Опубликовано в журнале Звезда, номер 3, 2024
Об авторе:
Данила Андреевич Крылов (род. в 2001 г.) — поэт. Стихи публиковались в журналах «Звезда», «Новый мир», «Аврора». Лауреат премии журнала «Звезда» за лучший дебют (2022). Живет в С.-Петербурге.
* * *
Страшно ночью в купе одному:
Не понятно откуда, куда
Мчатся через кромешную тьму
Эти фирменные поезда.
Как случилось, что в мире, где три
Триллиона галактик, ты вдруг
Сам себя обнаружил внутри
Комфортабельной капсулы? Люк
Или дверь герметично закрыв,
В одеяло уйдя с головой,
Ты летишь в бесконечный обрыв,
Беззащитный, ничтожный, живой.
Но у страха глаза велики.
Милосердна к нам черная даль.
Проезжая село Тростники,
Вспоминаю твой ужас, Паскаль.
На живущих твой ужас умножь.
Что же всех нас, ничтожных, роднит?
Эта жалость, бессмертная дрожь,
Протяженность пространств и орбит.
* * *
Чем пахнет роза? Розой. Синестет
Заметит, что словарь мой небогат:
Цвет — это запах, запах — это цвет.
Тогда я слышу красный аромат.
А если роза белая? Тогда
Глаза закрой. Что видишь? Темноту.
От розы не осталось и следа,
Но запах неотвязчивый, он тут!
Дух розы ускользнул от зорких глаз,
Не бел, как снег, не красен, словно кровь.
Как будто независимо от нас
Цветут на свете счастье и любовь.
Открой глаза: любви и счастья нет.
И ты один лишь в этом виноват.
Цвет — это запах, запах — это цвет.
Вдохни, пьянея, красный аромат.
* * *
Приятно думать, что Державин
Любил с гостями слушать Баха.
Пусть стих его отнюдь не плавен,
В нем много силы и размаха.
Ведь у поэта меньше власти
Над неподатливой породой:
Как можно фугу или «Страсти…»
Сравнить с его шершавой одой?
«Средь тучных туч, раздранных с треском».
Да, вычурно. Но разве плохо?
А что нет пушкинского блеска,
В том виноват язык, эпоха…
Мы восхищаемся изъяном,
Мы рады этому по-детски,
Ведь сам Гаврила с Себастьяном
Давно болтает по-немецки.
* * *
Ни маршалом, ни космонавтом не стал,
Ни магом в чалме, ни атлетом,
Ни телеведущим: я с детства мечтал
Стать тем безнадежным эстетом,
Что, даже ревόльвер приставив к виску,
Решив, что не может быть гаже,
Удачным пассажем смиряет тоску
И боль утоляет пейзажем.
И что же? Лелея надежду мою,
И тут потерпел неудачу:
Не грежу, над вымыслом слезы не лью,
Над тучкой жемчужной не плачу.
И, всласть настрадавшись, устав от мытарств,
Поблагодарив за подарок,
Я не принимаю подобных лекарств —
Духовных заплат и припарок.
Но все же расстаться с мечтой не могу
И в ряд с амфибрахием звонким
Любуюсь вороной на белом снегу
И девушкой с профилем тонким.
* * *
Как будто нужно тете Тане,
Чтоб мы полдня потели тут!
Но мы с тобой, как египтяне,
Беремся бережно за труд.
Ведь не в еде и не в лекарстве
Она нуждается… Жара.
Мы что, с тобою в Среднем царстве —
И нами правят Гор и Ра?
Ну вот, покрашена ограда,
Вокруг повырвана трава…
Я не любил ее… Не надо,
Чтобы она была жива…
Уже посажен синий ирис
И нам пора в обратный путь:
Теперь Анубис и Осирис
О ней заботятся… Забудь!
ТРОИЦЕ-СЕРГИЕВА ЛАВРА
Не монастырь — кулич или пирог
Творожный со свечой посередине.
Вот сцена в духе зрелого Феллини:
Старушка пыль и пот смывает с ног
Святой водой. Ее прощает Бог,
Хранящий честно местные святыни
От посягательств: белых стен твердыни
Поляк, как ни старался, взять не смог.
Здесь в клиросе поют здоровым басом,
Пекут хлеба, в жару торгуют квасом,
Твердят молитвы, служат, ладан жгут…
Сдержи упрек, хоть он вполне заслужен:
Им именно такой от жизни нужен
Наивный, бестолковый, но уют.
ПАВЛОВСК. ЛЕТЯЩИЙ МЕРКУРИЙ
Пройди, свернув налево, от Моста
Кентавров к дому Павла метров триста —
Увидишь бога: мысль его чиста,
По каске в нем узнаешь Трисмегиста.
Став на струю воздушную, уста
Приотворив, вещает голосисто
На чистом древнегреческом — пуста
Речь Эрмия для смертного туриста.
О, красноречье олимпийской плоти!
Немая весть, застывшая в полете,
Напрасно дразнит зрение и слух.
Глашатай, облаченный в шлем крылатый,
Что скажет он эпохе глуховатой?
Век бронзовый, как варвар, тугоух.
* * *
1
В том глухом пространстве, где наша речь
не умеет выразить боль, обиду,
где одной прямой суждено пересечь
параллельную ей вопреки Евклиду, —
там-то мы с тобой из упрямых двух,
обманув судьбу, сотворим десятку,
но не здесь, где музы терзают слух
и философ может призвать к порядку.
2
Вот у греков здо`рово: семь любвей.
По порядку: сторге — та к маме, к папе;
к другу — филия; мания — всех сильней,
потому что безудержней всех; агапе —
та влюбленных вверх к небесам влечет;
бурный эрос в сердце кипит, как магма,
а еще есть флирт, деловой расчет,
говоря по-гречески, людус, прагма.
3
Нет, никак не встретиться нам с тобой:
ты-то будешь с этими, а я с теми.
Потому любовь — невозможный сбой,
потому несносна любой системе,
потому не встретиться, не совпасть
в безнадежно плоском нелепом мире.
Одержимость — мания, эрос — страсть,
а любовь — любовь, дважды два — четыре.
МИДАС
Ни пить, ни есть, ни друга обнимать —
творить один металл холодноватый.
Иди к Нему, проси назад забрать
несчастное богатство, дар проклятый.
А если бы услышал и помог,
избавил, окунул, как в мифе, в реку,
отдал бы ты золотоносный слог
для милых благ, доступных человеку?
Отдал бы? Нет. Ведь жизнь того не стоит.
Пускай старатель жалкие присвоит
от мусора, от мутного песка
отмытые крупицы — в том нет чуда.
Коснись душой до косного — оттуда,
как смысл, блеснет нетленная тоска.
ЭКФРАСИС
А. Г. Машевскому
Ассирийский царь поражает льва
(мне запомнился тот рельеф):
хорошо натянута тетива,
хорошо умирает лев.
Ну а царь как будто бы ни при чем,
не считает славных побед:
тот пронзен стрелой, тот сражен мечом,
у того перебит хребет…
Бог войны, доволен ли ты уже
и когда же твои храбрецы, скажи,
обретут оружие не для жертв,
власть двужильную не для лжи?
Беспрестанно подвигам их дивлюсь
здесь, в Ниневии на Неве.
Но о том рельефе забыть боюсь,
о царе, об убитом льве.