Вступительные заметки Дмитрия Долинина и Якова Гордина
Опубликовано в журнале Звезда, номер 3, 2025
О ЮРИИ КЛЕПИКОВЕ
В 2021 году умер кинодраматург Юрий Николаевич Клепиков.
В толпе — на улице, в метро, в трамвае, на кинематографической тусовке — он был мало заметен. Небольшой, компактный, будто тот самый сыгранный им режиссер из фильма Глеба Панфилова «Начало», выковывающий из провинциальной российской девицы героическую Жанну д’Арк. Но, в отличие от яростного и громкоголосого своего киноперсонажа, Юрий Клепиков надежно прятал свою взрывную энергию, говорил мало, негромко, убедительно и точно, словно вбивая в металл надежные заклепки, от которых, наверное, когда-то пошла его фамилия.
Он учился на сценарных, а потом на режиссерских курсах. Режиссером не стал. Почему? Трудно судить. Но по некоторым его обмолвкам можно было догадаться, что ему претила необходимость быть командиром, начальником, который должен отвечать за всё и всех, разрубать колючие клубки опасных отношений, гнездящихся в любой киногруппе. А кроме того, тяготила необходимость хитрить, юлить, лукавить, пробивая свои режиссерские мечты сквозь густые ряды партийных редакторов и начальников, зорко следивших за тем, что можно, а что нельзя показывать в кино ясноглазому советскому зрителю.
Благодаря своим литературным способностям он стал профессиональным сценаристом, человеком той кинематографической профессии, о которой благодарные зрители вспоминают в последнюю очередь после актеров, режиссеров, операторов. Или вообще не вспоминают. Им написаны сценарии более чем к тридцати фильмам. Вот самые из них заметные. Блестящий полнометражный дебют: «История Аси Клячиной, которая любила, да не вышла замуж» (режиссер Андрей Михалков-Кончаловский»), «Мама вышла замуж» (режиссер Виталий Мельников), «Даурия» (режиссер Виктор Трегубович), «Не болит голова у дятла» (режиссер Динара Асанова), «Восхождение» (режиссер Лариса Шепитько), «Летняя поездка к морю» (режиссер Семен Аранович), «Пацаны» (режиссер Динара Асанова).
Фильмы снимались, потом успешно крутились в кинотеатрах, некоторые до поры пылились на полке, но время шло своим чередом. И вот редкость — отрывок из интервью. Горькое интервью, которое удалось получить Дмитрию Савельеву. (Вообще, Юрий Николаевич терпеть не мог давать интервью.)
Клепиков: «Я начал терять интерес к себе как к человеку, имеющему отношение к „пучку света“, когда стал лишаться своих режиссеров. Умерла Динара Асанова, умер Трегубович, потом Аранович… Для меня снимать фильм — это дружить. Это не делать бизнес. Это тонкие человеческие отношения. Я не могу отозваться на предложение совершенно незнакомого человека о сотрудничестве — как если бы этот режиссер предлагал мне забеременеть от него. Когда все происходит вовремя и правильно, способом взаимного „ухаживания“ друг за другом, — может получиться».
Не могу сказать, что мы с Юрой были близкими друзьями. Жили слишком разно. У него — скрытая от посторонних глаз тайная писательская работа и рыбалка. У меня — операторство, иногда с длительными поездками в разные углы большой страны.
А знакомы мы были очень давно, чуть ли не с 1963 года. Заканчивая режиссерские курсы, он собирался снимать завершающую их работу и позвал меня в операторы. За несколько лет до этого нам довелось посмотреть несколько фильмов французской «Новой волны», жесткая и правдивая эстетика которых нас восхитила. Мы дружно решили ей следовать. Наш черно-белый двенадцатиминутный фильм рассказывал о том, как неизлечимый больной пытается спасти себя нетрадиционным способом: лечебным голоданием. Он не ест, а только пьет минеральную воду, уже одиннадцать дней сидя взаперти, и вдруг чувствует себя чуть лучше и решается наконец-то выйти из дома и дойти до киоска, чтобы купить газету. Вся короткометражка «Преодоление» — его героическое шествие на слабых подгибающихся ногах сквозь уличное столпотворение. Фильм этот получил отличную оценку мастера курсов Григория Михайловича Козинцева. И, как бывает с ученическими опусами, был вскоре забыт. Прошло, страшно сказать, около пятидесяти лет. И вдруг звонок Юрия Николаевича: «Старик, я тут у себя в деревне на чердаке нашел коробку пленки с нашим давнишним „Преодолением“. Что с ней делать?» Оказалось, что для позитивной черно-белой пленки, в отличие от цветной, годы не страшны. Изображение отлично сохранилось. Фильм оцифрован и хранится в моем компьютере.
А зритель, видевший зрелые фильмы по сценариям Клепикова, то и дело вспоминает их сюжеты, их эпизоды, их героев, их слова. В каждом его фильме есть некое послание. Оно находит отклик в любой, даже самой заскорузлой душе, потому что это истории про любовь, человеческое достоинство, совесть, справедливость, силу духа…
Недавно всплыли клепиковские записные книжки. Приведу несколько цитат из них. Но, конечно, лучше прочесть полный текст публикуемой здесь книжки 1985–1986 годов.
«Приучив себя к крайности, к записной книжке, я допустил, что возможен только короткий забег, требующий одного глотка воздуха. Интересно, как это связано с замыслом? С построением фразы? Запись в книжке? Это почти один кадр. „Седые полчища заводов“. Н. Заболоцкий. В этом больше кинематографичности, чем в томах описаний. „Идут на службу Ивановы в своих штанах и башмаках“. И это тоже кино! Это колодец ассоциаций! Бездна кинематографа».
«Пока в литературу, в искусство не проникает этот свежий ветер, о котором сейчас так много говорят, („перестройка“) невозможно поверить в его реальное существование, не хватает достоверности, отразившейся в духовном опыте. Одной публицистики мало, она фиксирует даль, а речь идет об эпохе».
«Действительно, не так легко найти творческую занятость после „Пацанов“. И не хочешь, а подумаешь, нельзя прыгать ниже прежних высот. Прежде всего, это пресно, скучно, не возбуждает. А какими силами поднимать штангу?»
Дмитрий Долинин
ХУДОЖНИК ВНЕ ХУДОЖЕСТВА
Определить жанр предлагаемой читателю публикации непросто. На первый взгляд — не более чем записная книжка. Но что такое — записная книжка творческой личности?
Великий образец этого жанра оставил нам Лев Николаевич Толстой. Это были записные книжки в простом и точном смысле. Они заполнялись параллельно с записями в дневнике и независимо от дневника, хотя тоже были построены хронологически. Это образец чистого жанра. Лев Николаевич заносит в них сиюминутные мысли, наблюдения, возникающие соображения относительно будущих или творящихся в тот период произведений. Эти записи выглядят хаотичными, бессистемными, набором случайных заметок, но при внимательном чтении выявляется главное — естественная картина мыслительного процесса и характер восприятия окружающей реальности. Это биография текущей мысли. Событийный ряд уходит в дневник.
И это имеет прямое отношение к публикуемому блокноту Юрия Клепикова, но с существенными, как увидим, оговорками.
Конечно же, известны другие жанровые варианты.
Быть может, главное, что оставил потомкам такой своеобразный и глубокий писатель, как Жюль Ренар, член Гонкуровской академии, — это книга, изданная после его смерти под названием «Дневник». Формально это и есть дневник, поскольку построен строго хронологически, хотя и с большими временны`ми лакунами. Но, и это важно для нас, это образец «смешанного жанра». Это и дневник в точном смысле, и записная книжка. Это и фиксация событийного ряда, и фиксация мыслей и на-
блюдений, к конкретным событиям не относящихся.
Образец чистого дневникового жанра, хотя и своеобразного, — дневник Пушкина.
Особенность жанра в каждом случае определяется установкой. Для Толстого было психологически необходимо закрепление ежеминутных результатов происходившего в его неутомимом сознании. Об установках Ренара гадать не буду по недостаточному знакомству с его личностью. А установка Пушкина определена им самим и совершенно ясно.
Когда его «поверстали» в камер-юнкеры, что помимо прочего предполагало участие в жизни двора, он справедливо воспринял это как оскорбление, на которое необходимо ответить.
И он декларировал, что станет «русским Dangeau». Исторический Данжо был мелким придворным Людовика XIV, оставившим подробное описание быта королевского двора. Но Пушкин имел в виду отнюдь не простодушное бытописательство. При имитации объективности пушкинский дневник ядовито идеологичен. Это его месть за нанесенное оскорбление.
И с тем, и с другим, и с третьим жанровым вариантом мы встречаемся в блокноте Юрия Клепикова.
Пусть читателя не удивляет, что публикация проходит под сенью этих имен и на фоне их жанровой практики.
Юрий Клепиков был человеком незаурядного таланта и сильного ума, и то, что он сделал, естественным образом существует в общекультурном пространстве. Иерархия в таких случаях не имеет значения.
Блокнот № 39 — один из нескольких десятков блокнотов, как явствует из номера, один из четырех расшифрованных и оцифрованных блокнотов, содержит записи с августа 1985 по апрель 1986 года. Это смутное время. Все атрибуты советской системы налицо, но уже ощущается какое-то непонятное подспудное движение. Одна из последних событийных записей: «27 съезд КПСС открылся 25 февраля 86 года. Доклад М. С. Горбачева. Уравновешенность преобладает над бешенством». Ощущение смены стилистики…
И ясно выраженная особенность жанра блокнота — сразу же за этой записью: «Поразительно, что сделал Флобер из семейной жизни Бовари, из обычного провинциального адюльтера. Реальная жизнь рассмотрена в такой психологической глубине, в такой погруженности в реальность, что открылась бездна человеческого бытия…»
Вот это «сопряжение далековатых идей», неожиданное соседство событий из принципиально различных смысловых рядов внятно характеризует «синтетичность» жанра блокнота. Это и дневник, поскольку он построен хронологически и в нем присутствуют реальные бытовые события, это и записная книжка (поклон Толстому), поскольку он насыщен соображениями на самые разные темы, набросками возможных сюжетов, записями своих и чужих афоризмов, подслушанных выразительных диалогов. Есть в нем и нечто от пушкинского дневника.
Иногда это саркастический, иногда горестный взгляд на этот мир. Причем часто это выражено, как и у Пушкина, скорее интонацией, стилевой окраской, чем прямым высказыванием.
Но иногда — редко — прорывается открытое отчаяние. «На дворе 86 г. Через год советской власти 70 лет. Но вот читаешь „Пожар“ Распутина, „Печальный детектив“ Астафьева, вещи последних месяцев — волосы встают дыбом. Ведь это советская деревня, сов. провинция, доведенная до скотства. Что с человеком? А Трифонов с Московскими повестями, ведь у него человек измучился внутренней ложью. (…) Ужас! Это страшнее, чем в „Овраге“, чем „Мужики“».
Блокнот поражает обилием вместившегося материала — это поток самых неожиданных в своем разнообразии аспектов бытия — и особостью взгляда на эту завораживающую пестроту.
И есть один важнейший для Юрия Клепикова аспект общего сюжета — его отношения с Ильей Авербахом и Алексеем Германом. Только что ушедшим Авербахом и рядом живущим Германом. И тот и другой постоянные собеседники автора.
Тексты, касающиеся Авербаха, — можно сказать, горький аналитический некролог. Горечь от несостоявшейся дружбы. Но именно это сугубо личностное отношение дает возможность создать портрет художника.
С Германом, собеседником, другое — упорное стремление понять, в чем уникальность его как творца, резко, монументально отличного от всех остальных.
Юрий Клепиков сделал в жизни значительно меньше, чем мог бы сделать по масштабу своего дарования и ума, естественно, учитывая качество и значение его сценарной работы. Он, разумеется, сознавал это. И наброски — иногда развернутые, возможных несостоявшихся сценариев с кропотливой психологической проработкой, — тому свидетельством. И это еще и образцы подлинной прозы. Той прозы, которой он не написал.
Как ни странно это может прозвучать, но блокноты Клепикова — это абсолютно свободное волеизьявление творческой личности, представляют его более отчетливо, чем две его книги 2008 и 2020 годов, — избранные сценарии, «Записки бывшего мальчика», воспоминания о военном детстве, несколько точных эссе. Хаотичные на первый взгляд, разножанровые и разновеликие по смыслу и значению записи открывают в сильной и необычайно обаятельной личности этого человека нечто, ускользавшее в профессиональном творческом процессе.
Я сознаю ответственность этого утверждения.
Уверен, что в полный рост мы увидим Юрия Клепикова, когда будут изданы в одном томе все его блокноты с соответствующим научным аппаратом.
Нынешняя публикация — только начало.
Необходимо сказать, что четыре оцифрованных блокнота, один из которых предлагается читателю, были расшифрованы учеником Клепикова, сценаристом Леонидом Евгеньевичем Кориным, погибшим в 2023 году в СВО. Кому-то предстоит продолжить его работу.
Редакция выражает искреннюю благодарность Лиле Викторовне Бозриковой и Екатерине Юрьевне Клепиковой, вдове и дочери Юрия Николаевича Клепикова, за разрешение на публикацию.
Редакция признательна Валентине Николаевне Горошниковой, предоставившей в распоряжение редакции часть оцифрованных блокнотов.
Редакция благодарит Марину Цолаковну Азизян за саму идею публикации.
Яков Гордин
«Вычеркнуться из зеркал». М. Ц.
Публика мероприирована.
«Нельзя перепрыгнуть через пропасть в два приёма» Черчилль.
Чтобы требовать по способностям, надо платить по труду (теперь из газет).
Искусство? Говоря правду, укреплять дух человека.
«Надёжному куску объявлена вражда». Б. Пастернак.
«Как дети мухам в шутку, нам боги любят крылья отрывать». В. Шекспир.
«Не раздобыть надёжной славы,
Покуда кровь не пролилась». Б. Окуджава.
1985. Сентябрь. Крым. Холодно. Чистое море. Неожиданно побывали в горах. Горный лес, похожий на парк.
Виноградники. Лоза обрезана. С ветви свисает до земли гроздь винограда. Тяжёлая. Похожа на вымя. Лежит на виду, отскакивают кузнечики, клацая суставчиками. Падают в траву, будто кошельки с монетами.
Перечитывал «Шум и ярость» Фолкнера. Неизгладимое впечатление. Не могу поставить рядом ничего из прочитанного в отношении реализации времени как материи жизни. Потрясающий эффект «растягивания» времени. Литературная цайт-лупа. В кино почти всегда — штучки, выпендрёж, пустота.
— Я дам вам 3 тысячи и никто об этом не узнает.
— Дайте мне пять и говорите кому угодно (взяточник Кокорев «Лесков» 2 том).
— За такие деньги я из дому не выхожу (бывший крупный юрист).
— Ах, оставьте! Меня совершенно не интересует, как вы поделите свою половину (один кинорежиссёр в раз<гово>ре со сценаристом).
Не слышу. Не вижу. Не чувствую. Вещь возникает из хрупкого образа. Невозможно вообразить, как слаб этот волнующий огонёк. Странно, что он, бывает, не гаснет на ветру.
Я слышу, говорят простые люди, о простых вещах. И вдруг в этих словах, таких знакомых по отдельности, возникает неслыханная выразительность. И этого я не ухватываю, не усиливаю «красивостью». Они мерцают, как молнии: их не ухватишь руками, не запихнёшь в книжку. Это горячая лава языка, с которым живёт народ, не подозревая, что говорит он — огнями, пожарами, вспышками. А мы работаем словарным запасом, похожим на золу — сухим, рассыпчатым. Ужас!
Девица была кокеткой, привлекая внимание к своим высоким ногам совершенной формы. При этом лукаво посматривала туда-сюда, ловя взгляды мужиков. И лицо её было такое глупое, идиотское. Насмешка природы.
Н<ильс> Бор: «Причина, почему искусство может нас обогатить заключается в его способности напоминать нам о гармониях, недосягаемых для систематического анализа».
О Достоевском. «Внутренняя духовная революция противополагалась Достоевским революционной политической — как альтернатива. В такой же степени она являлась альтернативой и политической реакции». И. Волгин.
<Елена В.> Тонкова Д<остоевского> приняла за религиозного писателя, но так ли это?
В прошлом были люди резко выраженного духовного типа — декабристы, «лишние люди», народовольцы. А сейчас? Как они называются?
Скука — досуг праздных.
— У меня весь контингент мероприирован.
Нежный мальчик вырос в огромного, жирного мужика… А я помню его с тонкой шейкой, звонким голоском.
Достоевскому издатель платил 250 р. Толстому — 500. Достоевский обижался. Достоевский был старше Анны Григорьевны на 26 лет. Он стал отцом в 48 лет. Первая девочка умерла через несколько месяцев. Умер и мальчик, родившийся позже. В итоге осталось трое детей.
В 1873 году Достоевский дарит литературные права на все свои произведения няне. Толстой незадолго до смерти лишает семью подобных прав. Толстой мучается тем, что владеет землёй. Достоевский мечтает об усадьбе, о своём доме, он беден. Достоевский озабочен будущностью семьи, детей — их обеспеченностью. Толстой не сомневается в благополучии своих близких.
20 лет назад девушке-старшекласснице потерять невинность было катастрофой. Сегодня кончить школу и остаться невинной — почти позор. Чистота высмеивается, тяготит. Чистота «неприлична». Быть невинной — значит никому не быть нужной.
«…которого занимает лишь ожидание завтрашнего фильма по ТВ».
Гуманисты 60‑х годов. Родители. Они думали, что сын поступит в университет, потому что способен.
Серебровский, который заведовал золотом, который бежал с каторги, который вывез из Константинополя слитки, который — как кончил?
В № 9 1985 «И<скусство> к<ино>» напечатан сценарий «Незнакомка». Масса ошибок. Корректуры я не делал. Предисловие написано.[1] И я в волнении, как четверть века назад он написан несомненно при публикации в «И. К.» нашего с Мариком сценария «Влюблённые в телогрейках».[2]
Нечего сказать.
— Много ты видел за свою жизнь?
— Не переплывёшь.
— Главное — найти первые сто грамм, остальное само найдёт тебя.
«Белка в колесе». «Пай-мальчик».
«Острие логики». «Явка с повинной».
«Крик о помощи». «Провинция, девушка».
«Мальчишник». «Выпрямление».
«Гост». «Ранний брак».
«Пай-мальчик». «Симпатяга».
«С риском для жизни». «Соблазны».
«Свидетель происшествия». «Очевидец».
«Свидетель преступления». «Раскладушка на рельсах».
«5 дней в тайном кресле». «Филипп, сын Филиппа».
Онисимов. Через О.
Она встала в 11–30, занялась мытьём головы. Потом сушила её. И это продолжалось три часа! Её сверстницы в этом году закончили институты. А она всё моет голову и смотрит в зеркало. Что там можно увидеть?
<…>
«Иди и смотри». Э. Климов. Окт. 1985.
Сильно и мощно, а не нравится. Поиски пластической и звуковой выразительности на лицо. Всё это ярко и броско. До дрожи. Но оставляет холодным. Почему? Режиссёра больше интересует способ самовыражения, напор, агрессивность, он творчески тщеславен. Поэтому больше режиссуры, чем надо. Чувствуется какой-то расчёт на заказное восприятие: СССР, международные эталоны в отношениях показа женщинам, страданий с убийствами. Всё самое сильное в картине — от документального наблюдения. Растворяется в эстетическом соседстве с Аловым и Наумовым. А их режиссура — имперская, старомодная, прямолинейная. Странное кино, картина не даёт высокого художественного переживания, она внутренне холодна. Хотя в ней показаны ужасные вещи — война, фашизм…
Горбачёв во Франции. Окт. 85 г.
Новая стилистика ТВ. Интервью, беседы. Без подготовки. Не простые вопросы. И в голову приходит: прежние рукопожатия лидеров не способны выдержать этот политический груз — ни интеллектуально, ни физически. А между тем ему была доверена судьба огромной страны.
Человек экономический — трудоустраивается.
Человек социальный — ищет прогрессию.
Человек духовный — ищет смысл бытия.
Рыбка-ротан: рот и прямая кишка. Нет даже глаз. Какой страшный образ.
В то время, когда в литературу проходят интересные авторы в плане содержательности, формы — Айтматов, Ким, Чиладзе, и т. д. — в кино эти поиски под запретом, под сомнением («Парад планет» — лежали, «7 степени самосозерцания» — лежит, «Лапшин» — задержан, «Агония» — лежала).
О духе перемен. О самостоятельности.
1 Грубый контроль. Странное руководство. Обсуждение фильма в отсутствие авторов. «Незнакомка» — закрытые двери. Два часа под запертой дверью. Разрешено ехать в Москву, на переговоры. В Москве — защита. Фильм Долинина. На совещании одни режиссёры. Потребовали бы позвать Козинцева, остались бы за дверью Москвы. Это хамство. Странная стилистика.
2 Поправки. Козинцев: «Для ищущего художника важнее свои ошибки, чем чужие правки». Судьба «Пороха», «Лапшина», «Противостояния». Слишком много противоречий. Фильмы калечатся, они теряют авторское лицо, своеобразие. Наконец, фильмы становятся дороже. За каждую поправку надо выкладывать денежку. Не слишком ли щедро. «Противостояние» — 100 тыс. «Порох» —? А в целом по студии? По какому праву швыряются гос. средства?
3 В то время как в литературе происходит заметный и серьёзный поиск новых форм (Айтматов, Распутин, Ким, Маканин, с их образностью, смещением времени, мифологизацией, или, как в книгах Адамовича и Гранина — страшная сила документа — в это время в кино появление формального намёка под подозрением. Герман? С каким трудом проходил дискуссионные кинематографические встречи. Сокуров.
4 Осталось неясным почему «Ленфильм» упустил сценарии «Отряд» Григорьева и «Успех» Гребнева. Студии не удалось прочесть некоторые замыслы: «Горячий пепел», «Иск». Острые темы, большие проблемы. Происходящая в стране перестройка экономики, перестройка в мышлении несовместима. С уходом от острых проблем современности, осознаваемых именно как: ПРОБЛЕМА. Пора привыкнуть: противоречия это то, чего надо стыдиться, что надо укрощать, свести к некой непротиворечивой сущности. Это заблуждение. Противоречия это и есть источник развития. Боязнь противоречия проникла в сознание некоторых товарищей и на практике стала тормозом (в теорет., семинарской книжке) для соревновательности и активности. «Чучело» вызвало противоречивые мнения. Но фильм после полугодовалого запрета вышел, и мир не рухнул.
5 Ещё о справедливости хозяина. К чему приведёт руководящее начало? Например, выдвижение фильмов на фестиваль. Почему через Госкино, а не сама студия? На последнем фестивале в Минске мы могли бы представить «Лапшина» и «Небывальщину». Уж как-нибудь Герман составил бы конкуренцию Губенко, получившего премию за режиссуру. Но Герман шёл вне конкурса. А с «Небывальщиной» мы даже не высовывались. В итоге — скромное участие и премия за «Аплодисменты». Кто-то намеренно задвигает значение «Ленфильма».
6 Ещё раз о худсовете. Обескровливающее опекунство, постоянное давление превращает худсовет в собрание пешек.
7 Главный творческий капитан студии — ведущие режиссёры. Если они не нагружены работой — это наш дорогостоящий груз, и становятся как ж/д без движения. Именно они осуществляют высокую конкурентную способность студии — в обыденном прокате, на представленных средствах. А мы, сплошь и рядом, отдаём все выигрышные билеты Москве.
8 Следить за молодёжью. «Соло», — сколько премий, наград! Но товаром так и не стали. А их с удовольствием посмотрел бы зритель и деньги бы заплатил.
9 Отношения Госкино и студии, способы отношений не меняются десятилетиями, давно законсервировались, догматизировались, стали тормозом — подозрительность, осторожность, излишнее опекунство и т. д.
Заозёрье. Осень. Вечер на озере. Туман. Поглощение красок. Мягкое, жемчужное. Алое пятно на воде от заходящего солнца. В тумане, будто в воздухе висят острова и берега. Тишина.
Какой-нибудь человек, который всю свою немалую жизнь боялся служебной ошибки, неприятной, наказания, гнева начальства, проверки. И только, выходя на пенсию, вдруг признался — страдал всю жизнь.
Слушать заявку Б. было неловко и стыдно именно потому, что она настаивает на своём знании жизни, предмета, людей. А знаний там и нет. Эти беглые впечатления, нищенская выдумка, и когда её на этом поймали, она заявила, что надо, чтобы «прошло», чтобы «пропустили». И стало стыдно.
Главный вопрос — как поместить героя в исторический процесс?
До чего же интересен и труслив Хейфиц на посту первого секретаря! Решительные меры, требования не в его манере. Жалкие просьбы, консультацию
— школа среднего звена, — он.
— Нет. Бригадный подряд! — ему
— А-а, ну это на пять лет…
И получается, это будет уже после меня. И ведь не хочется ему оставить пост. А претенденты говорят громкими голосами и бьют конницами: есть сила, желание власти, решительность, честолюбие.
— А мы имеем права?
— Имеем?!
— А это будет корректно?
— Будет.
Рубль, вложенный в хозяйство, приносит 15 коп прибыли. Пролежала техника стоимостью 1,5 миллиарда, один год — 225 миллионов потеряно.
Омерзительная рожа. И ещё говорил об усилиях Союза по вручению подарков к юбилею — книжка, звание. Суки.
Для занятий:
1 Повествовательная сущность сценария. Никуда не уйти от рассказывания истории. Фильм, даже если он выражает субъективный мир автора («Зеркало»), всё равно опирается на рассказ («Иди и смотри»). Любовь, борьба, идея, смерть — всё требует повествования.
2 Конфликт. Драматургия немыслима без столкновения, конфликта, преодоления, борьбы и, в итоге, поражения или победы. Сущность конфликта выражает нравственное предложение автора. Фильм не может держаться на застывшем авторском впечатлении, на описательности (Бунин — являет пример, пока не доступный кинематографу, конечно, с исключениями).
3 Эпизод. Это драматическая единица сценария. В эпизоде реализуются части замысла. Это конкретика композиции.
4 Экспозиция. Правила игры. Начало истории. Стилистика. Энергия. Завязка. Увлекательность. Тайна.
5 Новеллистический принцип построения сценария весьма сложен. Он требует новой экспозиции для каждой из частей. Это утяжеляет фильм, делает его похожим на поезд, который разгоняется и всякий раз тормозит перед новой станцией, очередной новеллой. Вот почему не уйдут сборники, киноальманахи, претендующие на единство.
По иронии судьбы поэты, вся великая русская проза 19 века, её центр — в связи со страниц<ами> реакционного «Русского вестника» Каткова: Тургенев, Толстой, Достоевский, Гончаров.
Володин выпускает книжку пьес и называет её заглавием одной из них — «Осенний марафон». Хотелось бы поступить так же.
<…>
Литературный сюжет. Одинокая старуха, с претензиями и сознанием достоинства, начинает выдумывать жизнь, населяет её людьми поголовно. Пишет письма, звонит, преследует, досаждает, перегибает палку, получает предупреждение, всё равно упорствует. И однажды приходят дюжие мужики, и она подчиняется и оказывается в психушке. Одного она объявляет мужем. Другого — сыном. Третью — дочерью. Обнаружив холодность, разводится с одним мужем и объявляет себя женой другого. Во всех связях — железная внутренняя логика. Она всё может объяснить во времени, исторически, пространственно, психологически. И, хотя видно, что это чушь, для постороннего выглядит убедительно. Например, для себя разыгрывает сцену развода — в Загсе. Или сцену свадебной церемонии, когда представляет друг другу гостей, называя их по именам и с указанием их громких достижений. При этом никогда не была замужем, не имела семьи. Всю жизнь работала.
(В противовес простодушному и неряшливому — чистота языка, изысканность, отсутствие вульгарности, высокий тон, благородство, правильный слог речи, красота, гармоничность. Т. е. всё то, чего нет в реально текущей жизни. И что должно организовываться искусством, в отказе от документального, всем знакомого…)
И когда приходят санитары, ей кажется пришли гости, и она приглашает их к столу. Она уже в полной отключке. Она живёт на грани нищеты, но не замечает этого, не придаёт значения. И, делая из своего тряпья, какие-то убогие комбинации, кокетливо гримасничает перед зеркалом, не жалеет помады, туши и крема. Она кажется себе молодой, интересной, увлекательной, умной, хотя и ограничена, и стара, и неряшлива. У неё постоянно переполнено сердце, и порывы её чисты и человечны, но она осложняет жизнь другим.
Её муж большой начальник. Её дочь — известная в городе артистка. Её сын — романтичный молодой архитектор. Дочь она приветствует букетами цветов в театре. Поздравляет с выдвижением на гос. премию.
Какой-нибудь писатель, надравшись, кричит: — Я не написал ни одной искренней строчки! Никогда! О том, что хорошо знаю, что пережил, перечувствовал! Ни одной строчки! Какой ужас. Меня убить надо! Я вас обманывал, торговал своим пером, может быть сноровистым и ловким, но всё не то! Предал себя, научился торговать и т. д.
Писатель так же должен выходить на этюды, как выходит художник: чтобы закончить, технически закрепить. Напрасно я не попытался вот так запомнить записать конкретные вечера на озере с возникновением тумана. (Бунин записывал натуру).
— Слушай, что мы всё обо мне? Давай поговорим о тебе. Как тебе моя последняя пьеса?
В поезде.
— На съёмки? (выпивает и спит).
Проснувшись:
— А я в командировку (выпивает и уходит).
Блестящая концертность А. Червинского «Сладкая лапка». Чувство формы, блеск диалога, артистизм. Виртуозен рассказ А. Смирнова об эстонском писателе. Рефрен, интонация. Повторяемость.
У Стругацких в «Пикнике»: концепция Бога даёт возможность всё понимать, ничего не узнавая.
В одном очерке (вырезка) читал, как человек, боровшийся за правду, отправляется за поддержкой в Москву, но был взят милицией в аэропорту и доставлен, и посажен. В другом очерке читал (вырезка), как оклеветанный анонимщиком человек задержан, арестован и под охраной в наручниках проведён по улице своего посёлка на глазах бывших сослуживцев и заперт под замок.
— Кто-то ищет правду, разоблачая коррупцию, рискует, больно ударяется, а мы, даже лучшие из нас, всё чирикаем свои теплые истории о добрых и нежных людях. А вокруг кипит настоящая живая, окровавленная жизнь. А мы всё чирикаем. И мы довольны, и нами довольны.
Можно считать, что задача партруководства, курирующих нас, не в том, чтобы подозревать нас, искать ошибки, проверять, а в том, хотя бы, чтобы, понимая наши задачи, подсказывать нам и нацеливать нас на действительно важные задачи и цели. Это трудно, требует компетенции. И этого никогда не будет.
1985 г.
4 апреля — скончалась Динара <Асанова>.
7 апреля — прощались в БТА.
9 апреля — хоронили во Фрунзе.
22 ноября — вечер памяти Динары.
6 декабря — вручение премий. Кремль.
— Мы вас поздравляем.
— Не рановато ли?
— Ну, что вы! Сведения надёжные.
— Хорошо, слушаю вас?
— Небольшое интервью. Мы вас поздравим, вы нас поблагодарите, а потом закажем нам какой-нибудь лирический номер. Всего-то делов.
— А если я не получу?
— Не понял?
— Если я не получу того, с чем вы меня хотите поздравить?
— Тогда мы вас сотрём! И никто не узнает.
— Кроме нас с вами, да?
— Конечно.
Делаем вид, что платим рабочим по труду, а рабочие, в свою очередь, делают вид, что трудятся по способностям.
— Главное веселее! Помните — это праздничный день! (и нацепим значок).
Показуха. Камуфляж.
Начальничка перебрасывают с места на место, нужного человечка, в теплое местечко. Это так его «сокращают». Везде всё разваливает, надутый кретин, — ни в чём не компетентен. Но с ним непотопляемый надувной плот — партбилет.
Выразительно: когда начальник прибывал в совхоз, куры и свиньи приходили в панику — резать будут. И жрать, пить будут.
В 1914–15 гг. реалист и гимназистка собирали пожертвования. Он с кружкой для денег, она с коробкой для пожертвователей. Они бегали по дворам и когда встречались, целовались. И делали это дело (у Заболоцкого, проза).
Проблемное, острое, современное, актуальное. А Чехов берёт несчастную любовь каких-нибудь Х и У и здесь всё — трагизм человеческого бытия. И это волнует уже 100 лет. И всех.
М. б., это и верно. Острый, закрученный сюжет, яркая интрига, пружинное действие не в традиции русской литературы. У нас другое в традиции.
И когда я попросил указать мне наиболее важные проблемы, по которым стоит высказаться. Он, по своему обыкновению, стал уходить в сторону, уклоняться и снова «не проболтался». Осторожность — форма защиты его организма.
Вся творческая методология режиссёра Германа лежит в высокой традиции Чехова. Трагическое бытие человека, живущего не только в доме, но и в истории. Герой, знающий, где граница между добром и злом освобождён от надуманных романтических схем. Правда жизни, убивающая ложную патетику. Стремление к глубинному постижению человека, желающего быть счастливым, но никогда не достигающего цели. Неизбежное одиночество человека. Его стоицизм в безнадёжной, но высокой борьбе.
<…>
Две страшные книги есть в сов-ой номенклатуре: «Каратели» Адамовича, «Пожар» Распутина. Почему-то я выделяю именно эти. М. б., потому что в них показано, как зло побеждает добро? И «Печальный детектив» В. Астафьева.
— И как тебе его фильм?
— Человеку 80 лет. Стоит ли спрашивать?
— Но Райзману тоже 80!
Как тут не растеряться.
Видно, что старик снимает фильмы рефлекторно — по привычке, эксплуатируя несколько штампов, некогда принесших ему славу. Например, интерес к маленькому человеку. Например, <нрзб> — детали. И всё это уже так пыльно, похоже на рухлядь, так мертво — без подлинного знания, без подлинных переживаний автора.
— Вы смотрели?
— Да. Мне понравилось.
— Я его снял академически (знает!). Но я ставил себе единственную задачу — быть честным.
— Поздравляю.
А какой-нибудь сравнительно молодой режиссёр снимает уже 20 лет такие фильмы и тоже считает, что все усилия старика уходят в песок. Он девальвирован. Но не хочет уходить, не хочет уступать место — сопротивляется. И это так понятно. Для него снимать — значит жить. Жить хоть как-нибудь. Их осталось из могучей рощи — четверо, пятеро.
На дачу к значительному лицу привезли новый холодильник. Шофера и молодого грузчика, водрузивших холодильник на место, пригласили на кухню и накормили. Потом молодой грузчик не поехал в город, а пошёл купаться на озеро. И там встретил прелестную девушку. И познакомился. И она оказалась дочерью значительного лица и молодой хозяйки дачи. И у них роман. И тут какие-то социальные мотивы.
Два наших солдата в Афганистане. После боя — взяты в плен. Но один оказывается сыном значительного лица и может идти речь об обмене. Другой из самых простых и годится только для уничтожения.
Всё самое высокое в искусстве достигается нарушением «правил». Даже те, кто снимал недавно, брали «нарушениями».
Кто-то: три условия важны для духовного развития: большие цели, большие препятствия, большие примеры (учителя).
Какой-то совершенно нелепый замысел: вся история вокруг того, как трудно людям сойтись, понять друг друга, быть готовым к помощи, к трате времени. К бескорыстному проживанию жизни. Все против, недоверие, заботы, навязчивость.
Чувство связано с ритмом. Чувство может быть спровоцировано ритмом.
Получив телеграмму о присуждении гос. премии СССР, лёг спать. 1985 г. ноябрь.
<…>
Объявление на заборе:
«Мужчина 39 лет, рост 164 см, образование среднетехническое, житель города Алма-Ата, не имеющий распространённых пороков, русский, предлагает вступить в семейный союз молодой женщине, без детей, по национальности русской или украинке, проживающей постоянно в Ленинграде. С предложениями обращаться по адресу: Ленинград, главпочтамт, до востребования». Фамилия.
Пять отрывных листков с повторением адреса и фамилии. Три из них оторваны. Интересно, сколько писем он получит, когда придёт на почтамт? (такая проза в переписке). Их истории.
Мой приятель фотомастер Н. Гнисюк придумал фотосерию «Рожи». Снимки традиционно-пристойные знаменитых людей. И они же, — корчили всякие рожи. Х. Шигула, В. Кикабидзе, Т. Догилева. Гнисюк говорил, что на это решаются только талантливые актёры. Оказалось, что эта серия <нрзб>: малоодарённые не решаются. Говорит, согласился сделать рожу Бондарчук. Посмотрим.
Соседка — другой, вновь въехавшей.
— А у вас есть друг?
— Есть. У меня много друзей.
— Много. Это плохо.
Было время, когда все мы пели одни песни — весь народ. В войну, после войны. Теперь про войну мало поют. И поют разное. Народу что-нибудь попроще. Интеллигенция — Окуджаву, песенки из мультфильмов, Никитиных. А фильмы? Раньше смотрели одно. Теперь разное. У Тарковского, Иоселиани, Германа — свой зритель.
Очень хороший финал в картине С. Микаэляна «Влюблён по собственному желанию». Там двое лежат, а за окном табло электрич. часов 00–00 минут. Она говорит: «Начало света». Тут возникло: 00–01. Он говорит: «Всё, помчались». Это выразительно.
Не надо громоздить больших событий, не надо много героев. Для фильма хватит двух, подробно и пристально разработанных…
Нет, что не говори — настоящее искусство трагично, оно говорит о мужественном поражении, об одинокой борьбе, о тщетном искании счастья. Жизнь, любовь, гибель. Это жизнь во всей её противоречивости, это движение. Благополучный — остановка, нонсенс.
Ведь я жил при сталинском режиме. Жил и в период оттепели! Живу и сейчас, когда господствуют законсервированные формы!
Скажем, приходит молодой человек.
— Я прошу руки вашей дочери.
Кто такой? Как? Почему?
Какое волнующее событие. И трогательная церемония. И он начинает отговаривать.
Два чувства дивно близки нам —
В них обретает сердце пищу —
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
На них основано от века,
По воле бога самого,
Самостоянье человека
И всё величие его.
Случайность не вторгается со стороны, а лишь оформляет неотвратимость (о детерминированности мотивов…)
19 ноября 85 года. В Женеве встречаются Горбачёв и Рейган. Весь мир ждёт обнадёживающих решений. Но стороны, похоже, не верят в успех переговоров.
Каждый человек обладает только ему присущими особенностями. Человек, реализовавший свою индивидуальность, становится личностью. Сюда входят уникальные способности, неповторимые потребности и личная, не перелагаемая на других ответственность. Личность есть нечто большее, чем совокупность возложенных на неё социальных ролей, играя предписанную ему роль. Человек лжёт. Далее — «Расёмон». Очень интересно.
22 ноября, 85 г. Л. Г.
Вечер, посвящённый памяти и творчеству Динары. Был Герман, в своей обычной эгоцентрической манере, но сдержанно и достойно. По-моему, он не видел ни одного её фильма, и никогда не испытывал интереса к её творчеству. С кинопроб «Незнакомки» ушёл.
— Знаешь, я не могу, — сказал.
А что он не может — не ясно? О «Рудольфио» сказал, что поражён тем, что зрители разглядели в авторе «Рудольфио» будущего мастера, как в этом пустяке увидели будущего художника — ему не понятно. Он бы не смог. Она была честной в своей работе, для себя. Т. е. не в масштабах всего имущества, а только в своём масштабе.
На мою просьбу, в начале, уйти от похоронного тона, с неудовольствием возразил: — Ты меня не переориентируй, я думал, я готовился и не собираюсь ничего менять в весёленькую сторону, у меня не получится.
Обиделся.
Интересно говорит Витя Титов о Вгиковской поре. В детстве Динару звали Дика Петровна, она была здоровой заводилой, поступила во ВГИК с третьей попытки. «Рудольфио» 1969 год.
Они жили в Красной Пахре (на чьей-то даче). Ходили смотреть на полумёртвого, парализованного Твардовского — глаза были живые.
Или возраст? В ожидании событий в его случае, в ожидании времени — уже не получится. Постоянно: сорвётся, не поймут, нагрубят, не пустят, не повезёт, не пропустят, обманут, подведут, ничего не выйдет и т. д. …
Этот молодой человек с внешностью комсомольца, артиста, преданного функционера, именно с такой биографией, которая вдруг резко оборвалась по его инициативе, будто человек что-то изобрёл, говорит:
— Я окончил школу в 64 году. Мы потерянное поколение. У нас не было войны, как у наших дедов, не было и <нрзб>, как у отцов. Мы входили в жизнь в период безвременья, коррумпированности, общего лозунга — обогащайтесь! Получить образование, реализоваться можно стало только ценой лавирования, осторожности. Это моё поколение, став интеллектуалами, уходим в лесники, кочегары, рабочие. Устраиваемся. Зачем? Чтобы не лгать. Но и обкрадываем себя. Это самоотказ. Мир не принадлежит нам. Вот какие мы участники истории. 35 лет.
Недавно, увидев в фильме о М. Ромме, постаревших Баталова и Смоктуновского, я подумал — как давно мы не видели этих замечательных артистов. Будто время отказалось от них за ненадобностью. Как давно это было — Румянцев, Гуров, Борис из «Журавлей», Куликов и Гусев, Деточкин, Гамлет! Что случилось со временем, если оказались не нужными эти интеллигентные, одухотворённые, умные лица? Один выходит на сцену МХАта, другой — преподаёт во ВГИКе.
Типично для замысла. Человек даёт интимное объявление. Далее, представить, как ему пишут — осторожное послание, крик возмущения, от соискательницы, от пожилой женщины, хлопочущей за дочь, от группы молодых. Его ответ — один, другой; от писателя, пишущего на эту тему и интересующегося подробностями; снова от женщины — исповедально, искренне. Снова от первой — почему молчите? Словом, разворачивается человеческий сюжет. И всё — документы: с датами, атрибуциями, адресатами, фамилиями. Как у Богомолова. С особенностями характера, стилистики…
Иногда кажется, что фильмы «о прошлом» делаются из внутренней потребности заполнить пустоты, оставленные историческим развитием кинематографа. Слишком много не договорено, не обнаружено. Это как газетная рубрика «Кто откликнется?» И появляется «Лапшин», «Торпедоносцы», «Военно-полевой роман». И ушедшая жизнь открывается полней, непрерывней, восстанавливается историческая связь. Увы, эстетически это уже не так. Например, посмотреть рядом «Машеньку», «Лапшина», «Жди меня» и «20 дней без войны»?
Нынешнему кинематографу хватает смелости, чтобы отметить, зарегистрировать исторически реальный тип прохиндея, человека сломленного («Полёты во сне и наяву»), анемичного («Парад планет» или «Осенний марафон»), не реализовавшегося («Жил певчий дрозд»), или взбесившегося мещанина, но не хватает смелости заговорить об активных формах протеста, выражающихся как бы в жизненном поражении, требующем мужества, решимости, как бы самоликвидации.
Декабрь 85
Три наших документ.-расчёта Саши Сокурова.
1 «Терпение и труд». Тема спорна. Фигурное катание. Дети и мастера. Очень экстравагантно, дразнящая форма. Некоторая смутность мысли. Я понял, что, как всякий труд, спортивный тоже, высоко воодушевляет человека, выращивает его. И обиды, и слёзы, и дрессура не отменяют духовной значимости спортивных усилий.
2 часть. (Его пафос — антикоммерческий.)
2 «Сочинение № 15».
Сочетание орущего самолёта и бесформенной толпы, звукоряд — Русланова и Шаляпин. Улица корчится, пустота объявленного праздника, отсутствие человеческого, духовного содержания, надуманность формы. Однако фильм остаётся смутно понятным. Режиссёр нечто форсирует. 2 части.
3 «Элегия». Сюжет — перезахоронение Шаляпина. Фильм в двух частях расскажет о триумфе и трагедии Шаляпина. Нестандартный монтаж. Форма невнятна.
6 дек. 85 г. Кремль.
Свердловский зам <нрзб> вышел. Для удобства кино и телекомитета и вручал председатель комитета Марков Г. М.
Алов ни словом не был помянут живыми — Наумовым.
Шенгелая хорошо сказал о сатире, о великом Зощенко. Темирканов заявил: «поверьте, не просто получить Гос. премию за «Евг. Онегина». Тесно, убого. Без алкоголя. Хотели подойти к А. Карпову. Он стоял за столом для чл. комитета с Марковым. Больше никого. Не подошли. Вернулись в отель. Позвали Риту, Пашу с Ирой, пришла Наташа.
Сергей Герасимов. На 80 году, самый влиятельный из стариков. Снимал один фильм за другим. Самый титулованный из кинорежиссёров. Златоуст, фразеолог. При чтении испарялось содержание. В кино ничего не оставил. Но был учителем крупных мастеров. Думая обо всех этих стариках-классиках, упавших, как зубы, вижу — много работали, долго жили. Ноябрь 85.
Верно ли?
Литература и кино о бледной современности — тип нравственно спящего человека (герой «Дрозда», герой «Утиной охоты», герой «Полётов во сне», «Осеннего марафона», герой Трифонова… Литература о войне даёт тип героический и положительный: В. Быков, В. Богомолов, К. Симонов… «Деревенская» ли-ра обращаясь в минувшую эпоху к человеку, корнями в земле — определяет героя, как позитивный тип: Ф. Абрамов, В. Астафьев, В. Распутин. «Ретро», обращаясь в прошлое, только за высоким (кино): «Лапшин», «Проверка на дорогах».
— Знаешь, почему у тебя волосы хорошо растут? Потому что у тебя в голове навоз.
Самовыражение в искусстве кино разнообразно. Мне особенно близко то, которое, будучи фильмом по способу существования, похоже на реальный жизненный поступок человека. Такими поступками являются, на мой взгляд, «Лапшин» Германа, «Чучело» Быкова, «Остановился поезд» Абдрашитова. Эти фильмы не просто пучок света, не просто искусство, они способны сплотить людей, или поссорить их, словом способны произвести те же действия, как будто породила его не история, а реальная жизненная ситуация.
Героическое, романтическое — метод мало пригодный для реальной жизни, её живых противоречий. Оно стремится убедить, ничего не анализируя, не вскрывая, не обнаруживая. Романтический метод — консервирующее средство (?). Не знаю, как это вырастить.
Совершенно отдельно стоит проблематика современного фильма. Я говорю о фильме, содержательность которого сливается с жизнью, происходит рядом, сразу по выходе из кинотеатра. Современная проблематика похожа на горячую лаву, вытекающую из действующего вулкана. Эта лава непредсказуема, обжигающа, опасна. Она не имеет красивых, угадываемых форм, мало приспособлена для удобных сравнений, для ваяния в мастерской. Она горячая. Она и узнаётся по этому признаку — ожога.
«Мосфильм» в 1975 году в среднем по каждой картине собирал 18 мил. зрителей. В 1985 г. вдвое меньше, 9 млн.
«Ленфильм» 14 млн. (1975) — 6,3 млн. (1985).
«Довженко» 11,2 млн. (1975) — 5,3 млн. (1985).
Т. е. зрителя на ср. картину стало вдвое меньше.
В 1982 г. сов. фильмы просмотрело 64 % зрителя. 1982 — лишь 56.2 %.
За пятилетку — 700 фильмов.
Традиция «Ленфильма» в поэтике фильма — отражение жизни в формах самой жизни. В своих лучших творениях, от «Чапаева» до «Лапшина» — характер, узнаваемость. Авторы не признавали острых, дразнящих форм. Но почему не допустить появление режиссёра, для которого абсолютной реальностью являются данные и свидетельства его собственного ощущения? (Сокуров). Его кинематограф творческий, ищущий, нестандартный — он выламывается из традиции, ищет новые формы. Они непривычны, раздражительны, субъективны, подозрительны, сложны для восприятия. А разве просты и доступны: Хлебников, Прокофьев, Стравинский, Шагал? Он снимает иначе, не затвержено и привычно, а шокирующе, ошеломляюще, возмутительно иначе. Дек. 85 г.
В конце 85 года в газетах появились острые статьи, направленные на методы работы Госкино и лично Ф. Т. Ермаша. Тяжёлые обвинения. И все справедливые. Гейко в «Ком-не», В. Могилев в «Сов. России». Валят министра.
Эти письма зрителей по поводу «Чучела» (Юность № 9) напоминают о том, что человек способен не только пережевывать, но и переживать.
Если подходить трезво, рационально, то следует признать: заманить зрителя в кино очень трудно. Советский фильм скомпрометирован, но телевизионный сериал, объявленный на всю неделю, призывает зрителя посмотреть себя. Хотя бы потому, что это вещь, доставленная — как бандероль, как ж/д билет, удобно. А может быть и увлекательней.
Сделано мало? Не в этом дело. А в том, хорошо ли сделано?
Я думал об этом, услышав от Хейфица, который к 80 годам поставил 32 фильма:
— «Не заподозрите меня в нескромности, но я счастлив тем, что мои фильмы долго живут. По 10, по 20 лет». Он поскромничал. «Депутат Балтики» живёт уже 50!
Приучив себя к крайности, к записной книжке, я допустил, что возможен только короткий забег, требующий одного глотка воздуха. Интересно, как это связано с замыслом? С построением фразы? Запись в книжке? Это почти один кадр.
«Седые полчища заводов». Н. Заболоцкий.
В этом больше кинематографичности, чем в томах описаний.
«Идут на службу Ивановы
В своих штанах и башмаках».
И это тоже кино! Это колодец ассоциаций! Бездна кинематографа.
Остаётся только вздрогнуть, когда узнаешь, что Шекспир за 20 лет труда написал 36 пятиактных пьес, не считая двух поэм и собрания сонетов. Вздрогнуть и ошеломиться.
В Германе сидит эпический художник. Инстинктивно или сознательно он верит только в человека, живущего в истории — без истории он персонаж, не больше. Не потому ли Лёша за 20 лет не снял ни одного метра, не обеспеченного историческим взглядом? Тремя своими фильмами он заполнил пустоты колоссальной фрески, где по-прежнему много «белых пятен». Но, похоже, своё время, посмотрев картины о своём поколении, он ещё и грунтовать не начал. Да и дело это потрудней, чем реконструировать или реставрировать, хотя бы и талантливо. Ведь это работа с той же горячей лавой, в настоящем её моменте.
Читая прозу Б. Пастернака, в её глубине постоянно соприкасаешься с революцией. Я думаю о том, сколько талантов выросло вместе с нею! Не только поэзия или проза подвергалась вулкану революции. Вместе с нею в гигантов превращались и сами авторы, — уже в биографии, судьбе. И не потому, что подпевали революции, а потому только, что были её современниками, свидетелями и наблюдателями: Маяковский, Пастернак, Мейерхольд, Эйзенштейн, Ахматова, Булгаков.
Зритель способен не только физиологически пережевывать, но и эстетически переживать. Вот в чём надо подозревать зрителя, если работаешь для него.
Весь 85 год, после мая (Горбачев) прошёл в смене парт элит обкомов. Особенно в России. Всех прежних — на пенсию. И становится понятно, как десятилетиями не проветривались эти организации.
Пока в литературу, в искусство не проникает этот свежий ветер, о котором сейчас так много говорят, невозможно поверить в его реальное существование, не хватает достоверности, отразившейся в духовном опыте. Одной публицистики мало, она фиксирует даль, а речь идет об эпохе.
Действительно, не так легко найти творческую занятость после «Пацанов». И не хочешь, а подумаешь, нельзя прыгать ниже прежних высот. Прежде всего, это пресно, скучно, не возбуждает. А какими силами поднимать штангу?
В фабрике.
На студии работают талантливые, технически грамотные режиссёры. Меньшов, Микаэлян, Трегубович, Масленников, Аранович. Любой из них может оказаться в центре зрительского внимания, если преодолеет конформизм, если обопрётся на строгий внутренний императив, повелевающий работать им душой, по совести, без оглядки, с чувством риска. Фабрика далеко не получает от них возможностей, которыми они располагают.
Как проблемы социологические — взаимное перемещение социальных слоёв, их перетасовка и перемешивание, убивание идеальностей и грубый вес материальных забот, кризис брака, непредвиденные задачи женской эмансипации, отношения «отцы и девушки», женское одиночество, детская безотцовщина, алкоголизм и т. д.
Публицистическая декларативность и художая выраженность — середина дек-ря: явное не то.
«Чучело», «Лапшин», «Остановился поезд», «Проверка на дорогах» — не только фильмы, искусство, это ещё и поступки их авторов. Именно поэтому в них улавливаешь внутренний императив, который также взаимодействует со зрительским восприятием и, м. б., имеет решающее значение.
Случайно пришло, что ещё в прошлом году в Стокгольме скончался Володя Семичёв, русский сценарист. Ему было около 70‑ти лет. В последнее время он говорил, что ловит себя на том, что чаще стал думать по-русски. Он знал, кроме родного, шведский, немецкий, английский, и кажется, французский. Он оказался захваченным шведским журналистом в Польше, когда она была захвачена Германией. Его рассказ об этом был захватывающе трагичен. Его последние годы были полны одиночества. Он был беден. От него я услышал французскую поговорку — «уметь носить своих вшей». Он умел. Он показал мне дневники отца — свидетеля революции, от неё он бежал на юг, а потом ещё дальше. Всего несколько томов, антикварные книги, написанные красивым почерком. Там была попытка разобраться в происходящем. Взгляд интеллигентного, либерально настроенного русского, с воодушевлением принявшего Февраль и напугавшегося Октябрём. Неужели эти прямые свидетельства, это отражение духовной жизни человека пропадёт, будет выброшено? У Володи остался сын. Он ещё мальчик.
Потрясающая вещь у Льва Гинзбурга в «Разбилось лишь сердце моё». Это рассказ старого еврея. Он вспоминает о жизни в гетто во время войны. Там был такой Авербух. Он работал на секретной работе. С утра их увозили. Где-то переодевали. Они превращались в лощённых, респектабельных господ (значит — брили! Значит — шили для них костюмы! Значит — кормили!) И они выходили на работу. Они были «договаривающимися», «успокаивающими». Прибывали эшелоны с евреями. Надо было их успокоить, чтобы не было паники. Затем их быстро, деловито уничтожали. А «успокаивающих» сажали в машину и в гетто. И там они, уже в лохмотьях, добирались до своих семей. Потом уничтожили Авербуха и его коллег. Страшная история. Это рассказ Симона Абрамовича Миндлина: «— Всего один раз даётся человеку жизнь, но сколько раз хотят её у него отобрать! На каждом шагу! Ужас!»
Если кто-то явившись в город своего детства, показывает маленькой дочери разные места и говорит, что вот здесь родился дедушка, а вот там жила бабушка, а тут они ходили в сад, а там они работали, а здесь они встретились, а там их похоронили, то ведь в детском засыпающем сознании всё оживает, и, вправду — появляется дед, ещё мальчик с коляской, и бабка — девочка со скакалкой.
Памятка…
Много нами растеряно в кино. Дружен и знаком со многими сценаристами, режиссёрами. Видел их «звёздные» часы, искренне радовался. Видел, как эти же мастера, бывало, уходили в «тень». Так, в «тени», мы, время от времени
и встречаемся. Одно дело закрыться на творческий переучёт, как говорил Г. М. Козинцев. И совсем другое почувствовать себя вычеркнутым, неуместным, неугодным. Из разговоров узнаёшь, как погибают замыслы, не нашедшие поддержки, увядают сценарии, не поставленные вовремя, меняют выражение лица фильмы, поставленные торопливым распоряжением. Там, в «тени» можно встретить талант разуверившийся, уставший и даже надоевший себе самому. И дарование не окрепшее, особенно нуждающееся в поддержке. Бывают и радости, вдруг узнаёшь, что кто-то терпением, настойчивостью или авторитетом, пробил свой замысел до премьеры в Доме Кино. И через это вышел на экран к живому зрителю.
Словом, в меру возможности, наблюдая за кинопроцессом, я вижу, как бы изготовителя. Отчётливы мотивы осторожности, балансирования, для жизни нового, острого. Это касается и круга жизненных проблем, восхищающих авторов, и способа реализации. В атмосфере, где осторожность преобладает над дерзостью, где знакомый путь предполагается быть неизведанным, обязательно остаются неиспользованными, невостребованными резервы. Именно поэтому, если говорить правду, какой бы она ни была, наш кинематограф топчется на месте, а его удачи из года в год исчисляются пальцами одной руки. дек. 85.
<…>
Середина 80‑х годов.
Совсем не просто выявить характерные черты эпохи, её конкретные приметы, которые есть сейчас и которых не будет потом. Это время большой напряжённости. В глобальном отношении, политически — военное противостояние двух систем, угроза войны, изнуряющие военные приготовления, СОИ — стратегическая охранная инициатива (США), занесение ядерного оружия в космос, мирные предложения СССР, полугодовой мораторий на ядерные испытания, встреча Горбачёва и Рейгана в Женеве, три дня (ноябрь), отсутствие кардинальных договорённостей. Внутри страны — новый путь (с мая) и курс на интеграцию, ускорение, на оздоровление производ. отношений, объявление войны пьянству и алкоголизму (с июня), отмена банкетов, посиделок, пьяных празднеств и тостов. Закрыты многочисленные разливочные, повышена цена на водку, напитки труднодоступны, но пьянство не искоренено. Много говорят и пишут о загрязнении воды, воздуха, человеч. отношений. Прагматизм, воровство, кумовство, коррумпированность, взяточничество. Триумф денежных отношений в ущерб духовным. И разговоры о личном, духовном, без чего, как говорят, на улицу нельзя выйти. В короткий срок из Политбюро отчислены на пенсию Тихонов (по его просьбе), Романов, Гришин. Сняты с доски многие министры, секретари обкомов — на пенсию. Идёт процесс омоложения. Из тени вышли новые лица. Прошло 54 года. Никаких резких, опасных, радикальных экономических движений пока не сделано. Такие слова, как революция, — не звучат. Просто меняется аппарат. Диссиденты выехали или затихли. Пропал «самиздат». Из последних отъезжантов, оставантов — Любимов, Тарковский, Кончаловский. Ссылаясь на свежие ветры, вдруг взбунтовались режиссёры. Кинематографические и театральные (Мотыль, Товстоногов). Требование — избавить (М. Захаров) от опеки, изнурительного и безграмотного контроля, предоставить права, открыть возможности для инициатив. Робкая просьба о расширении демократии. Общая тональность: начальников можно критиковать, ругать. Заодно, теперь, поругивают этих критикующих за то, что они раньше молчали, и за то что они воспользовались моментом сейчас. В литературе первые имена — Распутин, Белов, Астафьев, Айтматов, Быков, покойный Трифонов — это из генералов, а из стоящих в тени — Ким, Маканин, Петрушевская. И очень стали сильны увлечения экстрасенсами, парапсихологией, йогой, летающими объектами. В большой цене всё — заграничные фильмы, книги, тряпки, обувь, парфюмерия. Толпы народа в магазинах, где лежит огромная масса отечественных товаров, не способная конкурировать с импортом. Всё также бедны продуктовые прилавки. Система заказов, пайков. Уровень престижности — квартира, дача, автомобиль, видеомагнитофон. И масса бедных, нищих. Деревня наступает на город, огромные общежития, лимитчики — их внутреннее состояние, это своеобразная форма крепостничества, выраженная в ограничениях прав и возможностей, опустошение деревни от людей, резкое разделение в уровнях жизни молодых, зрелых и старых. Женское одиночество, безотцовщина, хулиганство, бандитизм. Города запирают дома на запорные устройства, бродяжничество (бомжи), новые формы молодёжного поведения — неформальное общение, творческие инициативы вне комсомола, колоссальное количество ВИА, все играют на гитарах. Спорт становится главным зрелищем — футбол, хоккей. Почти главное содержание жизни. Главный вопрос жизни, с каким счётом сыграют Х и У. Кто выиграет — Карпов или Каспаров? Где достать В. Пикуля или Ю. Семёнова, самых читаемых писателей, чьи книги стали второй валютой с феноменальными обменными данными.
Популярнейшие имена — Алла Пугачёва, Валерий Леонтьев, Раймонд Паулс, Анне Вески. В кино — торжество западных названий и отечественная продукция развлекательного плана. Из действительно интересных, для избранной публики — Н. Михалков и А. Герман. Из актёров О. Янковский. Молодой артистки нет, из известных Гурченко и Гундарева. В театре — Товстоногов, Захаров, Эфрос, Ефремов, Васильев. Из драматургов — Гельман, Галич, Рощин, Радзинский. В глубине культуры подозрительная возня, поднятая нынешними «славянофилами», направленность на русское, отечественное, исконное, своеобразное не сколько от Запада, сколько от евреев. Законсервированность укоренившихся правил, отношений — в стабилизации вышестоящих в творческих союзах, незыблемость их генеральства — Маркова, Хренникова, Кулиджанова. И отсюда строгая очередность и регулярность в получении премий, наград, призов. Всеобщая жажда высокого обслуживания, чёткого сервиса — но это только для избранных. Сервис — корыто для мздоимцев.
16 ноя 85 года.
Запуск «Незнакомки». Смерть Динары. Операция закрытия «Незнакомки». Гос. премия. Нетворческий год.
Маленькая девочка:
— Мама, я хочу, чтобы ты мне что-нибудь купила.
О Германе.
Два сценария Кармалиты и Германа.
1 «Долгие ночные стоянки» (страх личной опасности). Муж и жена, врачи, отправляются в Крым на машине. Она бездетна, уколы. Движение по дороге, спутники — мотоциклисты, машины, встречи на дороге. Очень подробно, хорошо литературно. Опасные происшествия. Покушение. Чувство страха. Невозможность жить в страхе. Путь домой. Случайное разоблачение бывшего гос. преступника, который выдал себя неосторожностью, из страха опять же. Жена родила. Хорошая литературная работа. 1985.
2 «Мой боевой расчёт». Монолог человека, кавалера ордена Ленина, демобилизован по ранению. Ветеран. Приезжает в родной город. Там есть старая любовь — старше его на 10 лет. Поступает в школу, чтобы доучиться в 10‑ом классе. Жизнь человека, сформированного войной, вне войны. Густой быт. Чем-то всё знакомо по предыдущим фильмам. Выходит на милицию. В городе банда, грабят, убивают. Герой пытается сам найти бандитов. Неудача, ранение. Госпиталь. Потом вместе со своим расчётом, вернувшимся после Победы, находит банду. Герой говорит: — Прошло сорок лет, я не стал географом, я преподаю литературу, я директор в той самой школе. Женится. Очень хороший сценарий. 1985 г. У них заметно постоянное стремление к эпическому выражению, желание вывести героя на перекрёсток истории, поиски не персонажа, а народа.
Творческий импульс, сильнейший, идёт у Германа из воспоминаний детства. Поразительна его цепкая память. Его худож. мир — оттуда.
О Германе
Странное дело, в фильмах и сценариях Германа присутствуют награды, ордена. В «Проверках» вдруг появляется, в финале, молодой Герой Советского Союза. В «Моём боевом расчёте» — молодой герой, почти мальчик — орден Ленина. В придуманном для Авербаха эпизоде для «Объяснения в любви» лётчики, нет просто офицеры, выходят из самолёта — все в орденах. Им из машины выносят сервированный стол. В «20 днях» лётчик, который в поезде — орден Кр. Знамени. И в «Торпедоносцах» целая сцена, когда дружно едут выкупать техника из гауптвахты — опять много орденов. Наконец, в сценарии «Долгие ночные стоянки» герою снится, что его награждают немыслимым количеством орденов Ленина, и он герой Советского Союза. И вдруг за всем этим — видишь автора, мальчишески страдающего комплексом «орденоносности». Что бы значили эти германовские мечты о наградах? Любит. Мечтает. У Катаева, например, так же — о деньгах. Проговорили<сь>. Это личное. Задавленное.
«В новом направлении интерес подробностей чувства заменяет интерес самых событий» Л. Толстой 1853 г.
Как это соответствует тому, что мы находим у Тургенева, Гончарова и особенно у Чехова! У Бергмана!
Вот пример для отрывка школьного диктанта. «По степи, вдоль и поперёк, спотыкаясь и прыгая, побежали перекати-поле, а одно из них попало в вихрь, завертелось, как птица, полетело к небу» (Из Чехова «Степь»)
С 1940 до 1985 г. школьный курс по лит-ре сокращён на 150 часов. В 1985 — ещё на 32 часа.
«Все мы стали людьми лишь в той мере, в какой людей любили и имели случай любить». Б. Пастернак. «Охр<анная> гр<амо>та».
В романе А. Кима «Белка» меня поразил технический приём — в непрерывном течении прозы, в одном абзаце и даже строке выражались состояния разных героев, узнаваемые только по местоимениям и окончаниям глаголов. Я думал, это новшество. Но это не так. Сборник рассказов Кортасара и в новелле «Сеньорита Кора» нахожу это же самое.
С ума сойти. День начинается в уверенности, что ничего не случится за столом. И сегодня и завтра. Так проходят месяцы.
Но какой сюжет доказал бы пустоту, бессодержательность, бесцельность жизни? У Чехова «В родном углу». Это, видимо, в то время было особенно важно. «В родном углу» — хорошо бы прожить содержательную жизнь. Но как? И вот появляется «Невеста» — а в ней указано — как. А между ними удивительный рассказ «На подводе», где так трагична безысходность, неподвижность, окутанность жизнью.
Поразительно всё-таки, насколько ярко и чувственно помнишь себя и многих вокруг себя в детстве, отрочестве. И насколько всё мутнеет, исчезает из памяти многое из более позднего времени. Как, например, немногое запомнилось из студенческих лет. Отсюда и впечатление, что все творческие отношения я всё время впитывал детскими впечатлениями. Об этом пишет Пастернак в своей «Охр<анной> гр<амоте>».
Читаю в «Комсомолке» статью Е. Суслова о «Проверке на дорогах». Эти его воспоминания и проклятия в адрес чиновников из Госкино, и мне понятен его закадровый, лицемерный пафос — ведь в этом его обида на министра, уволившего его от «Искусства кино», сводит счёты. А сам какой был! Ведь этот мерзавец каких мало.11 янв. 86 г. около 18 часов скончался Илья Авербах. Были знакомы с 1962 г. Талантлив. Интеллигентен, порядочен. Сообщение о его гибели больно поразило. Казалось, он обязательно выкарабкается. А правда в том, что он был обречён. Это не проникает. Старуха мать. К полночи они у него в доме. Аранович, Смирнов, Долинин, Фрижа с Генрихом, Вика, Герман, Сорокин, Никитин. Сразу и помянули. Многое вспомнилось. В этот же день его дочь выходила замуж. Звонок Эйбе. Наташка хоронит второго мужа. Большое горе. Илья умер в Москве. Везут сюда.
Его близкие друзья — Аранович, Финн, Смирнов, Ромов. Наши с ним отношения не были ближе товарищеских. Что-то мешало нам сойтись. Иногда мелькало и что-то откровенно недружеское, холодное. А сближало — общие воспоминания, связанные с учёбой на курсах. Его большие достоинства — воспитанность, такт, умные знания, яркий талант, творческая целомудренность, чистота, твёрдость принципов, умение восхищаться чужой работой, благородство нравственного облика, приверженность высокой классической традиции, несуетность, иронизм. Всегда и во всём присутствовавшее чувство достоинства, благородство, изящество, внутренняя красивая осанка. Наши с ним вечные споры — о народе, об этом понятии. Сам он внутренне тяготел к лиризму, замешанному на эпическом. Творчески ушёл в долгий сосредоточенный пост, чтобы взять большую высоту — Булгаков. Он был из немногих режиссёров, фильмов которого ждали. Сейчас на студии остался один Герман.
О Германе.
Понедельник. Появляется в кадре. Как всегда, в тёплой куртке.
— В пятницу мне приснился сон. Будто звонит Татьяна Ивановна и говорит: Авербах и Герман умерли. Логично закрывать объединение. Дело было в Репино, в пятницу. Всем рассказывал. Ведь я слышал. Ильюше стало лучше. А в субботу — узнаю. (тут подходит новый слушатель. Герман начинает с начала).
— Клепиков уверен больше всех. Знаешь, что я тебе скажу? Не удручайся. Ты всё равно когда-нибудь окочуришься.
— Я на смерть Илюшки с Арановичем помирился. Вот уж не думал. Я думал, до самой смерти не помиримся. А тут пришлось. Обревелись, пока в Ленинград ехали.
— А всё-таки, — говорит Соломон, — Илюша не снял своей лучшей картины.
Я: — Не знаю, это неизвестно.
Герман: — Не знаю. С «Белой гвардией» был полный завал. Не нашёл чего-то главного. Я ему предлагал начать с сапога. С какой-нибудь сопливой девочки, больной, кашляющей. А рядом человек, он её простукивает. Смотрит на сапог, ну и дальше по Булгакову. А там сценарий — никакой мурашки нет, я читал не чувствовал.
Я: — Это потому, что ты имеешь литературное впечатление.
Герман: — Не знаю. Мне не важно, откуда они возникают — мурашки. Главное, чтобы они были. У него не вышло.
Слушаю, но история примирения как-то ранила. Дорогую же цену запросил Герман — смерти Авербаха. Большой талант, а есть в нём что-то грубое, самонадеянное, даже глупое.
15 янв. Илюшу схоронили в Комарово. Шёл снег, было очень красиво. Герман заплакал. Я говорил с противным окружением, продуманной формой. Большая опустошённость. Пришла вся фабрика. Я чуть не надрался. Илюша умер от рака. Он лежал в гробу необыкновенно значительный, похожий на римлянина. Горькая складка у рта.
Помню, Илья говорил, что высшей формой худож. выражения считает исповедальность. Говорил о Булгакове, которого мечтал поставить. Говорил о том, что чувствует — ему суждено сделать что-то великое. И тут же добавил — если не впадёт в маразм от старости. Любил пародировать. Я был одной из самых удачных его пародий. Следовал показ. Добродушно. Его горячность, вспыльчивость. Наша с ним поездка на озеро, он потерял уключину, его смущение, сильный ветер; как защёлкнулась дверь — и он остался голый, на комарах, я помирал от смеха, зато на даче я разбил его термос — «квиты». Я надевал червяк на его крючок.
— Ужас! Ведь ему больно.
— Нет, знаешь…
— Чудовищно! Но не клевало.
Он тоже увлёкся, так, что по скользкому камню съехал в воду. Там было глубоко. Я подумал, он не умеет плавать. Он умел.
— Лагуна большого леща.
Моет после разговора с Козинцевым.
— Напрасно, б. м., ведь только на меня вы и можете рассчитывать. — Как? Что наше? — Ведь все остальные провалились.
В Грузии, Н. <нрзб> и Н. Шенгелая, устроенном Москвою сыновей знаменитых кинематографистов мы с Ильей задержались, чтобы оставить запись в книге отзывов. Илья смеялся над моей умной записью. Он почти вырвал у меня карандаш. И быстро, на ходу придумал и записал хорошие слова.
Мы ночевали в одном номере гостиницы. Ночью он стонал. Вдруг сказал отчётливо: — Вы кто? Как вы сюда попали? Что вам угодно? Не знаю, что его преследовало, мучило? Ждал вести? Боялся? Я похолодел.
Пружинная поездка. В поезде его кошмар повторился. Я положил ему руку на плечо. «Господи, боже мой». Стряхнул. И затих. Я всегда стеснялся спросить, что с ним было, было так горько? Не был ли он раздавлен булгаковским замыслом? Я знаю, химия организма делала своё дело, но всё же?
— Рак болезнь печали. Это его слова. Года три назад. Зачем? В какой связи? Не помню.
— Мне суждено сделать что-то великое, — повторил дважды, в коридоре студии. Фраза для него, сдержанного, почти невозможная.
— Я знаю и верю. Если, конечно, <не> впаду в старческий маразм.
Его стыдливость. Любимые слова!
— Упоительно! Восхитительно!
Предстояла работа огромной, м. б., трагической сложности.
19 янв. — девятый день. Были в Комарово. Потом уехали в Репино. Сели поминать, хорошо вспоминали. Миша о молодости. Семён — о разном. Рассказ, как пришёл молодой человек просить руки и сердца Маши. «Берите, берите! И руку, и сердце, всё берите!»
Его любимая фраза у Булгакова. «О, боже, боже! Как печальна земля»…
— Можно придумать прелестную картину! Прелестную!
— Панфилов? М. б., на «Ленфильме» не работал чел-к большего таланта.
— Герман? У меня вызывает восхищение его дар создавать время. Какой-то особый кинематографист. Восхитительно. — Аранович! «Торпедоносцы» — блестяще.
Я и говорил: спасибо тебе за доброжелательность без лукавства, за искренность без осторожности.
Наши с ним миги жизни.
1) Как плакали, надравшись на банкете по случаю окончания сценарных курсов. В уборной дома кино.
2) Как ездили на Вуоксу, рыбачили. Я разбил его термос. Посмеивались друг над другом. В рыбалке я профан. Грибы — это дело.
3) Как ездили в Грузию, одухотворённость общения, жили вместе, его кошмары.
4) Как критиковали фильмы «Отцы и дети», «Жизнь в муравейнике».
5) Как говорили о «Белой гвардии», его озабоченность. В последние годы его смятение — уходит время, он теряет темп, ритм. Всё чаще не упоминаем, не замечаем.
Когда приходил к нему в гости, стол, хотя был только чай, накрывался не наспех, а по-старинному — обязательно скатерть, чашка с блюдцем, розетка для варенья, все эти милые подробности уютного застолья.
— Прелестно. Восхитительно. Изумительно, — его слова. — Дивно.
Говорил, что в детстве был потрясён «Дядей Ваней» с Добронравовым, рыдал — театр. В кино — «Пепел и алмаз», «Хиросима — моя любовь».
Помню, мечтал о «Трёх сёстрах». В театре? В кино? Почему бы и нет. Женщины в его фильмах — самое увлекательное и прекрасное. (Это подтверждается и в интервью.)
С его уходом прощаюсь и с теми, кто попадался на глаза при его жизни — Толя Глузкин, Толя Ромов.
Представление о человеке меняются по ходу жизни. Смерть вносит и вовсе решительные поправки, подводя итог отношений.
Как духовной нити кого Илья напоминает мне в литературе? Пожалуй, Онегина. В самых высоких проявлениях. Его тон — мужественный баритон. Он был способен вызвать на дуэль. Значит и стоять под пулей.
Сколько друзей, товарищей ушло навсегда за последние десять лет. Манана, Гена Шпаликов, Лариса, Динара, Илья.
Уехали и, верно, не вернутся — Миша Богин, Андрей Тарковский, Андрон <Кончаловский>.
Какие значительные спутники жизни, удивительные субъекты. «Иных уж нет, А те — далече».
Ловлю себя на той же печали, в которой он признавался.
— Где он теперь?
Мы молчали.
Иногда мне казалось, я придумываю сценарий именно для Ильи. Без резкостей, без грязи, в благополучном тоне. О нравственных исканиях, об итогах жизни, прошедшей тихо, без прошлых бед и побед, но достойно.
Наша последняя встреча была на фабрике. Начало октября? Аранович затеял сфотографироваться. Он кончил «Торпедоносцы». Появился Илья. — Идём! — Куда? — На помойку.
Илья был в костюме, куда-то спешил, но столкнулся с нами. Фотография получилась последней. Автор — Оля Моисеева (дата — июнь 85).
Бывало Илья горячился, становился резким, даже гневным.
Пьяным был прелестным, добрым, гримасничал, язык его заплетался. Ходил, загребая ногами, плечом вперёд, стремительно. Всегда был спортивен.
Всегда спешил, ждали дела, куда-то звонил.
Рассказывая, изображал в лицах. Менял голос, находил характерное, искал смешное. Всегда не злобно.
Я пробовался у него на роль учёного в «Монологе». Павильон, накрытый стол, чай, печенье. Артистка Терехова для создания атмосферы. «Меланхолический вальс» Сибелиуса. Озабоченный Месхиев за камерой, задумчивый Авербах. Нас сняли. Без всяких объяснений — я не понадобился. Через полгода домой пришла открытка, приглашавшая меня как участника (массовки, съёмок фильма) «Монолог» явиться на студию. Я обиделся на Авербаха. Он пробовал меня, кажется, в качестве риска. Сохранилась фотография — я в белом халате, в шапочке. Врач.
Он обожал баскетбол. Вот смотрел «Жальгирис»—«Реал». Наши выигрывают 95:87 — «Жалг.» выиграл у самого титулованного клуба Европы.
Был такой алкоголик, режиссёр, с вечно грязной обувью, маленький, стареющий — Лев Недагин. Кончая счёты с жизнью, оставил записки.
1 Друзьям и товарищам. «Я устал, я болен. Больше не могу».
2 Сыну. «Димка, вспоминай обо мне».
3 Жене. «Ты могла спасти меня одним словом».
4 Соседям. «Прошу мою часть гонорара переслать жене. С уважением Лев Недагин».
28 янв. 86. Гибель «Челленджера» случилась через полторы минуты после взлёта на высоте 15 км. Взорвался на глазах провожающих, на глазах всей Америки, следившей за полётом по ТВ. Экипаж — 7 человек. Две из них женщины. В мире не было катастроф с космонавтами и астронавтами с 1971 года. (Репино)
«Алкид» Д. С. Бортнянского
Позвонил Толстой: — Слушай, я сейчас задам тебе вопрос, а ты ответь на него, не юли.
— Давай.
— «Операция» хорошая картина?
— Да.
— Понимаешь, мне говорят: кремль? 15 лет, уже старо. Видно, как наклеены бороды. Понимаешь? Старо.
— Перестань. Хорошая картина.
— Ну, спасибо. А то мне ехать в ЦДИ[3], а я не знаю, что говорить.
Я утешил его.
Искусство кино могло быть средством познания — человека, общества, эпохи, её примет.
И оно же — средством идеализации, консервирования, мумифицирования и т. д.
ТВ передача о Д. Д. Месхиеве. Авербах. Съёмки летом. Смотрю на Илью — будто осенью его кто-то подстрелил. 13. 2. 86.
15 фев. 86 г. Указ о правлении. З. Д. И.[4] осыпан милостями власти, получил всё, что только мог, но уже стар, чтобы радоваться.
Рабочий В. Иванов (Щёкинское произв. Объединение «Азот»).
«У меня сложилось мнение, что между ЦК и рабочим классом всё ещё колышется малоподвижный, вязкий „партийно-административный слой“, которому не очень-то хочется радикальных перемен. Иные, требуют лишь привилегий, сами же не торопятся отдать народу ни силы свои, ни знания». («Правда», 13 фев. 86. Обзор писем.)
Гюстав Флобер писал «Госпожу Бовари» 5 лет. Этот шедевр — книга в триста страниц. Поразительно, что будучи молод (роман написан в возрасте 35 лет), Флобер не торопился, хотя предельно взыскателен, и это ещё слабое определение. Если разделить работу на сцены, получится, что, грубо говоря, он писал по одному абзацу в день, работая, как вол, часами.
Мой товарищ не выносил урока, оставшись на три дня без единой странички, сказал:
— Всё, уезжаю. Я тут не напишу. Я просто не могу себе это позволить.
Февр. 86 г. Говорят, смертельно болен Андрей Тарковский. Лежит в госпитале в Париже. Его уход будет опустошающей трагедией нашего кино.
Какова была их продуктивность, мощь воображения, способность ворочать горы Слов! В год по тому, по два, по три! Сейчас они смотрят на меня с книжных полок, не корешками, а корневищами своих книг. Гиганты. И всё это написано чуть ли не гусиными лапками.
Февр. 86. Эрмитаж.
Французские импрессионисты из национального музея Вашингтона сорок с лишним полотен. Колоссальная живопись! От К. Моне до О. Ренуара. Всё восхитительно. Один Ван Гог, один Лагрене. Два Пикассо. В тот же день. Трогательная выставка в крепости памяти Велимира Хлебникова. Он покоится на погосте в деревне Ручьи, Новгородской области (Крестцы).
Затем в Манеже выставка из частных собраний ленинградских коллекционеров. Грандиозная по размерам экспозиция. Нас хватило только на первый этаж — живопись, гравюра, рисунки конца 19 начала 20 века. Славное впечатление. Десятки имён первоклассных мастеров. Поразительно, как много ценного сохранено коллекционерами России. Вслед за архитектурой и музыкой в России 19 века возникло направление и в классической живописи, волна которой перехлестнула рубеж 19 века. Поразительное явление культуры мирового значения.
Герман так сформулировал своё объяснение феномена В. Высоцкого:
«Десятилетиями страна врала. Был короткий промежуток в начале 60‑х годов. Потом всё вернулось. И тут Высоцкий нашёл слова, говорящие о подлинной жизни. Он заполнил вакуум, в котором задыхался народ, ищущий правду. И народ ответил ему вниманием и любовью. Вот почему Высоцкий как культурный феномен не мог возникнуть раньше 60‑х годов».
27 съезд КПСС открылся 25 февраля 86 года. Доклад М. Горбачёва. Уравновешенность преобладает перед бешенством.
Поразительно, что сделал Флобер из семейной жизни Бовари, из обычного провинциального адюльтера. Реальная жизнь рассмотрена в такой психологической глубине, в такой погруженности в реальность, что открылись бездны человеческого бытия, его общечеловеческие основы — любовь, материнство, супружество, страхи, неудовлетворённость, ограниченность, глупость, пошлость, порывы, обречённость. Метод Флобера схож с Чеховским — объективность, непредвзятость. Новый способ добычи правды, новое зрение.
Собрание.
— А вы не перегибаете палку?
— Не только не перегибаю, но ещё даже не взял её в руки.
— Если я не пишу девушке, то это значит, что через четыре месяца она выйдет замуж за другого.
Конец февраля 86 г. В Стокгольме выстрелом в спину убит Улоф Пальме, премьер-министр. 27 съезд КПСС, стоя, соболезновал Швеции. Я помню молодого Пальме, идущего чуть ли не во главе демонстрации в поддержку Вьетнама. Это был 1968 год.
Сесть за стол? Я знаю, это кончится часами оцепенения. Затем встаёшь, как будто отпахал смену в забое. Опять ничего не получилось. Завтра будет то же. Так проходят годы. Что-то накапливается, зреет, будто за плотиной находишься, где море воды. Но когда же она хлынет? Репино.
Долг, любовь, смерть — не шутки, большая лит-ра, большое искусство и считает это своей главной проблематикой. В ней — человек, самое главное в нём.
На дворе 86 г. Через год советской власти 70 лет. Но вот читаешь «Пожар» Распутина, «Печальный детектив» Астафьева, вещи последних месяцев — и волосы встают дыбом. Ведь это советская деревня, сов. провинция доведена до скотства. Что с человеком? А Трифонов с Московскими повестями, ведь у него человек измучился внутренней ложью. И как же всего этого не видел Паустовский, не видел Казаков, писатели нежные, возвышенные, способные возвысить душу, а не изранить её грустью, беспощадно, не видели? Не хотели видеть? Иначе устроено зрение? О, ужас! Это страшней, чем в «Овраге», чем «Мужики». Страшнее, потому что эта Россия показана тёмной, полурабской страной. А эта Россия — социалистическая, в которой сформировалась новая общность людей — советский человек.
Литература в своих лучших, искренних достижениях подаёт весть из действительности, и эта весть кричит о помощи. А кино — стремится отразить, как выполняют, перевыполняют, соревнуются, как ездят на курорт, женятся, разводятся, как живут в шикарных квартирах, разъезжают на автомобилях, путешествуют за границей, ловят преступников.
О, боже! Две разных страны? Или пять разных?
Грустный сюжет. Эта молодая женщина, во всём и во всех видит виновников своей внутренней нищеты. Она не может, и упрекает мужа, похожего на мальчишку — за то, что он так посредственен, беспрекословен. Ей мало его заботы, начитанности, скромного чувства достоинства. Ей хотелось бы им гордиться за его творческие свершения, за его славу, за его огромную занятость. На всё это она могла бы опереться, этим могла бы оправдать свою жизнь. Сколько в этом понятной неудовлетворённости. Но сколько и гордыни, претензий. При этом весёлая, ленивая, мечтательная, не способная на поступки.
— Вам 90! Как же вам удалось прожить такую долгую жизнь.
— Я делал только то, что хотел.
— Как вам это удавалось?
— Я на всё плевал.
Устал от людей. Некоторых избегаю. Поверхностные, не глубокие, не одухотворённые. Плоские анекдоты, избитые байки, затасканные легенды, утомительные самоповторения, и полное неумение разговаривать — смеются своим остротам, слушают себя, не давая другим открыть рот, убожество знаний, претенциозность, громкий голос, требование внимания, истасканные темы — деньги, бабы, сплетни. Никогда не задаются большими вопросами. Нет тонкости беседы, изысканности интонаций — много вульгарности, грубого мата. Интересные увлекательные факты, сообщения, догадки — большая редкость. И это среди писателей, режиссёров, актёров. Ужас!
Как это верно: злой может притвориться добрым, больной — здоровым, богатый — бедным, грубый — нежным. Но нельзя притвориться интеллигентным. Что же это? Все проникающее свойство личности, окрас, порода?
Я вам дам один совет,
Мой друг, в гробу карманов нет.
И потому сейчас, до гроба,
Где что лежит — глядите в оба. Совместное. 16. 3. 86, за 15 мин. Репино.
Я знал Илью без малого четверть века. Ведь это огромная вереница дней. Но сколько из них мы провели вместе — несколько вечеров, заседаний, чествований, совместных маленьких приключений и путешествий, каких-то посиделок с углублёнными разговорами. У него была своя жизнь, полная работы, увлечений, азарта, интересов. И всё-таки мне кажется, все эти долгие годы мы провели вместе. 1982 год — Грузия.
Мой ученик говорил о попытке найти у молодых людей их «формулу» молодёжного фильма. Получилось: это должен быть мальчик (15‑ти лет, а не девочка, он должен попасть в очень сложную ситуацию (предельно, до самоубийства), отягощённую полным одиночеством (есть приятели, но нет духовной близости, доверия), из которой он попытается выбраться сам (помощь взрослых — облегчает модель и делает её недостоверной) и, если выбирается, то усилиями своего интеллекта, упорства или — терпит поражение. У Пушкина его мысль о трёх сильных струнах — ужас, сострадание и смех. Модель, похоже, отвечает этой триаде.
И в самом деле — наш способ жизни, простой и обыкновенный, ничем не примечательный, без особых привилегий, ярких преимуществ — в сравнении с чем-то вне нас оказывается и особым, и привилегированным, т. е. чуть ли не элитным. Пока нет давящей тяжести нужды, недоступности каких-то желаний, изнурительного и мерзкого общества, некий минимум свободы, независимости, похоже на аквариум. И это при том, что нет автомобиля, дачи, большой квартиры и ценностей. Эти предметы вне наших интересов.
Что это показывает? Нет ли в этом тщеславия? Поиска полумерности? Ведь в глубине, может и так? Надеюсь всё-таки есть форма общественной деятельности, активности, искренней заинтересованности. Но где эффект? Он везде, где есть риски.
Годовщина смерти Динары. Дом её как-то опускается, дряхлеет. Особенно одна комната — серая, без цвета, бедная, безликая, без очевидно явленных увлечений. Будто здесь живёт чел-ек неопределённого возраста. Грустно, что не было реж-ов. Только Витя Титов. Неужели все они были ей враждебны? Грустно.
Чем же объяснить, что многие люди проходят одни и те же проблемы — разочарованный сорокалетний, опустившийся тридцатилетний, сорвавшийся с цепи пятнадцатилетний, излагающие свои догматические принципы 60‑ие, несущие «мудрость» 80‑ие старики? М. б., потому, что всеми рассматриваются поверхностные стереотипы, близлежащая жизнь, окрестности знакомств по кооперативам и дачам? Странно войти в городскую лаву жизни — без знаний, подготовки, без адреса, профессии, защитной «одежды». Жизнь народа — самая большая тайна. И что такое народ? Это люди, принадлежащие истории? А вне её — уже просто соседи и знакомые, прохожие. Как уловить связь человека и истории?
Сидели с Лёшей Германом и он выдал воспоминание из детства. Как пришёл Н. Вирта к папе и сказал: напишу Сталину, куплю ЗИМ, продам в Грузии, заработаю 100 тысяч. Мне было 12 лет, я был ошеломлён. Так про Сталина! Или? В Риге. У Сталина две медали, у папы одна. Какая-то женщина спрашивает: «Кто эти товарищи, лауреаты Сталинской премии?»
Помню полковника, который попросил милостыню. Папа дал…
У него поразительно цепкая память, вынесшая из детства громадные запасы. Память точная, чувственная.
Любит посплетничать. В Москве избрали начальником Собеса. Сказал здесь, там, этому, другому. Этот кусок сегодня, завтра… У него высокое давление, говорит 175.
— Пей таблетки. Жена выскребла таблетки, нечего пить. Купил «Волгу», жить не на что.
Леонид Леонов. Он выводит три линии русской лит-ры.
1 Державин — Пушкин — Толстой.
2 Аввакум — Гоголь — Достоевский.
3 Рев. демократы — Горький.
На вопрос хочет ли Леонов написать воспоминания об Есенине, Горьком и других писателях, он ответил неожиданно резко, что — нет, не собирается. Он не верит в память, дневников и записей не вёл, может что-то придумать, как это делают все. Зачем? Нет, не буду.
Ещё одно объявление на стене.
«Девушку в голубой куртке и красной шапочке, которая 3 апреля стояла у выхода из метро Невский пр. и уехавшую в сторону Удельной обязательно прошу 10 апреля быть на том же месте. Это очень-очень большая просьба».
Накануне 5 Съезда Союза кинема<тографисто>в в Москве прошли перевыборы собрания. В состав худож. кино не выбраны и правление и на съезд 17 человек — киногенералы, нар. артистов, Героев и лауреатов. Это Кулиджанов, Бондарчук, Ростоцкий, Матвеев и др. Потерпевшие поражение сформулировали следующий тезис:
— Серые начинают и выигрывают.
Хорошо, что эти генералы, во многом ответственные за критическую ситуацию в кино, лично терпят поражение. Но очевидно и то, что демократическая форма тайного голосования даёт возможность «второй волне» вырваться вперёд и занять командные посты.
Видимо, это будут Панфилов, Абдрашитов, Быков, Губенко, Н. Михалков, Хуциев, Метальников, Черных. И всё равно во главе союза поставят старого зубра. Кого?
Его огромный, жирный сын на реплику отца: — Тебе надо похудеть, — ответил: — Согласен. Сто рублей за килограмм. Идёт?
Умер В. П. Катаев. На 90‑м году жизни. Он знал Бунина. Любопытнейшая фигура в нашей литературе. Его работа последних 20 лет неизменно привлекала внимание. Изобретатель «мовизма» писал удивительные вещи. Большой мастер. Не всё было в порядке, как говорят, в его нравственном облике. Я помню, как орал В. Шкловский по поводу «Алмазный мой венец». Стучал палкой. Кто же остался из Стариков? Неужели один Каверин?
Когда в объединении не снимает фильм крупный мастер (Герман, Авербах, Асанова, Аранович), всё вокруг творчески скучает, заболачивается.
Возле крупных фильмов всегда есть хороший «подлесок», достойные работы, группа сопровождения.
Возле дерьма — дерьмо.
(Валя Пар — 200 р).
Аранович — 600 (100) — 500.
Федосов — 300.
Григоров — 1000 (сент 84) + 1000 (февр 85).
Дубров — 600 — (–300).
20 янв 86 г. — сдал рукопись книги в издат. «Искусство».
В. Лакшин «Вторая встреча», сов. пис. М. 1984.
Борис Виан «Пена дней», М. худ лит, 1983.
Ж. Сименон «Я <диктую>».
Непомнящий «Поэзия и судьба». Статьи и заметки о Пушкине.
В. Маканин «Голоса», «Предтеча», Василий Селюнин «Эксперимент», Нов<ый мир> № 8, 1985
Карл Леонгард «Акцентуированная личность», Киев 1981.
А. Вознесенский «Прорабы духа».
Лидия Гинзбург «Записки блокадного человека», Нева № 1, 1984.
Лидия Гинзбург «О старом и новом», «О психол<огической> прозе», книги.
А. Гуревич «Категории средневековой культуры»
Т. Питерс и Р. Уотермен «В поисках эффективного управления», изд. «Прогресс», ожидается перевод.
Крандиевский Ф. Ф. «Звезда», № 1, 1981, № 3, 1984.
«Переписка Чехова» два тома, худ. лит.
А. Фет «Воспоминания».
Донка с резинкой.
Скользящий поплавок из пробки и стержневой ручки.
И. Ростовцев «На краю света», изд. «Просвещение».
Воспоминания:
1 Л. Пантелеева.
2 М. Алигер «Тропинка во ржи. О поэтах и поэзии».
1. Предисловие к «Незнакомке» написал Юрий Нагибин.
2. Сценарий «Влюблённых в телогрейках» написан Клепиковым совместно с Марком Розовским.
3. Центральный дом искусств.
4. В 1986 Клепиков получил звание «Заслуженный деятель искусств».