Роман, продолжение. В переводе с датского Егора Фетисова
Опубликовано в журнале Новый Берег, номер 70, 2020
Перевод Егор Фетисов
ГЛАВА 3. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ
КОГДА Я СМОТРЮ НА САМУЮ КРУТУЮ ТАБЛИЧКУ в моей коллекции, слезы наворачиваются у меня на глаза. Я сфотографировал ее в Вене на Южном вокзале, когда мы с Анникой оказались в тех краях на длинных выходных. Мы поехали без детей. Этот знак был установлен на платформе, к которой прибывали переполненные поезда с беженцами из Сирии.
На разных языках, не ограничиваясь немецким и английским, сообщалось, что представители австрийских властей одеты в желтые жилетки и что паспорт нужно держать наготове. Дальше шел перечень действий, которые предстояло совершить. Список заканчивался предложением, одним махом отметавшим все поверхностное, оставляя единственное важное: ВЫ В БЕЗОПАСНОСТИ.
В этом ракурсе я рассматриваю и ситуацию, в которой оказался сам. А именно, на скользкой дорожке, на грани катастрофы, подвергнув риску личную жизнь и карьеру, да что там, подвергнув риску вообще все, что у меня есть, я вдруг начинаю чувствовать себя в безопасности: уже несколько недель от Ольги ни слуху, ни духу, и тень Торстена пока что не объявлялась.
Это приятное чувство, и я уже уверен, что жизнь опять вошла в привычное русло. Почему бы и нет? События же не обязаны развиваться по наихудшему из мыслимых сценариев.
Я нажимаю на иконку Спотифай внизу монитора и активирую подборку песен группы Love Shop, я составил ее пару дней назад. Это музыка, которая не пытается выдать себя за нечто большее, чем она есть, и я подумываю по этой причине, не подарить ли мне Аннике на день рождения два билета на их концерт. Один билет мне, один – ей. Она, правда, кажется, говорила, что такая музыка не в ее вкусе, но я убежден, что она изменит мнение, когда мы послушаем их выступление вживую. Она должна дать им шанс.
Анники нет дома. Час назад она прислала мне эсэмэску. Ей очень жаль, но придется задержаться на работе. Она вместе с коллегой отвечает за организацию предстоящей кафедральной поездки с ворк-шопами и совместным отдыхом. Я как-то забыл про эту поездку, но она запланирована, да.
Мне нужно в школу к Лерке на родительское собрание, написал я ей в ответ. Терпеть не могу родительские собрания, но в таких штуках приходится участвовать. Жизнь есть жизнь.
Начинает играть Однажды ночью наступит лето, а я тем временем опять внимательно разглядываю свои таблички, просматриваю архивные папки. Я классифицировал их по странам, в которых они мне попались, по типу информации, которую они сообщают, по форме, по историям, которые с ними связаны. Тесть сказал мне, что я филателист, только помешался на табличках. Трудно с ним не согласиться. Ихь бин филателист.
НАША ШКОЛА «ХЕДЕНХЕС» ПОЛУЧИЛА «ГЕНДЕРНЫЙ СЕРТИФИКАТ», это значит, преподаватели осознают, что не все девочки милые и послушные, а мальчики – хулиганы, сообщил нам директор, так, словно мы наконец от этого отделались и можем вздохнуть с облегчением. Я пью красное вино и слушаю Love Shop, чтобы переварить родительское собрание.
Розетки с дополнительной дыркой и вилки с дополнительной «штукой», первые еще называют женскими, а вторые мужскими. Такие в Швеции не купишь. Я убежден, что в каждом человеке скрываются еще несколько человеческих особей, но меня совсем не утешает мысль, что наш пол полностью сидит у нас в башке. Как-то это немного скучновато на мой вкус.
Я слышу, как внизу открывается дверь. Пришла Анника. Часы тоже не стояли на месте, уже полдевятого, но, может, мы еще успеем посмотреть пару эпизодов из сериала «Оранжевый – хит сезона», перед тем как идти спать. Я бы не прочь выпить еще красного вина и, как вариант, послушать, что она думает о вилках и розетках с дополнительными штуками и дырками.
НА ДВОРЕ ЛЕТО, СОЛНЦЕ И ВОСКРЕСЕНЬЕ.
Я устроился за столиком в нашем саду с сегодняшним номером «Политикена» и чашкой кофе. Анника ходит по участку и что-то приводит в порядок. Сад должен выглядеть великолепно, потому что Анника решила отмечать свой день рождения у нас дома. Тут, в приватной обстановке, будет гораздо уютнее. Я спросил, уж не думает ли она праздновать в нашем маленьком садике? Она думала именно так. Ты же сам был не в восторге от Монса, ответила она.
В газете прекрасная статья на целый разворот обо мне и моем исследовании. С утра пораньше я съездил в Копенгаген, чтобы купить номер. Анника и дети не захотели составить мне компанию, хотя, в общем-то, и бог с ними. Я подумываю, не вырезать ли мне свой портрет и не повесить ли в рамке у себя в кабинете.
В статье есть несколько небольших неточностей, но не станем придираться. Зато снимок хороший. Фотограф хотел снять меня стоящим на фоне книжной полки в гостиной. Я сначала был против, мне казалось, что это очень примитивная задумка. Просто ради того, чтобы на фото все выглядело, как будто я прочел кучу книг? спросил я. Но в интервью как раз говорится о вашем демографическом исследовании, где вы описываете, что люди привыкли читать, ответил он, и, к счастью, меня убедил этот аргумент. На полке у кого-нибудь, живущего в Нёрребро, стоят совсем другие книги, чем на какой-нибудь полке в районе Эстербро, и если мы мельком глянем на корешки на моей собственной полке…
Анника машет мне, и я машу ей в ответ. Делаю пару глотков кофе. Он уже остыл. Она держит ладонь козырьком, чтобы солнце не било в глаза. Они у нее серого цвета, хотя мы сошлись на том, что называем их зелеными. Она совсем не такая, как Ольга. Груди у нее больше, что есть, то есть, но, говоря по правде, они немного грузноваты, этакие груши. Она ни словом не обмолвилась о том, почему вчера вернулась домой так поздно, а я не захотел спрашивать. На то наверняка были весомые причины, и ни к чему постоянно ходить друг за другом хвостом и контролировать каждый шаг друг друга. В нормальном браке это излишне.
Анника опять начинает что-то рыть своей лопаткой. Стоя на коленях и выставив попу в небо. Не начинает ли она вся превращаться в грушу? Ведь, по сути, как раз это произошло с ее подружками, этими старыми девами, которые не отличишь от герани. Скоро они все притащатся на день рождения, и у нас будет полный сад груш, хотя мы и не ожидали здесь ничего, кроме айвы.
Невероятно, куда способно забрести воображение, если дать ему волю. Откуда у меня все эти внезапные мысли? Я люблю Аннику. Ее замечательный зад и тяжелые груди. В кого я превратился, что я за человек теперь? А все эта история с Ольгой, я так пока и не изжил ее. Может, лучше признаться Аннике, рассказать о моей небольшой интрижке, а вдруг поможет? Просто, чтобы устранить сбой в системе.
С другой стороны, навряд ли такое признание осчастливит меня или ее. Скоро уже двенадцать лет, как мы вместе. Мы довольно рано пришли к согласию в том, что означает измена, и всегда были едины в этом пункте. Это недопустимо. Ну да, пару раз случались ошибки с моей стороны, но это было в самом начале наших отношений, еще до того, как у нас родились девочки, так что это не в счет, а мою жизнь до встречи с Анникой мы по вполне понятным причинам можем не рассматривать.
Я СТОЮ В ВЕСТИБЮЛЕ РЯДОМ С ЛЕСТНИЦЕЙ, ВЕДУЩЕЙ В ПОДВАЛ, и жду Малин. Нужно притащить снизу два последних складных столика. Вечеринка только в следующую пятницу, но, по мнению Малин, важно уже сейчас быстро прикинуть, как у нас обстоят дела со столами и стульями. Для начала планируется сложить их помещении факультетского клуба. Мне пришла в голову мысль, что неплохо бы одолжить столы и идущие с ними в комплекте стулья на день рождения Анники, тогда не придется их покупать. Останется только раздобыть где-нибудь шатер для вечеринок на открытом воздухе.
Дождь льет как из ведра. На улице перебежками перемещаются студенты и преподаватели. Говоря по правде, наши это заслужили, потому что там, напротив, на другой стороне Профессорской площади, теологи и философы оснастили свои аудитории самым современным инвентарем, какой только можно себе представить. А у нас на факультете мы вынуждены довольствоваться тем, что было в моде прошлой зимой.
Куда она запропастилась, эта Малин? Может, решила, что мы здесь уже закончили? Почти всю вторую половину дня она распоряжалась всем и всеми. Появлялась везде со своим длинным списком, ставила галочки и что-то отмечала, чтобы мы ничего не забыли. Просто невыносимо.
И тут я вздрагиваю. Ольга! Она, видимо, только что зашла с центрального входа. Стоит посреди холла в длинном дождевике. С того дня, как я видел ее в последний раз, она отрастила волосы. Хотя, может, просто сменила прическу. Она замечает меня. Секунду колеблется, а потом, судя по всему, принимает решение. И направляется ко мне.
Говорит «привет» и, прежде чем я успеваю что-то ответить, извиняется, что надолго пропала. Это из-за мамы, она заболела, говорит Ольга, но я не уверен, что это правда. Большую часть своей взрослой жизни я по работе имел дело с молодежью и знаю, что молодым людям свойственны импульсивность и беспечность, а с правдой они зачастую обходятся довольно небрежно. Она спрашивает, упущен ли в ее случае шанс безвозвратно, и я слышу свой голос, говорящий, что она, конечно, потрудилась, чтобы его угробить, но он все еще жив.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает она.
Высматриваю Малин. Где ее черти носят? Я объясняю, что вообще-то мы с коллегой собирались принести из подвала столы для вечеринки преподавателей, но, честно говоря, не пойму, где она зависла. – У меня же не четыре руки, говорю я.
Произнеся эти слова, я сам не сразу осознаю, какую дверку я, сам того не ведая, приоткрыл. И точно, так и есть, Ольга отвечает: могу тебе помочь, не проблема.
Я улыбаюсь и напоминаю себе, что я уже взрослый мальчик, который способен сказать «нет» тогда, когда это необходимо.
Я ЧУВСТВУЮ ЛЕГКУЮ ВОЛНУ ТЕПЛА ВНИЗУ ЖИВОТА, пока мы спускаемся по ступеням, обитым линолеумом. Ольга на три ступеньки впереди меня, и я замечаю, что ее волосы у корней немного светлее. Так обычно выглядят волосы у женщин, которые красят их дома, за кухонным столом в своей небольшой квартирке. Образ девочки-подростка дополняют синие джинсы и энергичные ножки, обутые в белые кеды.
– Нам куда? – спрашивает она, когда мы оказываемся в подвале и в нем автоматически включается свет. Мы смотрим вглубь широкого коридора, стены которого выложены из красного кирпича. По обе стороны видны тяжелые металлические двери.
Я говорю, что нам в самый конец. Окей, отвечает она. Идем? спрашиваю я. Почему нет, отвечает она с такой интонацией, как будто мы путешествуем по дикой Африке.
В одном месте студенты еще когда-то в стародавние времена расписали стену, она останавливается напротив. Сюжеты рисунков позаимствованы из истории литературы, из разных классических произведений. Для меня всегда оставалось загадкой, почему они решили сделать это именно здесь, в этом всеми забытом углу, ведь тут никто не увидит их творение. Я делюсь с ней этой мыслью. Потом говорю: – Все-таки это, как ни крути, ветряные мельницы из «Дон Кихота», загробный мир Данте и циклоп из «Одиссеи».
Я вижу, что она меня не слушает и идет дальше, не дождавшись, пока я закончу фразу. Она похожа на ребенка, внимание которого легко отвлечь чем-то новым. Я не имею ничего против.
– А здесь что? – спрашивает она, когда мы проходим мимо двери, которая, в отличие от остальных, серых, выкрашена темно-синей краской. «Соблюдайте тишину» значится на несколько криво висящей табличке рядом с дверью. Я объясняю, что это молельная комната, которую факультет оборудовал здесь несколько лет назад для сотрудников-мусульман. Им же нужно молиться сколько-то раз в день. Ольга спрашивает, нельзя ли заглянуть внутрь. Пожалуйста, говорю я. Я не вижу причин, по которым стоило бы это запретить.
Когда я подношу свой электронный ключ к черной кнопке на ручке двери, раздается короткий негромкий шшк.
Дверь на удивление тяжелая, дело в том, что помещения здесь, в подвале, проектировали как убежища. Видимо, еще в те далекие годы, когда Советский Союз, из которого, собственно, Ольга родом, представлял собой серьезную угрозу.
Она заходит первой. Свет в комнате неяркий, потому что все освещение, проведенное по стенам справа и слева, в их средней части, убрано за стенные панели. У дальней стены стоит низкий, зеленый диван. Над ним – небольшое зеркало. На полу листок бумаги с нарисованной стрелкой, указывающей в направлении Мекки.
Ольга стоит ко мне спиной и осматривается по сторонам, такая невероятно юная и любопытная. Мне видно ее лицо в зеркало. Она совершенно не подозревает о том, что ее ждет, а я уже закрываю тяжелую дверь за нашими спинами. Такое впечатление, что она этого не замечает. Мы в джунглях, в самой непролазной чаще.
Она говорит, обращаясь большей частью к себе самой, что это очень мило со стороны университета – отдать такое помещение для нужд верующих.
В этом я с ней согласен. И, пока я с ней соглашаюсь, моя рука прокрадывается под ее длинный плащ и осторожной сжимает одну из грудей. Без преуменьшения можно сказать, что та умещается в ладони полностью.
Она никак не реагирует. Ее руки опущены, она позволяет мне делать с ее маленькой грудкой, что я хочу. Мы оба словно находимся в трансе. Я целую ее в шею. От нее пахнет так же, как в первый раз, когда я ласкал ее у себя в кабинете. Хотя она стоит совершенно неподвижно, я чувствую, как жизнь бурлит в ней. Ее сердце бешено колотится под моими ладонями, теперь уже и вторая рука проникла под плащ. В ее глазах появилось выражение расслабленности, как будто ее вдруг сморило и потянуло в сон. Я начинаю расстегивать на ней джинсы. Обнажается живот, совсем плоский, белая кожа русской девушки. Голубые трусики с крошечным бантиком сбоку.
Внезапно она берет инициативу в свои руки, как будто я делаю все слишком медленно. Она берется за трусики и джинсы двумя пальцами с каждого бока и одним протяжным движением стаскивает их, вот так просто, потому что они такие, эти молодые девчонки, всегда готовы к сексу. В их вселенной он незначительная величина, так что моя задача просто не отставать.
Входя в нее, я ловлю себя на мысли, что ведь и правда не зря говорят: вилка и розетка, дырка и штука, как бы там кто ни возражал по этому поводу. И что будем надеяться, я не столкнусь там, внутри, с кучей русских болезней.
Я ПРЕКРАСНО БЫЛ В КУРСЕ ТОГО, ЧТО ОНА МОЛОДА, И ВСЕ ЖЕ: год рождения 1994. Такого я не ожидал. Она еще даже не появилась на свет из чрева мамы, когда я познакомился с Анникой.
Битый час я подробно разнюхивал подробности, изучая профиль Ольги на фейсбуке. Почему нет? Обнаруживаю, что она не раз подрабатывала по мелочи моделью в Санкт-Петербурге, немного занималась джазовым балетом. В одном из последних постов она пишет, что без ума от Серена Кьеркегора и Копенгагена. Я воображаю себе, что за этой фразой кроется кое-что еще. Хотя если ей хочется узнать побольше о Дании, то я с радостью буду тем человеком, который ей в этом поможет.
В одном из ее альбомов с фотографиями за последнее лето она почти на всех снимках вместе с Торстеном. Она практически висит у него на шее. Висит у него на шее на борту яхты, которая наверняка принадлежит его папе. Висит у него на шее в винном ресторанчике, где они пьют шампанское, и даже на пляже, где он пытается играть с приятелями в волейбол. Да, в общем, она висит у него на шее, потому что Торстен маленький вонючий пижон.
ГЛАВА 4. ДЕФИБРИЛЛЯТОРЫ
– ПРИВЕТ! – ГОВОРИТ ОЛЬГА совершенно обыденным тоном. – Привет! – отвечаю я вполголоса.
Дверь в кабинет Давида открыта, и я знаю, что наш вечный гандболист сидит там у себя и прислушивается ко всему, к чему только возможно. Думаю, он заметил, что она не первый раз приходит ко мне. Третий только на этой неделе.
– Сейчас не самое подходящее время, – говорю я уже громче, в надежде, что Давид услышит. – Я еще не дочитал план вашей работы, в котором вы формулируете поставленную вами задачу.
Она понимающе улыбается, тихонько проскальзывает в мой кабинет и закрывает за собой дверь. Она ослепительно хороша. Этого у нее не отнимешь. Выступающие скулы, темные волосы, не говорю уже про длинные ноги. Они мне особенно нравятся. Да, есть что-то немного жесткое и доминирующее в ее ауре, но разве это не свойственно всем русским?
– Нам нельзя здесь встречаться, – говорю я. – А как насчет того помещения, где мы брали столы? – спрашивает она. – Да, это, конечно, вариант, – отвечаю я. – Тогда через пять минут?
Я киваю. Она исчезает, ее глаза сияют.
Без спешки и суеты поворачиваюсь к монитору компьютера и сохраняю файл, с которым работаю. Серия лекций для Народного университета и Северного общества, в которых я предполагаю в популярно-развлекательном стиле продемонстрировать, какие базовые ингредиенты входят в состав датского менталитета. Пока что я остановился на том, что написал про поражение от Пруссии в 1864 году, про университетское движение и про садоводства в черте города. Теперь я собираюсь перейти к датскому дизайну и его стилям. Арне Якобсен, Вегнер и прочие. Должно получиться недурно.
Я встаю из-за стола и выхожу в коридор, но вместо того, чтобы поспешить вниз, заглядываю к Давиду сказать привет. Мы обмениваемся парой ни к чему не обязывающих реплик про гандбол. Он рассказывает, что подумывает выучиться на арбитра. В сентябре как раз будет такой курс. Точнее, если хорошенько подумать, то в октябре, он уверен, что это хороший вариант для него.
– Ну тогда удачи и спасибо за приятную беседу, – говорю я и направляюсь в подвал. Делаю вид, что не просто гуляю, а хочу, например, принести чашку кофе в преподавательскую. Кроме того, я же могу идти на какое-нибудь собрание. Никогда не знаешь, какая у человека цель. Внезапно я замечаю всю нарочитость своих движений, они настолько нарочиты, что это может привлечь внимание остальных.
Все потому, что у меня интрижка на стороне. Да, именно так, дружок. У тебя интрижка.
Конечно, это ужасно, но в этом есть и, как бы поточнее выразиться, что-то, что замечательным образом делает тебя живее, чем ты был, и весь твой организм охватывает непривычное напряжение. Как будто ты снова стал молодым бычком. Не думал, что это еще живо во мне. Но оказывается, еще живо.
– ТЫ, НАВЕРНОЕ, ОЧЕНЬ УВЛЕЧЕН ТАБЛИЧКАМИ, – ГОВОРИТ ОЛЬГА.
– Да, я очень увлечен табличками, – отвечаю я. Мы сидим в самой дальней части пирса в Хабо Льюнге. Он уходит далеко в море, потому что здесь чертовски мелко. Дания напротив нас на противоположном берегу Эресунна. Я немного различаю дымовые трубы и несколько высоких зданий. Возможно, одно из них – Королевская больница. Обе моих дочки родились там, пока мы еще жили в Копенгагене.
– Где ты нашел эту? – спрашивает Ольга, имея в виду самую ужасную табличку в моей коллекции. Она спрашивает, что эта табличка значит, и я вижу, что ее интерес и правда смахивает на искренний.
Я объясняю, что в те времена, когда я еще учился в университете, я каждый день проезжал на велосипеде по бульвару Андерсена, и дальше через мост, на Амагер, где поворачивал направо к гостинице «Рэдиссон САС», и вот там, немного в стороне от дороги, слегка не доезжая до здания КУА, в котором я учился, стоял старый дом.
– КУА? – переспрашивает Ольга.
– Да. Копенгагенский университет Амагер.
На ней желтое льняное платье, лифчик она не надела. Она знает, как ее груди на меня воздействуют. Сейчас мы лучше изучили друг друга, и она дает мне полюбоваться тем, чем мне хочется.
Я вижу, что она ждет продолжения истории. И я рассказываю дальше.
Это был красивый дом, построенный из лучших материалов, его переделали в двухэтажное общежитие. Мне кажется, там жили в общей сложности восемь студентов, говорю я ей. Но, вообще-то, к делу это не относится. Возле дома был палисадник, обнесенный оградой, и на калитке, сделанной из мягкой стали, висела табличка, на которой было написано: калитку всегда держать закрытой.
Ее икры и лодыжки покрылись гусиной кожей. Настоящее лето все-таки еще не началось, хотя немцы за нашими спинами уже расположились на площадке для кемпинга.
Ей хочется знать, что, по моему мнению, было такого ужасного в этой табличке. – Ну как, – говорю я, – ведь молодые люди, чья жизнь протекала там и была привязана к этому дому, вынуждены были изо дня в день сталкиваться с ней, с этим напоминанием, вызывавшим исключительно негативные эмоции, все равно, возвращались они домой или отправлялись куда-то.
– Но ведь если бы они восприняли надпись на табличке буквально, – задумчиво произносит она, – они же в принципе не смогли бы ничего. Ни войти, ни выйти.
– Да, интересно подмечено, – отвечаю я.
МЫ ПОУЖИНАЛИ С РОДИТЕЛЯМИ АННИКИ В «ГРАНД ОТЕЛЕ» и стоим в фойе, ждем, пока теще принесут ее огромный черный плащ, который она сдала на хранение. Еда была превосходная, четыре блюда с подобранными к ним сортами вин. Это тесть всех нас пригласил. Хотел отпраздновать вместе, чтобы как-то потратить свою чиновничью пенсию.
Это был щедрый жест, ничего не скажешь, мы вчетвером наели почти на две тысячи триста крон, и все-таки я готов утверждать, что был слегка разочарован. Конечно, кому – суп жидкий, а кому – жемчуг мелкий, но с таким-то жемчугом, как у него – у него было, кажется, миллиона два – он мог бы организовать нам супчик и погуще.
Я предложил Аннике осторожно прозондировать почву на предмет того, не возьмет ли он на себя часть расходов по открытому гаражу, который мы решили построить. Я сказал, что для начала мы могли бы назвать это «взять в долг». Но она не особо загорелась моей идеей.
– Я просто подумал, что ты могла бы хотя бы спросить, – сказал я. – Все равно нам рано или поздно придется где-то раздобывать эту сумму, а ты у папы как никак единственная дочь, братьев-сестер у тебя нет. Не думаю, что это для него проблематично.
Она согласилась подумать.
Мы вышли из ресторана и стоим на ступеньках, готовые попрощаться друг с другом, и тут кривая моего настроения начинает резко идти вниз. А именно – я замечаю Ольгу. И она не одна. Она идет в компании Торстена, они о чем-то задушевно и довольно эмоционально разговаривают. У меня такое впечатление, что они идут со стороны станции. То есть, иными словами, они куда-то ездили вместе на поезде, а это уже слишком.
«ДА, ПОЧЕМУ БЫ НЕ ВСТРЕТИТЬСЯ», – отвечаю я, возможно, слишком уж лаконично. Это Ольга. Прислала мне смс-ку. Хочет увидеться. Чем раньше, тем лучше. Она хочет обсудить со мной что-то важное.
Вообще-то мне срочно нужно дописать доклад для Северного общества. В Дании ты как на ладони, так звучит название моей презентации, которую я сейчас делаю в PowerPoint. Я как раз рассматривал карту Дании, на которой наша маленькая страна изображена со всей той водой, которой мы окружены. Мы нация мореплавателей, пишу я, но тут же вычеркиваю написанное, потому что одна из задач – не заплутать во второстепенных деталях и не растекаться мыслью по древу.
Итак: в Дании ты как на ладони. 1) Где бы ты ни был, до побережья тебе не больше 45 км, и 2) у нас больше нет больших лесов, где ты мог бы укрыться. Куда бы ты ни забрел, рано или поздно натолкнешься на школьников с бутербродами, под предводительством учителя, или на хозяина собаки, который пришел сюда… – ну разумеется, погулять с собакой. Да, и кстати, как насчет животных: дикой природы? О ней ты можешь забыть. Нет у нас ни медведей, ни китов. Несколько лет назад был лось, да и тот заплыл к нам из Швеции. Пожалуй, и все. Воробьи имеются, белки и ежики, вот и весь перечень.
Интересно, каким зверем была бы Ольга, если бы была зверем?
«ЧТО-ТО С НЕЙ НЕ ТАК», – думаю я, открывая тяжелую, синюю дверь. И, когда она заходит внутрь и поворачивается ко мне, я вижу, что не ошибся.
Она чем-то опечалена. Да, такой у нее вид. Но я не совсем понимаю, с чего взяться этой опечаленности, ведь она всего пару дней назад шла по улице с Торстеном чуть ли не в припрыжку.
– Как твои дела? – спрашиваю я. Она качает головой и садится на диван. Говорит, что у ее мамы совсем плохо со здоровьем. Я спрашиваю, не ездила ли она на днях на поезде. Просто хотелось бы знать. Она смотрит на меня растерянно. Говорит, что не совсем понимает, что я имею в виду. Я говорю, что видел ее на днях около станции. Добавляю, что она была с Торстеном, если я, конечно, не ошибаюсь. Она улыбается и вытирает слезу. Объясняет, что это произошло только потому, что они оба входят в состав комитета, организующего фестиваль в Мальме. Они занимаются этим уже довольно долгое время, и ей кажется, что нельзя отказаться сейчас, когда до фестиваля осталось всего два месяца. Остальные рассчитывают на меня, говорит она. В каком-то смысле я тебя хорошо понимаю, отвечаю я, но и знать, кто на чьей стороне, тоже очень важно, чтобы можно было выбрать в случае необходимости. Выбор – важная штука.
Она со мной согласна. Еще она говорит, что на самом деле не так уж он и важен, этот фестиваль. Все равно он стал слишком коммерческим. Теперь моя очередь соглашаться. Я сам был на нем пару раз с Анникой и детьми. Организаторы никак не могут определиться, ради чего они его проводят. Там и надувные игровые площадки для детей, и музыка для молодежи на центральной площади, и дегустации для людей постарше. Но что касается, собственно, самобытности, ее придется долго искать. Ольга улыбается и говорит, что она в любом случае думала выйти из комитета в середине августа, когда все закончится, поэтому с тем же успехом она может сделать это и сейчас. Я говорю, что не нужно делать этого из-за меня, но я прекрасно ее понимаю.
Я подхожу к дивану и останавливаюсь прямо перед ней. Она вопросительно на меня смотрит. Я собираю ее длинные черные волосы на затылке. Слегка тяну за них. Она отвечает на мой поцелуй, когда я наклоняюсь к ней и наши губы встречаются, но у меня тут же возникает ощущение, что она не совсем отдается поцелую, я не чувствую в ней желания. Но мы все равно можем заняться этим, раз уж мы тут. Наверное, она думает так же. Во всяком случае, она откидывается на спинку, когда я осторожно опрокидываю ее на спину, и приподнимает попку, чтобы я мог стянуть с нее трусики.
Это восхитительно – смотреть на нее ниже пояса, и, хотя она поначалу отворачивает лицо и глядит в стену, но позволяет моим пальцам делать свое дело, и мне довольно быстро удается сдвинуть все с мертвой точки.
ЧТО-ТО БЫЛО НЕ ТАК ТАМ, В ПОДВАЛЕ, я прекрасно это осознаю. Я проезжаю на метро станцию Неррепорт, еду читать первую лекцию из моей серии про то, что свойственно датчанам и объединяет их, но мне трудно сконцентрироваться. Что Ольга все-таки такого сказала мне, не произнеся этого вслух?
Когда цель нашей встречи была достигнута, она легла на диван, не одеваясь и поджав под себя ноги. Мне показалось это странным. Она сказала, что мама тяжело больна. Все очень серьезно. Рак легких. И заплакала. Я сказал ей, что мне очень жаль. По крайней мере, она надеется, что сможет съездить на родину и проведать ее, сказала она, пока еще не поздно, но у нее нет на это денег.
Двери закрываются. Амагербро. В проходе, высунув язык, сидит собака коричневого окраса и смотрит на меня. Мне выходить только во Фредериксберге. Разве разрешено возить собак в метро? Хозяин собаки – пожилой мужчина в спортивном костюме для пробежек, с повязкой на голове. Они, наверное, возвращаются из какого-нибудь Амагер Феллед или Фемёрен, где на пару активно занимались моционом.
Я игнорирую собаку и опускаю взгляд в свои записи. Было бы замечательно, если бы я смог рассказать все, не заглядывая в записи. Такой дополнительный плюсик. Швеция – это современное индустриальное общество, тогда как Дания в большей степени, как бы это сказать, представляет собой родину ностальгии и традиций. Кошусь в свои бумажки: шнапс Гаммель Данск, игра Матадор, парк развлечений Тиволи, фильм «Отец четверых в снегах». Еще я читаю, что Дания – страна преимущественно сельскохозяйственная, так у меня написано, но я в этом не совсем уверен, хотя, согласно данным Датского статистического управления, поросят в Дании больше, чем людей.
Ну да, свиней хватает, а ты сам разве слегка не старый поросенок? Во что ты, собственно, влез, сам толком этого не замечая, поскольку добрые советы нынче дороги, нет, не так: добрые советы нынче бесценны. Что Ольга пыталась тебе сказать? Насколько велика вероятность того, что она таки ожидает от тебя денег на билет в Россию и обратно? Не на это ли она намекала? Не с шантажом ли мы тут имеем дело? А если с ним? Да, видимо, с ним. Она хочет твои деньги. Твои кровные, заработанные кровью и потом деньги, которые у тебя отложены на черный день.
– НЕПРИЯТНЫЙ РАЗГОВОР, ЛУЧШЕ БЫ ЕГО НЕ БЫЛО, – говорит Бритта и смотрит мне прямо в глаза. «Да, по правде говоря, и я того же мнения», – думаю я.
Дело оказывается в Малин. Вечеринка через два дня, и она прозрачно намекнула на то, что все взвалили на нее одну. Она сказала Бритте, что никто не оказал ей той помощи, на которую логично было бы рассчитывать. Например, ей пришлось просить дежурного, чтобы тот спустился с ней в подвал и помог принести оставшиеся столы, и ей кажется, она не заслужила подобного отношения. И Бритте тоже так кажется.
Я говорю, что мне очень жаль и я тут виноват на все сто. Мне кажется, неправильно произносить фразу про то, что это больше не повторится, поскольку к ней я уже прибегал.
– Ну и что нам со всем этим делать? – спрашивает Бритта, бросая на меня взгляд из-за больших очков, который ясно дает понять, что она полностью доверяет Малин, тогда как мою способность внести свою лепту в общее дело пора подвергнуть сомнению.
– Да, что нам с этим делать? – начинаю я, но останавливаюсь на середине фразы.
Она ждет, но я, честно говоря, понятия не имею, что ответить, потому что прекрасно понимаю: я уже проиграл. На самом деле, у меня никогда не было ни единого шанса. Я в курсе, что они близкие подруги и время от времени ездят вместе отдыхать в Истад Сальтшёбад, где они в компании других теток погружают свои грушевидные тела в разнообразные спа и джакузи. И мне туда, естественно, путь заказан.
Я собираюсь с мыслями и говорю, что не вижу другого выхода, кроме как дополнительно подналечь и помочь с организацией хотя бы сейчас, в последние дни.
– Спасибо, что зашли, – говорит Бритта и предлагает мне добровольно примкнуть к тем, кто вызвался навести порядок после вечеринки.
– Был рад, – отвечаю я и встаю.
Она бесцеремонно разглядывает меня, как какое-нибудь насекомое, пока я иду к двери.
НУ-С, ЧТО У НАС ЗДЕСЬ? Новый мейл от Ольги. Пишет, что чувствует себя очень несчастной и совершенно не в состоянии продолжать работать над темой. Она примет окончательное решение в начале осени, но пока что дела обстоят вот так. В письме масса разных смайликов. Несколько я вообще не могу идентифицировать.
Это сбивает с толку, и я не уверен, что понял смысл ее послания, поэтому просто бездумно пялюсь в монитор компьютера.
Я сижу так достаточно долго, и свет в кабинете гаснет, потому что если сидеть, не шевелясь, спрятанные в помещении датчики начинают думать, что ты – вещь и свет тебе ни к чему.
– КТО ТАКОЙ ХЕНРИК? – спрашиваю я. Дисплей телефона Анники, лежащего рядом с раковиной, только что засветился, потому что ей пришла смс-ка. Она от некоего Хенрика, и я невольно прочитываю ее, пока чищу зубы. Тогда увидимся в семь?
Я стою к Аннике спиной, она сидит на унитазе и писает. Потом подтирается бумагой, спускает воду. Подходит ко мне, встает рядом и смотрится в зеркало. Проверяет, не сбилась ли прическа.
– Мы вместе работаем, – говорит она, – и он тоже будет там сегодня вечером, если тебе интересно.
Ну да, мне интересно.
Анника брызгает туалетной водой на запястья, и проводит ими под ушами.
– Ладно, – говорю я и полощу рот. – И куда вы идете ужинать?
– В «Глориас», – отвечает она немного поспешно.
– Но это разве не спорт-бар?
– Вроде.
Она направляется в спальню. Я иду за ней.
– И сколько вас идет туда?
Она пожимает плечами.
– Ты не против, если я тоже подойду, чуть попозже? – говорю я.
Она открывает шкаф и оценивающе смотрит, что бы выбрать. Проводит рукой, раздвигая висящую одежду.
– Совсем не обязательно.
– Да, но мне не трудно.
– Я все равно собираюсь уйти пораньше, – отвечает она.
Типичная Анника. Как же – ведь у меня вечеринка на факультете, и мне очевидна ее отработанная уже схема. Раз у меня планы, то и у нее немедленно появляется чем заняться.
Это значит, что за детьми опять присмотрят ее родители. Мне кажется, она могла бы посидеть дома и создать девочкам уютную пятничную атмосферу, но об этом и речи нет. Когда она успела стать такой?
– Что-то случилось? – спрашивает она.
Да нет, с чего ты взяла.
Я ЗАМЕЧАЮ, ЧТО ФАКУЛЬТЕТСКИЙ ХОР ГОТОВИТСЯ ПОДНЯТЬСЯ НА СЦЕНУ, потому что непременная игра в вопросы и ответы позади, и Бритта уже произнесла свою речь а-ля «Лето стучится в двери», так что настал черед хора. Ведь в Швеции мы очень любим Бельмана и Таубе, но я, пожалуй, пас. Мне нужно немного подышать воздухом, а то я уже выпил порядочно белого и красного. Я как раз и заведовал билетиками, по которым наливали вино, пожалуйста, каждому по два, ну и несколько бонусных себе любимому в качестве благодарности за прекрасно организованный процесс.
Но выпивка не помогла. Все вокруг продолжает скрипеть, как несмазанное колесо, пока я стою на берегу пруда, откуда открывается вид на университетскую библиотеку. Утки, ковыляющие вдоль воды, скрипят, велосипеды в штативах скрипят, и облака, набегающие на небо, да, они скрипят тоже.
И все же в голову приходят мысли о том, как это невероятно. В нашей библиотеке хранятся все скандинавские книги, выходившие с незапамятных времен по 1950-й год. Притом если я говорю все, я имею в виду буквально все, и при мысли обо всех этих замечательных книгах в большом здании библиотеки, на тебя и на все, что тебя окружает, снисходит что-то вроде покоя. Так расслабься же немного! Почему нужно непременно воспринимать все с такой кислой миной? Тебя ожидает долгое лето в компании Анники и дочек. Болгария, все включено. Все будет в порядке.
В кармане вибрирует мобильник. Я вытаскиваю его. Звонит Ольга. Спрашивает, можем ли мы увидеться. Вопрос срочный, так она это формулирует. Я уже собираюсь написать ей, что ничего не выйдет, к сожалению, поскольку у нас сейчас, как ей прекрасно известно, ежегодная вечеринка по поводу летних каникул. Прежде чем я успеваю нажать «отправить», до меня доходит, что этот звонок – тоже несмазанное колесо, которое катится совсем не туда, куда я подумал, потому что ее симпатичное личико всплывает сегодня вечером как раз таки потому, что она в курсе: я на преподавательской вечеринке. Это так мило с ее стороны, очень мило, и я стираю написанное и отвечаю, что пусть подъезжает, мы разберемся с ее вопросом. Встретимся у заднего входа. И сделай так, чтобы тебя видело поменьше народа.
Я едва успеваю вернуться в зал и взять еще бокал красного вина, как от Ольги приходит новое сообщение: Ты не шутишь? Я здесь совсем рядом. Видит Бог, и не думал шутить, ибо опять в голову приходит мысль: почему нужно быть такими кисло-унылыми? Вон как Малин, которая сидит за одним из длинных столов, они с дежурным на пару таскали и ставили их, и у нее теперь такое лицо, как будто она съела лимон. Я бодро и весело поднимаю бокал в ее направлении, но она отворачивается. Так что я выпиваю вино, добро пожаловать все красное, а тебя, Малин, в задницу. Подняв себе таким образом настроение, я иду к Ольге.
Праздник только начинается.