Стихи
Опубликовано в журнале Зарубежные записки, номер 5, 2006
С чего бы мне хотеть туда?
Там слишком близко поезда
Проходят — и земля трясется,
Там у столба коза пасется
И очень может забода…
Там дворик сорною травой
Зарос, там бабка жучит деда
И, заклана в виду обеда,
Крылами бьет моя Победа
С отрубленною головой…
ДУНАЙСКИЕ ВОЛНЫ
А в саду городском, а в саду городском,
Там дорожки посыпаны белым песком,
Небеса источают полуденный зной
И деревья качает дунайской волной,
Золотые тромбоны на солнце блестят,
И мальчишки вдогонку влюблённым свистят,
А сумевшие скрыться под сень колоннад
Из бумажных стаканчиков пьют лимонад.
И пока там обеты дают на века,
И пока там конфеты жуют из кулька,
Их уносит не видимой ими судьбой
За не виденный ими Дунай голубой,
И пока там сгущаются тени, в саду,
Их заносит забвеньем, как тиной в пруду,
И хоронят, хоронят, хоронят живых
Под далёкое эхо музык полковых…
* * *
Римляне-бритты стрижены-бриты,
Персы и русские о бородах:
Пенятся вёсла, мелькают копыта,
Мчатся упряжки в полунощных льдах.
Дерзкие лоцманы цивилизаций,
На многотрудном и долгом пути
В скольких смертях вам пришлось подвизаться,
Чтобы доплыть, дошагать, доползти!
Вот этот град, от забвенья спасённый, —
Тауэр, Форум, Европа в окне,
Вот Победитель, над ним вознесённый, —
Грозная бронза на гордом коне,
Он указует рукой отведённой:
Почта, Макдональдс, стоянка такси —
То ли Калигула, то ли Будённый,
То ли всея Самодержец Руси…
* * *
Я теперь живу — или что-то вроде
В благодатной Германии — и твержу телёнок в подклети :
Странные овощи появились в их огороде —
Видно, сильно заблудшие в прошлом тысячелетье
Окаянные души они спасают.
Я теперь европеянка нежная — или что-то вроде
(Ничего, перемелется — будем вполне едины):
Тоже, знаете, чуден Рейн при тихой погоде,
И редкая палка долетит до его середины,
Потому что их туда не бросают.
* * *
По пыльной дороге, едва ли прямой,
Плетётся на ослике путник домой,
Пусты его брюхо, сума и мехи,
Но он по пути сочиняет стихи.
У дома он вырастил розовый куст,
Но дом его тоже, как прочее, пуст,
Вернее, и дома-то, в сущности, нет,
Но может быть, есть — или будет — сонет.
Нет, он не Шекспир, не Петрарка, не Дант,
Но важно призвание, а не талант,
И чем его жизнь тяжелей и бедней,
Тем выше и царственней небо над ней.
Любимая лжёт или терпит едва? —
Ну что ж, тем прекраснее будут слова.
Да пусть уж судьба приберёт и осла —
Ведь беды — фундамент его ремесла.
* * *
Человек, уперевшись ладонью в висок,
Различает средь белого праха,
Как, пинаема в спину настырной пургой, —
Или, может, субстанцией близкой другой —
Напряжённо ползёт черепаха.
Человек, уперевшись глазами в окно,
Видит — если и в поезде — или темно —
Или чьё-то дыхание рядом:
Черепаха ползёт в направленьи воды,
А за нею ползут черепашьи следы,
Различимые внутренним взглядом.
Потому что глаза черепахи узки,
В них не вдруг обнажается столь же тоски,
Сколь и мужества — или бесстрашья.
И крутится песок — или, может, пурга,
И ложатся барханы — а может, снега,
Заметая следы черепашьи.
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПЕСНЯ
(Исполняется на мотив
“Ехал на ярмарку ухарь-купец”)
Как по ухабистой горной тропе
Едет проезжий по имени П.,
Едет проезжий, встречает арбу —
Г. проезжает в закрытом гробу.
Как от версты к полосатой версте
Едет проезжий по имени Т.,
Едет-спешит, довершает судьбу —
П. уезжает в закрытом гробу.
Спит мелколесье, телега не спит,
Осью немазаной песню скрипит:
“Едет проезжий, встречает арбу…”.
Ворон скучает на каждом дубу.
* * *
Медленно, медленно мокрой дорожкой знакомой
К цели своей неизвестной ползёт насекомый
(Впрочем, ему эта цель, может быть, и ясна),
Медленно, медленно — осень, поди, не весна.
В мокрую гору, по астрам, распластанным в лёжке,
Переплетаясь, ползут насекомые ножки,
Счастье ещё, что вороны не видно пока —
Может, судьба и, того, пощадит старика.
Где твоё небце, бескрылая божья коровка?
Медленно близится неодолимая бровка,
Медленно близится, медленно — дело к зиме,
Медленно, медленно, медленно, медленно, ме…
ВАРИАНТ СЮЖЕТА
Ничего у неё не попросила,
Только бросила взгляд высокомерный:
Мол, не стану я до просьб унижаться —
И пустила в синее море.
Это было, видно, рыбке обидно,
Что могуществом её погнушались
И пытались превзойти высокомерьем,
Но сперва она не подала виду.
То есть стала, как ни в чём не бывало,
Приносить мне из моря подарки:
То жемчужину с картошку отыщет,
То монисто из красных кораллов,
То, глядишь, лежит дублон на песочке
И сияет, как маленькое солнце.
Я никак её не благодарила,
Ну, не кланялась, челом ей не била,
Только старое разбитое корыто
Заменила балией новой,
Оцинкованной и очень обширной,
И стирала в ней, по-прежнему прилежно,
Стариковские порты и портянки
И другие мелкие вещи.
Прясть же пряжу я сроду не умела.
Ну, подумала рыбка, поглядела
И не сразу, но тактику сменила:
То заезжий знаменитый профессор
Мне нечаянно в любви объяснится,
То в столичном публикуют журнале,
То привидится сон несказанный,
Что гуляю я по райскому саду,
Ем без счёту райские гранаты
И выплёвываю косточки на землю.
А однажды заявилась с бутылкой
(Банку шпрот от сердца оторвала)
И рыдала о доле златорыбьей,
Вопрошала на предмет уваженья
И пыталась прыгнуть с балкона.
Я и тут её не благодарила,
Ничего у неё не попросила —
Даже пряник какой-нибудь печатный:
Ничего, обойдусь, мол, непечатным —
Знай, сидела на пороге землянки,
Любовалась балией новой
И стирала в ней усердно портянки
И другие мелкие вещи.
И тогда рассердилась рыбка,
Окончательно, совсем рассвирепела
И обиду таить уже не стала.
Раз взглянула я на синее море,
А на нём не волны — цунами,
И не то что ходят и воют,
А пол-острова запросто сносят.
Отвернулась я от этакого вида
И пошла домой и заснула.
А когда наутро проснулась,
Больше не было не то что цунами —
Даже не было самого моря,
И не то что, там, балии новой —
Даже не было старого корыта.
… А ещё оказалось очевидно,
Что на всём бескрайнем белом свете
(Даже, может, немножечко за краем)
Больше некому стирать портянки
И другие мелкие вещи.
БАЛЛАДА О ЗАПРЕЩЁННОЙ ЛЮБВИ
Если б мысль моя закончилась на этом.
Илья Сельвинский
С утра в окне стоял туман —
Октябрь брал своё.
Едва начавшийся роман
Переходил в вытьё,
В тот скорбный мяв, что облака
Пронзает испокон,
Когда поднимется рука,
Чтобы закрыть балкон.
Итак, в туманном октябре,
В предвестии зимы:
Кот в доме, кошка во дворе,
А остальные — мы.
О, бедный, бедный кот чужой
В окошке в полный рост,
Шальной любовью, как вожжой,
Ужаленный под хвост!
О, как он плакал, бедный кот,
Как рвался вон и на,
Когда судьба рукой господ
Сняла его с окна!
И как металась та, внизу,
В кустах, траву измяв,
Без права даже на слезу,
Не говоря — на мяв!
А он бы мог (не вру ничуть:
Случись — и я б смогла),
Шагнув с балкона, развернуть
Два белые крыла,
Он мог, усат и полосат,
Но слаб, зависим, бос,
Спорхнуть с балкона в дивный сад
Любовных грёз — и роз.
Не плачь, не сетуй, не зови,
Не провоцируй мглу:
Глотай таблетку от любви
И спи в своём углу,
Без грёз, без сновидений, без
“Услышь” или “прости”,
Пока не прозвучит с небес
Вердикт: “Конец пути”,
Пока домчит тебя авто
В какой-то там Париж,
Где и душой в пространство то
Вовек не воспаришь.
Молчи, скрывайся , не ропщи,
Смирись и не грусти,
Несолоно хлебая щи
На том конце пути,
Не буйствуй, не ходи на ны —
Любовь не обрести ,
И щи равно несолоны
В любом конце пути.
Вот так и нас… Вот так и мы
(Не к слову говоря)…
В преддверьи тьмы, в канун зимы,
К исходу октября…
* * *
Олеография. Лубок.
Тоскует сизый голубок,
А ниже, ближе к чайной розе,
Есть изреченье — ближе к прозе:
“Кого люблю, тому дарю”.
Смягчившись в кроткую зарю
Вечернюю, закат печальный,
Блеснувший , тихой розе чайной
И стонущему голубку
Кивает из окна: “ку-ку!”,
Как равный равным — но ответа
От них не ждёт: в природе лето.
И некий простенький мотив,
Всю нежность мира воплотив,
Рождается, насупротив
И в пику внутренней цензуре,
И вот уже летит в лазури
В твой сон. Да будет он глубок.
Олеография. Лубок.
ПРОГУЛКА СОЧИНИТЕЛЕЙ В НИМФЕНБУРГСКОМ ПАРКЕ
Мимо зимних гробов для статуй, поставленных на попа,
Мы вчетвером гуляем — то есть почти толпа —
В Нимфенбургском парке — местном эрзац-Версале.
Всё остальное, видимо, давно уже написали.
Из каковых писаний известно: любовь слепа,
Почему поразить способна то мальчика, то старуху.
И лебедь садится на воду, сделав такое па,
Как будто бы собирается идти по ней, как по суху.
Последние бурые листья ветер несёт с вершин
Древесных, и воздух сыр, и солнце уже садится.
И, окунувший голову, лебедь выглядит как кувшин,
Погружаемый ручкой кверху, чтобы набрать водицы.
Впрочем, также известно, что, хотя она и слепа,
Но, преследуя жертву, бывает куда как зрячей.
И, роняя редкие реплики, неспешно бредёт толпа,
По временам отражаясь в стылой воде стоячей.
Охотники за словами! Жертвователи богам
В деревянных мундирах, а по сезону — голым!
И ветер ныряет в чащу и приносит к ногам
Зайчика, куропатку и пару-тройку глаголов.
Небо — как сизый жемчуг, и вода — как слюда,
И холоднее вечности мраморные перила,
И каждый из них по-своему говорит: никогда —
Впрочем, я то же самое сама себе говорила.
Каждый — сам себе жертва. Сам себе и палач.
Но не каждый умеет выбрать лучшую из каденций.
И тихий звон водопада напоминает плач
Уже совсем засыпающего обиженного младенца.