Повесть
Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 2024
— Где Элси?
— Мама, он только что был тут. — Десятилетняя Киса поправляет нахлобученный фиолетовый капор из ангоры. Как всегда, ухо торчит с одной стороны, а густая длинная челка взлохмачена с другой.
— Элси! — Шуми, в старом бежевом пальто с воротником из ламы, растерянно оглядывается по сторонам. Почему-то оборачивается незнакомый мужчина в черной кожаной куртке, едва удерживая в руках тушки ощипанных индюков. — Ва-а-а… В пакет никак нельзя было завернуть?..
— Пап!
— Куда еще он мог пойти?! Наверное, опять пошел в лавку, к этой Майсарат.
Бегут к ряду на улице Мира, где продают мужскую одежду. Кроме вещей там торгуют еще магнитофонами, утюгами, кассетами, тройниками.
— Кеша гада-а-ает! Кеша гада-а-ет! — женское эхо догоняет их и обволакивает флером соблазна.
Они оглядываются. В мужской, на несколько размеров больше куртке стоит пожилая женщина, на ее вытянутой руке сидит попугай и раскатисто орет:
— Кеша гада-а-ает!
Рядом находится бумажная коробка со скрученными в трубочку листочками, с предсказаниями, которые клювом достает Кеша. Можно заплатить и узнать будущее. Но почему-то все торопливо проходят мимо. Как будто уже знают, что их ждет. Иногда проходящие мужчины от неловкости давятся смехом при виде деловитого попугая.
В небе гудит самолет. На рынке многие замирают и всматриваются в небо. И кто-то с облегчением вздыхает:
— Это самолет-разведчик. Видите, высоко летит. Все хорошо.
Киса, понимая, что этот самолет бомбить не будет, громко и радостно запевает:
Самолет, самолет, посади меня в полет!
А в полете пусто — выросла капуста!
Шуми возвращается из толпы. Она хватает за руку дочь и направляется дальше. Под ногами Кисы и ее матери старые доски, отделяющие деревянные лавки друг от друга, скрипят и беспорядочно хлюпают в грязной луже. А если случайно наступить на один конец доски, в ответ другой конец шлепнет по воде, и брызги полетят на одежду прохожих. Иногда возникает ощущение, что ботинок зажат в тиски, и тогда без посторонней помощи не обойтись. Иной раз Кисе кажется, что доски — это клавиши на фортепиано, где вместо рук композицию исполняют случайные люди ногами. Доски расходятся, а затем снова собираются, чтобы с готовностью ринуться «исполнять» новую композицию.
— Куда спешим? Давайте под ноги смотреть! — возмущаются прохожие, которых уже обрызгали дождевой водой.
Киса смотрит на свою обувь. Что происходит? Месяц назад заштопала ботинки шилом и ниткой. Троюродный дядя научил чинить обувь, и теперь она искусно ремонтирует сама. Когда деньги закончились, люди стали расплачиваться с ним за пошив тапочек и сапог продуктами. А сейчас уже и продуктов не осталось, и поэтому клеили и зашивали самостоятельно как могли. Киса замечает потрескавшуюся кожу на ботинках. Поэтому носки мокрые.
— Смотри! Смотри! Это же Элси! Опять пришел мерить пиджаки, — смеются продавщицы, лакомясь пирожками с картошкой, завернутыми в старую, пропитанную маслом газету.
Под синей самодельной брезентовой крышей Элси, стоя у стола с одеждой, просовывает одну руку в один рукав коричневого пиджака, а затем вторую — в другой. Подпрыгивает и втягивает плечи. Внимательно вглядывается в осколок небольшого зеркала, которое держит в руках продавщица Майсарат.
— Моя дочь Киса очень хорошо помнит все, сказанное шепотом, — почему-то говорит продавщице Элси. И это действительно так. Увидев в отражении зеркала лицо довольного отца, Киса вспоминает, как Шуми шепотом разговаривала с подругой в кухне:
— Когда я впервые встретила будущего мужа… Он так улыбнулся… Ва-а-а… Он так был похож на главного актера из фильма «Приключения Буратино»!
От изумления подруга еще долго думала, не зная, как дальше поддержать разговор.
Киса прячет лицо в капор, сдерживая нахлынувший смех.
— А есть на размер больше? В плечах великоват. — Элси не сдается.
— А вы что-то хотели? А-а-а… Кукуевы… Снова вы? Узнала! Сейчас. — И женщина, улыбаясь, роется под столом в серых пакетах «БМВ» в поисках нужного размера.
— А мы стоим у продуктового… Тебя нигде нет…
— Есть размер? — Элси будто бы не замечает, как тяжело дышат Киса и Шуми.
— Папа! Уже всё, да? Ты наконец купишь себе пиджак?
— Элси? Ты слышишь нас? Ты же знаешь, что денег на пиджак нет! Зачем ты все время приходишь сюда? Мучаешь продавцов.
— Есть там размер? — Элси счастлив и внимательно смотрит в зеркало.
— Да, есть. Вот, — наконец выныривает из-под пакетов продавщица.
Элси снимает с себя пиджак и тут же надевает другой. Расправляет плечи и одергивает рукава. Любуется.
— Вот! Да! Этот как раз! Да? — ожидает он согласия или единодушия в выборе от жены и дочери.
— Что я могу сказать? — Шуми смотрит на куски синего брезента, безжалостно развеваемые ветром. Эти лоскуты напоминают ей упрямство мужа, его одержимость и навязчивую идею купить пиджак.
— Идет мне или нет?
— Папа, ты не купишь сегодня пиджак?
— Элси, посмотрим в другой раз. Скоро наступит комендантский час. Нам всем нужно срочно идти домой.
— Я не спрашивал вас о возможностях. Что за думы у всех? Мыслить все время через призму калькулятора! Я просто спросил, мне идет этот пиджак или нет? Почему вы меня не слышите? Почему додумываете те вопросы, которые я не собирался никогда задавать?
Элси снимает пиджак и кладет на лавочку. Гладит его, как будто прощаясь с живым человеком.
— Все равно эти пиджаки никто не покупает, — встревает Майсарат. — Не надо стесняться. Приходите еще. Тут мужчины и парни подходят примеряют иногда, улыбаются. Потом смеются от смущения. И их можно понять. Ну куда в этом пиджаке сейчас пойдешь? Зарплат нет, пособий и пенсий нет, ни опер, ни кинотеатров… Зачем покупать — не знают. Ну разве что для официальной встречи жениха с семьей невесты можно и купить. Получается, один раз в жизни. А если человек уже женат, куда ему надеть? Снова жениться?
— Пусть они у вас продадутся. Оставайтесь свободными. А ну вперед, — бодро говорит Элси, словно пробуждаясь от глубокого сна.
* * *
В пятницу Киса теряет фиолетовый капор. Ей кажется, что выходные никогда не закончатся. Хочется верить, что шапка переночевала на одной из школьных вешалок. С этими мыслями мчится в понедельник в школу. Вслед за ней из кухни эхом отзывается мамино утреннее громогласное, хлесткое:
— Ва-а-а! Теперь будешь жить без шапки! Раз головы у тебя нет!
А вчера Киса отпрашивалась у отца на лето в детский лагерь для школьников в Нальчике. К Шуми не подойдешь, пока с пропажей не выяснится. Элси читает книгу в обложке синего цвета — «Французские сказки», на картинке красуется серебряный петух — и в недоумении отвечает:
— А почему ты меня спрашиваешь?
Он внимательно смотрит направо, поверх книги, как будто Киса стоит именно там. Но она в противоположной стороне.
— Ну папа! Все дети должны спрашивать у родителей.
— А у тебя что, своей головы нет? — опять вопрошает он, глядя на кресло.
— Значит, отпускаешь?
— Ты себя спроси. Ты что, уже разучилась думать?
Родители такие разные! От Элси часто можно услышать:
— Шуми, не шуми!
До войны в Чечне Элси работал редактором литературного журнала «Река». Телефонная связь тогда еще функционировала. Иногда в полночь или в четыре утра ему названивал на домашний телефон один пожилой писатель, кашлял в трубку, сопел, многозначительно молчал, а потом и вовсе задыхался.
— Вы будете со мной разговаривать, или я кладу трубку?! — возмущался Элси.
— Извините, что так поздно…
— Кто это? Что-то случилось? — Элси искал в выдвижных ящичках стола очки. Поспешно раскрывал блокнот и держал наготове ручку. — Да, говорите…
— По-моему, я скоро умру, Элси…
— Да, да, слушаю. И? Дальше?.. Что?!
— Нет, правда… Не доживу до утра… — шуршал фантик на той стороне трубки. Наконец слышалось посасывание леденца и заразительно смачное постукивание зубов о конфетку. — Слышите кукушку?
Конечно же, Элси хотелось возразить и сказать, что он слышит только поедание конфеты. Но из-за почтенного возраста писателя сдерживал себя.
— Нет, не слышу, — сжимал Элси в кулаке бумагу, а затем и ручку. Закрывал глаза и про себя просил у Бога сил.
— А стоило бы, — не унимался писатель. — Кукушка нам смерть предвещает. Вы знаете? Всю неделю внук караулил, отгонял эту птицу, а она, упрямая, не сдавалась и все время прилетала обратно. Представляете?! Она — как я в молодости, когда выжидал в коридорах редакторов журналов и предлагал свои почеркушки… «Ку-ку, ку-ку!»
Писатель прислушивался, будет ли Элси возражать, услышав слово «почеркушки». Поняв, что опровергать его никто не собирается, недовольно продолжал, но уже сдавленным голосом:
— А так бы хотелось дожить до публикации…
Элси успевал прикорнуть за столом, но от неожиданности просыпался, услышав громкий голос.
— Кстати…
— Да! Что?
— Что там с моей критикой? Помните, я писал критику на роман «Глубокие корни»? Я же полностью разгромил роман, так как считаю, что у чеченского писателя, если он пишет по-чеченски, присутствие шаройского диалекта в тексте недопустимо. И вообще, не нужно писать ни на каком диалекте! Я считаю, что писать необходимо на едином литературном чеченском языке. Или пусть совсем не пишут! Ну разве я не прав, а? Я приносил две недели назад… Вы прочли? А?!
Элси считал этого чудаковатого писателя чуть ли не самым адекватным автором по сравнению с одной поэтессой, что наведывалась в редакцию каждую неделю. Интересовалась, в каком номере появится ее четверостишие.
— Я пришла посоветоваться с вами, — как-то вбежала она в редакцию к Элси. — Я тут размышляла, стоит ли мне вступать в ваш клуб читателей при библиотеке? Не подскажете ли, в чем выгода и есть ли она?
— Безусловно, есть, — спокойно ответил Элси с серьезным видом.
— Да?
— Конечно. Выгода и преимущество в том, что все участники клуба читателей могут дружно прийти на ваши похороны и почтить вашу память. Мы все не вечны. И в этом нет ничего удивительного. Уверяю вас, такое событие точно не останется незамеченным.
Действительно, клуб читателей славился тем, что мог дружно собраться и посетить как свадьбы, так и похороны участников. Но после такого диалога незнакомая поэтесса больше не появлялась. А Элси распечатал ее стихотворение, поместил под стекло и в рамку. Поэтому с утра редакция, натыкаясь на это произведение, пребывала в хорошем настроении:
Амина хватает беруши,
Она затыкает уши,
Душит голову подушкой,
На втором этаже ребенок с игрушкой.
— Григорий?! Григорий?! — звал Элси.
Визиты неадекватных писателей иногда пресекал его секретарь Григорий, практикант из университета. Он мог придумать любой предлог, чтобы надоедливые литераторы, и не только, поспешно, как по мановению палочки, покинули кабинет редактора. Благодаря Григорию Элси мог оставаться спокойным.
После полуночи ему еще названивал писатель Исаев, который напоминал о своих бесчисленных предстоящих юбилеях.
— Да сколько уже можно юбилеев, Исаев?! Два месяца назад я был на вечере по случаю вашего пятидесятилетия.
— А, не…
— Что не?..
— …то был юбилей моей работы в критике. Я отдал критике пятьдесят лет.
— Полгода назад я отправлял сотрудника осветить еще какой-то ваш юбилей.
— Это был мой сороковой юбилей в поэзии. Поэзии я отда-а-ал сорок лет.
— Я не могу понять, а какой по счету юбилей получается сейчас? Извините, я сбился со счета!
— О, этот юбилей самый важный! Мне исполняется ровно семьдесят лет. Такое большое историческое событие не должно пройти мимо нашей литературы.
За все годы работы в должности редактора литературного журнала Элси только однажды был потрясен романом одного писателя. И когда случайно встретил его в коридорах редакции, не удержался:
— Вы настолько правдивы и искренни в романе! Вы написали все как есть обо всех этих исторических событиях, без прикрас и всяких вычурных прилагательных. Без всяких излишних сентенций, которые превалируют сегодня и которыми пестрит не только наша, но и вся северокавказская литература. В конце концов писателю не нужно никого поучать или кого-то направлять, и все это приходит с опытом. И эти герои, которых вы нам показали… Они среди нас. Я просто потрясен, книга настолько смелая, что смогла пробиться через издателей к нашим читателям…
Выслушав длинную хвалебную речь, писатель был так поражен, что у Элси невольно зародилась мысль, что текст написан вовсе не самим автором. Или, может быть, он это и написал, но не вкладывал того смысла, который увидел редактор. Создалось впечатление, что писатель сейчас помчится домой к этой книге и непременно прочтет ее, чтобы убедиться в правдивости сказанного.
Если Шуми можно удивить вкусной едой, то Элси — только тишиной. Когда Шуми смотрит бразильский сериал, то блаженно восклицает:
— Вот бы этих апельсинов нам сейчас! Какие же они сочные! Интересно, эти фрукты настоящие или пластмассовые?
Когда Киса шумит дома с подружками, ее отец никогда не скажет «не орите», «не прыгайте», «не бегайте», а только:
— Не хлопайте этими дверями! Григорий?! Гри…
Шуми — бухгалтер в совхозе, но, поскольку зарплаты давно нет, директор расплачивается овсом, ячменем, пшеницей. Сотрудники сразу же продают все это закупщикам, чтобы как можно скорее получить деньги. Шуми сорок шесть лет, и она планирует проработать в совхозе всю оставшуюся жизнь, так как коллектив подарил золотые кольца двум бывшим коллегам, которые доработали до выхода на пенсию. Шуми особенно бодро стучит на деревянных счетах осенью, распределяя килограммы кормов и сена между коллегами. Иногда Элси сбивает ее со счета.
— Слушай, я только что прочитал Ахматову:
Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу…
А потом еще:
И если в дверь мою ты постучишь,
Мне кажется, я даже не услышу…
— Какая молодец Анна! Оказывается, она писала о нашем времени. Как же она прочувствовала будущее! Словно наш Кеша с рынка. Правда? Я просто потрясен. — Элси смотрит на деревянные счеты, а Шуми — ему в глаза. И Элси снова ныряет в бархатное зеленое кресло возле книжных полок.
До войны Элси, прежде чем отправиться на очередной юбилей, день рождения, свадьбу или похороны, мог заучить пару цитат, чтобы поразить гостей своими знаниями. И даже перед зеркалом некоторые цитаты проговаривал с особой интонацией:
— Да, как у нас там было? — «В Москву, в Москву!»; «Они сошлись. Волна и камень, стихи и проза, лед и пламень…» Как там у Высоцкого?
Ты уймись, уймись, тоска,
У меня в груди!
Это только присказка —
Сказка впереди.
Элси, когда стал главным редактором, отрастил усы. Шуми думала, что это ненадолго и он их сбреет, но не тут-то было. Ему показалось, что с этими усами он явно похож на Гоголя. Но каждый раз в гостях, раздавая направо и налево заученные наизусть хлесткие цитаты и довольно улыбаясь, всем напоминал только актера Уильяма Кларка Гейбла.
При виде белого здания школы в конце улицы у Кисы потеют ладони. На голове у нее — капюшон черной ветровки с незастегнутой молнией, руки в рукава не продеты. И Кисе кажется, что она похожа на супергероя с развевающимся за спиной плащом. В руках шуршит желтый пакет с книгами, тетрадями и ручками. Она давно ходит с ним на занятия. Денег на портфель нет. И ученики называют ее Желтым Пакетом.
В школе не работает столовая, но Кисина тетя печет корзиночки с белковым кремом. Более того, взбивает белки и сахар венчиком вручную. Из-за недавней войны в селе нет электричества. Когда на перемене тетя появляется с подносами, выстраивается очередь. Ученики хватают корзиночки и усаживаются — кто на стулья, кто на лужайку, кто под дерево, и с закрытыми глазами, тяжело дыша, лакомятся и друг с другом не разговаривают. Киса ест только в конце школьного коридора, стоя на цыпочках и прислонившись к стене. А перед ней выстраиваются три одноклассницы, которые тычут по очереди указательными пальцами в ее безе и слизывают белый крем. Так продолжается до тех пор, пока кремовая масса не закончится, и Киса уже сама доедает песочную корзиночку.
Страшно Кисе, что в школе может не оказаться капора. Так невыносимо она чувствовала себя три месяца назад, когда вынула из маминой дамской сумочки шоколадку «Баунти» и развернула обертку. Родители знали, что это любимая шоколадка Кисы.
— Мам, спасибо.
— Ва-а-а… Что ты наделала? Я покупала на день рождения дочери коллеги! Почему ты не спросила, не посоветовалась? — вздохнула она и посмотрела Кисе в глаза.
«Лучше, как папа, смотрела бы в сторону», — подумала девочка.
Киса схватила белую нитку, иголку и аккуратно соединила края порванной обертки. Ей показалось, что мать расстроена только из-за нее. А если попытаться исправить, то проблема решится.
— Что ты опять натворила? — опешила Шуми, завидев шов на «Баунти». Она схватила его и после череды неуклюжих попыток разорвала на части.
Киса тогда не только не съела, но и на всю жизнь возненавидела эту шоколадку. «Но ведь потом все же забылось, значит, и история с капором скоро забудется», — думала про себя Киса. Как когда-то дядя Башлам, встретив ее после трехмесячного пребывания в Шатое, где она гостила у бабушки на летних каникулах, внимательно посмотрев на племянницу, после долгого молчания произнес:
— Ты, словно блоха, затерялась в фуфайке. Где ты была?
Много лет назад Башлам разводил гусей. И родственники ездили помогать ему ощипывать птиц перед продажей. Элси, Шуми и Киса помчались в кошары на мотоцикле с люлькой. Для их родственников было странно, что семья разъезжает на мотоцикле, как будто они какие-то рокеры. Как-то все несерьезно для их восприятия. Лучше уж дождаться покупки автомобиля, чем разъезжать на мотоцикле, считали они. Но как только они добрались до этих кошар, Элси начал чихать из-за аллергии на перья. А потом за дочерью погнался гусь, и она разревелась. Шуми в это время вместе с родственниками ощипывала перья и даже успела почистить двух гусей. Первым от плача Кисы не выдержал дядя Башлам:
— Поезжайте со своей сиреной обратно домой.
И семья Кисы в космических шлемах и с чихающим Элси отправилась домой.
Несколько месяцев Киса с родителями беженствовала в поселке Горном у родственницы в квартире на втором этаже, и так как в одной комнате разместились примерно тридцать человек, то у Кисы завелись вши, и ее побрили. Однажды троюродный брат разыграл ее, выдавив тюбик зубной пасты в калошу. Киса этого не заметила и, почувствовав жижу, вскрикнула, не удержав равновесия, и покатилась вниз по лестнице. И на ее носике образовалась горбинка.
— Ты сейчас похожа на Ахматову, — блаженно улыбался тогда Элси.
Но дядя Башлам, увидев племянницу, опять долго и серьезно смотрел то на короткие волосы, только что начавшие отрастать, то на горбинку:
— Да что с тобой приключилось, Киса? Теперь ты превратилась в Агузарову!
Вот бы все плохое в жизни так же заблудилось в воображаемой фуфайке дяди! Как будто соглашаясь с внутренним монологом Кисы, с дерева срывается орех, и боль от удара по голове возвращает ее в настоящее. И она ревет, и стремглав бежит в школьный двор. Видит бегущего по асфальту одноклассника Мамеда в серых резиновых сапогах до колен, они на несколько размеров больше размера его ноги. Это сапоги его брата. Тот учится во вторую смену, и поэтому братья меняются.
— Пи-по! Пи-по! Пи-по! — кричит он, меняя направление невидимым рулем.
Асфальт после дождя пестрит огромными ямами луж. Они образовались от осколков после взрыва снаряда — их разбросало в разные стороны. Мамед со всей силы топает резиновым сапогом по воде, и два водяных веера, почти в его рост, раскрываются вокруг него. Как крылья бабочки, помогающие оттолкнуться и набрать высоту для следующего прыжка.
— Вы это видели?! Видели, как я?! Вы же точно так не сможете!
А все восхищенно:
— Еще! Можешь еще?
Киса узнает на его голове знакомый фиолетовый капор. Она отбрасывает пакет в сторону.
— Отдай! Отдай! — то плача, то смеясь, пытается догнать Мамеда и дотронуться до него.
— Посмотрите, Желтый Пакет гоняется за Мамедом!
Но Мамед будто бы не слышит. Он прыгает по лужам, словно какой-то культурист на показательных выступлениях, и теперь водяные крылья касаются Кисы. На ее белой рубашке и белых гольфах коричневые разводы. Грязные капли на лице. Ей несколько раз удается ухватиться за купол капора. Возможно, эти догонялки продолжались бы еще, но крик учительницы Зулихан Вахитовны заставляет вернуться мальчика в реальность. Она умеет запугать детей и усмирить гам в классе коронным:
— Если вам кажется, что я буду гоняться за вами, как какой-нибудь французский жандарм, то вы глубоко заблуждаетесь!
Она смотрит на запачканную и мокрую Кису, сажает ее в свою машину и отвозит домой. По дороге встречает Элси в его молочном «пирожковозе», и они разговаривают через боковые окна.
— Как день рождения отпраздновали вчера? — спрашивает Элси Зулихан Вахитовну.
— Брат купил чехол на руль, сестра — чехлы на сиденья, племянник подарил брелок для ключей машины…
— Ха-ха-ха! Я не понял… День рождения был у вас или у вашей машины? — смеется Элси.
Учительница не отвечает, но несколько раз вслух недовольно повторяет: «День рождения у вас… или у вашей машины…»
Вечером Киса плачет, показывая матери фиолетовый капор.
— Она ведет себя так, потому что с ней не разговаривают, — говорит Элси, смотря в противоположную сторону от того места, где стоит мама. И он по-прежнему держит в руках «Французские сказки».
— О чем с ней говорить? Я ее вижу каждый день. Всё в порядке. Ребенок напоен, накормлен, что еще нужно? Вот ты и разговаривай, — стоит на своем Шуми, глядя ему и дочери в глаза.
— Григорий?!
— Как ты не можешь понять, что нет никакого Григория! Как нет и твоей работы! Тебе нужно уже самому все решать в этой жизни.
— Ей нужен не я, а ты. Ты должна разговаривать, — Элси внимательно смотрит на серебряного петуха, что красующегося на картинке. Он недовольно закрывает книгу — так и не смог выбрать цитаты, которые пригодятся для дальнейших походов в гости.
Киса ничего не понимает, но приятно, что папа о ней беспокоится.
* * *
— А теперь в другую… в другую… сторону, — невнятно и еле слышно говорит Зара. Это бабушка Кисы. Мама Элси.
Она задыхается, лежа на двух подушках, под ногами тоже подушки, и даже спинка дивана устлана подушками. Подушки набиты гусиными перьями, которые когда-то привозил дядя Башлам. И поэтому между невнятными фразами бабушки Зары можно услышать чихания Элси из-за аллергии на птичий пух.
За окнами иногда слышны взрывы. Для экономии керосина в комнате не зажигают керосиновую лампу. Ждут, пока еще стемнеет. Соседи подожгли опавшие листья и сено, и, так как окно открыто, в комнате пахнет гарью. И поэтому Кисе мерещится, что бабушка лежит в окопе и огорожена воображаемыми мешками с песком. Бабушка Зара умирает. Доктор выписывает обезболивающее и снотворное, больше ей ничего не помогает.
На прошлой неделе умерла в селе одна бабушка. Кисины одноклассники бурно обсуждали эту новость. Неожиданно Киса заявила, что покойной старушке было девяносто два года. Все в тот момент смолкли от удивления, что человек может столько прожить. Наступила длинная пауза. Мамед в этом молчании активно доставал пальцами порошок из пакетика клубничного «Инвайта» и сыпал себе на язык. Порошок «Инвайт» растворяли в литре воды, для того чтобы сделать сок. Но Мамед любил есть его вот так. Долго, понемногу и с наслаждением:
— Э-э-э! Да как же она уцепилась за эту жизнь-то, а?!
И все они тогда засмеялись.
Но сейчас бабушке семьдесят восемь лет. И Кисе так хочется, чтобы бабушка еще пожила.
Элси, чихая, с братом Баширом хватают Зару за руки с двух сторон и перекладывают на другой бок.
— Нет, верните меня обратно, — вздыхает бабушка Зара. Они снова опускают ее ноги с кровати, перекладывают на прежнюю сторону, ухватив за руки. И видно, что, даже поменяв положение, ей по-прежнему неудобно.
— Говорят же, что, когда человек умирает, тело его тяжелеет, — слышит Киса шепот Шуми с тетей. И ей так грустно и даже стыдно за свой смех с одноклассниками.
Еще год назад бабушка Зара просила детей идти в кухню пить чай:
— Выключите тут свет, а то раздражает. И пусть Киса останется, чтобы мне было не так одиноко.
Как только голоса стихали, бабушка Зара нащупывала сквозь темень плечо внучки и тянула ее к себе.
— Киса?
— А?
— Киса, я никому не расскажу. Не бойся. Сколько у вас дома муки осталось?
— Много… — широко раскрывала глаза Киса и удивленно разглядывала ковер.
Так учили говорить родители. Останавливали ее всегда перед воротами дома бабушки и проводили некий инструктаж поведения у их родителей.
— На еду не накидывайся, поняла? — говорила мама. — Добавки не проси. Если предложат, отказывайся. Хорошо? Они просто так предлагают, ради приличия. Ты слышишь?
— Слышу.
— Если спросят, есть ли у нас мука, масло, рис… что угодно, говори: «Достаточно. У нас всё есть». Не надо перечислять подробно. Бабушка будет переживать, и ей станет еще хуже. Хорошо?
— Но ведь это же неправда!
— Больше тебя не возьмем.
— Поняла… Я поняла, мам.
— Веди себя за столом, как будто бы у нас всё есть. Ведь это же несложно. Поиграй немного.
Кисе тяжело притворяться. Она поражена, как это у бабушки все время на столе пребывает конфетница с разноцветными леденцами. Как же такая хрустальная посудина может просто так одиноко стоять в кухне? Если бы она очутилась у них дома, точно бы опустела.
Но однажды Киса выпаливает бабушке Заре:
— Мама сказала, чтобы я больше одной ложки сахара у вас в чай не добавляла.
— Что?
— Мама, ты еще сказала, чтобы я не набрасывалась на еду.
— Я такого не говорила, — удивляется Шуми.
— Нет, ты говорила! Ты врешь. Перед тем как зайти сюда, ты сказала это.
Снова с бабушкой Зарой в темной комнате. Она чувствует обман.
— Сколько у вас осталось муки? — гладит она руку Кисе.
— На два замеса.
Бабушка Зара разводит руки от изумления.
— А мне тут… звенели, щебетали… мешок муки… мешок муки. Шакалы! Но ты не переживай, я ничего не скажу. Мясо, рис, картошка, масло… есть у вас? Говори, я никому не скажу.
— Ничего нет, — еле слышно лепечет Киса. — Есть только какая-то невкусная кукуруза. Мы ее варим.
Бабушка Зара громко хлопает в ладоши и встает. Напевая, отправляется в кухню и беспорядочно закидывает в пакет то кулек с мукой, то пакет с рисом, несколько картофелин, болгарских перцев, масло.
Го баьккхина лам бу ала,
Цу ламанца со ю ала-а-а…[1]
А когда что-то роняет, опять начинает:
— Шакалы… Мешок муки! Мешок муки! Как врут! Киса, что ты плачешь? Я ничего не скажу. Ты можешь мне все говорить. Но мешок муки…
Бабушка вручает снохе и сыну пакет с продуктами, и на обратном пути те снова мучают Кису расспросами.
— Нет, Элси. Тут все понятно. Это наша Киса разболталась, наверное, что нет в доме продуктов.
— Я не говорила.
— Тогда не нужно ее больше оставлять одну.
— Киса, посмотри мне в глаза, — говорит мама. — Ты ничего не рассказывала?
— Ничего, — удивленно таращится Киса и силится не моргать.
А сегодня бабушка Зара задыхается и больше не может, как раньше, схватить внучку за руку и расспросить о продуктах. Теперь ее за руки хватают сыновья. И ей неприятно так же, как и Кисе тогда. Сыновья не хотят ее отпускать. Чувствуют, что торопится она куда-то. Торопится на тот свет. Элси даже раздобыл три кассеты с грустными песнями, в которых поется об одиночестве после смерти матери. Видимо, мысленно готовит себя. Но послушать их пока не может, в селе нет света.
— В другую сторону… не могу… в другую сторону, — стонет бабушка Зара. — Не могу больше.
— А-а-пчхи! Григорий?! Ой… запутался… Как же все сложно. Мам, ты скажи, в какую сторону тебя положить? — тихо спрашивает Элси.
— Я не знаю уже. А есть другие стороны?
— Может, ты посидишь, если лежать тяжело?
— Я не знаю… Ко мне во сне явилась мама. Она ждет меня. Представляете… Протянула так руки и говорит: «Падай ко мне. Я тебя удержу». Но я не могу, вы все время хватаете меня за руки. Я хочу к маме… Отпустите меня.
— А-а-апчхи! Мам, в какую сторону тебя положить?
— Как же я вас мучаю!
— Нет, ты не мучаешь. В какую сторону? Ты просто скажи.
— У меня голова кружится от этих ваших качелей.
Киса выбегает в коридор, а там опять в углу поджидает новое воспоминание. Ее тети, папины две сестры, тоже хватают ее за руки и ставят в угол, точно так Киса прижималась к стене школьного коридора, когда ела корзиночку. Они приближаются к ее лицу и шепчут:
— Папа маму бьет?
— Что? Кого? — все больше раскрывает глаза Киса, как будто силится не сомкнуть их.
— Рассказывай. Мы ничего никому не скажем. Говори.
Она жмурится и морщится.
— Говори, тебе никто ничего не сделает. Бьет?
— Он никогда не бил маму, — отвечает Киса.
— Нет?
— Конечно, нет.
— А что ты так испугалась? Вот и хорошо, что не бьет, — смеются тети и нежно обнимают ее. — Молодец, что не бьет. Да что с тобой случилось? Мы же ничего плохого не делаем. Смотри, мы хорошие. Не видно?
— Я темноты боюсь, — задыхается Киса.
— Нет… Не могу… Положите на другую сторону, — доносится в коридоре голос бабушки Зары.
И Киса выбегает к навесу. Там прорва пластмассовых бутылок, стеклянных банок, канистр с водой. Они выстроились вдоль кухни и сарая. Бабушке Заре c началом военных действий мерещится, что питьевая вода закончится, и поэтому она не дает выбрасывать пластмассовые емкости. Собирает воду про запас. Даже когда задыхается, в бреду может вспомнить про эти бутылки. Все успокаивают, что те на месте и никто не собирается их выбрасывать.
…Бабушка Зара умерла на следующий день вечером. Этот день мог бы запомниться Кисе только тем, как учительница поругала ее за невыученный урок:
— Вот смотрю я на тебя, Кукуева, и думаю… Неужели все Кукуевы такие тупые? Единственное, за что я тебя уважаю и люблю, так это за то, что тебе импонирует творчество Блока.
И всю дорогу до дома одноклассники передразнивали:
— Кто этот Блок, Желтый Пакет? Это блок кирпичей или блок сигарет?
— А Бах твой от слова ба-бах? А, Желтый Пакет? Не молчи!
Дома Киса узнаёт, что бабушки Зары больше нет. На похоронах Элси рассказывает соболезнующим, как бабушка Зара отправилась в город на телевидение, чтобы заказать музыкальную открытку для Кисы с поздравлением в день рождения. Увидев у входа охранников, она воскликнула:
— Это и есть то самое ваше… телевидéние?
На похороны Мамед пришел в тех самых серых резиновых сапогах. Киса вспоминает, как познакомилась с ним на одной свадьбе, куда приходила с бабушкой Зарой. Бабушка сидела на низком стуле, а Мамед за ней лежал на ковре. И, держась за живот, эмоционально изображал, будто бы бабушка Зара свалилась на него и он задыхается от ее тяжести. Бабушка оглядывалась, когда Киса смеялась, но Мамед тут же вскакивал и делал вид, что на самом деле ничего не происходит. Но, стоило Заре отвернуться, заново корежился и ерзал на ковре, изображая боль. И Киса снова смеялась.
На похоронах Мамед вытягивает рукава, прикрывая пальцы. И ходит таким грустным, будто бы без рук. А Киса бегает среди соболезнующих, надев на голову капюшон, и ветровка свисает с плеч, как будто это длинные волосы. Она не любит продевать руки в рукава. Это ее сковывает. Какая-то женщина ругает ее за то, что она без платка.
— Она маленькая. Оставьте ее. Киса еще ничего не понимает, — откуда-то появляется Элси с подносом, на котором пиалы стоят горкой, словно матрешки, и вежливым тоном осаживает незнакомых женщин. И Киса завороженно смотрит на эти разноцветные пиалы. Как в те дни, когда бабушка Зара расспрашивала о продуктах и она, словно под гипнозом, рассматривала узор на пестром ковре. Пока узор и пиалы не двоятся и не сливаются, словно в калейдоскопе. И Элси исчезает, слившись с разноцветными пиалами.
* * *
Шуми в трикотажном халате выбегает с мусорным ведром. На плечи в спешке накинута бирюзовая олимпийка Элси. Она тоже не любит продевать руки в рукава. У них, у Кукуевых, единственный дом в селе без высокого забора. Вернее, забор совершенно отсутствует. Началась война, и заказанные ворота так и не доехали.
— Я двадцать лет проработал главным литературным редактором и общался двадцать лет, повторюсь, с этими сумасшедшими писателями, поэтами и критиками. Ты меня слышишь? Но никто никогда не выводил меня из себя так, как вы! Чтобы завтра же немедленно привезли эти ворота! — безуспешно кричал каждый день в трубку Элси.
А потом стало совершенно не до них. Так и живут Кукуевы без ворот, как будто оголенные и незащищенные от внешнего мира. Петухи, куры, коровы, овцы, кошки, кони… Кто только не заходит во двор. А вечером традиционно Элси и Шуми усаживаются на ступеньки сарая, где стоит их старый, давно неработающий мотоцикл, и планируют будущее. Между ними всегда сидит Киса с пиалой грецких орехов.
— В огороде у нас есть арматура. Мы ее пустим на фундамент для летней веранды, — блаженно говорит Шуми и тщательно выбирает орешек. Как будто они все там, внутри, разные.
— Надо повесить канат под навесом, чтобы возобновить мои тренировки. А то целыми днями сижу за столом, пишу и читаю. Киса!
Девочка понимает и протягивает пиалу отцу.
Со стороны может показаться, что Шуми всегда такая тихая, покладистая. Но стоит к весне ласточкам начать вить гнезда, как она яростно пресекает все их попытки:
— Никому не позволю вить тут гнезда! Все лето и весну, что ли, убирать за ними под этими гнездами? Нет, и не надо никакого достатка! Обойдусь!
Женщина, которая с Кешей стоит на рынке, много раз ей говорила, чтобы не убирала эти гнезда ласточек:
— Понимаешь, с гнездами приходит в дом достаток. А ты, получается, этот достаток метлой выметаешь.
— Не нужен мне такой достаток! Пусть только попробуют свить мне тут гнезда! У меня всегда будут царить чистота и порядок!
Марево тумана обволокло дом Кукуевых. Моросит. Шуми в калошах, но они такие скользкие, и она будто бы на коньках. За спиной она слышит мужской тембр голоса, но слов никак не разобрать. Шуми думает, что лучше выбросить мусор и на обратном пути взглянуть, что происходит. Поворачивается и видит военного, лет восемнадцати, который прижимается к их кирпичному дому. На нем валенки выше колен, и видно, что не его размера. Руки и лицо измазаны копотью. Одет он в одежду хаки и в руках держит огромный автомат. Он не смотрит на Шуми, а глядит прямо перед собой и что-то тихо и невнятно повторяет, иногда протирает глаза. Шуми делает вид, что ничего не видит, быстро идет домой. Добравшись до дома, она, задыхаясь, рассказывает об увиденном Элси. А тот поспешно снимает с нее бирюзовую олимпийку и неправильно продевает руки в рукава, так что молния оказывается за спиной.
— Ты никуда не пойдешь. Ты слышишь меня?
— Где он стоял? — Элси снимает с себя олимпийку и надевает ее уже правильно.
— Это ловушка! Я чувствую, ловушка!
— Где он стоял?
— Ради Кисы, прошу и умоляю, не иди туда. Я наврала, слышишь? Там никого нет. — Шуми жмется к стене, как тот солдат, но ноги не слушаются, и она садится на пол.
Шуми терзает себя, что проговорилась об этом военном. Ей кажется, что эти несколько минут, пока отсутствует Элси, длятся неимоверно долго. Мерещится, что мужа расстреливают, но ведь выстрелов пока еще не слышно. Кажется, что там кричат друг на друга или дерутся. Ей чудится, что Элси вышел, и его с лесополосы хватают другие военные. От охватившей паники она ставит на печку сковородку и жарит семечки. Но и это никак не успокаивает. Она случайно опрокидывает сковородку на пол. Плачет.
— Мама, что случилось? Почему ты выбросила семечки? — вскрикивает Киса.
— Тебя волнуют только семечки?
Шуми снимает с себя гофрированный платок, держит его концы перед собой. Начинает крутить их то в одну сторону, то в другую. И ветер теребит ее пшеничные кудри. Она закрывает глаза, но продолжает крутить. Движения ускоряются.
— Мам, что с тобой? Это из-за того, что я про семечки спросила?
Шуми не выдерживает и выбегает в коридор, а навстречу — Элси. Он хватает Кисин желтый пакет, вынимает оттуда школьные учебники. Вместо них закидывает в пакет последние три лаваша из хлебницы и две литровые банки с соленьями, что хранились под кроватью.
— Что происходит? Скажи!
В ответ Элси выбегает из дома. Шуми собирает семечки веником. Муж заходит в зал, устраивается в бархатном зеленом кресле и читает уже «Немецкие народные сказки».
— Что происходит? Ты можешь мне объяснить?
— Григорий?! А что… Что-то случилось? — подбирает слова Элси.
— Наши лаваши… Куда ты их дел?
— Отдал этому солдату.
— Как? Но… Что случилось… Почему? Он что, угрожал тебе?
— Брось! Ты же видела его, как бы он угрожал мне? Я спросил, что случилось и почему он стоит у нашего дома. А в ответ он смотрел куда-то вдаль и повторял как заговоренный: «Старшой сказал, не пустит обратно… Старшой не пустит… Старшой сказал… если я без лаваша приду…» Это все, что он повторял. Я понял, что он, видимо, просит лаваш. Мне стало его жалко.
— Так ты мог отдать! А нас тебе не жалко?
— Ты сама испугалась его и забежала в дом.
— Да потому что у него был автомат! И мне было страшно.
— Получается, что у меня нет никаких чувств?
— Ва-а-а…
— Он стеснялся, наверное, заходить в дома и просить. Ты только представь! — отвечает Элси и продолжает читать «Немецкие народные сказки».
Этот же солдат приходит на второй день, и даже на третий. Элси отдает ему банки с соленьями, так как лепешек уже нет. На четвертый день он просит солдата больше не приходить:
— Пойми, нам самим есть нечего. Ты знаешь… Заходи в другие дома, я думаю, они дадут.
Больше этот солдат их не навещал, и они его не видели.
Но пришли другие военные, провели зачистку в их доме и проверили паспорта. После проверки книг Элси, дома, подвала и крыши один из военных, стоя у ворот, сказал:
— Мы видели у вас банки с компотом. Можно мы у вас возьмем пять банок?
Элси отвечает не сразу. Он смотрит на Кису, а потом на Шуми.
— Да… Конечно, можно.
Жена и дочь взирают на Элси как на врага.
— Берите, — спокойно говорит Элси и идет за трехлитровыми банками. Они грузят банки в танк и уезжают.
— Видишь, Киса, это добрые солдаты. Добрые ведут себя, как они и как тот военный, что стоял за нашим домом. Они спрашивают. Добрые всегда спрашивают: «Есть ли у вас? А можно ли у вас взять…» Это очень хорошо.
Так Киса учится разделять военных на добрых и злых. Она вообще всех людей научилась разделять на добрых и злых.
Кисе кажется, что ее отец какой-то супергерой, с которым ничего плохого никогда не случится, и он никогда не умрет. Это у других отцы умирают. Как будто бы Элси в невидимом пуленепробиваемом бронежилете.
— Нашел! Нашел! — кричит федерал с их чердака и сбрасывает большой моток каната. — Нашел!
По деревянной лестнице спускается солдат.
— Парашютист! — утвердительно добавляет другой военный.
— Десант! Да? — кричит третий на Элси громко, кажется, что пытается напугать. Остальные военные смотрят на папу.
— А ну вперед! Вперед! Там, на месте, разберемся! — толкают они Элси. Они накручивают на кулаки его свитер. А Элси, опустив голову, следует за ними. Его карие глаза будто уже не карие, они обесцветились, и лицо невзрачное. Только сейчас Киса замечает, что виски у отца поседевшие, а волосы по-прежнему черные, волнистые и красивые. И да, он больше не искрометный Уильям Кларк Гейбл с усами, так как давно их сбрил.
Киса смотрит на мать, та спокойно наблюдает.
«Григорий?! Григорий?!» — хочется крикнуть Кисе. А что еще можно в таких случаях кричать, кроме как звать Григория, секретаря-стажера, который решал все проблемы папы? Почему мама не кричит и не старается выхватить папу? Как же так получается, что ничего нельзя изменить?
Она вспоминает покойную бабушку Зару, ее рассказ о молитве на арабском языке, которую прочла женщина семь раз, пока самолет падал вниз. И случилось чудо: самолет снова поднялся вверх, и люди благополучно приземлились. Отец, услышав эту историю, громко тогда рассмеялся. Сказал, что это полная брехня. Женщина не успела бы даже высунуть нос в этой панике, а тем более стать посередине салона, раскрыв ладони. Но у Кисы не остается больше выбора. Это все, что она помнит. Это все, что она может сделать. Она быстро читает эту молитву. Закрывает и открывает глаза. Иногда что-то читает про себя, что-то вслух. Язык заплетается, слова путаются.
«Интересно, если запуталась и что-то неправильно прочла, это засчитывается? Почему ничего не происходит? Получается, что это неправда? И папа был прав?» — размышляет про себя Киса.
Открывает глаза. Отца ведут к танку.
— Залезай! — кричит главный.
Жмурится. И снова открывает глаза. Дедушка Пхари.
— Дедушка? — удивляется она уже вслух.
— Не уводить его, — задыхается от быстрого бега и пытается отдышаться Пхари. Русский язык знает плохо. Он без трости. Пхари никогда не мог ходить без трости, но тут, видимо, очень спешил. — Пожалуйста, не уводить… Не уводить… Он… он… мой самый любимый сын. Самый любимый сын. Не уводить…
Потом голос дедушки куда-то исчезает, будто бы Киса смотрит фильм. А при просмотре кто-то специально уменьшает звук. И что там дальше — не разобрать. Киса сильно жмурится и снова открывает глаза. Непонятно. Она не хочет видеть все это, но продолжает игру в прятки, а может, все это ей только снится? Опять открывает глаза и видит, что рот у дедушки двигается, — он все еще говорит, просто звук отсутствует. Но постепенно движение прекращается. Дедушка начинает плакать. Элси продолжает стоять с опущенной головой. Он бледный, потерянный и серый. Будто бы сдался. Будто бы высасывают из него все силы. Элси всю жизнь боялся высоты, а тут вдруг неожиданно узнаёт, что он парашютист или десантник. Да он никогда и на самолете-то не летал из-за страха неба, только поезд или автобус.
Скулы Пхари такие острые и выпуклые, потому что им всем тут нечего есть. С другой стороны, может, и хорошо, что нет еды. Вот Киса свои вещи до сих пор носит с первого класса, а если бы выросла или поправилась, то осталась бы вообще без одежды.
После фразы дедушки «Самый любимый сын… Не уводить» все молчат. Киса сбивается со счета, и не понимает, успела ли она прочесть семь раз ту молитву. Самый главный военный тоже стоит с опущенной головой. И все понимают, что окончательное решение теперь за ним.
— Отпустите его… — тихо говорит самый главный военный.
Но солдаты почему-то продолжают стоять, накрутив на кулаки свитер Элси. Непонятно, то ли они не расслышали, то ли удивились приказу.
— Да отпустите! Отпустите его! — громко и отчетливо командует военный.
И Элси отпускают. Пять пучков от сжатого в кулаки черного свитера постепенно распускаются волнами, словно розы, и расправляются, сглаживаясь и превращая эти места в красивые скомканные гармошки. И теперь на месте роз видны бугорки. Вязка растягивается в разные стороны, и остаются дырочки. Но эти распускающиеся «бутоны роз»… Они так прекрасны!
— Уезжаем! — кричит военный. Слышится лай собак, рев мотора. Они садятся в танки, и их силуэты исчезают в глубине улицы. Как будто ничего и не случилось.
Элси с опущенной головой, дедушка, Шуми, Киса — все долго стоят и боятся пошевелиться. Всем почему-то кажется, что военные могут вернуться и сказать, что передумали.
— Ну всё, пойдемте обедать, — говорит довольная Шуми.
Киса подбегает к отцу и обнимает его.
— Пап, тебя отпустили, пап…
— Да…
— Это были добрые солдаты, да, пап?
— Да.
— Представь, ты теперь свободный. Пап, представь, это же чудо!
— Да. Пойдемте в дом обедать, — говорит он растерянно.
С тех пор дедушку прозвали в селе международным дипломатом.
— А почему тебя забрать хотели? — спрашивает Пхари.
— Из-за этого мотка каната, — говорит Элси.
— А зачем тебе столько каната? — не унимается дедушка.
— Думал, пригодится в хозяйстве. Просто решил запастись.
— Что еще за хозяйство такое? Птиц разводить на канате — или лошади будут в скакалки соревноваться? Я сейчас этот канат керосином оболью и сожгу… К чертовой… — ругается дедушка.
— Папа, хорошо, что они тебя не забрали, правда? — не унимается Киса.
В ту ночь, перед тем как заснуть, она понимает — отец не такой уж крутой и всемогущий, как ей все это время казалось. Такой же отец, как и у одноклассников. Такой же уязвимый и беззащитный. Хоть все случившееся сегодня и было чудом, но оно показало, что отец такой же обычный человек. А Элси в тот день долго не мог уснуть. Он ворочался, смеялся, вспоминая, как на летучке с коллегами обсуждали прозу и поэзию, что необходимо в ближайшем времени опубликовать.
— Если у вас есть какие-либо вопросы, можете задавать, — засобирался Элси, поправляя папку с рукописями.
— У меня есть вопрос, — уверенно сказал коллега.
— Да, спрашивайте.
— А что спрашивать?
* * *
— А куда все ушли? — шестилетний Элси откидывает одеяло.
— Как куда? На кошары, к дяде Хусейну. — Тетя Джовжан лихо опрокидывает ведро очищенной картошки в кастрюлю с водой. Раздается грозный и прерывистый грохот, как будто кто-то тарабанит кулаками в дверь. Телята через раму без стекол смотрят из сарая в кухню и мычат.
— Теть, почему они меня не взяли? Где мама? — Элси с закрытыми глазами нащупывает под подушкой оранжевую пластмассовую игрушку. Это рыбка на колесиках.
— Ты спал. Да ты можешь быстро очутиться там… Если захочешь. Я только что накормила вас, что вам еще надо? — машет рукой телятам.
— А как? Я не знаю, где они живут, — в отражении зеркала Элси видит, что его каштановые волосы торчат в разные стороны. Поспешно ладонью гладит от макушки головы к затылку, и они послушно укладываются.
— Мимо нашего огорода протекает речка. Она ведет прямо к дому Хусейна. Тебе нужно просто сесть в таз.
— Таз? — изумляется мальчик и трет глаза руками.
— Конечно, в таз. Я позвоню в кошару, чтобы тебя встретили. — Тетя бросает куски сушеного мяса в кипящую воду. Брызги разлетаются по занавеске.
— Как? По-настоящему? Но как я один поплыву? —Элси смотрит на фотографию в рамке, на которой серьезные незнакомцы в тюбетейках сидят на стульях ровно в ряд с его дедушкой и прикрывают колени ладонями.
— Сколько вопросов задают эти городские дети! — Джовжан выбегает во двор и кого-то ищет.
Элси у крыльца неправильно надевает сандалии и топает вслед за тетей. Возле кустов малины видит девочку.
— Шуми, тут племянник испугался…
— Не испугался я, — старательно трется подошвой обуви о землю и прикрывает глаза игрушкой Элси. Пуговицы на его клетчатой синей рубашке аккуратно застегнуты, и рукава тоже.
— Замолчи. Он испугался на тазике плыть до кошар, представляешь?
В ответ девочка изображает рожки на голове Элси.
С улицы раздаются сигналы грузовика.
— Элси, лучше выйди на улицу и проверь, что продают.
Мальчик выбегает и кричит водителю грузовика:
— Дядя, а что вы продаете?
— Я? Ничего не продаю.
— Тогда почему вы пипикаете на всю улицу?
— Просто так. Потому что у меня настроение хорошее. Поэтому езжу и сигналю. «Пи-пи-и-ип! Пи-пи-и-ип!»
И странный человек вместе с грузовиком исчезает в клубе дыма. Тетушка Джовжан, услышав короткий рассказ племянника, конечно же, не верит.
— Ой, сказочник! Тебе бы сказки сочинять. Смотри что придумал! Наверное, и грузовика испугался. — А потом улыбается и смотрит на девочку: — Иди сюда, бесстрашная. Они привезут тебя на машине через полчаса. Хорошо?
Шуми, довольная, садится в тазик.
— Не испугался я, — снова повторяет Элси.
— Ну хорошо, по-твоему, я струсила? Как ты похож на мою сестру! Что бы мы дома ни обсуждали на кухне, она из самой дальней комнаты начинает громко комментировать! Вот до всего есть дело! «Аба-ба-ба-ба! Аба-ба-ба-ба!» А мы: «Азман, дай и нам немного подержать этот микрофон. Не всегда же он должен тебе доставаться».
Джовжан усаживает племянника к девочке в глубокий алюминиевый таз. И спускает его по речке. Течение подхватывает их и уносит вниз к кошаре, вдоль отлогого холма. Хусейн живет в низине.
— Телят, тазика, еды испугался! Прикрывает нос, морщится, хмурится! Зачем тогда приезжать? Что дома не сидится!
У крыльца она переставляет уже высохшие самодельные кирпичи в деревянных формочках, слепленные из глины, воды и соломы. Нужно пристроить еще одну комнату, а то в доме тесно. Джовжан проверяет огонь под кастрюлей. Вставив в шток крана газовой плиты монетку, убавляет газ. Пластмассовую ручку сломал вчера Элси. Она хрустнула и разломилась пополам, как только он дотронулся, хотел уменьшить огонь под чайником.
— Семь лет, не шесть, а ровно семь, со времен Казахстана эта ручка была в сохранности. Эта плита пережила переезд на поезде, но все равно осталась цела. Представляешь? Но! Но! Стоило тебе приехать и всего лишь дотронуться! — выхватила она два куска пластмассы у Элси и выбросила в мусорное ведро.
А сейчас она метет крошки, посыпавшиеся со стены. Недавно гостил другой племянник, который зачем-то лакомился глиной. Он облизывал пальчик и тайком проделал дырочки под кроватью. А когда Джовжан заметила, то, вместо того чтобы поругать, посыпала впадины черным и красным перцем. С тех пор тот племянник боится стен. Даже если ему показывают глину, визжит и прикрывает рот руками. Нужно уже замазать прорехи, но из-за стройки у нее не хватает на это времени.
Джовжан звонит Хусейну:
— Да-да, только что отправила их в тазике к тебе. Элси испугался, не хотел плыть один по реке, представляешь? Упросила соседа дочку. Ну и что, что мы только продукты в тазике отправляли до сих пор. Кому я объясняю? Да что с ними может случиться! Все дети катаются и живут так. Ничего такого! Не умерли. Да, прям крокодил на него набросится! Пусть учится жизни! — кладет трубку и подходит к окну.
Тазик медленно плывет вдоль пологих склонов. Вдоль реки фиолетовые цветочки чабреца теребит ветер. За сухоцветами шумно стрекочут цикады. Элси вспомнил, что видел уже эту Шуми, как только приехал в село. Он гулял один — и вдруг дорогу перегородила девочка с короткой стрижкой и босыми ногами. В руках она держала пачку чая и прозрачный кулек с рафинадом. Возвращалась из сельского магазина. Шуми схватила с дороги камешек и нацелилась на Элси.
— Это моя улица! А ты приезжий. Быстро освободи нашу улицу!
После этих слов она стала бросать камешки в Элси, но все они летели почему-то мимо него. Или она нарочно хотела всего лишь его попугать.
И теперь эта девочка оказалась рядом с ним. Элси сидит к ней спиной, одной рукой вцепившись в край посудины, а в другой держит игрушку. Иногда оборачивается, когда та что-то тараторит.
— У меня есть одна подруга. Я рассказала ей четыре секрета, а она мне — три секрета. Другие одноклассники тайнами не делятся, поэтому я с ними не дружу. — Шуми приглаживает сбившуюся пшеничную прядь.
— А моя рыбка оранжевая самая быстрая. Будь у нее внутри мотор, запросто перегнала бы любого, — хвастается он.
— Ну и зачем эта пластмасса нужна? Зажечь спичку снизу — и всё, рыбки больше нет, — пытается дотянуться до воды девочка.
— У тебя передние зубы как у кролика, — говорит Элси.
— Зато я не боюсь, как ты, — отвечает Шуми и смачно плюет сквозь два передних зуба. — Смотри, как далеко могу плюнуть. А ты можешь?
Элси замолкает, только обнимает оранжевую игрушку.
— Кажется, будет дождь. Посмотри, какие тучи! Представь, мы сейчас утонем, — пугает она и начинает раскачивать таз. — Ву-у-у, страшно?
— Перестань, — сжимает он игрушку. —Зачем ты это делаешь?
— Потому что я так хочу! Это наше село. Зачем приехал сюда? — подпрыгивает она.
Элси не понимает: «И почему тетя Джовжан так ею восхищается? Ничего в ней такого нет. Глаза зеленые, но сонные, и выглядят так, будто не спала несколько дней. Вот-вот уснет. Подумаешь, не испугалась на тазике плыть». Рассуждает и задремывает.
…Раздается звонок.
— Я же говорила, что все будет хорошо. — Джовжан достает шумовкой картошку и мясо из кастрюли. — А ты перепугался. Тепличного ребенка вырастил наш брат Пхари. Всего боится. Пусть приезжают скорее, а то ужин остынет.
* * *
— Пап! — Вместо отца на Кису обворачивается какой-то лысый мужчина, в руках он держит два огромных арбуза.
— Элси! — смотрит по сторонам Шуми.
— Мам, он, наверное, опять пошел в ту самую лавку, к этой Майсарат.
— Да пусть идет. Но почему всегда надо идти туда, не предупредив нас? Что за привычка такая все время исчезать! Так тяжело ему сказать об этом.
— Мам, а пломбир?
— Какой пломбир?
— Вы обещали с папой пломбир купить.
— Ва-а-а… Да подожди, папу твоего сначала найдем.
И снова брезентовая крыша Майсарат, лоскутки которой колышет ветер. Теперь она никак не может уберечь от осадков. Продавщица держит в руках огромный зонтик, а пиджаки накрыты прозрачной клеенкой, она прижата кирпичами.
— Родственник обещал подойти отремонтировать крышу. Все никак не подойдет, — говорит продавщица.
— А где мой муж?
— А, Кукуевы? А, Элси? Я ему сказала, что привезли новые пиджаки. Через одиннадцать столов нужно идти наверх. Он пошел туда, — отвечает Майсарат.
Зеркало, в которое смотрится Элси в новом пиджаке, уже целое. Прямоугольной формы, в высоту один метр. На мужчине синий пиджак, а на локтях обманки заплаток.
— Вот, вот! Именно такой пиджак я и искал! — Элси вглядывается в счастливое отражение. — Шуми, ну как?
— Но ты же не…
— Мой размер? Посмотри, как в плечах?!
— И куда ты собираешься в нем идти?
— Просто буду идти! Просто надену и буду идти! Это уже запрещено? Буду дома ходить! В огороде! По селу! Да мало ли где можно ходить в этом пиджаке? У пиджаков что, тоже объявлен комендантский час? И им запрещено бывать где-то?
Киса громко смеется.
— Мне же идет пиджак?
— Вам очень идет этот пиджак, — поддерживает продавщица. — Я только вчера привезла эти пиджаки из Ингушетии. Хотя родственники отговаривали, мол, прогорю. Никто не купит ни пиджаки, ни костюмы мужские. Это просто моя мечта. Хочу видеть наших мужчин в галстуках и пиджаках. А что? Было же время. Ходили так. Хватит уже эти спортивки! Эти трико! Война закончилась! Хочу видеть интеллигентных и образованных мужчин вокруг.
— Вы очень оптимистичны, — грустно говорит Шуми.
— А такой и надо быть! Вам очень идет пиджак. Берите!
Шуми смотрит на Элси. А тот, немного погрустнев, снимает пиджак и бережно кладет обратно. Как он это делает всегда. В автобусе, по дороге домой, Элси очень счастлив и, задыхаясь, рассказывает, какие пиджаки ему довелось примерить. Ведь сейчас появился еще один стол, где продают пиджаки. Теперь у него два стола.
— Вчера я прочитал такую замечательную рукопись, Шуми, одного какого-то молодого писателя. Это же надо… Это же надо повстречать стольких придурков на своем пути, чтобы написать такой замечательный роман, — говорит Элси, нагнувшись к нижнему краю брюк и отряхивая высохшие капли грязи с ткани.
* * *
— И куда все? — плотнее натягивает на голову оранжевую шапку-петушок тридцатишестилетний Элси. Еще чуть-чуть — и шерстяные нити под натиском давления разойдутся.
Одна тысяча девятьсот девяносто пятый год. Села Надтеречное и Наурское разделяет река Терек. Моросит. Многолюдный берег у парома. Вдоль отмели снуют мужчины в бирюзовых и фиолетовых олимпийках, в кожаных черных куртках, с желтыми пакетами и сумками. Сонм женщин в коричневых кожаных пиджаках с пышными плечами и рукавами «летучая мышь» старается угомонить юрких детей. Повсюду грязь из-за растаявшего снега. Кто-то падает в скользкую слякоть, потому что толкаются. А тут только две железные лодки, которые переправляют людей с одного берега на другой, и один грузовой паром.
Элси, увязая в грязи, чавкая подошвами, подбегает, дергает какого-то мужчину за уши и смеется. А потом осознаёт, что обознался. Перепутал с однокурсником. Но незнакомец все равно отводит его в сторону — драться. Их разнимают.
— Вас чересчур много. Пусть лодку покинут три человека, — верещит паромщик. Женщины возмущенно слезают с лодки, обнимая желтые пакеты.
Рядом мальчик хнычет, прощаясь, видимо, с отцом:
— Я приеду и заберу вас. Ты теперь главный, хорошо?
В ответ сын отрицательно машет руками. И сказать ничего не может.
— Вы сейчас на этой лодке, а мы на второй. Шутил насчет старшего. Эта лодка для женщин и детей, а потом будет и для мужчин.
Ребенок дергает его за рукава и карманы куртки и наконец громко произносит:
— Врешь!
Двое волочат пианино в лодку. Все возмущаются.
— Унесите это! Давайте спасать людей, людей!
Инструмент перегружают на грузовой паром, где мешки с мукой. Паромщик с интересом беспорядочно ударяет по клавишам. Постукивает указательным пальцем и исполняет мелодию из турецкого сериала «Королек — птичка певчая».
«Пам-пам, па-па-пам па-па-пам, па-па-пам па-па-пам, па-па-па-па-па-пам!»
— Успокойтесь! Война же! Как дети! — рявкает кто-то.
Элси платит лодочнику за переправу. Шуми успевает открыть черный кошелек, мелькают фотографии мужа, ее самой и дочери, вырезанные небрежно тупыми ножницами из семейных альбомов.
— Если что-то случится, нас опознают по фотографиям в кошельке, — сиплым, но уверенным голосом Шуми объясняет Кисе. Поправляет на ней фиолетовый капор. Киса в отцовской бирюзовой олимпийке, так как бордовое пальто, с первого класса, уже мало.
В кошельке ровно сто двадцать тысяч рублей.
— На эти деньги можно купить два мешка муки, — продолжает Шуми, укладывая под черный шарф спавшую пшеничную прядь. — Я не перенесу, если начну седеть. Я совершенно не боюсь старости, но вот седых волос, мне кажется, очень сильно боюсь. Где я куплю краску?
Вместо пианино в лодку ставят ящик с бутылками. Настолько тяжелый, что судно опускается вниз. Еще чуть-чуть — и все пойдут ко дну.
— Я не собираюсь умирать с этими ящиками алкоголя! Еще не хватало, чтобы я отправилась в ад! — встает в лодке и закрывает кошелек Шуми.
Поверхность реки обволакивает густое белое марево, а вдоль с берега видно, что туман уже рассеивается.
— Папа, мы попадем в ад? — спрашивает Киса.
— Нет, конечно. Мы… попадем в воду. И научимся разговаривать, как рыбы: «Буль-буль! Буль-буль!» И ее очки, — указывает он на незнакомку, — будет носить рыбка. Представляешь, как ей повезет? Такой стильной будет, во всем морском подводном царстве не сыщешь.
Элси, улыбаясь, сдергивает с незнакомки очки и деловито водружает их на себя.
— Как не стыдно пить спиртное во время войны! — не унимается Шуми.
— Замолчите, — не выдерживает паромщик. — Человек заплатил, как и вы. Вас это не касается!
— Что вы молчите? — не может стерпеть Шуми. Как будто ей на сегодня разборок не хватило.
— Было бы лучше, если бы оставили пианино. Буль-буль! Буль-буль! — подтрунивает Элси.
Над лодкой газовая труба, по которой какой-то подросток перемещается, как канатоходец в цирке. Держится за тонкие провода, натянутые на уровне его плеч.
— Эй, ты что творишь?!
— А это… бесплатно? — спрашивает Шуми, указывая на подростка. — Или по той же цене?
— Бесплатно, но если упадет, то… отправится прямо в «Звездный городок», — не умолкает паромщик.
— Папа, а что такое «Звездный городок»?
— Так, люди уже падали с этой трубы? — подправляет воротник из ламы своего бежевого пальто Шуми.
— Конечно, падали, и много раз. Некоторых снесло течением, и они пропали бесследно. Кто их остановит? Никто ж не слушается, — работает веслами паромщик.
— Буль-буль! — перебивает Элси и вытягивает губы трубочкой, изображая рыбку. На нем бежевый тренч, черный тонкий свитер, руки дрожат от холода. Поэтому он рукавами свитера прикрывает пальцы.
— В мой дом попал снаряд… А потом… Мне удалось забрать документы и деньги. А потом… Я даже не знаю, ждут ли меня там родные. Так неудобно туда ехать. Я же всю жизнь жила в отдельной комнате. Я не вынесу, если буду спать с несколькими людьми в одной комнате. И сколько же я должна там пробыть? Но идти больше некуда, потому что… А потом… — Незнакомка отнимает свои очки.
Элси, видя испуг дочери, вновь корчит из себя рыбу. На другом берегу раздается автоматная очередь.
— Будет лодка! — доносится с другого края суши.
Судно кренится.
Шуми как закричит:
— Мы тонем!
Элси дергает за купол фиолетовый капор Кисы.
— Видишь тетю Джовжан?
— Не вижу, — врет она, закрывает глаза и кутается в великоватую бирюзовую олимпийку.
— Вы с мамой будете жить у нее.
— Нет!
— Я приеду потом за вами…
— Нет! — перебивает снова Киса. — Я ничего не хочу видеть. С этих пор я слепая! Вот так!
— Киса, купи себе сласти, а остальное маме отдай, — протягивает деньги Элси.
Джовжан с причала им так улыбается, будто позирует для рекламы зубной пасты.
— Папа, ты сейчас шутишь? Это прикол такой, да? Скажи… — жмурится Киса, будто в лицо светит солнце.
— Понимаешь, я не могу…
— Что не можешь?
— Дом оставляет только трус. И поэтому я остаюсь. Тем более наш дом еще не огорожен.
— Значит, мы с мамой тру`сы? — открывает она глаза.
— Нет… Это все сложно. Но дом…
— Да пошел этот дом! — задыхается Киса и скрещивает руки перед собой.
— Как ты разговариваешь с отцом?! — не выдерживает паромщик.
— Папа, а я?! — не слышит замечания дочь. — Я не знаю эту тетю Джов… Джовжан какая-то! Да, она вас познакомила в детстве с мамой, и вы катались на лодке… на тазике. Эту историю я слышала много раз. Но я видела ее всего три раза! Она никогда не приносила мне сластей, а двоюродным и троюродным братьям — жвачки!
— Я не могу оставить дом. Пока я буду там, с ним ничего не случится. — Элси опять изображает рыбу.
Киса исступленно бьет его по лицу и старается ухватить за губы, но ничего не получается.
— Дура эта твоя рыба, — хнычет она. — Такая тупая, такая дурацкая рыба.
Дочь размашисто дергает черный свитер отца и ненароком задевает очки той самой женщины. Буль! И никаких очков. Только легкой белесой рябью покрывается Терек.
— Теперь эта рыбка будет плавать в Тереке в модных очках, — не может сдержать радость Шуми.
Лодка доплывает. Навстречу бегут люди, плачут и обнимаются. Элси сует купюры в кошелек жены. Здоровается и прощается с Джовжан. Она ошеломлена и не может поверить, что все серьезно. Шуми с полуоткрытым ртом… и кошельком. Только они успевают осмыслить, что произошло, как новые поступки Элси приводят их в полное недоумение. Он бросается к газовой трубе, цепляясь, карабкается наверх. Потом оглядывается назад и смотрит на тетю Джовжан, подбородок его дрожит. Тот самый страх из детства, что преследовал его всю жизнь. Этот алюминиевый таз и «Элси испугался», что не оставляли его в покое даже в кошмарных снах.
— Ну зачем? — вздыхает Шуми и закрывает глаза, а кошелек падает в грязь. — Когда он повзрослеет? Это просто безумие!
Элси осторожно передвигается по трубе, цепляясь за две тонкие проволоки. Несколько раз чуть не соскальзывает, потеряв равновесие. Люди с лодок кричат ему. Идет снег. Тетя Джовжан и Шуми смотрят, пока Элси не растворяется в тумане. Пока его оранжевая шапка-петушок не скрывается в молочной дымке. Киса думает о многом одновременно. Она беспокоится о пенке для бритья, которая сегодня закончилась у отца. Стоя у умывальника, он пытался выдавить остатки. Магазины ведь не работают, и как он теперь будет жить без пены для бритья? Если не побриться, то отрастет борода. И его, возможно, заберут снова, перепутав с военным. Бритвенная машинка не работает — нет электричества из-за войны. Утром Элси помчался к отцу за бритвенным ножом. Пхари всю жизнь бреется только бритвенным ножом. А Элси никогда даже не пробовал. Он попытался, но так и не сумел — порезал себе подбородок в нескольких местах. И Киса запомнит этот подбородок с этими следами утренних ранок, когда он смешно изображал рыбу.
За день до отъезда к Джовжан семья Элси заночевала в подвале среди солений и банок с вареньем. При взрывах банки на деревянных полках беспорядочно постукивали друг о друга. Но Элси никогда не спускался в подвал. Он сторожил недалеко у лестницы, внимательно прислушиваясь к звукам.
— Почему ты не заходишь в подвал? Спускайся, — звала Шуми. — Почему я должна нервничать и переживать за тебя? Когда же это все закончится?
— Григорий?! Вай… Не могу. Если попадет бомба, я смогу откопать вас, спасти, — отвечал Элси. — Нужно, чтобы кто-то был тут. Слышишь? Поэтому я не могу с вами туда спуститься. И поэтому я всегда тут стою. Всё ради вас.
Киса в капоре жмурилась и воображала, как летает по странам на самолетах, пробует вкусные блюда и разноцветные соки из полосатых трубочек, примеряет яркую одежду в магазинах, скупает кукол, разглядывает светофоры и ночные уличные фонари. Ей так хотелось представлять, что это все… не конец.
— Пап?
— Что? — говорит Элси и будто бы отстреливается ногой при помощи случайных камней и палок, что встречаются на пути. Кажется, он вошел в азарт. — Говори.
— Я слушала в магнитофоне у тети песни африканки на немецком языке. Представляешь? Это же невозможно. Они же поют только на английском. Разве нет?
— Ты не представляешь, сколько всего интересного и удивительного ждет тебя в этом мире, Киса. Наше село — это еще не весь мир! — разглядывает утреннее небо Элси, возвращаясь с дочерью из подвала.
Все это было вчера. А сегодня они, уже без отца, доезжают до тети Джовжан, где их встречает ее муж, он сидит за столом и макает галушки в чесночный соус. Это чеченское традиционное блюдо жижиг-галнаш. Он чавкает и улыбается. Элси прозвал его почему-то Талантливым Балаболом, но тот еще не ведает об этом.
— Ну расскажи дяде, — шмыгает он и зевает. — Кого ты любишь больше? Папу или маму? А?
— Обо-о-их, — вполголоса тянет Киса.
— Неправильно, — дядя откусывает куриную ножку и так сильно трясет ногой, что одна из его домашних тапочек отлетает на несколько метров вперед. — А надо назвать одного. Так не считается. Везде существуют правила. И мои правила таковы. Кого?
— Обоих, — растерянно говорит Киса и снимает фиолетовый капор.
— Нет, нет. Так не годится. — Талантливый Балабол улыбается, прихватывает вилкой несколько галушек и макает в соус. — Любят либо маму, либо папу. Понимаешь, кого-то одного.
— Э-э-э, — недовольно протягивает Джовжан. — Можно они хотя бы зайдут в дом и переоденутся? А то тут с порога допрос устроил, как будто они не в нашем доме, а у какого-то блокпоста стоят.
— Да я шучу. Ты же знаешь, люблю шутить.
Через несколько дней, наблюдая за жующими коровами, Киса спросила у поступью расхаживающего Талантливого Балабола:
— А почему они всегда что-то жуют?
— Так Джовжан каждый день раздает коровам по две жвачки «Стиморола». Разве ты не знала?
А с двоюродными сестрами Киса так и не подружилась. Иногда те вели себя странно. Когда им надоедало ее присутствие, демонстративно вздыхали:
— Ау-у-у?! Ау-у-у?! Киса-а-а? Слышишь? — говорила кузина, не отвлекаясь от игры в тетрис.
— Нет, не слышу.
— Ау-у-у?! Опять не слышишь?
— Никто меня не зовет. Вы обманываете.
— Ау-у-у, где ты? Слышишь? Так это же твой отец, вероятно, ищет тебя. Приехал, наверное. — Кузины запираются в спальне родителей, вытолкнув ее в коридор. И хором продолжают кричать, не отрываясь от игры в тетрис:
— Ау-у-у?! Ау-у-у?!
* * *
— У тебя одна косичка, у тебя один хвостик, а у Кисы два хвостика. Один, один и два! Значит… выиграла Киса! — с серьезным видом выпаливает Элси, подойдя с дочерью к автобусу.
Тысяча девятьсот девяносто шестой год. Ребята с воспитателями выезжают в Нальчик, в летний лагерь, и прощаются с родителями.
Не успевает тронуться автобус, как учительница Зулихан Вахитовна становится посередине салона и отрапортовывает, что они едут туда вовсе не отдыхать, а с важной миссией. Этого, конечно же, никто не ожидал.
— Да, вы не ослышались. Мы не пропустим ни одного конкурса и ни одного соревнования. Все грамоты должны быть нашими. Мы должны там всем доказать, что мы, люди из Чечни, умные, культурные, образованные. Мы должны спасти нашу репутацию!.. Йо-о-ов!!! — не может сдержаться учительница и потом долго молчит, смотря на ребят, чтобы они наконец замолкли. — Каждый день будете записывать, что ели, что делали, чему изумлялись… Потому что в конце поездки вы все должны передать мне сочинение о том, как отдохнули. И в школе будем обсуждать все ваши сочинения.
— Офффэй! А кроме нас больше некому, что ли, спасать нашу репутацию? Обязательно надо доказывать? Я домой… Остановите автобус, я забыл зубную щетку, — улыбается Мамед и зарывается в свою ветровку.
В автобусе смеются.
— Как будто весь мир прям в Нальчике! — не унимается Мамед, уловив смешки.
— Чтобы доказать всему миру, что мы не дикари. А мы нормальные люди. — Кажется, учительница никого не слышит и со слезами продолжает говорить, как будто ведет предвыборное собрание.
— Она точно как мой папа. Он тоже с утра до вечера говорит о политике. Вечером ни мультиков не посмотреть, ни концерта, а это телевидéние наше одно перед глазами, — жует жвачку и беспорядочно надувает шарики одноклассница Кисы.
— Ты слышала, она «йо-о-ов» сказала, — хихикает другая.
— Особенно смешно, как они рассказывают в прогнозе погоды: «Завтра дождь может пойти, а может и не пойти. Завтра снег может пойти, а может и не пойти», — подхватывает Киса.
— Завтра я могу свихнуться, а могу и не свихнуться… — кажется, Мамеда не остановить.
— А мой папа вообще не дает переключать на наш чеченский канал. Говорит: «Они все врут. Не хочу слушать вранье». И мы смотрим мультики и концерты, — тараторит Киса.
После слов учительницы дети, поутихнув, расстроенные, едут до самого Нальчика.
— Каждый день, она сказала? Ва-а-а… Это как — каждый день? — не умолкают в автобусе грустные голоса.
— В шесть, она сказала, будем вставать и читать вслух до завтрака, — выдумывает Киса.
— Не могла она сказать такое. Ты же придумываешь? — любопытствует девочка.
Мамед гуляет между автобусными сиденьями, надев на голову капюшон ветровки. Он отнимает у девочки розовые очки и водружает себе на нос. Дети смеются.
— Я хочу доказать всему миру, что мы… не бандито, гангстерито, знаменито, оуе-е-е, — продолжает гримасничать Мамед, по пути хватая одноклассников за плечи.
— Если вам кажется, что я за вами буду сейчас бегать, как какой-то французский жандарм, то вы глубоко заблуждаетесь! — орет Зулихан Вахитовна.
В пригороде Нальчика две недели отдыха промчались быстро. С утра до вечера Киса и три ее одноклассницы только и делают, что фиксируют обеды, завтраки, экскурсии, концерты.
— Утром были: вареное яйцо, каша рисовая со сливочным маслом, яблоко и два куска хлеба.
— А чай? Ты забыла записать чай!
— Подожди, а вчера котлеты с макаронами были или с рисом?
— Конечно, с рисом! Как же все это надоело! Особенно эти утренние стуки в дверь: «Подъем! Подъе-е-ем!» Эти зарядки. Как в казарме какой-то! Почему в других группах нет такого, как у нас?
— Ну может быть, как минимум, потому что они не приехали доказать миру, что мы…
— …умные, культурные, образованные, — подхватывает со смехом Киса.
А что же записывают они в тетрадях? Да обо всем. О странной девочке с длинной рыжей косой и в красном развевающемся платье до колен. Она широко разводит в стороны руки и кричит:
—А-а-а! А-а-а!
И с криками, словно безумная, бежит к подножию горы. Когда добегает, долго смеется.
— Интересно, какое впечатление произведет на Зулихан Вахитовну такой вот ритуал? — смеется Мамед.
Так, наверное, еще две недели и продолжала бы бегать незнакомка, да, не удержав равновесия, ударилась головой о выступ камня. Вызвали скорую помощь. Через день она вернулась с огромным лейкопластырем на лбу.
Была Бэлла в разноцветных коротких топиках, что смеется невпопад и мотает головой, и множество длинных косичек разлетаются в разные стороны. Косички закреплены разноцветными резинками с мягкими пупсами. И все мальчики пытаются овладеть ее вниманием, даря яблоки после полдника или покупая жвачки в уличных ларьках. Да, при виде этих косичек и двух хвостиков Кисы Элси бы, наверное, сказал: «У тебя сто косичек, а у Кисы два хвостика, поэтому выиграла Бэлла».
Тут и все вокруг понимают, что по всем фронтам выигрывает только она.
— Ну, я девочка городская, — хвастается десятилетняя Бэлла перед девочками, которые смотрят на нее с придыханием и восхищением. — Поэтому я хожу в брюках. Мне папа джинсы сам покупает.
— Что? Серьезно?
— Городская… — передразнивает Киса. — Ты о чем? Где ты видела город? Он ведь полностью разрушен. Город в руинах! Ты что, не знаешь об этом? Городская…
Мамед подружился с друзьями по комнате. Они наполняют кульки водой и бросают с балкона на девочек, которые живут этажом ниже. И каждый раз, когда вода попадает на девочек, они весело визжат.
Киса знакомится с одной девочкой по имени Селима. Она утверждает, что в совершенстве знает английский. И они ловят в фойе гостиницы иностранных туристов. Селима, завидев иностранца, подбегает и начинает с ходу здороваться, спрашивать — «Как дела?», «Который час?», «Куда направляетесь?», «Какая сегодня погода?» и многое другое. Но иностранцы странно ускоряют шаг и почему-то смотрят на молчаливую Кису.
— Хаппу енглисх, — только и смогла выговорить Киса незнакомцу. И тот за такую смелость отблагодарил ее конфетами из популярной рекламы «Ментос».
Может, этот отдых и продолжился бы, но одним ранним утром их выстраивают вдоль здания гостиницы. И с речью выступает Зулихан Вахитовна:
— Ребята! Наверное, вы уже догадались, если кто не в курсе. В Грозном дали сорок восемь часов, чтобы жители покинули город для их же безопасности. Скоро снова будет война. Мы не можем по окончании нашего отдыха поехать домой. Мы не знаем, что сейчас ждет тех, кто там остался… Йо-о-ов!!!
Она молча смотрит на Мамеда и продолжает:
— Мы оповестили всех ваших родных и близких. И с этого момента они за вами уже начнут приезжать и будут забирать вас. Пусть они решают, что с вами делать. Завтра мы должны освободить гостиницу. В Кабардино-Балкарии предлагают варианты, где нас можно разместить. Я им сказала, что мы можем в палатках ночевать в поле, где в казанах будем варить мясо или плов. Будет хлеб. Скинемся. Думаю, это нормальный вариант.
— Оффэй! Как всегда! — Мамед закрывается в своем капюшоне.
— Но они не поддержали этот вариант…
— А-а-а! — весело в ладоши хлопает девочка, у которой на лбу наклеен крест-накрест пластырь. — А-а-а!
— Поэтому мы едем на заброшенную турбазу, где, нам сказали, местные будут для нас готовить еду. Там не такие условия, как здесь. Но уже хорошо, что мы не останемся на улице.
В тот же день приезжают к гостинице несколько десятков машин и забирают детей. Семьи сразу же уезжают — кто в города России, кто к родственникам. Или направляются за рубеж.
На заброшенной турбазе после переезда с каждым днем редеют группы. Становится страшно от неизвестности. Дискотеку под открытым небом, что была по вечерам, убрали полностью, оставшиеся дети уже не хотят танцевать. Они по вечерам плачут после просмотра новостей по телевизору.
Зулихан Вахитовна, чтобы развлечь их группу (а кроме них, никто не остался на турбазе), предлагает поиграть в популярное ТВ-шоу «Любовь с первого взгляда». Победили Мамед и Киса, и им вручают коробку шоколадных конфет в виде сердца. А они раздают их и делятся с теми, кто не уехал. Все смеются, радуются. Но к вечеру снова взгрустнулось. Девочки поднимаются на второй ярус железной койки Кисы, обнимают друг друга и плачут. Вспоминают родителей, братьев и сестер. Проклинают себя, что приехали сюда на отдых.
— Киса! Твой отец и Шуми приехали! Только что заехал автобус! — ломится в дверь Мамед в третьем часу ночи.
— Хватит врать! — плачут девочки. — Мы никому не нужны.
— Мы сегодня в шесть утра уже уезжаем!
И девочки спрыгивают с верхней койки. В пижамах бегут к деревянному домику Зулихан Вахитовны, расположенному далеко от их домика. Оказывается, Шуми собрала родителей этих детей и сообщила, что они с Элси собираются ехать забирать Кису. Но Элси может взять автобус у родственника. Они скинулись на бензин и поехали, рискуя жизнью, через Грозный забирать детей из Кабардино-Балкарии. Все жители села ответили, что не собираются покидать свои дома. И желают, чтобы дети оставались тоже рядом с ними.
Ранним утром все садятся в белый автобус. Элси беспорядочно сигналит, зазывая детей.
— Пап, Григорий?! — смеется в полудреме Киса.
— А где, кстати, Григорий? Григорий?! — Элси артистично смотрит по сторонам, заглядывая в козырек и бардачок. Он включает кассету Хусейна Расаева. И все хором в дороге поют эту песню:
Мой город Гро-о-озный!
Я по тебе скуча-а-аю!
Но скоро я при-е-е-еду —
О, город Грозный мо-о-ой!
Всю дорогу Киса восхищается родителями. Какие же смелые папа и мама! Не побоялись и приехали забрать не только ее, но и всех оставшихся. Теперь уже все мальчики и девочки смотрят на Кису с восхищением, как совсем недавно они смотрели на эту Бэллу с косичками. Косой дождь тарабанит в лобовое стекло. В сумерках еще горят уличные фонари и придорожные рекламные щиты. Киса сидит на переднем сиденье и ощущает себя самой счастливой на свете. Да, впереди неизвестность — и ничего не понятно. Но именно сейчас она — та самая девочка, которой все восхищаются.
Возвратившись домой, все пришли к Зулихан Вахитовне с тетрадями, где подробно расписан каждый шаг, проведенный на отдыхе.
— Ребята, ну как же так, — хватается за голову учительница. — Я же просила сочинение… Йо-о-ов!!!
— Оффэй! — прячется в капюшон Мамед. — Как всегда!
— Никакой не оффэй! — И еще более сдержанно и мягким голосом продолжает: — Надо было со-чи-не-ни-е! А вы мне принесли какой-то сухой доклад. Отчитались чеканно перед начальством. Отчет принесли!
Ни один конкурс в Кабардино-Балкарии они так и не выиграли.
* * *
— Искупай меня, мама, — четырехлетний Элси держит над головой перевернутый алюминиевый таз, словно зонтик. Посудина настолько громадна, что закрывает его до шортиков. Из-под таза видны только тощие босые ноги. Руки мальчика подняты вверх — так, чтобы таз не давил на голову.
— Я не могу поверить, — недоумевает его мама Зара. — Я же… спрятала таз в коровнике под сеном. Как он находит его все время?
— Искупай меня, мама!
Зара смотрит на пустые ведра, стоящие возле саманного дома. Камышовая крыша взъерошена вчерашним ветром. За водой отправляются на окраину фермы, где набирают ее с помощью качалки. Но если зимой есть сани для бочек, то летом на тачке помещается только одна фляга. А Элси хочет купаться летом каждый день. Плескаться в тазике. Вот почему его прячут.
— Искупай меня, мама!
Игра в прятки с тазиком в конце концов погружает Элси во тьму.
Любителем воды является не только Элси, но и его отец Пхари. Собираясь в дорогу на заработки, он просит жену поставить на выходе у забора ведро с чистой водой. Это такая традиция.
— Если перед выходом из дома посмотреть на воду, дорога будет такой же чистой. Поэтому все сложится наилучшим образом, — объясняет Пхари.
Пхари очень упрямый. Может в чай случайно вместо варенья добавить две ложки аджики.
— Ты не перепутал с вареньем? — любопытствует в который раз Зара.
— Нет. Кто сказал, что я перепутал? Я всегда пью с аджикой, — кобенится Пхари, с аппетитом прихлебывая чай. — Как же вкусно с аджикой!
В Казахстане Зара подрабатывает в парнике. Но разговоры дома с мужем мечутся от бытовых проблем, мировой политики — до глобальных катастроф. Как-то их крайне взволновало, что же случится, если на землю сбросят атомную бомбу. Непонятно, почему вдруг это так их встревожило.
— Нам надо срочно купить противогазовые костюмы, — Зара торопливо разводит на печке толокно с топленым маслом.
— Если будет взрыв, то не успеем одеться. Ты не знаешь, что такое взрыв. В одну секунду всех разнесет на мелкие кусочки, — сокрушается Пхари.
— Успеем. Надо заранее спустить продукты в подвал и печку, чтобы пожить там, пока не рассеются последствия от этой атомной бомбы. Воздух какое-то время будет отравлен. И надо будет переждать.
На ферме, узнав об их разговорах, потешаются над ними, за исключением одного старика, который им действительно верит. Каждый раз, когда Зара и Пхари проходят мимо, он нервно хватается за скамейку и шепчет:
— Неужели они и вправду выживут? А? А потом что? Будут тут расхаживать втроем без нас всех? Одни? На ферме?
Нет, им не пришлось искать противогазовые костюмы. Через год они переедут из Казахстана на родину, в Чечено-Ингушетию.
Пройдет много лет после переезда. Зара родом из Шароя, где жила до выселения. Она узнает, что сыновья родственницы привозят оттуда воду и упрекнет Элси:
— Неужели так сложно привезти и мне оттуда воду?
Элси отправляется в Шарой на своем молочном «пирожковозе». Он действительно набирает воду в бутылку из родника. Непонятно, почему он тащит только одну бутылку. Но по пути домой забывает и выпивает всю воду. Когда понимает, что натворил, уже поздно. Он наполняет емкость из колодца обычной водой и спешит к матери. Зара дрожащими руками хватает пластмассовую прозрачную бутылку и внимательно смотрит на нее. Откручивает крышку и делает глоток. Молчит.
— О, Шарой… Вкус Шароя! Этот райский запах ни с чем не спутать! Ничто не сравнится с этим вкусом детства! Даже если бы передо мной поставили десять кружек с разной водой, я бы все равно угадала этот вкус. Даже если мои глаза были бы завязаны, — бравирует Зара.
Элси от стыда подтягивает к глазам ворот вязаного свитера, так что чуть не расходятся швы, и силится подавить приступ смеха. Откашливается и старается изобразить серьезное выражение на лице.
— Спасибо, мой сын. Ты привез не просто воду, ты привез мою родину. Никогда не забуду такого поступка. — Зара с гордостью смотрит на него.
Неподалеку Пхари устраивается в кресле под виноградником и пьет чай с тортом «Рыжик», макая его в аджику. А когда напоминают, что он опять перепутал ее с вареньем, упорствует:
— Нет! Я всегда так пью чай! Ох! Ну какой же вкусный чай с аджикой!
Элси так и не признался матери, что это была не та самая вода. Сначала мешкал, а потом стало совсем неловко. Столько времени прошло! И вообще, из-за этого воспоминания ему всегда хочется спрятаться от стыда, как когда-то в детстве, укрыться под тем самым алюминиевым тазиком. Притаиться и побыть в тишине. Но как будто кто-то остервенело, множеством рук бьет по тазику сверху, пытаясь возвратить его в прошлое.
* * *
— Элси!
— Мама, он опять пошел к этой лавке, к Майсарат.
— Как же мне надоели его бесконечные побеги к пиджакам! С ума сошел с этими пиджаками!
— Мама, скорее к мужскому ряду!
Люди спешат. Деревянные доски, хаотично разбросанные между рядами, «играют» поверх грязной жижи. Кажется, откуда-то доносится пение бабушки Зары:
Шийла хьоькхуш мох бу ала,
Мохца хьийзаш дарц ду ала.
Дарцехь лаьтташ со ю ала.
Со да йига вола ала.[2]
Люди превращаются в тени и проносятся, словно ду`хи, вокруг Кисы.
— Кеша гада-а-ает! Кеша гада-а-ает! — кричит попугай. Птица. Перья. Аллергия. Элси чихает:
— А-а-апчхи!
А его самого не видать. Откуда-то появляется громадная стая ласточек. Ласточки? Их прогоняет каждую весну Шуми, чтобы они не вили гнезда под навесом. Почему их так много? А где люди? Где Элси? Только и слышен голос Шуми, где-то разгоняющей стаю оголтелых птиц.
— Мама!
Возле дома стрельба. Возле их единственного дома в селе, что не огорожен. Шуми в коридоре падает на пол, обняв Кису. Затем отползает, отталкиваясь ногами, в угол комнаты. Элси спит. Шуми не может его никак разбудить. Распахивается входная дверь, и человек в военной форме медленно заходит в коридор. Они задерживают дыхание. Дверь незнакомец до конца не закрывает. Прислушивается к стрельбе и к выкрикам бойцов. Палец держит на спусковом крючке. Затем медленно поворачивает голову в угол. Они смотрят друг на друга; во дворе слышится автоматная очередь.
— Мама услышала стрельбу… Она пыталась разбудить папу, но он не проснулся. Он в спальне. А я сразу вскочила. Мама закричала, когда стреляли. И мы сидим теперь в углу. Слышим ваши голоса… Но… но я не испугалась вас… — тараторит Киса, сжимая указательным и большим пальцами свою верхнюю губу.
Все молчат. И военный тихо смеется, но ручку двери при этом не отпускает. Киса с мамой продолжают смотреть на него.
— …Но я не испугалась, — зачем-то он повторяет фразу Кисы.
Из спальни доносится храп Элси.
— Ты молодец, что не испугалась. Так и надо, — говорит военный и выходит, плотно закрыв дверь.
Киса с мамой еще долго сидят в углу, боясь, что незнакомец снова зайдет. Но вместо него, протирая глаза, врывается Элси.
— А-а-а?! — удивляется он, увидев их в углу.
Выслушав историю жены и дочери, раздосадован, что все пропустил.
— Мне снились пиджаки, — только и говорит Элси, и снова идет спать.
Кисе снится в тот день сон, будто Элси умер. Она стоит одна посреди безлюдного рынка, где только птицы и слышны чихания Элси. Перед ней длинная напольная вешалка, на которой развешаны пиджаки размера L.
— Па-а-ап! Смотри, вот же пиджаки. Я купила их для тебя. Па-а-ап! Где ты? Вернись, пап… Больше не надо их мерить у Майсарат. Они тут, па-а-ап! Слышишь? — зовет отца Киса.
— А-а-апчхи!
Недалеко кафетерий «Столичный», где Киса держит очередь для отца. Кто-то зовет, и она оборачивается. Это коллега Элси из редакции, но девочка не узнаёт его.
— Киса, возьми, пожалуйста, корзинку с грибочками. Угощайся.
— Родители просили, чтобы я с незнакомыми мне людьми никогда не разговаривала, — говорит она и деловито отворачивается.
Неожиданно подходит Элси, и они умиляются, обсуждая ответ Кисы.
— А-а-апчхи!
Киса просыпается.
После окончания войны Элси позвали снова работать редактором в литературный журнал «Река». Он собрал старый состав коллег. Но как же он расстроился, узнав, что два года назад в Волгограде скончался тот самый Григорий, что решал проблемы редакции.
«Вот и всё», — сказал Григорий, глядя на родных и близких, и умер.
Элси предвкушал «встречу» с первой зарплатой и точно знал, на что ее потратит. Конечно, на пиджак. Но он был не менее рад, что из-за поврежденных телефонных путей не работает домашняя связь. Ведь ему больше не будет докучать тот сумасшедший критик, имевший обыкновение звонить после полуночи. И вообще никто не будет звонить домой по работе.
Элси, Шуми и Киса после встречи с руководством издательства идут домой по полю. Со стороны хребта начинается стрельба. Мать и дочь быстро ложатся на землю. Элси останавливается и со всей серьезностью смотрит на хребет. Как будто бы с кем-то только что спорил — и его не очень устроил ответ. Силится заглушить стрельбу глазами. Удивительно, но пальба замолкает. Киса смотрит на Шуми, отряхивается и прячет лицо в фиолетовый капор, чтобы отец не увидел улыбку. Но пальба возобновляется. И Элси снова грозно смотрит на хребет.
— Ва-а-а… — смеется Шуми. — Да перестань. Как будто они прямо сейчас тебя испугаются. Идемте скорее домой. Комендантский час скоро.
Вечером дома их ожидает Мамед, теперь он учится на первом курсе филологического факультета. Поступил в университет после девятого класса. Нет, он больше не лакомится, как раньше, порошком «Инвайт». Сейчас есть дела поважнее — например, сдать экзамен по зарубежной литературе. С преподавателем Мамеда знаком Элси. Еще бы! Это тот самый сумасшедший критик, что доставал после полуночи из-за неопубликованной критики на роман «Глубокие корни». Куратор передала Мамеду, что Элси знает всех литераторов и непременно поможет решить проблему с экзаменом.
— Мне говорят, что я не посещал пары… но я посещал лекции. Это могут подтвердить одногруппники…
— Застегни верхнюю пуговицу рубашки.
— Да.
— Застегни пуговицу рукава.
— Да, конечно. — Мамед был готов сделать все что угодно, лишь бы кошмар с экзаменом подошел к концу.
— Брюки…
— Да, брюки.
— Зачем ты их заправил в носки? Быстро поправь!
Мамед поспешно нагибается, вынимает края брюк из носков.
— Завтра…
— Да, да, завтра, — весело повторяет Мамед.
— Завтра же отправляйся в парикмахерскую и убери эту прическу «Битлз». Чтобы я ее больше не видел!
И Мамед уходит, так ничего и не добившись. Просто Элси не хочет больше пересекаться с этим критиком и слышать очередной раз о романе «Глубокие корни». А вдруг бы тот поставил условие, что без публикации не примет экзамен у Мамеда?
После ужина с семьей, в канун первого рабочего дня, Элси, допивая чай, сказал всего одну лишь фразу:
— А что, Киса, кроме этих кед, у тебя больше нет обуви?..
И затем неожиданно умер.
Элси мечтал купить пиджак. Он много лет подходил к деревянным лавкам с брезентовыми синими навесами в Грозном и долго мерил. Он искренне верил, что покупка непременно свершится и надо лишь немного подождать. Но этому не суждено было случиться. Как будто кто-то схватил его будущие пиджаки и сложил в тот самый алюминиевый таз из его детства. Посудина отчалила в путь по горной реке к совершенно другому адресату. А может, алюминиевый таз и вовсе перевернулся, пиджаки потонули в воде, со временем покрылись илом и слились с низиной.
— А-а-апчхи!
1. Ты скажи, что есть необъятная гора,
Ты скажи, что я с этой горой… (чеч.)
2. Передай, что воет холодный ветер,
Передай, что вместе с ветром воет вьюга.
Передай, что посреди вьюги стою я.
Передай, чтобы за мной пришли (чеч.).