Очерк
Опубликовано в журнале Зарубежные записки, номер 21, 2013
Городок провинциальный, летняя жара, конец девятнадцатого века. Юноша
по имени Сугата Сансиро,
студент — первогодок школы джиу-джицу, отправляется
вместе с коллегами по учебе убивать в темном переулке своего
идейного противника — основоположника борьбы дзюдо, приговоренного джиу-джицистами к высшей мере наказания
за попытку расколоть единую школу восточных единоборств. Звероподобные
однокашники Сугаты атакуют благородного дзюдоиста —
роль его исполнил великий Тосиро Мифунэ
— по до боли знакомой нам схеме: десять на одного и, вы
не поверите, терпят жестокое поражение. Потрясенный изяществом подсечек
и подхватов в исполнении Мифунэ, Сугата раскаивается в своих джиу-джицких
мировоззренческих заблуждениях, уходит к новому учителю и становится
вскоре самым великим, непревзойденным… словом — ГЕНИЕМ ДЗЮДО. Именно так
назывался в советском прокате этот потрясающий фильм.
Постепенно мы, зрители, понимали: дзюдо и только дзюдо олицетворяет
подлинную духовность спортивного единоборства, победу разума над грубой силой.
Все прочие школы — от лукавого, обречены на поражение. Здесь фильм
сбивался с ритма, следовали невольные повторы — гений дзюдо в который
раз сокрушал ортодоксов от всяких там джиу-джитсу.
Вот тут-то к Сугате и явились эти двое.
Первый был вполне традиционным киношным негодяем. Зато второй — сальные волосы
до плеч, застывший взгляд убийцы — вмиг заставил нас похолодеть
в тревоге за Сансиро, этого по-юношески
наивного Павку Корчагина восточных единоборств.
Предчувствия не обманули. Волосатый дегенерат,
ухмыльнувшись, разбежался босыми ногами по вертикальной стене,
с визгом подлетел в воздух, пробил пяткой дыру в потолке
спортсооружения, и с той же мерзкой ухмылкой приземлился рядом
с гением дзюдо.
— Тебе знакома наша школы борьбы? — спросил первый злодей у Сугаты.
— Нет.
— Тогда запомни навек слово ка-ра-тэ и прими
вызов на смертельный поединок, гений дзюдо!
И хотя мы впервые услышали это, похожее на магическое заклинание — кара…
карма — созвучие, стало ясно: спасти нашего героя может только чудо. Даже
учитель Сугаты признался, что каратэ — единственный
вид борьбы, против которого его школа бессильна.
…И был бой на заснеженной горной вершине. Один на один, без
свидетелей. Раз за разом злодей — каратист в высоченных прыжках
наносил Сугате разящие удары ногами, от которых,
казалось, не было никакого спасения. Но гибкий и стремительный
дзюдоист чудом избегал опасности и шел, и шел в атаку. Он
победил, наш гениальный Сугата. Невероятно,
в последний момент, а — победил! Кино…
Опустошенные переживаниями за судьбу нового кумира, мы с друзьями
брели домой. Было ясно: дзюдо, конечно, класс; однако самое фантастическое —
это каратэ. Ну почему, почему мы, дети страны Советов, лишены возможности
овладеть этим дивным искусством? Прыжок, и дырка в потолке!
Один из моих друзей сразу после «Гения дзюдо» бросил секцию самбо. «Да
ну их» — объяснил он свое решение. Я же ничего не поменял
в своей жизни, запрятав зависть к недосягаемым, парящим каратистам
в тот угол души, в который складывал все обиды и претензии
к несовершенному миру.
Что было после? «Я рос… Напутствуем вином в стаканах, игрой печальною
стекла… Я бедствовал. У нас родился сын. Ребячества пришлось
на время бросить. Свой возраст взглядом смеривши косым, я первую
на нем заметил проседь». И так далее. Стандартная судьба советского
инженера времен застоя в поэтической интерпретации Бориса Пастернака.
В прозе биография моя выглядела бы не столь элегантно.
В зрелом уже возрасте случайно узнал: один из моих друзей посещает
загадочную секту восточного толка. «Понимаешь, — вздыхала супруга сектанта
в телефонную трубку, — у нас с мужем никогда не было
секретов друг от друга. А здесь… молчит или отшучивается.
О священной тайне и карающей руке собратьев по оружию. Смешно,
правда? Ладно, если у них там обыкновенный свальный грех. А если
что-нибудь антиобщественное?! Умоляю, узнай. Тебе он скажет».
Я сразу догадался, в чем дело. Подозреваемый запирался недолго: «Да, это
первая в Канавинске школа каратэ. Пока что
в подполье, но близок наш час…»
Две недели ушли у меня на сбор рекомендаций и поручительств,
на сложные, через посредников, переговоры между мной и сэнсэем школы. Наконец я был допущен посмотреть,
только лишь посмотреть тренировку бойцов секретной школы каратэ-до.
Очутившись в ветхом спортзале на окраине города, первым делом глянул
наверх. Помещение было раза в три выше, чем зал в «Гении дзюдо».
Как же здесь тренировать основополагающий удар: в потолок,
с предварительным разбегом по вертикальной стене?
Раздумья мои прервал сэнсэй Рэм — миниатюрный мужчина
лет тридцати пяти. Самонаполненностью, ростом
и сверкающими глазами он походил на Наполеона Бонапарта, точнее —
на наше представление о великом корсиканце. Изучив мои верительные
грамоты, сэнсэй посоветовал: все, что увижу сегодня,
постараться тотчас забыть. Навсегда. Ведь каратэ-до (путь пустой, то есть
безоружной руки) — это даже не спорт, а судьба, образ жизни, плохо
сопрягаемый с мирскими реалиями. «Вам это надо?»
Меж тем, в зале собрались питомцы школы. Всего человек тридцать, разного
возраста и стройности фигуры. После сложной, как развод караула
у Мавзолея, процедуры построения, приветствий отцам — идеологам каратэ, сэнсэю, спортзалу, боевому духу и другим восточным
святыням, началась тренировка.
Во время разминки мне то и дело вспоминалось старинное русское
приспособление для развития гибкости — дыба. Дело в том, что если сустав
или мышцы воспитанника школы каратэ не могли деформироваться больше
в направлении, указанном сэнсэем, на помощь
приходили соученики, которые совместными усилиями осуществляли-таки
предписанную операцию. Вздыбленный горемыка вправе был выкрикивать сколь угодно
громко магическое заклинание: «Ос-с-с, кэндзе,
ос-с-с-с!», По уверению сэнсэя, «ос-с-с…»
полностью решало проблему местной анестезии для бойцов его школы.
Далее Рэм построил питомцев в каре и стал отдавать непонятные
постороннему команды. Примерно так: гэданбарайгяку
цуки ой цуки маэгэрикэкоми учи укэгэданбарай!
Каре приходило в движение. Первые ряды, бойцы со стажем, синхронно
врубались в воздух руками и ногами; прочие, видимо новички, судорожно
импровизировали кто во что горазд. Рэм хмурился, после каждого упражнения
из последних рядов вызывался один из неуспевающих учеников, которому сэнсэй наносил воспитательный удар кулаком в живот.
Задачей бойца было невозмутимо выдержать полный контакт
и с поклоном поблагодарить учителя за науку.
Особенно гневался сэнсэй, если у кого-то
не получался блок гэданбарай, в основе
которого простые движения, разработанные японцами будто специально для
советского человека. Судите сами: исходное положение — рука замирает
в октябрятском салюте, затем этой же рукой четко отдаете как бы
пионерский салют, но только не в направлении головы,
а в обратном, к гениталиям. Но ты же советский
человек! — так и хотелось мне крикнуть знаменитую фразу
из знаменитого фильма одному из нерадивых учеников, у которого
вместо обратного пионерского салюта всякий раз выходил оскорбительный,
вихляющий жест рукой — тот самый, за который на улице сразу бьют
по морде.
Тренировка подходила к концу: ни прыжков, ни беготни
по вертикальным стенам. Видимо, подумал я, всякое явление сложнее наших
первоначальных представлений о нем. Разберемся…
Нежно массируя отбитые о питомцев конечности, ко мне подсел Рэм.
— Ваши впечатления?
— Класс!
— Серьезно?.. — он мастерски выдержал паузу. — Тогда поздравляю, вы приняты!
Тридцать рублей вступительный взнос и пятнадцать ежемесячно.
Так, пусть с большим опозданием, осуществилась одна из грез моей
юности. Замечу, Циркача среди нас в тот момент еще не было. Он
появится в школе позже, незадолго до падения сэнсэя
Рэма.
Начались мои тренировки.
С устройством небесной канцелярии я не знаком. Но предполагаю,
что между Господом (Центральной супер-ВМ) и нами
грешными есть стройная система промежуточных вычислительных устройств (ангелов
— хранителей оперативной информации), оберегающих Главный Компьютер
от мелких, никчемных проблем, которые большинство из нас бестактно
адресуют на самый верх. Я же, из деликатности, всегда общался
с небесами только через своего ангела. Потому и установились
у меня с ним вполне доверительные отношения.
— Ну что, — усмехался он после первых уроков каратэ, — съел? Сколько лет ты
доставал нас просьбами лишить тебя одной из тех милых иллюзий, которыми
только и можно тешиться в этой вашей земной, прости господи, жизни.
Вот и получай…
Ничего не ответил я умному другу — ангелу. Лишь плотнее запахнул свой
плащ, да зашаркал торопливо негнущимися ногами по бесконечной улице
к нашему подпольному спортзалу. Сэнсэй Рэм
не выносил, когда питомцы опаздывали.
Да, реальность поначалу оказалась так себе… Сплошное разочарование.
В процессе тренировок я постепенно понимал:
что легенды о мастерах восточных единоборств — вполне достоверные истории
о людях, способных много десятилетий подряд, изо дня в день
совершенствовать определенный набор движений, используя удивительные психофизические
резервы организма. Но в старушке Европе все перепечатки с боевых
восточных, на самурайском духе замешанных первоисточников неизбежно
трансформируются, упрощаются: из мировоззрения — в нормальную систему
самообороны, в какие-нибудь спортивное дзюдо или самбо, на овладение
которыми рациональный европеец готов тратить часть своего личного времени
и денег;
что каратэ — пусть своеобразный, завернутый в восточный мистический
фантик, но всего лишь один из равноправных видов борьбы, который
имеет как достоинства, так и недостатки перед теми же дзюдо или джиу-джицу. Куда ни кинь — всюду И. Ньютон
с тремя его скучными законами. Поэтому в киношной победе гения дзюдо
над каратистом нет ничего невероятного. Просто Сансоро,
как боец был классом выше своего соперника. Мастер всегда одолеет
перворазрядника близкой весовой категории, независимо от их бойцовской
специализации;
что каратэ — вовсе не борьба ногами, как посчитали мы после «Гения дзюдо».
Да, работа ног во многом определяет тактический рисунок боя мастеров этого
вида единоборств, процесс подготовки атаки. Ноги держат соперника
на дистанции и задают принципиально отличный, скажем, от бокса,
ритм поединка: долгий танец бойцов на солидной дистанции
и мгновенное, доли секунды, сближение — атака. Но заметьте: почти все
результативные удары в поединке проводятся р
у к а м и. Не случайно успешнее и быстрее всех
адаптировались в каратэ бывшие боксеры. Когда, несколько лет спустя,
я вел набор в свою первую группу любителей восточных единоборств,
то регулярно смущал наиболее пузатых новобранцев вопросом: отчего они
не пошли в обучение к мастерам кожаных перчаток? Там
хотя бы ноги высоко задирать не надо. «С боксом у нас уже
не получится», — честно отвечали толстяки. И, помявшись, застенчиво
спрашивали: «А смертельные удары ногами скоро начнем разучивать?»;
что удары ногами в прыжке — стиль злодеев из «Гения дзюдо»,
в спортивном каратэ большая редкость. Слишком велик риск пролететь.
Промахнувшегося летуна бьют с особым удовольствием под злорадные
аплодисменты зала: не выделывайся, это тебе не показательные
выступления. Зато именно удары в прыжке сделали каратэ столь популярным
среди домохозяек, значкистов ГТО и прочих спортивно-ориентированных
граждан;
что мне, зрелому отцу семейства, бессмысленно тратить время и деньги
на сомнительного качества уроки сэнсэя Рэма;
что чудес не бывает.
Я обратил внимание на Циркача в тот момент, когда он только
переступил порог нашего додзе — спортзала. Процедуру
эту полагалось делать с поклоном, совмещая его с японоязычным
возгласом: додзерэй! У гордых советских граждан
поклоны не шли. Снисходительные или ироничные кивки при входе
в священное додзе вызывали у сэнсэя ярость, которую он щедро сублимировал
в единственный известный ему педагогический прием: тот самый,
в полный контакт… Циркач же с первого раза поклонился залу
сдержанно и достойно. Мастерски поклонился.
Был он лет двадцати двух, среднего роста, с мощной стройной фигурой.
Пышные усы скобкой вниз, стрижка под горшок привносили в облик новобранца
что-то закарпатское, нехарактерное для наших краев.
Во время разминки новичок легко, с улыбкой, сел в поперечный шпагат.
При отработке ударов голыми кулаками напрочь отбил партнеру ладони сквозь
боксерские лапы. С этого момента Рэм уже не сводил с Циркача
восхищенных глаз. Сложнейшие по координации удары ногами, которые рядовые
ученики осваивали месяцы, годы, то и дело поминая тщету усилий
человеческих, великолепный новобранец стал исполнять едва ли
не с первой попытки. Но главное даже не это. Все удары
Циркач проводил столь стремительно и раскрепощенно,
что вернее сказать: он не бил, а хлестал. Ни до, ни после
я не видел наяву такого гармоничного сочетания мощи и скорости.
Это были воистину смертельные удары.
Наконец-то каратэ получило официальное признание в СССР. Создавалась
Всесоюзная федерация, сочинялись правила поединков — кумитэ.
Новая для страны экзотическая борьба стремительно входила в моду. Ветеран
каратистского подполья Рэм не без основания решил, что настало время
собирать камни и пустился во все тяжкие — зарабатывать деньги. Количество
питомцев нашей школы стало удваиваться чуть ли не каждую неделю.
На преподавание в новых группах были брошены лучшие ученики, потом
ученики поплоше, следом — питомцы, успевшие освоить лишь пару-тройку приемов
и терминов каратэ. Циркач от тренерской деятельности отказался
категорически: «Я пока не готов…»
Империя Рэма становилась все менее управляемой, ее подтачивали сепаратистские
настроения ведущих бойцов и общая зависть к немыслимым,
в масштабах тех лет, доходам сэнсэя, которыми
Рэм категорически отказывался делиться с соратниками по борьбе.
В Канавинске стали возникать другие школы
каратэ. Конкуренты. Рэм нервничал…
Однажды я позволил себе во время тренировки спросить сэнсэя, когда мы от воздушных процедур
доберемся наконец до кумитэ (поединков).
— Лет через пять, когда освоите базовую технику. В совершенстве.
— А лучшие ученики? — упорствовал я, показывая на наших красных поясов,
красу и гордость школы.
— Скоро, пытливый юноша, скоро, — ласково пообещал Рэм.
После тренировки мы толпой побрели к выходу из спортзала. Навстречу
шел сэнсэй, повторяя, как заведенный: «Плохо работали
сегодня, господа. Плохо… А некоторые — особенно плохо!» — воскликнул наш
педагог и со скачка, внезапно, врезал мне кулаком в солнечное
сплетение. Словно в тумане я услышал удаляющееся: «Плохо работал,
очень…» Кто-то подхватил меня сзади. Я оглянулся. Это был Циркач.
— Пусти! — крикнул я и рванулся было за маломеркой-сэнсэем.
— Хоть ты сейчас и после контузии, а глупости делать не стоит. —
Циркач крепко держал меня за плечи. — Рэм трус, от природы — трус,
поэтому он всегда спрячется за своих поясов. И запомни:
настоящих поединков сэнсэй будет избегать
до последнего; боится за себя и за доходы. Облажается — прощай деньги. А ты ему сегодня при всех
на самое больное место наступил.
— Надоело воздух пинать, и бросить жалко. Но придется, после
сегодняшнего…
— Ерунда. Все будет нормально. Увидишь.
Перед началом следующих занятий Рэм зашел в раздевалку и при всех
своеобразно извинился передо мной. «Сэнсэй бьет лишь
тех, кого уважает и на кого рассчитывает в будущем.
Не держи зла и выкинь все глупые мысли из головы».
После этих слов я почувствовал себя по рукам связанным глупыми
интеллигентскими комплексами. «Сэнсей сожалеет…» И,
презирая себя за слабодушие, молча отправился в додзе.
Так я попал в число неприкасаемых питомцев Рэма.
С того времени мы с Циркачом неблизкий путь от зала
до остановки городского транспорта стали одолевать вместе, беседуя
дорогой на вольные темы. Мой новый знакомый и в самом деле
оказался артистом цирка. После училища специализировался в акробатике
и эквилибристике, гастролировал — чаще по области, чем
по стране. В приличную труппу молодому артисту пробиться
не удавалось. О причинах судить не берусь. И еще: в юношеские
годы Циркач был чемпионом России по боксу.
Но спортивно-цирковая тема в наших разговорах мелькала не часто.
Потому как у моего собеседника скопилось много вопросов к окружающему
миру. Искать ответы на них в своем кругу Циркач не пытался.
«Засмеют». Я для него стал негаданным и, что важно для самолюбивого
артиста, дружелюбно настроенным представителем канавинской
интеллигенции, которую, по искреннему убеждению Циркача, только высокие
проблемы и занимали.
Начали, помнится, с фильма «Андрей Рублев».
Однажды Циркач, устав от упреков молодой жены, привязанной с утра
до вечера к кухне да пеленкам их первенца, купил два билета
в маленький кинотеатр на окраине Канавинска
(опальный шедевр шел третьим экраном). «Рублев» был выбран для семейного
просмотра не случайно, а под влиянием блистательного рекламного трюка
кинопрокатчика: на афише мелко изобразили название фильма, а ниже,
огромными буквами: с участием ЮРИЯ НИКУЛИНА. Когда монаху, роль которого
исполнил наш великий клоун, залили в горло кипящую смолу, это вызвало
дружное недоумение в зале. Двухсерийный фильм только-только начал
раскручивать невнятный большинству сюжет, только наши люди отсмеялись никулинским ужимкам, как на тебе — уволокли мертвого
монаха за ноги. А дальше? Зрители зашумели, словно надеясь вызвать
любимого клоуна на бис, но тут встал по случаю оказавшийся
в зале канавинский интеллигент, любитель кино
не для всех, и побожился, что, увы — Никулин больше в фильме
не появится. Полыхнули обманутые зрители гневом, да и потянулись
к выходу. Остались только интеллигент и циркач с прикорнувшей на его
плече супругой. Юноша из принципа досмотрел великий фильм до конца
и вышел из зала с одним лишь, но очень серьезным вопросом:
а зачем все это? «Да, убедил твой Тарковский, что он умнее меня. Так разве
это новость?»
Моя горячая и, как тогда казалось, яркая речь в защиту любимого фильма
была принята собеседником к сведению. Не более того.
— Вот скажи, — наседал я, — зачем пацан из новеллы о колоколе жизнь
свою на ниточке подвесил. Чего и кому хотел он доказать? Жил бы
и жил себе…
— От скуки, — после большой паузы ответил циркач. — Деревня сгорела, родня
погибла. Нищета да тоска беспросветная. Если человеку ничего впереди
не светит, он и не такое выкинуть способен.
Беседы с Циркачом совпали с периодом моего увлечения самиздатом.
Информация о трогательных взаимоотношениях Ульянова-Ленина с немецким
Генштабом или о братских поцелуях Молотова и Риббентропа, вызвала
у Циркача неожиданную для меня реакцию: «Не боишься о таком вслух?..»
— Боюсь. Но отличить мерзавца
от нормального человека мне пока что удавалось.
— Ерунда, когда-нибудь все равно влетишь. У нас в цирке был один
такой… просветитель. Посадить его не посадили, но жизнь переломали.
Зачем тебе это надо? Что изменится от пустого трепа?
— Противно жить обманутым.
— Мне, например, противно жить без собственной квартиры, а получить
я ее смогу лет через двадцать, не раньше. Если не придумаю, как
враз прославиться или разбогатеть.
— Не надо ничего придумывать. Ты слышал — Рэм купил квартиру в своей
любимой Риге. Точнее, купили ее мы все, как бы в складчину.
— Знаю, — ответил Циркач. — Только у меня, как у Рэма,
не получится.
— Почему? Если сравнить ваш профессиональный уровень…
— Ты путаешь разные вещи. Показать удар — да, это я могу лучше нашего сэнсэя. Но быть тренером — совсем другое.
— Рэм — тренер?
— Не столько тренер, сколько д е я т е л ь: связи, наглость, напор. Это не про меня…
Прав ли был циркач в оценке своего тренерского потенциала?
Не знаю. Профессия та из числа загадочных. Например: как объяснить,
что знаменитая канавинская школа спортивного каратэ,
долгое время — вторая в российском табеле о рангах после знаменитой
дагестанской, — эта наша школа своими успехами целиком обязана ученикам сэнсэя Рэма? Тренера, владевшего предметом на уровне
третьего разряда, человека без спортивного прошлого, закомплексованного
маломерки с садистскими наклонностями, проверявшему на питомцах
убойную силу своего удара. Растерявшего из алчности всех
своих ведущих учеников, которые на одной из тренировок скажут Рэму:
не поминай лихом (для сэнсэя это был неожиданный
и страшный удар: в секунду рассыпалось много лет создаваемая им
структура — доходная, престижная)…
Теперь скажите, зачем славной истории канавинского
каратэ столь одиозная фигура основоположника, который вскоре после потери
лучших учеников и вовсе уедет из нашего города? Что мешает мне
сейчас хотя бы подретушировать портрет сэнсэя?
Уважение к так называемой «исторической правде»? Но ее —
и к тому миллион прецедентов — допустимо рассматривать
в диалектическом единстве с понятием целесообразности,
не забывая о воспитательной роли исторических персонажей.
Нет, я оставляю Рэма таким, каким он был, без прикрас, в роли
основоположника канавинского каратэ только
по причине моего всегдашнего преклонения перед фактами труднообъяснимыми.
После отъезда сэнсэя на историческую родину все
пошло кувырком: питомцы Рэма то расходились, то объединялись;
выбирали в несколько попыток тренеров из своих рядов, ссорились
и мирились. Смутное время в истории канавинского
карате… Но кончилось оно вполне благополучно: наверху было принято решение
обучать приемам нового, официально признанного восточного единоборства
советскую милицию. Опасаясь начинать дело с нуля, эмвэдешное
«Динамо» призвало под свои знамена группу ведущих бойцов нашей школы.
На удивление, в их числе оказался и автор этих строк, хотя
тридцать лет от роду шансов на серьезные достижения мне
не оставляли. Да я к ним не очень-то и стремился,
продолжая заниматься каратэ уже по инерции.
Циркач в этих пертурбациях участия не принимал. Он незаметно исчез
с нашего горизонта; говорили — тренируется, но где и с кем
— толком не знал никто.
Началась обыкновенная спортивная жизнь, со сборами и соревнованиями.
Каратэ становилось все популярней. Турниры собирали полные залы поклонников
восточных единоборств. С успехом прошел первый чемпионат Канавинской области, на котором наша школа добилась
абсолютной победы. Динамовское руководство поздравило своих питомцев,
но весьма сдержанно. «Почему, — спросило Руководство, — если
по правилам каратэ, утвержденным Всесоюзной федерацией, поединки должны
проходить бесконтактно, на турнире было выбито столько зубов?»
Наш молодой тренер, питомец Рэма, оправдывался малым опытом
и необыкновенным азартом участников турнира. «Не знаю, не знаю… —
хмурилось Руководство. — А все ли в порядке у вас
с воспитательной работой? Завтра — план мероприятий мне на стол».
В начале следующей тренировки наставник выудил из-под кимоно свежий номер
газеты «Правда» и, без тени улыбки, зачитал нам передовицу. Особую пикантность
политическому мероприятию придавало то, что и политинформатор
и слушатели располагались друг против друга на коленях, как требовал
того древний этикет каратэ.
Но ни политинформации, ни другие мероприятия из утвержденного
Руководством плана воспитательной работы не помогали: без травм, выбитых
зубов, нокаутов не обходились ни одни соревнования мастеров каратэ.
Маленькое отступление. Мой сын в дошкольные годы любил бороться
со взрослыми, но только с двумя условиями. Первое: сынишка
должен обязательно побеждать. Второе: взрослый не должен
ни в коем случае поддаваться.
Столь же логически непротиворечивая ситуация сложилась
и в каратэ, для развития которого в нашей стране было выбрано
по-советски псевдо гуманное, но тупиковое в спортивном плане
направление: бесконтактные поединки. Следовало нанести сопернику смертельный
удар, но так, чтобы этот удар, ясное дело, не нанести1.
Остановить свою разящую конечность в двух, нет — в одном сантиметре,
а лучше в миллиметре, а еще лучше прикоснуться к плоти
виртуальной жертвы и со страшным утробным рыком вернуться
в исходное, до удара, положение. А после ждать решения арбитра,
кидая в его сторону выразительные взгляды: мол, вы заметили, товарищ
судья, как я его уделал?
Теперь вам ясно: чем более норовил спортсмен приблизить свой удар
к идеальному варианту, тем сокрушительней оказывались последствия ошибок.
Каратэ продолжало свое победное шествие по стране. Динамовским
руководством был спущен нашей школе план подготовки разрядников и мастеров
спорта. Начались ежедневные тренировки, подготовка к первому чемпионату
России и, для его гипотетических призеров — чемпионату СССР. Понимая свою
бесперспективность, я всякий день говорил себе, что пора, пора
на тренерскую; но посещал еще занятия, оттягивая горький момент
прощания со школой.
В преддверии важных турниров Руководство объявило: едва ли не главным
при отборе кандидатов в нашу первую сборную будет строжайшее соблюдение
претендентами основополагающего принципа советского гуманного каратэ: бес-кон-такт-ность. Есть вопросы?
Питомцы школы дружно потупили очи. С бесконтактностью
у большинства не ладилось: то недолет конечности, то, гораздо
чаще, перелет…
На татами, вольно раскинув руки и ноги, лежит человек в кимоно.
Абсолютно неподвижно, хотя бы по той причине, что я держу палец
на PAUSE. Как здорово, что я перегнал свои киноархивы
советских времен на видео. Кончай отдыхать, Доктор!. Все у нас будет
быстро, в реальном времени, как в жизни, той самой, запечатленной
мной на кинопленке формата 8-С.
Человек на татами — Доктор (в миру врач-педиатр), оживает, кошачьим
прыжком переводит свое тело в вертикальное положение и стремительно
наносит удар головой по невесть откуда прилетевшей в кадр ноге. Щекой
по ступне — блеск! Узнаю почерк одного из лучших бойцов Канавинска. Доктор, в быту застенчивый и мягкий,
на татами преображался. Работал всегда жестко, азартно, технично.
Нога в долю секунды из кадра исчезает, ракурс меняется, и мы
можем, наконец, разглядеть соперника нашего эскулапа… Циркач.
Он, о котором все уже успели подзабыть, появится среди участников того,
последнего перед чемпионатом России турнира неожиданно, вопреки всем правилам,
не пройдя сито предварительных состязаний. Пока тренеры нескольких команд,
наслышанные о канавинском самородке, выражали
протесты против участия в высоком турнире «невесть кого с улицы…», мы
с Циркачом перебросились несколькими фразами и условились встретится
после состязаний. Поговорить, как некогда, на вольные темы.
Конфликт тренеров с мандатной комиссией разрешился компромиссом: Циркача
запустили «вне конкурса».
— Теперь ты выиграешь, — сказал я. — Есть примета по поводу
запрыгнувших в последний вагон…
— Это не про меня. Я полностью растренирован.
— Зачем тогда?..
— Долго объяснять. Считай, соскучился по всем. И потом… есть
у меня один вопрос. Скорее всего, к тебе. Но это после, вечером.
— Живы будем — побеседуем. Я работаю против тебя во втором круге.
Сначала ты с Доктором, а уж потом… держись!
— Договоримся… — подмигнул мне Циркач.
— Никаких компромиссов! — подмигнул ему я.
PAUSE-PLAY-PAUSE… Циркач начал свой первый и, забегая вперед, последний
в тот день бой слабо. Он и вправду был полностью растренирован.
Доктор легко набирал очки. Еще бы одна результативная
атака и легенда о Циркаче обречена была трансформироваться
в устах нашего тренера в поучительную историю о необходимости
ежедневной и кропотливой работы над базовой техникой, без которой никакой
талант…
Доктор обманно дернул Циркача выдвинутой вперед ногой, и вдогонку, рукой
нанес мощный боковой в голову. PAUSE: в кадре виден мой тренер
с победно вскинутой рукой. Это он зря, это он поспешил. PLAY: Циркач,
среагировав на удар, отбрасывает корпус назад, но движение свое
на этом не закончив, продолжает его стремительным вращением
на опорной ноге. Другая же хлестнула вверх, к голове соперника.
Нокаут! Вид сверху: на татами, вольно раскинув руки и ноги, лежит
человек в кимоно. Абсолютно неподвижно. Именно с этого места мне
нравится запускать пленку задом наперед.
После секундной растерянности мы сгрудились вокруг поверженного. Вскоре тот
пришел в себя. Потом Доктор вполне добродушно отмахивался от извинений
Циркача. «Лучше покажи, что ты со мной сделал». И Циркач, словно
в замедленной киносъемке, прокрутил свой уширо —
маваши — гэри в дзедан.
Все мы, пусть в разной степени, владели данным приемом,
но использовали его только в показательных выступлениях. Именно там
уместен этот удар Брюса Ли и Джеки Чана — ногой, с разворотом
на триста шестьдесят градусов, в голову сопернику. Однако
рассчитывать на столь замысловатое, почти балетное па в серьезном
бою, подставляя сопернику спину — непростительное легкомыслие. Разве что против
тебя совсем уже приготовишка, дилетант. Но не скажешь ведь такое
о Докторе, который вскоре убедительно выиграет золото на первом
чемпионате России.
Циркача немедля дисквалифицировали, трибуны проводили нарушителя правил бурными
аплодисментами, а турнир наш после этого пошел вразнос. Каждого
из бойцов потянуло сотворить на татами нечто в стиле Циркача.
Если чудо не вытанцовывалось, оставался шанс блеснуть характером, волей
к победе. В азарте нам было уже не до мелочей. Таких, как
перелет конечности. Контакт? Есть контакт! Штрафные санкции бурным потоком
обрушились на наши головы, но остановить они смогли далеко
не всех.
Когда мой соперник, юноша–сибиряк, повел себя в бою слишком нахраписто, я,
уловив краем глаза примостившегося у татами Циркача, отпустил вожжи… Он
получился коротким, этот мой самый последний официальный поединок. Приговор
со стандартной формулировкой «За серию неконтролируемых ударов
по сопернику…»
«Или ты меняешь стиль, или…» — жестко сказал мне тренер. Я обещал подумать.
«Весело работал, — похвалил меня Циркач. — Собирайся, подожду тебя снаружи,
у выхода. Спешить нам, как понимаю, некуда. Отстрелялись досрочно».
Я побрел в сторону раздевалки, то и дело принимая
от знакомых соболезнования, похожие на поздравления.
Когда мне наконец удалось выбраться на улицу, Циркача там уже
не было.
Оставшийся до запрета каратэ срок я провел чуть в стороне
от борцовской тусовки. Соперничество расплодившихся в городе школ,
интриги и козни, финансовые аферы и скандалы деятелей от каратэ
— все это волновало меня постольку-поскольку, как
тренера одной из малозаметных групп любителей восточных единоборств.
Тренерская работа позволяла чувствовать себя в форме, укрепляла
материальное благополучие и просто нравилась мне. С точностью
до наоборот я воспроизводил в зале атмосферу, царившую
на тренировках Рэма. Поэтому занятия посещались охотно даже самыми
бесперспективными кадрами.
Через год пара моих учеников с хорошим спортивным прошлым подросла столь
заметно, что я привел их на смотрины в родную школу,
в рядах которой появился за это время первый в истории канавинского каратэ чемпион СССР.
Спарринги моих ребят с динамовцами прошли успешно, и я стал
подумывать о более серьезном, профессиональном продолжении тренерской
карьеры. Почему бы и нет. Надо только пройти официальную аттестацию
в Москве. А если попытаться привлечь на свою
сторону Циркача, о котором с тех самых соревнований ничего
не было слышно…
Но пока я неторопливо строил воздушные замки, столичный молох напомнил
о себе в очередной раз: высочайшим указом от 17 мая
1984 года борьба каратэ на территории страны вновь была запрещена.
Под угрозой уголовного наказания ослушников.
За несколько дней до рокового срока наш тренер был вызван
к руководству МВД на ковер.
— Вокруг каратэ в стране сложилась неблагоприятная криминальная
обстановка. Финансовые злоупотребления, проникновение уголовных элементов
в ваши ряды и прочее. Мы располагаем достоверной информацией
о скором запрете на занятия этим видом спорта по всей стране. Однако
руководством МВД подобное постановление по спортобществу «Динамо»
подписано уже сегодня. Прочитайте и распишитесь, что ознакомлены.
— Можно узнать, почему начали с нас?
— Можно. Лично к вашей школе претензий по линии МВД не было. Мы
проверили всех. Но, — тут Руководство закурило и разрешило Тренеру
присесть, — понимаешь, в последние пару месяцев в Канавинске
совершена целая серия дерзких квартирных краж. Ты, наверное, сам об этом
слышал. Ограблены подчистую ответственные работники, уважаемые люди. Самое
страшное, что кражи в двух случаях сопровождались убийствами свидетелей,
кстати — крепких мужчин, случайно оказавшихся на пути бандитов.
По заключению экспертов, убийства совершены, скорее всего, ударами кулака.
Два дня назад арестован главарь банды. Он же, мы уверены, и исполнитель
этих смертельных ударов. Когда я назову тебе его фамилию, ты поймешь,
почему наше терпение лопнуло еще раньше, чем в Москве.
— Из моих?
— Не совсем, но…
Да, это был Циркач.
Суд признал его виновным в тех убийствах. Было ли так
в действительности — кто знает? Если у преступников есть возможность
списать самые тяжкие грехи на мертвого соучастника, — они от такого
шанса не откажутся. А Циркач ведь до суда не дожил. Его
зарезали урки. В камере, ночью, во сне.
Днем они никогда бы с ним не справились.
* * *
Повествование закончено. Осталось лишь объяснить себе и читателям,
почему, рассыпав по ходу рассказа множество не слишком обязательных
отступлений, я отказываюсь пуститься в раздумья на тему: Циркач
— преступник.
Сослаться на ритмическое построение своего опуса, которое настоятельно
требовало лаконичного закругления? Нет, не пойдет. Не настолько
я эстет, чтобы не перешагнуть через такой пустячный, мной же
самим и придуманный барьер. Или, допустим: нравственные устои автора столь
белоснежны, что он с негодованием отвернулся от Циркача, едва
прослышав о его криминальном финише. Ерунда… И устои
не белоснежны, и отворачиваться было бы не по-людски.
Посвятил же Ф. М. Достоевский толстенный роман мерзавцу
Раскольникову, сознательно, из корыстных побуждений решившемуся
на убийство. А уж рядовому труженику пера брезгливо отворачиваться
от своего героя совсем некрасиво, не по-русски.
А чем плоха версия о робингудовских мотивах
в преступлениях нищего артиста, грабившего богатых советских функционеров?
Тем и плоха, что грабить бедных — удел идиота.
Умственно полноценный преступник грабит богатых. Как Ульянов (Ленин) — главный
Робин Гуд в истории прогрессивного человечества.
Но я вновь отвлекся… Сознательно свожу разговор к одним лишь кражам,
потому как представить Циркача убийцей, сколько ни напрягаю воображение,
не могу. Как не могу ничего, кроме этой своей убежденности,
противопоставить очевидным материалам следствия.
_____________________________________________________________________________
1. — Альтернативный, «жизненный» вариант – бои в полный контакт был
в СССР невозможен хотя бы по причинам чисто материальным. Амуниция для защиты
от смертельных ударов (весьма дорогостоящая, кстати) производилась только на
Западе.