Продолжение
Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2024
В перерыве заседания рождались самые невероятные предложения.
Например, один из друзей министра торговли и промышленности, действительного статского советника князя Всеволода Шаховского посоветовал ему ближайшей ночью силами царскосельской авиации разбомбить Таврический дворец, чтобы буквально «не оставить там камня на камне».[1] Подобные горячечные фантазии свидетельствовали лишь о той нездоровой атмосфере, в которой так печально завершалась история царского правительства.
После шести часов вечера 27 февраля в Мариинский дворец неожиданно приехали члены учрежденного думского Комитета[2]: председатель Думы, действительный статский советник в звании камергера Михаил Родзянко, член Думы от Томской губернии, кадет Николай Некрасов, а также секретарь и член Думы от Калужской губернии, октябрист Иван Дмитрюков. Их сопровождал член Думы от Харьковской губернии, октябрист Никанор Савич, настойчиво приглашенный Родзянко[3] — возможно, чтобы делегация производила более благонамеренное впечатление в своем желании найти приемлемый выход из кризиса, чем послужить престолу и Отечеству.
В историографии за представительным органом, созданным сеньорен-конвентом «для поддержания порядка в Петрограде и для сношений с различными учреждениями и лицами»[4], в сокращенном виде[5] закрепилось устойчивое название Временного комитета Государственной думы (ВКГД).[6] Скромный статус свидетельствовал в пользу непритязательности. «Длиннота названия Комитета нарочито подчеркивала его нереволюционность»[7], — отмечал позднее в своих мемуарах бывший член Думы от Пермской губернии, инженер путей сообщения Александр Бубликов. Недаром ведь вечером 27 февраля член Думы от Санкт-Петербурга, магистр русской истории Павел Милюков по-прежнему не желал, чтобы «она взяла власть».[8] Лидер кадетской партии считал необходимым соблюдать максимальную осторожность в действиях и поступках законодателей. Родзянко, как свидетельствовал Бубликов, в тот момент тоже не хотел никакой «революционной» самодеятельности.[9]
Однако уже к ночи члены Комитета петроградских журналистов (КПЖ), экстренно освещавшие текущие события в связи с отсутствием столичных газет, в своих «Известиях»[10] стали называть ВКГД иначе: Исполнительный комитет Государственной думы (ИКГД).[11] Участники событий вспоминали о том же.[12] Затем настоящее наименование неоднократно использовалось в разных сообщениях, телеграммах и прочих донесениях, поступавших из Петрограда в Ставку Верховного главнокомандующего (Главковерха) в Могилеве[13], хотя в других случаях название думского органа по-прежнему начиналось с прилагательного Временный[14] — таким образом, в официальных бумагах употреблялись оба варианта. Но все же автор склонен считать наименование Исполнительный более точным, так как, скорее всего, думцы выбрали его по аналогии с названием советского Исполкома, возникшим в стенах Таврического дворца в предшествующие часы.[15]
Инициатива председателя Думы и его соратников, посетивших членов Кабинета, еще существовавшего de jure, несмотря на поданное царю коллективное ходатайство об отставке, имела важное морально-психологическое и политическое значение. Министр иностранных дел тайный советник Николай Покровский вполне естественно не увидел обеспокоенного камергера в роли «революционного» вождя[16] — и меньше всего им хотел быть сам Родзянко, прибывший к бессильным министрам в поисках последнего компромисса, поскольку император Николай II так и не ответил на его отчаянные телеграммы № Р/39727 и № Р/39921, отправленные на Высочайшее имя поздним вечером 26 и ранним днем 27 февраля. Как утверждал член Русского бюро ЦК РСДРП(б) Александр Шляпников, «страх перед революционным народом <…> побуждал думских деятелей буржуазии искать соглашения с царизмом».[17] Кроме того, умеренные думцы, в том числе Милюков, опасались прибытия в Петроград царскосельских войск и явно боялись пострадать вместе с социалистами в случае контрреволюционной реакции.[18] Поэтому все присутствовавшие «были в большом волнении»[19], как свидетельствовал Покровский, один из самых толковых и способных управленцев в царском правительстве последнего состава. Он еще с дневных часов пребывал в пессимистическом настроении, не представляя себе, как военные власти могли подавить солдатский бунт.[20]
Конструктивный диалог служил для сторонников конституционно-монархического строя своеобразной страховкой и позволял им демонстрировать лояльность престолу при помощи пожеланий умеренных уступок в деле обновления системы государственного управления. В свою очередь, и члены Кабинета во главе с действительным тайным советником князем Николаем Голицыным не рассматривали благонамеренных думцев как смутьянов. Напротив, визитерам немедленно сообщили главную новость дня: «Протопопов больше не министр».[21] Неврастеничный временщик, последние месяцы так раздражавший общественные круги, «согласился заболеть»[22] и отныне не руководил МВД. Так возникла благодатная основа для примирительного диалога с думцами, а нужда в нем выглядела все более острой по мере непрерывного ухудшения ситуации в Петрограде. «Повсюду толпы бунтовщиков имели полный успех», «…Войска не повинуются начальству и переходят на сторону толпы»[23], — писал о вечерней ситуации генерал от инфантерии Александр Адлерберг, состоявший в тот момент в распоряжении командования Петроградского военного округа (ПВО).
В глазах растерянных министров законодатели — хотя в действительности, как следует из сообщения Покровского, они и сами себя чувствовали неуверенно — служили символической защитой от солдатской стихии. Обе стороны в равной степени страшились народной анархии[24], и когда завязался общий разговор, то Родзянко и князь Голицын вышли побеседовать в соседнюю комнату. Неудивительно, что действительный статский советник Эдуард Кригер-Войновский, управлявший Министерством путей сообщения (МПС) и позднее рассуждавший об упущенных возможностях в февральские дни, считал правильным и даже необходимым, если бы Дума, «выделив из себя некоторых представителей, вошла бы через них в непосредственное общение с Государем».[25] По сути, приезд думских делегатов в Мариинский дворец и стал такой попыткой: только сам император ее проигнорировал. По свидетельству Савича, Родзянко настаивал на уходе старого состава министров, уже подавших в отставку, и передаче власти «правительству, составленному по соглашению с Думой». Голицын не возражал, но исполненный аристократического достоинства русский князь не хотел «бежать с поста»[26], желая увольнения Высочайшим повелением в законном порядке.[27]
Выполнение плана целиком зависело от царского волеизъявления, и Родзянко, упрямо продолжавший подставлять шатавшемуся престолу думскую подпорку, сейчас сам нуждался в поддержке со стороны председателя Совета министров. Поэтому, как полагает автор, с высокой степенью вероятности Родзянко рассказал Голицыну о дневном звонке Георгиевского кавалера, Великого князя Михаила Александровича, чье личное участие в предстоящих переговорах с Николаем II приобретало особый смысл. Теперь царя бы просили о политических уступках не только председатель Думы и глава Кабинета, но и второй претендент на власть в царствовавшем доме Гольштейн-Готторп-Романовых — или по крайней мере казавшийся таковым зимой 1917 года.
В симпатичном государевом брате, с точки зрения многих современников, имевшем права регентства[28], собеседники видели нужного генерала, способного сыграть роль династического символа и сплотить защитников обновленного государственного строя.[29] Уставшего Голицына вполне устраивала комбинация с выдвижением на петроградскую позицию Великого князя Михаила Александровича, имевшего прочную репутацию англомана и поклонника британского конституционализма.[30] Тогда вся непосильная ответственность за исход кровавого противостояния в столице перекладывалась бы на отважного кавалериста, а бедный премьер мог бы наконец сойти с политической сцены и вздохнуть с облегчением. Следовало лишь дождаться Великого князя, выехавшего из Гатчины в смятенную столицу, а затем совместными усилиями убедить Николая II исполнить общие пожелания.
Вместе с тем никто из высокопоставленных лиц, присутствовавших вечером 27 февраля в Мариинском дворце, не задался неизбежным вопросом о том, что происходит с последними защитниками правопорядка, еще продолжавшими сопротивляться. «Местная военная власть и правительство потеряли голову, давно уже выпустили вожжи из рук, никаких мер вовремя не приняли и теперь уже были бессильны что-либо сделать»[31], — свидетельствовал Георгиевский кавалер, Генерального штаба генерал-лейтенант барон Алексей фон Будберг, пытавшийся уехать из Петрограда на фронт. Любопытно, что и Родзянко не поднял вопроса о прекращении огня хотя бы в непосредственной близости от Таврического дворца.
В Литейной части в тот момент царил неописуемый хаос.
«Похоже, будто какой-то дикий зверь вырвался из клетки»[32], — свидетельствовал потрясенный американец Негли Фарсон, занимавшийся организацией заказов для зарубежных фирм на поставки мотоциклов в Россию. В результате освобождения из Петроградской одиночной тюрьмы[33] и Дома предварительного заключения[34] многочисленных уголовников в столичном центре резко возросло количество грабежей, поджогов и других преступных насилий, принимавших все более значительные масштабы.[35] Защитить от них обывателей никто не мог: служащим полиции самим приходилось опасаться за свою жизнь. На Загородном проспекте раненого пристава или околоточного надзирателя живым бросили в костер.[36] Чины запасных батальонов, сохранившие верность присяге, скрывались от сослуживцев, используя любые возможности. Например, во втором здании американского посольства на Сергиевской улице прятались гвардейский капитан и двадцать волынцев, отказавшихся примкнуть к бунту своего батальона.[37]
Общее положение чинов сводного отряда, находившихся под командованием Л.-гв. полковника Александра Кутепова и брошенных окружным начальством на произвол судьбы, ухудшалось с каждым часом. На Литейном проспекте мелькали неизвестные офицеры, чью форму уже украшали красные банты, служившие в глазах верноподданных знаком моральной капитуляции. Выстрелы раздавались со всех сторон. Зачастую бесцельный огонь вели куда попало не только солдаты, но и пьяницы, хулиганы, их разбитные подруги и даже азартные мальчишки, дорвавшиеся до настоящего оружия. На руках у гражданского населения оказались сотни, если не тысячи брошенных стволов. Множилось число трагедий, повсюду шла беспорядочная стрельба[38] — и противники уже с трудом различали друг друга.
Среди кутеповцев от неприятельской пули погиб первый обер-офицер: преображенец, Л.-гв. прапорщик Николай Кисловский 1-й, спешивший с докладом от Л.-гв. поручика Алексея Брауна к командиру отряда.[39] Через Центральную телефонную станцию[40] Кутепов попытался связаться с Генерального штаба генерал-лейтенантом Сергеем Хабаловым, но телефонисты не смогли соединить гвардейского полковника с командующим войсками ПВО за его отсутствием в градоначальстве.[41] Посланный с донесением на`рочный — Л.-гв. поручик Федор Головин[42] — Хабалова не нашел.[43] В итоге Кутепов дозвонился лишь до Л.-гв. полковника Владимира Павленкова, исполнявшего должность начальника гвардейских запасных батальонов. Он велел Александру Павловичу покинуть Литейную часть и со своими людьми добираться до Дворцовой площади.[44] Дельный приказ запоздал на несколько часов, так как разделенные к тому времени силы отряда оказались фактически изолированы в сгущавшихся сумерках.
В особняке Мусиных-Пушкиных, где размещались лазарет и управление Российского общества Красного Креста (РОКК) Северного фронта, их служащие и добровольцы оказывали первую помощь пострадавшим. Вечером в перевязочный пункт принесли двух семеновцев, умиравших от тяжелых огнестрельных ранений, — Л.-гв. подпоручика Сергея Эссена 4-го и Л.-гв. прапорщика Николая Соловьева. Вскоре они скончались. Затем почти весь дом заполнили «запасные» преображенцы, покинувшие мятежные улицы, после чего приходилось искать какое-то компромиссное решение.
В эмиграции генерал от инфантерии Кутепов так описывал конец сборного отряда, потерявшего 27 февраля убитыми трех офицеров и десять нижних чинов, а также до тридцати солдат ранеными[45]:
«Когда я вышел на улицу, то уже было темно, и весь Литейный проспект был заполнен толпой, которая, хлынув из всех переулков, с криками тушила и разбивала фонари. Среди криков я слышал свою фамилию, сопровождаемую площадной бранью. Бо́льшая часть моего отряда смешалась с толпой, и я понял, что мой отряд больше сопротивляться не может. Я вошел в дом (Мусиных-Пушкиных. — К. А.) и, приказав закрыть двери, отдал распоряжение накормить людей заготовленными для них ситным хлебом и колбасой.[46] Ни одна часть своим людям обеда не выслала».[47]
Вскоре сотрудники РОКК попросили здоровых солдат покинуть дом.
Просьба прозвучала вежливо, но настойчиво. Общая ситуация в Литейной части выглядела безысходной, соответственно, превращать здание с больными и ранеными в опорный пункт не имело смысла. Поэтому Кутепов выразил подчиненным благодарность за честное исполнение служебного долга, приказал им сложить винтовки и боеприпасы на чердаке, а затем, разделившись на небольшие группы, возвращаться под командованием своих унтер-офицеров в казармы, не привлекая к себе лишнего внимания.
Личное положение самого командира выглядело затруднительным.
Все выходы из дома Мусиных-Пушкиных охраняли вооруженные караулы рабочих, ждавших храброго штаб-офицера. Ему грозила мучительная смерть. Хозяева здания, опасаясь разгромного вторжения толпы, предложили Кутепову «замаскироваться», чтобы незаметно покинуть особняк, а потом быстро скрыться в темноте. Но кадровый преображенец отказался снимать родную форму с царскими погонами и переодеваться в цивильный костюм или солдатское обмундирование. Вверив судьбу Богу, гвардейский полковник остался в доме на Литейном. В форме и с личным оружием в руках, Георгиевский кавалер Кутепов — израненный герой Великой войны — спокойно ждал неизбежной развязки, собираясь дорого отдать врагам собственную жизнь. Ни Хабалов, ни Павленков, ни даже Л.-гв. полковник князь Константин Аргутинский-Долгоруков, командовавший запасным батальоном Преображенского полка, и другие однополчане, намеревавшиеся устроить офицерское совещание в собрании на Миллионной[48], о нем в тот момент не вспомнили.[49]
Последних очагов сопротивления насчитывалось еще как минимум четыре.
Со стороны могло показаться, что инициатива принадлежала противникам старого порядка, но чувствовали они себя скорее лихорадочно, чем уверенно. Смущение вызывал подозрительный нейтралитет отдельных частей[50], а любое противодействие осложняло положение, особенно если бы столичным властям удалось продержаться до прихода в Петроград лояльных престолу войск. Центральную телефонную станцию на Морской улице защищал караул, выставленный от команды связи запасного батальона преображенцев. Командовал охранением раненый фронтовик, Л.-гв. подпоручик Валериан Илляшевич. В ответ на телефонный звонок, раздавшийся около шести часов вечера от имени неизвестного члена ИКГД из Таврического дворца с требованием «немедленно очистить станцию и свести караул»[51], взбешенный обер-офицер ответил категорическим отказом.
Реакция на решительное заявление последовала быстро.
Вскоре на Невском проспекте показались многочисленные солдаты и вооруженные рабочие. Но когда смешанная толпа хлынула на Морскую, то после двух сигналов горна и устных предупреждений Илляшевич приказал подчиненным открыть ружейно-пулеметный огонь на поражение[52], после чего кричавшие люди мгновенно рассеялись, оставив на мостовой тела упавших товарищей. «Так их мерзавцев всех расстрелять нужно»[53], — озлобленно заявил своему начальнику Георгиевский кавалер, Л.-гв. подпрапорщик Николай Мосийчук, отчетливо отличавшийся дисциплиной. В последующие часы преображенцы отбили еще две атаки, предпринимавшиеся противником с использованием техники, причем вывели из строя броневик и два автомобиля, сиротливо брошенные на Морской. Улица казалась вымершей, а очевидцы наблюдали за тем, как спорадические выстрелы перерастали в оживленную перестрелку.[54]
Таким образом, станция удерживалась вполне успешно.
Однако в двенадцатом часу ночи из штаба батальона пришел неожиданный приказ князя Аргутинского-Долгорукова вернуть караул в казармы[55] вопреки всякой целесообразности — и важный пункт управления в центре Петрограда был оставлен Илляшевичем по распоряжению его непосредственного начальника.
В вечерние часы боестолкновения продолжались на Выборгской стороне, где продолжали защищать свои казармы московцы[56] и самокатчики[57].
Должность командира запасного батальона Л.-гв. Московского полка занимал Л.-гв. полковник Алексей Михайличенко, происходивший из купцов Екатеринославской губернии и прослушавший полный курс наук на физико-математическом факультете Императорского Санкт-Петербургского университета. В 1914—1915 годах за отличия в делах против неприятеля он заслужил ордена Св. Анны II ст. с мечами, Св. Владимира IV ст. с мечами и бантом, а также за отлично-усердную службу во время военных действий — Св. Владимира III ст. Но, будучи вызван утром Хабаловым в градоначальство, в расположении вверенной части ее командир отсутствовал, поэтому обороной собрания и флигеля руководил начальник учебной команды Л.-гв. капитан Николай Дуброва 3-й — коренной московец и кавалер двух боевых орденов, происходивший из потомственных дворян Новгородской губернии, блестящий выпускник Павловского военного училища. В знаменитом бою под Тарнавкой, состоявшемся 26—27 августа 1914 года, когда при беспримерном взятии германской позиции со стрелявшей артиллерией противника потери элитного полка в людях достигли трех четвертей строевого состава, молодой гвардейский поручик командовал ротой, заслужил орден Св. Анны IV ст. с надписью «За храбрость»[58] и, получив тяжелое ранение вместе с контузией, стал почти полным инвалидом.[59] Теперь Дуброва 3-й исполнял свой долг на другом фронте, открывшемся для заслуженного обер-офицера совершенно неожиданно.
Московцы, столкнувшиеся со стихией солдатского бунта в столичном гарнизоне, связывали его резкий размах и слабость правительственного отпора с резким ухудшением качества войск под влиянием тяжелых потерь, понесенных за годы войны. Об этом, например, сообщал в эмиграции военный инвалид, Гвардии полковник Борис Нелидов 1-й[60] — кавалер ордена Св. Анны IV ст. с надписью «За храбрость» за кровавый Тарнавский бой. Своих «запасных», которыми он командовал 27 февраля, заслуженный штаб-офицер запомнил такими:
«Вид этих унтер-офицеров, в главной своей массе не бывших на фронте, добросовестно исполнявших свои обязанности по обучению новобранцев, чтобы не попасть на фронт, был самый отвратительный — бабы, а не воины. Лишь только один из них оставил отрадное впечатление своей решимостью. Будь таких хоть с десяток, и команда моя отлично выполнила бы все мои приказания, будучи невольно вовлечена[61] решительными действиями такой малой горсточки. Но, увы, ее не было. Приходилось пожинать горькие плоды из-за отсутствия воспитания (в людях. — К. А.) долга перед родиной. Были добрые добросовестные „малые“, одетые в солдатскую форму, но не воины. Вспомнились солдаты подготовки мирного времени и стало горько на душе — были бы они, — все бы беспорядки были подавлены быстро».[62]
Все атаки казарм их защитники успешно отбивали ружейным огнем.
Интенсивная стрельба велась прицельно, солдаты вместе с выборгскими рабочими несли ощутимые потери[63] и на какое-то время отказались от нападений. При этом нижние чины, выполнявшие приказания, стреляли по агрессивной толпе с «„радостной“ готовностью»[64], о чем позднее рассказывал майор эстонской службы Александр Земель, бывший тогда обер-офицером учебной команды в чине Л.-гв. прапорщика. Вместе с тем утром противник грозил подтянуть на Большой Сампсониевский проспект полевую пушку и разнести офицерское собрание картечью.[65] Под влиянием общей ситуации Дуброва 3-й пережил нервное потрясение, вызвавшее сильное обострение последствий тарнавской контузии, а затем удар, наступивший после того, как Николай Николаевич публично «дал в морду»[66] одному из унтер-офицеров, чье поведение показалось командиру нелояльным. В результате у гвардейского капитана отнялись руки, ноги, а впоследствии и язык — он едва успел передать руководство обороной Л.-гв. полковнику Петру Яковлеву[67], заведовавшему хозяйством батальона.[68]
Трудно сказать, как бы могли развиваться дальнейшие события и насколько могло возрасти количество жертв в случае обещанного применения артиллерии, но московцы, защищавшие расположение своего полка, сложили оружие не по собственной воле, а по распоряжению вышестоящего начальства. В квартире офицерского флигеля, находившегося над собранием, проживал Генерального штаба генерал-майор Александр Михельсон[69] (телефон 15-902), командовавший полком в 1913—1915 годах, а ныне состоявший в распоряжении начальника канцелярии Военного министерства. В минуту затишья Его Превосходительству позвонил Л.-гв. полковник Михайличенко и попросил довести до сведения руководителя обороны приказ Хабалова: прекратить сопротивление, так как весь Петроград уже находился в руках взбунтовавшихся «запасных». Михельсон поступившую просьбу исполнил, после чего Яковлев собрал в библиотеке господ офицеров и передал им приказ штаба.[70]
Моральное разочарование и упадок сил наступили немедленно.
В эмиграции поручик Северо-Западной армии Леонид Кутуков, служивший тогда в запасном батальоне в чине Л.-гв. прапорщика, так описывал незабываемый «кошмар, страшное давящее несчастье»[71] вечерних часов 27 февраля:
«Все мы, прапорщики, стояли навытяжку. Некоторые офицеры, уже давно служившие в полку, плакали. Чувствовалось, что совершилось что-то непоправимое. Разные мысли мелькали в голове: взбунтовавшийся батальон, позор, военный суд, унижение, разжалование, а главное — позор, позор, позор…
Мы даже не знали, не осквернена ли церковь[72], не надругалась ли чернь над нашими знаменами и над могилами наших боевых товарищей. Но слово „революция“ никому в голову не приходило. Просто дикий бунт и более ничего. Ведь произошло это только в Петрограде. Наверное, кто-то, кому это полагается, уже действует, чтобы локализовать бунт и верными частями подавить его».[73]
В итоге вечером 27 февраля сопротивление московцев прекратилось.
Однако по соседству еще продолжали упорно защищаться чины запасного самокатного батальона[74] Л.-гв. полковника Ивана Балкашина, числившегося по гвардейской пехоте коренного измайловца[75] — дважды раненного героя Великой войны, кавалера ордена Св. Владимира IV ст. с мечами и бантом, а также других наград за боевые отличия.
Казармы, превращенные в опорный пункт, находились напротив механического завода «Новый Лесснер».[76] Складывать оружие Балкашин и его офицеры не собирались, о чем генерал Хабалов не имел никакого понятия, бросив их так же, как и кутеповцев на Литейном. Ближе к ночи следующих суток интенсивная перестрелка на участке стихла, но в то же время возникла угроза захвата противником батальонного имущества и оружейного склада, находившихся в большом трехэтажном здании на Сердобольской улице.[77] Здесь же размещались офицерские квартиры и канцелярия части с денежным ящиком. Поэтому с Большого Сампсониевского проспекта туда отправились в качестве охранения до двухсот нижних чинов с тремя юными обер-офицерами во главе с двадцатисемилетним поручиком Вержбицким. Им предлагалось занять канцелярию, склад, а далее самостоятельно действовать «по обстановке».[78] По пути отряд не встретил никакого противодействия, приказ исполнил и забаррикадировался в здании на ночь.
В конечном счете в ходе боестолкновений 27 февраля рабочим и солдатам, несмотря на значительный численный перевес, так и не удалось сломить сопротивление самокатчиков на Выборгской стороне, благодаря чему внутри самого революционного района Петрограда сохранился контрреволюционный плацдарм, состоявший теперь из двух самостоятельных участков. «Мы <…> были совершенно изолированы на окраине огромного, охваченного восстанием города»[79], — вспоминал обер-офицер батальона Евгений Левитский, позже участвовавший в Белом движении на Востоке России и закончивший Гражданскую войну в чине подполковника. Тем не менее моральная готовность самокатчиков сражаться и на следующий день ничуть не уменьшилась, очевидно, во многом под влиянием личного примера волевого Балкашина. «Солдаты его любили»[80], — показывал позднее в ЧСК один из офицеров.
Центром сбора сил ПВО долгие часы оставалась Дворцовая площадь.
Теоретически наиболее сильный очаг сопротивления мог стать активным в любую минуту. Но на фоне начальственной пассивности настроение голодных чинов резерва, бесцельно стоявших у Зимнего дворца, неуклонно падало. Хабалов, искавший в центре города какой-нибудь солидный объект, пригодный для обороны, предложил занять Адмиралтейство, чтобы при необходимости обстреливать Невский, Гороховую и Вознесенский проспект, блокируя огнем прямые перспективы от трех вокзалов: Николаевского, Царскосельского и Варшавского. Планировка, дворы, помещения и коридоры здания позволяли выдерживать осаду. В итоге в шестом часу вечера[81] высокие начальствующие лица[82] перешли под охраной чинов казачьей сотни из градоначальства в Адмиралтейство, хотя Георгиевский кавалер, Генерального штаба генерал-майор Михаил Занкевич, теперь замещавший начальника гвардейских запасных батальонов и войсковой охраны Петрограда, возражал. Ему казалось более правильным занять Зимний дворец и превратить творение Растрелли в русский Тюильри. Вероятно, пример самоотверженных швейцарских гвардейцев 1792 года не давал храброму генералу покоя, тем более что прием защитников престола в Адмиралтействе оказался сухим и безрадостным.
Помощник начальника Морского Генерального Штаба (МГШ), капитан I ранга в звании камергера граф Алексей Капнист неприязненно встретил группу генералов, олицетворявших военные власти столицы. Он возражал против их самовольного вторжения в здание другого ведомства без разрешения начальника Штаба[83] адмирала Александра Русина, находившегося в могилевской Ставке. С превращением Адмиралтейства в опорный пункт правительственных войск приостанавливались все текущие дела МГШ, против чего категорически протестовал исполнительный граф Капнист, по-видимому, не отдававший себе отчета в смысле событий, происходивших в Петрограде. Все же дипломатичному Занкевичу удалось уладить разногласия, и его люди получили в свое распоряжение главный вестибюль, а также коридоры первых двух этажей.[84] Но не более того.
«Контрреволюционеры» занялись ревизией наличных сил.
Считать пришлось недолго. Войск окружного резерва становилось все меньше, так как на протяжении вечерних часов с Дворцовой площади отдельные подразделения отправлялись на ужин в места постоянного расквартирования — исчезали в темноте и обратно уже не возвращались. Ушли «запасные» преображенцы[85] и павловцы[86], а также две роты учебной команды Гвардейского экипажа[87], вернувшиеся в свои казармы на Екатерингофском проспекте в Коломенской части. Вполне возможно, что уход преображенцев следует рассматривать в непосредственной связи с последующим отзывом батальонным командиром караула телефонной станции во главе с Илляшевичем.
Однако бодрости Занкевичу отчасти прибавил приход подкрепления.
После семи часов вечера с Измайловского проспекта к Адмиралтейству в распоряжение командования ПВО подошел сводный отряд Л.-гв. полковника Петра Данильченко[88], включавший батальон Л.-гв. капитана Бориса Фомина (три роты «запасных» измайловцев), гвардейскую артиллерию (две батареи: восемь орудий, пятьдесят два снаряда) под командованием военного инвалида, Л.-гв. полковника Владимира Потехина[89], прибывшую из Стрельны, и драгунский дивизион в двести сабель подполковника Владимира Ржевского из 9-го запасного кавалерийского полка. При этом попытка Занкевича расставить врозь артиллерию с пехотным прикрытием на отдельных участках в районе Дворцовой площади и Невского проспекта встретила неодобрение не только Данильченко, но и Хабалова.[90] Последний на законный вопрос одного из присутствовавших генералов, почему в помощь командованию ПВО не вызваны юнкера военно-учебных заведений, ответил что-то невнятное о возложении на них особых задач.
Настоящие сведения не соответствовали действительности.
Подлинная причина заключалась в Высочайшем запрете привлекать юнкеров[91] — будущих офицеров Императорской армии — к подавлению массовых беспорядков[92], хотя, безусловно, подкрепить отряд они могли, особенно если бы имели инициативных начальников. Например, в Морском корпусе (Николаевская набережная, 17) его директор, Георгиевский кавалер, вице-адмирал Виктор Карцов около шести вечера объявил осадное положение, расставив караулы для защиты здания от возможного нападения. В них несли службу 150 кадет и гардемарин.[93] Но никакой связи с Адмиралтейством Карцов не поддерживал.
Таким образом, вопреки всякому здравому смыслу вечером 27 февраля правительственная власть в Петрограде оказалась разделенной и существовавшей в двух местах, находившихся менее чем в полутора верстах друг от друга, но совершенно изолированных.[94] Представители военного командования во главе с Хабаловым и Занкевичем нашли временное прибежище в Адмиралтействе, где от них нарочито дистанцировались хозяева здания в лице старших чинов МГШ, а члены последнего царского Кабинета во главе с князем Голицыным оставались в Мариинском дворце на Исаакиевской площади. Поразительно, но никто из современников не предложил эвакуировать господ министров, de jure остававшихся таковыми до Высочайшего волеизъявления, и немедленно доставить их в отряд царских войск, чтобы обеспечить хотя бы относительную безопасность законного правительства Российской империи, а также создать объединенный центр военно-политического правопорядка[95] — в качестве видимой верноподданным альтернативы солдатско-рабочей стихии.
Старшие начальники ПВО обсуждали дальнейшие действия.
Адлерберг посоветовал генералу от инфантерии Михаилу Беляеву, приехавшему в Адмиралтейство из Мариинского дворца, вызвать из дома[96] Георгиевского кавалера, генерала от кавалерии Владимира Безобразова и назначить его генерал-губернатором с широкими полномочиями. «Блестящая мысль»[97], — сухо ответил Александру Александровичу военный министр Российской империи. Прав на подобные назначения он не имел, не говоря уже о том, что Безобразов, снискавший известность в качестве непосредственного виновника огромных потерь гвардейской пехоты во время Стоходского побоища 1916 года, в дневные часы отказался принять командование над собранным резервом. Кроме того, Беляев доложил присутствовавшим лицам о запоздалом введении осадного положения в столице — с запретом горожанам выходить на улицу с девяти часов вечера. Население о том предполагалось широко оповестить при помощи афиш и плакатов, хотя в создавшейся ситуации подобные намерения казались совершенно наивными.
Великий князь Михаил Александрович приехал в Мариинский дворец[98] вместе со своим секретарем, отставным гвардейским поручиком Николаем Жонсоном (Джонсоном) между семью и восемью часами вечера[99], когда Голицын и Родзянко уже нашли общий язык. В том же временно`м интервале из дома военного министра (Довмина) на Мойке[100] в Ставку с непростительным опозданием ушли телеграммы № 197 и № 198 за подписью генерала от инфантерии Михаила Беляева. Обе они направлялись на имя начальника Штаба (наштаверха) Верховного главнокомандующего, Георгиевского кавалера, генерала от инфантерии Михаила Алексеева. Первая гласила:
«Положение в Петрограде становится весьма серьезным. Военный мятеж немногими оставшимися верными долгу частями погасить пока не удается; напротив того, многие части постепенно присоединяются к мятежникам. Начались пожары, бороться с ними нет средств. Необходимо спешное прибытие действительно надежных частей, притом в достаточном количестве, для одновременных действий в различных частях города».[101]
Свежие петроградские новости выглядели ошеломляющими.
И самые скверные последствия приобретал факт потери времени.
Между дневным донесением Беляева, в котором он бодро сообщал Алексееву о том, как вспыхнувшие «волнения твердо и энергично подавляются оставшимися верными своему долгу ротами и батальонами»[102] — на самом деле в лице лишь слабого отряда Кутепова, действовавшего в Литейной части, — и вечерней депешей, прошло семь (!) роковых часов. Таким образом, на всем их протяжении Главковерх и наштаверх, сначала получившие от руководителя военного ведомства оптимистические известия о подавлении солдатского бунта, находились в абсолютном заблуждении по поводу подлинного характера драматических событий, происходивших в Петрограде. Теперь же имперский министр — с досадным прозвищем мертвая голова[103] — дезавуировал свой предыдущий доклад, вызвавший пагубное опоздание в принятии царем неотложных решений. В дополнительной телеграмме № 198 Беляев донес в Ставку об объявлении Советом министров Петрограда на осадном положении и о назначении Занкевича в помощь Хабалову ввиду проявленной им растерянности при управлении войсками округа.[104]
В Мариинском дворце Великий князь Михаил Александрович сначала наедине беседовал с Родзянко и Голицыным. По показаниям князя Голицына, оба конфидента, несмотря на принадлежность к разным ветвям российской власти, уговаривали младшего брата государя «принять на себя регентство временно, так как государя (в столице. — К. А.) нет», «хотя бы с превышением власти» и «сейчас же уволить нас, т<о> е<сть> министров».[105] Затем премьер удалился, и Великий князь разговаривал с думцами, сопровождавшими Родзянко. По его свидетельству, Михаил Александрович «должен был явочным порядком принять на себя диктатуру над городом Петроградом, понудить личный состав Правительства подать в отставку и потребовать по телеграфу, по прямому проводу, манифеста Государя Императора о даровании ответственного министерства».[106] Так со стороны умеренных думцев прозвучало требование дальнейшего совершенствования государственного строя Российской империи: с переходом от ограниченной — в духе Свода основных государственных законов (СОГЗ) 1906 года — к полной конституционной монархии путем наделения Думы правом формирования Совета министров.[107]
Разница в сообщениях Родзянко и Голицына вполне объяснима.
В условиях правительственного паралича — вкупе с царским гробовым молчанием — председатель Совета министров и воспринимал «диктатуру над городом Петроградом» в качестве временного исполнения Великим князем регентских полномочий, пусть даже с «превышением власти». Но, как полагает автор, «верный подданный и лояльный брат»[108] Михаил Александрович трезво отдавал себе отчет в невозможности какого-либо регентства при живом государе без его волеизъявления, а возможно, учитывал и свой неопределенный статус в царствовавшем доме. Поэтому Великий князь, как отметил Голицын, «на это не пошел»[109], а пообещал собеседникам лишь быстро связаться с Николаем II и убедить его в целесообразности выполнения поступивших предложений. В девятом часу вечера вместе с Беляевым, прибывшим во дворец из Адмиралтейства, и секретарем Жонсоном Михаил Александрович уехал на своем автомобиле в Довмин, чтобы по прямому проводу обратиться к государю с настойчивой просьбой о политических уступках.[110] Люди из обслуживающего персонала, очевидно, негласно сотрудничавшие с Петроградским отделением по охранению общественной безопасности и порядка (ПОО), обратили внимание на то, как Великий князь «очень сердечно пожимал руку Родзянко»[111] и пребывал в прекрасном настроении.[112]
Думцы в напряженном состоянии остались ждать исхода переговоров.[113]
В те же вечерние часы — скорее всего, во время пребывания в Мариинском дворце — Родзянко сделал важный звонок в Царское Село. По свидетельству фрейлины Ея Величества баронессы Софии Буксгевден, председатель Думы телефонировал обер-гофмаршалу Высочайшего двора и заведующему гофмаршальской частью генералу от кавалерии графу Павлу Бенкендорфу. Формально Родзянко интересовался состоянием здоровья цесаревича Алексея Николаевича, а на самом деле настоятельно советовал императрице Александре Федоровне вместе с детьми уехать из Царского Села ввиду крайней серьезности создавшейся ситуации. Граф Бенкендорф просьбу передал, но государыня отказалась покидать резиденцию. Как она сказала баронессе Буксгевден, поспешный отъезд Высочайшей семьи походил бы на бегство, к тому же лежачие больные находились в тяжелом состоянии.[114] У Великой княжны Ольги Николаевны температура достигла отметки в 39,8°, у Великой княжны Татьяны Николаевны и цесаревича Алексея Николаевича — 39,2 ½°.[115]
Примерно в девять часов вечера, после затянувшегося перерыва, в Мариинском дворце возобновилось последнее в отечественной истории заседание царского Совета министров, собравшегося далеко не в полном составе. Какие-либо сведения из Довмина о результатах переговоров Великого князя Михаила Александровича с Николаем II не поступали, поэтому и мрачные члены Кабинета — ничего не обсуждавшие и, строго говоря, освободившие сами себя от всякой ответственности — бездействовали.[116] Как вспоминал в эмиграции князь Шаховской, в тот момент «все были в тяжелом ожидании».[117] На желанное увольнение от занимаемых должностей требовалось Высочайшее согласие, но кроме того, речь шла об изменении государственного строя Российской империи, после чего должность председателя обновленного правительства, очевидно, рассчитывал занять Родзянко. «Мы ходили растерянные, — показывал позже в ЧСК Голицын. — Мы видели, что дело принимает скверный оборот и ожидали своего ареста».[118] Признание более чем показательное.
Слова Голицына необходимо воспринимать в широком контексте.
Здесь в полной мере показал себя системный кризис петровской модели государственного управления: в условиях очередной смуты царские министры, традиционно выступавшие в роли ответственных исполнителей монаршей воли, оказались несамостоятельны и бессильны без Высочайших повелений — но они не поступали из Могилева. Следствием стал паралич власти в империи. Вместе с тем члены Кабинета, будучи штатскими лицами, не распоряжались никакими людьми с оружием в руках, еще сохранявшими лояльность престолу. Все они подчинялись старшим начальникам ПВО и находились в другом центре старого порядка, возникшем в результате поспешной импровизации Хабалова.
Однако и в Адмиралтействе царили гнетущие настроения.
К десяти вечера перестрелка в Петрограде в основном стихла[119], но речь шла лишь о ночной паузе. Бледный Великий князь Кирилл Владимирович, искавший своих моряков и приехавший в отряд окружных войск около одиннадцати часов из собрания преображенцев, с печалью рассказывал группе слушателей о том, как незадолго до начала беспорядков Николай II снова отказался идти на конституционные уступки. «Все Великие князья просили его это сделать, но Государь и слышать не хотел»[120], — с досадой говорил собеседникам командир Гвардейского экипажа, имевший чин контр-адмирала. Затем Его Высочество сообщил еще более неприятные новости о скандальных результатах совещания офицеров-преображенцев[121], состоявшегося на Миллионной улице.
Предварительно князь Аргутинский-Долгоруков получил телефонограмму от Родзянко[122] с запросом о том, может ли он рассчитывать на поддержку офицеров запасного батальона для водворения порядка в Петрограде.[123] Конечно, невинный вопрос в действительности выглядел хитроумно, но в обстановке всеобщего хаоса и самоустранения имперского правительства от дел председатель Думы выглядел вполне легитимной фигурой. Поэтому батальонный командир решил обратиться за советом к подчиненным. Когда закончился обед[124], Аргутинский-Долгоруков, его адъютант Л.-гв. поручик Вадим Макшеев 2-й, Л.-гв. полковник Александр Дворжицкий[125], начальник учебной команды Л.-гв. капитан Александр Приклонский, Георгиевский кавалер, Л.-гв. капитан Борис Скрипицын[126] и другие старшие офицеры посовещались частным образом[127], а затем вызвали в собранскую читальню более молодых сослуживцев. Безусловно, позиция Макшеева 2-го и Приклонского — сторонников конституционных преобразований — сыграла важную роль в случившемся. Подробности описал в эмиграции Гвардии капитан Алексей Моллер 2-й[128]:
«Не понимая, в чем дело, мы вошли. <Л.-гв.> капитан Приклонский сообщил, что старшие офицеры решили поддержать образовавшийся в Государственной Думе „Комитет по восстановлению порядка“ и подчиниться его распоряжениям. Во главе комитета стоял Родзянко, к которому тогда относились с уважением. „Командир Запасного батальона предлагает вам присоединиться к решению старших (офицеров. — К. А.)“.
Выслушали мы слова Приклонского молча. Вопрос был поставлен как-то странно. Спрашивать, по старому обычаю полка, нас не полагалось. Переглянувшись, мы ответили, что, конечно, от старших мы не отделимся.
Когда мы вышли, Сергей Навроцкий[129], выругавшись, сказал, что, по его мнению, это измена. „Почему, — спросили мы его, — ведь это делается для прекращения беспорядков“. „Так-то так, но мне кажется, что здесь не совсем чисто дело, недаром нам не приказывали, а нас спрашивали“».[130]
Прямым следствием признания ИКГД стал отзыв караула Илляшевича с Центральной телефонной станции. О политическом решении господ офицеров, служивших в запасном батальоне Л.-гв. Преображенского полка, Великий князь Кирилл Владимирович рассказал Занкевичу с искренней горечью, считая положение безнадежным.[131] Коротко Адмиралтейство посетил Безобразов, давший его защитникам совет… о переходе в наступление. «В какое наступление, против кого, ведь правительства нет, никто ничего не говорит, что надо делать»[132], — возразили генералу[133], и он вернулся домой. Уехал и Великий князь Кирилл Владимирович, очевидно, не желая связывать себя с участниками обреченного мероприятия.
Постепенно старшие начальники склонились к мнению о целесообразности защиты императорской резиденции, но делать это из здания Адмиралтейства было затруднительно и странно. Правота Занкевича подтвердилась — и около полуночи сводный отряд с начальством, включая Хабалова, перешел в Зимний дворец для его обороны от возможного нападения восставших. Люди шли достаточно бодро, а проходя мимо Александровской колонны, даже отчетливо печатали шаг, когда генералы и офицеры отдавали честь памятнику императору Александру I. «Чувствовалось, что отряд верных Государю Императору войск идет в его Дворец»[134], — не без доли пафоса вспоминал Данильченко. В резиденции находились караулы от запасного батальона Л.-гв. Петроградского полка, жандармы, чины полиции. Позже силы отряда подкрепила рота Л.-гв. 2-го стрелкового Царскосельского полка, прибывшая в столицу в помощь окружному командованию.
Таким образом, как позже показывал Хабалов, в состав правительственных сил, собравшихся к полуночи 28 февраля в Зимнем дворце, в основном входили три роты «запасных» измайловцев, по роте егерей, царскосельских стрелков и пулеметчиков 18-й отдельной роты (24 пулемета) 1-го пулеметного полка 19-й запасной пехотной дивизии, две батареи[135], а также жандармы, чины полиции: всего не более 1,5—2 тыс. человек с небольшим количеством боеприпасов[136], без медикаментов и продовольствия.
Здесь по иронии судьбы повторился «адмиралтейский» казус.
В какой-то момент начальник дворцового управления генерал-лейтенант Владимир Комаров, оценивший риски создавшегося положения, начал уговаривать Хабалова и Занкевича скорее покинуть Зимний дворец, очевидно, опасаясь за дворец в случае штурма и, не дай Бог, применения противником полевой артиллерии. Безвольный Хабалов равнодушно согласился с заслуженным генералом, но Занкевич резко отказался выполнять неприемлемую просьбу. С точки зрения коренного павловца, последним воинам русского государя в мятежной столице надлежало помирать, защищая императорскую резиденцию[137], пусть даже в личное отсутствие венценосца или членов династии. «Было и горько, и смешно, — свидетельствовал генерал-майор Александр Балк, занимавший должность последнего царского градоначальника, — в Адмиралтействе и Дворце мы являемся помехой. По-видимому, на нас смотрят как на обреченных и нашей помощи не только не желают, а боятся нашего присутствия как повода к ответственности в будущем. Вследствие своего бессилия мы оказались для всех лишни[е] и даже опасны[е]».[138] И в терпеливом бездействии защитники престола — отовсюду гонимые, никому не нужные — принялись стоически ждать героической смерти, должной засвидетельствовать их верность присяге и личное достоинство.
Серьезный просчет как царских слуг, так и эмиссаров ИКГД, находившихся в Мариинском дворце, заключался в их пассивности, ставшей прямым следствием Высочайшего молчания. Им в равной степени оказались связаны как Родзянко, так и Занкевич. На исходе роковых суток оба они теряли драгоценные часы и вынужденно ждали от Николая II неотложных шагов: первый — легитимного перехода от ограниченной к полной конституционной монархии, а второй — внятных приказов и распоряжений. В связи с этим в экзотическом предложении Безобразова все-таки заключалось рациональное зерно, так как старый гвардеец пытался побудить старших начальников выйти из безвольного оцепенения.
В ситуации властного паралича и неопределенности стихийное движение попытались возглавить социалисты. Они хотели выступать от имени петроградских рабочих и солдат, чтобы затем использовать их в своих узкопартийных интересах. Около девяти часов вечера в комнате № 12 Таврического дворца началось первое и весьма сумбурное заседание Петроградского Совета рабочих депутатов. В нем участвовало не более сорока-пятидесяти человек, чьи полномочия едва ли подлежали проверке.[139] Сначала собрание вел присяжный поверенный Николай Соколов, придерживавшийся социал-демократических взглядов, а затем он передал председательствование члену Думы от Тифлисской губернии, меньшевику Николаю Чхеидзе, состоявшему в ИКГД. Присутствовавшие избрали пятнадцать членов Временного[140] исполкома, в том числе шесть меньшевиков, пять социал-демократов, не принадлежавших к каким-либо фракциям, двух большевиков и двух эсеров.[141] В президиум Исполкома вошли Чхеидзе, меньшевик Матвей Скобелев — член Думы по списку русской курии Закавказья, а также член ИКГД, трудовик Александр Керенский, избранный в Думу от Вольска Саратовской губернии.[142] При этом о классическом создании пролетарского органа управления в духе марксистской схемы говорить не приходилось: главную роль в уличном штурме старого порядка играли не рабочие, а вооруженные крестьяне в шинелях, составлявшие основную массу русской пехоты.
Большевик Шляпников живописно описывал солдат, находившихся вечером 27 и ночью 28 февраля в Таврическом дворце:
«Екатерининский зал напоминал военный „бивуак“, огромную спальню, где расположились на отдых, положив под головы винтовки или сумки, солдаты Петербургского и окрестных гарнизонов, отбившихся[143] от своих частей. Вся эта вооруженная солдатская масса была действующей революционной частью в эту ночь на 28 февраля».[144]
Схожие воспоминания оставил Керенский:
«Таврический дворец стонал и вздрагивал от могучих ударов людских волн. Снаружи он более напоминал военный лагерь, нежели законодательный орган. Повсюду виднелись ящики с боеприпасами, ручные гранаты, пирамиды винтовок, пулеметы. Во всех углах расположились солдаты, среди которых, к сожалению, почти не было офицеров».[145]
Поэтому социал-демократам пришлось согласиться с целесообразностью допуска солдат с антиофицерскими настроениями[146] в новорожденный Совет «в силу объективных обстоятельств».[147] На его первом заседании уже присутствовали отдельные представители взбунтовавшихся частей и подразделений столичного гарнизона, но пока еще скорее в качестве любопытных наблюдателей.
Импровизированная картина советской «демократии» выглядела весьма эклектично. Сегодня трудно судить о том, насколько солдаты, сидевшие в комнате Таврического дворца, попали на историческое собрание в результате формальной выборной процедуры или оказались там случайно. Но на следующие сутки все петроградские «запасные» узнали о том, что приобрели надежного защитника своих интересов в лице Совета, по сути, обещавшего виновным освобождение от ответственности за нарушение присяги, убийства офицеров и совершение других воинских преступлений. Ведь в тот момент для взбунтовавшихся чинов гарнизона — свирепых, расхристанных, неопрятных — самый главный, эмоциональный и болезненный вопрос заключался в получении ими своеобразной индульгенции за содеянное, позволявшей избежать военно-полевого суда с расстрельным приговором. В своих стихийных действиях солдаты, которых, как сообщал современник, отличали «пристальные, злые взгляды»[148], продолжали сносить старый порядок в прагматических целях, ради приобретения гарантий самосохранения. 27 февраля они имели преимущественное значение перед всеми другими выгодами, включая «черный передел» земли или замирение с врагом.
Версия о солдатском бунте в защиту Думы и о чьем-то «заговоре» приобрела популярность уже к исходу суток, причем даже далеко за пределами Петрограда. В конспирацию противников государя свято поверил известный публицист и общественный деятель Лев Тихомиров[149], живший зимой 1917 года в Сергиевом Посаде Дмитровского уезда Московской губернии. Напротив, такой нейтральный наблюдатель, как, например, атташе американского посольства Джеймс Лоуренс Хафтэлинг-младший, верно отмечал, что главной причиной социального взрыва в столичном гарнизоне стал не политический протест против «роспуска» Думы или монархического строя в России, а явное нежелание значительной части «запасных» продолжать стрельбу по горожанам[150], участвовавшим в массовых беспорядках 23—26 февраля.
Теперь мятежные солдаты искали коллективного оправдания.
В то же время Исполком Совета оказался в руках респектабельных марксистов-меньшевиков, готовых искать компромисс с ИКГД и имевших в нем своего видного представителя в лице Чхеидзе, в то время как избранные в Исполком ленинцы — члены Русского бюро ЦК РСДРП(б) Петр Залуцкий и Александр Шляпников[151] — пользовались весьма скромным влиянием.[152] Последний недаром сетовал: «Наши товарищи увлеклись боевыми задачами и упустили выборы».[153] Владимир Ленин, рассуждавший зимой 1917 года в швейцарской эмиграции о том, как «гражданские войны могут освободить человечество от ига капитала»[154], счел бы допущенный промах непростительным головотяпством, так как эмиссары ЦК оказались на советских задворках.
Возможно, что здесь уместно говорить не только о лучшей организации меньшевиков для практической работы в легальных условиях, но и о психологической готовности большевиков в любую секунду снова уйти в подполье. Несмотря на крушение царской власти, общая ситуация по-прежнему оставалась неясной и рискованной: в городе по-прежнему сохранялись очаги сопротивления правительственных сил, а государь находился в Могилеве, вне досягаемости социалистов. «Мы сумели на скорую руку укрепить оборону столицы, — признавал Керенский, — хотя горько было сознавать, что ей не выдержать массированного удара и что врагу ничего не стоит установить полный контроль над городом силами двух-трех боеспособных полков».[155] Никто из революционеров не мог с уверенностью сказать, как поведут себя на следующие сутки воинские части, квартировавшие в Царском Селе, Кронштадте, Ораниенбауме, Стрельне и других близлежащих населенных пунктах[156], не говоря уже о регулярных войсках, находившихся в распоряжении Главковерха и Ставки. «В победу еще не верилось, во всяком случае, ее никак нельзя было считать обеспеченной»[157], — полагал народный социалист, экономист Алексей Пешехонов. У него сотрудничество с литературной комиссией Совета рабочих депутатов ассоциировалось с высокой вероятностью виселицы.[158]
Однако солдатский бунт в Петрограде вызвал смятение в частях округа.
Поздним вечером 27 февраля в Ораниенбауме Петергофского уезда под влиянием слухов о драматических событиях, разыгравшихся с утра в столице, вспыхнул стихийный мятеж в 6-й роте 1-го пулеметного полка. Его командир, герой Великой войны и Георгиевский кавалер, Л.-гв. полковник Виктор Жерве, раненый фронтовик, отличившийся в кампанию 1914 года, призвал своих офицеров к сопротивлению — и по солдатам, пытавшимся нестройной толпой прорваться к местному вокзалу, был открыт пулеметный огонь. В результате плотной стрельбы на углу Михайловской и Александровской улиц двенадцать нижних чинов погибли, несколько десятков получили ранения, но Жерве не удалось подавить бунт, разраставшийся с каждой минутой. Тысячи пулеметчиков, захвативших в расположении части стрелковое оружие, собирались прямо ночью отправляться из Ораниенбаума в Петроград[159], о чем члены ИКГД и Временного исполкома Совета ничего не знали.
1. Шаховской В. Н. «Sic transit gloria mundi» (Так проходит мирская слава) 1893—1917 гг. Париж, 1952. С. 201. Зимой 1917 воздушное прикрытие Царского Села обеспечивал авиаотряд (9 аппаратов) специального авиационного дивизиона подполковника В. А. Павленко; еще два авиаотряда защищали Ставку Верховного главнокомандующего в Могилеве. Однако аппараты из состава дивизиона при императорской резиденции предназначались для ведения воздушных боев с авиацией противника, а не для нанесения бомбовых ударов по наземным целям. После Февральской революции скандальная версия о том, что в правительственных кругах якобы рассматривалась возможность воздушной бомбардировки Петрограда, приобрела определенную популярность (см., например: Лукаш И. Преображенцы. [Пг., 1917]. С. 14—15), но она не могла быть сколь-нибудь реалистичной.
2. Очевидно, что его создание в Таврическом дворце стало фактическим событием, состоявшимся в диапазоне между четырьмя часами и началом шестого часа пополудни, так как уже в шестом часу вечера наспех составленные списки с именами членов Комитета расклеивались на стенах городских зданий и раздавались петроградцам в виде листовок (см.: Док. 43. «Протокол событий» Февральской революции // Февральская революция 1917. Сб. документов и материалов / Сост., автор предисл. и примеч. О. А. Шашкова. М., 1996. С. 115; Николаев А. Б. Государственная дума и Февральская революция: 27 февраля — 3 марта 1917 года // Первая мировая война и конец Российской империи. В 3 т. Изд. 2-е., испр. Т. 3. Февральская революция. СПб., 2014. С. 223—224). Солдаты, находившиеся в Екатерининском зале Таврического дворца, встретили сообщение об учреждении Комитета криками «ура!», хотя, с нашей точки зрения, они вряд ли ясно понимали, что происходит, не говоря уже о том, кто и с какой целью создал настоящий орган, должный представлять Думу в разгар солдатского бунта и крушения правительственной власти в столице. А. Б. Николаев отнес факт издания и распространения листовок с именами членов Комитета на петроградских улицах «к одним из первых революционных мероприятий Государственной думы», каковой петербургский историк отвел «ключевую роль в организации свержения самодержавной власти» (см.: Николаев А. Б. Государственная дума и Февральская революция. С. 186, 224). Автор считает этот тезис в высшей степени полемичным, но его подробное обсуждение выходит за рамки настоящего исследования. Распространение в Петрограде вышеупомянутого списка имен ранним вечером 27 февраля можно интерпретировать совершенно иначе. Вполне возможно, что в тот момент создатели Комитета хотели обеспечить его членам хоть какие-нибудь известность и авторитет, чтобы противопоставить их солдатской стихии на фоне паралича Совета министров. Не стоит забывать о постоянном присутствии разнузданных и вооруженных толп в Думе, ведь ее члены по-прежнему не имели никаких гарантий личной безопасности. При этом первым реальным политическим действием думцев стал их визит… в Мариинский дворец: поступок — в глазах участников солдатского бунта — скорее не «революционный», а явно «контрреволюционный» и априори подозрительный.
3. Савич Н. В. Воспоминания. СПб., 1993. С. 200.
4. Цит. по: Hoover Institution Archives, Stanford University (HIA). Izvestiia revoliutsionnoi nedeli Collection. Folder «Revolutionary event in Petrograd, F 27-Mr 5, 1917». «Известия» 27-го февраля. Машинопись. Л. 04.
5. Полное название: Комитет Государственной Думы для водворения порядка в Петрограде и для сношения с учреждениями и лицами. В его первый состав, сформированный между четырьмя часами и началом шестого часа пополудни, вошли члены президиума Думы и представители ее разных фракций, включая левых депутатов: октябрист М. В. Родзянко, кадет Н. В. Некрасов, прогрессист А. И. Коновалов, октябрист И. И. Дмитрюков, трудовик А. Ф. Керенский, социал-демократ (меньшевик) Н. С. Чхеидзе, прогрессивный националист В. В. Шульгин, октябрист С. И. Шидловский, кадет П. Н. Милюков, беспартийный «монархист-демократ» М. А. Караулов, центрист В. Н. Львов и прогрессист В. А. Ржевский (см.: Там же). То же сокращенное название учрежденного органа см.: Катков Г. М. Февральская революция. Париж, 1984. С. 295.
6. В «Известиях» Комитета петроградских журналистов (КПЖ) новый орган назван временным в сокращенном названии (см.: HIA. Izvestiia revoliutsionnoi nedeli Collection. Folder «Revolutionary event in Petrograd, F 27-Mr 5, 1917». «Известия» 27-го февраля. Машинопись. Л. 04). В историографии о том же см., например: Головин Н. Н. Российская контрреволюция в 1917—1918 гг. Ч. I. Зарождение контрреволюции и первая ее вспышка. Кн. 1-я. [Париж; Tallinn, 1937]. Приложение к «Иллюстрированной России» на 1937. Кн. 23. С. 28; Николаев А. Б. Государственная дума и Февральская революция. С. 189, 191—192, 194, 197, 199, 201, 209 и др. (здесь дан широкий историографический обзор проблемы создания ВКГД); Френкин М. С. Русская армия и революция 1917—1918. Мюнхен, 1978. С. 43; и др.
7. Бубликов А. А. Русская революция (ее начало, арест Царя, перспективы). Впечатления и мысли очевидца и участника. Нью-Йорк, 1918. С. 18.
8. Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1991. С. 455.
9. Бубликов А. А. Русская революция (ее начало, арест Царя, перспективы). С. 21.
10. По показаниям очевидцев-иностранцев, «Известия», издававшиеся от имени КПЖ, публиковались 27 февраля в виде листовок, «которые небрежно разбрасывали по улицам из окон автомобилей», «листовки расхватывали моментально, их читали, узнавали новости и делились ими с нетерпением голодных — как хлебом, о котором так настойчиво просил народ» (цит. по: Раппапорт Х. Застигнутые революцией. Живые голоса очевидцев. М., 2017. С. 152—153).
11. HIA. Izvestiia revoliutsionnoi nedeli Collection. Folder «Revolutionary event in Petrograd, F 27-Mr 5, 1917». «Известия» 28-го февраля. Машинопись. Л. 06—09.
12. См., например: Шляпников А. Г. Семнадцатый год. Кн. 1. М.—Пг., 1923. С. 141.
13. См., например: Док. № 69, 73, 80 и др. // Ставка и революция. Штаб Верховного главнокомандующего и революционные события 1917 — начала 1918 г. по документам Российского государственного военно-исторического архива. Сб. документов. Т. I. 18 февраля — 18 июня 1917 г. / Сост. М. В. Абашина, Н. Г. Захарова, С. А. Харитонов, О. В. Чистяков. М., 2019. С. 181, 185, 190, 197.
14. См., например: Док. № 74, 75 // Там же. С. 192.
15. Автор предполагает, что название временный думскому Комитету вечером 27 февраля дали сотрудники КПЖ в своем выпуске «Известий» о заседании Думы (см.: HIA. Izvestiia revoliutsionnoi nedeli Collection. Folder «Revolutionary event in Petrograd, F 27-Mr 5, 1917». «Известия» 27-го февраля. Л. 04), а потом ночью следующих суток они стали использовать более точное название: Исполнительный. В нем заключался более полный смысл: по замыслу создателей, настоящий орган должен был не только представлять Думу, но и исполнять ее волю. В то же время во второй половине дня 27 февраля — при принятии думцами решения о создании Комитета — отсутствовал необходимый кворум (подробнее см. наше примечание № 60 к предыдущей публикации в № 6). Поэтому подлинная представительность и полномочия Комитета выглядели весьма сомнительными. Здесь и далее по ходу своего повествования автор с целью единообразия использует аббревиатуру ИКГД, а не ВКГД.
16. Шаховской В. Н. «Sic transit gloria mundi». С. 201.
17. Шляпников А. Г. Семнадцатый год. С. 196—197.
18. Иванов Н. Н. Трагические дни 1917 года. Манифест Великих князей // Февраль 1917 глазами очевидцев / Сост., предисл., коммент. д. и. н. С. В. Волкова. М., 2017 [далее: Февраль 1917 глазами очевидцев]. С. 404; Ичас М. М. 27 и 28 февраля 1917 года // Там же. С. 152.
19. Покровский Н. Н. Последний в Мариинском дворце: воспоминания министра иностранных дел / Сост., вступит. ст. С. В. Куликова. М., 2015. С. 219.
20. Татищев Б. А. Крушение. 1916—1917 гг. // Возрождение (Париж). 1949. Июль. Тетрадь 4. С. 129.
21. Цит. по: Савич Н. В. Воспоминания. С. 201. Правильнее было бы сказать думцам: под предлогом болезни оставил исполнение должных обязанностей по МВД, так как уволить А. Д. Протопопова мог только царь. Вопрос о заместителе в последующие часы так и не решился. В свою очередь, в тот же день обер-гофмейстерина императрицы Александры Федоровны княгиня Елизавета Нарышкина записала в дневнике: «Революция. Теперь требуют уже не хлеба, а смены правительства. Еще не поздно, Государь еще не утратил своего престижа. Пусть он уволит Протопопова — виновника всех зол и составит кабинет министров, пользующихся доверием страны. Но упорство императрицы, под влиянием темных сил, этому противится» (цит. по: Дневники Николая II и императрицы Александры Федоровны [далее: Дневники Николая II и императрицы Александры Федоровны] / Отв. ред., сост. В. М. Хрусталев. Т. I. М., 2008. С. 211).
22. Цит. по: Допрос князя Н. Д. Голицына. 21 апреля 1917 // Падение царского режима. Т. II. Л.—М., 1925. С. 267.
23. Адлерберг А. А. Воспоминания о февральской революции // Военно-Исторический Вестник (Париж). 1975. Май и ноябрь. № 45 и 46. С. 32.
24. Об отрицательном отношении умеренных думцев к «революционному рабочему движению» см. также: Шляпников А. Г. Семнадцатый год. С. 195.
25. Кригер-Войновский Э. Б., Спроге В. Э. Записки инженера. Воспоминания, впечатления, мысли о революции. М., 1999 [далее: Кригер-Войновский Э. Б. Воспоминания]. С. 125. Официально действовал лишь временный перерыв в думских занятиях. Но сама Дума IV созыва не была распущена, срок ее полномочий истекал лишь осенью. Поэтому в условиях острого политического кризиса думцы — как носители законодательной власти в Российской империи — не только могли, но и своим статусом обязались обращаться к царю с предложениями по спасению управления и государства в условиях военного времени.
26. Савич Н. В. Воспоминания. С. 201—202. Вновь речь шла лишь о компромиссном формировании Кабинета «по соглашению с Думой», а не о предоставлении Думе права назначать Совет министров.
27. Допрос князя Н. Д. Голицына // Падение царского режима. Т. II. С. 268.
28. Регентство — отправление государственной власти в то время, когда монарх по каким-либо причинам не мог исполнять своих обязанностей. Такими причинами бывают: малолетство (всего чаще); безумие или другая продолжительная болезнь, лишающая монарха необходимых способностей; продолжительный плен; смерть монарха, не оставившего детей мужского пола, но оставившего беременную жену (см.: Энциклопедический словарь. Т. XXVI. Изд.: Ф. А. Брокгауз, И. А. Ефрон. СПб., 1899. С. 452). При этом вопрос о юридическом статусе Великого князя Михаила Александровича к зиме 1917 в доме Романовых изучен недостаточно. С 1904 младший брат царя имел звание правителя государства, предполагавшее осуществление регентских прав в случае смерти Николая II и до наступления совершеннолетия наследника престола цесаревича Алексея Николаевича. Но в 1912 в Вене Великий князь Михаил Александрович самовольно и без Высочайшего разрешения (см.: ст. 183 главы V и ст. 220 главы VI // Свод законов Российской империи [далее: СЗРИ] дополненный по Продолжениям 1906, 1908, 1909 и 1910 гг. и позднейшим узаконениям 1911 и 1912 гг. Второе изд. / Под ред. А. А. Добровольского. Сост. Н. Е. Озерецковский и П. С. Цыпкин. Кн. Первая. Т. I—IV. СПб., 1913. Стб. 19, 24) вступил в брак с дважды разведенной по собственной инициативе Н. С. Вульферт (1880—1952; урожд. Шереметьевской; в третьем браке — Брасова, по названию имения последнего мужа), после чего был лишен звания правителя Николаем II. Он запретил виновнику скандальной истории возвращаться из-за границы в Россию и установил опекунство над его имуществом.
В 1914 с началом Великой войны государь снял наложенный запрет, позволив вернуться на родину младшему брату, который принял самоотверженное участие в боевых действиях в должности начальника Кавказской туземной конной дивизии, заслужив орден Св. Георгия IV ст. (1915). Однако остается открытым вопрос о том, вернул ли ему Николай II статус правителя государства к зиме 1917 г. Скорее всего, нет: какие-либо правоустанавливающие акты о том автору неизвестны. Поэтому даже в случае принятия царской власти Великий князь Михаил Александрович мог считаться лишь ее временным держателем — до наступления совершеннолетия государя Алексея Николаевича, — но не регентом.
Отдельного обсуждения требует актуальный вопрос о том, мог ли Великий князь Михаил Александрович претендовать на престол в силу заключения им в 1912 морганатического брака. С 1889 ни одно лицо императорской фамилии не могло «вступать в брак с лицом, не имеющим соответствующего достоинства, то есть не принадлежащим ни к какому царствующему или владетельному дому» (Примеч. к ст. 188 главы V // СЗРИ. Стб. 20). Следовательно, при нарушении настоящего запрета означенное лицо теоретически могло лишиться принадлежности к императорской фамилии. Однако зимой 1917 вряд ли кто-то из современников вдавался в такие важные юридические нюансы, включая самого Великого князя. Его сын граф Г. М. Брасов (1910—1931) прав на престол не имел (см.: ст. 188 главы V // Там же).
29. Удивительно, почему никто из членов Кабинета и старших должностных лиц Петроградского военного округа (ПВО) не предложил вызвать из Царского Села для оперативного командования в Петрограде инспектора гвардейских войск, генерала от кавалерии Великого князя Павла Александровича. И ему самому подобная очевидная мысль — действовать самостоятельно и по обстановке — тоже не пришла в голову. Отсиживаться дома с любимой супругой казалось спокойнее и безопаснее.
30. См., например о том: Гуль Р. Б. Я унес Россию. Т. II. Россия во Франции. М.—Берлин, 2019. С. 208.
31. Будберг А. П. Несколько дней // Февраль 1917 глазами очевидцев. С. 169.
32. Цит. по: Раппапорт Х. Застигнутые революцией. С. 141.
33. Адрес: Арсенальная наб., 5 («Кресты»).
34. Адрес: Шпалерная, 25.
35. Глобачев К. И. Правда о русской революции: воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения (Из собрания Бахметевского архива) / Сост. З. И. Перегудова, Дж. Дейли, В. Г. Маринич. М., 2009. С. 124.
36. Романов В. Ф. Старорежимный чиновник. Из личных воспоминаний от школы до эмиграции, 1874—1920 гг. СПб., 2012. С. 240.
37. Вебер М. И. Февральская революция на страницах дневника атташе американского посольства в Петрограде Джеймса Лоуренса Хафтэлинга-младшего // 1917 год в России: социалистическая идея, революционная мифология и практика / Сб. науч. трудов. Екатеринбург, 2016. С. 328.
38. Раппапорт Х. Застигнутые революцией. С. 143, 156.
39. Андоленко С. П. Преображенцы в Великую и Гражданскую войны. 1914—1920 годы / Сост. А. А. Тизенгаузен и С. Б. Патрикеев. СПб., 2010. С. 258. Убитый Л.-гв. прапорщик Н. В. Кисловский (Кисловской) 1-й вышел из Александровского военного училища с офицерским производством в Преображенский полк лишь 1 февраля 1917.
40. Адрес станции и управления Петроградской городской телефонной сети (ПГТС): Большая Морская, 22. С 24 февраля охрану здания несли чины команды связи из состава запасного батальона Л.-гв. Преображенского полка.
41. Звонил А. П. Кутепов в градоначальство из дома Мусиных-Пушкиных (Литейный пр., 19). Телефонисты Центральной станции сообщили ему, что «из Градоначальства никто (на вызовы. — К. А.) не отвечает уже с полудня» (цит. по: Кутепов А. П. Первые дни революции в Петрограде // Генерал Кутепов / Сост. Р. Г. Гагкуев, В. Ж. Цветков. М., 2009. С. 411).
42. Позднее в составе части на фронте. Георгиевский кавалер за боевые отличия (18 июля 1917): Георгиевский крест 4-й ст. (солдатский) с лавровой веткой.
43. Андоленко С. П. Преображенцы в Великую и Гражданскую войны. С. 258.
44. Данильченко П. В. Роковая ночь в Зимнем дворце 27 февраля 1917 года // Февраль 1917 глазами очевидцев. С. 47, 51. 27 февраля Л.-гв. полковник В. И. Павленков, страдавший стенокардией, сообщил начальству и подчиненным о своей болезни. Поэтому, скорее всего, Л.-гв. полковник А. П. Кутепов телефонировал ему на частную квартиру (Кирочная, 37; тел. 15-024), и позже Павленков тем же способом сообщил Данильченко о следовании в его распоряжение в Зимний дворец Кутепова «с батальоном Преображенцев» (правильно: со сводным отрядом), якобы двигавшихся от угла Литейного проспекта и Кирочной улицы. Сам Кутепов в своих воспоминаниях об этом важном звонке не упоминал — либо запамятовал, либо не хотел вдаваться в объяснения о том, почему он не смог организованно вывести вверенный ему отряд на Дворцовую площадь (см.: Кутепов А. П. Первые дни революции в Петрограде. С. 411). В ситуации, создавшейся на Литейном проспекте в районе семи часов вечера 27 февраля, выполнить приказ Павленкова было невозможно.
45. Андоленко С. П. Преображенцы в Великую и Гражданскую войны. С. 258; Ответ А. П. Кутепова на доклад бывшего петроградского градоначальника А. П. Балка об участии [Л.-гв.] Преображенского полка в подавлении Февральской революции // Генерал Кутепов. С. 420. Основные потери чины отряда понесли от пулеметного огня с крыш (чердаков?), при этом некоторых пулеметчиков удалось захватить. Оказалось, что стрельбу вели рабочие орудийного артиллерийского завода и Выборгского района, а в одном случае — два человека, плохо говорившие на русском языке и заявившие о том, что они финны. Дальнейшая судьба пленных не установлена. Чинов полиции с пулеметами, якобы занимавших позиции на крышах в районе действий сводного отряда, его командир не видел и отрицал подобные факты.
46. Те самые ситный хлеб и колбаса, которые были куплены в частных лавках для чинов отряда поздним утром 27 февраля, перед тем как кутеповцы начали движение по Литейному проспекту. Другие свидетельства подтверждают наличие хлеба не только в лавках. Например, в тот же день петроградцы проникли в пекарню, находившуюся на углу Большой Подьяческой и Садовой улиц, где нашли большие запасы хлеба (см.: Дневник гимназиста о событиях в Петрограде (23 февраля — 1 марта 1917 г.) в: Очевидцы о февральской революции / Публ. Е. Е. Князевой // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв. [Т. IX]. М., 1999. С. 529—532).
47. Кутепов А. П. Первые дни революции в Петрограде. С. 412. Здесь и далее цитаты приводятся с исправлением очевидных ошибок и опечаток в оригинале.
48. Адрес офицерского собрания Л.-гв. Преображенского полка: Миллионная, 33.
49. Командующий войсками ПВО как минимум знал, что кутеповский отряд ближе к вечеру застрял в районе Кирочной (см.: Допрос ген. С. С. Хабалова. 22 марта 1917 г. // Падение царского режима. Т. I. Л., 1924. С. 199). Если он был не в состоянии подкрепить его, то мог направить приказ прекратить действия на Литейном проспекте, собрать силы и прорываться к Дворцовой площади по тому маршруту, который заранее рассматривал Л.-гв. полковник А. П. Кутепов.
50. Шляпников А. Г. Семнадцатый год. С. 142.
51. Цит. по: Андоленко С. П. Преображенцы в Великую и Гражданскую войны. С. 259.
52. О том же см.: Глобачев К. И. Правда о русской революции. С. 124.
53. Цит. по: Андоленко С. П. Преображенцы в Великую и Гражданскую войны. С. 260.
54. Набоков В. Д. Временное правительство // Страна гибнет сегодня / Сост., послесл., примеч. С. М. Исхакова. М., 1991. С. 372.
55. Андоленко С. П. Преображенцы в Великую и Гражданскую войны. С. 260. По утверждению К. И. Глобачева, Центральную телефонную станцию до утра следующих суток еще продолжала защищать караульная рота запасного батальона Л.-гв. Петроградского полка (см.: Глобачев К. И. Правда о русской революции. С. 125).
56. Адрес расквартирования: Большой Сампсониевский, 65.
57. Адрес расквартирования: Большой Сампсониевский, 66. Комплекс деревянно-барачных казарм.
58. Об отношении господ офицеров к настоящему ордену см., например: Макаров Ю. В. Моя служба в Старой Гвардии 1905—1917. Буэнос-Айрес, 1951. С. 277.
59. Подробнее о нем см.: Климович [3-й] Г. Ф. [Краткая биография коренного московца, Л.-гв. полковника Н. Н. Дуброва 3-го, составленная его однополчанином] // Александров К. М. Накануне Февраля. Русская Императорская армия и Верховное командование зимой 1917 года. М., 2022. С. 166—168.
60. На 27 февраля 1917 — в чине Л.-гв. капитана.
61. Так в источнике. Вероятно, правильно: увлечена.
62. HIA. Kutukov Leonid Collection. Box 2. Folder 2—22. Мемуары о Запасном Батальене Лейб-Гвардии Московского полка до, вовремя и после бунта 27 февраля 1917 года ст[арого]/ст[иля]. Из воспоминаний [Гв.] полковника [Б. Л.] Нелидова [1-го]. Машинопись. С. 2. Сохранена орфография оригинала.
63. Шляпников А. Г. Семнадцатый год. C. 173.
64. HIA. Kutukov Leonid Collection. Box 2. Folder 2—23. Земель А. Г. Воспоминания. Часть Третья. С. 3.
65. Ibid. Box 1. Кутуков Л. Н. Записки. 1917 год. Париж, 1937. Машинопись. C. 24—25.
66. Цит. по: Ibid. Box 2. Folder 2—23. Письмо от 19 августа 1960 г. поручика Л. Н. Кутукова — Гв. полковнику С. С. Некрасову 2-му. Машинопись. С. 8.
67. В кампанию 1914 дважды ранен, в т. ч. в бою под Тарнавкой. В отставке с 1917. После Октябрьского переворота 1917 работал в управлении бывшей Николаевской железной дороги (1918), затем по мобилизации в РККА, служил в системе военно-учебно-заведений. Военрук Ленинградского финансово-экономического института (1930—1931). Зимой 1931 арестован органами ОГПУ по обвинению в «контрреволюционной деятельности» и расстрелян (1932?) по сфабрикованному делу о заговоре бывших гвардейских офицеров в Ленинграде.
68. HIA. Kutukov Leonid Collection. Box 2. Folder 2—23. Из воспоминаний Н. Н. Дуброва [3-го]. Машинопись. Л. 3.
69. Генерального штаба генерал-лейтенант (1917). По свидетельству однополчан, умер от голода в Петрограде (1920). Пассивная позиция отстраненного наблюдателя, которую 27 февраля 1917 занял Генерального штаба генерал-майор А. А. Михельсон, когда под ним — в прямом смысле слова — сражались офицеры и нижние чины его бывшего полка, вызывает удивление.
70. HIA. Kutukov Leonid Collection. Box 2. Folder 2—23. Письмо от 19 августа 1960 г. поручика Л. Н. Кутукова — Гв. полковнику С. С. Некрасову 2-му. Машинопись. С. 8.
71. Ibid. Box 1. Кутуков Л. Н. Записки. 1917 год. C. 25.
72. Св. Михаила Архангела, адрес: Большой Сампсониевский, 65.
73. HIA. Kutukov Leonid Collection. Box 1. Кутуков Л. Н. Записки. 1917 год. C. 25.
74. Очень странно, что московцы, как следует из материалов коллекции Л. Н. Кутукова, об этом наиболее долгом и ярком сопротивлении 27 февраля ничего не узнали. «Что касается нашего Батальена, — рассуждал московец более сорока лет спустя, — то он, кажется, является единственным оказавшим в тот день сопротивление, т<о> е<сть> (примером сохранения. — К. А.) верности присяги» (Ibid. HIA. Kutukov Leonid Collection. Box 2. Folder 2—23. Письмо от 19 августа 1960 г. поручика Л. Н. Кутукова — Гв. полковнику С. С. Некрасову 2-му. Машинопись. С. 5).
75. В 1916—1917 — начальник школы мастеров-оружейников при ружейном полигоне Офицерской стрелковой школы, в которой служил в постоянном составе, числившись при этом по гвардейской пехоте.
76. Адрес: Большой Сампсониевский, 66.
77. Адрес: Сердобольская улица, 2.
78. Левитский Е. Л. Февральские дни // Февраль 1917 глазами очевидцев. С. 156—157.
79. Там же. С. 157.
80. Цит. по: Мартынов Е. И. Царская армия в февральском перевороте. [Л.], 1927. С. 100.
81. Воспоминания А. П. Балка из Архива Гуверовского института войны, революции и мира (Стэнфорд, США), 1929 г. Последние пять дней царского Петрограда (23—28 февраля 1917 г.). Дневник последнего Петроградского Градоначальника в: Гибель царского Петрограда. Февральская революция глазами градоначальника А. П. Балка / Публ. В. Г. Бортневского и В. Ю. Черняева. Вступит. статья и комм. В. Ю. Черняева // Русское прошлое (Л.—СПб.). 1991. № 1 [далее: Воспоминания А. П. Балка]. С. 49; Допрос ген. С. С. Хабалова. С. 202—203; Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция 1914—1917 гг. Кн. III. Нью-Йорк, 1962. С. 139.
82. Генералы М. И. Занкевич, С. С. Хабалов, М. И. Тяжельников, М. И. Казаков, А. П. Балк (с помощниками — генерал-лейтенантом О. И. Вендорфом, действительным статским советником в звании камергера В. В. Лысогорским, а также прочими чинами градоначальства) и другие ответственные лица, всего порядка пятидесяти-шестидесяти человек. «Начальства было очень много, но оно не знало, и не понимало, что делать», — признавал А. И. Спиридович (см.: Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция 1914—1917 гг. С. 139).
83. Морской министр адмирал и генерал-адъютант И. К. Григорович в февральские дни был болен, на действия чинов флота не влиял и вел себя в достаточной степени пассивно.
84. Воспоминания А. П. Балка. С. 51.
85. Примерно в семь часов вечера.
86. Адрес казарм Л.-гв. Павловского полка: Миллионная, 2. При возвращении с Дворцовой площади у Марсова поля «запасных» павловцев встретила революционная толпа и вовлекла их в массовое движение. При этом эксцессе был убит Л.-гв. подпоручик А. Ф. Рихтер. Дисциплинированно в казармы вернулась лишь учебная команда: ее офицеров арестовали, а нижних чинов изолировали от сослуживцев (см.: Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция 1914—1917 гг. С. 138; Тарасов К. А. Судьба «военного заговора» в условиях Февральского восстания в Петрограде // Пути России. 1917—2017: сто лет перемен. Сб. статей. М.—СПб., 2018. С. 15). Однако, вероятно, нужно говорить о том, что «запасные» павловцы уходили с площади уже в крайнем раздражении. Они пытались возмутить преображенцев, но те сохранили дисциплину — в отместку павловцы, певшие при движении по Миллионной «Марсельезу», когда шли мимо казарм 1-го батальона Л.-гв. Преображенского полка, стреляли в казарменные окна (см.: Андоленко С. П. Преображенцы в Великую и Гражданскую войны. С. 258; Вебер М. И. Февральская революция на страницах дневника атташе американского посольства в Петрограде Дж. Лоуренса Хафтэлинга-младшего. С. 327). Из исследования К. А. Тарасова следует, что «запасные» павловцы вообще пришли на Дворцовую площадь по ошибке: как им казалось, А. Ф. Рихтер вел их из казарм к восставшим, а в действительности привел к Зимнему дворцу в распоряжение командования ПВО (Тарасов К. А. Судьба «военного заговора» в условиях Февральского восстания в Петрограде. С. 14). Может быть, поэтому несчастный Рихтер был убит.
87. Кроме Гвардейского экипажа в Петрограде размещались 2-й Балтийский флотский экипаж и Отдельные гардемаринские классы. Чины отдельного батальона Гвардейского экипажа квартировали в окрестностях Царского Села и несли службу по охране царской семьи в Александровском дворце.
88. Приказ о выдвижении отряда в район Гороховой улицы и Адмиралтейского проспекта Л.-гв. полковнику П. В. Данильченко примерно между шестью и семью часами отдал по телефону Л.-гв. полковник В. И. Павленков, который тем самым все же пытался влиять на ситуацию, хотя вопрос о реальном состоянии его здоровья 27 февраля остается открытым. Известные нам свидетельства участников событий о приступе стенокардии так или иначе восходят к сообщениям самого Павленкова.
89. Герой Русско-японской и Великой войн, кавалер шести орденов, в результате тяжелого ранения потерял ногу. При этом командир не ручался за благонадежность артиллеристов учебной команды.
90. Воспоминания А. П. Балка. С. 51; Данильченко П. В. Роковая ночь в Зимнем дворце 27 февраля 1917 года. С. 47—48.
91. В Петрограде находились: Павловское и Владимирское военные, Николаевское инженерное и Николаевское кавалерийское, Военно-топографическое, Михайловское и Константиновское артиллерийские училища, Морской и Пажеский корпуса, школа подготовки прапорщиков инженерных войск — всего более 2,8 тыс. штыков, как минимум 16 орудий, 200 сабель. На их усиление могли поступить восемь бронеавтомобилей военной автошколы. В Кронштадте — Морское техническое императора Николая I училище, а в окрестностях Петрограда — две школы подготовки прапорщиков пехоты в Ораниенбауме и три — в Петергофе.
92. Данильченко П. В. Роковая ночь в Зимнем дворце 27 февраля 1917 года. С. 52; Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция 1914—1917 гг. С. 141. Кроме того, здесь уместно отметить, что зимой 1917 вопреки эмигрантским воспоминаниям (см., например: Голубинцев С. В. Февраль — глазами юнкера // Февраль 1917 глазами очевидцев. С. 176—177) далеко не все петроградские юнкера отличались верноподданническими настроениями. Подробнее см.: Александров К. М. Накануне Февраля. С. 62—65.
93. Бажанов Д. А. Балтийский флот в дни Февральской революции // Февральская революция 1917 года: проблемы истории и историографии. Сб. докладов международной научной конференции. СПб., 2017. С. 180.
94. Об изоляции членов Совета министров см., например: Покровский Н. Н. Последний в Мариинском дворце. С. 217.
95. Факт его создания вечером 27 или ночью 28 февраля с опорой на Адмиралтейство или Зимний дворец мог бы воздействовать не только на умеренных членов Думы, но и на власти Петроградской епархии, побудив их занять более решительную позицию.
96. Адрес частной квартиры генерала от кавалерии В. М. Безобразова: Миллионная, 38.
97. Цит. по: Адлерберг А. А. Воспоминания о февральской революции. С. 32.
98. Великий князь Михаил Александрович и его секретарь Н. Н. Жонсон выехали из Гатчины в Петроград поездом. На Варшавский вокзал им был подан автомобиль.
99. Матвеев А. С. Великий князь Михаил Александрович в дни переворота // Февраль 1917 глазами очевидцев. С. 419. Самое раннее — около семи часов вечера.
100. Адрес: набережная реки Мойки, 67. Здесь находилась казенная квартира генерала от инфантерии М. А. Беляева.
101. Док. № 12. Сношение военного министра М. А. Беляева… // Ставка и революция. С. 140; Телеграмма № 197 от 27 февраля 1917 военного министра ген. М. А. Беляева — ген. М. В. Алексееву в: Февральская революция 1917 года / Подгот. текста А. А. Сергеева [далее: Февральская революция] // Красный Архив. Т. II (XXI). М.—Л., 1927. С. 9.
102. Док. № 10. Сношение военного министра М. А. Беляева… // Ставка и революция. С. 139; Телеграмма № 196 от 27 февраля 1917 военного министра ген. М. А. Беляева — ген. М. В. Алексееву // Февральская революция. С. 8.
103. Цит. по: Адлерберг А. А. Воспоминания о февральской революции. С. 32. О том же подробнее см.: Александров К. М. Накануне Февраля. С. 46.
104. Док. № 13. Сношение военного министра М. А. Беляева… // Ставка и революция. С. 141; Телеграмма № 198 от 27 февраля 1917 военного министра ген. М. А. Беляева — ген. М. В. Алексееву // Февральская революция. С. 9. Остается открытым вопрос о том, сам ли Беляев отправлял телеграммы из Довмина — или они были отправлены от его имени после объявления перерыва в заседании Совета министров. Военный министр — по собственным показаниям — находился сначала в Мариинском дворце, затем в Адмиралтействе, затем он вернулся в Мариинский дворец и далее находился с Великим князем Михаилом Александровичем (см.: Допрос ген. М. А. Беляева. 19 апреля 1917 г. // Падение царского режима. Т. II. С. 241—242).
105. Допрос князя Н. Д. Голицына. С. 266—267. Курсив наш.
106. Родзянко М. В. Государственная дума и Февральская 1917 года революция // Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума и февральская 1917 года революция. Полное издание записок Председателя Государственной Думы. С дополнениями Е. Ф. Родзянко. М., 2002. С. 296.
107. Переговоры шли в кабинете статс-секретаря, тайного советника С. Е. Крыжановского. Думцы, как сообщал Н. В. Савич, в беседе с Великим князем «выражали надежду, что еще есть возможность избежать крушения существующего строя, если Государь решится передать немедленно власть в руки правительства, ответственного перед Думой. Нам казалось, что эта мера удовлетворит одних, успокоит опасения за последствия выступления у других, даст надежду третьим на легальное развитие парламентской жизни — словом, разобьет хотя бы на момент сплоченность сил, вовлеченных в борьбу против существующей власти. Притом такое министерство могло рассчитывать найти полную поддержку в армии» (см.: Савич Н. В. Воспоминания. С. 202).
108. Там же. С. 203.
109. Допрос князя Н. Д. Голицына. С. 267.
110. Допрос ген. М. А. Беляева. С. 242.
111. Глобачев К. И. Правда о русской революции. С. 125.
112. Возможно, Великий князь Михаил Александрович полагал, что будет найден приемлемый выход для преодоления кризиса, если в империи возникнет Кабинет, ответственный перед Думой. Н. В. Савич смотрел на ситуацию более мрачно и мало верил в «благоприятный исход переговоров» (см.: Савич Н. В. Воспоминания. С. 202). Однако нельзя исключать, что подобные пессимистичные переживания мемуарист придумал постфактум, чтобы создать у читателей впечатление о своей политической прозорливости.
113. В опубликованном черновике описания Февральской революции содержится странное утверждение о том, что члены Думы И. И. Дмитрюков и Н. В. Савич якобы указали Великому князю Михаилу Александровичу на неизбежность «отстранения от власти императора Николая II» под влиянием текущих событий, в связи с чем возникла острая необходимость принятия его младшим братом регентства (Док. 43. «Протокол событий» Февральской революции. С. 116). Настоящее анонимное заявление весьма сомнительно, вряд ли аутентично и, скорее всего, либо отражает более поздние настроения современников, которые постфактум связали их с разговором, состоявшимся вечером 27 февраля в Мариинском дворце, либо речь идет о неверной интерпретации составителем черновика чьих-то показаний. Наконец, отстранение от власти могло означать лишение царя возможностей реального управления империей при сохранении его на престоле в качестве конституционного монарха. Дело не только в том, что подобное сообщение не подтверждается свидетельствами других лиц, включая Савича, но оно находится в решительном противоречии с ходом исторических событий последующих часов и суток — их разные участники, начиная с Великого князя Михаила Александровича, вплоть до позднего вечера 1 марта желали не отречения Николая II от престола, а ответственного министерства. Вечером 27 февраля, когда еще существовала реальная перспектива скорого прихода в столицу фронтовых войск для подавления солдатского бунта, Великий князь Михаил Александрович если и рассматривался кем-то как регент, то не в качестве правителя Российской империи, а лишь как популярный представитель династии, должный восстановить порядок в Петрограде, чтобы облегчить формирование Совета министров, ответственного перед Думой. Только М. В. Родзянко назвал выбранную им роль для Великого князя откровенно: диктатор. Остальные предпочитали более скромно упоминать о регенте.
114. Дневники Николая II и императрицы Александры Федоровны. С. 206—207. Курсив наш.
115. Февраль 27го. Понед<ельник> // Там же. С. 200.
116. Кригер-Войновский Э. Б. Воспоминания. С. 91; Покровский Н. Н. Последний в Мариинском дворце. С. 219.
117. Шаховской В. Н. «Sic transit gloria mundi». С. 202.
118. Допрос князя Н. Д. Голицына. С. 266. Здесь свидетель невольно допустил ошибку памяти, датировав предыдущим днем события, происходившие вечером в понедельник.
119. Глобачев К. И. Правда о русской революции. С. 125.
120. Цит. по: Адлерберг А. А. Воспоминания о февральской революции. С. 32. См. о том же, например: Александр Михайлович, Великий князь. Воспоминания. 2-е изд., испр. М., 2001. С. 267—269.
121. Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция 1914—1917 гг. С. 141.
122. М. В. Родзянко обратился к Л.-гв. полковнику К. С. Аргутинскому-Долгорукову либо перед поездкой в Мариинский дворец, либо непосредственно из дворца в ожидании приезда Великого князя Михаила Александровича.
123. Андоленко С. П. Преображенцы в Великую и Гражданскую войны. С. 260.
124. То есть примерно после восьми часов вечера.
125. Раненый фронтовик, герой Великой войны, кавалер двух орденов за боевые отличия, в том числе Св. Анны IV ст. с надписью «За храбрость» (1916).
126. Раненый фронтовик, герой Великой войны, кавалер четырех орденов за боевые отличия, в том числе Св. Владимира IV ст. с мечами и бантом (1916). Расстрелян большевиками в 1923.
127. Показания подпоручика [В. В.] Лыщинского-Троекурова [1-го] о февральских событиях в Петрограде // Генерал Кутепов. С. 424.
128. Л.-гв. прапорщик А. Н. Моллер 2-й вышел из Пажеского корпуса с офицерским производством в Преображенский полк лишь 1 февраля 1917.
129. Л.-гв. прапорщик С. С. Навроцкий 2-й вышел из Пажеского корпуса с офицерским производством в Преображенский полк лишь 1 февраля 1917 г.
130. Цит. по: Андоленко С. П. Преображенцы в Великую и Гражданскую войны. С. 261. Может быть, Л.-гв. полковник К. С. Аргутинский-Долгоруков поэтому особо и не интересовался судьбой Л.-гв. полковника А. П. Кутепова, ждавшего развязки в доме Мусиных-Пушкиных на Литейном проспекте. Если бы вечером 27 февраля герой-фронтовик появился в собрании на Миллионной улице, то исход совещания офицеров-преображенцев мог оказаться совсем иным.
131. Нельзя ли допустить, что именно в этот момент Великий князь Кирилл Владимирович впервые задумался о возможности перехода с вверенным ему Гвардейским экипажем на сторону Думы под влиянием примера господ офицеров запасного батальона Л.-гв. Преображенского полка?..
132. Цит. по: Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция 1914—1917 гг. С. 141.
133. По другой версии, генерал от кавалерии В. М. Безобразов предлагал отрубить голову гидре, находившейся в Государственной думе, то есть атаковать силами отряда Таврический дворец (см.: Воспоминания А. П. Балка. С. 53).
134. Данильченко П. В. Роковая ночь в Зимнем дворце 27 февраля 1917 года. С. 49. Но по свидетельству другого офицера, переход чинов отряда из Адмиралтейства в Зимний дворец напоминал похоронную процессию (см.: Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция 1914—1917 гг. С. 142). Диаметрально противоположные оценки эмигрантов подчеркивают драматизм ситуации и сформировались под воздействием сильных переживаний в результате всех последующих событий.
135. Части дивизии квартировали в Ораниенбауме, Петергофе и Стрельне. Ночью 27 февраля по приказу Георгиевского кавалера, Генерального штаба генерал-майора М. И. Тяжельникова, исполнявшего должность начальника штаба ПВО, из состава 1-го пулеметного полка, находившегося в Ораниенбауме, в Петроград убыла 18-я отдельная рота, имевшая на вооружении 24 пулемета «Максим», которая вошла в состав сил отряда окружного командования (см.: Черняев В. Ю. Ораниенбаумское восстание: великое и забытое // Звезда. 2017. № 2. С. 130).
136. Допрос ген. С. С. Хабалова. С. 203. Возможно, еще здесь находились караулы от запасного батальона Л.-гв. Петроградского полка, так как во время прихода отряда во дворец должность караульного начальника занимал гвардейский подпоручик-петроградец. Чины казачьей сотни разместились по соседству — в казармах Л.-гв. Конного полка на Конногвардейском бульваре, но ночью 28 февраля в Зимний дворец они не явились. Состав сил отряда окружного командования к исходу суток 27 февраля по расписанию генерал-майора А. П. Балка: 4 учебных команды запасных гвардейских частей — 800 штыков при пулеметах, резерв чинов полиции — 100 штыков, 2 запасных гвардейских эскадрона — 200 сабель, чины конной полиции — 200 сабель, чины жандармского дивизиона — 100 сабель. Итого: 900 штыков, 500 сабель и 8 орудий запасной гвардейской артиллерии (см.: Воспоминания А. П. Балка. С. 51).
137. Допрос ген. С. С. Хабалова. С. 203.
138. Воспоминания А. П. Балка. С. 54.
139. Шляпников А. Г. Семнадцатый год. С. 146.
140. Правомочного до второго советского заседания, назначенного на следующие сутки.
141. Смирнова А. А. Социалисты в Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов в феврале—марте 1917 года // Февральская революция 1917 года: проблемы истории и историографии. Сб. докладов. 3 марта 2017 г. СПб., 2017. С. 323—324.
142. А. Ф. Керенский в заседании не участвовал и узнал о своем избрании постфактум (см.: Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. М., 1996. С. 184).
143. Так в тексте источника. Вероятно, правильно: отбившиеся.
144. Шляпников А. Г. Семнадцатый год. С. 156.
145. Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. С. 185.
146. Подробнее о них см.: Шляпников А. Г. Семнадцатый год. С. 192.
147. Смирнова А. А. Социалисты в Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов в феврале—марте 1917 года. С. 325. С прагматичной точки зрения А. Г. Шляпникова, в результате допуска солдат в Совет его «пролетарская чистота» страдала, но революция выигрывала (см.: Шляпников А. Г. Семнадцатый год. С. 193).
148. Цит. по: Романов В. Ф. Старорежимный чиновник. С. 241.
149. 27 февраля // Дневник Л. А. Тихомирова. 1915—1917 гг. / Сост. А. В. Репников. М., 2008. С. 343—344.
150. Вебер М. И. Февральская революция на страницах дневника атташе американского посольства в Петрограде Дж. Лоуренса Хафтэлинга-младшего. С. 328.
151. Оба репрессированы и расстреляны органами НКВД в 1937. Реабилитированы и посмертно восстановлены в КПСС: П. А. Залуцкий — в 1962, А. Г. Шляпников — в 1988.
152. О причинах слабого влияния большевиков на создание Петроградского Совета и его Исполкома см., например: Авторханов А. Г. Происхождение партократии. В 2 т. 2-е изд. Т. 1. ЦК и Ленин. Франкфурт-на-Майне, 1981. С. 241, 247—248; Смирнова А. А. Социалисты в Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов в феврале—марте 1917 года. С. 323—324.
153. Шляпников А. Г. Семнадцатый год. С. 154.
154. Ленин В. И. Доклад о революции 1905 года. М., 1951. С. 22.
155. Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. С. 185. То есть речь идет о силах одной пехотной бригады.
156. Например, в уездной Луге генерал-лейтенант граф Г. Г. Менгден — старый и заслуженный кавалергард, состоявший в должности наблюдающего за Виленским сборным пунктом кавалерийских частей, с дневных часов 27 февраля был твердо уверен «в преданности государю императору» вверенных ему частей (цит. по: Воронович Н. В. Записки председателя Совета солдатских депутатов // Страна гибнет сегодня. С. 298). Ничего особенно страшного в происходящем граф Менгден не видел.
157. Пешехонов А. В. Первые недели (из воспоминаний о революции). 27 февраля // Там же. С. 262.
158. Там же. С. 264.
159. Черняев В. Ю. Ораниенбаумское восстание: великое и забытое. С. 132—133.
Окончание следует