Рассказ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 2024
ПРОЗРАЧНЫЕ ЛЮДИ
Рассказ
Первый раз это случилось на Рождество.
Я снимал квартиру в центре Петербурга. Маленькая прихожая, короткий коридор и узкая кухня (руками достаешь сразу до обеих стен). Крохотный туалет с душем и стенная кладовка, оклеенная обоями. Из комнаты с эркером открывался вид на всю улицу, из-за чего я и влюбился в это местечко.
Ремонт делали в приснопамятные времена, квартира была набита старой мебелью, отчего я как будто вселился сюда сто лет назад. Я писал статьи о ночной жизни города, и дореволюционный интерьер был мне на руку.
Тем вечером пошел тихий снег. Большие хлопья кружились и застилали улицы. Пеленой укутало тротуары, проезжую часть и припаркованные машины. За снежной завесой мелькали гирлянды баров и кафе — кутерьма в центре не замирает даже ночью. Может быть, ночью она даже интереснее.
Меня привлекала непростая судьба старых домов. Век каменных исполинов дольше человеческого. Они пугают жильцов и влюбляют их в себя, и семьи, владеющие квартирой больше трех поколений, мрачны, разрушены изнутри и навсегда привязаны к месту.
Вечерами я писал в эркере статьи и рассказы, если не приходили друзья, чтобы устроить попойку или увести меня в какое-нибудь веселенькое заведение. Я обзавелся новыми знакомствами и чувствовал себя прожигателем жизни из XIX века.
Я вернулся около полуночи. Вечеринки подрывали здоровье, но в них соль жизни. Большой город манит молодых людей, как огонь — ночных мотыльков, и губит их, не разбирая.
Я завалился на диван и долго лежал с закрытыми глазами, но сон все не приходил. В полудреме мелькали девушки, барные стойки и мечты о новых контрактах, стирая грань между явью и сном.
Меня разбудил неприятный звук, как будто рвались обои. В дымке грез я не придал этому значения, но треск повторился.
Я не хотел поворачиваться и решил завтра проверить, не мышиный ли там ход. Но теперь не мог уснуть, чувствуя, что на меня кто-то смотрит.
Понимая нелепость происходящего, я открыл глаза и в тусклом свете уличных фонарей, пробивавшемся сквозь оконные стекла, увидел силуэт ребенка.
Сон прошел моментально.
Я протянул руку к лампе и включил свет.
В комнате никого не было. Обои целы, трещин на них и штукатурке нет, никаких следов на полу. Озноб пробежал по спине. Я был готов поклясться, что видел мальчика.
Я сходил в кухню и налил виски со льдом. Сел за письменный стол в эркере и смотрел на редкие проезжавшие машины. Шел четвертый час ночи. Ощущение, что на меня кто-то смотрит, пропало, и вскоре я уснул, положив голову на руки.
На следующий день я забыл о ночном виде´нии, погрузившись в дела. Дни и ночи сменяли друг друга, обещая новые открытия и приключения. Мой корабль несся по волнам жизни, отвлекаться на мелочи было некогда.
Я привык к странностям квартиры, к ее шорохам и скрипам, к внезапному беспокойству, которое порой меня охватывало. Причинами я считал ветхость дома и собственное воображение.
В следующий раз мальчик пришел, когда сумерки апреля склеивались в темную ночь. Луна лезла в окно. Пахло надвигавшимся летом. От неясных предчувствий щемило в груди.
Я сидел за столом, не зажигая лампу, и вдруг понял, что сзади кто-то стоит. Повернул голову и увидел мальчика лет шести, белокурого, сотканного из сумрака. Он напугал меня, особенно глазами, глубокими и темными, как на византийских иконах.
— Ты кто? — спросил я. — Чего тебе надо?
Он молчал.
У меня пересохло во рту, липкий пот приклеил к спине рубашку.
— Ты откуда? Из какой квартиры?
Мальчик развернулся и бесшумно вышел из комнаты. Даже вечно скрипящие половицы не издали ни звука. Он свернул за угол, в кухню.
Я последовал за ним, включил свет во всей квартире, но нигде не обнаружил таинственного гостя. В коридоре пахло горелой электрической проводкой. Я нашел место, где у провода, протянутого к лампе на потолке, истлела обмотка, угрожая пожаром. Неужели мальчик появился, чтобы предупредить? Или он мне опять привиделся?
Следующей ночью над моей квартирой кто-то топал и громко кашлял. Выше располагался чердак, и я спросонья решил, что туда забрались ночевать бомжи.
Ходьба продолжалась минут пятнадцать. Я не мог заснуть и даже хотел постучать по трубе отопления, как это принято в многоквартирных домах с неинтеллигентными соседями. Но решил подняться наверх и выяснить, что происходит.
Я оделся и вышел на лестницу. В подъезде царила мертвая тишина. Поднялся на верхнюю площадку и увидел на двери огромный амбарный замок. Значит, на чердак проникли через крышу с соседнего дома. Нужно будет сообщить управдому. Я постоял на лестнице, прислушиваясь, но за дверью было тихо.
Вернувшись в квартиру, я разделся и лег. Ни топота, ни кашля сверху я больше не слышал. И все же спал скверно, с дурными снами и ощущением, что рядом находится ненавидящий меня человек.
На следующий день управдом тщательно осмотрел чердак и показал мне, что все двери надежно заперты и никаких следов пребывания людей нет.
— Кто же тогда ходил ночью? — спросил я.
— Никто, — ответил управдом. — Вам показалось.
— Нет. Я отчетливо слышал.
— Купите медный колокольчик и звоните в него, если еще раз услышите. Мой дядя в буддийском монастыре жил. Говорит, помогает против нечистой силы.
Управдом говорил без улыбки, и я не понимал, шутит он или намекает на то, что мне пора лечиться.
Прошла неделя, прежде чем невидимка сверху напугал меня снова. Однажды, ближе к рассвету, я услышал грохот наверху, а потом кто-то спустился по лестнице и принялся колотить в мою дверь.
В глазок я никого не увидел и спросил, кто здесь и чего надо, а в ответ услышал только удалявшиеся шаги.
Мурашки побежали по коже, однако я открыл дверь.
Лестница была пуста.
С опаской я поднялся к чердаку и убедился, что замок на месте.
Я заперся в квартире и до утра думал о призраках, населяющих дом, и о том, как сделать, чтобы они мне не мешали.
Потом я выяснил, что этот доходный дом был построен в 1861 году и принадлежал домохозяину Ерёмкину, который сдавал комнаты приезжим и даже содержал увеселительную квартиру для мужчин. После революции в доме жили работники хлебозавода и ткацкой фабрики, но все трудовые династии давно разъехались. Нынешние старожилы дома занимали квартиры не более тридцати лет. О загадочном мальчике и хулигане с чердака я ничего не узнал.
Расплачиваясь с хозяйкой за следующий месяц, я спросил, не жаловались ли прежние жильцы на плохой сон, не говорили ли о чем-то необычном в квартире.
— Всё как в других домах. — Хозяйка пожала плечами. — А от комаров есть фумигатор.
В город пришло душное лето.
Мои призрачные гости продолжали давать о себе знать. Впрочем, если они и существовали, то гостем в доме для них был я.
Иногда по вечерам я слышал далекие звуки пианино. Едва слышный унылый полонез мотал нервы. Его могли начать играть с любого места и оборвать без причины.
Однажды, спускаясь по лестнице, я встретил возвращавшихся домой соседей. Мать отчитывала дочку лет десяти:
— Совсем не занимаешься… Хочешь, чтобы на фортепианный конкурс поехала не ты, а Савельева?
Я даже засмеялся. Вот оказывается, как выглядела моя мучительница.
— Почему вы смеетесь? — спросила мать.
— Представил, как враскоряку грузчики поднимали пианино по винтовой лестнице в вашу квартиру.
— У нас нет пианино. Она в музыкальной школе занимается.
В общем, странностей хватало.
Знакомый врач порекомендовал вести здоровый образ жизни, отдыхать и выезжать на природу. Но я легкомысленно относился к советам, полагая, что жизнь дана не для того, чтобы лежать на перинах.
В другой раз около девяти вечера я услышал тихий неровный стук в дверь. Включил камеру на телефоне в надежде, что она заснимет невидимого посетителя, и отворил.
На пороге стоял и улыбался мой приятель Скворцов.
— Ты чего стучишь? — спросил я. — Звонок же есть.
— Осваиваешь новые технологии против привидений? — поинтересовался он, кивнув на телефон. — Уже нашел, где заседает домсовет?.. Совет домовых, хе-хе-хе… Ладно, не дуйся, шучу. Хотя не за горами тот день, когда тебя примут в правление дома… хе-хе-хе… в домком, так сказать…
Скворцов был болтлив, и я жалел, что рассказал ему о ночных визитерах.
— Как заказчик? — спросил я.
— Заказчик хочет интервью с Арсеном Кутаисским. И Арсен уже согласился.
Арсен Кутаисский был вором в законе, хитрым, жестоким и непредсказуемым. Не лишенный тщеславия, он любил выходить из тени и делать громкие публичные заявления о противостоянии власти и организованной преступности, за что другие воры его порицали. Он назначал журналистам встречи в провинциальных притонах, и чем закончится беседа, интервьюер не знал до последнего мига.
— Работа опасная, — пояснил Скворцов. — Потому и платят солидно. Надо ехать.
Он бросил на стол контракт. На первом листе красовалась сумма гонорара, дальше на пятнадцати листах агентство объясняло, в каких случаях обещанных денег я не увижу, — стандартные юридические капканы, замаскированные под заботу об интересах агентства.
Условием выплаты было соблюдение журналистом закона и профессиональной этики. Такое требование делало его работу невозможной в принципе, особенно при общении с людьми, которые находятся вне всякого закона и всякой этики. Обычно на нарушения закрывали глаза, но журналист знал, что, если агентство начнет руководствоваться контрактом, денег он не получит.
— Ты на сумму смотри, — посоветовал Скворцов и вздохнул: — Я бы и сам поехал, да в городе дела.
Какие у него дела, было хорошо известно. Он уже много лет вел колонку криминальной хроники, получая данные в пресс-службе ГУВД. Он не участвовал в облавах и не ходил по судам, довольствуясь непыльной работенкой. Скворцов покупал и продавал информацию, не интересуясь ее достоверностью. Он мог предложить как выгодное дело, так и откровенную подставу, и за всё брал комиссионные.
— Подумаю, — сказал я.
— Подумай-подумай. Только ответ нужен завтра утром. Кстати, у них утро в девять, а не как у тебя, в час дня. Желающие поработать есть. Машина едет завтра вечером.
— Это хоть под Питером?
Скворцов молча пожал плечами.
— Понял.
— Ничего ты не понял. Звони и соглашайся. Делов дня на два-три. В пятницу будешь в любимом кабаке. Кстати, за подгон с тебя причитается, хе-хе…
— Позвоню завтра в девять.
Я спустился вниз, поужинал в кафе и направился домой. На лестнице столкнулся с двумя подвыпившими молодцами. Они, смеясь, вышли из квартиры на втором этаже. Один на ходу застегивал рубашку, держа пиджак на согнутой руке. Другой вытаскивал из пачки сигарету. Он поздоровался со мной по-приятельски и подмигнул. В эту квартиру приходили развлечься мужчины, а днем можно было увидеть хорошеньких девушек, которые там работали.
Я разделся и лег. В окне передо мной расстилалось синее небо над раскаленными крышами, я слышал крики ласточек, праздновавших лето, и ощущал духоту июньского вечера. А потом почувствовал, что на меня кто-то смотрит.
Я открыл глаза, чтобы поздороваться со странным мальчиком, но увидел хрупкую, тонкую девушку с грустным лицом. Она стояла у окна, и тусклый свет улицы проходил сквозь нее. Я поднялся и набросил на себя рубашку. И подумал, что свихнулся окончательно, если испытываю неудобство перед плодом собственного воображения.
Внимательный взгляд девушки смущал меня.
— Вы кто? — спросил я.
Она не ответила.
— Я думал, это мальчик пришел. Он уже приходил сюда.
Она кивнула.
Я потер глаза, виски, растрепал волосы и несколько раз глубоко вдохнул.
— Не бойтесь, — сказала девушка.
— Я не боюсь.
Мне действительно не было страшно. Только холодом обдало с ног до головы. Наверное, нервное расстройство зашло далеко, раз мне начинают нравиться вымышленные собеседники.
— Езжайте смело, — сказала она. — С вами не случится ничего плохого.
— Вы о командировке? — спросил я.
Спрашивать, откуда она знает будущее, не имело смысла.
Я встал, подошел к буфету, налил в стакан воды и увидел, что девушки нет.
На следующий день я поехал на встречу с криминальным авторитетом.
Ничего плохого со мной действительно не произошло. Я поужинал с Арсеном Кутаисским в шикарном пригородном ресторане, сыграл с ним на бильярде и получил информацию для агентства. Думаю, у них уже были договоренности.
В обществе человека с репутацией убийцы трудно быть хладнокровным, но в конце концов именно спокойствие сохранило мне жизнь, потому что Арсен Кутаисский сказал, что его бесят три вещи: когда лезут в душу, когда хотят понравиться и когда собеседник нервный.
Я вернулся через день, отправился в бар с живой музыкой и привел в квартиру на ночь случайную знакомую. Она была хороша, как и подобает хищнице, использующей внешность для приманки. Она охотилась на мужчин.
Пока я доставал бутылку виски и лед, она обежала квартиру в поисках вещей других женщин. Не найдя следов соперниц, успокоилась, осмотрела интерьер и пошла в атаку.
— Это твоя квартира?
Она взяла у меня стакан с виски так, что даже лед звякнул, подчеркивая категоричность вопроса.
— Дедова, — соврал я. — Никак на меня не перепишет. Говорит, что я промотаю наследство. Моей двоюродной племяннице завещать собрался.
— Это ничего, — сказала гостья, и я понял, что наследственные права не должны меня беспокоить, когда за дело берутся профессионалы.
Она поставила стакан поверх моих рукописей на столе и сказала:
— Мне хочется чего-то настоящего… а тебе?
И потянулась к томику стихов на полке, демонстрируя стройную фигуру и женские прелести, которыми ее наделила природа. Вытащив томик Гумилева, она пролистала страницы, небрежно положила книжку на стол, развернулась и спросила:
— Хочешь?
Я кивнул, не уточняя, что она имеет в виду.
Мы потушили свет.
В июньском сумраке она была прекрасна и раскрывала все козыри, позволяющие девушкам впоследствии пускать счастливую слезу под марш Мендельсона. Ритм ночи приближался к апогею.
Не забуду, как вдруг округлились ее глаза. Она вцепилась ногтями мне в спину, смотрела в сторону и орала как сирена.
Я повернул голову и увидел мальчика, стоявшего возле нас с насмешкой на лице. Такого скотства от него я не ожидал.
— А ну кыш! — гаркнул я.
Мальчик развернулся и бесшумно убежал из комнаты.
— Кто это?! — крикнула гостья. — Кто этот придурок? Отвечай мне, ты, извращенец паршивый!
Она быстро оделась.
— Тебе показалось, — сказал я. — Здесь никого нет.
— Не делай из меня дуру. Кому ты тогда орал «Кыш»?!
— Хочешь, еще раз осмотри квартиру.
— Спасибо. Я в прятки не играю. Это кто? Твой сын? Ты его в кладовке прячешь, когда девок приводишь?
— Хочешь правду?
— Да.
— Это местное привидение.
Она подняла брови и влепила мне зверскую пощечину. Потом не спеша завязала пояс на плаще и крикнула в сторону кухни:
— Спокойной ночи, мальчик! Можешь идти к папе в комнату.
И ушла.
Я сел в кресло и крикнул:
— Эй ты! А ну выходи, поговорим как мужчины.
Мальчик, конечно, не появился.
Спать не хотелось, и я отправился бродить по Питеру, бурлившему ночной жизнью. Я слышал объяснения в любви и нелепые философские споры, видел драки и пьяное дуракаваляние. На автобусной остановке долговязый подросток с татуировкой на лице и раскрашенными в три цвета волосами пинал железную скамейку и причитал:
— Не дразни раненого зверя!
Хотя сам походил на раненого клоуна.
В нашем городе полно юродивых и сумасшедших. Если обращать на них внимание, можно свихнуться самому. Они поют, орут, вопят и выглядят так, словно в психушке объявили день открытых дверей. Я давно заметил, что Достоевский жив не в книгах, а в людях. Их истерики и обиды накаляются от страстей таких же, как они, душевнобольных прохожих, и, когда человек возвращается в родную подворотню, в его голове скачут бесы. В Америке в людей вселяются демоны Стивена Кинга, а в России каждый день оживает вечная, непрекращающаяся достоевщина. И я был одним из них, прятавшим за пустыми глазами суетливый ужас бытия.
Несколько раз я заходил в бары и за рюмкой думал о том, не установить ли мне круглосуточные камеры видеонаблюдения за таинственными обитателями квартиры.
Дома меня ждал сюрприз — сорвало кран в ванной. Повезло, что вода била в душевой кабине, поэтому я не залил соседей. В комнате рухнула полка с книгами. Видимо, маленький хулиган вышел на тропу войны.
Пока я приводил жилище в порядок, наступило угрюмое питерское утро. По небу ползли серые облака, под которыми хочется выпить водки и утопиться в Обводном канале.
Чтобы наказать шалопая и пресечь его бузу, я решил сходить в церковь за священником и освятить квартиру. Неплохо бы заодно и чердак окропить, пусть даже управдом и решит, что я окончательно рехнулся.
Несмотря на ночные приключения, я был бодр и весел. Идея отомстить хулигану пришлась мне по вкусу. Я поставил бы за упокой его души самую большую свечу.
— Не нужно, — раздался женский голос за спиной. — Это не повторится.
Я повернулся и увидел призрачную девушку, которая появлялась перед моим отъездом. Она опять застала меня врасплох. Вот так люди и седеют во цвете лет. Я не мог произнести ни слова.
— Дедушка уже наказал его, — промолвила она.
Этого мне только не хватало… У них тут, оказывается, целая семья.
Впрочем, гостья была скромна и спокойна, и ее тусклый силуэт сливался с хмурыми красками дня.
— Он ваш брат? — спросил я.
— Нет. Он чужой мальчик. У него все умерли снежной зимой. Он долго смотрел в черное стекло на горящий дом напротив, замерз и стал одним из нас.
— А кто ходит надо мной и стучится в дверь?
— Это Пал Палыч, пехотный офицер. Я вижу его иногда. Он кутил с друзьями и случайно застрелился, когда прикладывал револьвер к виску…
— А дедушка? Он вам родной?
— Нет. Мы его так называем. Он здесь хозяин.
— А кто же вы?
— Это неважно.
— Я не думал, что увижу вас.
— Пожалуйста, не приводите священника, это нас оскорбит, но вам не поможет. И дедушка будет злиться. А мальчик вам больше не станет надоедать. Он теперь ниже этажом будет играть.
— Играть?
— Мне пора уходить.
— Подождите. Расскажите о себе. Откуда вы всё это знаете? О моих мыслях? О моих делах?
— Вас видно насквозь. Вы прозрачный человек.
— Я? Но ведь это вы прозрачная, как… — Я чуть не сказал «привидение», но осекся.
— В вас нет ни капли любви, вы не сделали большого поступка для другого человека, ничем не пожертвовали, поэтому вы пустой и прозрачный. Не обижайтесь и нас не обижайте.
— Я не хотел вас обидеть… Когда все это началось, я думал, что болен… Выходки мальчика, шаги и стук в дверь… А потом появились вы… и сказали, что поездка будет успешной, так оно и случилось… Я…
— Мне надо идти, — повторила она.
— Подождите! Как вас зовут?
Девушка таяла. Я уже почти не видел ее.
— Скажите! — взмолился я. — Как ваше имя?
Она исчезла, не произнеся больше ни слова.
Мне стало холодно, особенно ногам. Я забрался под одеяло и уснул, слушая зарядивший дождь. Проспав весь день, я встал, сварил кофе и сидел за столом, рисуя в тетради лицо незнакомки.
Я считал себя умным, амбициозным и творческим человеком, которого нельзя назвать пустым и прозрачным. Слова девушки задели меня, ведь она сказала правду. Я растерял человеческие чувства в серых буднях, в погоне за мимолетными увлечениями и жил ради себя, без особых грехов и добродетелей, не пропуская мелкие удовольствия, которые предлагает большой город.
Мое поколение страдало болезнью: мы мнили себя особенными, рожденными для больших дел, но, повзрослев, разменяли талант по копейкам и превратились в безликую массу. В конечном счете важно, что ты за человек, а не какая у тебя машина и сколько женщин в трофейном списке. Правда, к этому приходишь позднее.
Мне было стыдно перед бесплотной девушкой за пошлый быт, глупые развлечения и даже за то, что привел в квартиру на ночь случайную знакомую. Хотелось быть серьезнее, тверже духом и что-то значить в жизни. Хотелось быть настоящим человеком, а не марионеткой в чужом балагане.
Мысли о бездарном существовании жгли меня несколько дней.
Я купил для призрачной гостьи белую розу и поставил в вазу, на комод. Если она умеет читать мысли, то поймет, что цветок для нее — в знак благодарности.
Она не приходила, только снилась несколько раз перед самым пробуждением, и я просыпался счастливым оттого, что мелькнул ее образ. Я хотел снова увидеть ее наяву, хотя назвать явью наши встречи тоже было нельзя.
Белая роза завяла, я принес алую, а ее сменил ландышами, которые купил возле метро у старушки. Прошла неделя дождей, распогодилось, но я по вечерам все чаще сидел в квартире.
Я смотрел на цветы в вечерних сумерках, когда услышал знакомый голос:
— Это вы для меня?
Я радовался, что снова вижу это бесплотное создание.
— Хотел сделать вам приятное.
— Я люблю ландыши.
— Тогда я буду приносить их, пока они не отцветут.
Девушка промолчала. Она как всегда была в длинном сером платье. Темные волосы убраны назад, открывая высокий лоб и красивую шею, на которой я вдруг отчетливо увидел след веревки.
Я ужаснулся, представив, что она была повешенной.
— Вы будете несчастны из-за меня, — сказала девушка. — Я приношу несчастья.
— Может быть, я могу для вас что-то сделать?
— Нет.
— Как вас зовут?
— Меня называют «ночной гадиной», «вешалкой» и «тряпичной куклой».
— Что?..
— Так люди говорят, когда меня видят.
— Но вы совсем не такая.
— Меня зовут Катя.
— Какое у вас теплое доброе имя!
Девушка между тем продолжала:
— Вы не знаете, когда придет Илья Дмитриевич? Мне срочно надо его видеть.
— Кто такой Илья Дмитриевич?
— Как? Он строит доходный дом на Васильевском. Мы обручены.
Меня уколола ревность к неизвестному человеку, жившему бог знает когда.
— А где он?
— Он ушел на службу и все не вернется. Я устала ждать. В этом доме творится дурное. Он должен прийти и разобраться. Прежде всего предъявляют долги, которых, я уверена, он не имеет.
— Как его фамилия?
— Козлятников. Илья Дмитриевич Козлятников. Председатель акционерного общества «Козлятников и Компания».
— Я постараюсь узнать.
Девушка приблизилась, повеяло холодом.
— Мы обручились еще в Тихвине, когда Илья Дмитриевич приезжал организовывать концессию золотодобычи в Сибири. Он обещал, что мы уедем на южные острова. У него паи в плантациях тростника. Там черная ночь над океаном и бриллианты звезд.
По всему складывалось, что Илья Дмитриевич проныра и мошенник, и не случайно несчастная девушка оказалась здесь одна. Я снова посмотрел на уродливый шрам от веревки и представил страшную картину, ведь известно, отчего вешались честные девушки в чужом городе.
— Я говорю с людьми, а меня не слышат и не видят, — сказала девушка. — А иногда кричат и бросают в меня всякие вещи. Отчего они грубы?
— Люди грубы по природе. Они не замечают чужих, а когда замечают, злятся.
— Вы здесь чужой. Но я вижу вас.
— Как и я вас.
— Я очень устала. Я сплю. Я и сейчас во сне. И никак не могу проснуться. Должен прийти Илья Дмитриевич и забрать меня. Но он не приходит. Не случилось ли с ним дурного?
Она ушла в темную прихожую и там исчезла.
Вскоре я узнал, что акционерное общество господина Козлятникова обанкротилось в 1896 году после фиктивного строительства доходного дома на Васильевском острове, а председатель компании вышел сухим из воды, по слухам, умаслив финансовых инспекторов.
Получив доступ к полицейским архивам Санкт-Петербурга, я выяснил, что в квартире, где я жил, 18 июля 1896 года погибла девушка двадцати лет, Екатерина Фогт, уроженка Тихвинского уезда, причина смерти — удушение. Была найдена повешенной. Указанный род занятий — по желтому билету, выданному в тот же день полицейским управлением столицы. Похоронена на Малоохтинском кладбище.
На Малой Охте до сих пор есть старый некрополь, где хоронили самоубийц и всякий сброд. За местом водится дурная репутация. Говорят, здесь можно встретить призраков, услышать вопли неприкаянных душ, но меня это уже не пугало.
Из разговора со служащим кладбища я определил примерное место захоронения самоубийц за 1896 год. Обходя редкие сохранившиеся могилы с ветхими крестами и замшелыми плитами, но чаще бродя среди зарослей травы и кустарника над тем, что когда-то могло быть могилами, я вспоминал лицо Кати, надеясь, что какая-нибудь мистическая сила приведет меня
к ее последнему пристанищу. Однако возвращаться пришлось ни с чем, если не считать, что я сфотографировал несколько особо живописных мест.
В архивах я узнал, что Козлятников — брачный аферист и сутенер. Представлялся концессионером, купцом, строителем, банкиром. Ездил по уездам, подыскивал молодых барышень из мещан и обедневших дворянских семейств, влюблял в себя, а потом увозил в Петербург, Москву и Вильно. Обещал жениться и на некоторых особах даже женился, в чем ему помогал знакомый поп-расстрига. Козлятников подселял несчастную девушку в апартаменты, жил с ней на широкую ногу и исчезал. Хозяин апартаментов не выпускал пленницу, полиция ее обрабатывала, и обесчещенная барышня, уже без паспорта, не могла вернуться домой и поступала отслуживать долг в салон для увеселения мужчин.
Козлятникова на будущий год после смерти Кати застрелили, а труп бросили в Фонтанку. Нашелся мститель за обесчещенную девушку из Ростова, выследил подлеца и отправил ему две пули в живот. Убийцу сослали на каторгу, даже суд присяжных не помог. Сочли, что стрелять в богатого человека из-за проститутки нельзя. Никто ее не похищал из провинции, сама в Петербург за распутством приехала.
Я слонялся по городу и думал, как помочь Кате.
Скворцов предложил подружиться с ней, чтобы она помогала угадывать номера в денежных лотереях. С ним было невозможно советоваться по сложным вопросам.
Я боялся, что рано или поздно мне придется съехать с квартиры и я больше не увижу милый сердцу призрак девушки, которая теперь меня не пугала. Наоборот, я страстно ждал ее появления.
Когда пришла хозяйка за деньгами за следующий месяц, я предложил ей выпить со мной чаю.
— Вы хороший наниматель, — сказала она, угощаясь пирожными.
— А почему вы сами в этой квартире не живете? — спросил я.
— Природу люблю, а здесь мне дурно, — поморщилась хозяйка. — Квартира от бабки досталась. Бабка тут моя жила. А мы в Бернгардовке. Вот там — ай да хорошо! Смороды в этом году будет много. Приезжайте за смородой.
— Продайте мне квартиру.
— Ой… — Она со стуком поставила чашку. — Чего вдруг?
— Давно хотел в центре. Мне удобно тут. Работа, друзья. И квартира ваша приглянулась.
— Ну уж? — Хозяйка прищурилась.
— О цене договоримся.
— Тут у нас, знаете, не то чтобы очень… Но если хотите, то за сколько? Все-таки центр, метро, потолки… недешево стоит-то…
— Я и не говорю, чтоб дешево. — И я назвал цену, которая казалась мне подходящей.
Хозяйка засмеялась и назвала цену в полтора раза больше.
Мы поторговались, и она обещала подумать.
Катя не приходила, но продолжала сниться. Сновидения смешивались с реальностью. Мне казалось, она знает, что я думаю о ней и хочу ее видеть.
Знакомый парапсихолог рассказал, что призрак всегда находится в плену постигшей его насильственной смерти. Дух не может освободиться, пока не получит свое — утерянную вещь, встречу с человеком или пока место, к которому он прикован, не будет уничтожено. Поэтому призраки матерей безнадежно ищут погибших детей, висельники и утопленники ждут любовников, которые их бросили, а жертвы убийств просят пощады у давно покинувших этот мир душегубов.
Неприкаянный дух появляется в определенном месте и действует одинаково. Он может пугать, хулиганить, искушать или мстить, но не меняться. Он как компьютерная программа, раз за разом повторяющая один и тот же видеосюжет.
— А твоя Катя, — заключил парапсихолог, кашлянув в кулак, — прости, как живая. Поэтому она, скорее всего, плод твоей фантазии. Галлюцинация. Я бы рекомендовал сходить к врачу. Не в обиду говорю.
— Понимаю. Но если она все-таки призрак, то как ей помочь?
— Ей нужно умереть еще раз. Только уже не насильственной, а своей смертью. А для этого ей потребуется тело.
— Какое тело?
— Обычного живого человека. Духи вселяются в тех, кто попадает под их влияние. Они редко захватывают тело человека против его воли. Так что не вздумай предлагать ей свое, даже если она попросит ненадолго. Иначе гарантированно сведет в могилу или в лучшем случае тронешься умом. Ты еще молод и при современном уходе будешь на Пряжке в палате мух ловить лет тридцать, не понимая, что с тобой происходит.
— Неужели нет других способов?
— Сжечь весь дом. Но, я надеюсь, ты понимаешь уголовные последствия поджога? Могут погибнуть люди из-за, прости, нервной придури. Кстати, я не священник, и это не исповедь. При известных обстоятельствах я не смогу гарантировать тебе анонимность.
Парапсихолог не убедил меня остановиться, да я и не желал.
Я часто рассматривал фотографии с кладбища и из полицейской хроники. Однажды бросил их рядом с букетом ландышей, и в вечернем мареве мне показалось, что я вижу Катю, разглядывавшую снимки, но ее очертания были неясны. Может быть, я выдавал желаемое за действительное.
Чтобы расставить точки над «i», я отправился к священнику, который в местной епархии отвечал за контакты граждан с потусторонним, — специалисту по полтергейстам, нечистым духам и прочим проявлениям инфернального зла в нашем и без того несовершенном мире. Есть в Церкви и такие специальности. Отправился по знакомству, поэтому священник принял меня снисходительно, со вниманием. Он сразу определил ситуацию:
— Вас соблазняет злой дух в виде женщины. Наверняка мистифицирует вас и возбуждает мужские желания.
— Мистифицирует?
— В определенных случаях духи понимают, чтó хочет услышать человек. А жертва воспринимает их слова как предсказания и, если они сбываются, начинает верить в добрую волю духа. Устанавливается тесный контакт, который всегда ведет к краху человека. Нечистые духи лгут. И даже если их слова кажутся правдой, в конце все оборачивается ложью.
— Что же делать?
— Не идти на поводу. Ни в коем случае не фантазируйте на эротические темы. Воздержитесь от алкоголя, он служит дурную службу. Дух ведет вас тропой искушений и рано или поздно победит.
— Она меня побуждает, наоборот, к высоким чувствам. К состраданию, жалости, желанию помочь.
— Она выглядит привлекательно? Как женщина?
— Да, но…
— Прекратите эти контакты. Съезжайте с квартиры.
— Я не могу. Я обещал ей помочь.
— Вы в своем уме? Не вздумайте давать призраку то, что он просит. Вы вообще не понимаете, с чем имеете дело. Дух вас обманет. Она убьет вас.
— Я проверял ее слова. Она говорила правду.
— Если хотите жить, не делайте то, что она велит, ни в коем случае. А она обязательно попросит. Вы и так на волосок от гибели. Удивлен, что она вас еще не убила. Кстати, почему не хотите освятить жилье?
В квартире Катя появилась, как всегда, внезапно.
Я сидел на диване с книгой и почувствовал ее взгляд.
Она стояла рядом. Вечерний солнечный луч отражался от стекла серванта и падал на ее левую руку, отчего запястья и локтя не было видно. Остальная фигура Кати, по-прежнему сотканная из дымки, оставалась прозрачной.
— Вы передали Илье Дмитриевичу, что я просила? — справилась она, как будто мы продолжили неоконченный разговор.
— Простите, Катя, его сейчас нет в Петербурге.
— Этого решительно не может быть, — сказала девушка. — Впрочем, иногда мне кажется, что он уехал…
— Он не вернется по другой причине. Он убит. Вот копия полицейской справки. Его больше нет.
Я встал и показал ей документы из архива.
— Нет, вы ошибаетесь.
— Вас тоже нет, Катя.
— С кем же вы тогда разговариваете?
Я не знал, что ответить. Назвать ее «призраком» не поворачивался язык.
— Вы говорили, что спите. Вполне возможно, что так и есть. Это трудно объяснить. Вы погибли восемнадцатого июля одна тысяча восемьсот девяносто шестого года.
— Нет. Они хотели сделать со мной дурное, и я пригрозила, что повешусь. А дальше меня вытащили из петли. Я помню, как они суетились вокруг, уложили на кровать… Я уснула и до сих пор вижу сны.
— Вот протокол осмотра с вашей посмертной фотографией.
— Нет-нет, мне не надо ваших бумаг. Я довольно насмотрелась бумаг. Я сама написала письмо и бросила его в щель под подоконником, когда они начали колотить в дверь. Я была не в себе. Боялась, что они меня остановят.
— Письмо в этой комнате?
— Да, я ведь здесь живу.
— Катя, каким-то образом вы стали призраком.
— А по-моему, призрак — это вы! Сумеречное наваждение! — Она отстраненно подняла руки, закрыла лицо, потом опустила их и спросила: — Вы можете мне помочь?
— Как?
— Я не могу вас об этом просить, но… другого выхода нет.
Неужели священник был прав и призрак подбирается ко мне, чтобы завладеть телом?
— Я знаю, что нравлюсь вам, — сказала она. — Вы добрый человек. Я никогда не забуду, как вы ко мне отнеслись. Но мне нечего дать вам взамен…
— Я вас не понимаю.
— Заберите меня отсюда.
— Но как?
— Приходите на мои именины этой ночью. Там узнаете.
— Прийти? На именины?
— Я попрошу Пал Палыча. Он отведет вас. Согласны?
— Что я должен буду сделать?
— Не бойтесь. Если любите, ничего не бойтесь.
Признаться, умершие не каждый день приглашают живых на свои праздники, да и куда меня заберет призрак застрелившегося офицера? Что там ждет? Но мне надоело ходить вокруг да около.
Когда она исчезла, я знал, что делать. Если найду письмо, значит, Катя говорит правду.
Я привез инструмент, отбил кое-где штукатурку и пытался щупом найти письмо. Когда не удалось, снял подоконник. В пыли лежал сложенный вчетверо лист бумаги, пожелтевшей и ветхой. Катя меня не обманывала!
Я аккуратно развернул письмо и прочитал:
«18 июля 96.
Ты оставил меня. С моим грехом наедине. Но что для женщины грех? Только предательство мужчины. С мужчиной все добродетель. Я обещала ждать тебя.
Теперь я не покину этот дом, пока ты не придешь за мной. Да они и не дадут мне уйти. Твой непогашенный долг — моя плата за любовь.
Они выдали мне желтый билет, но я клянусь, что ни одной ночи не проведу среди развратников.
На улице гуляют пары, говорят о любви. Как все смешно. Когда корабль на мели — ему любой ветер издевкой. Понятно, почему в столице нет больших людей, они разбиваются и гибнут, а выжившие мельчают. Они пусты и прозрачны, как смерть.
Я не прощаю тебя, но еще больше не прощаю себя. Я не смогла высечь в тебе искры того огня, который меня сжигает. Не смогла отвести ото зла, которое ты выбрал. Но я отдала тебе все, а тот, кто отдаст все, получит то, что не в силах вынести.
Любовь, как призрак, идет за мной. Я ощущаю ее, но никак не могу увидеть, она все время за спиной. И если Бог не простит меня, быть мне неприкаянной, пока не полюбят меня, как я тебя любила».
Читая письмо, я не услышал, как пришла хозяйка квартиры. Заявилась нежданно, как на праздник к первой рюмке.
— Ага! Тайники ищем! — закричала она. — Ворье!
И собралась звонить в полицию.
— Я оплачу ремонт. Все будет как прежде.
— Оплатишь? С моих-то денежек? Сколько нашел, а? Что там было — золото, столовое серебро, монеты? Признавайся!
Так хозяйка перешла на «ты».
— Да ничего там не было.
— А что же ты тогда искал?
— Из-под подоконника воняло, там крыса издохла.
— Эка невидаль! И что теперь? Подоконники ломать?
— Смердело, как на скотобойне.
— И где же запах? Что-то я не чую… И где крыса? Врешь ты все! Небось и металлоискатель притащил.
Она принялась шуровать среди инструментов.
— Вы хоть знаете, как он выглядит? — спросил я.
— А ты, значит, знаешь! Я ж говорю — ворюга…
Она увидела на столе мои рисунки. Я много рисовал Катю, когда думал о ней.
На хозяйку как ушат воды вылили. Она всё поняла, почувствовала сговор и не слушала объяснений. Хитрая и суеверная, она не сомневалась, что домашние привидения сторожат клады, и хотя боялась нечистых, не позволила бы, чтобы ее объехали на кривой на собственной жилплощади.
Пришлось заплатить отступное, потерять залог и за нарушение договора съезжать с квартиры. На сборы отводились сутки. О покупке квартиры я даже не заикнулся, иначе хозяйка решила бы, что я действительно узнал, где лежат сокровища, и выгнала бы немедленно, а мне была нужна следующая ночь.
— Ключи на столе оставишь, дверь захлопнешь! Если увижу твои вещи, на лестницу выставлю! — пообещала хозяйка. — И не вздумай ничего спереть! Участковый — мой знакомый!
Содержимое квартиры было с параноидальной точностью прописано в договоре. Хорошо, что, ругаясь, хозяйка не обратила внимания на Катино письмо, лежавшее на столе, хотя ветхий вид бумаги мог бы ее заинтересовать. Письмо было моим трофеем и доказательством, что я не сумасшедший и Катя — не галлюцинация, а существует на самом деле.
Я надеялся, что Катя видела, как мы поссорились с хозяйкой, и не забудет о своем обещании. И все же мне было грустно, что увижу ее в последний раз.
Вечером я зажег свечи, выпил шампанского. Под столом была припасена еще и бутылка виски.
Ближе к полуночи на лестнице в парадной зашумели. Наверное, начался субботний ажиотаж у разбитных девчонок в квартире внизу.
За окном июльская жаркая ночь расцвела и звала в сказочный танец большого города. Для меня же тайны этого дома были волшебнее всех сказок мира.
Ночь шла своим чередом, но ко мне никто не приходил. Я пил в одиночестве, чувствовал себя преданным и уже подумывал лечь спать.
Чей-то мерзкий голос в голове нашептывал мне закрыться на кухне, включить газ и самому отправиться на поиски невидимых обитателей дома. Отгоняя дикую мысль, я пошел в кухню за льдом. Там я сунул голову в жестяную раковину и долго умывал лицо, смотря на себя в зеркало. Каким же я был идиотом!
Твердо решив лечь спать, я вернулся в комнату, налил себе стаканчик на сон грядущий и наткнулся на военного в дореволюционном мундире.
— Вы Пал Палыч? — спросил я, хотя интуитивно понимал, что это он.
— Красавец вы мой! — восхитился офицер. — Да вы какой рубака, прямо богатырь, казак!
Он распахнул объятия, но целоваться и обниматься не стал, что обрадовало.
— Ничего, что я при вас со стаканом? — спросил я.
— Ах! Боже мой! Ну конечно! Хотя я, в общем-то, его вместе с вами пью, без вашего, так сказать, позволения, когда вы сами-с…
Мне почему-то стало стыдно.
— Ничего страшного, — заверил Пал Палыч. — Я к этому спокойно, хе-хе… У нас тут, знаете… — Он залихватски подкрутил ус, но потом посмотрел куда-то в сторону и добавил: — Приношу извинения, так сказать, за шум и безобразия. Иногда прорывает. Не могу сдержаться… По старой памяти-с… Итак, Екатерина Владимировна…
— Что Екатерина Владимировна?
— Вскорости после меня обосновалась. При жизни были незнакомы. А жаль-с… Во всех отношениях положительная барышня. Во всех!
— А дедушка? — спросил я. — Он кто?
— Евграф Поликарпыч? А тут всё его… вы его слушайтесь… особливо если с нами хотите…
Усач хлопнул меня по плечу, но я даже легкого удара не почувствовал, только неприятный холодок по руке пробежал.
— Ваше здоровье! — сказал я и выпил виски.
Пал Палыч аж вздрогнул, поежился и крякнул от удовольствия, будто выпил он сам.
Я закурил сигару, и от дыма Пал Палыч прямо млел.
— А почему Евграф Поликарпыч сами не пожаловали? — спросил я.
— Они, как всегда, по делам.
— По каким еще делам?
— Не могут оторваться от красивых женщин! — Офицер хохотнул. — Я, признаться, тоже не могу. Но вино заводит сильнее, ну вы понимаете. А вы, смотрю, придумали на диване ночь скоротать? Извольте-ка к Екатерине Владимировне на именины!
Свечи в полутьме квартиры замерцали, хотя ветер в окна не дул и занавески не шевелились.
— Расскажите мне о ней.
— Да что говорить. Вот она.
Усач показал рукой на маленькую старинную картину в раме, висевшую над декоративным камином. В темных тонах полотна я угадал лицо моей ночной гостьи. Странно, что раньше я не обращал на картину внимания.
— Это подарок ее жениха, — сказал Пал Палыч. — Бросьте в нее стакан.
— В картину?
— Да, в картину. Катенька ее ненавидит.
Я допил виски, но не мог бросить стакан в эту девушку. Ее образ был для меня слишком дорог. Я покачал головой и поставил пустой стакан на стол.
— Ну и правильно, — сказал Пал Палыч. — Я ведь пошутил.
Он жестом велел следовать за ним, вышел в прихожую, а дальше — сквозь входную дверь. Я решил повременить с его трюками и покинул квартиру привычным способом.
У соседок этажом ниже, к которым ходили в гости мужчины, царил непривычный шум-гам, и я решил, что на веселое гнездышко налетели «соколы» из полиции.
Мы спустились по лестнице в подвал. Дверь, которая всегда была заперта, оказалась открытой. В подвале было темно, но я спокойно шел следом за Пал Палычем и хорошо видел его бледную фигуру.
Мы прошли длинным коридором, спустились по винтовой лесенке еще ниже и попали в широкий зал с низким потолком и тусклым светом. Здесь хранились дворницкая утварь и старая мебель, оставшаяся от прежних хозяев. В углу стояло пианино с медными подсвечниками на нем, и хотя на клавиши никто не нажимал, тихо звучала музыка, которая мучила меня вечерами.
На фоне темных стен возникли призрачные силуэты.
Дедушка был коренастый, с крючковатым носом и густой бородой. За ним появилась Катя, а потом и мальчик. Пал Палыч стал возле них.
— Чего вы хотите от нас? — спросил дедушка. — Любите совать нос в чужие дела? — Голос у него был тонкий и визгливый, не под стать натуре. — Ваши соседи тоже совали! Бабы! — крикнул он. — Попа привели! Ну я им и задал! Долго помнить будут!
Значит, крики и грохот в квартире озорных девушек вызвал дед, любитель плотских грехов.
— Зачем же попа`? — спросил я.
— Привидение этим дурам мерещилось. Освятить притон хотели. Ну так я им показал, чтобы не мерещилось. Ух показал! — Он затряс кулаком.
— Я, знаете, в ваши дела нос совать не буду, — сказал я. — Мне завтра съезжать с квартиры.
— Ах, вот как! Ну уж нет, голубчик. Так не выйдет! — Дед погрозил мне пальцем.
— Оставайся! — дружелюбно гаркнул Пал Палыч. — Чего ты?
— Это можно устроить, — сказал дед. — Оставайся.
Мне не понравилось их предложение, от него веяло могилой. Почему-то я решил, что они говорят не о проживании в квартире, а о том, чтобы стать, как они, бесплотным духом, прикованным к старому дому.
— Нет, — ответил я. — Я здесь не останусь. Я по другому поводу.
Они не расспрашивали, по какому, видели насквозь.
— Зачем тебе? — спросил дед.
— Люблю ее, — сорвалось у меня.
— Любишь? А знаешь, что будет?
— Что?
Воцарилась тишина. Потом дед, а за ним и Пал Палыч расхохотались. Только мальчик, казалось, сейчас заплачет.
Я уже не знал, в каком горячечном бреду нахожусь и чем все это закончится. Безумный полонез звучал в ушах, повторяя одну и ту же фразу.
— Возьмешь ее? — спросил дед.
Катя молча смотрела на меня.
— Да, — ответил я.
— Пойдешь с ним? — спросил дед Катю, и она кивнула. — Тогда прощай, милая.
Она шагнула ко мне и прошептала в лицо:
— Не бойся. Мне нужен всего один день.
Музыка оборвалась. У меня потемнело в глазах, закружилась голова, стянуло грудь и ослабли ноги. Я думал, что рухну без чувств, и, опираясь о стену, поплелся к выходу на ощупь, не видя ничего. Я задел лопаты дворника, и они с грохотом повалились на пол, опрокинул велосипед и оказался в парадной. Бешено колотилось сердце. Меня как будто оглушили, а тело возвращалось в квартиру само по себе.
Скалились фаянсовые львы на декоративном камине, змейкой уползали вверх чугунные перила, глумились лепные амуры на потолке. В квартире я, не раздеваясь, упал на диван.
Проснулся днем.
Ужасно болела голова, мучили неясные воспоминания. Я ощущал себя как бы со стороны, как бывает при сильной температуре. Чувствовал Катин взгляд, но она сама не появлялась. Я поздоровался с ней, сказал, что хочу видеть ее. И чуть не засмеялся, понимая, как глупо выгляжу.
Картина, которую я вечером принял за портрет Кати, теперь совершенно ее не напоминала, и шлейф ночных видений при свете дня пугал неизбежными медицинскими выводами. Неужели недалек страшный диагноз, принудительное лечение и крах всей жизни? По утрам чашку кофе мне заменит горсть таблеток под надзором строгих санитаров и вместо книг и путешествий я буду погружаться в мутные глубины подсознания?
После холодного душа и крепкого чая мне стало легче, и я отправился побродить по городу, взяв только ноутбук и Катино письмо. Остальных вещей было не жалко, даже если придет хозяйка и выбросит их.
Случайно оказавшись возле моста, с которого в Фонтанку сбросили Козлятникова, я перегнулся через перила и посмотрел на темно-серую воду. Я опять чувствовал Катю рядом и ужаснулся, не она ли меня сюда привела. Но зачем? Чтобы я бросился вниз? Неужели священник был прав: призрак меня обманул и я погибну? Утопнуть в грязных водах вовсе не романтично, даже если это сделано в центре Петербурга, но мне было все равно. Я грустил, что больше не увижу Катю и не узнаю, что с ней стало, освободилась ли она.
Она говорила, что ей хватит одного дня, а день уже сворачивался.
«Тем лучше, — сказал я. — Быстрее все закончится».
Однако мало-помалу я разошелся, вялая одурь отступила, и, прогуляв несколько часов кряду, я заглянул в китайский ресторан недалеко от Кирочной. Не успел заказать еду, как туда же заявился Скворцов с двумя подругами и, заметив меня, немедленно подсел. Вероятно, он имел на меня чутье.
— Где пропадаешь? — спросил он. — А не устроить ли нам сабантуйчик за знакомство?
«Сабантуйчиком за знакомство» он называл любую пьянку с женщинами с продолжением на свободной квартире.
— Кстати, у него, — после второй рюмки сказал Скворцов и показал на меня вилкой, — свободная квартира.
— Больше нет, — объяснил я. — Съехал.
— Ладно врать. Вроде журналист, а врать не умеешь. — Скворцов побарабанил пальцами по столу. — Что ж, значит, едем к Маринке.
С трудом отбившись от компании Скворцова, которая стремительно обрастала новыми членами, я отправился к Катиному дому, чувствуя, что там происходит неладное. Она как будто звала меня.
На Ковенском из-за угла с ревом вылетела пожарная машина, за ней пронеслась вторая. Я чуть не попал под колеса, но не боялся погибнуть. Прохожая старушка покрутила у виска, глядя на меня, и нырнула в продуктовый. Добродушные алкаши на детской площадке предложили мне выпить.
Через несколько кварталов в сторону неблагополучного дома с привидениями проехала скорая с мигалками, а на улице запахло гарью.
Я побежал, уже зная, что произошло.
Из окон последних двух этажей, из моего эркера и с чердака вырывались языки пламени, валил густой дым. Пожарные команды заливали огонь пеной из нескольких брандспойтов. Полицейские не подпускали прохожих к дому. Болтливый толстяк на улице объяснял зевакам, мол, дом поджег какой-то мальчик, так жильцы сказали.
Я с ужасом представил, какой ад творится внутри и через что должны пройти мои новые знакомые для обретения покоя. Я искал их в окнах квартир, которые не пылали, но не увидел никого. Сгорало все — разговоры, страсти, предательства, счастье, измены, смех и шепот. Превращались в дым неприкаянные души. Огонь отпускал всех.
Огонь опустошил и меня.
Мистический роман был закончен.
Я снова отправился бродить по городу и повторял про себя Катино письмо: «Тот, кто отдаст все, получит то, что не сможет вынести».
Ее слова звучали во мне все тише. Я больше не чувствовал ее рядом. Я потерял ее навеки и остался с безответной любовью, которую не вынести прозрачному человеку.
На набережной Невы закатное солнце озаряло купола соборов и золотило бегущие темные воды.
Я уходил в одинокую ночь.
Следом шла девушка в ситцевом платье, с серым платком на шее.