Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2025
* * *
Пушкин Мойку украсил собой,
Как приют на земле свой последний.
Не назвать ли ее нам вдовой,
Безутешной, почти двухсотлетней?
Нет, назвать ее так не могли б,
Пушкин тоже бы не согласился.
Прямизну ее вспомни, изгиб,
Да погибнуть он поторопился.
А не то написал бы о ней,
О Неве же писал, слава богу!
Мойка всех малых речек умней,
Возлюбив городскую тревогу.
Ей и впрямь эти зданья к лицу,
И сады, и дворцы, но любому
Предпочтет она храму, дворцу
Эту близость к музейному дому.
* * *
«Хлад», «младость», «огнь» — не стало слов,
В стихах встречавшихся когда-то.
Но я у Тютчева готов
Найти и «хлад», и «огнь», и «злато»,
И та поэзия жива,
Не будем желчны и капризны.
Неточно сказано: «слова».
Скажи: «церковнославянизмы».
О, как я счастлив, как я рад:
Не только Тютчев, Пушкин тоже.
Скажи: «Дохнул осенний хлад» —
И станешь зорче и моложе.
Что роща делает? «Листы»
С ветвей осенних «отряхает»,
И жаль, что так не смеешь ты
Сказать: наш век не позволяет.
АДА НЕТ
Ада нет. Да о чем говорить!
Просто тенью пройдешь ты бесследной.
Разве может мучение быть
Вечным, пыткою став ежедневной?
Бог не изверг, не зверь, не садист —
Это выдумка, скверная сказка.
Посмотри, как цветок золотист
И речная узорчата ряска.
Посмотри, что за блеск, что за цвет,
Как дневное нам льстит освещенье!
Ада нет, и возмездия нет,
Наказания нет и прощенья.
* * *
Не написать ли оду тени?
Не похвалить ли в знойный день
Ее раскидистые сени
С листвой, надетой набекрень?
Скамья в тени — какое благо!
Не всё же солнце восхвалять.
Привстанешь, сделав два-три шага,
И в тень захочется опять.
И если вправду мир загробный
С его сияньем где-то есть,
То нам обещан рай, способный
И эту надобность учесть.
* * *
Никто из нас не будет знаменит,
Как Цезарь или Юлиан Отступник,
Но мы о них читаем: так велит
Нам интерес к минувшему — наш спутник.
Читаем, сколько б ни было нам лет,
Так хочется в дождливый день заняться
Хоть чем-нибудь, и лучшей прозы нет,
Чем жизнь героя или святотатца.
По крайней мере, речь там не идет
О будничных занятьях и заботах.
Там скачут кони, там крадется флот
Вдоль берега: утесы, скалы, гроты.
«Ты, Африка, в моих руках!» — обняв
Скупую землю, объявляют свите.
Там Юлиан богов, пусть он неправ,
Восстановить стремится в лучшем виде.
Там переходят через Рубикон —
А что это? Река, неутомимо
За славою и доблестью вдогон
Бегущая, там Галлия — часть Рима.
* * *
Нынче девушки ходят в брюках,
Да еще и нарочно рваных.
Но любовь пребывает в муках
Тех же самых счастливых, странных.
Мода может меняться, может
Дикой стать, вообще безумной,
А в уме и сердцах всё то же,
Те же слезы и те же струны.
Не надеть ли мужчинам платье,
Не носить ли мужчинам юбки?
Но изменятся ли объятья,
Мысли, горести и поступки?
Мне не нравится эта мода.
Лишь представь, что сказал бы Пушкин.
Но пребудет всё то же что-то,
А не только постель, подушки.
* * *
Я хотел бы собакой побыть пять минут
И понять, есть ли мысль в голове у собаки.
Или нюхом собаки, не мысля, живут,
Чувством радости, страха, вражды — забияки.
Я хотел бы минуту побыть или две
Птицей, только не вороном — невскою чайкой.
Я хотел бы понять, что у них в голове,
В одиночку летающих в небе и стайкой.
Мне и бабочек нравится легкий удел,
Думать бабочкам незачем, нечем — и чудно!
А прохожим бы стать ни одним не хотел,
Равнодушие наше вполне обоюдно.
* * *
Ах, Ноев ковчег на горе Арарат!
О, как я увидеть его был бы рад!
В нем Ной разместил каждой твари по паре.
Сердит я на Ноя или благодарен?
Я против слона ничего не имею,
Но жабы, но крысы, но волки и змеи…
И все же мне нравится Ной почему?
Спасибо за кошку, собаку ему.
Какое наивное перечисленье!
Похоже на детское стихотворенье,
Ребенок легко его мог бы прочесть,
И впрямь что-то детское в Библии есть.