Рассказ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2024
Об авторе:
Екатерина Сервантес — филолог-германист, преподаватель. Печатается впервые. Живет в Блумингтоне (США).
1
Я влюбилась в Леву почти с первого взгляда. Для влюбленности были веские основания. Во-первых, он обладал внешностью и характером героя из книги Гайдара «Тимур и его команда». Стройный, подтянутый, он был заводилой и лидером, активно проявляя себя во всех школьных мероприятиях, будь то интеллектуальная викторина или спортивное состязание. Лева хорошо учился, уверенно держался, выигрывал забеги и подтягивался на перекладине больше всех в классе. В общем, не мальчик, а мечта. Не могу не упомянуть, что на уроках физкультуры Левушка великолепно выглядел в спортивной форме: в белоснежной футболке и красных шортах. Во-вторых, его место за партой было передо мной, и я могла без помех наблюдать прекрасный белобрысый затылок каждый будний день с девяти утра до двух часов дня, так как мы, третьеклассники, находились в одном классном помещении целый день. Ну кроме уроков физкультуры, на которых мы ходили в спортзал и где удавалось увидеть больше, чем только обожаемую затылочную часть Левы. Наконец, у нас были почти одинаковые инициалы — К. Л. (Катя Ледовская) и Л. К. (Лев Конев), что мне казалось знаком свыше, который знаменовал, что мы созданы друг для друга.
Так прошла целая четверть учебного года. Я любовалась светлым затылком и красными шортами Левы, Лева же пребывал в счастливом неведении о чувствах его одноклассницы. Близость предмета моей сердечной привязанности настолько усиливала мои чувства, что я переставала слушать учительницу и забывала дышать. В начале новой четверти я решила, что Лева должен узнать о моей неземной любви.
Я быстро состряпала пылкую, исчерпывающую записку: «Лева, я тебя люблю! Катя». Оставалось найти способ доставки моего емкого извещения обожаемому адресату. Я была девочка впечатлительная и начитанная и как раз тогда находилась под влиянием «Кондуита и Швамбрании» Льва Кассиля. Правды ради, в том возрасте я одолела только первую часть книги. Так вот, в первой части герои в детстве придумали страну Швамбранию со всеми полагающимися аксессуарами: гербом, флагом, правительством и в том числе тайной. Тайну они записали на бумажке, бумажку надежно спрятали в основании шахматной королевы, а королеву не менее надежно замуровали в ракушечном гроте. Эта история меня потрясла. Записка в чреве шахматной королевы вместо конверта! Какая интрига! Решив последовать примеру героев книги, я достала шахматы из тумбочки.
Непонятно, откуда у нас были шахматы, никто в семье не знал правил игры. Но у нас было много непонятных вещей, которые стали появляться в квартире после того, как отчим устроился работать в мясной отдел. В числе непонятных вещей были коллекция марок, альбомы по искусству, набор для выжигания, гитара, непарные лыжи и шахматы.
Надругаться над королевой я не посмела, кроме того, она была какая-то громоздкая, поэтому жертвой пала пешка. Отодрав все, что было внизу фигурки, я действительно обнаружила в ней полое пространство, вложила туда послание и приклеила синий суконный кружок на прежнее место.
Портфель жег мне руку, когда я несла в нем в школу ту черную пешку с сердечным признанием в ее недрах. Кстати, королева из «Швамбрании» тоже была черной. Это первый момент, который роднит мою историю с кассилевской. Вторым моментом было то, что никто никогда так и не прочитал записку.
Я честно попыталась доставить послание адресату. Пешка была завернута в мятый блокнотный листок, на котором я крупно написала своим детским почерком: «Отдери подшивку!» Все это я на перемене подложила Леве в учебник на его парте и стала ждать. Обзор был прекрасный, и вот волнующий момент наступил. Предмет обожания приблизился к парте и заметил, что что-то лежит в учебнике. У меня перехватило дыхание. Лев вынул комок, развернул потрепанный листок, тут же, не глядя, выкинул его в угол класса, где лежала сваленная в кучу макулатура, повертел в руках черную фигурку и отправил ее туда же. Вся процедура заняла несколько секунд. Я перевела дыхание. Очевидно, Левушка не читал «Швамбранию». После урока я незаметно покопалась в макулатуре и спасла моего пластмассового курьера. Пешка благополучно вернулась на свое место в шахматной коробке.
После неудачи с шахматным почтальоном я не оставила попыток признаться Леве в любви и вскоре села писать еще одно послание. Повторяться не хотелось, но собственной фантазии опять не хватало. К счастью, недавно транслировали фильм «Анна Каренина», и мы с бабушкой внимательно следили за развитием событий на экране трехногого черно-белого телевизора производства Шяуляйского завода с красивым литовским названием «Таурас» — я на диване с подушкой, бабушка на стуле с вязанием.
Сцена, где Кити и Левин объясняются друг другу в любви, мелком чертя на зеленом сукне карточного стола начальные буквы слов, показалась мне апогеем настоящей любви. Ну конечно! Только настоящая любовь может наделять такими сверхъестественными способностями, как возможность понимать человека без слов!
Я вдохновилась. На листе бумаги формата А4 крупно написала заветные буквы: «Л. К.! Я т. л.! К. Л.». Не надеясь на догадливость избранника, уточнила на обороте: «Ты узнаешь меня, если захочешь. Я принесу сегодня в школу 3 рубля».
Здесь надо пояснить, что в начале каждого месяца ученики сдавали классному руководителю деньги в сумме трех рублей на школьные обеды. Деньги сдавались торжественно, с вызовом по фамилии и с записью в классный журнал, такое событие не могло пройти незаметно. Я же пропустила начало месяца из-за болезни и не участвовала в массовом платеже. Так что сегодня космические силы были на моей стороне, и меня было легко узнать.
Громоздкий и неуклюжий светло-коричневый портфель с двумя замками опять жег мою руку, и тем не менее я была уверена в успехе предприятия. Но все закончилось плачевно. Даже хуже, чем в первый раз.
Для начала я потеряла три рубля. Записку, понятно, отдавать Леве не стала. А вечером мама, благоразумно потроша мои вещи в надежде отыскать купюру, увидела и прочитала записку и решила, что три рубля я отдала мальчику как залог любви и верности. Произошло крупное объяснение.
С мамой объяснения всегда были крупными, она скоропалительно делала выводы, без умозаключений и, не посоветовавшись с потерпевшей стороной, то есть со мной, высказывалась и действовала в резкой форме, дабы сэкономить время, которого ей всегда не хватало. К стыду обнародования тайных чувств примешался ужас подозрения в краже. Красная, облитая позором, вся в слезах, я доказывала свою невиновность. В тот момент это равнялось доказательству невинности. Пришлось признаться в тщательно скрываемой любви и ждать кары. Но мама почему-то засмеялась. Потом успокоила меня, выдала другие три рубля и больше о происшествии не вспоминала. Мне даже показалось обидным, что то, что полностью занимало мои мысли, вызвало такую непродолжительную реакцию у публики.
После этого я как-то остыла от уверенности, что Лева должен все знать, и больше не пыталась писать новое признание. Так он никогда и не узнал ни о моих чувствах, ни о записках. Не представилось случая рассказать.
Время шло, и все менялось. Менялся и Лева. Когда-то белоснежные волосы его посерели, он как-то неравномерно подрос, стал коренастым, и спортивные шорты уже не выглядели на нем так привлекательно, как в третьем классе. Неизменным оставались его несомненное лидерство среди ровесников и жаркий патриотизм.
Левиной страстью были истории про войну и суровые будни разведчиков. Его кумиром был дед по материнской линии, ветеран Великой Отечественной войны, а отца у Льва не было, только недавно у него появился отчим. В седьмом классе мы оба поступили в школьный хор, где Лев сразу стал солистом. Нужно было слышать, как он выводил: «Неба у-у-утреннего стяг! В жизни важен первый шаг! Слышишь, ре-е-е-ют над страною ветры я-я-яростных атак!» У меня бегали мурашки по спине, я слышала ветры и видела стяги. Пионерская пилотка на голове Льва была более чем аутентичной. Она становилась частью его личности.
Однажды наш класс выбрался из спального юго-западного района города Санкт-Петербурга, тогда еще Ленинграда, в центр. Целью поездки было посещение театра, где давали постановку по роману Фадеева «Молодая гвардия». Темой пьесы был патриотизм и героизм советских школьников во время Великой Отечественной войны. На обратном пути, в метро, Лев спросил меня про мои ощущения после спектакля. Не помню, что я ответила, а вот Левин ответ на этот же вопрос запомнила на всю жизнь. Он сказал, что мечтает «родиться в другое время и совершать подвиги» и хочет сменить свое имя на мятежное БУРЕВЕСТНИК, но «жаль, что так не разрешат». Вот тут Лев Конев обскакал меня по части начитанности. «Песня о Буревестнике» Горького была запланирована школьной программой аж на десятый класс, так что туше´! Еще он был знаменосцем в пионерской дружине школы. Он был какой-то заметной шестеренкой в школьном механизме и явно делал все по доброй воле и из лучших побуждений.
Конечно, никто в этом мире не идеален, не стал исключением и Лев, с моей точки зрения. Дело в том, что у Левы выявился еще один талант. Оказалось, что он прекрасно рисует. Неприязнь же моя возникла из-за того, что Лев тогда рисовал исключительно… голых женщин. Женщины на рисунках были чернильно-синие и большегрудые. Он рисовал их на тетрадных листочках в клеточку, потом раздавал листочки одноклассникам и одноклассницам и весело хохотал. Я была возмущена до глубины души и призывала девочек заклеймить художника позором. Но девочки не стремились предать талант юного художника остракизму и сами с готовностью хихикали, тряся косичками над очередным творением Левы. Жаркое обожание с моей стороны стало остывать, а потом и вовсе заглохло вследствие смещения приоритетов, потому что и в моей жизни произошло изменение, а именно в начале восьмого класса мама перевела меня в другую школу, с углубленным изучением немецкого языка.
2
Новая школа находилась в другом районе. Мне приходилось рано выходить, чтобы добраться до нее. Пять раз в неделю по утрам я, как и другие рабочие люди, была вынуждена покидать наш тихий район с милым названием Сосновая Поляна и вдыхать жуткие испарения местной мыловаренной фабрики по дороге к автобусной остановке. Кроме суббот, так как по субботам мыльная фабрика была выходная. Но я по субботам училась, на дом задавали много, свободного времени практически не было. И хотя рядом жили мои бывшие одноклассники, я все более и более отдалялась от них.
Однажды в нашей квартире раздался звонок. Я открыла дверь. За дверью (здрасьте пожалуйста!) ни с того ни с сего стоял Лева. За ним маячил еще один бывший одноклассник, который не то прятался за широкой спиной Льва, не то старался выглянуть оттуда.
— Катя! — как-то чересчур торжественно и немного сухо заявил Лев. — Мы со Славиком, — Лев оглянулся через левое плечо, но Славик нырнул вправо, — пришли к тебе поговорить.
Я моргнула. Швондеровское «Мы к вам, профессор, и вот по какому делу!» немного напрягло. В тот момент я не успела провести параллель со сценой у двери с ситуацией из романа Булгакова «Собачье сердце». Но теперь, заново переживая тот день, я не могу не слышать нотки речи героя одноименного фильма: безэмоциональные и безапелляционные.
— Да ладно тебе, Лева, — промямлил Славик. — Кате, наверное, некогда.
С этими словами Славик сделал скромный шажок к лифту. Лева сделал полный разворот и вернул Славика в исходную позицию.
— Не трусь, Славик, ты сам не понимаешь своего счастья. Это очень серьезно. — Лев опять повернулся ко мне, и его лицо стало строгим. Серые брови пушились. Глаза, тоже серые, смотрели пристально. — Ты можешь выйти?
Я вышла на лестничную площадку между этажами, интерьер которой состоял из узкого окна под потолком, мусоропровода и металлического бачка для пищевых отходов. Там, у бачка, Левушка посвятил меня в гениальный план, разработанный им для обретения нашего общего личного счастья. Лев решил стать рыцарем дамы сердца, а именно меня. По мнению Льва, если ухаживать за девушкой по-рыцарски, она непременно падет под его натиском и полюбит его навсегда. Надо всего-навсего быть верным и заботливым, тогда даме придется поверить, что это и есть ее принц на белом коне. Лев не сомневался в своей гипотезе. Славика он привлек для чистоты эксперимента. Девушек они выбрали из ближайшего окружения, чтобы было удобнее ухаживать. Для Славика была выбрана Марина из параллельного класса. Лев же захотел осчастливить меня.
То есть как бы это правильно охарактеризовать… Видите ли, Лев не признавался мне в чувствах. Он пытался меня убедить, что чувства непременно ДОЛЖНЫ зародиться, если вести себя определенным образом.
— Это абсолютно серьезно, Катя. Ты не должна давать свой ответ сейчас. Это было бы неправильно. Мы просто ставим наших избранниц в известность. Ты должна привыкнуть ко мне. Когда я стану тебе необходимым и ты полюбишь меня, дашь мне знать.
Прямой, немигающий взгляд начинающего рыцаря напоминал мне глаза тайного агента из кино. Взгляд обещал мне, что мой кавалер будет ждать сколько потребуется, хоть всю жизнь.
Я ужаснулась и резко сказала, что это чепуха. Лев долго мне возражал. Мои суждения были о том, что нельзя навязать чувство, оно должно родиться само. Доводы Льва давили на продолжительность и настойчивость — короче, что терпение и труд всё перетрут. Славик переминался с ноги на ногу и периодически тянул Льва за куртку. Но Лев вырывался и только становился более красноречивым. Он был какой-то одержимый и даже пугал меня. Минут через двадцать я сменила тактику и начала мямлить что-то про нагрузку в школе и отсутствие свободного времени.
— Отлично, — обрадовался Лева. — Тебе и не нужно ничего делать. Все делать буду я. А ты жди. Уговор? — Серые глаза впились в мои.
Я чувствовала себя на сцене театра абсурда. Мне было неловко и хотелось в туалет. Из мусорного бачка воняло.
— Ничего не выйдет, — сказала я.
— Вот увидишь, еще как выйдет! Я дам тебе время, Катя! Столько, сколько тебе надо, — пообещал Лев.
Это прозвучало угрозой. После чего Лева развернул плечи, развернулся сам и затопал по лестнице, перескакивая через ступеньки и оправдывая свою фамилию. Славик успел улыбнуться и пробормотал: «До свидания». По-моему, он хотел покрутить пальцем у виска, но Лев был еще близко, и Славик ограничился прощальным жестом и тоже заторопился вниз по лестнице. Образно говоря, рыцари развернули коней и ускакали.
Что это было? Ситуация была слишком надуманной даже для моей начитанной персоны. Я еще раз убедилась, что мы любили разные книги. Ромео и Джульетта были несовместимы с присутствием бачка и Славика.
Я успела подумать что-то про странности у людей, а потом стала терпеть ухаживания Льва. Как и было обещано, он мне не очень надоедал. Он не назначал свиданий, не приглашал в кино и не звонил по телефону. Только иногда звонком в дверь вызывал меня на переговоры к мусоропроводу. Там, под шум лифта, мы обменивались новостями о состоянии наших душ относительно друг друга. Состояние оставалось неизменным. То есть Левина душа продолжала стремиться к моей, моя же оставалась неизменно равнодушной. Рыцарь был верен, а дама ветрена. Но дама продолжала быть свободной, и, значит, рыцарь мог надеяться.
Конечно, надо было просто не выходить на переговоры, но я боялась оскорбить чувства Левы. Я хотела урезонить Ланселота Конева, но мой здравый смысл не соответствовал силе его романтизма. Надеялась, что Леве когда-нибудь все это надоест, но оказалось, что я недооценивала терпение моего кавалера. Мусоропровод был обречен на наши визиты на неопределенное время, при этом мне казалось, что нашими разговорами я могу предотвратить что-то жуткое и непоправимое. Будущее безжалостно подтвердило, что моя интуиция была небезосновательна.
Однажды Лев попросил у меня фотографию. Я выполнила его просьбу. Он тоже дал мне фото. Снимок был черно-белый, школьный портрет среднего формата. Со снимка на меня смотрел неулыбающийся подросток с четкими и даже суровыми чертами широкого лица, на лбу залегла складка. Пушистые ресницы смешивались с бровями, из-за чего небольшие глаза казались колючими. Когда-то белобрысый чуб превратился в серый жесткий ежик. Из гибкого Тимура Лева превратился в несгибаемого советского металлурга с плаката «Дадим качество!». По-моему, он и жил такой плакатной, очень правильной жизнью героя из фильма пятидесятых.
Осенью Лева пригласил меня на день рождения. Это был удивительный день рождения, на котором я была единственной девочкой. Лева встретил меня в коридоре с розами и словами:
— Катя, мальчики нашего класса очень рады видеть тебя здесь сегодня. Спасибо, что пришла, — и вручил мне розы.
Я вытаращила глаза, но букет взяла. Пять приглашенных мальчиков отвернулись.
Левина мама, маленькая, кругленькая, веснушчатая женщина, пригласила нас к столу и принесла вазу для цветов. Салатами мы насытились быстро. Когда я помогала выносить тарелки из комнаты, меня ждал сюрприз — мой портрет в пастельных тонах в чеканной металлической рамке висел в кухне, по центру над обеденным столом. Мама перехватила мой взгляд и сказала: «Вот, Левушка сам рисовал с фотографии и рамку паял. И вешал сам». Ее глаза сощурились, руки она сложила на круглом животе. Я совершенно не знала, что сказать, и только вежливо улыбалась.
Лева включил магнитофон, и начались танцы. Я потанцевала с каждым бывшим одноклассником по одному разу и засобиралась домой. По настоянию Левы меня пошли провожать до соседнего дома все пять приглашенных мальчиков. Возможно, в то время в Сосновой Поляне был особый всплеск преступности, о котором я не знала. Я отметила, что пятеро друзей не смеют перечить одному Льву. Вот, собственно, и весь день рождения.
Мой несовременный кавалер продолжал навещать меня. Первое время он приходил со Славиком. Во время тех посещений Лева жаловался, что Марина смеется над Славиком и не воспринимает его намерения всерьез. Славик при этом вяло улыбался. Лев уговаривал меня повлиять на Марину, а меня при этом хвалил.
— Вот ты молодец, — говорил он. — Ты веришь мне, и это правильное поведение.
Потом Лева стал приходить один. Подозреваю, что Славик предал рыцарский орден в угоду земным утехам. Иногда я видела его пьяненького, в компании таких же, как он. Сидели на лавочке у парадной Славика и пели песни под гитару. Иногда к ним присоединялась мама Славика. Для этих посиделок она наряжалась — всовывала толстые грязные ноги в белые босоножки на платформе и накидывала малиновую шаль. Ребята пили и пели. Мама Славика курила папиросы «Беломор» и старалась подпевать. Но она запаздывала, и получалось, что ребята пели свое, а мама — свое. Потом приходил очередной папа Славика и с бранью и воплями забирал маму домой. Мама отчаянно сопротивлялась, шаль терялась, тесное платье задиралось. Потом мама сдавалась и шла домой. Ребята бежали за очередной бутылкой, находили шаль, посылали гонца за родительской парой, и начинался следующий акт спектакля. Славика со скамейки обычно уносили. Слабенький он был. Рыцарь из него явно не вышел. Наверное, Маринин смех ослабил его веру в себя. Нельзя смеяться над чужими чувствами. Такая была и есть у меня позиция. Поэтому, невзирая на неудачу в ситуации Славика, наш экспериментальный роман с Левой продолжался. В том же духе, то есть звонок — бачок — диалог.
После уважительного количества лестничных встреч бабушка стала загонять нас в квартиру. Ей нравился Лев. Он был из положительной семьи. Скромной, но положительной. Бабушка часто встречала Левину маму в очередях микрорайона: то в универсаме, то в сберкассе, то в поликлинике. Они разговаривали про школу и про нас. Мама Левы рассказывала, как сын постоянно говорит обо мне и как я ему нравлюсь. Бабушку это, понятно, не удивляло — разве ее внучка могла кому-нибудь не нравиться! Однако Левы-мамины рассказы ей льстили, и бабушка жалела Левушку. Поэтому она и приглашала его.
Мне не хотелось, чтобы Ланселот заходил в квартиру, но ведь надо быть вежливой. И, представьте себе, Левин странный план начал работать. Не в том смысле, что я по новой влюбилась в него, а в том, что он стал мне и бабушке очень полезным. Для начала он починил выключатель в моей комнате, потом сложный выключатель в коридоре, потом провел телефонный кабель в мою комнату, настроил магнитофон, научил меня играть на гитаре, выжег мне чудесную картинку, которую нарисовал сам, и написал два стихотворения. Да, в этот период я согрешила — воспользовалась Львом как подручной силой. Единственным оправданием для себя нахожу тот факт, что Лев мог развернуть спектр своих талантов. Бабушка предлагала Леве пирожки, но он всегда отказывался. Он всегда вел себя сдержанно и никогда не делал попыток дотронуться до меня или поцеловать. Хотя нет, был один поцелуй.
Лев пригласил меня поехать за грибами. Я согласилась в соответствии с нашим уговором. Кроме того, я обожаю лес. С нами был еще одноклассник Леша, который даже не был другом Льва. У меня мелькнула мысль: странно, что Лев никогда не пытается уединиться со мной. Такие вот приземленные мысли были у меня. А Лев, очевидно, был возвышенным романтиком.
Мы поехали на электричке на Карельский перешеек, волшебную страну сосен, берез и безумно вкусного воздуха. Вагон был полупустой, светило солнце, и деревянные лакированные скамьи сияли в его лучах. В лесу было сухо и грибов было мало. Я вышла на пригорок и села на пожелтевшие сосновые иголки, нагретые за день осенним солнцем, потом легла на спину. Подошел Лев и сел рядом. Мы не разговаривали.
В какой-то момент Лев вдруг повернулся ко мне, наклонился и крепко прижался сомкнутыми губами к моим губам. Именно так: прижался. Это был не поцелуй, а соприкосновение двух целлулоидных пупсов — твердое и сухое, как сосновые иголки подо мной. Отлепившись от меня, Лев выпрямился и решительно уставился на горизонт. На меня он не смотрел. У меня мелькнула глупая мысль, что по сценарию он теперь должен сказать мне, что уезжает на комсомольскую стройку. Вместо этого Лев сказал, что пора идти на обратную электричку.
Мы нашли Лешу и пошли к станции. Больше всего грибов было у Левы (а как иначе!), меньше всего у меня. На платформе Лев вдруг заявил: «Все грибы мы отдадим Кате как настоящие мужчины» — и взглянул на Лешу. Настоящий мужчина Леша выглядел растерянным, но после недолгой паузы согласился с железным доводом. А я вообще никаких грибов не хотела! Я начала жарко отказываться, но Лев молча высыпал грибы из своей и Лешиной корзин в мою. Не помню, о чем мы говорили на обратном пути, помню, что домой я добралась поздно, уже темнело, а еще предстояло чистить грибы!
Дело заходило слишком далеко. Надо было как-то остановить этот бред. Уже и ежу было понятно, что никакие чувства во мне к Леве не зародятся. Ежу-то понятно, а вот Льву нет.
Я часто задаюсь вопросом, насколько я была виновата в том непоправимом, что произошло позднее. Потом, после уже непоправимого, мне приходила мысль, что моя бабушка каким-то боком была виновной в последующих событиях, так как одобряла и даже провоцировала наши отношения. А иногда мне казалось, что мама Левы виновна в том, что не предостерегла сына от того, что быть романтиком в конце двадцатого века неблагоразумно. Но даже самый строгий коллектив присяжных не найдет виноватого. Да и кто жертва, тоже непонятно. Иногда я успокаиваю себя тем, что мы были детьми и не знали, что творили. А потом вспоминаю, что как раз детское горе — самое безутешное из всех горестей. А уж если горе случилось у романтика, тогда держись вся логика здравого смысла!
3
Десятый класс был выпускной. После окончания средней школы я поступила в технический институт, совершенно не соответствующий моим мечтам, зато соответствующий планам моей мамы. А вот Лев Конев поступил в ЛАУ — Ленинградское арктическое училище, единственное в мире учебное заведение, которое готовило кадры для полярных станций и исследовательских судов Арктики и Антарктики. На радиотехническое отделение. Как же это отвечало его характеру! Он хотел подвигов, а какие подвиги в мирное время на твердом берегу? Другое дело льды и суровый климат, там он мог найти применение своим стремлениям и способностям. Поступил Лева без проблем, в первых рядах благодаря хорошим оценкам в аттестате и отличной физической подготовке.
Училище располагалось неподалеку от Сосновой Поляны, в Стрельне, в зданиях Константиновского дворца. Ныне это петербургская резиденция президента РФ. В училище была казарменная система, благодаря которой Лева был обеспечен формой, койко-местом и питанием.
Моя бабушка была в восторге от такого выбора. Она объяснила, что это огромное облегчение для семьи, где недавно было прибавление — Левина мама родила мальчика. С уходом Льва одним ртом в бюджете и одной фигурой в квартире становилось меньше, а у Льва теперь хорошая профессия в кармане и определенное будущее. Она очень радовалась, моя бабушка. А я подумала, что Лева думает не о хорошей, а о геройской профессии. Интересно, что будущих героев всегда завлекают хоть каким-нибудь пряником.
Наши редкие встречи стали еще реже. Точнее, их было всего две до того рокового звонка.
Теперь я должна была ездить к Леве, чтобы повидаться, так как первокурсники ЛАУ не имели права на увольнения. Он звонил мне и сообщал, когда в училище приемный день. По правилу это была суббота. Дома бабушка увещевала меня, что молодого служащего надо поддержать, ведь никакого греха в этом нет, а есть только уважение к человеку и его характеру.
Поездки меня не напрягали и даже нравились. Нравилось идти от дома к трамваю через сосновополянский парк, где росли огромные дубы и липы, уже начавшие желтеть. В трамвае до Стрельны всегда было свободно, и можно было расслабиться, сидя на теплом пластмассовом сиденье. Нравилось наблюдать из окна трамвая, как многоэтажки-корабли уплывают, а появляются индивидуальные домики с уютными палисадниками, цветами, ровными заборами и витиеватыми калитками. Нравилось идти от трамвая через ухоженный парк к зданию дворца, красивому и строгому, желтого цвета, соответствующего наступающей осени. Кстати, тогда весь парк и здания дворцового комплекса поддерживались в порядке усилиями учащихся. А вот внутри главного здания мне не нравилось.
Помещение для посетителей было огромным залом-вестибюлем с высокими потолками, на которых можно было разглядеть художественные росписи. Мне указывалось место, где можно было ждать. От мраморной входной лестницы дуло. Комнат для личных свиданий или хотя бы скамеек не было. Через некоторое время откуда-то издалека, из угла, где стояли два часовых и висел один телефон для курсантов, выходил Лев в морской форме, только без головного убора и шел ко мне через зал. Огромное пространство делало всех маленькими, а голоса становились гулкими, и казалось, что там всегда шумно, хотя присутствующие разговаривали тихо. Лев выглядел отчужденным, как будто форма налагала на него определенные обязательства, которым он должен был соответствовать. Он больше не спрашивал о чувствах, а только озвучивал следующий ход.
В первый мой визит Лева принес мне тельняшку и сказал, что она будет мне напоминать о нем, пока он на службе. Тельняшка была толстая, в черно-белую полоску. Я однажды надела ее в поход, затем отложила на будущее. Она долго пролежала на антресолях в квартире родителей. Это была замечательная тельняшка, и мой отчим однажды ее надел и в конце концов заносил. Я не знала об этом, иначе бы воспротивилась, и потом очень жалела, что не сумела сохранить ее.
Второй мой приход был уже в ноябре. В этот раз Лев пришел с пакетом. Он сказал, что получил праздничный паек ко Дню Октябрьской революции и отдает его мне, так как он должен обо мне заботиться. Я заблеяла что-то против, но мои жалкие протесты не могли противостоять величественности помещения и Левиной отточенности движений. Он в упор посмотрел на меня, передал мне пакет, кивнул, развернулся на пятках и замаршировал в сторону угла с часовыми и телефоном.
Я вышла на улицу. Парк дворца был темным и строгим, снег еще не лег, и было тревожно-весело идти по дорожкам между подстриженными кустами, боясь пропустить нужный поворот. Только вот пакет был каким-то неправильным и довольно тяжелым.
Дома я вскрыла его в присутствии бабушки и высыпала содержимое на кухонный стол. На столе как из рога изобилия появились продукты: коробка шоколадных конфет, пачка чая, банка растворимого кофе, мясные и рыбные консервы, еще какие-то непонятные упаковки и как венец всего — тонкая палка твердокопченой колбасы. Мы молча смотрели на это сказочное великолепие.
Позже вечером, когда мама вернулась домой, состоялся женский совет в составе ее и моей бабушки по вопросу легитимности инородных продуктов питания в нашей земной кухне. Аргументом ЗА Левин поступок было бабушкино заявление о силе чувств Левы, ведь только недавно Левина мама при очередной встрече в поликлинике пожаловалась ей, что Лев не позволяет ей снять мой портрет со стены на кухне. Аргументом ПРОТИВ был факт того, что твердокопченой колбасой налево и направо не разбрасываются даже от большой любви.
Вердикт был таков: я не имею права принимать этот пакет. Такие продукты намного нужнее его семье, ведь его мама недавно родила братика и не может работать. Я должна вернуть пакет Леве. Но в училище пропускная система! Тогда бабушка засыпала продукты обратно в пакет, уважительно уложив колбасу сверху, надела солидное пальто и пошла к Левиной маме. Она вернулась довольно скоро, без пакета и сказала, что я должна немедленно позвонить Льву в училище и отказать ему в отношениях.
На следующий день я так и сделала, сидя в собственной комнате за удобным письменным столом, по собственному телефону, который установил в моей комнате Лева. Разговор был короткий. Лев не мог много говорить, ведь он стоял в том гулком холодном вестибюле возле двух часовых. Этот наш последний телефонный разговор я считаю роковым. Может, что-то было сказано мною неправильно, а может, морская форма не позволила Льву услышать земное и тривиальное. Земное и тривиальное не вписывались в облик курсанта первого курса ЛАУ Льва Конева.
Теперь о бóльном кратко.
Где-то год спустя я шла домой из магазина и встретила Льва возле дома. Он был в штатском. Я удивилась. Каким-то образом он склонил меня на разговор, и мы уединились на одной из служебных лестниц дома, чтобы не мерзнуть на улице. И там Лев рассказал мне, что после того разговора он пошел к командованию училища и попросился на передовую в Афганистан. Тогда это была горячая точка, и его сразу взяли. В Афганистане его тяжело контузило, он попал в плен, и только чудом однополчане вызволили его из ямы с другими пленными. По возвращении он был на реабилитации, однако состояние здоровья не позволило ему вернуться в любимое училище. Результат — он вольный инвалид без образования и ясного будущего.
Я онемела. Я НИЧЕГО НЕ ЗНАЛА! Ну конечно, я бы костьми легла, чтобы отговорить его от этого поступка. Даже его семья не знала, сказал он. Им пришла повестка. Точнее, две повестки. Первая о том, что он на спецоперации, и вторая о том, что он в госпитале.
Собственно, я вспоминаю эту сцену после его рассказа, который огрел меня на всю жизнь. Как теперь вижу эту белую известку стен лестницы, что пахла сухостью и отчаянием. Сумка с продуктами пачкалась. Лев смотрел на меня не отрываясь. «Катя, теперь ты будешь со мной? Я прошу, я умоляю! Ты моя королева!» На мне были какая-то дурацкая, вязаная петлями шапочка и коричневые резиновые сапоги, и королевой я себя точно не чувствовала. Я стала отнекиваться, как раньше.
Тогда Лев раскричался. Он стал отчаянным и пугал меня. Я не знала, как его успокоить. Последнее, что пришло в голову: «Лева, я не могу быть твоей! Я беременна от другого!» А он сказал, нет, он закричал: «Я скажу, что это мой ребенок и женюсь на тебе! Твоя честь будет оправдана, и мы будем счастливы вместе!»
Тогда я сказала, что люблю отца ребенка и что мы скоро поженимся. Все было ложью — и беременность, и любовь, и женитьба. Но Лев поверил и ушел. Пошла домой и я.
4
Я не знаю, что делал Лев в Питере по возвращении из Афганистана. Только один раз я увидела его из окна своей комнаты. Он шел в компании друзей, играл на гитаре и пел. Хорошо играл. Лев все делал хорошо и до конца. И еще однажды бабушка посетовала, что Левина мама больше с ней не здоровается. Мне было больно это услышать. Меня обожгло осознание того, что мама Льва считает меня виноватой в том, что произошло с ее сыном. Обожгло не потому, что я такая хорошая, а потому, что она, как мать, считает, что судьба сына могла сложиться иначе и благополучнее, а вот же, не сложилась из-за кого-то. Господи, да я же ничего не знала…
Лет пятнадцать спустя, когда я уже жила за границей, Лев нашел меня в социальных сетях и оставил комментарий. Я немедленно посмотрела его страничку. Лев переехал в маленький город, сменил фамилию на фамилию отчима, которого всегда уважал. Были на страничке две-три фотографии, на которых с ним были молодая женщина и маленький мальчик, но какие-либо пояснения отсутствовали. Комментарий для меня Лев оставил такой: «А я тебя когда-то любил». Это был первый раз, когда Лева употребил это слово. И я ему ответила то, что думала: «Ты любил не меня. Ты любил мечту. Ты рыцарь. И ты бы любил другую так же, как меня, если бы выбрал ее. Я абсолютно уважала и уважаю твои чувства». Лев ответил размыто, что-то вроде взгляда на все это с другой стороны. Положительно ответил, так мне показалось, или так мне хотелось это видеть.
Последнее напоминание о Льве пришло от его мамы через год и тоже в социальных сетях: «Лев скончался». Ему не было и сорока лет.