Опубликовано в журнале Новый берег, номер 82, 2023
ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ
1
Верёвочными лестницами закрученные «Столбцы» — или впрямь столпы новой поэтической верой?
…ибо вера в силу слова, живущая в сознаниях и сердцах большинства поэтов, воистину религиозна, и, как культовые строения выглядят совершенно различно, даже в пределах одной конфессии, так и храмины книг могут предлагать разные формы восприятия яви.
В данном случае, как в «Столбцах»: щедро-игровой, отчасти абсурдный, с янтарным блеском метафорики, с часто алогичными связями внутри стиха.
Жизнь, казалось, далека от каверз: жизнь, связанная с речью избыточна, примет игру, впитает её, поймёт, оценит…
Тучи приходят, когда не ждёшь, хотя сгущение тогдашней атмосферы реальности не могло обойтись без туч, и великолепный Заболоцкий вычёркивается из жизни: лишний, мол, да и не до языковых игрищ, когда такое строительство вокруг…
…Заболоцкий выжил — чтобы обогатить храм поэзии русский высотами прозрений и совершенной образностью, искусством мысли и сгустками словесного опыта.
О! что бы ни писал он, освободившись, сияло:
Сыплет дождик большие горошины,
Рвется ветер, и даль нечиста.
Закрывается тополь взъерошенный
Серебристой изнанкой листа.
Как великолепен взъерошенный тополь, и как чудно закольцована четвёртая строчка!
Но — «Можжевеловый куст», «Читайте, деревья, стихи Гесиода», «У могилы Данте» вырублены из мрамора и высятся значительными памятниками речи.
«Рубрук в Монголии», давая массу оживляющих тексты подробностей, клубится сгустками истории — ощущение таково: поэт сам был свидетелем путешествия Рубрука.
Ясность и высота: прозрачность лесного озера: до глубины, до мелких подробностей раскрывается жизнь в поздних стихах Заболоцкого, и поистине сократическая мудрость жёсткой солью переполняет их.
От игры — до величия, ибо, представляется, ради поздних стихов Николай Заболоцкий и выжил.
2
Время длилось — звякало и звенело, проносилось трамваями, наплывало новым бытом; время требовало ритмов, ранее неслыханных, и они зазвучали:
Ликует форвард на бегу.
Теперь ему какое дело!
Недаром согнуто в дугу
Его стремительное тело.
Как плащ, летит его душа,
Ключица стукается звонко
О перехват его плаща.
Всё не так: всё со сдвинутым полюсом, со смещённым центром тяжести, и вместе с этим — именно, и только так возможно передать наплывающую современность: когда даже ключица начинает стукаться звонко о перехват плаща…
Столбцы Заболоцкого подчёркнуто вертикальны, никакая горизонталь тут неуместна: они рвутся вверх: к солнцу новой жизни.
Или — к новому солнцу, которое непременно должно прорезать пространство, ибо старое обветшало.
…поскольку даже и болезнь становится инаковой: двадцатовековой:
Больной, свалившись на кровать,
Руки не может приподнять.
Вспотевший лоб прямоуголен —
Больной двенадцать суток болен.
Во сне он видит чьи-то рыла,
Тупые, плотные, как дуб.
Тут лошадь веки приоткрыла,
Квадратный выставила зуб.
Она грызет пустые склянки,
Склонившись, Библию читает,
Танцует, мочится в лоханки
И голосом жены больного утешает.
Крутой — даже крутейший взвар «Столбцов» Заболоцкого выплёскивается в реальность, и составы стихов пламенеют, полыхая, взрываются, и катятся по лестницам волшебными шарами, воспаряют к небесам, и разбрызгиваются бегом автомобилей: живут, тешась и играя, по-прежнему внедряя поэзию в пространство реальности, сильно противоречащей ей.
3
Вот голубь, античным размером разъятый на составные части; вот голубь, лежащий перед вами — поверженный мир, и каждая следующая строка волною накатывает на предыдущую…
Поэма «Птицы» запущена в античную высоту, и снабжена при этом механизмами, противоречащими дряхлению.
Ленты лет обвевают её ласково: её, такую трепетную, не воспринимаемую всерьёз, предельно, смертельно серьёзную, биологическую, каталогическую.
Опоясывающие миры её звуковой оснастки разворачиваются постепенно, вовлекая в себя всё больше подробностей: сейчас она застит мир — поэма!
Этого не происходит, конечно.
…фантасмагорическая, приглашающая к исследованию птиц, которых она живописует: поэма «Птицы»: грандиозно-не-поэтическое построение Заболоцкого.
Он вообще видел во многом подобно Циолковскому: земля — просто колыбель; в нотах и ритмах его поэм бушуют космическая турбулентность.
«Белые житницы» — как мистические ковчеги, и мужик, из «Торжества земледелия», как единица, должная превратиться в нечто большее.
В том числе и благодаря неистовству плодородия, его искусу и величию, его переполняющей данность силы.
Земледелие, как начальный этап космоса будущего.
Кривоговорение текстов, как основа грядущих, немыслимых ритмов.
Взрывы поэм Заболоцкого сотрясали державу русского стиха — а то, что реальность менялась не по предначертанному, связано скорее с изначальной алчностью и эгоизмом человека, чем с ошибками поэта.
4
Провидческое, всеобъёмное зрение поэта!
Не из снов, не из фантазий, но от подлинности ощущений идёт:
Мне вспоминается доныне,
Как с небольшой командой слуг.
Блуждая в северной пустыне,
Въезжал в Монголию Рубрук.
Фламандский монах-францисканец, путешественник, по заданию Людовика IX совершающий путешествие к монголам, ещё не знающий, что предстоит ему написать книгу, по значению сопоставимую с трудами Марко Поло.
Много невиданного сулит Рубруку его путь, много словесной роскоши развернётся в поэме…
О, начало путешествия будет слишком неблагоприятным, вызывающим воспоминания о тёплых покоях Людовика, отправившего сюда, где ни тропинки, ни дороги.
Пламенеющий путь Чингиса точно ударит в лицо мужественному Рубруку, обнажая суть Востока: захват…
Захват всего, прав сильнейший…
Впрочем, тут уже не Восток, тут какая-то космическая ошибка, ведь прав должен быть тот, кто более прав!
Навстречу гостю, в зной и в холод,
Громадой движущихся тел
Многоколесный ехал город
И всеми втулками скрипел.
Покатится живой город, замелькают кибитки, оживёт такое далёкое время, что и не представить его толком — если только тени его.
Многое вольётся в грандиозное словесное построение Заболоцкого: и неистовые, пасущие кобылиц монголки, и трудности переводы…
Катрены поэмы максимально лапидарны, их ведёт своя поэтическая логика, последовательность сияний, но… всё равно остаётся ощущение: поэт был рядом с путешественником, ибо он, поэт, современник всем, всем векам.
5
Шикарная, смертельная, пышная, коварная, великолепная игра обэриутов!
Язык, во многом определяющий человека, терпит любые эксперименты на бумаге — требуя порой в расплату живые судьбы.
Объединение реального искусства предпочитало ирреальность: иначе не отразить происходящие — зримо и исподволь, — процессы в обществе.
Грядущее безвестно: оно, накапливаясь, может обрушиться погребающей под собой лавиной; но пока…
О! пока щедрость «Столбцов» Заболоцкого плетётся из таких созвучий, что дух захватывает.
Мир должен быть обновлён, слово должно быть обновлено, метафора должна засиять: омыто, не так, как было раньше.
И в «Столбцах» всё это ликует и играет в избытке.
Хармс выращивал, кропотливо и терпеливо, зёрна абсурда, и всходы покачивались, отливая разными тонами, во многом опережая Франца Кафку, ничего не знавшего о русском эксперименте.
И фантазировал, закручивая алогичные образы, Введенский сочетал мысль и метафизику, усаживая на стул большой аул.
Как это? Хотелось спросить.
А так!
Коли электрон ведёт себя, как частица и волна, почему бы языковым электронам не брать с него пример?
Кванты языка, электроны речи, раблезианский карнавал оной… Следует культивировать абсурд, алогизм, гротеск — и действительность, подражая, увлекается игрой, превращая судьбы поэтов в гротеск, в кошмар, в абсурд…
…Николай Заболоцкий выжил — ради великолепной ясности поздних своих стихов, и грандиозной пирамиды переводов.
6
…нечто от бесконечного поиска Циолковского, от его прорывов в бездны фиалкового, снежно-белого, прошитого золотом, абсолютно счастливого космоса сквозит в поэзии Заболоцкой: чётко разделённой на раннюю и позднюю.
Не его вина, как известно…
Поздние стихи Заболоцкого перекликаются с полётом ракеты — в такие пределы, какие ещё не изучены мыслью, не охвачены чувством.
Но и ранние вьются космическим экспериментов языка: и вновь мерцает тень Циолковского, но и — Платонова, ибо кто, как не он, погружался в языковую запредельность речи?
Излом, изгиб, нарушение размера, неистовство метафор: ранний Заболоцкий.
Поздний — мерцание многозвёздного шатра.
И тот и другой стянуты в единство грандиозной личностью поэта.
7
Сколь внешний слом привычной жизни ломился в стихи раннего Заболоцкого абсурдом, взрывами узлов чего-то основного, столь поздний Заболоцкий, имевший право рекомендовать деревьям читать стихи Гесиода, прорастал, как листья в глубину, в космос бытия.
Внешнее и внутреннее всегда союзны, хотя не менее часто находятся в противоречии: порою смертельном.
Удары «Столбцов» точно пробивали атмосферу традиционности, предлагая виденье мира специфическое, шатающееся, словно пьяное, от своего безумия.
Или роскошного своего будущего.
…но будущее самого поэта оказалось кошмаром: репрессии, коснувшиеся его железным дыханием, могли и вовсе уничтожить носителя огромного дара.
Или — тот, чья воля выражается в непонятном напластование опыта, часто ужасного, именно так и устроил, для очистки грядущих стихов поэта от лишнего, внешнего, избыточного?
Чтобы зазвучали они космической силой «Лица коня», «Лесного озера», «Осени»?
Как знать…
Но из ранних ран росли и поздние стихи Заболоцкого, хотя иначе выстраивающие отношения с миром — и толкующие его.
…мчатся монголы, шатаются дома на колёсах, и так странно всё приехавшему издалека Рубруку, так сложно воспринять предложенное и переложить его словами…
Так сложно выстроить поэму, спускающуюся в бездну времени ради обогащения поэзии: и ощущение, будто Рубрук живёт сейчас, отменяя собою времена, преследует после чтения замечательного, ярко-красочного, причудливо ветвящегося повествования…
Космизм:
Во многом знании — немалая печаль,
Так говорил творец Экклезиаста.
Я вовсе не мудрец, но почему так часто
Мне жаль весь мир и человека жаль?
Золотые жилы всеобщности, далеки мы от которой, как прежде; тонкая гармония светового братства не зависит от сияния стихов; но без ощущения глобальной всеобщности бытия не будет поэзии, тем более такой значительной, как поэзия Заболоцкого.
8
«Читайте, деревья, стихи Гезиода…» столь же насыщено философским раствором мысли, сколь «Ивановы» ничтожны: со своим выходом на службу, с тем, как заполонили планету, и по словам Саши Чёрного: «А кругом от Ивановых/ Содрогается земля…»
Много в раннем Заболоцком того сгущения, которое предлагает новый быт и смена вех, но и проглядывающее сквозь всё это мещанистое, тороватое, пусто-наглое подвергается пудовому осмеянию…
Заболоцкий тяжёлый поэт: строки его необыкновенно весомы.
Заболоцкий поэт неба — все его травы и колбочки трав так влиты в сияющую синевой вертикаль, что странно, как люди не взлетают, держась за ниточки стихов Заболоцкого.
Поистине мир и велик и чудесен!
Есть лица — подобья ликующих песен.
Из этих, как солнце, сияющих нот
Составлена песня небесных высот.
Ах, как редко встречаются такие лица!
Обрести бы самому…
Лицо Заболоцкого было скорее похоже на портал, упомянутый в начале стихотворения; внешность условна…
Вертикали стихов Заболоцкого столь стремительны, что сам, читая, не заметишь, как окажешься в дальнем отсеке духовных небес…