надо было бы выработать такие взаимоотношения, которые повели бы к некоторому смягчению общей мировой обстановки…» Требовалось отрегулировать острые текущие проблемы — судьбу Западного Берлина, отсеченного уже со стороны столицы ГДР спешно сооруженной разделительной стеной, транспортировку грузов между двумя частями Германии и т.д.
Из журналиста — фиксатора и летописца событий — Аджубей все больше превращался в их устроителя — штатного дипломата и государственного деятеля крупного масштаба. В Москве, впрочем, Хрущёв по-своему собирался привести форму в соответствие с содержанием. Полезность деятеля — с его официальным статусом.
Несколько позже, почти в канун собственного падения, Хрущёв готовился и даже впрямую обсуждал такую идею с самым доверенным из своих предполагаемых союзников — с А.И.Микояном. Собирался расширить государственные функции, повысить политическую роль молодых государственных политиков (Шелепина, Андропова, Ильичева и — в их числе — Аджубея…), ввести всех названных политиков на одном из ближайших партийных пленумов в состав Президиума ЦК КПСС. Оргвыводы зрели и обговаривались. Но только с их исполнением Хрущёв гибельно для себя медлил. Тянул, колебался и выбирал момент, подталкивая лишний раз к решительности своих противников-заговорщиков, среди которых преобладали старики. Тем ничего не оставалось, как торопиться.
Свидетелем таких разговоров был 25-летний Сергей Хрущёв. Он излагает аргументы отца, которыми сопровождался замысел, касающийся в том числе Аджубея. «Они живее «стариков»,— говорил Н.С.Хрущёв, — легко улавливают новое, развивают брошенную мысль, вываливают в ответ ворох дельных предложений… С ними не только интереснее работать, но, по существу, они и сейчас при решении большинства партийных и государственных дел играют не меньшую, если не большую роль, чем официальные, голосующие, члены Президиума ЦК…Так что оставалось формально затвердить статус-кво» (Хрущев С. Никита Хрущёв. Реформатор. М.: Изд-во «Время», 2010, с.1035).
Из журналиста и руководителя правительственной газеты Аджубей уже вырастал к той поре, как видим, в прямого вершителя судеб страны.
Покушение на убийство
Сухой догматик М.А.Суслов, делая доклад на октябрьском 1964 г. пленуме ЦК КПСС, снимавшем Н.С. Хрущёва, не без ехидства назвал Аджубея «министром иностранных дел на общественных началах». Похожую функцию при тесте тот действительно исполнял.
Аджубей — единственный советский журналист, кто по поручению правителя СССР в те годы встречался с Папой Римским. Секретной целью было, как теперь установлено, прощупать возможности визита Хрущёва в Рим и встречи советского вождя, гонителя церкви и веры, с властителем римского святого престола Иоанном ХХIII.
Для этого по внутренней секретной договоренности зять и был откомандирован с женой в солнечную Италию. А ведь тогдашняя затея могла закончиться для Аджубея гибелью.
В эту морскую веселую страну, кстати говоря, Алексей Иванович наведывался особенно охотно и часто. По одному из официальных своих постов он состоял заместителем председателя Общества дружбы «СССР — Италия». В председателях значился знаменитый кинорежиссер Григорий Александров, автор многих прославленных картин, начавший работать в кино, когда Аджубей еще не родился. Деятельность какого-то заграничного общества дружбы его не слишком занимала.
Целевого смысла нынешней своей поездки в Рим в мемуарах «Те десять лет» Аджубей вроде бы особо не скрывает, но и в подробности тоже не вдается и даже прямо по мере возможностей от них ускользает.
Многое в этом по форме вроде бы совершенно искреннем рассказе, где надо, произнесено скороговоркой, а где требуется — размыто и утоплено в трогательных и сентиментальных частностях, к делу особо не относящихся. А происходило на самом деле вот что.
Был март 1963 года. Католическому первосвященнику незадолго перед тем присудили высокую журналистскую премию имени Бальцмана «За мир и гуманизм» — «За деятельность во благо братства между людьми и народами». Золотую медаль лауреата подкреплял миллион швейцарских франков. Среди журналистов на устроенной в Ватикане пресс-конференции, сливаясь с пестрой толпой, безмолвно присутствовали и Аджубей с Радой. Притом, согласно договоренности, чуть позже Аджубей имел с Папой важного смысла беседу не только на государственные, но, как скромно сообщается в мемуарах, также на сверхбудничные и личные темы, которые задели и тронули его душу не меньше. Встреча с главой католической церкви была необычным новшеством в истории советской журналистики. Символом веротерпимости и разрядки международной напряженности.
Причем сам Аджубей, как он описывает, подошел к ней не формально. Он действительно был душевно растроган. Папа Иоанн ХХIII человек был необычный. «Человек без маски» — так определил мемуарист духовную и нравственную сущность своего собеседника. Это был человек, который говорил то, что думал, и делал то, что говорил.
Таким должен быть человек высокой цели и благородной идеи! Мемуарист им увлечен, находится под его влиянием, искренне ему сопереживает. И выражено это словами безыскусными и совершенно искренне, абсолютно сердечно и правдиво…
Вот, пожалуй, и всё, что об этом событии можно почерпнуть из аджубеевских мемуаров. Плоско и не густо, как видим. Тогда как это лишь сугубо внешняя скороговорка о случившемся, происходившем в действительности.
Теперь опубликованы Записки тогдашнего корреспондента «Известий» в Риме Леонида Колосова под названием «За стенами Ватикана» (Алексей Аджубей в коридорах четвертой власти. Сб. М., 2003, с. 272—277).
«Пролетело много лет, — с первых же строк, надо думать, не дрогнув ни одним мускулом на лице, оповещает автор, — и теперь можно, наверное, рассказать некоторые детали встречи А.И.Аджубея в Ватикане весной 1963 года. В те годы еще нельзя было написать о том, что принимавший его в Риме корреспондент «Известий» был офицером внешней разведки КГБ СССР и за помощь главному редактору «Известий» в его встрече с Папой Иоанном ХХIII получил очередное звание».
Как видим, вездесущие щупальца Шелепина—Семичастного тянулись и сюда.
Начальственным резидентом офицера-корреспондента был посол СССР в Италии Семён Козырев. Он и свита посольских дипломатов из небольшой толпы итальянских представителей общества «Италия-СССР» встречали на вокзале Аджубея и Раду. Встреча была торжественной, как значительного человека, который ко всем этим преувеличенным ритуалам относился должным образом.
При беседах в подходящих местах, где явно можно было избежать риска внешних прослушиваний, Аджубей получил необходимую подготовительную информацию от своего заграничного корреспондента-резидента Л.Колосова. Затем на корпункте «Известий» они встретились с личным представителем Папы, высокопоставленным служащим внешнеполитического ведомства Ватикана голландцем Виллибрандтом, которому Папа абсолютно доверял. Для этой встречи, как описывает Л.Колосов, «корпункт только что проверяли наши технари на предмет обнаружения подслушивающих устройств».
Встреча происходила втроем за богато сервированным столом с бутылками лучшего привезенного из Москвы коньяка. В последние годы любые подобные встречи не обходились у Аджубея без доброй выпивки.
«Не буду приводить стенографическую запись беседы между Виллибрандтом и Аджубеем, которая пошла шифровкой напрямик Хрущёву, — сообщает мемуарист Л.Колосов. — Остановлюсь только на основных договоренностях. Их было три. Встреча с Иоанном ХХIII состоится в его личной библиотеке, куда после пресс-конференции Папы с журналистами по поводу вручения ему премии «За мир и гуманизм» будут приглашены синьор Алексей Аджубей и его жена синьора Рада. Во-вторых, разговор будет идти об условиях заключения межгосударственного соглашения между Ватиканом и Советским Союзом, а также о возможном визите в Италию Никиты Хрущёва. В-третьих, встреча и особенно ее результаты не будут преданы огласке в печати и останутся до поры до времени под грифом «секретно».
Хотя Виллибрандт, с подачи Алексея Ивановича, изрядно причастившись застольными коньяками, уходил от нас нетвердой походкой, через два дня после аудиенции в папской библиотеке Аджубей был в восторге. Он уверял, что Хрущёв не побоится встречи с Папой с глазу на глаз и восклицал: «Понимаешь, как поворачиваются дела? Если мы заключим соглашение с Государством Ватикан, этот факт войдет в мировую историю»».
Но не все было так просто и гладко, как на радостях в первый момент склонен видеть человек. Иоанн ХХIII выдвинул жесткие условия для заключения соглашений с СССР. Он потребовал расширения религиозных свобод в стране, в особенности для миллионов католиков. Принять их для гонителя религии Хрущёва было не просто.
А затем вскоре посыпались объективные помехи. Через несколько месяцев, в июне 1963 года, тяжело переболев, Папа Иоанн ХХIII скончался. В октябре 1964 сняли со всех постов Хрущёва и Аджубея. И изготовившаяся было в вольное плаванье ладья застыла у того же причала…
Но могло быть и еще хуже.
«Через некоторое время после встречи с Папой, — повествует в мемуарах Колосов, — возвращаясь из своей очередной командировки, Аджубей вновь оказался в Риме. Здесь он провел два дня… Самолет, на котором Аджубей должен был возвращаться в Москву, вылетал рано утром… Договорились, что в аэропорт он поедет на автомашине посла, а я последую за ним в эскорте сопровождающей посольской и журналистской братии. Однако не успел я вернуться в свой журналистский корпункт, как задребезжал телефон. В трубке раздался голос Аджубея:
— Ты знаешь, Лёня, я, пожалуй, поеду на твоей машине.
— Но посол обидится. Ведь он же хочет проводить вас по протоколу.
— Пускай обижается. Наплевать мне на протокол. Ты не загоняй, пожалуйста, машину в гараж. Подъедешь к машине пораньше, мы немного поболтаем о делах
Я оставил свою «джульетту» на улице. Оставил на всю ночь, хотя должен был прекрасно знать, что мой телефон прослушивается и что вообще разведчик не должен оставлять машину без присмотра. Не знаю, почему я так сделал, ей-богу, не знаю. Может быть потому, что даже представить себе не мог, что на жизнь моего шефа могут посягнуть.
А утром узнал, что Аджубей всё же поедет вместе с послом и его женой…
Моя «джульетта» резво бежала вслед за правдинским «ситроеном». Настроение у меня было прекрасное, стрелка спидометра прыгала между 130—140 километров в час. По приемнику передавали полюбившийся мне новый американский шлягер. Потом меня неожиданно потянуло влево, я почувствовал сильный удар и куда-то провалился…
Технари из резидентуры, осмотревшие вскоре разбитую «джульетту», констатировали, что в умело подрезанную покрышку левого переднего колеса автомашины была вставлена специальная стальная шпилька, которая должна была проткнуть камеру при движении с большой скоростью. При ударе о дерево меня выбросило из автомашины, и я оказался на шоссе с переломанными ногами и многочисленными ушибами.
Автомобильная катастрофа, как вы сами понимаете, готовилась не ради меня…».
В смертельный переплет должно было попасть лицо более значительное — член ЦК КПСС, зять правителя СССР, главный редактор «Известий» А.И.Аджубей, чей телефонный звонок подчиненному корреспонденту был засечен кем надо, а ввиду благоприятной ситуации с оставленной во дворе без присмотра машиной сопровожден гибельными оргвыводами.
«Алексей Иванович, — заканчивает свой рассказ об этом эпизоде Л.Колосов, — /…/ был безумно рад, когда на другой день стало известно, что корреспондент «Известий» остался жив и даже отказывается быть отозванным из Италии для лечения в Москве… Я проработал на Аппенинах еще пять лет, хотя ноги мои нынче болят ужасно, напоминая о злополучной аварии.
Скандала, разумеется, поднимать не стали.
Я продолжал заниматься Ватиканом и после неудавшейся попытки заключить межгосударственное соглашение между нашими странами…»
Что же касается Аджубея, то в наступившем 1964 году он и без того нередко жил как в лихорадке. Помимо желания и воли, все больше вязнул в тревогах и надеждах зреющих общественных перемен и как будто бы неотвратимой смены власти.
(Окончание следует)