Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2024
Об авторе:
Дмитрий Владимирович Тимофеев (род. в 1974 г.) — доктор исторических наук, зав. Центром социальной истории Института истории и археологии УРО РАН, проф. Уральского федерального университета, специалист по истории общественного сознания России первой половины XIX в. Автор 130 научных работ, в том числе 2 авторских и 4 коллективных монографий: «Европейские идеи в социально-политическом лексиконе образованного российского подданного первой четверти XIX века» (Челябинск, 2011); «Европейский принцип выборности в России первой четверти XIX века: идеальные модели и практики реализации» (Cahiers du Monde Russe. Vol. 57. No 4. Octobre-décembre 2016); «Крепостной вопрос в России: социальный диалог и коммуникативные практики власти (первая четверть XIX в.)» (Quaestio Rossica. Т. 6. 2018. № 4); «Концепт „республика“ в публичном пространстве Российской империи первой четверти XIX в.» (Уральский исторический вестник. 2022. № 3); «Конституционные идеи М. М. Сперанского и выборы в дворянских собраниях в России при Александре I» (Петербургский исторический журнал. 2023. № 2) и др. Живет в Екатеринбурге.
Историческая память как совокупность представлений о событиях и явлениях прошлого, их взаимосвязи с настоящим, понимания необходимости учитывать исторический опыт для поиска ответов на актуальные вопросы современности является одной из системообразующих элементов общественного сознания. С формированием в Новое время сети публичных коммуникаций, увеличением объема и содержательного разнообразия газет и журналов, появлением официальных и неофициальных обществ, клубов и т. п. организаций использование исторических аналогий для достижения групповых и общенациональных целей приобретает массовый характер. В первой половине XIX века одновременно с количественным ростом печатной продукции произошло расширение тематики и форм актуализации исторического прошлого. Манифесты и указы, учебные пособия и сочинения на исторические темы, публикации в периодической печати поэтических произведений, «путевых заметок» и «писем читателей», новостных сообщений (в том числе и перепечаток из зарубежных изданий) и критических статей о театральных постановках — все эти и другие тексты нередко выступали в качестве инструментов репрезентации исторического опыта, публичного призыва следовать героическим примерам предшествующих поколений.
Особенно активно обращение к историческим аналогиям происходит в периоды масштабных кризисов, связанных с войнами и революциями. Акцентируя внимание на взаимосвязи прошлого и настоящего, современники такого рода событий отмечали типологически близкие примеры преодоления негативных явлений и процессов. В данном контексте показательно, например, что призыв императора Александра I к объединению народа сопровождался отсылками к историческому опыту консолидации общества. В манифесте от 6 июля 1812 года российский император выражал уверенность, что враг встретит «в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицына, в каждом гражданине Минина».[1] Позднее аналогичный призыв, но уже с упоминанием событий 1812—1815 годов, прозвучал 22 июня 1941 года в радиообращении В. М. Молотова, а на параде 7 ноября 1941 года И. В. Сталин выразил уверенность в том, что советских солдат будет вдохновлять «мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!».[2]
Актуализация исторического прошлого в периоды острого военного противостояния была и остается важным инструментом консолидации общества. Не стала исключением и Крымская война 1853—1856 годов. Проведенный анализ комплекса законодательных актов, материалов периодической печати и ряда литературно-публицистических произведений позволил выявить три содержательно взаимосвязанных проблемно-тематических блока, отражающих особенности обращения к историческому опыту участия в Наполеоновских войнах, Отечественной войне 1812 года и заграничных походах русской армии.
КОМУ ПРОТИВОСТОИТ РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ:
ОБРАЗ ВРАГА В СРАВНИТЕЛЬНОЙ РЕТРОСПЕКТИВЕ
В публичном пространстве идеологическая синхронизация событий 1812—1815 годов произошла не с начала войны с Турцией в 1853 года, а после разрыва отношений с Англией и Францией. В манифесте от 9 февраля 1854 года Николай I выражал уверенность в том, что «Россия не изменит Святому своему призванию; и если на пределы ея нападут враги, то Мы готовы встретить их с твердостию, завещанною Нам предками, Мы и ныне не тот ли самый народ Русский, о доблестях коего свидетельствуют достопамятные события 1812 года? Да поможет нам Всевышний доказать сие на деле!».[3]
С этого момента историческая репрезентация образа врага, его целей и морально-нравственных качеств становится одним из центральных сюжетов, который прослеживается и в документах официально-юридического характера, и в публицистических произведениях российских авторов. Содержательно конструируемый на фоне исторического опыта 1812 года образ врага можно условно разделить на несколько важных элементов.
Во-первых, подчеркивалось, что союз Турции, Франции и Англии является противоестественным, а следовательно, вре´менным и непрочным. Очевидным подтверждением данного утверждения была религиозная несовместимость христианства и ислама. С этих позиций, уже в манифесте от 9 февраля 1853 года с восклицательным знаком отмечалось, что «против России, сражающейся за Православие, рядом с врагами Христианства становятся Англия и Франция!».[4] Одновременно с религиозными причинами подчеркивалось: непрочность образованного против России союза является неизбежным следствием истории взаимоотношений основных его участников. Так, например, 2 марта 1854 года в статье «Русские письма к Якову Николаевичу Толстому» Н. Греч утверждал, что французы с большим уважением вспоминают Наполеона Бонапарта, и если его племянник призовет англичан «отмстить коварному Альбиону за Ватерлоо и славу дяди», то сотни тысяч французов будут готовы пойти на войну с Англией.[5] Более того, парадоксальность сложившейся ситуации, по мнению Н. И. Греча, проявляется в отсутствии у Англии логически обоснованных причин для совместных действий с Францией: «Непонятно, каким образом могут Англичане слепо и безусловно верить на слово своему двуличному соседу. Трактата союзного у них нет, да и с трактатом, в случае неустойки, не тащить же его в управу благочиния. Война с Англией послужила бы к упрочению правления Лудовика-Наполеона. Скажи он только: «пойдем отмстим коварному Альбиону за Ватерлоо, за славу дяди!» сотни тысяч кинут свои занятия, дома, жен и детей, и бросятся на войну. Имя Лудовика-Наполеона сделается истинно популярным, и владычество его утвердится на прочном основании. Слова мои отнюдь не предсказания, даже не предположения. Я хочу выразить ими только то, что Англия поступает неосторожно и опрометчиво, начиная войну с исконною своею союзницею, и ища помощи в недруге, который не имеет никакого повода любить ее, который, действуя против Англии, может выиграть очень многое, а в союзе с нею может лишиться всего. Франция зарится в Европе на левый берег Рейна, на Бельгию, на Италию, на Востоке поглядывает на Египет. Англия не может и не захочет дать ей ничего этого».[6]
Важным инструментом, с помощью которого транслировался образ непрочного союза противостоящих России стран, являлась постоянная газетная рубрика «Новости заграничные», где размещались либо выдержки из иностранных газет, либо свидетельства зарубежных корреспондентов. Так, например, 5 марта 1854 года в заметке из Константинополя от 20 февраля сообщалось: «Европейским читателям любопытно будет узнать, что между Английскими и Французскими моряками на эскадрах, находящихся здесь, вовсе не заметно сердечного согласия (курсив в источнике. — Д. Т.); напротив того, ежедневно происходят ссоры и драки. И офицеры сильно жалуются друг на друга, обвиняя одни других в нарушении всех приличий, в оскорблении национальных чувств, и скорее видно в них желание стрелять друг в друга, нежели соединяться против Третьего. Россия, знающая Восток лучше всякой другой державы, конечно, приняла во внимание и это обстоятельство: она знает, что дружба между Англичанами и Французами лицемерная, и очень скоро может превратиться в явную вражду».[7]
Логическим продолжением темы исторической обусловленности ситуативного характера союза Англии и Франции против России в 1854 году стало объяснение читателям скрытых мотивов объединения западных союзников. В качестве одной из главных причин «дружбы» враждовавших в 1805—1814 годах государств назывались опасения усиления экономического и военно-политического потенциала России. Именно такой мотив был представлен, например, в стихотворении Ореста Миллера «Молитва у гроба Кутузова». Напоминая читателям о героической судьбе Москвы в 1812 году и последовавшей победе русских войск, автор акцентировал внимание на непосредственном участии Англии в «заточении» Наполеона Бонапарта, чей племянник Луи Наполеон (Наполеон III) вступил в союз против России:
Давно ли, Господи, народы к нам рекою
Нахлынули на грудь? Их вел Наполеон;
Полмира полонив, и Русь перед собою
Склоненною во прах мечтал уж видеть он,
Мечтал, что будем ждать мы мира предписанья
Как милости, пред ним поникнув головой;
Но ты нам силу дал. Скрепясь, своей рукой
Мы сердце родины зажгли без содроганья!
На зареве Москвы пришлец испепелил
Вкруг гордого чела весь свой венец лавровый.
Победный наш пожар весь Запад озарил,
И всюду растопил позорные оковы!
Но в блеске торжества ты нас не допустил
Наш подвиг запятнать кровавой жаждой мщенья,
И с свежей ветвию любви и примиренья
В нам сдавшийся Париж наш кроткий Царь вступил.
* * *
А ныне, Господи, завистливые взоры
На наш могучий рост вперили два врага,
И руку жмет тому племянника рука,
Кто дядю заточил: все древние раздоры
Забвенью преданы из ненависти к нам.
Их флоты уж стоят пред нашим брегами,
И руку нам подать уж тягостно друзьям.[8]
В том же историческом контексте российскому читателю были представлены мотивы участия стран Западной Европы в книге «Всеобщее ополчение России за веру, царя и отечество, или Русские ратники во времена императора Александра I и ныне царствующего Александра II». В этом издании, опубликованном в 1855 году после смерти Николая I, события текущей «Восточной войны» (Крымской) непосредственно сопоставлялись с событиями Отечественной войны 1812 года. Автор с сожалением констатировал: «Прошло четыре десятилетия после того, как <…> нахлынувшие на Отечество наше двадцать разноплеменных народов, под предводительством полководца, считавшегося дотоле непобедимым, утомленные, обессиленные, принуждены были искать спасения в бегстве. И вот, завидуя могуществу России, два сильные Западные народа, бывшие издавна неприязненными соседями один другому, вступили в союз против нас с Портою Оттоманскою. Верно велико могущество России, когда три державы вооружились противу нея, зная, что каждая из них, по одиночке, не в силах была бы одолеть нашего Северного Колосса».[9]
Дополнительный сюжет, который должен был окончательно убедить читателя в «непостоянстве» и «нечестности» союзников, — многочисленные публикации, напоминающие читателю историю взаимоотношений России, Англии и Франции. В них, как правило, излагались конкретные факты оказания Россией военно-политической поддержки странам, которые участвовали в войне против нее. Такие исторические экскурсы преподносились как доказательство непонимания правителями европейских стран того, что только соблюдение договоренностей может быть единственным условием мирного развития с учетом интересов всех сторон. В «Русских письмах» Н. Греч задавал риторические вопросы, и, по сути, обвинял противников в отсутствии исторической памяти и неблагодарном отношении к нашей стране: «Грустно и оскорбительно подумать, как сильна неправда и клевета в свете. На Россию нападают теперь со всех сторон, и осыпают ее дерзкою бранью. И за что? Не говорю: кому Россия сделала зло? Спрошу: которому из государств Европы и Азии, состоящих с нею в сношениях, не оказала она добра, пособия, спасения? <…> Не получила ли Англия существенной от нас помощи, когда дело шло о низложении мощного и гениального врага ея? Франция, со своей стороны, обязана России же, что раздраженные ея враги (в 1815 году) не отторгли от нея Алзации и Лотарингии, не разрушила в Париже блистательнейших его памятников. Порта Оттоманская дважды (в 1833 и в 1840 г.) обязана была спасением своим России».[10]
Наряду с утверждением о непрочности союзнических отношений, нечестности и неблагодарности союзников вторым содержательным элементом образа врага в публичных текстах периода Крымской войны являлось сопоставление личностных качеств Наполеона Бонапарта и его племянника Луи Наполеона III, вступившего в сговор с Англией и Турцией.
В большинстве публикаций на эту тему сравнение двух французских императоров было нацелено на демонстрацию противоречивости фигуры Наполеона Бонапарта и незначительности Наполеона III, который представлялся в качестве своеобразного подражателя своего «великого дяди». Так, например, во второй части «Русских писем» Н. Греч, признавая, что «Наполеон был человек необъятного ума, великих дарований, полководец первостепенный, администратор удивительный» и что «все соединялось в этом вековом гении», задавал принципиально важный для понимания причин его поражения вопрос: «Что ему недоставало?» Ответ на него был сформулирован предельно четко: «Правды. Для достижения своих целей, он не стыдился лгать, давал слово с твердым намерением не держать его, льстил тем, в ком имел нужду, оскорблял и унижал тех, кого не имел повода бояться. И грозное его владычество рухнуло как снежная гора от дыхания солнца».[11] Такой риторический прием позволил Н. Гречу использовать историческую аналогию для объяснения поведения Наполеона III и общей информационной политики французских и английских газет. Недвусмысленно намекая на правящего во Франции монарха, автор писал: «Что же мы скажем о тех, которые, не имея его гениальности и достоинств, подражают ему именно и единственно в том, что его сгубило! Это видим ныне: не только в частных статьях и известиях, продиктованных в парижской Префектуре Полиции, но и в официальных актах, в торжественных и парламентских речах, враги наши искажают правду без милосердия, лгут без зазрения совести».[12] В подтверждение своих слов Н. Греч предлагал читателям подробный анализ содержания статьи из газеты «Times» от 21 января 1854 года, в которой сообщалось о критическом положении финансовой системы и росте общественного недовольства в России. Все эти свидетельства, по мнению Н. Греча, не только не соответствовали действительности, но и показывали абсолютное незнание английскими журналистами российской реальности.[13]
Одновременно с критикой работ иностранных авторов дополнительным инструментом вербализации исторических аналогий были публикации специально отобранных материалов из зарубежных изданий. Так, например, 23 марта 1854 года в «Северной пчеле» была размещена статья «Письмо русского ветерана», опубликованная ранее в «Journal de Francfort». В статье от лица русского ветерана, который, по его словам, «был некогда неизвестным солдатом на другом поле битвы, а теперь сделался скромным писателем», изложен подробный анализ «циркуляра» французского министра иностранных дел Эдуара Друэна де Люиса.[14] Автор последовательно аргументирует недопустимость обращения французов в ультимативной форме к российскому императору. Размышляя о современном французском правлении, он обращается к фигуре Наполеона I, который «был, конечно, великий полководец, и человек с большим характером», но «после всех своих подвигов, оставил Францию двукратно побежденною».[15] В данном контексте его племянник, не обладая выдающимися качествами дяди, не может рассчитывать на сколько-нибудь значительные внешнеполитические успехи. Более того, полученное им «политическое наследство» изначально не имело прочных оснований, так как «пред лицом монархической Европы, как Наполеон ни старался о введении порядка, он всегда был представителем стихии беспорядков» и в общественном сознании оставался «воплощением революции, хотя и прикрылся императорскую мантиею».[16]
Критически оценивая антироссийскую направленность циркуляра Друэна де Люиса, «русский ветеран» высказывался о необходимости в новых обстоятельствах, «когда начинаем исполинскую борьбу, напоминающую о той, которую мы выдержали против всей Европы», вспомнить 1812 год. «Эти воспоминания, — по словам автора, — наша слава в прошедшем, поощрение и правило в будущем».[17] С этих позиций, каким бы неблагоприятным ни казалось положение сегодня, нужно помнить, что, даже когда объединенная под командованием Наполеона армия вошла в Москву, «ни государь, ни народ никогда не воображали себе возможности заключить унизительный мир». Необходимость публично высказывать исторические аналогии с Отечественной войной, по мнению автора, вполне уместна, так как «наше нынешнее положение точно такое же, какое было в 1812 году».[18]
САМОПРЕЗЕНТАЦИЯ НАМЕРЕНИЙ И ДЕЙСТВИЙ
РОССИИ В ИСТОРИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ
Одновременно с образом врага относительно самостоятельной темой в публикациях периода Крымской войны было сопоставление целей России в эпоху Наполеоновских войн, Отечественной войны 1812 года и заграничных походов русской армии с событиями 1853—1856 годов. Основной лейтмотив такого рода текстов — демонстрация незаинтересованности и Александра I и Николая I в войне, их изначального стремления сохранить мир. В качестве неопровержимых доказательств готовности России к поиску взаимоприемлемого варианта разрешения конфликта использовались цитаты из указов, рескриптов и манифестов. Так, например, в уже упоминавшемся выше издании «Всеобщее ополчение России за веру, царя и отечество…» автор акцентировал внимание читателей на вынужденном характере вступления нашей страны в войну, возлагая всю ответственность за ее продолжение на Англию и Францию. В подтверждение своих слов он не просто ссылался на манифест от 29 января 1855 года, текст которого полностью был приведен в этом же издании, но и разъяснял читателю мотивацию императора: «…не смотря на всю искренность Его желания сохранить мир — враждующие державы непреставали и непрестают увеличивать свои силы. Видя столь неприязненные с их стороны действия и почитая первым Своим долгом — оградить отечество от всех враждебных на оное покушений, Он обратился ко всем сословиям Государства с воззванием…»[19] Непосредственно после текста манифеста автор указывал на сходство текущей внешнеполитической обстановки с Отечественной войной, конкретизируя упоминание в манифесте о том, что и ранее Россия преодолевала «тягостные, иногда жестокие испытания». Именно таким испытанием, по мысли автора, был для России 1812 год, когда «Император Александр, со смиренною верою в Провидение, тоже обратился с воззванием к своим подданным, уверенный в их непоколебимой преданности к Престолу и Отечеству».[20]
Использование сравнительного исторического контекста для формирования позитивного образа России как страны, не имеющей агрессивных намерений, отчетливо прослеживается в комментариях к информационным сообщениям из зарубежных источников. При этом, как правило, подобного рода тексты содержали указание на присылаемую из разных стран корреспонденцию, официальные заявления европейских политиков или материалы, опубликованные в различных периодических изданиях. Так, например, 13 марта 1854 года в газете «Северная пчела» со ссылкой на публикацию в «Journal de St.-Pétersbourg»[21] сообщалось о «нелепых выдумках нынешних английских газет о мнимом властолюбии России и ее стремлении поколебать господство Англии в ее индийских колониях». Автор называл эти опасения «страшным призраком, который не дает Англии покоя ни днем, ни ночью», и главной причиной, «заставившей забыть все прошедшее». А вспомнить, по его мнению, следует многое: в годы правления Павла I — союз России и Англии против Французской Республики «за охранение монархических правил, за неприкосновенность Европейских престолов, которым угрожала гидра Французской революции»; в царствование Александра I — совместное противодействие «могущественному Наполеону» в 1803, 1807, 1812—1814 годах «за честь и свободу Германии всей западной Европы, за освобождение от пагубной для нея континентальной системы!».[22] Жизненно важную помощь Россия оказывала даже своему давнему противнику — Турции. Автор напоминал читателям, что в 1833 году, когда «египетский Паша угрожал Оттоманской империи, Константинополю и Султану», на помощь пришла «уж конечно не Англия и не Франция, а спас великодушный Русский Император!».[23] Завершался исторический экскурс указанием на позитивную роль России в подавлении «беспорядков» в Венгрии в 1849 году. Утверждалось, что и этот поход русских войск имел сугубо миротворческий характер, так как главная его цель — «спасение Европы от разбойничьей революции, которою развратники, ленивцы и кровожадные честолюбцы, называясь коммунистами, угрожали Европе и всему ея просвещению, образованности и благосостоянию!».[24] Все эти примеры позволили задать, по сути, риторический вопрос, ответ на который должен был быть очевиден каждому образованному читателю: «Где же Русское властолюбие, которым торговая политика Англии стращает Европейских простофиль?»[25] Дополнительным доказательством отсутствия у России неприязненного отношения к какому-либо народу, по мысли автора, является многовековая история государственной службы и коммерческой деятельности иностранцев в России.
Еще более убедительным, с точки зрения редакций российских газет, способом самопрезентации образа России являлись публикации мнений иностранных авторов, которые прямо выступали против войны и посредством обращения к историческим аналогиям объясняли читателям логику противоборствующих сторон. Одной из таких публикаций, сопровождавшейся пространными цитатами и авторскими комментариями, стал обзор изданной в Эдинбурге неизвестным автором брошюры «Зачем воевать с Россией?» или «Кто за эту войну?». В редакторском комментарии сообщалось, что брошюра распространялась «в Англии религиозным обществом друзей (квакеров) с целью воспрепятствовать публичным демонстрациям в пользу войны с Россией».[26] После этого уже от лица автора брошюры, первоначально предназначенной английскому читателю, предлагался подробный обзор основных аргументов против участия Англии в войне с Россией.
Одним из таких аргументов было рассуждение о ложности целей участия Англии в войне за «варварскую державу, враждебную Христианству», армия которой «увлекается к войне шайкою беглецов, мятежников, фанатиков, людей равнодушных к кровопролитию».[27] Предложенная формулировка должна была продемонстрировать бессмысленность войны, отсутствие у нее не только каких-либо рационально обоснованных целей, но и очевидное для всех противоречие между заступничеством за Турцию и религиозными традициями англичан. Второй аргумент, высказываемый автором брошюры своим соотечественникам, против войны — «опасность союза с Лудовиком-Наполеоном, который объявил, что хочет отмстить за Ватерлоо и превратить Средиземное Море во Французское озеро».[28] Таким образом, история Наполеоновских войн рассматривается как актуальная причина, которая должна предопределять невозможность взаимного доверия Англии и Франции в настоящем времени.
Однако главное и наиболее эмоционально выраженное обращение иностранного автора касалось не Англии, а России и ее императора. Он, ссылаясь на опыт Отечественной войны 1812 года, высказывал уверенность в неизбежности победы и в текущей войне: «История свидетельствует, что хотя войны этой державы вначале и бывали неуспешны, но окончательно она всегда торжествовала, благодаря нравственной силе и твердости своего народа. Успеют, может быть, сжечь, с большим трудом и не без упорной борьбы, несколько Русских портов, даже несколько городов, но эти города возродятся из пепла, как возникла Москва после пожара 1812 года, и Россия не только не уступит, напротив будет настойчивее в своем сопротивлении».[29]
Особенно важной для российского читателя была завершающая часть статьи, где иностранный автор признавал, что российский император «желает жить в мире с другими нациями», а совершенная русским флотом губительная для Турции атака при Синопе была вынужденной и, по сути, оборонительной мерой, направленной на предотвращение укрепления противника. И наконец, сравнивая историческую роль стран Запада и России в сохранении политической стабильности в Европе, автор прямо признавался в полной поддержке российского императора и бесперспективности продолжения войны: «Принимаю его сторону, потому что люблю истину и справедливость. Ненавижу и осуждаю эту войну, потому что ею мы наживаем себе неприятелей, потому что она увеличивает нищету бедных, особенно же не одобряю ея, потому что мы радостно готовимся пролить кровь и нападать на дружественную державу, под предлогом мести за обиду, нанесенную другим, а не нам; не одобряю подобного поведения потому, что оно навлечет на наши головы казнь за наши собственные злодеяния (курсив в источнике. — Д. Т.)».[30]
ВЛАСТЬ И РУССКОЕ ОБЩЕСТВО В УСЛОВИЯХ ВОЙНЫ
Третий проблемно-тематический блок, выявленный в ходе данного исследования, по своему объему существенно больше обозначенных выше разделов и содержательно включал в себя публикации, характеризующие сходство настроений внутри российского общества в 1812 и 1854—1855 годах.
В публичном пространстве России указание на сходство восприятия обществом войны и готовности российских подданных к защите своего Отечества нередко сопровождалось цитатами из манифестов или рескриптов императоров Александра I и Николая I. Показательным примером идеологической синхронизации обращений верховной власти к подданным является издание «Всеобщее ополчение России за веру, царя и отечество…». В качестве документального подтверждения сходства двух войн читателю предлагались полные тексты манифестов от 29 января 1855 года «О призвании к Государственному ополчению» и от 6 июля 1812 года «О сборе внутри Государства земского ополчения», воззвания «Первопрестольной столице нашей Москве», а также обширные цитаты из рескриптов графу Н. И. Салтыкову, М. А. Милорадовичу, письма Александра I Барклаю-де-Толли и воззвания Синода.[31] Каждый из указанных документов сопровождался авторским комментарием о содержательном сходстве призыва двух императоров к объединению народа, а следовательно, и перспективы победоносно завершить войну. После текста манифеста от 29 января 1855 года автор предельно четко актуализировал важность обращения к историческому опыту организации ополчения в 1812 году: «Обратимся к сему минувшему событию, сходному с событием настоящим (курсив наш. — Д. Т.), дабы, следя за ходом его, ныне ополчающиеся Русские воины воспламенялись тем же чувством самоотвержения, которое воодушевляло их в достопамятную эпоху Отечественной войны».[32]
В комментариях к рескрипту от 13 июня 1812 года председателю Государственного совета и Комитета министров графу Н. И. Салтыкову внимание читателей акцентировалось на завершающих рескрипт словах императора: «Оборона Отечества, сохранение независимости и чести народной принудили Нас препоясаться на брань. Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в Царстве Моем».[33] В приведенной цитате, по мнению автора книги, «заключалась высокая мысль Александра — погибнуть или умереть», которая будет «переходить из рода в род и повторяться поздним потомством». В данном контексте он выражал уверенность в том, что «если, в настоящее время, Провидению будет угодно подвергнуть Отечество наше новому испытанию, если соединенные силы Запада в союзе с вооружившеюся противу нас, по их наущениям, Оттоманскою Портою, возмечтают, как в 1812 году, поколебать Россию, — народ русский вспомнит слова Александра, и бестрепетно пойдет на бой, повторяя их».[34] Таким образом, через обращение к публичным заявлениям предшествующего и действующего монархов подчеркивались преемственность и доверительный характер отношений власти и подданных.
Не менее важным подтверждением существования преемственности поколений были свидетельства современников, переживших Отечественную войну 1812 года. В периодической печати такого рода свидетельства публиковались в форме писем в редакцию или публикаций, стилизованных под частную переписку. Так, например, Н. И. Греч в «Русских письмах Я. Н. Толстому» с воодушевлением констатировал не только сходство патриотических настроений в 1812 и 1854 годах, но и значительный рост уверенности российских подданных в способности России оказать достойное сопротивление противнику: «Вижу повторение былого, чувствую то же самое волнение в сердце при помыслах об опасности России, так же предвижу ея торжество и славу. <…> Вам напишут отсюда, что у нас возобновился 1812 год. Так, но в новом, блистательнейшем виде, с глубоким сознанием величия, силы и правоты России. Старики охотно хвалят время прошедшее, и порицают настоящее. Но я должен сказать, что Россия и Русские 1854-го года выше, тверже, непобедимее Русских 1812-го года».[35]
Именно преемственность поколений и осознание необходимости объединения общества для победы над превосходящим по численности врагом, по мысли Н. И. Греча, могут и должны стать основой для преодоления возникающих в ходе текущей войны проблем. Отечественная война изменила сознание людей, сформировала представление о единстве русского общества. В данном контексте Н. И. Греч прямо указывал на взаимосвязь предшествующей войны с Наполеоном и нынешней «Восточной войны»: «…без 1812-го года не было бы и 1854-го. Та эпоха была весною Русской жизни, теперь наступило время жатвы. В начале 1812-го года позволено было еще опасаться, недоумевать. Теперь это невозможно. Теперь, с самого начала, при первых шагах на поприще военном, все закипело, все поднялось, все готово нести жизнь в жертву Царю, Отцу Отечества, Заступнику Веры Православной. Рекруты выступают из городов и деревень с веселыми песнями. Отцы и матери, прощаясь с птенцами своими, может быть, навеки, удерживаются от слез. „Помни присягу!“ — говорит каждый отец сыну, знаменуя его крестом по выходе из церкви».[36]
Наряду со свидетельствами «стариков» публичная демонстрация существования в общественном сознании ассоциативных и логических взаимосвязей между эпохой Отечественной войны 1812 года и современной «Восточной войной» сопровождалась многочисленными свидетельствами из различных губерний Российской империи. Используя для этого публикации в жанре «письма читателей», редакторы газет показывали общность исторической памяти российских подданных не только в столице империи, но и в Москве, городе, который больше всех пострадал от вторжения Наполеона, и других городах страны. Как правило, авторы писем в редакцию представлялись участниками различных собраний, балов, торжественных заседаний и отмечали сходство в содержании частных разговоров и публичных заявлений с настроениями российского общества в 1812 году. Так, например, 6 марта 1854 года в статье «Дорожные впечатления Ф. Б. Письмо восьмое» Ф. В. Булгарин[37] делится впечатлениями от пребывания в Москве на «званом вечере» в доме гвардии полковника, графа Н. В. Орлова-Денисова. В начале он как бы невзначай упоминал, что дом был приобретен в 1812 году, а после его описания и собравшейся публики сообщал: «Не видал я Москвы в 1812 году, но последствия доказали, какой дух господствовал тогда в Москве. Смело могу уверить каждого, что ни в Париже, ни в Лондоне, и ни в одной столице в мире не может никогда господствовать такой общий дух искренней и беспредельной преданности к Государю и отечеству, какой господствует теперь в сердце России, в Москве. <…> За кого принимают нас враждебные чужеплеменники, требуя, чтоб Россия устрашилась угроз двух союзных государств, отреклась от своих справедливых и священных требований, и, как просительница, предстала пред их судом, для заключения мира? Нет, говорили благородные Русские: мы все принесем в жертву, жизнь и имущество…»[38]
Аналогичное свидетельство включения в современную повестку памяти о событиях 1812 года представлено и в «Письме из Курска от 3 марта»: «Здесь кипит восторг любви и преданности к Государю и Отечеству, невольно напоминающий 1812 год». Конкретизируя свои впечатления, автор, имя которого редакция не сообщила, свидетельствовал, что дворянство губернии выразило готовность увеличить сумму пожертвований и раскладку рекрутского набора, крестьяне с радостью участвуют в перевозке орудий и снарядов, а купечество спешит «угостить воинов, и готово на всяческие пожертвования».[39]
Широкому распространению в публичном пространстве ассоциаций с 1812 годом способствовала и традиция отмечать различного рода юбилейные даты. Одной из таких знаменательных и очень актуальных в контексте текущего конфликта России с Францией и Англией дат было сорокалетие вступления российских войск в Париж, которому были посвящены различные собрания и даже издана книга с соответствующим названием.[40] Кроме этого, актуализации исторической памяти о войне с Наполеоном способствовало возвращение на театральные сцены ряда постановок из репертуара времен александровского царствования, которые, как свидетельствовали современники, были с интересом восприняты публикой. Своеобразным отражением позитивного отношения в новых условиях к хорошо известным постановкам являются публикации в российских газетах заметок театральных критиков. Так, например, в рубрике «Театральная хроника» автор под псевдонимом P. З.[41] писал:
«Был достопамятный период борьбы России с западным великаном с 1803 по 1815 год, и наша сцена всегда оглашалась выражениями Русского характера. Дмитрий Донской, Пожарский, Сусанин, Встреча Незваных, Всеобщее Ополчение, Любовь к Отечеству (курсив здесь и далее в источнике. — Д. Т.) и множество других пьес ежедневно наполняли залу театра зрителями, которых чувства выражались самым высоким и благородным образом при всяком задушевном, истинно Русском изречении. Помним это незабвенное время, в котором мы принимали посильное участие. <…> Вдруг новые события бросили искру в народный наш характер, и Русский опять весь тут! Ему смеют угрожать, его хотят унизить, посягают на священнейшие струны его сердца <…>. И вот на сцене опять прежние явления 1812 года, те же чувства, та же теплота души и безграничная преданность».[42]
Особое внимание читателей театральный критик обращал на третье действие спектакля «Весть о победах и гость с Кавказа», которое напомнило зрителям «времена и пьесы 1812 года», а также музыкальную постановку на стихи князя А. А. Шаховского «Крестьяне, или Встреча незваных». Повышенный интерес и неизменно восторженная реакция зрителей свидетельствовали, по мнению критика, об устойчивой готовности российских подданных встать на защиту страны: «Сорок лет прошло со времен этой пьесы и куплетов, а действие их то же самое. Это служит лучшим доказательством, что Русские чувства ни на волос не изменились со времен того незабвенного периода, и что одна искра свыше — и вся Русь воспламенится, как тогда, чистейшим огнем любви к родине и неизменной преданности к Престолу».[43] Все эти и аналогичные высказывания происходили на фоне многочисленных объявлений в российской периодике о награждении отличавшихся на поле боя солдат и офицеров, добровольных пожертвованиях денежных средств, сборе продовольствия на нужды действующей армии.[44]
* * *
В публичном пространстве России в первые годы Крымской войны акцентирование внимания на исторически обусловленных противоречиях союзников, сравнении личностных качеств французских императоров, неисполнении ими заключенных ранее договоренностей, а также нежелании помнить о прошлом опыте взаимоотношений с Россией — все эти инструменты создания образа противника сочетались с воспроизводством уже сформированного ранее в общественном сознании представления о народном характере Отечественной войны 1812 года, исключительно оборонительных и миротворческих намерениях и Александра I и Николая I. Такая стратегия обращения к прошлому позволяла осуществлять историческую контекстуализацию современных событий, подчеркивая общность происходивших ранее процессов, и трактовать исторические факты, актуализируя их значимость для осознания принципиальной возможности победы над противником. Позднее, после вынужденного заключения мирного соглашения, идеологическая синхронизация двух войн до определенной степени, насколько это было возможно, смягчила разочарование русского общества. В манифесте «О прекращении войны» от 19 марта 1856 года император Александр II, не упоминая прямо Отечественную войну 1812 года, отметил неизменность морально-нравственных качеств своих подданных: «В сию тягостную годину испытаний, как всегда, и верные, храбрые войска Наши, и все сословия народа Русского явили себя достойными своего великого призвания».[45] Смещение акцента с навязанных России ограничений и уступок на героическое сопротивление защитников Севастополя и последовавшее его оставление, которое вызывало исторические аналогии с отступлением из Москвы в 1812 году, а также демонстрация неизменной готовности российских подданных к самопожертвованию становится важным идеологическим конструктом в послевоенный период.
1. Манифест «О сборе внутри государства земского ополчения» // Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Т. 32. 1812—1815. СПб., 1830. № 25176. 6 июля. С. 388.
2. Речь председателя Государственного комитета обороны и народного комиссара обороны тов. И. В. Сталина на Красной площади в день XXIV годовщины Великой Октябрьской социалистической революции // Правда. 1941. 8 ноября. С. 1.
3. Манифест «О прекращении политических сношений с Англией и Францией» // Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2-е. В 55 т. СПБ., 1830—1885. Т. 29. Отд. 1. № 27916. Февраля 9. С. 177.
4. Там же.
5. Греч Н. Русские письма к Якову Николаевичу Толстому. I. // Северная пчела. 1854. № 49 (2 марта). С. 195.
6. Там же.
7. Новости заграничные. Константинополь, 20 февраля // Северная пчела. 1854. № 52 (5 марта). С. 208.
8. Миллер О. Молитва у гроба Кутузова // Северная пчела. 1854. № 61 (16 марта). С. 242—243.
9. Всеобщее ополчение России за веру, царя и отечество, или Русские ратники во времена императора Александра I и ныне царствующего Александра II. М., 1855. С. 5—6.
10. Греч Н. Русские письма к Якову Николаевичу Толстому. I. С. 195.
11. Греч Н. Русские письма. II. // Северная пчела. 1854. № 66 (22 марта). С. 263.
12. Там же.
13. Там же. С. 263—265.
14. Письмо русского ветерана // Северная пчела. 1854. № 67 (23 марта). С. 272—274.
15. Там же. С. 273—274.
16. Там же. С. 274.
17. Там же. С. 273.
18. Там же.
19. Всеобщее ополчение России за веру, царя и отечество, или Русские ратники во времена императора Александра I и ныне царствующего Александра II. С. 6.
20. Там же. С. 9.
21. Неофициальный журнал Министерства иностранных дел России, издававшийся на французском языке в Санкт-Петербурге, однако в самом издании принадлежность к российскому правительству не указывалась. Ориентирован на иностранцев и франкоязычное дворянство.
22. Журнальная всякая всячина // Северная пчела. 1854. № 59 (13 марта). С. 233—234.
23. Там же. С. 234.
24. Там же.
25. Там же.
26. Новости заграничные // Северная пчела. 1854. № 59 (13 марта). С. 234—235.
27. Там же. С. 235.
28. Там же.
29. Там же.
30. Там же. С. 236.
31. Всеобщее ополчение России за веру, царя и отечество, или Русские ратники во времена императора Александра I и ныне царствующего Александра II. С. 10—11, 13—18, 23—26.
32. Там же. С. 9.
33. Там же. С. 11.
34. Там же. С. 12.
35. Греч Н. Русские письма к Якову Николаевичу Толстому. I. С. 193.
36. Там же.
37. Авторство установлено по: Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей. В 4 т. Т. 3. Р—Я. М., 1958. С. 190.
38. Дорожные впечатления Ф. Б. Письмо восьмое // Северная пчела. 1854. № 53 (6 марта). С. 209.
39. Письмо из Курска, от 3 марта // Северная пчела. 1854. № 67 (23 марта). С. 270.
40. Сорокалетие вступлению русских в Париж, 19 марта 1814 года. М., 1854.
41. Рафаил Михайлович Зотов. Авторство установлено по: Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей. С. 10.
42. Театральная хроника. Александринский театр // Северная пчела. 1854. № 57 (11 марта). С. 225.
43. Там же. С. 225.
44. См., например: Высочайшая грамота, данная дворянству Смоленской губернии // Северная пчела. 1854. № 53 (6 марта). С. 209.
45. Манифест «О прекращении войны» // Полное собрание законов Российской империи. Собрание 2-е. Т. 31. 1856. Отд. 1. № 30273. Марта 19. СПб., 1857. С. 131—132.