Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 2024
1
Как тут не воскликнуть: «Какие были tempora, какие mores!..» Два давних друга основывают журнал. Совместно его редактируют. С первых же номеров в журнале печатается большая книга одного из редакторов. Потом это книга выходит отдельным изданием в журнальном издательстве. Потом второй редактор печатает в журнале более чем благосклонную рецензию на книгу своего коллеги-соредактора.
Перевод: «Новый Журнал», основан в Нью-Йорке в 1942 году. Редакторы-основатели: Михаил Цетлин и Марк Алданов. Книга — Михаила Цетлина, «Пятеро и другие». Книжное издание вышло в 1944 году. Рецензент, понятно, Алданов.
И хочется добавить: «Так не просто было можно, так было нужно».
2
Михаил Осипович Цетлин вниманием в России в последние десятилетия не обделен. И стихи его собраны и отлично изданы, и роль в журнале «Современные записки» выявлена, уяснена и зафиксирована, и — «слушайте. слушайте» — эти самые «Пятеро и другие» переизданы дважды. Один раз в 2000-м, в московском «Композиторе», второй — совсем недавно, в 2020-м (М.—Берлин, хоть и в серии «Мемуары замечательных людей»). В Интернете всякий желающий найдет и издание 1953 года (второе американское, издательства имени Чехова).
Так чего ж еще?
Но дело как раз не в «еще». А несколько в ином.
3
Собственно, в том, что восемьдесят лет назад — и очень далеко — вышла в свет одна из лучших книг о русской музыке, когда-либо написанных по-русски.
И это как-то, знаете, не слишком понятно.
Книгу написал русский еврей, из миллионерской семьи, бывший когда-то и эсером (и посвятивший в своей первой поэтической книге стихи убийце министра внутренних дел Сипягина, назывались «Борцу-рабочему»), а после 1917 года — хозяином одного из лучших эмигрантских салонов в Париже (приемы на сто человек и танцующий Лифарь).
Человек образованный (весьма) и очень культурный. Джентльмен, покровитель искусств со всей молодежью в придачу и т. д.
Тут позволим себе цитату из «Пятеро…»: «Все остальное было просто, типично, обыкновенно. Таких юношей из культурных, среднедворянских семей были тысячи. В сущности, все эти молодые музыканты были дети одного класса, небольшого слоя людей, который, помимо офицеров и чиновников, дал России несколько десятков талантов во всех областях искусства. <…> Из этих писем глядит на нас средний, обыкновенный, чудесный мальчик. <…> Таких мальчиков тысячи на святой Руси. Кто их видел? Из них вырастают обыкновенные, ничем не замечательные люди».
И заканчивает абзац Цетлин просто: «Из этого вырос великий композитор».
Это о Римском-Корсакове.
И — тянет немножко подправить, чтобы получилось — об авторе книги, культурных еврейских семьях и проч.
Тянет-то тянет, но не получается.
Потому что как никто не назовет Михаила Осиповича Цетлина великим писателем, так никто не назовет и его семью среднееврейской (по матери Цетлин — из Высоцких, чаеторговцев).
4
И еще два обстоятельства (как хотите — проясняющих или запутывающих).
Первое: Цетлин не был музыкантом. То есть музыкально грамотным, конечно, был («домашнее воспитание» называется), но музыка — не его профессия.
И чего тогда стоит книга о музыкантах, написанная тем, кто «не»?
Второе: богатый еврей-эмигрант эвакуируется из Парижа, Вторая мировая война в разгаре, добирается до Нью-Йорка и — пишет книгу о русских композиторах.
Не странно ли?
А есть и еще одно, скажем так, обстоятельство.
В 1933 году Цетлин опубликует большую книгу — «Декабристы. Судьба одного поколения».
Это, с одной стороны, история (не академическая, но документальная), с другой же — это самая настоящая проза (и хорошая). Тут нечаянная, но неизбежная параллель: Цетлин о декабристах — это нечто вроде Эйдельмана до Эйдельмана, с той очевидной разницей, что Цетлин — другое время, другое образование, другая среда, другая картина мира. (И неправильный вопрос в пустой зал: а что, если их сравнить? а что, если бы у подсоветских читателей была возможность прочесть цетлинских «Декабристов» до «Лунина» и «Апостола Сергея»? Но зал и впрямь, по счастью, пуст.)
Цетлин написал две большие книги прозы. О декабристах и о русских композиторах.
О декабристах — понятно: это из самого важного, что случилось в русской истории и с русской историей.
Но неужели о композиторах (почти что — «о каких-то композиторах») — того же уровня, того же градуса важности и неотменимости, и незаменимости, и всегдашней необходимости?
Цетлин ответил: да.
5
Алданов — в упомянутой рецензии — аккуратно (как всегда) «вписал в контекст» книгу Цетлина: «Русская биографическая литература непостижимо бедна; она стала развиваться лишь в двадцатом столетии. Среди писателей, живущих в СССР, было — и, по-видимому, продолжается — увлечение либо biographie romancée, либо чисто беллетристической биографией. Книги покойного Тынянова были чрезвычайно интересны; особенно приходится пожалеть о том, что ему так и не удалось кончить „Пушкина“. В последние два десятилетия русскими биографами проделана огромная работа и по подготовке материалов. В этом отношении верхом совершенства надо считать долининское издание писем Достоевского — по учености, по добросовестности, по точности я не знаю сходных изданий ни на одном иностранном языке».
И дальше — о вынужденно-«своем», эмигрантском: «Зарубежные русские писатели такой работой не занимались, не имея в своем распоряжении российских архивов. Новых фактов они почти ни о ком дать не могли бы. Тем не менее и в эмиграции выходили в высшей степени ценные биографии русских писателей. Из них отмечу книги Б. К. Зайцева о Тургеневе и В. Ф. Ходасевича о Державине» (Курсив автора).
И значит, «теперь к ним надо прибавить работу М. О. Цетлина о так называемой „Могучей кучке“».
Что тут, так сказать, привлекает внимание? А ровно то, что Алданов говорит о биографиях писателей, и выделяет книгу Ходасевича, и ни словом не обмолвливается о биографиях русских композиторов, написанных бывшей женой Ходасевича. Берберовой, Ниной Николаевной. Про «Бородина» (1938), может, и забыл (хотя на Алданова не похоже), но как же «Чайковский» (1936)?
Вот тут и пригождается любимое речение Зинаиды Гиппиус: «Если надо объяснять, то не надо объяснять».
И дело тут, конечно, не в том, что Цетлин с Алдановым — в нью-йорках, а Берберова — под Парижем (оккупированным).
6
Еще коротенькое из Алданова: «Цетлин никак не принадлежит к так называемой „debunking school“ („разоблачающая школа“. — М. Е.). Он любит всех своих героев (кроме Цезаря Кюи)».
И нам невольно становится жаль Цезаря Антоновича, которого ведь и впрямь «никто не любил». «Мы ведь и сами его не любим».
Но и с таким исключением Цетлин делает то, что в твердом уме вроде бы не может и не должно получаться: писать о том, кого любишь, не махая перед читательским носом платком, мокрым от благоговейных слез.
Цетлин почти везде убирает человеческую эмоцию автора. Пусть рыдает читатель, если у него нет больше никаких других реакций.
Цетлин смог — что почти невероятно — написать смерть Мусоргского.
Он смог, он смел.
«Он смел, вот всё — а мы…»
7
Что процитировать из книги Цетлина лучшее?
Правду сказать, нечего.
Поскольку всё — лучшее.
Но все же пусть будет вот это: «Как-то придя к Серовым, Стасов был поражен странной сценой: брат и сестра прыгали вокруг фортепиано, хлопая в ладоши и припевая: „мы жиды! мы жиды!“ Оказалось, что мать их только что им рассказала, что их дед, екатерининский сенатор по фамилии Габлиц был крещеным евреем. Еврейское же происхождение представлялось им гарантией их даровитости. „Вольдемар, какое счастье! мы талантливы, мы — жиды!“ — все повторяли они».
Антисемитизма «кучкистов» Цетлин, к слову, нисколько не ретуширует и пишет о нем без всякой риторичности. И тут же — история про Глинку, едва не женившегося на еврейке, и — Мусоргский: «Почему-то его всегда от времени до времени тянуло к еврейским мотивам…»
8
Книгу «Пятеро и другие» можно было бы вручать — как когда-то «Вечных спутников» Мережковского — на выпуске в гимназиях.
Но вряд ли будут. Хотя бы и потому, что несколько обидно: неужто лучшему о русской музыке — восемьдесят лет, и из такого, знаете, далёка?..
Книгу Цетлина прочтет — и, надо полагать, не забудет — и музыкант, и человек, далекий от музыки. Вот тот самый «гимназист». Ему можно позавидовать. Книга Цетлина — это и впрямь введение в русскую музыку: «так идите уже — и слушайте, слушайте».