Рассказ-фантазия
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 82, 2023
ПРОЗА
Пикассо (автопортрет), Хемингуэй (фото) и Делакруа (автопортрет).
Продавец кофе — с картины неизвестного мастера XIX в.
Коллаж АК
По возвращении из дипломатический миссии в Марокко тридцатилетний Эжен Делакруа, все еще околдованный африканской экзотикой, пишет несколько картин, самая известная из которых — «Арабы, играющие в шахматы». Соскучившись по Европе, он снова рисует Париж, но видит его иначе, утонченным взглядом утомленного путешественника. Альбом 1840 года создан в карандаше. Филипп Жюллиан, биограф Делакруа, указывает, что он был начат на африканском континенте. Эскизы с первого по двадцатый действительно представляют собой наброски портретов африканок, этюды туземной жизни, картинки с другого континента.
Но вот появляется голова лошади, очевидно срисованная в Пантеоне, черно-белые копии архитектурных ансамблей Дома инвалидов. Он пробует себя в Булонском лесу, однако пейзажи не увлекают его. Делакруа ищет динамку, ему нужен сюжет, присутствие людей. Даже бурлящее море заслуживает внимания не само по себе, а как реальная угроза для утлой лодки, в которой, вокруг спящего Христа, сгрудились перепуганные апостолы. Эжен возвращается в город. С 1839 года Париж перешел на отопление углем, и он пишет портреты перепачканных сажей трубочистов, развозчиков, приказчиков угольных контор. Тонкий стилист Жюллиан вопрошает — что это, тавтология или диктат материала? Рисовать портреты угольщиков углем? Быть может, Делакруа, заслуживший негодование академических кругов за нарушение классических канонов живописи, предпочитает правду жизни, утрируя ее до предела. Тогда кровь на полотнах придется писать кровью, а лошадиный навоз…
Недавно открытая галерея Вивьен манит его в мир под стеклянным куполом. Ренуар еще ходит пешком под стол, когда Делакруа влюбляется в мягкий свет, падающий с потолка, ощущая привносимое им очарование. Он делает эскизы прогуливающейся публики, пишет наброски к портретам парижских куртизанок (в одежде и без), зарисовки торгового люда и завсегдатаев ресторанов. Здесь же — уходящие в перспективу витрины ювелирных лавок, табачных домов и самых изысканных столичных салонов. Создается впечатление, что Делакруа «отдыхает в карандаше». Признанный мастер, основное время которого занято росписью стен публичных зданий, устав от греческого эпоса и библейских сцен, пытается поймать рядовых парижан в их повседневной жизни. Вот господин во фраке протягивает монету мальчугану-попрошайке. Бывший вояка — одноглазый ветеран на костыле, в потертом мундире — морщит лицо и пыхтит подвешенной под усами трубкой, разгоняя столичную сырость. Служанка с корзиной, только что расплатившись, принимает от кондитера фруктовый пирог, ее мальчик гладит щенка.
В том же 1840 году после длительного перерыва Делакруа пишет свободное (созданное не на заказ) полотно «Продавец кофе». Его современник-литератор Жак Бертоль сообщает, что выставленное для публики в следующем же году оно порадовало многих парижан хорошо узнаваемым антуражем галереи Вивьен. Удивительная игра светотени. Композиционное единство создаёт арочный проем, в левой части которого темная область контрастирует с насыщенным красками центральным планом картины. Зритель видит колонный пролет, фигуры посетителей и покупателей. Свет в этом смысле, радужные краски дня становятся синонимом повседневности и суеты. На фоне слегка размытых вывесок и витрин, парижская публика в «хороводе дня». Полемизируя с левой, темной, неподвижной, монументальной частью, где изображена составленная из массивных мраморных плит колонна с витиеватым коринфским ордером. На каменном полу, под сенью арки — человек с темной кожей в свободных восточных одеждах, перед которым на гнутых, словно ножки барочной мебели, опорах стоит накрытая глубоким подносом с песком железная жаровня. Раскаленные угли, мерцающие в глубине. Несколько медных джезв с продолговатыми деревянными ручками покоятся в песке. Человек держит одну из них. Глаза его опущены. Он сосредоточен и почти неподвижен, будучи поглощен таинством приготовления напитка.
Через семьдесят лет, в марте 1911, другой французский художник, влюбленный в Африку, — Пабло Пикассо — попадает в серьезную передрягу после того, как его друг Гийом Аполлинер помогает бежать из Парижа своему любовнику. Юного бельгийского полиглота зовут Жери Пьере. Аполлинер впервые встретил его под мостом Мирабо, где обычно собирались парижские гомосексуалисты, и сделал своим секретарем, едва ли подозревая, что юноша страдает клептоманией. В те времена столичные музеи охранялись из рук вон плохо. Как-то Пьере приносит украденные им в Лувре иберийские статуэтки четвертого века. Их показывают Пабло. Тот потрясен. Он уговаривает продать их ему и добивается своего.
Искусствоведы убеждены, что переходу Пикассо в кубизм способствовали увиденные им африканские тотемные маски. Иберийские статуэтки, одна из которых стояла у художника на каминной доске, повлияли на творчество того периода. К примеру, на картине «Авиньонские девицы» лицо одной из героинь копирует черты скульптуры.
Пропажу обнаруживают только тогда, когда некто Луи Беро, художник, специально прибывший в Париж, чтобы с натуры скопировать знаменитую «Мону Лизу» Леонардо, видит на обычном месте в музее голую стену. Некоторое время его убеждают, что картина временно недоступна по техническим причинам. Но как только выясняется, что никто в музее не знает, где ее искать, весь Париж поднимается по тревоге. На передовицы ведущих французских газет попадает сообщение о краже века. Все подразделения, включая Сюрте, работают круглосуточно, допрашивая сотрудников музея и прочих, имеющих доступ лиц. Проводятся обыски и задержания.
Нет, Жери Пьере не крал картину Да Винчи. И понятия не имеет, кто это сделал. Но шумиха вокруг этого такова, что смертельно перепуганные Аполлинер с Пикассо судорожно пытаются придумать путь избавиться от статуэток. Глубокой ночью Гийом и Пабло появляются на парижских улицах с тяжелыми чемоданами, внутри которых злополучные раритеты. Медленно двигаются по набережной, раздумывая, а не бросить ли их в Сену. Между страхом быть арестованными и любовью к искусству побеждает последняя. Уставшие, с никудышными нервами, они расходятся по домам на рассвете.
Чемоданы отправляются к одному из друзей Аполлинера, редактору парижского журнала, у которого, как оказалось, язык без костей. Публика узнает о пропавших иберийских скульптурах. К Аполлинеру приходит полиция. Буквально накануне ему удается отправить Пьере из Парижа в Марсель и посадить на корабль, плывущий в Александрию. Друзья Пабло тоже помнят искусную статуэтку, тем более что хозяин никогда не упускал возможности ею похвастаться. Пикассо задерживают следом за Аполлинером. Оба потрясены. Оба теряют остатки самообладания, клянутся в своей невиновности и слезно умоляют отпустить их домой. Во время очной ставки, следователь спрашивает Пикассо, знаком ли он с Аполлинером. Художник отвечает, что видит этого господина впервые. Глупое отречение, за которое Пикассо будет стыдно до конца его дней.
К счастью, судья оказывается достаточно мудрым и проницательным человеком, чтобы понять, что представшие перед ним богемные оболтусы никак не связаны с кражей «Моны Лизы». Их обоих освобождают через несколько дней. Статуэтки тихо возвращаются в коллекцию музея.
В частых письмах к Пьере Аполинер признается, что скучает по нему, вынужденному скрываться в Египте. Как и полагается поэту, он придает свой тоске художественную форму, повествуя о любви, украденной Африкой. Аполлинер предчувствует, что они больше никогда не увидятся. Через несколько лет Жери возвратиться домой, в Бельгию, а затем запишется в армию и пропадет без вести в кровавых битвах Первой мировой. Стихи Аполлинера того периода показательно трагичны и депрессивны. В них то и дело попадается мотив побега от тоски в алкогольный сон или туман гашиша, как единственный способ перенести разлуку с любимым. В третьем катрене стихотворения, названного «К другу», он пишет:
…Под пледом пьяного угара,
Но боль во сне
Черна, как снадобье афара,
И зла вдвойне…
Перевод Ю. Даниэля
Вплоть до последней четверти двадцатого века эта строка — Черна, как снадобье афара — оставалась слепым пятном для комментаторов Аполлинера. И только Мартин Лаво, профессор Сорбонны, приняв участие в подготовке трехтомника по случаю столетия со дня рождения поэта, снабдил строфу соответствующей ссылкой. Афары — указывает Лаво — уличные продавцы кофе, предлагавшие горячий напиток, заваренный по особому рецепту на специальных переносных очагах восточным способом. За более подробной информацией он отсылает к монографии Жана Клода Готрана «Париж и его обитатели. Очерки городской повседневности в парижских кварталах восемнадцатого-девятнадцатого веков», напечатанной в типографии университета Монпелье в 1973 году.
Читая это занимательное издание можно узнать, что афары — представители одноименного народа, традиционно проживающего на востоке Эфиопии, а также в Эритрее и Джибутти, — были замечены во Франции еще при Бурбонах. После Революции число их возросло, хотя особый характер ремесла, которым они промышляли, не способствовал объединению в традиционные цеха, гильдии или союзы. Подобно тому, как за выходцами из семитской группы в Европе упрочилась слава ростовщиков, нередко дурная, за ромами — прорицателей, афары прослыли искусными кофеварами, имевшими свои секреты, передававшиеся из поколения в поколение. Приготовлением и продажей кофе у афаров занимались сугубо мужчины. Причем зерна, которые они привозили во Францию, доставлялись, как правило, контрабандными тропами через Судан и Египет. Каждый продавец организовывал логистику индивидуально. Среди афаров действовало неписаное правило не заниматься перепродажей зерен и не делиться тайнами мастерства. Это способствовало как выживанию корпорации в целом — кофе такого качества можно было покупать только у них, — так и разнообразию предлагаемых вкусовых разновидностей.
Если бы Делакруа сместил фокус своей картины немного влево, мы, возможно, стали бы свидетелями скамьи у стены, на которой, с чашкой в руках, восседает парижанин — ценитель настоящего кофе. Один или несколько. Вместе с кофе нередко предлагались экзотические сладости и холодная родниковая вода. Иногда продавцу помогал ребенок или подросток. Он подносил заказанный напиток ожидавшим его клиентам и затем забирал пустую посуду, мыл ее, присматривал за углем в жаровне, содержал пол в чистоте. Как правило, этим занимались родные сыновья мастеров. Так происходило постижение ремесла, начиная от самой черной работы.
О влиянии афаров на быт парижан можно судить по тому факту, что в муниципальном уложении 1827 года отдельно существовал пункт, согласно которому запрещалось «торговцам, именуемым афарами, вести торговлю в непосредственной близости от кафешантанов, ресторанов и прочих питейных заведений, в меню коих наличествует кофе». Непосредственная близость по тем временам означала фасад здания плюс пятьдесят шагов в любом направлении. Речь, конечно же, идет о борьбе за клиентуру. Очевидно, хозяевам парижского общепита, афары составляли нешуточную конкуренцию, ведь потребление кофе во Франции девятнадцатого века стало поистине повсеместным. С него принято было начинать утро и ночные увеселения. Кофе бодрил. Приводил в порядок мысли после похмелья. Прогонял сытую сонливость. Настраивал на работу или придавал тонус перед выходом в свет.
Аполлинер не зря писал о «снадобье» афара, подразумевая его целительные свойства в той степени, в какой боль способна сделать человека сильнее. Черный, густой, крепкий напиток покорил многих парижан. Муниципалитет, конечно, внял жалобам владельцев кафе и ресторанов, но едва ли это помогло им поднять продажи. Ведь позавтракав или пообедав, ценители настоящего кофе все равно шли к афарам за чашкой ароматного напитка. По сравнению с которым то, что им могли предложить даже в самых дорогих салонах, закрытых для обычной публики, было просто кофейной бурдой.
Два чемодана, собратья тех, с которыми Аполлинер и Пикассо блуждали по ночной набережной Сены, всплывают полвека спустя, в 1957 году. На этот раз в них не иберийские статуэтки, а рукописи. Это те самые чемоданы, которые Эрнест Хемингуэй считал навсегда утраченными. Как выясняется, все это время они преспокойно хранились в подвале отеля «Риц» и были возвращены их владельцу, вновь приехавшему в Париж. Внутри — черновые записи и наброски, дневники тридцатилетней давности. С чудесным обретением исчезнувших записей у Хемингуэя появляется шанс дать некоторым из них новую жизнь. Когда-то Париж сделал из бедного американского журналиста писателя. Теперь Хемингуэй обеспечен и всемирно знаменит. Погружаясь в свои новообретенные воспоминания, он трудится над «Праздником, который всегда с тобой». Книгой, которая будет опубликована только после его смерти.
Хемингуэй обитает в квартире на улице Нотр-Дам-де-Шампань. Этажом ниже находится столярная мастерская с поющими фрезами и циркуляркой. Поэтому он предпочитает работать в фешенебельных монпарнасских «Клозери де Лила» и «Куполь». В одном из писем, адресованных Уильяму Хорну, его давнему другу, Хемингуэй восторженно делится своим опытом посещения галереи Кольбер, где ему повстречался старик-эфиоп, варивший кофе на песке. Едва оказавшись внутри, пишет Хемингуэй, он ощутил странный, чарующий аромат и побрел вдоль длинных рядов витрин, почти неосознанно, пытаясь найти его источник. В галерее было немноголюдно. Вскоре он обнаружил пожилого продавца, который, стоя за прямоугольной жаровней, покрытой песком, варил черный густой кофе. Следует подробное описание: высокий, сухопарый, жилистый старик в светлых одеждах. Голова его покрыта куфи. Просторный шерстяной кафтан, почти до пят, штаны, плетеная обувь. Кажется, он пришел сюда из прошлого тысячелетия, принеся с собой кофейные зерна и песок Аравии. Возможно, где-то рядом, за стеной, у охапки сена, брошенного на каменный пол галереи, тихо пасется его верблюд.
Хемингуэя поразил необыкновенный запах напитка. Он купил одну порцию и, повинуясь указаниям продавца, разговарившего на французском, стал пить ее маленькими глотками, подолгу задерживая во рту и смакуя вкус. Никогда раньше, признается писатель, он — употребивший сотни галлонов кофе на разных континентах за всю свою жизнь — не пробовал ничего подобного.
На выходных он уговаривает Мориса Коандро, переводчика его романов на французский, составить ему компанию за прогулкой. Хемингуэй обещает напоить его неземным напитком. Коандро внезапно огорошивает: уж не кофеем ли старика Мелеса? Выясняется, уже много лет эфиоп варит кофе, превратившись в живую достопримечательность. К нему съезжаются ценители со всего Парижа. Представляете, недоумевает Морис, проехать весь город ради чашечки кофе! Похоже, француз не разделяет его восторга, но он нужен Хемингуэю, чтобы разговорить старика. У него накопилось слишком много вопросов.
В этот раз афару прислуживает внук, что облегчает общение. Угольные жаровни, одну из которых изобразил Делакруа, давно вышли из моды. Теперь песок подогревается электричеством и реостат позволяет поддерживать заданную температуру. Мелес рад побеседовать с гостем из далекой Америки. Все мужчины в его роду, говорит он, варили кофе в Европе. Почти два века. Сортовые, отборные зерна ему присылают с родины, семья поставщиков, с которыми дружили его дед и прадед. До того как остановиться в Париже, Мелес успевал побывать в Греции, Турции, Испании, Португалии, Германии и даже Англии. Повсюду в крупных городах он встречал своих соплеменников-афаров, мастеров-кофе. И каждый из них имел свои секреты приготовления. На юге Европы, например, варят кофе на красном песке. Это песок Сахары. Некоторые продавцы думают, что он приносит удачу. Духи великой пустыни якобы приманивают клиентов. Мелес в это не верит. Все, говорит он, зависит от Аллаха. Сам он готовит кофе на обычном белом, нубийском песке, который прекрасно держит тепло, понижая расход энергии.
Когда-то он выбрал галерею Кольбер, потому что в ней было людно, а в помещениях аромат горячего напитка быстро разлетается повсюду, привлекая покупателей. Кроме того, ты не зависишь от дождя и меньше — от зимнего холода. Никаких особых секретов у него нет. Опытный мастер готовит свой особый кофе для каждого покупателя. Подбирает дозировку и угадывает предпочтение приправ. Одним нравится сорт харрар с ярким винным привкусом черной смородины. Другим джимо — самый сладкий кофе в мире. Третьи предпочитают сидамо или нежное послевкусие иргочифа. Точно так же одним клиентам он добавляет ваниль, другим мускатный орех или гвоздику. Третьим черный перец или корицу. У любого кофевара есть двенадцать основных трав, к которым он может добавлять новые вкусы по своему усмотрению. Все они известны. Тайну каждого мастера составляют не ингредиенты, а разученные за долгие годы их сочетания и пропорции. Конечно, вдобавок к умению разбираться в людях.
По свидетельству Коандро, описавшего эту встречу в своих воспоминаниях, Хемингуэй был совершенно очарован рассказом эфиопа. Позже, когда галерею Кольбер закрыли по финансовым соображениям и Морис упомянул об этом в одном из писем, писатель был искренне огорчен. Он поинтересовался, куда перебрался Мелес. Коандро не нашелся, что ему ответить. Старик исчез. По крайней мере, в самом Париже о нем больше никто не слыхал. Похоже, Хемингуэй был последним из писателей, кто застал древнее ремесло афаров в эпоху его упадка. Эпоху, не понаслышке знакомую европейским шарманщикам, старьевщикам, точильщикам ножей и производителям пленки «Кодак».
Эфиопия — самая большая страна в мире, которая не имеет выхода к морю. Поэтому ее миновала судьба других африканских государств, рано или поздно становившихся колониями. Единственный период зависимости произошел ближе к середине двадцатого века. Тогда, в 1936 году, Эфиопия была колонизирована Италией. Правда, продлилось это недолго. Весной 1941-го британские войска вернули ей независимость. А уже во второй половине века в самой Италии появились энтузиасты, которые, в конечном итоге, способствовали рождению новой гастрономической профессии под названием «бариста» — мастер приготовления машинного кофе. Могла ли она возникнуть без опыта военной компании в Эфиопии, без привезенных в Италию экзотических сортов и туземных практик — вопрос к специалистам.