Стихи
Опубликовано в журнале Зарубежные записки, номер 15, 2008
Государь император серебряных гроз,
твоя свита – из тёмных. К тому же – не спит,
полагая, что ночь – это слишком всерьёз.
Это город теней.
Не для всех он открыт.
По прошествии сроков, как белых дождей,
по прошествии жизни за номером пять –
во дворце ожидают приезда гостей,
и они не заставят себя долго ждать,
и появятся с той стороны облаков.
Ляжет вечер к воротам –
прохладен и сер.
Государь император страны дураков,
вышло так, что у нас по три дюжины вер
на десяток адептов.
И кто тут не жрец?
Кто, пусть раз, не зажёг в древнем храме свечу?
Святый Спасе, помилуй…
Небесный отец,
я бы пел общим хором. Но вот не хочу.
Я бы вышел во двор. А вокруг – терема.
Снегопад заметает – хоть сани готовь.
Ом, апостол Андрей…
Ом, апостол Фома, –
говорили архаты, что бог есть любовь.
Говорили, а лица – бледнее, чем снег,
и в глазах безнадёга зелёной тоски…
Мы не можем при мире. Наш дом на войне.
Мы привыкли бомбить. Мы привыкли в штыки.
Так аминь, Государь. Кто ещё здесь не пьян?
Ухмыляется месяц сиреневой мгле…
Снится братьям Чечня.
Снится братьям Афган.
Кто подался в быки, кто сидит на игле.
А другим – долгий путь после слова “прощай”,
и увидеть всё то, что пройти не успел…
Пьётся время, как свежезаваренный чай.
Но на дне – только дно.
А за дном – беспредел.
В колесе у сансары бубенчиков ряд,
и звенят золотисто –
послушай их звон…
Мы из этого звона отлили оклад,
но пока под него не сыскали икон.
Может статься, сойдёт за святого восход –
уберут оцепление с Лысой Горы.
Человеческий Сын не распят, а живёт
вне законов и правил нелепой игры.
По которой нас делит –
на этих и тех –
новый маленький фюрер великой страны.
За моею душой несмываемый грех:
утверждать то, что мы повсеместно равны.
…Всё идёт, как идёт. С колокольни моей
виден Будда и Спас.
И сидящий Аллах.
Виден Киев ночной.
И пунктир фонарей.
Отражение звёзд в золотых куполах.
Время кривых
Звякнут часы. Осторожно. Негромко.
Время кривых, что смыкаются в круг
и замерзают хрустальною кромкой.
Холодно будет дорогой на юг.
Холодно. Долго.
К тому же в итоге
выйдешь на север. Такой вот расклад.
Смотрят с небес ледовитые боги,
пятую вечность живущие над
городом этим.
Чудесным и странным.
Сросшимся накрепко с древней рекой.
Жители видят себя на экранах
рядом с багровой бегущей строкой
и узнают, что вчерашнее сплыло –
близко ли, дальше ли…
В общем – нема.
Память сварили. И серое мыло
служба доставки развозит в дома
и отдаёт за бесценок и даром.
Дело привычное.
Более чем.
Пара ментов и отряд санитаров –
во избежание лишних проблем.
Во избежание свары и крови
впору по венам пускать физраствор…
Свастика с пятницы прошлой во Львове.
Вроде бы, так и висит до сих пор.
Статуи падают.
То, что когда-то
было незыблемым, – пепел да пыль.
Бронзою светят на солнце солдаты,
сданные на переплавку.
В утиль.
И зарастает бурьяном зелёным
то, что, казалось, стоит на века.
Бодро к майдану идут регионы,
весело дышат в затылок войска.
То ли комедия третьего сорта,
то ли уснул, а проснуться – никак.
Национальный, всеобщий вид спорта –
акции, митинги.
Кстати – аншлаг.
Звякнут часы на ладони у беса.
Время разыграно. Ты проиграл.
Две сигареты.
Привычный эспрессо… –
утро не старт.
Утро только финал.
Большая охота
(атомной энергетике посвящается)
Затих сезон кислотного дождя.
Сверяя счётчик Гейгера с часами,
под управленьем мудрого вождя
мы выйдем на охоту. Чудесами
наполнены леса. И там, и тут –
с берёз свисают скользкие лианы,
на липу влез чешуйчатый верблюд
и сладострастно чавкает бананом.
Питона изловила стая жаб
и тащит на ближайшее болото,
крадётся двухголовый троелап
по следу птерохвостого енота,
размахивает хоботом олень,
царапая когтями ствол платана,
дурманит психотропная сирень,
и в воздухе таинственно и пряно
витает аромат душистых трав –
седьмое лето с прошлого потопа…
Вдали запрыгал сумчатый удав,
вдыхая с наслажденьем изотопы
сырой земли, где густо проросла
скрестившись с беладонной сенсимилья,
а в чаще рёв двугорбого осла
перекрывает пенье крокодилье.
Идёт на водопой степной дракон,
блестит его узорчатое тело…
Драконов мы не трогаем. Закон.
Хотя есть баллистические стрелы,
способные сразить наверняка,
а не сразить – так точно покалечить.
Охота, впрочем, завтра. А пока –
в свои права вступает тихий вечер,
и жрец спешит разжечь в костре огонь –
всего лишь поглядев на хворост строго,
надет на вертел крупный долбоконь –
прямой потомок древних носорогов.
Пред ужином – по рюмке за поход
во имя продовольственной программы,
зелёным засияет небосвод
и под сопровождение тамтама
старейшина расскажет, до зари
встающей над разливами туманов,
что жили тут когда-то дикари,
планету поделившие на страны.
Цари природы – мы. Других здесь нет.
Покорны нам леса, моря и горы.
И каждый властно щурится на свет
пятью глазами цвета мухомора.
Река
1
Государыня-река, скалы да овраги,
ночью леших голоса, скоморохи днём,
то ли душу рвать строкой над листом бумаги,
то ли бросить – да гори всё оно огнём…
Ладил мастер, золотил купола для храма,
выметали из избы перед Пасхой сор,
как на всенощную шли во боярах хамы –
встал на месте куполов постоялый двор.
2
Где-то там, за лесом дальним, за хрустальною рекою, светит холодно-печально город вечного покоя, как алмаз лежит на блюде золотистого восхода. Всё, что было, всё, что будет, переменчивость погоды, переменчивость традиций и устойчивость безумий, то, что явь, и то, что снится… всё сосчитано, и в сумме – ничего. На каждый пряник по кнуту. Весы застыли. А несчастный пыльный странник всё отсчитывает мили, и надеется на чудо, ищет светлую обитель, где его приветит Будда, Магомет или Спаситель, и, дойдя до стен устало и любуясь куполами, вдруг поймёт: здесь лишь начало, цель – за дальними горами, где-то там, за лесом чёрным – семь смертей, жара и холод, быть то ангелом, то чёртом, а в конце найти свой город и, впитав его глазами, осознать в немом бессилье – бесконечность под ногами.
Пыль да камни…
Вёрсты…
Мили…
3
Государыня-река, дальний путь в тумане,
отольётся ль в серебро горькая беда,
быть юродивым – бродить без гроша в кармане,
а податься в мудрецы – сдохнуть от стыда.
Тихо в Царствии Отца, званых слишком мало,
измельчал народ совсем – выбор небогат,
повелось в Великий Пост – склоки да скандалы,
одинаковы давно светлый рай и ад.
4
Где-то там, за лесом поле, выжигает солнце силы, на рубахе грязной солью жизнь у смерти проступила, отпечатан в роговице, изменившей цвет на серый, след души, что взмыла птицей за растаявшею верой, за чертой корявых истин, в полусне бредовой яви ветер кармы гонит листья и скрипит чуть слышно гравий по дорожке прямо к дому, что стоит, плющом увитый, где до странности знакомо слышен голос Маргариты, где – что было, то сгорело, и пойдут столетья сонно – то заглянет Азазелло, то заедет Абадонна. К дому ближе – и яснее, и тревожней радость встречи… Пустота… И небо рдеет от заката. Лезет вечер между скалами и мажет, как плохой художник кистью, небо угольною сажей. Ветер кармы гонит листья… И мелькнула ночь. Пропала. Снова дом в конце дороги…
Ближе… ближе и… сначала…
Мне бы яду…
Боги… Боги…
5
Государыня-река, долгая дорога,
путь вдоль сонных берегов – предопределён,
от сумы рукой подать нищим до острога,
а из княжеских палат – к Богу на поклон.
Ладил мастер купола, не жалея злата,
колокольный перезвон славил божий свет,
а у двери серафим смотрит виновато,
только смотрит и молчит –
никого здесь нет.
Клуб любителей водки
Клуб анонимных любителей водки
предпочитает зубровку. На травах.
Пресса печатает дикие сводки,
и обсуждает падение нравов.
Пятый развод председателя клуба,
произведённый в похмельном угаре,
стал заседанием в парке.
У дуба.
Где за отечество и государя
громко звучали заздравные речи,
после –
громили окрестные хаты,
требуя сбора народного веча
и повышения средней зарплаты.
В честь возрождения славных традиций –
пили торжественно.
Стоя. И лёжа.
Долго искали кавказские лица,
а заодно и семитские тоже.
Не обнаружили.
Постановили:
враг научился маскироваться.
Стало быть, следует думать о тыле,
дабы суметь избежать провокаций.
Вон, секретарь и хранитель печати
не уберёгся на прошлой неделе –
ходит беременный.
Очень некстати.
Где те подонки, что им овладели?
Их бы найти. И сейчас же – к осине.
Приговорить за растление к вышке.
Был секретарь заглядение.
Ныне –
каждого кличет “противным мальчишкой”.
Годы суровые. Время такое.
Происки с запада.
Козни с востока.
День или ночь – ни минуты покоя.
Третьего дня в состоянии шока
общество было в течение часа –
сколько ни пей, а совсем не до шуток,
если известно, что сбросило NASA
роту десантников. На парашютах.
В чёрных скафандрах.
Масоны.
Вот гады –
кто ещё так откровенно озлоблен?
Не появились… Ждала их засада –
с парой лопат и огромной оглоблей.
Пили опять.
Да и как же иначе
нервы унять после бурного стресса?
Надо отметить, что горько восплачет,
влезший сюда диверсант и агрессор.
Горько восплачет.
Себя пожалеет –
зря попытался за ересь бороться…
Будет красиво: висят вдоль аллеи:
там – иноверцы, а тут – инородцы.
Мощность струи всенародного гнева
столь же опасна, как волны цунами.
Близятся сроки. Ответите. Все вы –
те, кто не в клубе.
Не наши.
Не с нами.
Провинциальный синдром
Почил Карабас. Озабочен его некрологом –
Пьеро дописался до исчезновения тени,
и встал нерешительно у болевого порога –
присущей поэтам и мистикам вечной мигрени.
Тоска вечерами. В провинции сумрак и стужа,
при свете фонарном предметы становятся ближе,
заметно отсюда, что мир произвольно заужен,
а курс этой жизни –
всегда и стабильно занижен.
Владения мэрии призрачны после заката,
броженье умов стало свойственно знатным вассалам,
а летом, по слухам, грядёт передел майората,
как следствие бурных и грязных газетных скандалов.
Над городом ночью курлыкают злющие птицы,
на улицах пусто –
лишь стража, и бродят пророки,
и те, и другие – вещают приезд колесницы,
и те, и другие – охотно болтают о сроке.
В театре уныло.
Актёры сбиваются в стаи
и гонят халтуру. А зрители смотрят газеты,
и шорох страниц, что слюнявые пальцы листают,
намного яснее невнятных и пошлых куплетов,
где слово за словом –
всё дальше и дальше от темы…
На крышке рояля уснула, зевнув, анаконда…
В фойе подрались представители местной богемы
с тремя делегатами от областного бомонда.
И эти, и те –
завершили побоище пьянкой,
буфет содрогался, но пал после пятой попытки
их дружбу украсить, как камень волшебной огранкой,
путём ритуальных распитий креплёных напитков.
Эпоха чудес.
И согласно сказаниям древних –
ничто не воскреснет из этого серого пепла.
Предместия дремлют. И крепко уснули деревни.
С тех пор, как звезда в тёмном небе внезапно ослепла –
упала на землю.
За следствием будет причина,
тем более – в моде всё те же столичные нравы.
Мальвина – в борделе.
Пошёл на дрова Буратино.
И к вечеру видно,
что оба – по-своему правы.