Опубликовано в журнале Звезда, номер 12, 2024
Об авторе:
Владимир Гарриевич Бауэр (род. в 1969 г.) — поэт, автор книг «Начало охотничьего сезона» (СПб., 2000), «Папа Раций» (СПб.—М., 2006), «Terra Ciorani» (СПб., 2011) и «УправВетрами» (СПб., 2021). Публиковался в журналах и альманахах «Звезда», «Urbi», «Folio Verso», «Аврора», «Зинзивер», «Вавилон», «Воздух», «Паровозъ» и др., а также в антологиях «Лучшие стихи 2011 года», «Лучшие стихи 2013 года», «Антология Григорьевской премии», «Аничков мост», «Петербургская поэтическая формация» и др. Лауреат премии журнала «Зинзивер» (2013) и премии имени Конст. Вагинова (2023). Живет в С.-Петербурге.
* * *
Был тогда я со своей богемой
там, где этот сброд, к несчастью, был.
Помню, перемигивались с Гебой.
Остальные подвиги забыл.
До свиданья, смертная пиранья, —
мне она шептала, поостыв. —
Вот те амнезия в назиданье,
вот те дар аорты на разрыв.
И, покуда пи́лось и плодилось,
во главе безумцев несся я,
по пути обмакивая стилос
в нежные воронки бытия…
* * *
Надежды, как чувства, ругают подчас,
а мне они жить не мешают.
Бытья-забытья потемневший баркас
порой, не чинясь, навещают
то лучшая скумбрия в жизни моей
(маня плавниками: Люби, дуралей),
то прочие верткие рыбки,
из глаз состоя и улыбки.
Резвишься и ждешь — идиллический псих, —
что, вынырнув, молвит акула,
пред тем как набросится жадно: От сих
стихов меня захолонуло.
А рыбок за их малый рот, малый рот,
могу ли винить я, поэт-анекдот?
Сомкну покрасневшие вежды
и снов подожду от надежды…
* * *
После нежности этакий нуль наступает,
и молчание наше с тобой сепаратно.
Ветер носит лишь то, что собака налает.
Пред глазами роскошные желтые пятна.
Оживает лимонное сдутое сердце,
наполняется заново фибрами пыла.
И, напомнив себе чудака-иноземца,
улыбнусь и кивну, что бы ты ни спросила.
То, что сблизило нас, превратилось в какой-то
незатейливый миф, вариант Вавилона.
Нужен новый огонь, а иначе когорта
просочится теней из остывшего лона.
Этот сумрак, ворующий у прозябанья
формы внешние, способ слияния с серым,
между мной и тобой исказит расстоянье,
заморочит, отдаст на поживу химерам.
Ничего не получится без передышки,
без дремучего глада — ни рая, ни лая.
Но докурим — и только: Откуда дровишки? —
сможешь выдохнуть, щепкой безумной пылая.
Я, наверно, уже обречен на такое
беспрестанное о ерунде говоренье.
Прижиматься в жару в переполненном, стоя,
под шаманскую музыку сердцебиенья.
И дракон одиночества дышит в затылок,
и проносятся скопом фальшивые ноты…
Ритуал из молчанья, улыбок, заминок,
бронзы новенькой, стертой бельем позолоты.
* * *
В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом…
Игорь Северянин
Ну вот же трепет, вот же жар,
зачем же к сердцу льнет
не северянинский муар,
но инфернальный лед.
Он хочет душу усыпить,
врастить в безлунный мрак,
в седой кристалл расхолодить
для виски, маниак!
И — чую даже не нутром —
какой-то жилкой, чёрт,
тот чуждый чарам черный гром
разодранных аорт!
Но голос мне из забытья
смеется, ворожа:
Из криосауны твоя
любовь спешит, свежа…
ПОЭТУ
Какой, скажи-ка, твой замес,
а под кого закос?
Ты отчего, дружок, облез
и косишься на коз?
Стиха не плачет кипарис?
Не светел смыслов лес?
Залезь на зауми карниз,
ища иных чудес.
Балласта сбрось окорока
и над мерцаньем крыш
любезен будь себе, пока
персты не ублажишь.
Взойдет души твоей заквас,
чтоб мы, вдыхая взвесь,
вздохнули: Что же, милый раз-
долбай, ты умер весь?