Продолжение
Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 2024
Утром 27 февраля власти попытались создать свой резерв.
Чины разных частей и подразделений — в первую очередь «запасные» преображенцы, — выполнявшие приказ Генерального штаба генерал-лейтенанта Сергея Хабалова, командовавшего войсками Петроградского военного округа (ПВО), начали собираться на Дворцовой площади у Александровской колонны с одиннадцати часов.[1] Л.-гв. полковник князь Константин Аргутинский-Долгоруков, командовавший запасным батальоном Преображенского полка, с площади отлучился.
Ближе к полудню батальонный командир нагнал на извозчике кутеповский отряд, ожидавший обещанного подкрепления на углу Невского и Литейного проспектов. Князь передал его начальнику новый приказ Хабалова — о необходимости поспешить обратно для усиления резерва, так как революционеры подожгли Окружной суд и идут к Зимнему дворцу.[2] Георгиевский кавалер, Л.-гв. полковник Александр Кутепов, простоявший со своими людьми около часа в бесцельном ожидании «запасных» егерей, заподозрил что-то неладное. Герой Великой войны задал сослуживцу риторический вопрос: «Неужели у вас, во всем Петрограде, только и имеется, что мой так называемый карательный отряд?»[3] Вместо внятного ответа Аргутинский-Долгоруков начал уговаривать Кутепова быстро идти на площадь, к месту общего сбора. В итоге Александр Павлович принял решение пройти по Литейному, свернуть с проспекта налево — на Симеоновскую улицу — и по Симеоновскому мосту перейти через Фонтанку к цирку Чинизелли, чтобы затем двигаться на Марсово поле в готовности встретить здесь враждебную толпу[4] и преградить ей путь.
На том однополчане расстались.
Энергичный Кутепов собирался провести своеобразную разведку боем, оценив силы и моральную упругость противника, а князь Аргутинский-Долгоруков, не видевший смысла рисковать людьми по причине их малочисленности, вернулся по Невскому проспекту к собиравшемуся резерву.
На Дворцовой площади выстроились солдаты и офицеры запасного батальона преображенцев: штабные, 1-я рота под командованием Л.-гв. капитана Сергея Мещеринова 1-го, явившиеся вразброд на Миллионную чины 3-й роты, отказавшиеся примкнуть к бунтовщикам в Литейной части, одна из литерных рот, которой теперь командовал Л.-гв. капитан Владимир Тимченко-Рубан и две команды — учебная Л.-гв. капитана Александра Приклонского и пулеметная. Впоследствии к ним подтянулись роты «запасных» павловцев[5], егерей, две роты учебной команды Гвардейского экипажа, рота запасного батальона 3-го стрелкового Его Величества полка.[6] Стояли чины более-менее прилично, но, по свидетельству Георгиевского кавалера, Генерального штаба генерал-лейтенанта барона Алексея фон Будберга, посещавшего в тот момент Главный штаб[7], все же «не по-гвардейски». Настороженные и малорослые люди, не внушавшие надежности, «шевелились, переглядывались, усмехались». Будберг запомнил «что-то нехорошее» в их глазах.[8]
Днем к войскам вышел пожилой Георгиевский кавалер, генерал от кавалерии Владимир Безобразов, живший по соседству[9] и числившийся без должности после стоходского побоища 1916 года.[10] Он осмотрел фронт, поздоровался с нижними чинами — ему ответили, но не все.[11] Бывший командир Гвардейского корпуса разговаривал с господами офицерами, однако командовать резервом отказался. Заявив о готовности взять винтовку и встать в строй рядовым, Безобразов счел бесполезным занимать начальствующую должность и не пожелал принимать на себя ответственность.[12]
Немногочисленные штатские, собравшиеся на площади, с любопытством разглядывали молчаливых «запасных» и задавали вопросы. Одна молодая женщина, курсистка по виду, сказала Аргутинскому-Долгорукову: «Вы тут, господин офицер, солдат собираете, чтобы рабочий народ расстреливать». Князь спокойно ответил ей примерно так: «Сюда собираются те войска, которые верны своему императору, и не потому, что он собирается кого-либо расстреливать, а потому, что их самих собираются расстреливать».[13] Однако время шло, люди мерзли и бездействовали[14], а какие-либо распоряжения от Хабалова не поступали.[15] Командующий предполагал пассивно удерживать позицию у Зимнего дворца: от Зимнего моста и до Зимней канавки.[16]
В то время как одни «запасные» преображенцы, по крайней мере внешне, сохраняли дисциплину и демонстрировали лояльность при выполнении служебных обязанностей в сборном отряде Кутепова на Дворцовой площади и в отдельных караулах по городу[17], взбунтовавшиеся чины 2-й, 4-й и отчасти 3-й рот продолжали участвовать в революционных беспорядках на Выборгской стороне и в Литейной части. По отрывочным слухам, «народная партия» брала верх.[18] После полудня старший унтер-офицер Круглов, умело игравший роль солдатского вождя, вместе с одним из саперных унтер-офицеров повел своих людей к Таврическому дворцу.[19] Вопрос о том, сам ли Круглов додумался совершить столь умный поступок или ему дали дельный совет неизвестные друзья-социалисты, с которыми член Думы от Вольска Саратовской губернии, присяжный поверенный Александр Керенский успел переговорить по телефону перед уходом из дома[20] в Думу, остается риторическим: важны политические последствия этого неординарного поступка. Член Думы от Харьковской губернии, октябрист Никанор Савич справедливо назвал их чрезвычайным событием.[21]
Солдатская толпа показалась у Таврического дворца в начале второго часа пополудни[22], но бросалось в глаза, что подлинным руководителем был не Круглов, а неизвестный «субъект в штатском».[23]
Новость о приближении вооруженных людей с улицы вызвала у многих членов Думы вполне объяснимые волнение и тревогу, а у кого-то из думцев — испуг и панику.[24] Воспользовавшийся моментом Керенский сразу предложил «запасным» разоружить немногочисленную охрану, после чего караульная рота немедленно перешла на сторону революционных солдат, ее командир с оторванным погоном в панике бежал под защиту председателя Думы, а замешкавшегося прапорщика какой-то штатский смертельно ранил в живот выстрелом из револьвера.[25] Круглов взял на себя обязанности караульного начальника[26], и дворец, как свидетельствовал Савич, стали заполнять посторонние лица: «не то журналисты, не то революционеры, не то просто охранники».[27] Умеренные думцы столкнулись с народом-богоносцем в солдатской шинели — силой стихийной, неуправляемой — и, не имея поддержки, никак не могли ей противостоять.
Благонамеренные консерваторы и правые либералы остались в меньшинстве. От прихода в Таврический дворец для выяснения ситуации уклонились известные православные пастыри[28], по-прежнему игнорировавшие возмущение и поступки своих пасомых, хотя среди депутатов разных фракций хватало не только формально крещеных, но и верующих христиан, начиная с председателя Думы в лице действительного статского советника в звании камергера Михаила Родзянко. Взывать к нравственным идеалам, укреплять, обращаться к религиозной совести мирян, обличать бесчиние епископат и епархия не спешили, так как не понимали, чем и в чью пользу закончится столичная смута. Оставшись без руководящих указаний исчезнувшего обер-прокурора Святейшего правительствующего синода действительного статского советника Николая Раева, Церковь в первые сутки солдатского бунта повела себя пассивно и не смогла предложить русским политическим деятелям ни разумных наставлений, ни духовных ориентиров, ни посредничества для умиротворения враждовавших сил и поиска компромисса. Рядом с Родзянко и его единомышленниками не оказалось ни одного влиятельного петроградского священника, не говоря уже о священноначалии: голос Церкви не звучал в стенах Таврического дворца. Думцы тоже не проявили внимания и интереса к Синоду[29], как будто забыв о его существовании и значении для верующих петроградцев.
Встревоженные члены Совета министров Российской империи, кое-как собравшиеся в неполном составе[30] в час пополудни на квартире у премьера князя Николая Голицына на Моховой[31], не представляли себе ситуации, складывавшейся вокруг Думы. В Литейной части слышалась отчаянная стрельба.[32] Приехавший с докладом Хабалов выглядел растерянным и стоял с открытым ртом, когда раздраженный председатель Совета министров отчетливо выговаривал ему за нераспорядительность и служебные упущения. Голос испуганного генерала дрожал, руки тряслись; гарнизонные войска, по словам Сергея Семеновича, либо бунтовали, либо колебались. Толком запланированное заседание не состоялось, министры даже не присели за стол. С опозданием министр финансов тайный советник Петр Барк лишь признал необходимым уволить от должности руководителя МВД действительного статского советника Александра Протопопова, военному министру и Георгиевскому кавалеру, генералу от инфантерии Михаилу Беляеву велели назначить к Хабалову командующего помощника, а князь Голицын предложил перенести совещание в правительственную резиденцию в Мариинский дворец на Исаакиевской площади, подальше от эпицентра солдатского бунта.[33]
Стрельба, которую слышали министры, находившиеся в квартире князя Голицына на Моховой, отчасти была связана с действиями кутеповского отряда, продвигавшегося от Невского проспекта по Литейному к Кирочной улице. Подтянутый гвардейский полковник шел первым, за ним, выполняя приказ, следовали кексгольмцы, пулеметчики и преображенцы. Со стороны горевшего здания Окружного суда[34] доносились хлопки выстрелов, обстановка выглядела неясной, а противник не давал о себе знать. На углу Артиллерийского переулка кутеповцы увидели первое революционное выступление — «запасные» литовцы, присоединившиеся к бунтовавшим волынцам, азартно били стекла в казармах Л.-гв. 1-й артиллерийской бригады[35], воевавшей на Юго-Западном фронте. Тогда Кутепов приостановил движение и занял позицию в районе доходного дома князя Александра Мурузи.[36] Преображенцы роты Л.-гв. поручика Ярослава Сафонова 1-го, взяв четыре пулемета, закрыли Бассейную со стороны Надеждинской и Баскову улицу. Еще один взвод с пулеметом из роты Л.-гв. поручика Алексея Брауна перекрыл Артиллерийский переулок. Здесь выяснилась неготовность пулемета к бою из-за отсутствия смазки, а также воды и глицерина в кожухе.
На фронте Великой войны командир отряда неоднократно вел себя хладнокровно, бесстрашно и мужественно в разных драматических ситуациях.[37] И теперь, когда смущенные господа офицеры Л.-гв. Литовского полка наотрез отказались идти к своим смятенным чинам, Кутепов в одиночку пошел к массе «запасных» литовцев и волынцев, бесцельно толпившихся на углу Артиллерийского переулка и Басковой улицы. Повысив голос, Кутепов произнес: «Всякий, кто построится и кого я приведу, расстрелян не будет». Его мгновенно подняли на руки и попросили громко повторить сказанное, после чего Александр Павлович громко добавил: «Те лица, которые сейчас толкают вас на преступление перед государем и родиной, делают это на пользу нашим врагам-немцам, с которыми мы воюем. Не будьте мерзавцами и предателями, а останьтесь честными русскими солдатами».[38] Из толпы раздались протестующие крики, в том числе с обвинениями оратора во лжи, но Кутепов, подтвердив обещание не допустить расстрелов, отчетливо приказал солдатам строиться по своим ротам и батальонам для возвращения в казармы — и отданный приказ люди начали выполнять.[39] Другие все же бежали к Спасо-Преображенскому собору, а около двадцати «запасных» литовцев пополнили ряды кутеповского отряда.
Вскоре революционеры беспорядочно обстреляли кексгольмцев со стороны зданий Патронного завода и Главного артиллерийского управления (ГАУ).[40] Кутепов немедленно приказал открыть ответный огонь, занять одной полуротой Кирочную улицу по направлению к Суворовскому проспекту, а другой — контролировать направление к заводу. На Кирочной у церкви Св. Космы и Дамиана взвод кексгольмцев, применив оружие, рассеял большую толпу.[41] Роте Брауна надлежало действовать вдоль Басковой, а затем очистить район Преображенского собора, Саперный переулок и другие прилегающие улицы. Прояснив обстановку, определив местонахождение и состав сил, Кутепов отправил в качестве курьера к Хабалову Л.-гв. поручика Федора Головина с просьбой к генералу доставить людям питание и прислать боеспособную пулеметную команду. К двум часам пополудни телефонная связь с градоначальством[42] была потеряна[43], и Хабалов не восстановил ее хотя бы при помощи делегатов. Осталось неизвестным, добрался ли до градоначальства Головин. Таким образом, Литейная часть тоже стала ареной столкновений, проходивших сравнительно недалеко от местопребывания высшего законодательного органа империи.
Примерно около двух часов пополудни, когда Таврический дворец наводнили и «охраняли» взбунтовавшиеся солдаты, запятнавшие руки кровью караульного прапорщика, достаточно буднично и явочным порядком в комнате заседаний бюджетной комиссии возник первый орган революционной власти[44], о чем так вспоминал эсер Владимир Зензинов, участвовавший в организации вооруженного восстания в Москве в 1905 году:
«Это произошло очень просто. Небольшая группа лиц[45] собралась в одной из комнат Таврического дворца и объявила (сама. — К. А.) себя „Временным Исполнительным Комитетом Совета рабочих депутатов“. Все это были лица, никем решительно на то не уполномоченные, принадлежавшие к различным партийным группировкам, и действовавшие по своей собственной инициативе — человек 15—20, не больше. Я тоже был в их числе».[46]
Член Думы от Риги, кадет князь Серафим Мансырев оставил следующее свидетельство:
«Сами собравшиеся усомнились в возможности захватным правом воспользоваться комнатой во дворце и пошли спросить о том председателя Думы, который им ответил: „Пускай сидят“.[47] Таким образом, с первых же часов допущено было постоянное присутствие в здании Думы организации, ничего общего с Думой не имеющей, а самочинно присвоившей себе наименование „Совета Рабочих Депутатов“, но фактически бывшей лишь сбродной шайкой подозрительных субъектов. Итак, начало двоевластию было положено с нашего собственного благословления».[48]
В состав Исполкома в качестве статусных лиц, обладавших известностью, вошли два думца-меньшевика: Николай Чхеидзе, избранный от Тифлисской губернии и руководивший социал-демократической фракцией, а также Матвей Скобелев — член Думы по списку русской курии Закавказья.
В предыдущие дни меньшевики уже предпринимали первые шаги по созданию Совета рабочих депутатов (СРД)[49], на дворцовом пороге Чхеидзе одним из первых приветствовал революционных солдат[50], а теперь Временный исполком СРД претендовал на организационное руководство революцией. При ее дальнейшем развитии под республиканско-демократическими лозунгами социалисты и меньшевики могли беспрепятственно освободиться от умеренных думцев, пытавшихся сохранить лояльность русскому престолу. С такими предпочтениями они рисковали остаться на обочине.
Советские деятели призвали петроградцев кормить на улицах голодных мятежных солдат «всем, что только у вас есть»[51], а в первом программном воззвании заявили:
«Граждане. Заседающие в Г<осударственной> Думе представители рабочих, солдат и населения Петрограда объявляют, что первое заседание их представителей состоится сегодня, в 7 час<ов> веч<ера>, в помещении Гос. Думы. Всем перешедшим на сторону народа войскам немедленно избрать своих представителей по одному на каждую роту.
Заводам избрать своих депутатов по одному на каждую тысячу (рабочих. — К. А.). Заводы, имеющие менее тысячи рабочих, избирают по одному депутату».[52]
Таким образом, социалисты создали собственный руководящий центр быстро и со скрытой претензией на самостоятельную роль — ведь из воззвания недвусмысленно следовало, что на деле самозваные, по признанию Зензинова, рабоче-солдатские «представители», чей статус никто не мог подвергнуть сомнению, всего лишь расположились в помещении Думы и не зависели от нее. Случайные члены самочинного Исполкома амбициозно выступали от имени «рабочих, солдат и населения» Петрограда, но ни в коем случае не от имени Думы и своего воззвания с думским президиумом или сеньорен-конвентом не согласовывали. В Таврическом дворце было удобно работать благодаря его инфраструктуре и территориальному положению, но при острой необходимости местонахождение советского Исполкома могло легко измениться. Пока же бунтовавшие «запасные», убивавшие собственных офицеров, и забастовщики, парализовавшие работу оборонных предприятий, получили свой социальный маяк и распорядительный орган, куда они могли приходить в поисках более опытных товарищей и обращаться за инструкциями для ведения дальнейшей борьбы[53] с престолом, еще вовсе о том не подозревавшим.
Днем Высочайшие ответы на телеграммы Родзянко не поступили.
Власть прервала работу законодательных палат, но ситуация еще могла измениться. В половине третьего пополудни открылось назначенное сеньорен-конвентом совещание членов Думы. Очевидно, все они находились под сильным психологическим давлением ввиду самовольного присутствия в стенах дворца разнузданных и вооруженных людей с непредсказуемым поведением. «Дума фактически была захвачена восставшими»[54], — отмечал позднее Савич.
Вероятно, более-менее уверенно себя чувствовали лишь немногие левые депутаты во главе с Керенским[55], получившие в лице солдатской массы необходимый силовой ресурс, но пока еще четко не понимавшие, как им воспользоваться в своих целях. Чтобы нарочито подчеркнуть частный характер собрания, депутаты сошлись не в главном Белом, а в небольшом Полуциркульном зале, находившемся за председательской трибуной.[56]
Новости из Могилева не поступали: государь упорно молчал.[57]
Из 403 членов Думы в Петрограде отсутствовали 72 человека, поэтому теоретически в Таврическом дворце максимум мог находиться 331 (82 %).[58]
В оценках общего количества участников этого заседания современники и историки существенно расходятся: «вся Дума была налицо», около 300, около 200, более 150 и даже не более 60—70 депутатов — при площади заполненного зала всего 39 квадратных метров.[59] Таким образом, существуют обоснованные сомнения в представительности настоящего совещания и его безусловном праве выступать от имени Думы.[60]
В соответствии с записью в «Протоколе заседаний» совещание единогласно постановило: «Думе не расходиться. Всем депутатам оставаться на своих местах».[61] Позднее это решение расценивалось некоторыми современниками и историками как переход думцев на сторону начинавшейся революции[62], хотя Милюков настойчиво утверждал, что на самом деле члены Думы обязались лишь не разъезжаться из Петрограда.[63]
Расхождение в версиях существенное.
Скорее всего, как и в случае с «народническими» рассказами молодых офицеров-преображенцев запасного батальона, речь идет о более поздних и пристрастных интерпретациях, рождавшихся под влиянием текущих политических выгод. Указания «не расходиться» и «оставаться на своих местах» не означали возобновления прерванной сессии[64] — и по смыслу в них не было ничего революционного. Депутаты не собирались оккупировать Таврический дворец и селиться в нем на неопределенный срок. Поэтому, с нашей точки зрения, Милюков в принципе верно описал приоритеты участников совещания: днем 27 февраля в условиях острого кризиса исполнительной власти главное место членов Думы находилось в столице, где, не расходясь и не разъезжаясь, им и надлежало оставаться до выяснения обстановки и ближайших намерений Николая II.
В таком «непредрешенческом» поведении думцев и их лидеров заключалась известная логика: ведь при получении запаздывавшего царского ответа из Могилева на телеграммы Родзянко — особенно при Высочайшем повелении подобрать персональный состав «Кабинета доверия» — прерванная сессия могла возобновиться немедленно, для чего требовался кворум. Собрать его в условиях массовых волнений, если бы депутаты разошлись или тем более покинули Петроград, было бы проблематично. Ведь никто из умеренных законодателей в здравом уме не мог предположить, что государь император расценил телеграфные сообщения и просьбы председателя Думы, поступившие в Могилев на Высочайшее имя, как «разный вздор», решив их проигнорировать.[65]
Однако позже, когда разным думцам стало выгодно презентовать себя в качестве первых возглавителей удавшейся революции, у современников возник сильный соблазн увидеть антимонархическую фронду в скромном постановлении, даже необязательном к исполнению, так как совещание в Полуциркульном зале носило частный характер и не представляло думского большинства. «Говорили впоследствии часто, что Дума отказалась разойтись. Это весьма неточно»[66], — сообщал в эмигрантских мемуарах бывший член Думы от Пермской губернии, инженер путей сообщения Александр Бубликов.
При оценке принятого решения необходимо учитывать и значение личной опасности, существовавшей для депутатов. «Дело плохо, — сказал в телефонном разговоре вице-губернатору Пскова тайному советнику Василию Арсеньеву, приехавшему в Петроград, член Думы от Орловской губернии, надворный советник Лаврентий Пущин. — Под предлогом защиты нашей безопасности мы окружены вооруженным сбродом, не дающим нам без них даже друг с другом говорить; масса евреев».[67] У приват-доцента уголовного права Императорского Петроградского университета Владимира Станкевича, занимавшего должность секретаря фракции «трудовиков», осталось ощущение пленения «враждебной стихией, идущей каким-то неведомым путем».[68] Неопрятные солдаты галдели и непрерывно тут же ели, передавая друг другу хлеб, сушеную рыбу и чай.[69] С боем был взят и в течение часа расхищен буфет: теперь революция казалась явной. Иные горлопаны открыто призывали расправиться с Думой, состоявшей из «цензовых» — буржуазных — «элементов».[70]
Присяжный поверенный Николай Иванов, состоявший для поручений при председателе Думы и вынужденный ходить «извилистыми тропинками среди человеческих тел», так описывал внутренний вид Таврического дворца:
«Каждый вершок, кроме нескольких бюро, был занят пришедшими с улицы. Густая масса стояла, лежала, суетилась, чего-то ждала. Были тут и мужчины, и женщины. К последним часто приваливались солдаты или наоборот. Часть людей спала. Было грязно и пахло неприятным. Если это была (та. — К. А.) самая революция, то лик ее не был привлекателен».[71]
При помощи громких заявлений «не расходиться» и «оставаться» беззащитные депутаты кое-как сдерживали инстинктивную агрессию толпившихся рядом вооруженных людей, уже проливших кровь офицеров, жандармов и чинов полиции. Любое подозрение в адрес участников собрания в Полуциркульном зале в открытой конфронтации с революционерами могло спровоцировать жестокую резню депутатского корпуса, по крайней мере представителей его умеренной части. «Дума была бы арестована и перебита в полном составе бунтующими войсками»[72], — верно полагал Родзянко. Такой жестокий сценарий нельзя исключить, поскольку во время массовых волнений 23—26 февраля ни царь, ни петроградские власти не предприняли каких-либо серьезных действий по обеспечению надежной безопасности законодательной палаты Российского государства.[73]
В ходе бесформенного и неорганизованного собрания в Полуциркульном зале кипели споры и звучали горячие речи. Керенский просил полномочий для себя и Чхеидзе, чтобы разъезжать по восставшим батальонам и заявлять «запасным» о солидарности членов Думы с солдатами, а жаждавший пулеметов прогрессивный националист Шульгин энергично возражал лидеру «трудовиков». Левые стремились возглавить революцию, правые им противились, центристы колебались. Снова раздавались призывы возобновить сессию и превратить Думу в Учредительное собрание, однако благодаря принципиальной позиции кадетских депутатов подобные радикальные меры не получили поддержки большинства.[74] Таким образом, в дневные часы 27 февраля бо`льшая часть участников совещания явно не стремилась выходить за рамки правового поля и следовать французскому примеру 1789 года.
Инженер и член Думы от Томской губернии, кадет Николай Некрасов безуспешно предлагал выдвинуть на должность петроградского диктатора Георгиевского кавалера и начальника ГАУ, генерала от артиллерии Алексея Маниковского, о том не ведавшего, а членам думского президиума вступить в диалог с князем Голицыным.[75] В свою очередь Милюков, умно` подчеркивавший неясность стихийного уличного движения, убеждал слушателей ждать до вечера[76], а пока «создать временный комитет членов Думы „для восстановления порядка и для сношений с лицами и учреждениями“». Брать власть — с полнотой ответственности за содеянное — законодатели совсем не спешили[77] и внимали лидеру Прогрессивного блока, рассуждавшему так:
«Брать эту власть в свои руки Дума также не может. Она является учреждением законодательным и, как таковое, не может нести функций распорядительных (следует краткая, но точная экскурсия в область государственного права). Но, главное, мы уже потому не можем сейчас принимать никаких решений, что размер беспорядков нам неизвестен так же, как неизвестно и то, на чьей стороне стоит большинство местных войск, рабочих и общественных организаций. Надобно собрать точные сведения обо всем этом и тогда уже обсуждать положение, а теперь еще рано».[78]
Соответственно, сведения следовало собирать полномочному комитету.
Предложенная концепция слушателям понравилась, так как, по словам Милюкова, «ничего не предрешала» и «не подводила думцев под криминал»[79], но вызвала неизбежные разногласия по выборной процедуре. Когда длинные и бесплодные речи утомили всех присутствующих, депутаты передали избрание комитета сеньорен-конвенту. Старейшины удалились в комнату председателя и начали подбирать кандидатуры из числа известных представителей политических партий, входивших в IV Думе в Прогрессивный блок.[80]
Во время дискуссии Михаила Родзянко неожиданно вызвал к телефону Великий князь Михаил Александрович, звонивший из Гатчины. Председатель Думы уговорил его немедленно приехать в столицу для кулуарного обсуждения ухудшавшейся ситуации и поддержки Его Высочеством думских предложений в переговорах с князем Голицыным и государем об изменении ключевого принципа формирования Кабинета. Благие намерения Родзянко встретили ответное согласие, и вскоре Великий князь, который, вероятно, впервые за тревожные февральские дни вдруг увидел реально близкую и нежеланную для себя перспективу стать регентом, выехал в революционный Петроград.[81] Скорее всего, планы собеседников не удалось сохранить в тайне, так как на основе искаженной версии среди депутатов распространился нелепый слух о вечернем приезде Михаила Александровича в Таврический дворец для провозглашения его императором Всероссийским.[82]
Между тремя и пятью часами пополудни[83] Родзянко объявил предварительный список лиц, кооптированных в учрежденный орган думского представительства, затем его персональный состав еще обсуждался по фракциям.[84] Психологического облегчения не наступило, напряжение сохранялось, так как обстановка, перспективы, равно как и юридический статус новообразованного «комитета спасения», оставались неясными.
Депутаты бесцельно бродили по залам.
«У меня и моих товарищей (по Думе. — К. А.) было такое чувство, словно мы избрали членов рыболовной или тому подобной думской комиссии, — вспоминал член Думы от Ковенской губернии, кадет Мартин Ичас. — Никакого энтузиазма ни у кого не было».[85] В районе четырех часов пополудни два студента, державшие в руках отобранные у кого-то обнаженные сабли, привели во дворец бледного председателя Государственного совета действительного тайного советника Ивана Щегловитова — криминолога и бывшего министра юстиции, известного своими крайне правыми и антисемитскими взглядами. Родзянко удивился, дружески с ним поздоровался и пригласил высокопоставленного «гостя» в свой кабинет, но Керенский грозно объявил Щегловитова арестованным и велел конвоирам отвести государственного деятеля в Министерский павильон[86] для содержания в изоляции. Председатель Думы на людях возражать не стал и пожелал обсудить вопрос о судьбе Щегловитова в частном разговоре.[87]
Во второй половине дня, в то время как старый порядок в Петрограде рассыпался на глазах, а командование округом не имело ни достаточных сил, ни стальной воли для его защиты, отдельный сводный отряд градоначальства продолжал противостоять революционерам в Литейной части. При наличии связи с Хабаловым Кутепов, как и планировал, мог вывести своих людей к Марсову полю и далее двигаться на Дворцовую площадь. Но после двух часов пополудни к нему начали поступать дополнительные подразделения, разные по составу и качеству, общей численностью до пятисот человек. Ни примерных сроков их прибытия, ни командиров, ни войсковой принадлежности Кутепов не знал, за исключением «запасных» егерей. Если бы через Симеоновскую улицу отряд покинул «военный городок»[88], то затем разрозненные и небольшие подкрепления в поисках кутеповцев обрекались на бесцельное брожение в кварталах, захваченных противником. Кроме того, подход новых сил невольно создавал иллюзию прочности положения и побуждал к активным действиям. Хабалов серьезно уже не мог поддержать Кутепова, но забыл ему об этом сообщить.
Первой из Царского Села при двух офицерах прибыла команда разведчиков запасного батальона Л.-гв. 1-го стрелкового Его Величества полка. Их внешний вид командиру отряда не понравился: чины здоровались вяло, жаловались на голод, и Кутепов приказал начальнику отвести команду в ближайший двор, где привести людей в порядок. Других сведений о службе «запасных» стрелков в своем отряде Кутепов не сообщил.[89] Вторым подразделением подошел эскадрон Гвардейского кавалерийского запасного полка. Командир заявил о том, что конский состав плохо кован, люди не ели, устали от перехода и требуют отдыха. Кутепов немедленно заменил командира временным командующим офицером и отправил эскадрон к цирку Чинизелли, «выяснить обстановку в районе Марсова поля и действовать там, в случае надобности, решительно».[90] Сведения о дальнейшей судьбе эскадрона не поступали.
После отправки кавалеристов Кутепов прошел на угол Кирочной улицы, к дому Офицерского собрания армии и флота.[91] Здесь командира отряда и полуроту кексгольмцев революционеры обстреляли плотным огнем с колокольни Сергиевского всей артиллерии собора, расположенного на углу Литейного проспекта и Сергиевской улицы, а также со стороны Литейного завода. Кривошеины, в чьей просторной квартире скрывался теперь не только министр земледелия действительный статский советник, гофмейстер Высочайшего двора Александр Риттих, но и член Государственного совета по назначению барон Роман фон Дистерло, придерживавшийся крайне правых взглядов, слышали близкую стрельбу и видели бродивших под окнами солдат. «Смотрите, до чего вы нас довели своими безумными резолюциями, своим сопротивлением всем нужным реформам, — с горечью сказал статс-секретарь Его Величества, тайный советник Александр Кривошеин своему почтенному другу. — Вы ответственны за происходящее!»[92] Дистерло в ответ промолчал.
В результате двойного обстрела защитники правопорядка потеряли около десяти человек ранеными, в том числе четверых — тяжело. Их отнесли в особняк Мусиных-Пушкиных[93], где размещалось управление Российского общества Красного Креста (РОКК) Северного фронта и возник импровизированный перевязочный пункт. Сюда же доставили двух «запасных» преображенцев, раненных на площади у Преображенского собора.[94]
Третьим пополнением кутеповцев послужила рота запасного батальона Л.-гв. 4-го стрелкового Императорской Фамилии полка, прибывшая из Царского Села под командованием Л.-гв. штабс-капитана Дмитрия фон Розенбаха. Кутепов, получив донесение о приближении толпы со стороны Марсова поля к Литейной части, велел фон Розенбаху перекрыть путь на углу Пантелеймоновской и Моховой улиц, куда и двинул царскосельских стрелков. Навестив раненых, Кутепов обратил внимание на сильное автомобильное движение и приказал расстреливать грузовики, с которых рабочие под самодельными красными флагами вели беспорядочную стрельбу… Вряд ли в тот момент они отдавали себе отчет в том, в кого и зачем стреляют.
Прицельный огонь кутеповцев быстро заставил революционеров остановиться на Литейном проспекте, бросить почти все захваченные машины и разбежаться в разные стороны. Кексгольмцы подобрали трупы и оттащили их в каретный сарай одного из близлежащих домов, причем, как свидетельствовал Кутепов, от убитых рабочих сильно несло спиртом.[95]
Пока шла перестрелка, «запасные» стрелки не смогли остановить напиравшую толпу и смешались с ней, при этом фон Розенбах буквально чудом остался жив — манифестанты оторвали у офицера погон и шашку. Командир отряда немедленно направился на Пантелеймоновскую улицу и по дороге встретил последнее подкрепление. В его распоряжение подошли еще две гвардейские роты «запасных»: семеновцев — Л.-гв. подпоручика Сергея фон Эссена 4-го при Л.-гв. прапорщике Николае Соловьеве[96] — и обещанных с утра егерей.[97] Кутепов оставил их у казарм Л.-гв. 1-й артиллерийской бригады на углу Артиллерийского переулка, а с «запасными» семеновцами поспешил на Пантелеймоновскую, после чего демонстранты, увидев свежую и боеготовую роту, быстро покинули улицу. С точки зрения атташе американского посольства в Петрограде Джеймса Лоуренса Хафтэлинга-младшего, делавшего записи в дневнике, царские чины действовали пассивно и не вели активных наступательных действий против мятежников.[98] Однако с учетом вынужденного разделения сводного отряда кутеповцев и явного численного превосходства врага это было и невозможно.
Февральский день клонился к вечеру, прямую связь с градоначальством так и не удалось восстановить. Какое-то время Кутепов еще мог удерживать занятый участок Литейного проспекта, но соотношение сил становилось все более неравным. В любой момент противник, пока действовавший хаотично и бесцельно, мог собраться и раздавить разбросанный по частям отряд. Кроме того, среди его чинов не было морального единства, и возмущенные кексгольмцы упрекали преображенцев за их нежелание стрелять[99], тогда как вышестоящее начальство, забыв о кутеповцах, предоставило их собственной участи. Ни военные, ни гражданские власти не представляли себе, как, где и с кем сражаются их голодные защитники, чье поражение становилось лишь вопросом короткого времени. Причем в наибольшей степени жизнью рисковал Кутепов.
В Мариинском дворце заседание Кабинета шло с трех часов пополудни.
На этот раз, как позже показывал в Чрезвычайной следственной комиссии (ЧСК) Протопопов, собрались почти все руководители ведомств, кроме Раева и морского министра Ивана Григоровича.[100] Поступавшие новости выглядели плохо, мрачные участники совещания заметно нервничали.[101]
Начальник Петроградского отделения по охранению общественной безопасности и порядка (ПОО) генерал-майор Константин Глобачев, находившийся по месту службы на Мытнинской набережной[102] и регулярно получавший донесения от местных агентов, дозвонился во дворец до Протопопова и доложил ему о постепенном переходе войск гарнизона на сторону революционеров. При их появлении близ государственных учреждений к восставшим немедленно присоединялись солдаты назначенных нарядов и караулов. Поэтому умный жандарм, предвидевший скорую эвакуацию вверенных ему служащих и неизбежное нападение противника на здание ПОО, предусмотрительно отпустил к месту постоянной дислокации присланную полуроту запасного батальона Л.-гв. 3-го стрелкового Его Величества полка. Молодой командир «запасных» стрелков в чине гвардейского прапорщика не ручался за их надежность. По мнению Глобачева, общее положение в Петрограде становилось безнадежным.[103] Столица империи оказывалась во власти взбунтовавшихся «запасных» и разнузданных толп с погромными намерениями.
В четвертом часу члены Кабинета направили Беляева в градоначальство для выяснения обстановки и принципиального вопроса о непосредственном командовании правительственными войсками[104], так как Хабалов во время визита на Моховую произвел на министров плачевное впечатление. «Он не мог личным примером увлечь даже более стойкие войсковые части к исполнению долга»[105], — констатировал Глобачев.
В градоначальстве царили хаос и беспорядок, бесконечно трезвонили телефоны, утомленного градоначальника генерал-майора Александра Балка осаждали бесчисленные просители. Присутствовавшие господа офицеры находились на взводе, иные из них доходили до истерики. Какая-то француженка горько жаловалась градоначальнику на недостаток белого хлеба, так как от черного ей приходилось худо. Ретивый фронтовик-отпускник доказывал целесообразность применения дымовой завесы против демонстрантов, вдовствовавшая графиня Матильда Витте беспокоилась за безопасность своего особняка на Петроградской стороне[106], а городской голова действительный статский советник Павел Лелянов, не скрывавший благодушного настроения, любезно приглашал Балка на важное заседание продовольственной комиссии, намеченное на следующий день в городской думе.[107] По свидетельству генерала Адлерберга, посетившего здание на Гороховой, начальство пребывало в полной растерянности.[108]
Военный министр разговаривал с Хабаловым в отдельной комнате[109], когда приехал Великий князь Кирилл Владимирович, сохранявший завидное спокойствие и живо интересовавшийся общим положением дел. «Ночью столица окажется в руках бунтовщиков»[110], — честно доложил Балк третьему по старшинству наследнику престола. Великий князь порекомендовал Беляеву в первую очередь сместить с должности ведомственного руководителя МВД одиозного Протопопова[111] и вскоре ушел, пообещав прислать на Дворцовую площадь две роты учебной команды Гвардейского экипажа. «И действительно прислал»[112], — показывал в ЧСК Хабалов. Но никто из старших должностных лиц моряками не воспользовался, так как не понимал, какую стратегию выбрать и какие приказания им целесообразно отдавать.
Только в результате беседы с Хабаловым Беляев наконец-то понял, что с начала солдатского бунта правительственными войсками оперативно никто не командовал, поскольку больной Павленков не вышел на службу. Для выяснения столь прискорбного обстоятельства военному министру потребовались как минимум семь драгоценных часов. Тогда на вакансию замещающего начальника гвардейских запасных батальонов и войсковой охраны Петрограда по распоряжению Беляева, выполнявшего волю Кабинета, получил назначение Георгиевский кавалер, Генерального штаба генерал-майор Михаил Занкевич[113] — коренной офицер Л.-гв. Павловского полка, «смелый и находчивый», по отзыву Балка[114], но в тот момент уже неспособный переломить критическую ситуацию. Вместо принятия неотложных мер по розыску кутеповцев, Занкевич переоделся в родной мундир и поехал на Дворцовую площадь инспектировать собранный с утра резерв. Поговорив с чинами, генерал убедился в их ненадежности для активной борьбы в городе.[115]
В Мариинский дворец регулярно поступали сведения из Таврического.
Пока сохранялась техническая возможность, сообщения передавал по телефону чиновник особых поручений при председателе Совета министров действительный статский советник Лев Куманин, долгие годы заведовавший Министерским павильоном при Государственной думе. Так члены Кабинета узнали о создании думского комитета во главе с Родзянко. Из Государственного совета сообщили об увозе в Думу Щегловитова, и теперь обескураженные министры покорно ждали собственных арестов.[116] Беляев, вернувшийся с Гороховой и следовавший рекомендации Великого князя Кирилла Владимировича, переговорил наедине с князем Голицыным о необходимости немедленно сменить скомпрометированного Протопопова под предлогом болезни, чтобы тем самым устранить «нарыв, который заражал все тело».[117] Николай Дмитриевич не возражал, хотя принуждение руководителя МВД к прекращению службы превышало права Кабинета и в известной степени тоже становилось «революционным» шагом. Как будто лишь 27 февраля министры сочли распутинского ставленника большим злом в Кабинете[118], и для них стала очевидной его профессиональная несостоятельность.
Падение произошло почти мгновенно.
Расстроенный Протопопов искренне недоумевал по поводу постигшей его опалы и не видел личной вины в разыгравшейся смуте. Но он безропотно подчинился, когда коллеги предложили ему сказаться больным, а затем, впав в полуистерическое состояние, дрожащим голосом даже спросил их, не следует ли ему застрелиться. Кое-как нервозного чиновника успокоили.[119] На том и завершилась карьера действительного статского советника Александра Протопопова, чьи действия и бездействия зимой 1916/1917 годов сыграли столь пагубную роль в создании благоприятных условий для массовых беспорядков и катастрофического крушения государственной власти в Российской империи.[120]
Только ранним вечером на пятые сутки столичных волнений Совет министров уполномочил Беляева объявить смятенный город на осадном положении.[121] Главным результатом совещания стало солидарное решение его участников направить государю в Могилев телеграмму с верноподданными просьбами назначить главнокомандующего с широкими полномочиями для Петрограда, новый состав Кабинета, включая председателя, и в качестве командующего генерала для правительственных войск — «одного из военачальников действующих армий с популярным для населения именем».[122] Так как в ночном заседании в качестве возможного диктатора уже называлась кандидатура главнокомандующего армиями Северного фронта, то речь, скорее всего, снова шла о Георгиевском кавалере, генерале от инфантерии Николае Рузском[123], находившемся в Пскове.
Наиболее подходящей кандидатурой на премьерскую должность Голицын считал председателя Земгора князя Георгия Львова[124], служившего в Москве и популярного в широких общественных кругах. Вряд ли авторы-составители телеграммы отдавали себе отчет в том, как воспримет их демарш Николай II, не любивший коллективных просьб. Ведь искренним прошением об отставке и смене правительства министры невольно обличали скверные назначения августейшей четы: в разгар политического кризиса Кабинет Их Величеств расписывался в полной немощи, да еще и позволял себе давать советы венценосцу. При этом не сопротивляться, не управлять, не бороться — или хотя бы с достоинством подвергнуться революционному насилию в качестве законных носителей исполнительной власти[125] — царские министры не соглашались.
Около шести вечера телеграмма верноподданных ушла в Ставку, и официальное заседание закрылось, чтобы возобновиться через три часа.[126] В свою очередь, Беляев все еще готовился сообщить Георгиевскому кавалеру, начальнику Штаба Верховного главнокомандующего генералу от инфантерии Михаилу Алексееву — и, наконец, в Псков, Рузскому — исключительные сведения экстренной важности: о необходимости спешного направления в Петроград с фронта надежных частей, без участия которых не представлялось возможным подавить военный мятеж.
1. Лукаш И. Преображенцы. [Пг., 1917]. С. 13.
2. Скорее всего, князь рассказал А. П. Кутепову о страхах и опасениях, существовавших у С. С. Хабалова.
3. Кутепов А. П. Первые дни революции в Петрограде // Генерал Кутепов / Сост. Р. Г. Гагкуев, В. Ж. Цветков. М., 2009. С. 405.
4. Затем, двигаясь от Марсова поля по Миллионной улице, отряд беспрепятственно выходил на Дворцовую площадь.
5. В частности, чинов 4-й роты, в которой накануне произошли серьезные беспорядки (подробнее о них см.: Александров К. М. Ставка Верховного главнокомандующего в дни петроградских беспорядков и солдатского бунта: 26—27 февраля 1917 года // Звезда. 2024. № 4. С. 161—162), после четырех часов пополудни привел на площадь Л.-гв. подпоручик Павловского полка А. Ф. Рихтер. Скорее всего, он обманул нижних чинов, которые после его речи в казармах могли подумать, что обер-офицер поведет их к восставшим. Но Рихтер привел их к правительственным войскам (подробнее см.: Тарасов К. А. Судьба «военного заговора» в условиях Февральского восстания в Петрограде // Пути России. 1917—2017: сто лет перемен. Сб. статей участников XXIV Международного симпозиума, 24—25 марта 2017 г. М.—СПб., 2018. С. 14). Однако настоящее описание событий предоставил один из очевидцев в последующие мартовские дни. Поэтому нельзя исключать, что он тоже создавал удобную легенду, соответствовавшую новым политическим обстоятельствам.
6. Андоленко С. П. Преображенцы в Великую и Гражданскую войны. 1914—1920 годы / Сост. А. А. Тизенгаузен и С. Б. Патрикеев. СПб., 2010. С. 256; Допрос ген. С. С. Хабалова. 22 марта 1917 // Падение царского режима. Т. I. Л., 1924. С. 200—203; Показания подпоручика [В. В.] Лыщинского-Троекурова [1-го] о февральских событиях в Петрограде // Генерал Кутепов. С. 424.
7. Дворцовая площадь, 10.
8. Будберг А. П. Несколько дней // Февраль 1917 года глазами очевидцев / Сост., предисл., коммент. д. и. н. С. В. Волкова. М., 2017 [далее: Февраль 1917 глазами очевидцев]. С. 168.
9. Частная квартира В. М. Безобразова находилась по адресу: Миллионная, 38.
10. Подробнее см.: Александров К. М. Накануне Февраля. Русская Императорская армия и Верховное командование зимой 1917 года. М., 2022. С. 24—25.
11. Будберг А. П. Несколько дней. С. 168. Мемуарист ошибся, перепутав В. М. Безобразова с начальником гвардейских запасных батальонов и войсковой охраны Петрограда генерал-лейтенантом А. Н. Чебыкиным, по болезни находившимся в отпуске на Юге России.
12. Адлерберг А. А. Воспоминания о февральской революции // Военно-исторический вестник (Париж). 1975. Май и ноябрь. № 45 и 46. С. 32. Возможно, что у В. М. Безобразова сохранилась обида на его отчисление (1916) от должности командующего Гвардейским отрядом и войсками Гвардии.
13. Цит. по: Андоленко С. П. Преображенцы в Великую и Гражданскую войны. С. 256 (со ссылкой на сообщение свидетеля диалога корнета С. В. Маркова).
14. Долгие часы на морозе находились несколько тысяч военнослужащих, сохранявших дисциплину. Вновь остаются открытыми актуальные вопросы о том, как их командиры обеспечивали личный состав чаем, сухим пайком и организовывали отправление людьми естественных надобностей.
15. Андоленко С. П. Преображенцы в Великую и Гражданскую войны. С. 258.
16. Допрос ген. С. С. Хабалова. С. 202.
17. Андоленко С. П. Преображенцы в Великую и Гражданскую войны. С. 259.
18. Воспоминания полковника [А. В.] Рожина // Финляндские драгуны (Воспоминания) / [Сост. В. П. Великосельский]. Сан-Франциско, 1959. С. 331.
19. Мартынов Е. И. Царская армия в февральском перевороте. [Л.], 1927. С. 98; Перетц Г. Г. В цитадели русской революции // Февраль 1917 глазами очевидцев. С. 123.
20. Частная квартира А. Ф. Керенского находилась по адресу: Тверская, 29.
21. Савич Н. В. Воспоминания. СПб., 1993. С. 199. В. В. Шульгин описал поход «запасных» на Думу с истеричной патетикой: «По улице, окруженная многотысячной толпой, шла смерть…» (см.: Шульгин В. В. Дни. 1920. Записки. М., 1989. С. 178. Курсив наш). Если мемуарист имел в виду, что взбунтовавшиеся солдаты петроградского гарнизона объективно несли гибель высшему законодательному органу Российской империи как легитимному — и по факту беззащитному — государственному институту, то метафору Василия Витальевича следует признать уместной.
22. Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. М., 1996. С. 182. По другим свидетельствам, многотысячная толпа, включавшая заметное количество студентов, собралась у Таврического дворца около часу пополудни (см.: Раппапорт Х. Застигнутые революцией. Живые голоса очевидцев. М., 2017. С. 149). Из рассказа А. Ф. Керенского следует, что он и его соратники (М. И. Скобелев, Н. С. Чхеидзе и др.) ждали «запасных» долго и с волнением.
23. Савич Н. В. Воспоминания. С. 199. Субъект не установлен.
24. Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. С 180; Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция 1914—1917 г.г. Кн. III. Нью-Йорк, 1962. С. 126; Шульгин В. В. Дни. 1920. Записки. С. 178.
25. Ичас М. М. 27 и 28 февраля 1917 года // Февраль 1917 глазами очевидцев. С. 152; Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. С 182; Мансырев С. П. Мои воспоминания о Государственной думе // Страна гибнет сегодня / Сост., послесл., примеч. С. М. Исхакова. М., 1991. С. 106; Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1991. С. 455; Савич Н. В. Воспоминания. С. 199; Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция. С. 126; Шульгин В. В. Дни. 1920. Записки. С. 179. Сообщения о смертельном ранении офицера роты охраны (караула) совпадают, но расходятся названия его должности: начальник или заместитель. Из упомянутых свидетельство М. М. Ичаса (весна 1927) наиболее раннее по сравнению с другими. Раненый прапорщик скончался в думской амбулатории.
26.Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. С. 182; Перетц Г. Г. В цитадели русской революции. С. 123, 126.
27. Савич Н. В. Воспоминания. С. 199. О том же см.: Милюков П. Н. Воспоминания. С. 455; Раппапорт Х. Застигнутые революцией. С. 149. По замечанию В. В. Шульгина, «живым, вязким человеческим повидлом они залили растерянный Таврический дворец, залепили зал за залом, комнату за комнатой, помещение за помещением…» (см.: Шульгин В. В. Дни. 1920. Записки. С. 181).
28. Клирики, состоявшие членами Думы, тоже себя никак не проявили.
29. Соколов А. В. Государство и Православная церковь в России в феврале 1917 — январе 1918 годов. СПб., 2015. С. 70.
30. Днем 27 февраля у князя Н. Д. Голицына собрались следующие министры и управляющие ведомствами: действительный статский советник А. Д. Протопопов (МВД), тайный советник П. Л. Барк (финансов), действительный статский советник Э. Б. Кригер-Войновский (МПС), тайный советник Н. Н. Покровский (МИД), тайный советник, егермейстер Высочайшего двора Н. А. Добровольский (юстиции), генерал от инфантерии М. А. Беляев (военный). Отсутствовали по разным причинам: заслуженный профессор, доктор медицины, тайный советник Н. К. Кульчицкий (просвещения), генерал от кавалерии граф В. Б. Фредерикс (двора и уделов; находился с государем в Ставке), адмирал И. К. Григорович (морской; по болезни), действительный статский советник в должности гофмейстера князь В. Н. Шаховской (торговли и промышленности; опоздал), действительный статский советник, гофмейстер Высочайшего двора А. А. Риттих (земледелия; скрывался на частной квартире у статс-секретаря, гофмейстера А. В. Кривошеина, возможно, о совещании не знал), действительный статский советник С. Г. Феодосьев (госконтролер), действительный статский советник Н. П. Раев (обер-прокурор; вероятно, скрывался в Царском Селе).
31. Казенная квартира князя Н. Д. Голицына находилась по адресу: Моховая, 34.
32. Шаховской В. Н. «Sic transit gloria mundi» (Так проходит мирская слава) 1893—1917 г.г. Париж, 1952. С. 200.
33. Блок А. А. Последние дни старого режима // Архив Русской Революции, издаваемый И. В. Гессеном. Т. IV. Изд. 3-е. Берлин, 1922. С. 34; Дополнительное показание А. Д. Протопопова // Падение царского режима. Т. IV. Л., 1925. С. 101; Допрос ген. М. А. Беляева. 19 апреля 1917 г. // Там же. Т. II. Л.—М., 1925. С. 226—227; Покровский Н. Н. Последний в Мариинском дворце: воспоминания министра иностранных дел / Сост., вступит. ст. С. В. Куликова. М., 2015. С. 217; Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция. С. 129.
34. Адрес: Литейный пр., 4.
35. Кутепов А. П. Первые дни революции в Петрограде. С. 405. Адрес казарм: Литейный пр., 26.
36. Адрес: Литейный пр., 24.
37. См., например: Андоленко С. П. Преображенцы в Великую и Гражданскую войны. С. 148, 151; Генерал Кутепов. С. 243, 253, 255, 258; Макаров Ю. В. Моя служба в Старой Гвардии 1905—1917. Буэнос-Айрес, 1951. С. 348; и др.
38. Цит. по: Кутепов А. П. Первые дни революции в Петрограде. С. 407. «Он один пошел в толпу и так с ней говорил, что его долго качали и несли на руках. Крики „Ура!“ слышны были» (см.: Показания подпоручика [В. В.] Лыщинского-Троекурова [1-го] о февральских событиях в Петрограде. С. 423).
39. Андоленко С. П. Преображенцы в Великую и Гражданскую войны. С. 258; Кутепов А. П. Первые дни революции в Петрограде. С. 408; Смирнов А. А. Час «Мордобоя» // Родина (Москва). 2017. Февраль. № 2. С. 32.
40. Адрес: Литейный пр., 3.
41. Американский атташе Д. Л. Хафтэлинг-младший, который вернулся в Петроград из Москвы и шел пешком от Николаевского вокзала в посольство (Фурштатская, 34) в районе двух часов пополудни, видел смятение «запасных» на Кирочной улице. Растерянные офицеры тщетно пытались их построить. Часть солдат открыто отказывались повиноваться, дезертировали, отдавали оружие уличным мальчишкам. Какие-то мятежники на захваченных автомобилях подъезжали к «запасным» и уговаривали их сдаться (см.: Вебер М. И. Февральская революция на страницах дневника атташе американского посольства в Петрограде Джеймса Лоуренса Хафтэлинга-младшего // 1917 год в России: социалистическая идея, революционная мифология и практика. Сб. науч. трудов. Екатеринбург, 2016. С. 326). По утверждению очевидца, речь шла о чинах запасного батальона Л.-гв. Семеновского полка, но его казармы находились на Загородном проспекте. Позже, как следует из дальнейшего описания события, одна рота «запасных» семеновцев подошла к кутеповцам в качестве подкрепления. Поэтому вопрос о том, «запасных» какой части видел на Кирочной атташе, остается открытым.
42. Адрес: Гороховая, 2.
43. Воспоминания А. П. Балка из Архива Гуверовского института войны, революции и мира (Стэнфорд, США), 1929 г. Последние пять дней царского Петрограда (23—28 февраля 1917 г.). Дневник последнего Петроградского Градоначальника в: Гибель царского Петрограда. Февральская революция глазами градоначальника А. П. Балка / Публ. В. Г. Бортневского и В. Ю. Черняева. Вступит. ст. и комм. В. Ю. Черняева // Русское прошлое (Л.— СПб.). 1991. № 1 [далее: Воспоминания А. П. Балка]. С. 46; Кутепов А. П. Первые дни революции в Петрограде. С. 408—409.
44. Hoover Institution Archives, Stanford University (HIA). Izvestiia revoliutsionnoi nedeli Collection. Folder «Revolutionary event in Petrograd, F 27-Mr 5, 1917». «Известия» 27-го февраля. Машинопись. Л. 05.
45. Включая некоторых политзаключенных, освобожденных из «Крестов».
46. Зензинов В. М. Февральские дни // Февраль 1917 глазами очевидцев. С. 145—146.
47. Вряд ли М. В. Родзянко, заседавший в тот момент с членами Совета старейшин, внятно отдавал себе отчет в том, кто эти небрежно одетые просители и какова цель их совещания.
48. Мансырев С. П. Мои воспоминания о Государственной думе. С. 107. Подробнее о создании Исполкома см., например: Рачковский В. А. Февральская революция и образование Петроградского Совета рабочих депутатов // Февральская революция 1917 года: проблемы истории и историографии. Международная научная конференция, 3 марта 2017 года. Сб. докладов. СПб., 2017. С. 321.
49. Там же. С. 317—318. Важный тезис В. А. Рачковского заключается в том, что исторические корни Советов — типичных пролетарских организаций — уходили «в традиции „мира“, крестьянской общины».
50. Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. С. 182.
51. Вслед за распоряжениями А. П. Кутепова о покупке хлеба и колбасы в лавках для чинов его отряда (см.: Кутепов А. П. Первые дни революции в Петрограде. С. 404) еще одно свидетельство о том, что 27 февраля 1917 в Петрограде проблема продовольственного снабжения не носила острого характера.
52. HIA. Izvestiia revoliutsionnoi nedeli Collection. Folder «Revolutionary event in Petrograd, F 27-Mr 5, 1917». «Известия» 27-го февраля. Л. 05.
53. Мансырев С. П. Мои воспоминания о Государственной думе. С. 110.
54. Савич Н. В. Воспоминания. С. 199. Курсив наш. Также оценивал ситуацию и А. И. Спиридович (см.: Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция. С. 127). «К трем часам дня Дума приобрела совершенно неузнаваемый вид», — признавал А. Ф. Керенский (см.: Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. С. 183).
55. Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. С. 182; Шульгин В. В. Дни. 1920. Записки. С. 179—180.
56. HIA. Izvestiia revoliutsionnoi nedeli Collection. Folder «Revolutionary event in Petrograd, F 27-Mr 5, 1917». «Известия» 27-го февраля. Л. 04; Шульгин В. В. Дни. 1920. Записки. С. 178.
57. С того момента, как Николай II познакомился с содержанием первой телеграммы (№ Р/39727) М. В. Родзянко, прошло как минимум три часа, а с того момента, как царю стало известно содержание второй (№ Р/39921), — примерно полчаса. К сожалению, остается неясным, знал ли Родзянко к открытию совещания в Полуциркульном зале о намерении членов Кабинета князя Н. Д. Голицына подать в отставку.
58. Николаев А. Б. Государственная дума и Февральская революция: 27 февраля — 3 марта 1917 года // Первая мировая война и конец Российской империи. В 3 т. Изд. 2-е., испр. Т. 3. Февральская революция. СПб., 2014. С. 217. Реально в Таврическом дворце насчитывалось из допустимого числа избранников как минимум на несколько десятков человек меньше: отсутствовали крайние правые депутаты, а кто-то из членов Думы покинул Таврический дворец, испугавшись солдатского вторжения.
59. Там же; Головин Н. Н. Российская контрреволюция в 1917—1918 г.г. Ч. I. Зарождение контрреволюции и первая ее вспышка. Кн. 1-я. Приложение к «Иллюстрированной России» на 1937 г. Кн. 23. Tallinn, 1937. С. 25; Мансырев С. П. Мои воспоминания о Государственной думе. С. 104; Ичас М. М. 27 и 28 февраля 1917 года. С. 152; Шульгин В. В. Дни. 1920. Записки. С. 178; и др.
60. В зале стоял стол, за которым расположились М. В. Родзянко и старейшины (см.: Шульгин В. В. Дни. 1920. Записки. С. 178), то есть в небольшом помещении сохранялось еще свободное пространство. Наверняка попали на собрание и какие-то посторонние лица из числа лиц, находившихся во дворце. Таким образом, всего в Полуциркульном зале находилось менее двухсот депутатов (из расчета 4—5 человек на квадратный метр), не составлявших кворума Думы IV созыва: тот есть менее половины депутатского корпуса. Поэтому известный петербургский историк Н. Н. Смирнов справедливо, на наш взгляд, поставил под сомнение представительность думского Временного комитета (см.: Смирнов Н. Н. О некоторых дискуссионных проблемах Великой русской революции 1917 г. // Революция 1917 года в России: события и концепции, последствия и память: Материалы международной научно-практической конференции, Санкт-Петербург, 11—12 мая 2017 г. СПб., 2017. С. 20).
61. Цит. по: Николаев А. Б. Государственная дума и Февральская революция. С. 212. При этом нет сведений о том, кем и как был поставлен вопрос на голосование, сколько членов Думы голосовало за настоящее постановление, кто и как вел подсчет поданных голосов.
62. Там же. С. 212—213; Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция. С. 126.
63. Вардин Ил. Либерализм — царизм — революция // Красная новь (М.—Пг.). 1923. № 2(12). Март—апрель. С. 283. О том же см.: Шидловский С. И. Воспоминания // Страна гибнет сегодня. С. 121; Мартынов Е. И. Царская армия в февральском перевороте. С. 95.
64. Постановление частного совещания имело бы революционный смысл, если бы Высочайший указ объявлял не о перерыве в думских занятиях до апреля, а о роспуске Думы IV созыва.
65. Подробнее см.: Александров К. М. Ставка Верховного главнокомандующего в дни петроградских беспорядков и солдатского бунта: 26—27 февраля 1917 года // Звезда. 2024. № 5. С. 169.
66. Бубликов А. А. Русская революция (ее начало, арест Царя, перспективы). Впечатления и мысли очевидца и участника. Нью-Йорк, 1918. С. 17.
67. Цит. по: «Судьбы родины казались в каком-то тумане». Воспоминания В. С. Арсеньева. 1917 г. / Публ. Д. Н. Антонова // Исторический архив (Москва). 1994. № 2. С. 94. «Толпа ворвалась в Таврический дворец и начала там хозяйничать», — отмечал С. И. Шидловский (см.: Шидловский С. И. Воспоминания. С. 121).
68. Станкевич В. Б. Революция // Страна гибнет сегодня. С. 236.
69. Раппапорт Х. Застигнутые революцией. С. 149.
70. Мансырев С. П. Мои воспоминания о Государственной думе. С. 103—104, 107.
71. Иванов Н. Н. Трагические дни 1917 года. Манифест Великих князей // Февраль 1917 глазами очевидцев. С. 404.
72. Родзянко М. В. Государственная Дума и Февральская 1917 года революция // Родзянко М. В. Крушение империи и Государственная Дума и февральская 1917 года революция. Полное издание записок Председателя Государственной Думы. С дополнениями Е. Ф. Родзянко. М., 2002. С. 299. По воспоминаниям Н. В. Савича, снаружи у дворца царила давка: «…рабочие, студенты, солдаты с оружием и без оного, а больше всего люди неопределенного состояния, не то любопытные, не то подозрительные подонки общества с развитым чутьем, ждущие момента поживиться» (см.: Савич Н. В. Воспоминания. С. 201).
73. Назначение в караул слабой и ненадежной запасной роты с двумя офицерами серьезным действием считать нельзя. На случай беспорядков не существовало и плана дворцовой обороны, который был бы согласован с окружным командованием.
74. Катков Г. М. Февральская революция. Париж, 1984. С. 294; Милюков П. Н. Воспоминания. С. 454; Николаев А. Б. Государственная дума и Февральская революция. С. 218—220; Савич Н. В. Воспоминания. С. 200; Шульгин В. В. Дни. 1920. Записки. С. 179. По остроумному замечанию В. В. Шульгина, А. Ф. Керенский «рос на начавшемся революционном болоте, по которому он привык бегать и прыгать, в то время как мы не умели даже ходить» (Там же. С. 180).
75. Мансырев С. П. Мои воспоминания о Государственной думе. С. 105.
76. Ичас М. М. 27 и 28 февраля 1917 года. С. 151. По существу, П. Н. Милюков пытался дать Николаю II еще какое-то драгоценное время для положительного ответа на просьбы М. В. Родзянко, чтобы законным образом обновить высшую исполнительную власть в Российской империи. Тем более информированный секретарь Думы И. И. Дмитрюков, который пришел в Таврический дворец лишь во втором часу пополудни, но с новостями, считал неизбежным скорое подавление столичных беспорядков, ссылаясь на принятые меры (см.: Мансырев С. П. Мои воспоминания о Государственной думе. С. 103). Вероятно, каким-то образом из правительственных кругов он узнал о вызове С. С. Хабаловым войск с фронта — и это известие, безусловно, производило сдерживающее впечатление.
77. Бубликов А. А. Русская революция. С. 20—21.
78. Цит. по: Мансырев С. П. Мои воспоминания о Государственной думе. С. 105—106. Понятно, что мемуарист стремился передать общий смысл рассуждений П. Н. Милюкова.
79. Милюков П. Н. Воспоминания. С. 454.
80. HIA. Izvestiia revoliutsionnoi nedeli Collection. Folder «Revolutionary event in Petrograd, F 27-Mr 5, 1917». «Известия» 27-го февраля. Л. 04; Милюков П. Н. Воспоминания. С. 454; Ичас М. М. 27 и 28 февраля 1917 года. С. 151; Шульгин В. В. Дни. 1920. Записки. С. 180.
81. Матвеев А. С. Великий князь Михаил Александрович в дни переворота // Февраль 1917 глазами очевидцев. С. 419; Родзянко М. В. Государственная Дума и Февральская 1917 года революция. С. 296; Савич Н. В. Воспоминания. С. 200. Никакой революционности в действиях М. В. Родзянко верноподданный Великий князь Михаил Александрович не увидел, а, напротив, судя по всему, разделял в тот момент его искреннее стремление найти хоть какой-то компромиссный выход из ухудшавшегося положения государственной власти, стремительно терявшей устойчивость и управление. С точки зрения автора, оба современника отчетливо понимали наступившую необходимость немедленного изменения государственного строя Российской империи — и постепенного перехода от ограниченно-конституционной (с 1906) к конституционной монархии. В условиях свирепого солдатского бунта на фоне почти выигранной войны уже не имело значения, насколько крестьянское большинство населения — в социальном смысле — готово к таким переменам. Они стали неизбежны, но должны были состояться законным порядком, то есть Высочайшим волеизъявлением.
82. Ичас М. М. 27 и 28 февраля 1917 года. С. 152. Вряд ли прав Г. М. Катков, полагавший, что переговоры между М. В. Родзянко и Великим князем Михаилом Александровичем «проходили днем 27-го в великой тайне» (Катков Г. М. Февральская революция. С. 291). Утечка отрывочных сведений о факте и содержании телефонного разговора произошла почти мгновенно. О «великой тайне», как следует из мемуаров М. М. Ичаса, быстро узнали посторонние, но современники превратно интерпретировали цели и смысл намерений собеседников.
83. Док. № 74. 1921 года апреля 12 дня протокол допроса Б. А. Энгельгардта // Российский архив. История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв. Вып. VIII. Н. А. Соколов. Предварительное следствие 1919—1922 гг. / Сост. Л. А. Лыкова. М., 1998. С. 280.
84. Милюков П. Н. Воспоминания. С. 454.
85. Ичас М. М. 27 и 28 февраля 1917 года. Курсив наш. С. 152. Аплодисментами создание комитета приветствовали лишь несколько десятков человек из сотен думцев.
86. Правительственный флигель, состоявший из комфортабельных комнат, соединенных галереей с залом заседаний. Ранее предназначался для членов Кабинета, приезжавших выступать в Думе. В революционные дни использовался как место временного содержания под стражей деятелей старого порядка.
87. Ичас М. М. 27 и 28 февраля 1917 года. С. 153; Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте. С. 182—183.
88. Подробнее о «военном городке» см.: Александров К. М. Накануне Февраля. С. 56.
89. Кутепов А. П. Первые дни революции в Петрограде. С. 409. Однако Гвардии полковник А. И. Джулиани в эмиграции не подтверждал отправки команды разведчиков А. П. Кутепову. 27 февраля из Царского Села в Петроград убыли два подразделения из состава учебной команды: Л.-гв. штабс-капитанов Н. В. Гиршфельда (64 ряда, 2 офицера, 2 пулемета, по 12 пачек патронов на стрелка) и Аксюты (64 ряда). Гиршфельд со своими людьми энергично действовал на Морской и Гороховой улицах, просил подкрепления и патронов, а Аксюта, добравшийся с подчиненными до столицы лишь вечером, был встречен сильным огнем противника у Царскосельского вокзала, понес потери и ночью следующих суток — вопреки приказу Джулиани любой ценой поддержать Гиршфельда и доставить ему боеприпасы — покинул город, вернувшись с подчиненными в Царское Село (см.: HIA. Pantiukhov O. I. Collection. Box. 1. Folder Rosters. Джулиани А. И. Последние дни февраля и 1ое марта в запасном батальоне л.-гв. 1-го стрелкового Его Величества полка в Царском Селе. Флоренция, 1928. Рукопись. Л. 15—17). Поэтому вопрос о полковой принадлежности команды разведчиков остается открытым.
90. Кутепов А. П. Первые дни революции в Петрограде. С. 409.
91. Адрес: Литейный пр., 20. В этот момент на Кирочной улице взвод кексгольмцев, открыв огонь, рассеял смешанную толпу, пытавшуюся громить казармы (Кирочная, 15) отдельного жандармского дивизиона.
92. Цит. по: Кривошеин В. А. Февральские дни в Петрограде в семнадцатом году // Февраль 1917 глазами очевидцев. С. 192.
93. Адрес: Литейный пр., 19.
94. Кутепов А. П. Первые дни революции в Петрограде. С. 410.
95. Там же.
96. Убит 27 февраля? (см.: Поляков С. А. Офицеры л.-гв. Семеновского полка в российских социально-политических условиях 1917 — сентября 1918 гг. Дис. … канд. ист. наук. 07.00.02. Орел, 2015. Л. 56).
97. Прибывшие с ротой «запасных» господа офицеры Л.-гв. Егерского полка не установлены.
98. Вебер М. И. Февральская революция на страницах дневника атташе американского посольства в Петрограде Джеймса Лоуренса Хафтэлинга-младшего. С. 327.
99. Показания подпоручика [В. В.] Лыщинского-Троекурова [1-го] о февральских событиях в Петрограде. С. 423. Он упоминает о гибели Л.-гв. прапорщика Княловского 2-го (обер-офицера роты Я. С. Сафонова 1-го), в убийстве которого участвовали его подчиненные, но среди офицерских чинов Л.-гв. Преображенского полка (1914—1917) по спискам С. П. Андоленко офицер с такой фамилией отсутствует. Может быть, в состоянии сильного волнения Лыщинский-Троекуров оговорился, имея в виду Н. В. Кисловского 1-го, или была допущена ошибка в написании (прочтении) фамилии.
100. Дополнительное показание А. Д. Протопопова. С. 101.
101. Допрос ген. М. А. Беляева. С. 239—240.
102. Адрес ПОО: Александровский пр., 2.
103. Глобачев К. И. Правда о русской революции. М., 2009. С. 123. «Все уже было кончено <…>. На (Исаакиевской. — К. А.) площади перед дворцом слышалась стрельба и крики», — вспоминал Э. Б. Кригер-Войновский (см.: Кригер-Войновский Э. Б., Спроге В. Э. Записки инженера. Воспоминания, впечатления, мысли о революции. М., 1999. С. 91).
104. Допрос ген. М. А. Беляева. С. 227, 240.
105. Глобачев К. И. Правда о русской революции. С. 119—120.
106. Адрес: Каменноостровский пр., 5.
107. Воспоминания А. П. Балка. С. 47—49.
108. Адлерберг А. А. Воспоминания о февральской революции. С. 32.
109. Воспоминания А. П. Балка. С. 46. На допросе в ЧСК М. А. Беляев не смог вспомнить этого разговора.
110. Там же. С. 47.
111. Допрос ген. М. А. Беляева. С. 240.
112. Допрос ген. С. С. Хабалова. С. 202.
113. Допрос ген. М. А. Беляева. С. 227, 240. По утверждению А. И. Спиридовича, которое генерал сделал явно под влиянием чужого рассказа, в связи с назначением М. И. Занкевича «Хабалов обиделся (на М. А. Беляева. — К. А.)» (Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция. С. 130). Проверить достоверность анонимного свидетельства трудно и необходимо учитывать, что С. С. Хабалов, судя по его поведению, с трудом держал себя в руках.
114. Воспоминания А. П. Балка. С. 47.
115. Допрос ген. С. С. Хабалова. С. 202.
116. Блок А. А. Последние дни старого режима. С. 35; Покровский Н. Н. Последний в Мариинском дворце. С. 217; Спиридович А. И. Великая Война и Февральская Революция. С. 131; Шаховской В. Н. «Sic transit gloria mundi». С. 200—201.
117. Допрос ген. М. А. Беляева. С. 241.
118. Допрос князя Н. Д. Голицына. 21 апреля 1917 // Падение царского режима. Т. II. Л.—М., 1925. С. 268.
119. Блок А. А. Последние дни старого режима. С. 36; Дополнительное показание А. Д. Протопопова. С. 101; Допрос ген. М. А. Беляева. С. 240—242; Допрос князя Н. Д. Голицына. С. 268; Покровский Н. Н. Последний в Мариинском дворце. С. 218; Шаховской В. Н. «Sic transit gloria mundi». С. 201. М. А. Беляев предлагал возложить руководство МВД на главного военного прокурора генерал-лейтенанта А. С. Макаренко, но он отказался по причине возможного резонанса и явного нарушения принципа разделения властей. В соответствии с вечерним распоряжением князя Н. Д. Голицына, сославшегося на «болезнь» А. Д. Протопопова, во временное исполнение его должности вступал «его товарищ по принадлежности» (Цит. по: Блок А. А. Последние дни старого режима. С. 35). Формально Протопопов от должности не увольнялся, так как подобное решение мог принять только государь.
120. Подробнее см., например: Александров К. М. Накануне Февраля. С. 49—51, 71, 79—82. Роковые последствия имели усилия А. Д. Протопопова и М. А. Беляева по организации переподчинения ПВО от командования армиями Северного фронта — военному министру, которое состоялось с Высочайшего согласия 4—5 февраля 1917.
121. Запоздалое объявление о введении осадного положения за подписью командующего войсками ПВО было напечатано в количестве тысячи экземпляров в типографии Адмиралтейства. Однако не нашлось ни кистей, ни клея, чтобы должным образом расклеить афиши на стенах (см.: Воспоминания А. П. Балка. С. 53). Поэтому вечером в районе Адмиралтейства и Дворцовой площади чины назначенных градоначальником нарядов просто разбросали типографские объявления для всеобщего сведения, после чего прохожие затоптали их в снег.
122. Цит. по: Блок А. А. Последние дни старого режима. С. 36; Барк П. Л. Воспоминания последнего министра финансов Российской империи. 1914—1917. В 2 т. Т. 2 / Вступит. ст. и комм. С. В. Куликова. М., 2017. С. 332.
123. Шаховской В. Н. «Sic transit gloria mundi». С. 201.
124. Допрос князя Н. Д. Голицына. С. 267.
125. Отказались сопротивляться революционерам и другие высокопоставленные государственные чиновники. Так, например, предыдущий председатель Совета министров егермейстер Высочайшего двора А. Ф. Трепов «перетрусил чрезмерно» и озаботился исключительно «вопросами своей личной безопасности». 27 февраля он явился на Сергиевскую искать убежища у своего политического противника А. В. Кривошеина, на чьей квартире скрывался несколько дней (см.: Кривошеин В. А. Февральские дни в Петрограде в семнадцатом году. С. 192). Ночью 26 октября 1917 во время захвата большевиками Зимнего дворца министры Временного правительства Российской республики вели себя с гораздо бóльшим достоинством.
126. Покровский Н. Н. Последний в Мариинском дворце. С. 218.
Окончание следует