Опубликовано в журнале Зарубежные записки, номер 4, 2005
ПРОБЛЕМЫ С ГОЛОВОЙ
Когда-то, много уже лет назад, работал мой муж в больнице, которая носила хитрое имя — “25-го октября” (хотя именем это назвать трудно). Больница была очень популярна в народе. Я имею в виду не весь народ (я вообще не знаю, что такое народ), а тех, кто любит выпить (это ведь немалая часть населения, так что, можно сказать, народ). Только в больнице “25-го октября” было специализированное отделение пьяной травмы. Муж работал в отделении, с больными, которые получили в состоянии алкогольного опьянения повреждения лица, челюстей и головы. Это был самый загруженный участок работы. Ведь проблемы с головой свойственны нашему народу. У нас веселье не только питьё, но и битьё. Чуть что, и бьют в морду — неважно, есть повод или нет повода.
“Я пострадал за мягкий кончик!” — еле ворочая языком, возмущается больной со сломанной челюстью, поминутно сплёвывая кровь. Когда ему оказали помощь, он рассказал свою печальную историю. Стоит он на заснеженной набережной Невы. Сиреневые сумерки темнеют, становятся лиловыми. Фонари зажглись, снежинки вокруг фонарей вьются. Такая возвышенная и романтическая красота кругом, что хочется дружить, петь и о любви говорить. Вот и на льду замёрзшей реки, прямо под ним, парочка молодая, трогательная такая, стоит — видно, влюблённые. Наш герой смотрит — влюблённый что-то большими буквами палкой на снегу написал. Пригляделся. Конечно, слово “любов”. Уже и точку влюблённый поставил, а мягкий знак на конце забыл…
— Это слово с мягким концом пишется, — подсказал ему сверху борец за правильность родной речи. С улыбкой подсказал. Но влюблённый то ли не заметил улыбки, то ли что… Поднялся по ступенькам на набережную и с размаху челюсть ему и сломал. — Я же хотел только, чтобы у любви всегда конец мягкий был. И счастливый, — горько жаловался мужу пострадавший.
Но это — самый обыденный случай. Переломы челюстей за день, особенно праздничный, раз двадцать случались. Бывали проблемы с головой куда посложнее.
Привели в отделение больного. Сам он идти не может. У него на голове, полностью закрывая лицо, сидит розовая, эмалированная с цветочками, кастрюля. Ему жена её напялила. То ли от большой любви, то ли от ненависти, которые, как известно, могут переходить друг в друга. В общем, в порыве чувств перевернула она ему на голову кастрюлю с борщом. Борщ жирный был, поэтому села кастрюля на голову хорошо, а когда борщ вытек, снять её с головы не было никакой возможности. Точно по размеру оказалась. Сбоку в кастрюле косточка от мяса, сахарная, застряла и причиняла ему жуткие страдания. Сложный случай. Пришлось мастера с аппаратом для автогенной резки вызывать.
То, что у наших людей проблемы с головой часто случаются, понимают даже наши меньшие — и большие — братья, и сочувствуют.
В отделении лежал больной с очень хорошо помятой головой. Она была помята со всех сторон: спереди, с боков и сзади. Это он однажды сильно повеселился. Очень весёлый пришёл в зоопарк. И так поговорить с кем-нибудь захотелось за жизнь, за уважение. С крупным с кем-нибудь. А вокруг, как назло, одна мелюзга. Наконец, увидел он в клетке слона (вольеров тогда в ленинградском зоопарке не было, все звери в клетках сидели). По размерам — самый подходящий собеседник! Просунул он голову между прутьями клетки, чтобы беседа более задушевной получилась. Поговорил. Уже темнеть стало. Хочет он попрощаться и уйти, а голову из прутьев не вынуть. То ли уши у него прежде протолкнулись, а обратно — мешают, то ли мозгов прибавилось — протрезвел ведь немного. Крутит он головой, крутит — железные толстые прутья решётки сжимают голову и не выпускают. А вокруг уже никого. Он даже заплакал. Старый большой слон, который во время беседы равнодушно подбирал огрызки яблок, что ему накидали любители животных, услышал плач человека и содрогнулся. Понял, в каком тот положении. Мудрый великан медленно подошёл к помятой уже голове, посмотрел ей в глаза и верхней твёрдой частью хобота с силой протолкнул эту голову на волю. Владелец головы на ногах не удержался, с размаху упал назад и несчастную свою голову теперь помял уже сзади. Кошмарная трагедия получилась.
Бывали и трогательные истории про животных, про силу их любви к человеку.
Прибежал пациент. Резвый. Одной рукой окровавленный нос прикрывает, в другой руке этот нос отдельно держит. Собака действительно была любимой. Когда он принёс её в дом маленьким совсем щенком, она сразу признала его своим хозяином, ходила за ним, как хвостик, в глаза заглядывала, ловила хозяйскую любовь. Так она и росла в этой любви. А потом у хозяина ребёнок родился. Хозяина как подменили. Все ласковые слова, все игрушки, всё время, когда он дома, — всё ребёнку. Обиды у собаки копились.. Однажды наклонился хозяин над детской кроваткой, а собака к нему — поделись лаской! Хозяин её оттолкнул. Она попробовала ещё раз подпрыгнуть — хозяин её ударил и снова наклонился к ребёнку. Вот тут собачье сердце не выдержало — она отхватила у него довольно большой кусок носа. Хорошо, что хозяин собаки и носа догадался не связываться со скорой помощью, а сам добрался до больницы “25-го октября”. Муж вернул откушенную часть на место, и пациент остался с носом.
И ещё одна пострадавшая прибежала. Нарядная такая. Она сбежала с собственной свадьбы, принеся в окровавленной руке мочку своего уха вместе с тяжёлой серебряной серьгой. Жених в порыве подпития и страсти перестарался, видимо…
Восстанавливая ухо, хирург спросил: “.. ну а женой-то успели стать?” — “Нет, — ответила невеста, — и теперь неизвестно, стану ли…”
Не знаю, есть ли ещё больница “25-го октября”. Скорее всего, имя другое дали —или вообще здание под фирму отдали. Если больница сохранилась, думаю, народ по-прежнему зовёт её “больница 25-го октября”. Это число (хотя и по старому стилю) для многих наших людей навсегда, наверно, памятным и родным останется. Ведь так удобно было: для пьяных — отдельное отделение.
НЕВАЖНО…
Я учительница. Я сама понимаю, что типичная учительница. И не потому, что учу разных охламонов, больших и маленьких. Я по характеру, а теперь и по внешности своей — учительница. Хотя мне всего-то вокруг пятидесяти. Но в наше время женщины моего возраста обычно приобретали вид если не членов парткома, то председателей месткома уж точно. Я стараюсь держаться.
Живу я давно одна. Был у меня, конечно, муж, и дочка есть хорошая. Только жизнь у них теперь своя, а внук мой входит в тот возраст, когда бабушка уже не очень нужна. Много лет была у меня когда-то бурная, но в данный момент вяло текущая по телефону связь с чужим мужем, но он много старше меня (раньше я этого не замечала) и всё чаще говорит мне, что очень хотел бы… прийти, но не может.
Так что я одна. Но не совсем. Есть у меня маленький дружочек — собачонка таинственной породы по имени Мася. Вот она меня обожает! Столько счастья слышится в её захлёбывающемся лае, когда я возвращаюсь домой, что я начинаю бояться, как бы она от восторга не грохнулась в обморок или не порвала бы мне мою длинную учительскую юбку.
Главный смысл её жизни, её каждодневная вожделенная цель — поймать момент, когда я, наконец, устроюсь на диване смотреть телевизор или, сняв любимую книжку с полки над тем же диваном (на этой полке стоят у меня любимые книжки и фотографии), улягусь на бочок почитать. Тогда она выбирает самый мягкий изгиб моего тела, плотно прижимается, переворачивается на спину, вытягивает задние лапы, передние складывает на своём животе и, застывая, блаженно закрывает глаза. Может быть, с меньшим восторгом, но тоже с удовольствием устраивается Мася за моей спиной на стуле и почти не дышит, когда я занимаюсь дома английским языком с разными своими учениками. Она достаточно благосклонно и гостеприимно их встречает, кроме, может быть, одного, кого я, наоборот, с некоторых пор стала с нетерпением ждать.
Он высоченный и красивый. Особенно когда он приходит ко мне прямо после занятий в военной академии, в морской форме. Форма оттеняет его светлые глаза и светлые волосы. Он даже умный в первом поколении. Он покупает уйму самых разных энциклопедий типа “Что? Где? Когда?” и, что самое поразительное, прочитывает их от корки до корки. Потом с огромным интересом к самому себе он пересказывает эти статьи из энциклопедий кому-нибудь из подвернувшихся собеседников, обязательно прижимая его к стенке.
Однажды он так же прижал к стенке и меня, после чего я стала особенно нетерпеливо ждать его прихода. Я понимаю, что с его стороны это был абсолютно бескорыстный жест. Ведь он мне почти в сыновья годился бы, вздумай я когда-то, лет в восемнадцать, родить мальчика. Но, тем не менее, я стала к нашим занятиям готовиться с усиленным вниманием к своей одежде, к своему лицу. И что греха таить, даже к своему белью — на всякий случай. На этот же случай, почти неосознанно, я стала надевать такую блузку, которую ему было бы легко расстегнуть. Но он ничего не замечал. И мои надежды таяли, не успев сбыться.
Нет, он не был морально устойчив, скорее совсем наоборот. Он очень любил женщин, и женщины, конечно же, любили его. Иногда он просил разрешения от меня позвонить. И я, невольно подслушивая, улавливала разные женские имена. Потом, перед уходом, он звонил жене и говорил, что задержится у учительницы английского языка. У меня, увы, он никогда не задерживался.
Но однажды тема нашего занятия включала диалог знакомства мужчины и женщины. В этом диалоге, конечно же, я играла роль дамы, с которой он хотел бы бескорыстно познакомиться. Видимо, эту роль я слишком естественно и активно сыграла, потому что, когда я встала, чтобы при прощании подать ему руку, его руки вдруг обхватили меня, его губы стали целовать мои губы. Ему было легко расстегнуть пуговицы моей блузки. У меня закружилась голова, сознание моё почти помутилось, ведь я так давно хотела этих ласк. В общем, мы как-то очень быстро оказались на моём диване. Но одновременно рядом оказалась и моя собака Мася. Разве было время, чтобы её удалить? Мася с таким напором и воодушевлением стала добиваться своего законного места, что мой, такой желанный в данный момент, ученик попробовал оттолкнуть её своей длинной ногой или рукой, уже не помню. Помню только, что этой ногой или рукой он задел полку с любимыми книгами, фотографиями, вазочками, вроде бы надёжно висевшую до этого над диваном. Полка сорвалась с одного крюка, и всё её содержимое стало падать на его спину и голову.
Как я боялась, что он испугается, отвлечётся. Я прижимала его одной рукой к себе, а другой отбивала падающие книги, фотографии, вазочки… И только повторяла: “Пусть, пусть! Неважно! Неважно! Неважно!..”