Опубликовано в журнале Звезда, номер 4, 2024
The trail of the human serpent is… over everything.
William James
1
В романе В. Г. Сорокина «Манарага» шеф-повар, специализирующийся на русской классической литературе, гордо заявляет: «И я не буду жарить стейк на писателе второго сорта вроде Горького».[1] В романе В. О. Пелевина «Т» граф Т., в котором иронически обыгрывается Л. Н. Толстой, на вопрос, какое вино он предпочитает, провокационно апеллирует к Горькому: «Писатель Максим Горький <…> обычно отвечал на этот вопрос так: „хлебное“. За что его очень ценили в славянофильских кругах, но недолюбливали в дорогих ресторанах».[2] Но вот Б. Л. Пастернак, однако, считал, что «взволноваться» Горьким «как писателем особой заслуги не составляет», ибо «это только естественно для всякого, кто не кривит натурой и не создал себе искусственной чувствительности взамен прирожденной и наличной».[3] Действительно, отношение к Горькому на протяжении прошлого века неоднократно менялось. В разные периоды Горький представал то как авторитетный классик мирового масштаба, принадлежащий к «высшей расе» либерально мыслящих «пророков будущего»[4], то как второразрядный писатель и не очень приятный человек; то как интеллектуал, постоянно занимавшийся самообразованием, то как малообразованный человек, которому друзья пересказывали книги и который восхищался никому не известным и, предположительно, непримечательным писателем Огурцовым.[5]
Как бы ни относиться к творчеству и личности Горького, бесспорен неизменный интерес писателя к возможностям и путям преобразования человека и общества, побуждавший его обращаться в разные периоды своей творческой биографии к разным мыслителям и разным философским теориям, в том числе к американскому философу-прагматисту Уильяму Джеймсу (1842—1910) и идеям американского прагматизма в целом. Личное знакомство Горького с Джеймсом состоялось в 1906 году, когда Горький по заданию партии приехал в США, чтобы после поражения революции 1905 года собрать деньги для финансирования новой революции.[6] Хорошо известны высказывания Горького о впечатлениях после встречи с американским философом в письмах К. П. Пятницкому и Е. П. Пешковой: «Познакомился с Джемсом, Чаннингом и др. Джемс — славный старик, но тоже американец»; «Джемс, психолог, которого здесь чтут как звезду первой величины. Познакомился с ним — ничего, старик славный».[7] Позднее Горький будет неоднократно подчеркивать близость своих взглядов позиции Джеймса; в мае 1925 года он напишет в письме Д. А. Лутохину: «Почему вы думаете, что я „бергсонианец“? Родство с Джемсом — могу принять, но — со многими оговорками. А указание на Бергсона — не понимаю».[8] Однако истоки знакомства писателя с американской философией отыскиваются не в том времени, которое Горький провел в США, а в более ранний период, предшествовавший поездке и встрече с Джеймсом. Еще до приезда в Америку Горький имел представление об идеях Джеймса, чему не в малой степени способствовали усилия членов Московского психологического общества[9], проявившего необычную активность в популяризации Джеймса в России.
2
Первой работой Уильяма Джеймса, вызвавшей интерес среди его современников в России, стали «Принципы психологии» («The Principles of Psychology»), которые Джеймс писал на протяжении двенадцати лет. В 1890 году, когда «Принципы психологии» были опубликованы в США, в журнале Московского психологического общества «Вопросы философии и психологии» появилась рецензия, написанная редактором журнала и председателем общества, профессором кафедры философии и психологии Императорского Московского университета Николаем Яковлевичем Гротом. Грот заявлял о необходимости представить русскому читателю Джеймса — одного из «самых крупных и солидных психологов нашего времени»[10], с которым сам Грот познакомился за год до этого в Париже на первом Международном психологическом конгрессе. Конгресс, целью которого была консолидация деятельности психологов из разных стран, собрал более 200 участников из Европы и США, в том числе 13 участников из России (в число которых помимо Грота входили М. М. Троицкий, первый председатель Московского психологического общества, С. С. Корсаков, один из основателей экспериментальной психологической лаборатории в Москве, Л. М. Лопатин, приват-доцент Московского университета, друг и оппонент В. Соловьева[11]); работа проходила по четырем направлениям, одно из которых, посвященное изучению зависимости познания от мускульного чувства (мышечной иннервации), возглавлял Джеймс.[12] В глазах Грота Джеймс был последователем «естественно-научного метода, эмпириком и позитивистом в самом строгом смысле», но признававшим при этом необходимость «сознательно-метафизической критики основных данных позитивного анализа».[13] Конечно же, Грот ошибался, называя Джеймса «позитивистом», однако верно отметил недостаточность для последнего положений эмпиризма в традиционном понимании. В действительности Джеймс был решительно настроен против английской эмпирической психологии Джона Локка, Дэвида Юма, Джорджа Беркли, критикуя ее за то, что та не включает в себя и не признаёт опыт отношений субъекта. Для американского философа одним из важнейших аспектов опыта были отношения — позиция, которую он позднее определит как «радикальный эмпиризм».[14] Как бы то ни было, несмотря на страстные призывы редактора журнала, два тома «Принципов психологии» так и не были переведены; впрочем, в 1896 году на русском языке вышла однотомная сокращенная версия «Принципов…» под названием «Психология (Text book of psychology)» (в оригинале — «Psychology (Briefer Course)», 1892), переизданная в 1902 году под названием «Научные основы психологии» (перевод И. И. Лапшина под редакцией Л. Е. Оболенского). В этом же году на русском языке появились сразу два перевода лекций Джеймса, известных как «Talks to Teachers on Psychology: and to Students on Some of Life’s Ideals» (1899) — «Беседы с учителями о психологии» (в переводе А. Громбаха) и «Психология в беседах с учителями» (в переводе В. Н. Ивановского). В 1904 году на русском языке было опубликовано сочинение Джеймса «Зависимость веры от воли и другие опыты популярной философии» в переводе С. И. Церетели (в оригинале — «The Will to Believe and Other Essays in Popular Philosophy», 1896); затем были переведены «Прагматизм: Новое название для некоторых старых методов мышления. Популярные лекции по философии» (1910, перевод П. Юшкевича; в оригинале — «Pragmatism: A New Name for Some Old Ways of Thinking», 1907), «Многообразие религиозного опыта» (1910, перевод В. Г. Малахиевой-Мирович и М. В. Шик под редакцией С. В. Лурье) и «Вселенная с плюралистической точки зрения» (1911, перевод Б. Осипова и О. Румера под редакцией Г. Г. Шпета; в оригинале — «A Pluralistic Universe», 1909). Публиковались на русском языке, выдержав несколько переизданий, отдельные эссе Джеймса, взятые из его сочинений: «Стоит ли жить?» (1898), «О человеческом бессмертии» (1901), «Возможно ли сообщаться с умершими? (Из отчетов Лондонского общества психических исследований)» (1911). В 1900-е годы появились и первые критические исследования на русском языке о теоретических взглядах Джеймса, как оригинальные, так и переводные.[15] А в 1901 году он был избран почетным членом Московского психологического общества. В 1910 году в некрологе о смерти Джеймса, помещенном на страницах сентябрьского номера журнала «Вопросы философии и психологии», он будет назван «психологом par excellence», ибо, как заметит Г. И. Челпанов, «может быть, никто из современных психологов больше Джэмса не способствовал в такой мере упрочению той мысли, что психология есть философская наука, и, может быть, никто не в состоянии оценить эту заслугу Джэмса больше, чем наше поколение, которое училось по его книгам».[16]
Члены Московского психологического общества, с энтузиазмом воспринявшие идеи американского философа, стояли в основном на идеалистических позициях. Несмотря на то что для них Джеймс был эмпириком[17], они считали его своим сторонником, так как видели в его работах не только проявления позитивизма, но и спиритуалистское начало, связанное с верой, которой в работах философа отводилось значительное место. Данную позицию суммировал А. Балабан в обзорной статье о философии прагматизма: «Нельзя не признать, что прагматизм является отголоском общечеловеческого конфликта веры и мысли. Им затрагивается и с новой силой выдвигается на форум человеческого сознания эта вечная драма».[18] Московских неоидеалистов привлекало в Джеймсе то, что, отвергая бессмертие души, он не только не отвергал существование божественного, но и считал аргументом в пользу его существования сам факт присутствия в человеке религиозного чувства. По Джеймсу, подлинное «я» выходит за рамки рационализации и включает в себя и сознательное и подсознательное, а религия, понимаемая им как интимная жизнь человека в сопричастности высшему бытию, и есть проявление этого «я». Собственно, именно эти идеи «встраивали» Джеймса в то направление мысли, которое развивали (впрочем, наряду с другими темами) и Американское общество психических исследований[19], и Московское психологическое общество; эти же идеи вызывали отклик у авторов и читателей «Вопросов философии и психологии».
Московские психологи рассматривали прагматизм Джеймса как развитие тезиса еще одного американского философа-прагматиста — Чарльза Сандерса Пирса, сформулированный в его статье «Как сделать наши идеи ясными» («How to Make Our Ideas Clear», 1878). Общее мнение выразил А. Балабан: «Пирс, указывая, что наши уверенности (beliefs) суть руководящие правила для действия, говорит, что для того, чтобы раскрыть значение мысли, нам надо лишь определить поступок, к которому она способна привести; практический результат этой мысли и представляет для нас единственное значение».[20] Суть прагматизма, впрочем, значительно упрощалась вплоть до противопоставления, с одной стороны, жизни активной и деятельной, с другой — жизни пассивно-созерцательной:
«Если логика оказывается бессильной, если благодаря ей создается густая сеть ловушек и противоречий, стоящих неисчислимыми преградами для человека на пути к его совершенству, единственно возможный исход и спасение — это оставить резонерство и теоретизирование и обратиться к вере и здравому рассудку, а главное к работе. Чистая мысль носит в себе яд сомнений; она разлагает наши намерения, прежде чем они успели оформиться. Она делает нас смешными и беспомощными. Для человека существует альтернатива: пойти на зов common sense, верного спутника нашей жизни, или последовать императивам чистой мысли. В первом случае его ждет жизнь, полная действия, работы и развлечений; во втором — бесплодные скитания по дебрям горних областей, где он в состоянии головокружения и теряя равновесие, мутным взором улавливает плывущие куда-то миры и падает в разверзающуюся перед ним бездну».[21]
Тем не менее подход прагматистов к вопросу истинности того или иного суждения был интерпретирован вполне корректно: «полезным», или истинным, суждение делают следствия, к которым приводит это суждение; в результате суждение считается «хорошим», «когда оно направляет нас на верный путь и делает нас способными открывать желательные для нас вещи». Действительно, согласно Джеймсу, «чтобы добиться полной ясности в наших мыслях о каком-нибудь предмете, мы должны только рассмотреть, какие практические следствия содержатся в этом предмете, т<о> е<сть> каких мы можем ожидать от него ощущений и к какого рода реакциям со своей стороны мы должны подготовиться. Наше представление об этих следствиях — как ближайших, так и отдаленных — и есть все то, что мы можем представить себе об этом предмете, — поскольку вообще это представление имеет какое-нибудь положительное значение».[22] Значение идеи в прагматизме должно быть сформулировано операционно — в терминах ее возможного воздействия на окружающую действительность или другие идеи; соответственно, идея, не имеющая результатов или последствий, является бессмысленной; концепции «должны практически работать, они — орудия, с помощью которых человек должен расширять опыт и совершенствовать тем свою жизнь».[23]
3
«Вопросы философии и психологии» не просто познакомили русского читателя с именем Джеймса и отдельными положениями философии прагматизма — они задали определенный угол зрения на эту философию. Интерес Горького к идеям Джеймса возникнет не в малой степени именно благодаря просветительской деятельности журнала, на страницах которого публиковались также статьи Александра Богданова, с которым у Горького в 1904 году завяжется переписка, а знакомство состоится во второй половине 1905 года[24], Анатолия Луначарского, с которым Горького в 1905 году сведет работа в редакции большевистской газеты «Новая жизнь» — знакомство, переросшее в тесные дружеские отношения в 1907 году. Публиковались в журнале и рецензии на их сочинения.[25] Впрочем, представляется, что интерес Горького к американской философии зародился до увлечения Горького идеями Богданова и Луначарского; произошло это если не на рубеже веков, то в самом начале XX века. Уже в пьесе Горького «На дне» (1902), над которой писатель работал в 1900—1902 годы, просвечивают идеи прагматизма в версии Джеймса.
По мнению Б. Шерра, несмотря на то что Горький находился на пути к богостроительству до того, как открыл для себя Джеймса, Джеймс близок писателю в первую очередь своей интерпретацией идеи Бога. Более того, как считает Шерр, в сочинениях Горького богостроительство и прагматизм Джеймса интересным образом не только соприсутствуют, но и переплетаются.[26] Не исключено, однако, что в период написания пьесы «На дне», когда Горький еще не пришел к богостроительству, некоторые идеи Джеймса, сформулированные им в работе «Зависимость веры от воли», в частности мысль о ценности жизни, вполне могли подкрепить и направить усилия Горького на создание собственной религиозной философии. Добавим, что ценность жизни — это предмет обсуждения не только в первом эссе «Зависимость веры от воли», но и во втором эссе «Стоит ли жить?», вышедшем на русском языке отдельным изданием в 1898 году. В названном эссе Джеймс предлагает представить себе разочарованного в жизни пессимиста, размышляющего о самоубийстве, и дает этому воображаемому пессимисту совет: «…не бойтесь жизни — верьте, что жизнь заслуживает того, чтобы жить, и благодаря вашей вере это действительно будет так».[27] Данное заявление окрашено оттенками личного опыта философа. Как известно, Джеймс в молодости не отличался крепким здоровьем — был физически истощен, дважды терял зрение, страдал бессонницей, желудочными расстройствами и «параличом воли».[28] В периоды депрессии, которые в молодые годы случались с ним довольно часто, неоднократно обдумывал самоубийство, о чем писал отцу: «Хотя я не могу с уверенностью сказать, что нахожусь в удрученном состоянии, однако, мысли о пистолете, кинжале и чаше поглощают бо`льшую часть моего внимания, и я начал уже думать, что необходима какая-нибудь перемена, пусть даже и рискованная».[29] В 1870 году Джеймс записал в своем дневнике: «Сегодня я нахожусь почти на самом дне отчаяния и ясно осознаю`, что должен сделать выбор с открытыми глазами: или я открыто выброшу за борт моральное право как нечто неподходящее моим природным склонностям, или я последую ему и только ему, делая все остальное только строительным материалом для него».[30] Моральное право, или моральный выбор, который Джеймс грозил выбросить за борт, предполагает наличие в жизни определенной цели и следование ей, то есть то, что впавший в депрессию Джеймс ощущает как от него ускользающее.
Горький также в молодые годы пережил душевный кризис и потерю жизненной цели, более того, имел опыт самоубийства. Впав в тяжелую депрессию в декабре 1887 года, он писал: «Вокруг меня становилось пусто. Начинались студенческие волнения — смысл их был не понятен мне, мотивы — не ясны. Я видел веселую суету, не чувствуя в ней драмы, и думал, что ради счастья учиться в университете можно претерпеть даже истязания <…>. В декабре я решил убить себя».[31] А 12 декабря будущий писатель, купив на базаре пистолет с четырьмя патронами, действительно предпринял попытку самоубийства, о чем поведала местная газета: «12-го декабря в 8 часов вечера… нижегородский цеховой Алексей Максимов Пешков… выстрелил из револьвера себе в левый бок, с целью лишить себя жизни. Пешков тотчас же отправлен в земскую больницу, где, при подании ему медицинской помощи, рана врачом признана опасной. В найденной записке Пешков просит никого не винить в его смерти».[32] Неудачной оказалась и вторая попытка самоубийства, предпринятая уже в больнице, где с простреленным легким оказался будущий писатель.
Джеймсу удалось преодолеть душевный кризис в результате чтения французского философа-неокантианца Шарля Ренувье:
«До сих пор, когда я чувствовал, будто я проявляю свободную инициативу, например, смелость действовать необычным образом, без осмотрительного выжидания, когда внешний мир, поразмыслив, все решит для меня, самоубийство представлялось мне наиболее мужественной формой для того, чтобы облечь в нее свою смелость. Теперь я продвигаюсь еще на шаг вперед в развитии воли, стремясь не только действовать заодно с ней, но также верить, верить в свою индивидуальную реальность и творческую силу. Моя вера, конечно, не может быть оптимистичной, но я утверждаю жизнь (реальность, благо) как проявление свободной воли в сопротивлении ego миру. Жизнь должна быть неотъемлемой частью делания, и страдания, и созидания».[33]
Понимание, которое родилось у Джеймса в результате чтения, — «первое действие свободной воли должно быть верой в свободную волю».[34] Мироощущение Горького в начале 1900-х годов, к которому он придет через увлечение ницшеанскими идеями, будет свидетельствовать о создании своей философской позиции, которая окажется удивительно созвучной мыслям Джеймса. Не исключено, что подобное «созвучие» оказалось возможным благодаря философии персонализма, к которой так или иначе прикоснулись и Джеймс и Горький. В конце XIX — начале ХX века персонализм был влиятельным направлением философской мысли, объединившим в определенных вопросах таких разных мыслителей, как Джеймс, Ницше и Горький. Основные идеи в персонализме, которые, возможно, и стали основой для их объединения, включают в себя несводимость человека к материальным элементам и факторам, приверженность идее величия человека и акцент на идее самоопределения личности.
4
Пьеса «На дне» была написана Горьким до того, как книга «Зависимость веры от воли» Джеймса появилась в русском переводе; тем не менее можно с уверенностью утверждать, что Горький в пьесе действительно адресуется к идеям философии прагматизма и непосредственно к Джеймсу, книгу которого ему, скорее всего, пересказали знакомые. Американская тема возникает в самых первых репликах пьесы: Квашня заявляет, что она «свободная женщина, сама себе хозяйка» и не выйдет замуж — не отдаст себя «мужчине в крепость», «будь он хоть принц американский».[35] Горький здесь вряд ли конструирует сложную интертекстуальную игру, скорее проговаривается, но важен сам факт проговорки. Явная же отсылка к Джеймсу возникает в пьесе после того, как в ночлежке появляется Лука. Старец рассказывает Наташе и другим обитателям ночлежки о двух грабителях, беглых каторжниках, с которыми ему привелось столкнуться, когда он работал зимним сторожем на даче одного инженера под Томском. По словам Луки, он сперва попытался остановить грабителей словами, но после того, как они стали угрожать ему топором, взял в руки ружье. Ружье подействовало: несостоявшиеся грабители присмирели и начали каяться, но Лука в наказание заставил их сперва выпороть друг друга, после чего пожалел, накормил и, так как им негде было жить, поселил их на зиму на охраняемой им даче. В разговоре с Наташей Лука проигрывает альтернативный вариант развития событий, который мог бы иметь место, если бы он жестоко обошелся с грабителями: «…беглые… с поселенья ушли… Хорошие мужики!.. Не пожалей я их — они бы, может, убили меня… али еще что… А потом — суд, да тюрьма, да Сибирь… что толку? Тюрьма — добру не научит, и Сибирь не научит… а человек — научит… да! Человек — может добру научить… очень просто!» (154—155).
Джеймс в эссе «Воля к вере» («The Will to Believe»), которое открывает книгу и задает основную тему, рассматривая принципы организации сообществ, приводит гипотетический пример, в котором говорит о нападении грабителей на поезд:
«Несколько разбойников могут ограбить целый поезд, наполненный пассажирами (каждый из которых в отдельности достаточно храбр) только потому, что разбойники могут рассчитывать друг на друга, тогда как каждый пассажир боится оказать малейшее сопротивление, опасаясь быть убитым прежде, нежели другие придут ему на помощь. Если бы мы верили в то, что вслед за нами поднимутся все находящиеся в вагоне, каждый из нас стал бы сопротивляться, и попытки ограбления поездов никогда бы не производились. Итак, бывают такие случаи, когда факт не может возникнуть, если нет предварительной веры в его существование. А если вера в факт может способствовать возникновению последнего, то странно и нелогично было бы утверждать, что вера, предваряющая научную очевидность, является „самой низкой степенью безнравственности“, до какой только может пасть мыслящее существо».[36]
На первый взгляд, ситуации, приведенные Горьким и Джеймсом, различны, а сходство проявляется лишь на поверхностном уровне — в факте нападения грабителей на дачу (в пьесе Горького) и на поезд (в эссе Джеймса). Сходство, однако, есть, но находится оно на более глубоком уровне смысла. В действиях Луки по отношению к грабителям присутствует определенная логика, которая и объясняет его неожиданную доброту. Беглые каторжане из истории Луки изменились в лучшую сторону только потому, что он, пожалев их, увидел в них не преступников, а «хороших мужиков», которые давно не ели хлеба и пошли на преступление из-за голода. Лука здесь предстает верящим в тот факт, что вломившиеся в дом беглецы — хорошие люди; а так как «вера в факт может способствовать возникновению последнего», каторжники и стали «хорошими». Их изменение в лучшую сторону есть иллюстрация и подтверждение тезиса Джеймса. Аналогичным образом — через концепцию Джеймса — прочитывается и совет Луки Актеру бросить пить, поверить в себя: «Ты только вот чего: ты пока готовься! Воздержись… возьми себя в руки и — терпи… <…> Ну, решай… в два приема <…>. Человек — все может… лишь бы захотел» (136).
Тема веры и воли к вере возникает и в других эпизодах пьесы. Так, рассказ Луки о беглых каторжниках происходит вскоре после разговора Луки с Настей, в котором старик поддерживает девушку, заявляя, что верит в то, что она рассказывает:
«Лука (берет Настю за руку). Уйдем, милая! ничего… не сердись! Я — знаю… Я — верю! Твоя правда, а не ихняя… Коли ты веришь, была у тебя настоящая любовь… значит — была она! Была! А на него — не сердись, на сожителя-то… Он… может, и впрямь из зависти смеется… у него, может, вовсе не было настоящего-то… ничего не было! Пойдем-ка!..
Настя (крепко прижимая руки к груди). Дедушка! Ей-богу… было это! Все было!.. Студент он… француз был… Гастошей звали… с черной бородкой… в лаковых сапогах ходил… разрази меня гром на этом месте! И так он меня любил… так любил!
Лука. Я — знаю! Ничего! Я верю! В лаковых сапогах, говоришь? А-яй-ай! Ну — и ты его тоже — любила?» (152).
Но вера для Джеймса является активным началом; «основанная на желании», она «является законным, а быть может, и неизбежным средством для достижения истины, поскольку это достижение зависит от нашего личного участия». Таким образом, вера означает убежденность в чем-то, относительно чего еще возможны сомнения, а поскольку критерием веры является готовность к действию, то вера — это «готовность действовать ради цели, удачное достижение которой не гарантировано нам заранее».[37] По мнению Джеймса, во многих случаях, но не во всех, подобное сочетание веры с активностью субъекта есть условие и критерий достижения истины.
Одна из тем пьесы Горького — предопределенность, предзаданность жизней героев. Джеймс, противопоставляя свободу и детерминизм, приводит пример с двумя конкурирующими гипотезами, представляющими собой одинаковую ценность, между которыми предстоит сделать выбор. Сложность выбора и, соответственно, решения связана с тем, что ни одна из гипотез не имеет преимущества перед другой с точки зрения ясности и убедительности. В статье «Прагматизм и здравый смысл» Джеймс спрашивает: «В конце концов, разве не может оказаться, что в истине есть какая-то двойственность?»[38] В подобных ситуациях, по мнению Джеймса, у нас есть право сделать выбор по каким-то сентиментальным причинам, то есть у нас есть право «верить»:
«Наша эмоциональная природа не только имеет законное право, но и должна делать выбор между двумя положениями, каждый раз, когда выбор этот подлинный и по природе своей недоступен решению на интеллектуальных основаниях; если при таких условиях мы скажем: „не решайте, но оставьте вопрос открытым“, это будет такое же эмоциональное решение, как если бы мы решили в сторону да или нет, и притом решение, связанное с таким же риском ошибиться».[39]
В работе «The Meaning of Truth» (1909, «Значение истины»), положения которой Джеймс формулировал на протяжении нескольких предшествующих публикации лет, он сделает несколько иной акцент, заявив, что «ИСТИННОЕ, если говорить очень коротко, ЭТО ТОЛЬКО ТО, ЧТО СООТВЕТСТВУЕТ НАШЕМУ МЫШЛЕНИЮ, ТОЧНО ТАК ЖЕ, КАК ПРАВИЛЬНОЕ — ЭТО ТОЛЬКО ТО, ЧТО СООТВЕТСТВУЕТ НАШЕМУ ПОВЕДЕНИЮ»; таким образом, «из двух конкурирующих взглядов на вселенную, которые во всех других отношениях равны, но из которых первый отрицает какую-то жизненно важную человеческую потребность, а второй удовлетворяет ее, второй будет предпочтен здравомыслящими людьми по той простой причине, что благодаря ему мир кажется более рациональным».[40] Для Джеймса, в отличие от Пирса, прагматизм был не просто теорией «значения», он был теорией истины.[41] Любая идея или теория в системе Джеймса — это всего лишь гипотеза, которую необходимо проверить; лишь в процессе верификации эта идея может стать истинной. При этом новая истина есть результат нового опыта и старой истины, взятых в их взаимодействии.[42]
Истинное знание в философии прагматизма основано на опыте, а потому описания (descriptions) не должны превалировать над реальностью опыта. Джеймс выступает против сведения истинного знания об объекте к его описанию и против концепции истины как дескрипции. В пьесе Горького «На дне» против ограниченности дескриптивного дискурса о себе выступает Васька Пепел, стремящийся выйти за рамки, наложенные на него этим дискурсом:
«Пепел. Я — сызмалетства — вор… все, всегда говорили мне: вор Васька, воров сын Васька! Ага? Так? Ну — нате! Вот — я вор!.. Ты пойми: я, может быть, со зла вор-то… оттого я вор, что другим именем никто, никогда не догадался назвать меня… Назови ты… Наташа, ну?» (158).
По Джеймсу, достижение истины «зависит от нашего личного участия».[43] Ваське Пеплу, мнение о котором было сформировано без его «личного участия», тем самым было отказано в достижении истинного знания о себе. Истина в прагматизме Джеймса предстает вечно изменяющейся и тем не менее являющейся результатом накопления опыта, а именно этого и лишена концепция истины как дескрипции.
Таким образом, можно сказать, что в пьесе Горького «На дне» реализуется и обыгрывается целый ряд идей Джеймса, в первую очередь его концепция истины, предполагающая выбор на основании веры в истинность того, что мы выбираем. Несмотря на то что пьеса заканчивается актом самоубийства («На пустыре… там… Актер… удавился!», 182), Горький (как и Джеймс в эссе «Стоит ли жить?») утверждает ценность жизни и ценность веры. Для Джеймса и Горького вера важна в силу того, что она расширяет возможности человека, но такая вера требует от субъекта активной вовлеченности и активного действия. Традиционные религии, как считает Н. С. Юлина, не устраивали Джеймса потому, что звали к пассивности, «между тем как воля к вере тождественна духовной и моральной активности».[44] Согласно Джеймсу, мы имеем право «верить в то, что физический мир — только часть вселенной, и наше право дополнять его с помощью незримого духовного порядка, принимаемого нами на веру; мы имеем на это право, если только такая вера снова может привести нас к убеждению, что жить стоит».[45]
5
Джеймс причислял Горького к «высшей расе» интеллектуалов, к которой он относил также себя и английского писателя Герберта Уэллса. Джеймс писал: «Есть высшая нация, космополитическое сообщество либеральных умов, „les intellectuals“, которое все больше и больше сплачивается, и из которого будут вырисовываться все основные линии будущего. Вы, русские писатели, с вашим необыкновенным человеческим сочувствием, одни из самых сильных вдохновителей этого истинного и более широкого общения».[46] Для Джеймса эти «les intellectuals» были моралистами, критиками старого и пророками нового и лучшего. Горький виделся подобным пророком. Д. Лукач считал, что настоящие писатели-реалисты, в частности Горький, способны предугадывать тенденции развития общества и своим предвидением задавать и приближать их появление:
«Подлинный реализм изображает не очевидный аспект действительности, а тот, который является объективно более значимым, — человека во всем многообразии его отношений к реальному миру, прежде всего отношений, выходящих за рамки преходящей моды. Кроме того, подлинный реализм фиксирует те тенденции развития, которые существуют лишь в зачаточном состоянии и еще не успели раскрыть весь свой человеческий и социальный потенциал».[47]
Через три года после выхода пьесы и вскоре после поражения русской революции 1905 года Горький, разочарованный в возможностях русской философской мысли, движимый желанием получить готовый рецепт революционного преобразования человека и общества, который поможет не только на страницах книг создать «нового человека» и «новый мир», и уверенный, что философской системой, действенной в инструментальном плане, является американский прагматизм, приедет в США.[48] Но это уже другая история.
1. Сорокин В. Манарага. М., 2017. C. 10.
2. Пелевин В. О. Т. М., 2009. С. 21.
3. Из письма Б. Пастернака А. М. Горькому от 10 октября 1927 (Переписка Б. Пастернака / Составление, подготовка текста и комментарии Е. В. Пастернак и Е. Б. Пастернака. М., 1990. С. 416). Курсив Б. Л. Пастернака.
4. James W. The Correspondence of William James. Vol. 11. April 1905 — March 1908 / Edited by I. K. Skrupskelis and E. M. Berkeley. Charlottesville–London, 2003. P. 270—271.
5. Берберова Н. Курсив мой. М., 1996. С. 210.
6. Горький и Джеймс встретились в мае 1906 в Кембридже, затем летом в горах Адирондак.
7. Горький М. Письма. В 24 т. Т. 5. Письма 1905—1910. М., 1999. С. 203, 212.
8. Архив А. М. Горького. Т. XIV. М. Горький. Неизданная переписка. М., 1976. С. 397.
9. Московское психологическое общество, первое профессиональное объединение психологов и философов в России, было создано в 1885 при Императорском Московском университете и просуществовало до 1922. Инициатором создания общества и его первым председателем был М. М. Троицкий.
10. Г [Грот Н. Я.] Обзор книг. Principles of psychology. Will. James // Вопросы философии и психологии. 1890. № 1. Кн. 5. Критика и библиография. С. 89—90.
11. На конгресс в качестве почетного члена был приглашен И. М. Сеченов, однако он не смог приехать.
12. Другими темами Конгресса были: гипнотизм, роль наследственности в психическом развитии, галлюцинации, анормальные ассоциативные связи между ощущениями. Помимо Джеймса на секциях председательствовали Чарльз Майерс, Френсис Гальтон и Генри Сиджвик.
13. Г [Грот Н. Я.]. Указ. соч. С. 90.
14. Джеймс более подробно изложит свою позицию в статьях, написанных в 1904—1905, составивших книгу «Essays in Radical Empiricism» (1912).
15. См., например: Котович И. В. Чувствования и инстинкт. Критический разбор теории чувствований (эмоций) Вилльяма Джэмса и Г. Ланге и теории инстинкта Вилльяма Джэмса [по книгам В. Джэмса «Психология» и Г. Ланге «Душевные движения»]. Одесса, 1900; Бутру Э. Вильям Джемс и религиозный опыт / Пер. с франц. М., 1908; Шемелин Н. Религиозно-философские воззрения Джемса в связи с мистическими течениями современной жизни. Харьков, 1911.
16. Челпанов Г. Джэмс как психолог // Вопросы философии и психологии. 1910. Кн. 4 (104). С. 456 (437—456).
17. «Психология Джемса может быть названа эмпирической и экспериментальной; он пользуется для своих выводов всем, что имеет в своем распоряжении психофизика в обширном смысле этого слова и физиология в тех частях, в которых она соприкасается с психологией» (Челпанов Г. И. James. The Principles of Psychology. New York, 1890 // Вопросы философии и психологии. 1892. Кн. 11. С. 69 (69—76).
18. Балабан Ал. Прагматизм // Вопросы философии и психологии. 1909. Кн. 4 (99). С. 618 (574—618).
19. Американское общество психических исследований было основано в 1885 группой ученых, в число которых входил Уильям Джеймс, и существует до сих пор. Цель общества в момент основания — способствовать изучению сновидений, ясновидения, чтения мыслей, предчувствий, спиритических сеансов, галлюцинаций, внетелесных состояний и т. п. В то время многие жители США были вовлечены в спиритуалистическое движение и верили в способность медиумов общаться с духом умершего. Общество психических исследований стремилось не только суммировать случаи медиумизма и дать им научное объяснение, но также выяснить, являются ли медиумы мошенниками, а если нет, то можно ли извлечь практическую пользу из существования духов? В архивах института хранятся тысячи свидетельств обычных граждан, которые рассказывали о необъяснимых психических явлениях из первых рук. В России в 1893 была опубликована книга «Phantasms of the Living», представляющая собой довольно объемное собрание историй (701 случай) о ненамеренном воздействии, которое авторы-составители назвали «телепатическим». Авторы — Фредерик У. Х. Майерс, один из основателей, наряду с Джеймсом, Американского общества психических исследований, Эдмунд Гёрни и Фрэнк Подмор. Перевод вышел под редакцией В. Соловьева, который не только сделал сокращенный перевод теоретических глав книги, но и написал предисловие к русскому изданию. Главы, в которых были представлены многочисленные свидетельства мистической связи, были переведены А. Н. Аксаковым; в русском переводе книга получила название «Прижизненные призраки и другие телепатические явления» (СПб., 1893).
20. Балабан Ал. Указ. соч. С. 574.
21. Там же. С. 616.
22. Джемс В. Новое название для некоторых старых методов мышления. Популярные лекции по философии / Пер. с англ. П. Юшкевича с приложением статьи переводчика о прагматизме. СПб., 1910. С. 34.
23. Балабан Ал. Указ. соч. С. 581, 578.
24. Более близкое знакомство с творческими исканиями Богданова и активное богостроительство писателя, отразившееся в статье «Разрушение личности» (части коллективного труда «Очерки философии коллективизма», 1909) и в художественной форме в повести «Исповедь» (1908), которая инициировала, наряду с работами Луначарского (вошедшими позднее в книгу «Религия и социализм», 1907—1910), дискуссию о социализме как новой религии, относится ко времени после Лондонского съезда 1907.
25. Разумеется, были и другие каналы, по которым происходило знакомство Горького с американской философией. Так, например, Горький обсуждал с К. П. Пятницким «The Will to Believe» Джеймса (1897; в рус. пер. — Зависимость воли от веры. СПб., 1904) (Архив А. М. Горького. Том IV. Письма к К. П. Пятницкому. М., 1954. С. 135).
26. Scherr B. P. Gorky and God-Building // William James in Russian Culture / Edited by J. D. Grossman and R. Rischin. New York–Oxford, 2003. P. 192, 200—201 (189—210).
27. Джеймс У. Воля к вере / Пер. с англ. С. И. Церетели, П. С. Юшкевича, Л. Е. Павловой, М. Гринвальд. М., 1997. С. 45.
28. Биография Джеймса и период душевного кризиса подробно описаны в: Barzun J. A Stroll with William James. New York, 1983; Allen G. W. William James. New York, 1969.
29. The Letters of William James / Edited by his son Henry James, in 2 vols. Vol. I. Boston, 1920. P. 95—96 (перевод мой. — Л. Б.).
30. Perry R. B. The Thought and Character of William James, in 2 vols. Vol. I. Boston, 1935. P. 322.
31. Горький М. Полное собрание сочинений. Художественные произведения. В 25 т. Т. 16. Мои университеты. М., 1973. С. 83—84.
32. Покушение на самоубийство // Волжский вестник, 14 декабря. № 325. Цит. по: Летопись жизни и творчества А. М. Горького. Вып. 1. 1868—1907. М., 1958. С. 53.
33. The Letters of William James. Vol. I. P. 148 (перевод мой. — Л. Б.).
34. Ibid. P. 147 (перевод мой. — Л. Б.).
35. Горький М. Полное собрание сочинений. Художественные произведения. В 25 т. Т. 7. Пьесы, драматические наброски. 1897—1906. М., 1970. С. 110. Далее в статье ссылки на данное издание приводятся в тексте с указанием страницы.
36. Джеймс У. Воля к вере. С. 23.
37. Там же. С. 23, 62.
38. Джемс В. Прагматизм. С. 120.
39. Джеймс У. Воля к вере. С. 15.
40. James W. The Meaning of Truth. A Sequel to Pragmatism. Ann Arbor, 1970. P. XXXI, XXXIII (перевод мой. — Л. Б.).
41. Gavin W. J. William James, 1842—1910 // The Blackwell Guide to American Philosophy / Edited by A. T. Marsoobian and J. Ryder. Oxford, 2204. P. 111 (101—116).
42. Джемс В. Прагматизм. С. 105—106.
43. Джеймс У. Воля к вере. С. 23.
44. Юлина Н. С. Философская мысль в США. М., 2010. С. 72.
45. Джеймс У. Указ. соч. С. 40.
46. James W. The Correspondence of William James. P. 270—271 (перевод мой. — Л. Б.).
47. Lucács G. Realism in the Balance // The Norton Anthology of Theory and Criticism / Edited by V. B. Leitch. New York–London, 2001. P. 1049 (1033—1058) (перевод мой. — Л. Б.).
48. О Горьком, оказавшемся в США в центре нескольких попыток создания качественно новой формы общественного мышления и общественного поведения, см. подробно: Бугаева Л. Д. Революционная утопия: Горький по Смирнову // Wiener Slawistischer Almanach. Т. 59. 2007. C. 207—223. Другая миссия Горького, обозначенная партийным руководством, приставившим к Горькому на время поездки Н. Е. Буренина в качестве помощника и соглядатая, — собрать деньги для финансирования новой революции в России. Выполнить эту миссию Горькому не удалось по ряду причин, в первую очередь из-за землетрясения, произошедшего в Сан-Франциско вскоре после прибытия писателя в США — в апреле 1906. Необходимость для России именно «активной» философии Горький обоснует в интервью американскому изданию «Twice a week Spokesman Review» (1906, April 22).