Ответ первый
Опубликовано в журнале Зарубежные записки, номер 15, 2008
Вот так еще можно разделить людей по отношению к жизни. На тех, кто решил её, жизнь, перетерпеть, и тех, кто нацелился её скоротать. Вот такое деление. Ничем не хуже любого другого. При этом предупреждение – третьего не дано.
Соблазн разделить людей на две части (равные или не равные – не так уж важно) всегда очень велик. И мы делим: на своих и чужих, на худых и толстых, на мужчин и женщин, на гетеро- и гомо-, на актеров и зрителей, на профессоров и студентов, на автомобилистов и пешеходов, на интеллигенцию и народ… Делим быстро, непроизвольно, почти бессознательно, отбрасывая плоскую мысль, что производим сильное упрощение, что “жизнь сложнее схемы” (хотя и схемы бывают – ой-йо-ёй). Ну а что делать. Без схем невозможен любезный нам анализ, а без него не справиться с клубящимся вокруг хаосом. Нас не смущает, что ежесекундно мы сами переходим из одного отделения в другое, из одного класса в другой. Иногда добровольно. А чаще – кто-то берёт за руку и переводит, нас не спросив. Все ведь только и занимаются этим делением. Вот едет автобус из пригородной клиники, везёт к электричке уставших врачей и мрачных пациентов. На выходе врачиха в дублёнке нетерпеливо толкает в спину замешкавшегося дяденьку: “Больной, вы выходите, или что?” – “Сама ты больная”, – огрызается дядька вполне добродушно. Сейчас они сядут в электричку и станут пассажирами, а по вагонам пойдут контролёры. Так что без этих перетекающих друг в друга схем нам не прожить, поскольку они есть инструмент познания. Да, иногда инструмент, а порой и результат (всё страшно двоится в этом мире – то частица становится волной, то волна прикидывается частицей), смотря по тому, в каком месте остановиться. И не говорите мне, что бомж в вязаной шапочке с надписью “Вперёд, Россия” такими глупостями не занимается. Прекрасно он занимается и распределяет публику по удобным ячейкам, иначе зачем он интересуется так настойчиво вашим к нему уважением. Ему важно знать, куда вас отнести – к нормальным пацанам или к надутым козлам из мерса, обдавшего его давеча грязью.
Итак, терпеть или коротать? Третьего-то не дано. Деление без остатка. “Позвольте-позвольте, – кричит некто несогласный (ему лишь бы что-нибудь поперёк сказать), – о чём вы говорите? Как это так – не дано? Вот я вам приведу пример, который не укладывается…” И приводит примеры. Но с этими примерами дело обстоит как с толкованиями сновидений у доктора З. Ф.: “Итак, вам снилась тёмная прихожая, и в ней огромное старинное зеркало. Так? Зеркало большое, вытянуто в длину. Я вас правильно понял? Вот видите, с вами всё ясно, милая девушка, ваши подавленные желания предстают как на ладони…” То есть всё замечательно укладывается. На то она и схема. Здесь обрежем, там растянем. Прокруст улыбается снисходительно.
Так что соглашайтесь добровольно быть отнесёнными к классу терпеливцев, смиренно переносящих эту тяжкую болезнь (не нами замечено, чем она обычно заканчивается). Появится шанс попасть в пророки, учёные, музыканты, поэты, писатели (один из них даже заметил: когда пишешь – не так страшно). Одним словом, личности творческие, которые, как это ни странно, ну… не то чтобы уважаются качественными коротателями жизни (о них далее), но все-таки коротатели на них посматривают, посматривают, иногда даже почитывают, – правда, быстро отбрасывают. Что касается неудачников и лузеров, попавших в отделение терпящих по принудительному распределению, то чувство собственной маргинальности – состояние внутреннее (“это как посмотреть”, – резонно заметил бомж с надписью на шапочке) и зависит от количества эндорфинов в крови. Кажется, уже приготовлены инъекции (не то, что вы думаете, никакого привыкания, минздрав проводит испытания) с этими спасительными веществами. Ну, это – для очень тяжелых случаев самопознания.
И всё-таки терпеть, терпеть… и общаться только с терпящими наше общее бедствие, уныло и терпеливо, сжав зубы, искать вместе с ними дурацкую истину? Ну, как-то не очень…А ну как терпение лопнет. Ведь как только скажут: “терпение”, так тут же этот глагол и выскакивает. Бабушка, помнится, так и говорила: “С тобой всякое терпение лопнет”.
Ну хорошо, а заглянем в другой класс. Как там эти потребители гламура? Заходим, как будто свои. Видим: сидят избранники демократии в крутом шоколаде, коротают нашу единственную (хотя – чего её коротать? – она и так короткая). Причём коротают “качественно”. У них там цитры, звуки чудных песен, цветные струи шампанских фонтанов, на гладкой волне качаются яхты, над головой небеса неаполитанской синевы, под рукой юная плоть и столы с яствами. Круглые сутки. Из года в год. И вдруг один вскакивает и вскрикивает: “Уйдите все, заткнитесь, уберите от меня эту мерзкую плоть, меня от вас тошнит”. И, вытянув руки, бежит прочь и рыдает. Безумец, конечно, но его действительно тошнит. Душераздирающее зрелище. Все в недоумении. Мы тихонечко выскальзываем из класса.
Неужели нет выхода? А что, если как-то проскочить между шампанских струй и выскочить на свободу? Может быть, все-таки деление было с остатком. Ну пусть – с небольшим. Нам много не надо. Уйдём туда, мой друг, в этот остаток. Служенье Муз чего-то там не терпит. Сядем на берегу. Откроем бутылку вина. Разрежем яблоко. Волны будут набегать по две. Как всегда.
Людмила Агеева, Мюнхен