Опубликовано в журнале Зарубежные записки, номер 18, 2009
Слесарь Энской автобазы М. был с самого начала обижен отказом учащейся средней школы С. танцевать с ним. Но когда ему еще и открылось, как С. млеет в объятиях студента У., он подошел к С. и стряхнул ей в декольте пепел от сигареты. У., с этой минуты превратившийся в Потерпевшего, попытался оттолкнуть М., но М. уже приготовил финку в рукаве…
Будущий классик чистой математики П. попросил уже наполовину состоявшегося классика К. дать ему проблему для научной работы. К. предложил некую задачу из топологии косых произведений. П. в течение недели решил ее. “У вас ошибка!” – радостно вскричал К., едва только П. начал излагать ему решение. П. легко разбил возражения. “А, вот где у вас ошибка!” – обрадовался К. через минуту, и так повторялось много раз, пока К. наконец не признал задачу решенной. “Проблема оказалась не такой сложной, как я предполагал”, – подвел он итог дискуссии. Оба участника этой истории крупнейшие ученые 20 века.
Гражданка Р. из поволжского города А., узнав, что дочь ее подруги вышла замуж за москвича, владеющего трехкомнатной квартирой на Тверской, оборвала двадцатилетнюю дружбу.
Шахид М., приблизившись к толпе неверных собак (имеются в виду люди), привел в действие свой пояс смертника.
Нигде не работающий Е. прохрипел: “Все бабы – суки!”.
Романтический поэт Л. вздохнул о том, что в наше время любовь и верность невозможны.
Учащиеся профессионально-технического училища А., Б., В., Г., Д. долго и с наслаждением крушили телефонную будку стальной арматурой.
“Форумчанин” Ю. бешено колотил по клавиатуре, угрожая повесить за яйца оппонента, дерзнувшего утверждать, что яйца следует разбивать с острого, а не с тупого конца.
Провалившийся абитуриент Я. уверял, что теперь поступают только за бабки.
Национал-большевик Л., встречая довольных, счастливых людей, всегда испытывал невыносимое желание подложить динамиту им под стул.
Знаменитый философ Ш. сочинил убедительнейший трактат о том, что жизнь есть зло…
Что общего между ними, между гениями и дураками, между героями и злопыхателями? И те, и другие, и третьи, и четвертые мстят за поражение. Мстят за униженное самолюбие, за утраченное ощущение первенства, удачливости, принадлежности к избранному народу, за утраченную веру в женскую верность и справедливость мира – и кто-то “опускает” обидчиков (обидчиком может сделаться и целое мироустройство) только в собственном воображении, тем или иным способом обесценивая их победу, а кто-то готов истребить их и физически, хотя бы и ценой собственной жизни.
Обида побежденных, глобализация личной неудачи – вот источник всякой ненависти и всех философских и социальных теорий, оправдывающих эту ненависть. Отвергнуть мир, отвергающий то, что тебе дорого, – что может быть естественнее?
Когда эту ненависть испытываем мы сами или симпатичные нам люди, мы называем ее жаждой справедливости, в людях несимпатичных мы называем ее завистью, но суть от этого не меняется – речь идет о жажде реванша. Правда, когда мы оскорблены и стремимся к компенсации не для себя лично, а для своей социальной группы, это чувство в большей степени заслуживает высокого имени Справедливость.
И тем не менее коллективный реваншизм является причиной несравненно более ужасающих бедствий, чем зависть индивидуальная. Поэтому, создав мир, где нет побежденных, мы уничтожили бы и все мировое зло. Ибо проигравшие всегда будут питать неприязнь к победителям и сочинять для самооправдания утешительные сказки насчет того, что проиграли они исключительно из-за своей честности и великодушия, а их враги победили только благодаря подлости и бессердечию. Побежденные всегда будут восхвалять себя и клеветать на своих обидчиков, если даже в качестве обидчика выступит целая цивилизация.
Но ведь побежденных нет только там, где нет борьбы, нет соперничества. А соперничество, конкуренция могут быть изгнаны из жизни лишь вместе с самой жизнью. Большевики изгнали конкуренцию из экономики – и люди начали ненавидеть друг друга за место в очереди или в коммунальной кухне, за должности, за привилегии… И все это безо всякой пользы для человечества. Тогда как конкуренция не только источник взаимного раздражения, но также источник прогресса, могучий стимул всяческих усовершенствований!
Пушкин когда-то заметил, что зависть сестра соревнования, а стало быть, дама хорошего рода, но я бы назвал зависть не сестрой, а скорее дочерью соревнования. Ибо всякое состязание рождает двух дочерей – Радость и Зависть, радость победителей и зависть побежденных. И первой, цветущей веселой красавицей, наслаждается лишь горстка счастливчиков, а второй, уродливой злобной горемыкой, приходится утешаться всем остальным (надеюсь, этот образ не покажется излишне смелым, если не понимать его чересчур буквально). Поскольку абсолютно в каждом состязании подавляющее большинство участников оказываются побежденными – на пьедестале почета могут разместиться лишь немногие, иначе победа потеряет всякую ценность. Каждое состязание порождает горстку призеров и толпы неудачников.
Но почему тогда неудачниками, “лузерами” себя ощущают, слава те, господи, далеко не все? Скорее, даже меньшинство. Да потому, что разновидностей состязания чрезвычайно много: проиграешь в одном – выиграешь в другом. Которое при желании и можно признать самым главным. Бегун не завидует штангисту, а штангист шахматисту, но каждый имеет полную возможность поглядывать на остальных свысока: я самый быстрый, я самый сильный, я самый умный… Каждый уверенно стоит на собственном пьедестале почета, полагая его самым высоким пьедесталом мира.
Но ведь и в социальной жизни пьедесталов почета огромное множество! Домохозяйка может тешить себя тем, что у нее самые ухоженные дети, сельский житель – что дышит самым чистым воздухом, рабочий – что может спать спокойно, не беспокоясь о происках конкурентов, – и так далее, и так далее. В принципе каждой социальной группе необходима собственная субкультура, собственный пьедестал почета, у подножия которого даже проигравшие могли бы чувствовать, что по сравнению с остальным человечеством они все-таки удачники, все равно они быстрее, сильнее, умнее всех за пределами своей избранной группы. Для этого-то субкультуры и создаются – для самовозвеличивания и самоутешения.
И рождаются они естественным порядком, без специальной организации, ибо заниматься самоутешением дело для человека более чем естественное. Он и выжил-то исключительно потому, что от начала времен скрывал от себя собственную мимолетность и бессилие всевозможными иллюзиями, начиная от самых наивных сказок и магических ритуалов и заканчивая изощреннейшими философскими системами и великими шедеврами искусства. Поэтому человеческая фантазия рождает утешительные субкультуры так же непроизвольно, как слизистая оболочка желудка выделяет желудочный сок – уже в самых простодушных народных сказках барин всегда оказывается идиотом, а мужик молодцом. И все, что требуется для того, чтобы утешительные образы сделались коллективными, охватили всю социальную группу, – это возможность делиться ими более или менее широкоохватно, а не только частным образом. Грубо говоря, каждой социальной группе необходимы собственные творцы утешительных грез – собственная литература, собственное кино, собственное телевидение…
Но предоставляет ли сегодняшняя жизнь что-либо, хоть отдаленно напоминающее эту картину? Нет, она действует ровно противоположным образом. Шкала успеха чудовищным образом упрощена, унифицирована… Прибыль сделалась почти единственным критерием успеха, критерием, обрекающим, как и любой монокритерий, подавляющее большинство людей на ощущение жизненной неудачи: если ранжировать человечество по любому монокритерию, подчеркиваю – по любому: по росту, весу, по щедрости, по красоте, по умению вычислять или играть на скрипке – все равно половина сразу же окажется ниже среднего. Вместо того чтобы максимально увеличивать число пьедесталов почета, средства массовой информации, напротив, сосредоточиваются на одном, наиболее примитивном.
Рассмотрим всю окружающую нас символическую продукцию, от телесериалов до уличной рекламы, – много ли вы найдете “месиджей”, сигнализирующих обычному человеку: “Ты счастливчик, тебе выпала удача родиться именно в своем регионе, обрести именно свою профессию, жениться именно на своей возлюбленной”? Напротив, большей частью она делает все, чтобы разрушить все локальные воодушевляющие субкультуры, создавая впечатление, что счастье можно обрести лишь на микроскопическом столичном пятачке, и тем самым наводняя страну массами неудачников. А следовательно, и завистников.
Когда я в своей “Исповеди еврея” изобразил нищий шахтерский поселок как некий Эдем, это была не только ирония: в каждом таком Эдеме был свой силач, свой мудрец, свой богач – никто не состязался со Шварценеггером, Бором или Биллом Гейтсом. Ностальгия по Советскому Союзу связана вовсе не с тоской по равенству, а скорее тоской по избранности, ибо глобализация ценностей разрушила и продолжает разрушать множество уютных субкультур – национальных, профессиональных, региональных… – внутри которых люди могли ощущать себя удачниками.
Классические империи хорошо понимали: собирай подати, но не трогай культуру, не трогай тех наследственных иллюзий, которыми люди защищаются от совершенно обоснованного чувства своей ничтожности, – а униженность в социальном мире переживается так мучительно прежде всего потому, что она открывает нам нашу ничтожность в мироздании: социум защищает от космоса. Но либеральные империи и думать об этом забыли.
А между тем надо понимать, что от мести униженных и оскорбленных укрыться невозможно: даже те из них, кто не решится или побрезгует мстить победителям материально, неизбежно станут отвергать, обесценивать отвергнувший их социальный мир. И ничто не помешает им изобразить этот мир мерзким и несправедливым; сделавшись же таковым в глазах большинства, он неизбежно окажется обреченным на упадок, а в конце концов и на гибель. Дураков чем-то жертвовать ради его защиты больше не останется.
Сегодня серьезные люди много говорят об укреплении государства, долженствующего заботиться прежде всего о тех коллективных наследственных ценностях, которые не входят в круг приоритетных интересов индивида, – территория, природа, культура, демография…
Но воображаемая картина мира, в которой большинство населения чувствовало бы себя уютно, ничуть не менее важное общественное достояние, чем чистая вода и чистый воздух. Причем ничуть не менее их нуждающееся в защите. Чтобы государство начало оказывать поддержку тем, кто, сам обладая психологически комфортабельной для своей социальной группы картиной мира, получил бы возможность делиться ею с другими, – это греза, конечно, совершенно несбыточная. Если бы оно хотя бы перестало поддерживать разрушителей – уже и это было бы необыкновенно мудрым государственным решением.
Чтобы либеральные империи усвоили принцип культурного невмешательства еще и в международных отношениях – об этом тоже не стоит и грезить.
Или все-таки стоит?