Голландские заметки туркменского писателя. С туркменского. Перевод Сергея Баймухаметова
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2013
Тиркиш Джумагельдыев (род. 1938) — туркменский прозаик. Начал
печататься в
Ура,
я лечу в Амстердам!
Выпустили… Я лечу из Москвы в
Амстердам. После долгой вынужденной разлуки увижу младшего сына Бегенча, увижу внуков. Они уже несколько лет живут в Заандаме, внуки ходят в школу. Когда звонил им из Ашхабада,
все время спрашивали: «Ата (дедушка), почему ты не
приезжаешь к нам?» Что я мог ответить? Да еще зная почти наверняка, что телефон
прослушивается. Я молчал или говорил: «Приеду, обязательно приеду!» Они же
маленькие, не поймут, даже если рассказать.
На глаза наворачиваются слезы. Мне 75 лет. Я стал
сентиментальным. В радости или грусти любой человек сентиментален.
Почти двадцать лет меня держали в клетке. Раньше выпускали на
время, позволяли раз в два года выезжать в Москву, к старшему сыну. А в
последние десять лет заперли наглухо. Говорили: «Нельзя». Спрашивал: «Почему?»
Не отвечали. Но за молчанием явственно читалось: нельзя значит нельзя, вы же не маленький, человек в возрасте, и должны понимать,
раз не пускают, значит, в чем-то виноваты.
И вот — выпустили! Приехал в Ашхабадский аэропорт имени
великого вождя всех туркмен мира Сапармурата Туркменбаши. Самого его давно уже нет на свете, а имя и
учение еще живы. Бог с ним, меня выпустили!
На паспортном контроле, конечно, переволновался. Объявили по
громкой связи: «Лиц, имеющих двойное гражданство, просят подойти к стойке
номер…». Это для меня, у меня туркменский и российский паспорта. Просматривают
их очень тщательно. Жду. А вдруг скажут: «Произошла ошибка, вам вылет
запрещается!»
Не меньше десяти минут проверяли. И сказали: «Проходите». Значит,
лечу в Москву. Десять лет ждал. Лечу!
Меня встретил сын Байрам. Москва! Мой любимый город вот уже
40 лет. Здесь были опубликованы мои повести, переведенные на русский язык,
здесь живут мои друзья. Здесь уже 25 лет живет Байрам. Здесь после окончания
института работает мой старший внук Тахир, сын
Байрама.
А сегодня, 3 мая, лечу в Амстердам. Невестка Алина специально
прилетела за мной из Амстердама. И теперь сопровождает меня. Я ведь не знаю ни
английского, ни голландского языка.
Думая об Амстердаме, представляю Петербург. Известно, Петр Первый основал и построил свою новую столицу по образу и
подобию Амстердама. В советские времена я несколько раз приезжал в Ленинград,
теперь увижу Амстердам! Буду ездить по Голландии, Бегенч
сказал: «Мы составили специальную программу, увидишь всю страну, она ведь
небольшая».
О Голландии, ее литературе мало знаю, к стыду моему. Да,
Шарля де Костера читал, его великий роман о Тиле. Возрождение, Золотой век,
Эразм Роттердамский… Его «Похвала глупости» есть в
моей домашней библиотеке, но не читал, руки не дошли. Позор. Слышал о дневнике
еврейской девочки Анны Франк, но не читал. Стыдно! Правда, знаком с голландской
живописью. Увижу картины Рембрандта, Вермеера, великого страдальца Ван Гога, поезжу по его местам.
Слава Богу, лечу не как турист, и, особенно, не как советский
турист. Помню, в конце семьдесят третьего года летал в Турцию, в составе группы
Общества дружбы с зарубежными странами. Это было удивительно, не верилось.
Меня, туркменского писателя, не члена коммунистической партии, пустили в
Турцию. Ведь Турция для нас была особой страной. Представьте, до меня там был
только Берды Кербабаев,
аксакал туркменской советской литературы, так было принято говорить. Конечно,
перед отъездом из Москвы нас пригласили на Старую площадь, в ЦК КПСС, провели
специальную беседу: как себя вести в этой загадочной, не очень дружественной
нам стране. Сказали: там даже воздух пахнет проклятым пантюркизмом.
В Турции я записывал услышанное,
увиденное, после поездки опубликовал путевые заметки. Постарался дать побольше
информации для нашего совет-ского
человека. И, конечно, надо было акцентировать, что мы живем в самом лучшем,
самом справедливом обществе и государстве.
В 1978 году, перед поездкой во Францию, позвонил сотрудник
республиканского КГБ, попросил разрешения приехать ко мне домой. Их было двое,
один русский, а другой туркмен, оба в штатском, разумеется. Назвали свои
фамилии, сказали, что по званию подполковники. Показалось, по интонации, что
давали понять: «Вот какие чины пришли!» Говорил только русский, туркмен ни
слова не произнес.
Русский подполковник начал с того, какой я талантливый и уже
известный молодой писатель (хотя мне было сорок лет), меня знают в Советском
Союзе, теперь моим книгам, через переводы на русский, открыт путь к зарубежным
читателям. Конечно, эти слова ласкали мой слух, но я сидел в тревожном
ожидании: не хвалить же меня пришли два офицера КГБ.
Наконец подполковник перешел к делу. Сказал: теперь вы будете
часто ездить за рубеж, вас будут приглашать на встречи, брать интервью. И
нельзя ли попросить вас, если будет необходимо, встречаться там кое с кем?.. В
общем, вербовали. Ну, я привел главный аргумент: какой
с меня толк, я ведь не знаю ни одного иностранного языка. Подполковник заверил:
вы молодой, есть возможность изучить, например, английский. Нет, говорю, я и русский-то плохо знаю, так что английский для меня
вообще недоступен. Кагэбешник, однако, настаивал: не
беспокойтесь, при необходимости подключим переводчиков. Я набрался духу и
решительно сказал: нет, не смогу, избавьте меня от иностранцев, при них я
теряюсь.
Тогда подполковник перевел разговор на другое.
За месяц до того я дважды находил в почтовом ящике конверты с явно
провокационными текстами, без указания автора или других выходных данных. Ясно
было, что напечатано за рубежом. Я прочитал, отложил в сторону. Потом услышал,
что такие же конверты получили и некоторые другие писатели — и отнесли их в
КГБ. Я отнес свои в отдел кадров Союза писателей,
которым тогда заведовал бывший работник КГБ. Он посоветовал мне самому отдать
их в комитет, но я оставил их у него.
И теперь подполковник начал спрашивать: кто бы мог сделать
это, откуда? Я ответил: на конвертах нет почтовых штемпелей, их просто бросили
в мой ящик. «А как они узнали ваш адрес?» — спросил подполковник,
почему-то покраснев. Не то от смущения, не то от раздражения. Я достал с
полки большую книгу — справочник Союза писателей СССР. Там имена и адреса
десяти тысяч членов СП. И моя фамилия, и адрес.
Два подполковника ушли молча. А я сказал себе: «Прощай,
Франция!»
На следующий день встретил в Союзе писателей
подполковника-туркмена. Он увел меня в пустой кабинет и сказал: «Генерал
сожалел, очень сожалел!» О каком генерале речь, я не спросил. У нас было два
генерала в КГБ. Председатель комитета — русский, и его заместитель — туркмен.
Удивительно, но в тот раз я поехал во Францию, в группе
Общества дружбы с зарубежными странами. А потом на десять лет меня сделали невыездным. Лишь в 1989 году съездил в Ирак, по линии Союза
писателей СССР.
А через два года Советский Союз распался. И в независимом от
Москвы Туркменистане царем и богом стал бывший первый секретарь ЦК Сапармурат Ниязов, названный Великим Туркменбаши
в нашей стране и диктатором — во всем остальном мире. Однако у нас было немало
людей, которые чуть ли не гордились культом. Может, дело в том, что туркмены
всегда воспевали и прославляли героя. Кер-оглы —
культовый герой национального эпоса. И тут вроде как новый герой, национальный
вождь! Воспевайте, прославляйте!
Молчание — знак согласия, но только не для писателей, тем
более — туркменских. Туркменский литератор должен был воспевать и прославлять Туркменбаши Великого. А я —
молчал. Значит — диссидент, враг. Меня вычеркнули из туркменской литературы.
Новое поколение, наверное, даже имени моего не слышало.
Но довольно вспоминать мрачные дни. Я лечу в Амстердам. В
страну, которая дала возможность свободно жить моим детям и внукам. Даже не
знаю, как их называть. Эмигрантами? Для туркмена это странно. Туркмены и в совет-ские времена никуда не
переселялись даже в пределах СССР. Теперь их можно встретить в Азии, Европе,
США. А вот я не уехал, свободу ждал в родной стране. И стал, наверное,
внутренним эмигрантом? На родной земле. Чего только не бывает на обломках
империи! Родная страна отталкивает своего гражданина, становится чужой, как
будто в ней поселились незнакомые тебе люди. А ты уже в годах, твое
единственное желание — быть похороненным в этой земле, где могилы близких.
Главным связующим звеном становится кладбище.
Мой старший сын — гражданин Российской Федерации, приезжает в
родную страну как иностранец, каждый раз ждет разрешения, визы.
А младший, Бегенч, с семьей живет
здесь, в Нидерландах, работает в центральном офисе организации «Врачи без
границ». Она создана на деньги простых граждан Голландии, оказывает
гуманитарную и медицинскую помощь жертвам военных конфликтов, природных
катаклизмов, эпидемий и опасных болезней в странах Азии, Африки, Южной Америки
и даже Европы. В странах, где столкновения на религиозной почве, гражданские
войны, произвол полицейских режимов. Эти государства и на свои средства могут
прокормить и обеспечить население медицинской помощью, но деньги уходят на
счета их диктаторов в иностранных банках. А тот мизер, что выделяется на нужды
детей, стариков, инвалидов, подается их прессой как великое благодеяние.
Здесь, в Нидерландах, о работе общественных фондов, созданных
на пожертвования голландцев, не говорят, не афишируют их. По христианским
понятиям, милосердие оглашению не подлежит. В романе Кнута Гамсуна герои
обсуждают помощь голодающим, которую организовал Лев Толстой, о чем тогда
широко писали в газетах, говорят, что это не по-христиански.
Кроме сбора материальных средств сотни добровольцев оказывают
практическую помощь больным, голодающим. Почему они оставляют благополучную
европейскую жизнь и едут туда, где война, кровь, грязь, страдания, горе, риск
для жизни? Только человеческое сострадание. Оно выше всего. Никто из
добровольцев не считает себя героем, они поступают так, как подсказывает их
внутреннее убеждение. И даже отдают за него жизнь.
В центре Амстердама, рядом с офисом «Врачей без границ», под
большой чинарой установлена памятная плита с именами сотрудников организации,
погибших в Афганистане и Сомали. Чинара — символ долголетия, значит, символ
долгой памяти. Благодарная память, как чинары на земле, долго живет в сердцах
настоящих людей.
Каждый раз, когда Бегенч едет в
Афганистан или Пакистан, нашу семью охватывает ужас. Однажды я сказал: брось
это, не рискуй жизнью. Он ответил: «Это моя работа, она мне нравится».
В интернете нашел дневник Линды Бетман,
акушерки из Ланкашира (Великобритания), она в 2006 году работала на
афганско-пакистанской границе, оказывала помощь афганским беженцам.
«Наш логистический координатор Бегенч Джумагельдыев также
известен как "сумасшедший парень", — пишет Линда. — Ему 34 года, он родился в Ашхабаде, в Туркменистане, который входил
в Советский Союз до его распада в
Сегодня Бегенч курирует логистику в
миссиях MSF в Пакистане, Бангладеш, Южном Судане, Мабане
(часть Южного Судана), Афганистане (провинция Гельманд)
и Йемене. Не отрываясь от основной работы, окончил Университет Гламоргана (Великобритания) по международной коммерческой
логистике.
В Туркменистане он после университета и аспирантуры написал кандидат-скую диссертацию по
биологии, готовился к защите. И тут «наш великий вождь всех туркмен мира» Сапармурат Туркменбаши закрыл
Академию наук, научные советы. По его учению, они вредны туркменам как
пережитки советских времен. Потом на территории Туркменистана закрыли программу
«Врачи без границ». Бегенч со своей семьей уехал и
живет в Голландии, занимается любимым, очень нелегким и одновременно опасным
делом.
Я лечу в Амстердам, в Голландию, страну, в которой живут
люди, способные понять страдания человека, помочь ему.
Парк
тюльпанов
Нидерланды знамениты тюльпанами. Об этом я столько слышал,
читал, смотрел документальный фильм. Нидерланды — удивительная страна. Половина
ее территории лежит ниже уровня моря, то есть
отвоевана у моря. И на этой рукотворной земле сельское хозяйство, в котором
занято около 1 процента населения, приносит стране ежегодно 12 миллиардов евро.
Только тюльпаны дают больше одного миллиарда. Население Нидерландов — 17
миллионов.
Мы ездили в парк тюльпанов в солнечный день. В мае такая
погода здесь бывает редко.
Кекенхоф в городке Лиссе, всемирно известный как Парк тюльпанов, раскинулся на
территории в тридцать два гектара. Попробуйте представить — тридцать два
гектара тюльпанов! Он открыт для посетителей с 20 марта до 24 мая, в разгар
цветения. За 64 года здесь побывало больше 50 миллионов человек.
Меня ошеломляет, поражает не только разноцветье тюльпанов, но
и разнообразие людей. Я смотрю на них, и меня охватывает удивительное чувство.
Кажется, на нашей земле все вдруг стало прекрасно, исчезли страдания, слезы,
горе, нет расовых различий, религиозной нетерпимости, межнациональной
ненависти. Потому что люди со всех концов мира приехали сюда — посмотреть на
тюльпаны. Вспоминаю стихотворение балкарского поэта Кайсына
Кулиева «Женщина купается в реке». Женщина купается, и вокруг устанавливается
великая тишина, никто и ничто не осмеливается нарушить
эту тишину. Сейчас для меня каждый тюльпан — прекрасный образ той женщины.
Красота объединяет людей. Кажется, они с тихим восторгом смотрят не только на
тюльпаны, но и друг на друга, как будто неслышно говорят друг другу: я тоже
восхищаюсь тем, чем восхищаешься ты, твоя радость — моя радость. У всех на
лицах — легкие улыбки. Они хотят сохранить это прекрасное мгновение,
фотографируются на фоне тюльпанов. Говорят, парк тюльпанов — самое
фотографируемое место на планете. Этот вечный миг дарит земля Нидерландов,
спокойная, богатая земля, неотделимая от красоты ее тюльпанов. Они достойны
друг друга.
Красота объединяет людей. Помню, в 1978 году мы с моим
другом, талантливым композитором Чары Нурымовым,
слушали орган под сводами Нотр-Дам в Париже.
Казалось, божественная музыка соединяла людей в одно целое.
Здесь, в парке тюльпанов под ясным небом, музыка цветов,
радуга на земле из миллионов тюльпанов. Как волшебный узор в текинском ковре.
Как яркие подсолнухи, которые перенес на холсты Винсент Ван Гог.
Цветы
Винсента Ван Гога
Этим летом после реставрации открылся музей Ван Гога. Садоводы, выращивая тюльпаны, вкладывают умение,
труд, знание. Ван Гог, создавая свои цветы, вкладывал
страдания, они питали его талант.
Природа живет по своим законам, искусство рождается из
страданий. Без понимания этого нельзя понять Ван Гога.
Вот его подсолнухи, вот цветущий миндаль. Красиво, прекрасно! Но эту красоту
невозможно соотнести с тюльпанами, выращенными на природе. Любуясь ими, мы на
какое-то время забываем свои невзгоды. Глядя на полотна Ван Гога,
погружаемся в страдание.
Смотрю на людей в музее и думаю: все ли они знают, в каких
муках рождались эти шедевры? Может, какая-то часть не знает, и знать не хочет.
Не для того пришли сюда. Сегодня Ван Гог — такой же
бренд, как парк тюльпанов. Если ты в Нидерландах, обязательно должен попасть в
парк и музей Ван Гога, сфотографироваться там.
Не знаю в мировой культуре другого человека с такой
трагической судьбой, как у Ван Гога. Непонятый,
отвергнутый, одинокий, больной скиталец. Временами он выл от безысходности.
Выйдя из клиники для душевнобольных, поселился в Овере, небольшой деревне возле
Парижа. Когда узнал о неизлечимой болезни младшего брата Тео, единственного
человека, который понимал его и поддерживал, Винсент Ван Гог
решил поставить последнюю точку в своей земной жизни. В книге Анри Перрюшо «Жизнь Ван Гога»
описывается тот роковой день — 27 июля 1890 года. Предсмертный монолог его на
пшеничном поле по силе сравним с монологами древнегреческих и шекспировских
трагедий. А потом — пуля в грудь. Умер в больнице. По свидетельству младшего
брата, последними словами художника были: «Печаль будет длиться вечно».
Побывал я в городке Нюэнен. Здесь
Ван Гог в 1885 году написал «Едоков картофеля». И не
только. В Нюэнене он создал 194 картины. За два года.
Сегодня это уютный, чистый, тихий городок, в двух часах езды
на машине от Амстердама. Солнечный, безветренный день. Много туристов. Здесь
культурный центр, который, конечно, носит имя Ван Гога.
Городок живет и дышит им. Повсюду продаются сувениры, репродукции картин.
Обычное явление в нынешнем мире: имя Ван Гога —
бренд. Торговая марка.
Конечно, за 130 лет городок изменился. Но сохранились
некоторые дома из той жизни. Вот протестантская церковь, в которой служил
пастор Теодор Ван Гог — отец Винсента. Его перевели
сюда в 1883 году. Вот трехэтажный дом, где жила его семья. От дома до церкви —
пять минут пешком. Представляю знакомый по картине
облик строгого на вид священника, как идет он по улице, здороваясь с прохожими.
По воспоминаниям, он был приятным, мягким человеком, внимательным к своим
прихожанам, открытым. Только с сыном Винсентом не смог найти общий язык. Отец
хотел, чтобы он продолжил семейную традицию, стал священником. Винсент тоже
хотел, учился в миссионерской школе, но потом отказался от стези
священнослужителя. Он родился художником, он смотрел на людей, на жизнь глазами
художника, творца. Отец считал его занятия живописью несерьезным делом, а уж
его манеру рисования и вовсе не признавал. И не только он. Никто из окружающих
не признавал в нем художника. Винсент рисовал дома, мельницы, поля и леса,
крестьян, ткачей и шахтеров, но они были совсем не похожи на тех, кого люди
обычно видят. Винсент дарил рисунки — их выбрасывали. Винсент все равно
рисовал, неустанно, одержимо — его считали чуть ли не
сумасшедшим. В это время он и создал «Едоков картофеля». Говорили, что людей
так не рисуют, они какие-то несимпатичные, смешные, сидят и едят картошку. Ну пусть едят, что здесь особенного, значительного, чтобы
воссоздавать их на холсте? Другое дело — короли, герцоги, батальные полотна. А
это — пачкотня, этими холстами только дыры на чердаке
затыкать.
Сегодня маленькая улочка в городке Нюэнен
называется «Едоки картофеля». Именно здесь дом, в котором они жили. Ели
картошку. И ткачи Ван Гога тоже жили здесь. Некоторые
дома сохранились, а тогдашний облик городка навеки запечатлен в картинах Ван Гога. С тех пор прошло 130 лет. Многое изменилось. Теперь
Винсент Ван Гог — не полусумасшедший никчемный мазила, а слава и торгово-туристическая марка Нюэнена. Перед культурным центром — бронзовый памятник
художнику, он идет по улице, прижимая к боку альбом для этюдов. Идет рисовать,
невзирая на насмешки окружающих.
Сегодня потомки тех окружающих гордятся им. Изменился и еще
изменится городок, туристов станет больше, художника будут прославлять еще
громче, цена его картин вырастет. А Ван Гог
каким был, таким и остался навсегда, — размышляю я, сидя возле памятника. Вдруг
он превращается в князя Мышкина, героя романа Федора Достоевского «Идиот». Когда он вернулся в Россию, никому не известный,
скромный, болезненный на вид молодой человек, его не заметили. А когда начал
говорить правду об окружающем мире, обществе, — над ним стали насмехаться,
записали в идиоты. Примерно то
же с горечью писал Винсент Ван Гог в письмах к брату
Тео — о нравах, глухоте и слепоте общества, о том, что стал чужим для своей
семьи, для своей страны.
Но стоило князю Мышкину получить огромное наследство, как
отношение к нему резко изменилось, он стал значительным, уважаемым человеком.
Ван Гог умер в нужде, но оставил огромное наследство.
Сейчас оно выражается в конкретных цифрах, в оценке его картин, в рыночно-туристической инфраструктуре, созданной вокруг его
имени, приносящей стране доход. Сегодня Ван Гог —
гордость Нидерландов.
Городок Нюэнен заполонен туристами
из разных стран. Гуляют, сидят в кафе, наслаждаются солнечным, теплым днем. А
бронзовый Ван Гог, как и в прошлом, уходит от людей,
туда, где поля, леса, водяные и ветряные мельницы.
Ван Гог уходит. Он в свое время не
успеха добивался — хотел понимания. Тогда на него, идущего за город,
прижимающего к боку альбом для эскизов, смотрели с насмешкой. А сегодня
бронзовый Ван Гог в центре почтительного,
благоговейного внимания. Но кажется, что сам он
воспринимает это с иронией, как будто отстраняется, уходя своей дорогой —
дорогой скитальца-художника, душа которого ищет свет. Обрел он его в конце
жизни, поселившись на юге Франции. С этого момента исчезла безысходность,
картины его наполнились светом. Ван Гог — светлый
художник.
И еще можно сказать, что все невзгоды преодолел и победил его
могучий талант. Винсент в переводе с латыни — «Победитель».
Красные
фонари
Еще в XVI веке магистрат Амстердама отдал отдельный квартал
города в полное владение «жрицам любви», обязав их платить налог в виде 1
талера.
И ныне проституция в Нидерландах легальна: работники секс-индустрии платят налоги и
зарегистрированы в Коммерческой палате. Однако уличная торговля телом
запрещена: в квартале Красных фонарей вы не увидите девушек, стоящих «на
панели» — они в специальных подсвеченных витринах. Фотографировать здесь
запрещено: говорят, многие девушки ведут двойную жизнь, втайне от родных и
близких.
Квартал Красных фонарей в Амстердаме — туристическая достопримечательность,
входит в каждую экскурсионную программу. В тот вечер моим гидом был мой сын Бегенч.
Семидесятипятилетний писатель и его сорокалетний сын идут по
улицам, где светятся красные фонари. Идут и смотрят, что происходит вокруг.
В 1960-е годы у нас, в закрытых для широкой публики Домах
кинематографистов показывали фильм Федерико Феллини
«Сладкая жизнь». Рим пятидесятых годов, журналист Марчелло приводит своего
отца, который приехал из провинции, к знакомым проституткам. Тогда смотреть на
это было забавно, смешно, немного неловко, стыдно. А теперь не кино —
реальность. Обыденность. Сын просто показывает отцу одну из
достопримечательностей города. Не тайный уголок, а квартал,
занимающий большую территорию: магазины, рестораны, кафе, жилые дома, театры,
даже собор.
Вспоминаю 1978 год, нашу специальную туристическую группу из
Общества дружбы с зарубежными странами отправили в Париж. Планировались
официальные мероприятия, строгая программа. Тем не менее
три человека: я, мой друг-композитор и профессор-хирург тайно поехали на Пигаль, квартал красных фонарей вокруг площади Пигаль. Слышали, что это самое злачное место ночного
Парижа. Ну как же не посмотреть своими глазами на аморальный облик загнивающего
капитализма!
Представьте наше положение. Не знаем ни французского, ни
английского языка, в кармане ни гроша. При этом надо еще прятаться от своих. Ведь в каждой группе есть, и не один, наверное,
осведомитель. Мало того, что обвинят в аморальности, так еще страшнее —
заподозрят наличие иностранной валюты!
Мы воровато прошли по району Пигаль,
посмотрели на обнаженных женщин, красующихся в стеклянных витринах, зашли в секс-шоп, где торговали сами знаете
чем. Боже мой, какая мерзость, стыд! Разве мог я тогда представить, что через
25 лет в тоталитарном Туркменистане, где все чиновники на каждом шагу только и
говорят, что о вере, Аллахе и Коране, на улице ночного Ашхабада, окутанного
страхом, будут стоять женщины «на панели». А у нас ни тогда, ни сейчас еще не
наступила эра загнивающего капитализма, который так вкусно пахнет.
Я хожу по улице Красных фонарей в Амстердаме, все это вижу
своими глазами. У меня нет потрясения, как в тот раз, тридцать пять лет тому
назад в Париже. Просто смотрю на витрины, вижу красивых голых женщин. Они ничем
не отличаются от красивых товаров, которые украшают витрины магазинов. Живой
товар. Они потеряли таинственность, которая делает женщину желанной не только
телом, а любовью, душой. Я не могу представить товаром женщину — источник
вдохновения, источник чистоты, красоты. Может быть, женщины в витрине спрятали
все эти качества глубоко в сердце, а на время «работы» надели маску?
Законодательство об оказании интим-услуг окончательно
оформилось в Нидерландах к 2000 году. У проституток свой профсоюз, защищающий
их права. А тем, кто решил оставить сомнительную профессию, помощь в дальнейшем
устройстве жизни оказывают государственные социальные службы.
Опрос жителей Амстердама показал, что около 70 процентов не
одобряют сексуальный туризм в их город, выступают за то, чтобы закрыть квартал
Красных фонарей. Но понятно, что тогда проституция уйдет в подполье. А где
подполье — там расцветает криминал. Пример тому — тайные публичные дома в
городах России. А уж в восточных республиках бывшего СССР проституция — это
жестокая преступность и трагедии беззащитных женщин. Так что установленный в
Нидерландах порядок можно считать оптимальным.
Кофешоп
Нидерланды — одна из первых стран, где законодательно
разрешили однополые браки. Без шума, митингов. Значит, правительство и народ
проявили мудрость и терпимость в понимании проблем людей, которые живут рядом и
составляют часть народа. Точно так же приняты закон о
проституции и опиумный закон, предотвращающие возникновение нежелательных
ситуаций — так считают в Голландии. Можно сказать, Нидерланды опережают
события? Здесь основную роль играет принцип: каждый человек — часть общества.
Опиумный закон принят еще в 1928 году, он определил правила
работы с наркотическими средствами и ответственность за нарушения. Со временем
в него вносились новые и новые поправки, а в конце шестидесятых годов прошлого
века был принят подзаконный акт, до сих пор вызывающий неоднозначное отношение
и официальных кругов Европы, и некоторых голландских граждан. Акт не легализует
наркотики, как повсеместно утверждается у нас, но указывает границу между «запрещенным и наказуемым» и «запрещенным, но ненаказуемым».
В кофешопах продажа легких наркотиков не
преследуется. При соблюдении ряда ограничений, при строгом контроле.
Захожу в один из них, с экзотическим названием «Али-Баба». Я вообще-то даже дыма
сигарет не выношу. Но чего не сделаешь из любопытства. Замечаю, что меня
охватывает чувство легкого стыда: раз я сюда зашел, значит, тоже анашист? А если не буду курить, то
что я здесь делаю, кто такой? Подумают, что я переодетый полицейский? А если
спросят, не смогу объяснить, ни английского, ни голландского языка не знаю.
Лучше уйти.
Кофешоп окутан дымом,
чувствуется отличие его от табачного. И надо же, этот
запах на миг перенес меня в пятидесятый год, было мне тогда десять лет. Наш
сосед в ауле, старый наркоман, курил анашу, все время
что-то громко рассказывал о народных богатырях, потом начинал петь. С каждым
днем становился злее, скандалил, нападал на людей. Потом приехали из города
милиционеры и забрали его. Однажды мы, мальчишки, попали к нему в дом. При нас
он набрал горсть травы из мешка, измельчил ее и бросил в алюминиевую миску,
заполненную горячей золой. Трава начала дымить, а он трубкой, сделанной из
камыша, втягивал дым. Тогда и я надышался, закружилась голова, я выбежал из дома
и меня долго тошнило.
Какое удовольствие получали сидящие в кофешопе
«Али-Баба», не знаю.
Свободная продажа марихуаны в кофешопах
— постоянный предмет острых дискуссий в Нидерландах. Многие считают, что из-за
нее страна превращается в рай для наркоманов Европы, вал наркотуризма
влечет за собой рост преступности. В прошлом году власти трех южных провинций —
Лимбурга, Зеландии и Северного Брабанта — запретили
продажу марихуаны иностранцам. Естественно, кафе не получали прежней прибыли,
некоторые закрылись, потому что основными посетителями были иностранцы. Запрет
продержался с мая по ноябрь. В конце прошлого года новое правительство отменило
его. Но мало того — как раз в дни моего пребывания в этой стране суд в Гааге
вынес решение — правительство должно компенсировать убытки, понесенные
хозяевами кафе. Вот такая это страна — Голландия…
И несколько слов — о единственном в мире музее конопли,
открытом в 1985 году. Там я узнал, что, согласно французскому трактату XVIII
века, «нет более полезного растения для человека, чем конопля, от нее даже
больше пользы, чем от кукурузы»… Одна из целей вторжения Наполеона в Россию —
получить доступ к российской конопле и перекрыть ее поставки военно-морскому
флоту Великобритании… В Китае еще в I веке использовали коноплю в качестве
сырья для производства бумаги… Фирма Hemp Flax выпускает текстильные волокна, которые заменяют
хлопок… Конопля — лучшая экологическая альтернатива хлопку, поскольку ей не
нужны химические удобрения, ее выращивание существенно повышает качество почвы… На сегодняшний день из конопли изготавливают более 50
тысяч товаров.
Размышление
в уютном городе
Город Заандам в России называли Саардам. В середине позапрошлого века в России популярной
книгой для детей и юношества была повесть Петра Фурмана «Саардамский
плотник». Всем ясно, о ком и о чем речь.
Если в названии города есть «дам», значит, землю под него
отвоевали у моря, воздвигнув дамбы: Амстердам, Роттердам, Заандам,
на берегу реки Заан…
Ветряная мельница — одна из визитных карточек края. С начала
XVII по XIX век тысячи ветряных мельниц пилили древесину из Скандинавии,
Прибалтики и Германии. Есть здесь и выставка мельниц, они увековечены в
картинах Клода Моне — «Мельница в Заандаме» и
«Мельницы возле Заандама».
В 1697 году в Саардаме, в доме
кузнеца Геррита Киста снимал комнату русский плотник
Петр Михайлов, работавший на местной судоверфи — в то время здесь строили едва
ли не лучшие в мире торговые корабли. Через двадцать лет Петр
Первый приехал в Саардам, пришел к домику, где
когда-то жил. Но им владел другой хозяин, а Кист обеднел, работал по найму в
чужой кузне. По преданию, Петр пошел туда, но Кист отказался выйти к нему,
заявив, что русский царь еще тогда недоплатил ему за постой. Услышав это, Петр
вошел в кузницу, обнял старика, выпил с ним вина из серебряного кубка, подарил
ему кубок и дал денег на кузню.
Уже в середине XVIII века домик стал музеем, собственностью
королевской семьи.
В 1910 году в Петербурге, на Адмиралтейской набережной
установили скульптурную композицию «Царь-плотник» работы Леопольда Бернштама. С нее сделали копию, и на следующий год царь
Николай Второй подарил ее Саардаму.
После революции петербургский памятник снесли и переплавили. И уже на исходе
века, в 1996 году с заандамской копии сделали копию и
установили на старом месте, на Адмиралтейской набережной. Надпись на
постаменте: «Этот памятник подарен городу Санкт-Петербургу Королевством
Нидерландов. Открыт 7 сентября 1996 года Его Королевским Высочеством Принцем Оран-ским».
Как всегда бывает в исторических городах, в Заандаме прошлое причудливо переплетается с настоящим.
Например, Заандам первым в Европе открыл у себя
ресторан сети «Макдональдс».
Я полюбил этот тихий, уютный город. Два месяца провел здесь.
Думаю, по нему можно в какой-то мере судить о нравах, характере голландцев.
Насколько это возможно для человека постороннего, да еще с советским
менталитетом, да еще с незнанием языка. Но у меня было некое связующее звено —
семья Бегенча живет здесь уже несколько лет.
Я водил внуков в школу, в спортивные секции, в плавательный
бассейн. И ни разу не замечал, даже мимолетно, чтобы учителя, тренеры отнеслись
к ним как-то иначе, нежели к детям коренных голландцев. А сами дети даже и не
думают о том, что они — иные, отличаются происхождением, цветом кожи…
Здесь много эмигрантов, особенно из Турции. Их сюда в свое
время пригласили, так как городу недоставало работников. Верующие турки ходят в
свою мечеть. Но того, что называется «компактным проживанием», здесь нет и в
помине. Северные европейские страны, в том числе Нидерланды, отказались от
такого устройства. Ведь если эмигранты живут обособленно, они медленнее
адаптируются к жизни страны, возникают проблемы этнического, языкового,
религиозного, культурного характера.
Здесь немало женщин ходят в хиджабах. Иногда наблюдаешь причудливую картину: едет
женщина на велосипеде, ноги открыты, а голова и шея закрыты платком. Слава
богу, пока в Нидерландах нет конфликтов вокруг хиджаба.
Как известно, года два назад в католической школе городка Волендам
одну из учениц пытались отстранить от занятий за ношение головного платка.
Комиссия по равным возможностям объявила это решение дискриминацией.
Многое наталкивает на размышления. Как эмигранты видят
завтрашний день, будущее своих детей? Ведь они, выросшие здесь, вряд ли захотят
вернуться в Турцию или Марокко. Смогут ли они полностью адаптироваться к
европейской культуре? Разумеется, дети с рождения врастают в голландскую жизнь.
А как относятся к этому родители? Своя культура не может быть препятствием для
освоения других культур. Родители должны осознавать, что делать упор на свою
национальную, религиозную традицию, не учитывая окружающей среды, значит
посеять зерна будущих конфликтов.
Отмечу любопытный факт. Большинство голландцев, увидев меня в
школе или на улице, обязательно здоровались. Они понимают по некоторым
признакам, что ты приезжий, представитель другой нации, знают, что не все
приехали сюда по своей воле, есть политические эмигранты, беженцы. Их
подчеркнуто доброжелательное отношение означает, что они рады оказать вам
помощь, рады, что теперь вы живете без страха, рады, что вы обрели жизнь,
достойную человека, что дети ваши живут спокойно, учатся, радуются.
А вот между приезжими из разных стран мира, заметил я, нет
той доброжелательности, приветливости, присущей коренным голландцам. Может, они
ревнуют эту страну друг к другу? Это наблюдение натолкнуло меня на неприятную
мысль. Если возникнет неожиданная необходимость пожертвовать чем-то для страны,
которая дала им достойную жизнь, объединятся ли они друг с другом? По-моему,
ответ зависит от степени адаптации. И тогда «адаптация» приобретает очень
широкий смысл и значение.
Вокруг тишина, благодатное спокойствие. По каналам плавают
утки, гуси, лебеди. Ни у кого нет повода для страха. Полицейских не видно,
никого не останавливают, не требуют предъявить паспорт. Здесь действительное, а
не формальное равенство всех перед законом. В течение двух месяцев я ни разу не
видел, чтобы движение на улице перекрывали из-за того, что мчится кортеж
какого-нибудь высокопоставленного лица, пусть даже это его величество король
Нидерландов.
В Нидерландах не говорят о стабильности в стране,
независимости, свободе, высоком уровне жизни. Для них — это норма
повседневности, быт, воздух, и отделять что-то от целого, гордиться им — такая
же нелепость, как гордиться тем, что у тебя есть рука, нога. Когда постоянно
кричат о независимости, как это делается в некоторых постсоветских
государствах, значит, с этой независимостью есть проблемы.
Вся моя долгая жизнь прошла в тисках несвободы. Можно
сказать, в рабстве. Рабская жизнь порождает рабскую психологию. Как говорил
герой романа «Годори» грузинского писателя Отара Чиладзе: «Свобода лишает его рабства, тогда как рабство
побуждает мечтать о свободе».
Здесь никто не мечтает о свободе. Ведь о хлебе мечтают
голодные, о свободе — заключенные. А есть люди, которых тоталитарные режимы
приговорили без суда. Я был одним из них.
В Заандаме сегодня солнечный
субботний день. Набережные усеяны гуляющими. Очень много велосипедистов. Здесь почти все передвигаются на
велосипеде, и вообще — много двигаются, бегают. Редко встретишь человека,
страдающего от лишнего веса.
Сегодня, 25 мая, в Голландии традиционный день музыки на
каналах. В центре Заандама, на эстраде вдоль канала
играет духовой оркестр. Музыканты — пожилые, дирижер — тоже. Идущие по улице
люди останавливаются, слушают, аплодируют, покупают цветы и дарят музыкантам.
Потом на эстраду выходит другой оркестр, в его составе молодые люди. Они
начинают свою программу с государственного гимна Российской Федерации. 2013 год
— Год России в Нидерландах. Неподалеку памятник российскому царю — плотнику
Петру Великому.
Тихий, уютный город Заандам дышит
благополучием, свободой. Это я особо подчеркиваю, ибо нуждаюсь в свободе и
благополучии.
Нидерланды, май-июнь, 2013 год