Опубликовано в журнале Звезда, номер 12, 2024
ЧТО ТАКОЕ «АЛЕКСЕЕВСКИЙ АРХИВ»?[1]
«…Если найду окурок, на котором отпечатался штрих времени, положу и окурок в архив».[2]
22 июля 2024 года Андрею Николаевичу Алексееву могло бы исполниться 90 лет. Настоящая статья, с одной стороны, является коммеморативным актом относительно этого, безусловно, выдающегося мастера социологического знания. С другой стороны, в ней раскрываются особенности проекта Алексеева, который еще многие годы будет актуален как для отечественных, так и для мировых социогуманитарных наук.
Многие коллеги, друзья и близкие в частных разговорах, публикациях и переписках неоднократно подчеркивали, что Алексеев был совершенно бескомпромиссным человеком, всегда полным энтузиазма для новых исследований и для поиска всё новых путей преодоления преград, коих на его пути было достаточно. Эти его качества так или иначе нашли воплощение в описанных ниже сюжетах этой статьи. Но для начала нужно сказать несколько слов об Алексееве как об исследователе и, что не менее важно, как о субъекте поздне- и постсоветской эпох.
Алексеев всегда искал новые творческие вызовы. Будучи опытным и талантливым журналистом, работал в 1950—1960-х в газетах «Волжский комсомолец», «Смена», «Ленинградская правда». В тридцать лет решил заняться социологией советской периодической печати. До этого Алексеев совершил свое первое «хождение в рабочие», трудясь в цехах заводов Ленинграда и Волхова. В 1970-х изучал социологию театра в Ленинграде, после чего решился на радикальный эксперимент — ушел на завод «Ленполиграфмаш», чтобы включиться в производственный процесс в роли наладчика и понять, как он
устроен изнутри. Энтузиаст и трудолюбивый человек по своей натуре, он стремительно изменил повседневную реальность на предприятии. В его цехе несколько лет без дела стоял координатно-револьверный пресс, причиной чему было нежелание начальства «выделяться» на общем фоне и создавать предпосылки для корректировки плана. Алексеев быстро нашел применение этому станку, придумал разные способы оптимизации рутинных и излишне трудоемких процессов. Так он создал на заводе условия для ведения коллективной «партизанщины», которая, впрочем, была в первую очередь заточена на то, чтобы выполнять план, а не извлекать ситуативные выгоды для себя или бригады.[3]
В это время он вырабатывал свой собственный подход, который впоследствии назвал «наблюдающим участием». Следует понимать, что профессиональная социология брежневского периода была крайне бедна на новые предпосылки. Б. М. Фирсов по этому поводу писал:
«Суть социологической деятельности в тот период состояла не в анализе социальной ситуации, а в разработке бесконечных текстов (социальные паспорта, карты социального фона), призванных доказать осуществимость невозможного — гармонии в отношениях человека и агонизирующего общества. <…> Здесь лежат корни принципиальных <…> несовершенств методов и техник многих, в первую очередь „заказных“, социологических исследований <19>70—<19>80-х гг. — отрыв методик от реальных жизненных проблем и представлений людей, утрата целостного человека в качестве объекта исследования, математический фетишизм как демонстрация псевдоточности на недостаточной фактической и содержательной основе, своеобразный культ формальных методов в ущерб содержательному анализу, „приправленный“ прагматическими обещаниями…»[4]
Алексеев со своим желанием понять мир советских рабочих на примере конкретного предприятия посредством абсолютного погружения в его деятельность выглядел совершенно чужеродно для академической социологии. «Наблюдающее участие», в сущности, представляло собой включенное наблюдение, несмотря на то что позднее и сам Алексеев, и его коллеги находили преимущества первого над вторым.[5] Эту деталь доходчиво пояснила О. Пинчук:
«Алексеев утверждал, что его исследовательский подход инновационен, поскольку используемый им метод не „включенное наблюдение“, а „наблюдающее участие“, которое, в отличие от первого, предполагает непосредственное воздействие исследователя на наблюдаемую им реальность. В действительности метод „включенного наблюдения“ как в западной традиции, так и в советской заводской социологии никогда и не предполагал позицию исследователя исключительно в качестве „мухи на стене“: во всех известных случаях этнографического исследования труда исследователь так или иначе воздействовал на окружающую его реальность…»[6]
Трудно спорить с этим доводом, но необходимо лишний раз подчеркнуть, что метод Алексеева действительно был новаторским для советской реальности. Во времена господства «математического фетишизма» подобные изыскания в русле качественных методов давали богатую пищу для размышлений, к которой обратились только во времена «революционного обновления».
Особенно они ценны потому, что у Алексеева (как и у большинства его коллег) не было шанса познакомиться с изысканиями по другую сторону железного занавеса, где дискуссии о том, что такое «включенное наблюдение», были в порядке вещей.
Таким образом, он становился «неудобным человеком» (его термин) не только для руководства «Ленполиграфмаша», но для коллег по Институту социально-экономических проблем Академии наук СССР (ИСЭП АН СССР), где он неоднократно высказывался против формального подхода к делу, бюрократизации, нелегитимных процедур и т. д. Безусловно, существовавшая тогда система неформальных (или, как говорили в годы перестройки, «келейных») отношений отторгала Алексеева и его принципиальность как инородный элемент. Также его воспринимала и государственная власть. Задуманный Алексеевым в начале 1980-х проект опроса «Ожидаете ли Вы перемен?» вызвал реакцию отторжения со стороны системы. В 1983-м у него дома сотрудниками ОБХСС и КГБ был проведен обыск, в результате которого были изъяты книги, письма, конспекты, дневники, работы. В результате всех этих перипетий Алексеева исключили из партии, Социологической ассоциации и Союза журналистов. Конечно, в годы перестройки несправедливость была исправлена. Но любопытно, что эти происшествия, случившиеся с социологом-наладчиком, заставили его еще более усердно трудиться, отстаивать то, что он считает правильным, и упорно искать новые вызовы. Именно этому контексту, а точнее «перестроечному Алексееву», посвящена первая часть данной статьи.
Вторая часть настоящей публикации обращена к изучению последствий его нового творческого вызова второй половины 1980-х, которые стали в том числе и производной от его феноменальной тяги к самоархивации. Речь об архиве нетрадиционной периодики, который назывался в разные годы по-разному, но всегда был прочно связан с фигурой Алексеева. Этот фрагмент текста посвящен архивной работе Алексеева в 1990-х годах в стенах Института социологии РАН.
При этом стоит отметить еще одну знаковую деталь в алексеевской самоархивации. Выбранная в качестве эпиграфа цитата неслучайна. Более того, сам социолог неоднократно подчеркивал, что не выкинул ни одной бумажки начиная с 1960-х годов. Настоящая статья об истории «Алексеевского архива» преимущественно написана именно на материалах, которые, согласно желанию Алексеева, передавались в Открытый архив Европейского университета в Санкт-Петербурге (ОА ЕУСПб) его друзьями, коллегами и близкими.[7] Выбранный для статьи сюжет — лишь небольшой фрагмент того, что можно обнаружить в «главном богатстве» жизни Алексеева, как он называл свой архив.
ДРАМА СОЦИОЛОГА И ВРЕМЯ ПЕРЕСТРОЙКИ
Ожидавшаяся в годы перестройки и на волне реабилитации публикация ранних изысканий Алексеева о приключениях социолога-наладчика все откладывалась. Из материалов и более поздних комментариев видно, что виктимизированный образ («„социологического рыцаря“ победившего Систему» — как неоднократно иронически интерпретировал свое положение в те годы сам Алексеев) тяготил исследователя. Например, заканчивая работу над знаменитой «Драматической социологией» в конце 1990-х, автор так описывал свой перестроечный образ:
«Особую проблему при создании книги составила необходимость снятия ряда „мифических“ наслоений на нашу работу. Общественно-историческая ситуация первых лет перестройки поставила эксперимент социолога-рабочего как бы на скрещение „прожекторов гласности“. Усилиями средств массовой информации автор из рядового поборника перестройки на какое-то время был превращен в своего рода „аргумент перестройки“ (и чуть ли не в ее символ). <…> Не опровергая фактического содержания указанных публикаций, автор полагает высказанные там в его адрес оценки преувеличенными. <…> Кстати, автор не оспаривает наличия элементов „позы“, своего рода амбициозной тональности, в некоторых собственных текстах 10—15-летней давности».[8]
Возвращаясь на десятилетие назад, стоит отметить, что в конце восьмидесятых годов в академических кругах ходил слух о том, что вот-вот Алексеев опубликует книгу под названием «Познание через действие, или Человек в системе реальных производственных отношений». Но горизонты взрыва общественных ожиданий не сходились с пространством опыта. Причины тому — кризис идентичности автора и глубокая рефлексия о проделанной работе. Ранее с Алексеевым подобное уже случалось. Его второе «хождение в рабочие», начавшееся в 1980 году, было вызвано в первую очередь не исследовательскими ориентирами, а «всего лишь попыткой жизненного самоощущения человека».[9] Почти через десять лет в интервью Б. З. Докторову Алексеев, комментируя решение откровенного признания, отмечал, что не боится «подмочить легенду об „эксперименте социолога-рабочего“»:
«Спрашивается, а как же исследование „глазами рабочего“, „наблюдающее участие“ и прочие методические (методологические?) изобретения, вроде даже в учебниках теперь упоминаемые? А никак! Наложились смысложизненные авторские поиски на некоторые актуальные тенденции современной социологии (феноменология, акционистские методы и т. д.). Вот и получился какой-никакой „научный вклад“».[10]
Въедливое отношение Алексеева к себе и своей работе вызвало новый кризис идентичности как раз на волне «попадания „социолога-рабочего“ в учебники». В ОА ЕУСПб хранится уникальный документ — письмо Алексеева коллегам, в котором автор в конце 1989 года рассуждает о том, в каком состоянии пребывает его анализ «системы реальных производственных отношений». Важно представить в сокращенном виде основные доводы автора письма, почему общественные ожидания, вызванные мифологизацией истории социолога, не оправдались:
«Во-первых, обнаружилось (для меня), что миф о социологе-экспериментаторе, как будто предвосхитившем своим индивидуальным инициативным поведением современный общественный подъем, спровоцирован им самим (хоть, может, и не умышленно).
Строго говоря, 10 лет назад я всего лишь „изобрел“ респектабельное, наукообразное оправдание экстравагантному шагу — исходу из официальной науки, которая не удовлетворяла. <…>
Печально, что оправдать сделанную тогда заявку (как бы она ни возникла), я сегодня не могу, в силу состоявшейся внутренней переоценки собственных „экспериментальных“ достижений и „научных“ постижений.
Во-вторых, чисто объективно все сделанное, пусть даже в научном плане, — ныне безнадежно устарело. А для нового осмысления сейчас не хватает сил или желания.
Что я имею сегодня „на выходе“? Горы дневников, документов и т. п., которые, может быть, как архивы и имеют какую-то ценность, но, спрашивается, при чем тут социологическая наука… Под морально-психологическим давлением коллег я произвел некоторые извлечения из этого архива. <…> Предположим, что эти „фрагменты“ у кого-то и не вызовут сегодня такой же зевоты, как у меня самого. <…> Но ведь нужны какие-то современные пояснения <…>, которые то ли не мне писать, то ли мне — другому, вышедшему из кризисного состояния, в которое вошел где-то с середины этого года и выберусь ли — Бог весть. <…>
ЭКСПЕРИМЕНТ ЗАКОНЧИЛСЯ НЕУДАЧЕЙ, пора это признать, утешаясь тем, что и неудачные эксперименты — поучительны».[11]
Описанный кризис профессиональной идентичности — знаковый элемент в последующем творческом развитии Алексеева. Но необходимо также понимать контекст времени описываемых событий. Эпоха гласности была попыткой пересборки базовых означающих как советской идеологической системы, так и конвенций обсуждений в публичной сфере. Впервые стал возможен открытый общественный диалог о репрессиях и ошибках советской истории.[12] Многие вопросы о прошлом (например: что у нас не получилось? почему? возможны ли были иные пути достижения цели?) поднимались разными субъектами эпохи. Такое обстоятельство и перечень новых тем, становившихся центральными в дискуссиях, сместили и параметры при выборе моральных авторитетов. Впредь героизация отдельных личностей зачастую строилась вокруг виктимного образа. В такой реальности наиболее актуальным становился поиск мест, ставших точками безвозвратно ушедших альтернатив.[13]
Подобный подход нашел отражение и в ситуации, связанной с «делом Алексеева». Нарратив о социологе-рабочем, «победившем Систему», формировался в первую очередь в публикациях крупных периодических изданий советской эпохи.[14] Первым подобным текстом стала статья Л. Графовой в «Литературной газете», вышедшая осенью 1987 года. В ней контекст эксперимента Алексеева оказывался в пространстве преследования социолога и в рамках перипетий конфликтов в Ленинградском отделении Советской социологической ассоциации.[15] Описание деталей обыска, проведенного дома у Алексеева осенью 1983 года, сочеталось с реперными точками «проработки» социолога как на предприятии, так и в стенах Советской социологической ассоциации (с последующим исключением того из рядов партии, ассоциации и Союза журналистов). Но, как демонстрирует Графова, тон публичных обсуждений в отношении социолога-наладчика резко начал меняться в связи с началом «революционной перестройки». Коллеги, друзья и нередко враги теперь вторили друг другу, поскольку в их оценках Алексеев становился «гордостью ленинградской социологии». Используя этот сюжет для формулирования повестки в духе времени, Графова заключала:
«Сколько же души и энергии потратил Алексеев, доказывая чистоту своих помыслов! Сколько же статей, которые могли бы стать жизненно важными для нашей экономики, он не написал! Два раза лежал в больнице — сердце. <…> И вот думаю: какую же огромную нравственную выгоду получит общество, если научится наконец ценить людей, умеющих „перевернуть шаблон“! <…> И вопрос сегодня в том, чтобы обеспечить нравственный престиж, создать правовые гарантии для максимальной самоотдачи таких людей. <…> „Ожидаете ли Вы перемен?“ Социолог-рабочий на свою анкету отвечает своей жизнью: „Перемен нельзя ожидать, их надо делать“».[16]
Последующая большая публикация вышла в, вероятно, более «громком» (с точки зрения призывов к перестройке) «Огоньке». А. Головков предложил читателям развернутый и крайне детализированный нарратив о «деле Алексеева» от начала до его конца, выстраивая строгую хронологическую последовательность событий. В тексте цитировались переписка и дневники Алексеева, а также фрагменты из диалога с секретарем парткома «Ленполиграфмаша», используемые как пример стремительной смены оценок исследований Алексеева, вызванной наступлением перестройки. Итогом статьи вновь (как и в случае с Графовой) стали тезисы о том, что только подобные личности могут развернуть программу общественно-политических преобразований:
«Что же мешает заявить ленинградцам гласно, что никаких грехов на Андрее Николаевиче Алексееве нет? <…> Принести публичные извинения за то, что пришлось вытерпеть ему, мужественному человеку, ученому, рискнувшему поставить опыт на самом себе и тем самым еще в начале восьмидесятых, когда никто и не заикался о перестройке и демократии, одному из первых понять, что, кроме радикальных революционных перемен, у страны нет альтернативы. Понял — и дерзнул научно это доказать! <…>
„Делать самому, не дожидаясь других, — ведь каждая честная попытка оставляет свой след! Как умеешь, где можешь, в чем видишь нужным… Необязательно быть Львом Толстым, чтобы сказать себе: «…Мир погибнет, если я остановлюсь»“ (цитата из письма А. Н. Алексеева (1987). — А. М.).
Перечитываю эти строки и ловлю себя на том, что думаю уже не об Андрее Николаевиче. Его не надо жалеть, он победит. Он уже победил. Ведь в конечном счете за ним историческая правота. Я думаю не об алексеевых — о Михайловых (речь о секретаре парткома „Ленполиграфмаша“. — А. М.). С ними-то как нам быть?»[17]
Подобный фон поиска новых ориентиров среди героев прошлого — обычное явление эпохи «революционного обновления». Нередко опора для движения в будущее на личности, которые еще вчера именовались «отступниками» и «предателями», была сопряжена исключительно с конструированием образов, содержание в которые вкладывали уже постфактум. Случай Алексеева отличен от такой тенденции просто по причине того, что социолог, «победивший Систему», жив и был готов лично бороться за общественные изменения. Готовность не была голословной, и на фоне кризиса профессиональной идентичности, вызванном трудностями с обобщением сделанных наблюдений за годы работы на «Ленполиграфмаше», Алексеев активно включился в повестку по изменению политической реальности. Например, в отличие от других образов героев времени, он мог активно отвечать и соратникам и критикам. Весной 1989 года в «Правде» вышла статья-обличение «демократических сил» Ленинграда как «антикоммунистов». Автор заметки упоминал и Алексеева, которого считал одним из авторов призывов «валить сталинские преступления на всю партию и издевательских комментариев к Конституции СССР».[18]
Безусловно, это была сознательная спекуляция, на чем настаивал и сам Алексеев.[19] Будучи выдвинутым кандидатом в народные депутаты СССР на конференции коллектива студии «Леннаучфильм», он усматривал необходимость в том, чтобы еще раз объяснить своим сподвижникам свою исключительно коммунистическую позицию в вопросе обновления СССР:
«Что касается нынешней попытки ленинградского корреспондента „Правды“ гальванизировать застарелый сюжет, да еще с новыми недостойными намеками и измышлениями в адрес А. Н. Алексеева, то чему удивляться, если за неделю до этого мною совместно с Ю. М. Нестеровым (надо же — как раз вместе с ним!) была отправлена телеграмма в адрес совместного пленума Ленинградских обкома и горкома КПСС. <…> О своей позиции гражданина и коммуниста, выраженной в этой телеграмме, я сообщил и в своем выступлении на конференции трудового коллектива „Леннаучфильма“ 11. 04. 89. Вы ее знаете».[20]
Будучи одним из организаторов известного межпрофессионального клуба «Перестройка», основанного в 1987 году, Алексеев, как и многие его соратники, выступал в первую очередь за радикально-демократическую перестройку и распространение социалистического плюрализма. Способами борьбы им виделись в первую очередь создание демократических условий для проведения выборов и партийное обновление посредством уничтожения административно-командной системы управления.[21] Согласно этим критериям перестройки, в июне 1989 года был образован Ленинградский народный фронт (ЛНФ) — самое массовое общественно-политическое движение в Ленинграде в те годы, инициатором которого стали представители клуба «Перестройка», организации «За народный фронт» и др.
Одной из целей движения была перестройка партийного управления в Ленинграде.[22] Причем еще до создания ЛНФ Алексеев с соратниками неоднократно подчеркивали усугубляющийся кризис в Ленинградском обкоме и требовали созыва внеочередной конференции местной организации КПСС, о чем, в частности, свидетельствует телеграмма, адресованная ЦК КПСС в 1989 году.[23] Требование было проигнорировано, и уже в рамках деятельности ЛНФ Алексеев с коллегами активно выступали за проведение конференции по проблемам партийных дел, которая бы стала аналогом XIX Всесоюзной партийной конференции.[24]
Но важнее понять не то, к чему в итоге пришла эта политическая борьба, а уяснить общую тенденцию. Алексеев становился, по его собственному выражению, практически «символом» перестройки. В ситуации кризиса, вызванного невозможностью закончить работу над трудом предыдущего десятилетия, подобная общественная активность для, бесспорно, выдающейся по своему энтузиазму личности становилась выходом из тяжелого положения самоидентификации. И это пространство для творчества стало новым плацдармом для формирования исследовательских идей социолога-рабочего.
КУДА ПРИВЕЛ ЗАМЫСЕЛ НОВОГО «НАБЛЮДАЮЩЕГО УЧАСТИЯ»?
К осени 1989 года, когда политические споры разгорались всё сильнее, Алексеев уже был максимально вовлечен в пространство общественной деятельности. Приведенное выше письмо коллегам о продолжении работы над книгой, посвященной реальности производственного процесса, было составлено параллельно с новым увлечением социолога. Причем, по всей видимости, оно и было причиной невозможности дописать книгу, которая, как гласили слухи об Алексееве, «вот-вот» будет готова. С другой стороны, новое увлечение стало творческим вызовом для Алексеева. Причем не только с позиций гражданина и коммуниста. Готовя отчет для Проблемной научно-исследовательской лаборатории Высшей профсоюзной школы культуры, где социолог числился старшим научным сотрудником, он предложил программу нового исследовательского проекта по теме «Общественно-политическая самодеятельность: новый социокультурный феномен и фактор общественных изменений». Первым, эмпирическим разделом предполагаемого исследования стали «наблюдающее участие» и «документальная фиксация» в области общественно-политической реальности ленинградских движений во время перестройки. Алексеев перечислял такие пути освоения «поля»:
«1.1. Наблюдающее участие в работе Ленинградского межпрофессионального клуба „Перестройка“, общественно-политической организации „За Народный фронт“, общественного комитета „Выборы‑89“ и др. Разнообразные контакты с общественными движениями Москвы, Украины, Прибалтики.
1.2. Участие в избирательной кампании по выборам народных депутатов СССР в качестве:
а) кандидата в народные депутаты СССР от ряда трудовых коллективов и общественных организаций <…>;
б) доверенного лица кандидатов в народные депутаты Ю. Ю. Болдырева (ныне народный депутат СССР) <…>;
в) члена комитета „Выборы‑89“ и других самодеятельных объединений и общественных ассоциаций, участвовавших в избирательной кампании 1989 г.
1.3. Участие в создании Ленинградского народного фронта (учрежден в июне 1989 г.). <…>
1.5. Участие в создании, а затем — в работе Общественного центра изучения и прогнозирования социальных процессов Северо-Западного отделения Советской социологической ассоциации. <…>
1.7. Участие в создании Ленинградского партклуба (общественного органа, аналогичного Московскому партклубу, состоящему из коммунистов-активистов общественных движений)».[25]
Включение в эту повестку стало также катализатором проработки новой аналитической системы социолога. Центральным вопросом для Алексеева
теперь становился личностный фактор в становлении общественных движений на территории Советского Союза. Еще в 1988 году в соавторстве с заместителем заведующего отделом социально-экономических проблем еженедельника «Ленинградский рабочий» С. В. Михельсоном Алексеев подготовил рукопись под названием «„Неудобные“ люди».[26] Согласно авторской концепции, «неудобными» именовались инициативные личности, поведение которых априори «неконформно» в условиях жесткой регламентации всех форм общественной деятельности. Перестройка в этом смысле рассматривалась временем изменений условий социальных отношений и, соответственно, плацдармом для приведения подобного поведения к общему знаменателю «социальной нормы». Алексеев позднее так пояснял и смысл исследования «неудобных» людей, и их общественную полезность при переходе к демократической форме политического устройства:
«Лишь к настоящему времени (1989 г.) общественное сознание сумело определить этот феномен также и в политических терминах. Инакодействие (а в основе его — инакомыслие) ныне признано необходимым условием существования демократического общества, а в обществе тоталитарного типа — способом сохранения в нем потенций динамики, выхода из коллапса, перехода к кризису, последующего вступления в новое качественное состояние и фазу развития».[27]
Подобное «инакодействие» считалось прецедентом, необходимым для того, чтобы более широкие слои подхватили «эстафету» и преобразовывали, демократизировали систему. Для подобного телеологического прочтения действительности Алексеев выбрал эмпирическую базу, которая в эти годы прочно связывалась с деятельностью «инициативных» людей и обширных общественных движений. Речь идет о периодической печати эпохи перемен. Объясняя свой подход, социолог опирался на прочтение современности как времени взрыва общественно-политических настроений в дискуссиях на страницах массовой печати:
«Одновременно, исследуя прессу как наиболее чуткий общественный барометр и общественную сферу, опережающую другие в перестройке, можно увидеть, как последовательно высвечивались „прожекторами гласности“ те формы, типы, проявления индивидуального инициативного поведения, которые до этого оставались „под спудом“, не имели сколько-нибудь широкого общественного резонанса. Именно пресса явилась и мощнейшим фактором массового воспроизводства актов индивидуального инициативного поведения, и их преображения в общественные движения».[28]
Вероятно, важную роль при выборе эмпирической базы и поворота контекста исследования сыграли ранние изыскания автора. Дело в том, что в 1960-х — первой половине 1970-х годов труды Алексеева были посвящены разработке теории массовой коммуникации и социологии советской прессы с использованием понятий «деятельность», «социальный субъект» и «социальный институт», благодаря которым им была теоретически выработана «субъект-субъектная» модель коммуникации.[29] В 1973 году социолог завершил работу над объемной монографией под названием «Средства массовой информации (проблемы теории и методологии исследования)», которая отличалась от большинства произведений на смежные темы, написанные в то время, поскольку автор не опирался на «идеологически правильные» тексты партийных руководителей и классиков марксизма-ленинизма. Печать отправленной в Ленинградское отделение издательства «Наука» рукописи была остановлена как раз по причине того, что «здание теории А. Н. Алексеева оказывается без марксистского фундамента, оно стоит на песке позитивистских концепций».[30]
Уже перестроечные изыскания по изучению прессы планировалось реализовывать в рамках исследовательского проекта В. В. Костюшева «Современные общественные движения: становление, развитие, роль в изменении общественных движений и социальных институтов» с коллегами, членами комиссии по изучению общественных движений Северо-Западного отделения Советской социологической ассоциации.[31] Именно в конце 1980-х годов группа социологов, работавших в ИСЭП (а после и в Институте социологии), постепенно скупала самиздат, малотиражные газеты и иные периодические (и не только) издания, для того чтобы сохранить отпечаток эпохи перемен. И именно Алексеев с его тягой к собирательству, архивации и систематизации стал постепенно создавать сводный каталог материалов.
Формирующийся в стенах Института социологии архив постепенно способствовал и увеличению темпов его пополнения, и привлечению внимания к его изучению со стороны различных организаций. Знаковой реперной точкой в этом процессе стал индивидуальный грант на развитие архива от советско-американского фонда, который Алексеев выиграл в 1991 году. В том числе благодаря гранту весной 1991 года он был приглашен на конференцию, организованную совместно Колледжем Св. Антония (Оксфордский университет) и Британской библиотекой.[32] Мероприятие было посвящено обсуждению последних изысканий в области библиографии и систематизации советской независимой и самиздатовской прессы. На конференции Алексееву удалось познакомиться со многими иностранными коллегами (например, из Гуверовского института, Гарвардского, Колумбийского и других университетов), а также выстроить контакты с энтузиастами, вовлеченными в изучение прессы в Советском Союзе.[33] О формировании общей исследовательской базы и более тесных контактов с коллегами Алексеев пространно написал в своем исследовательском отчете для Ленинградского филиала ИС АН СССР:
«Конференция носила научно-практический характер. На ней были достигнуты договоренности о разработке единой системы библиографического описания нетрадиционных периодических изданий б<ывшего> СССР и о создании общего международного компьютерного каталога советского самиздата и новой прессы на материалах советских и зарубежных коллекций этих изданий. В эту работу вовлекаются все исследовательские центры, представленные на конференции, в том числе и сектор социологии общественных движений ЛФ ИС АН СССР, являющийся сегодня держателем одного из крупнейших в мире архивов-коллекций советского самиздата и новой прессы периода перестройки, а также документов общественных движений России и других республик б<ывшего> СССР. <…>
После окончания конференции мною были установлены более тесные деловые контакты с Британской библиотекой (Лондон) и Бодлианской библиотекой (Оксфорд), в соответствующих отделах которых ныне комплектуются наиболее значительные в Великобритании коллекции советской нетрадиционной печати 1987—1991 гг. Была проведена серия взаимных консультаций. Достигнута договоренность об обмене материалами и прочих научно-информационных контактах. <…>
Особенно объемной была работа, проведенная в Бодлианской библиотеке. Коллекция советского самиздата и новой прессы второй половины 1980-х — начала 1990-х гг., имеющаяся в библиотеке, в значительной степени комплектовалась нами (сектор социологии общественных движений ЛФ ИС АН СССР). Это комплектование будет продолжено (прежде всего из имеющихся у нас дублей экземпляров советских периодических изданий), в обмен на присылаемую нам из Бодлианской библиотеки зарубежную научную литературу».[34]
Для того чтобы продемонстрировать значимость для иностранных интересантов контактов с ИС АН СССР, необходимо привести данные, собранные самим Алексеевым о количественном соотношении изданий, хранящихся в организациях, которые занимались в то время сбором, систематизацией и анализом советского периодического самиздата перестроечного времени. Соотнесение чисел позволяет также восхититься энтузиазмом социологов из сектора социологии общественных движений, которые всего за несколько лет сформировали самый большой в мире массив источников по теме[35]:
|
Центр исследований Восточной Европы при Бременском университете (ФРГ) |
около 400 наименований (август 1990 г.) |
|
Британская библиотека (Англия) |
около 400 наименований (май 1991 г.) |
|
Гуверовский институт войны, революции и мира (США) |
около 300 наименований (январь 1991 г.) |
|
Сектор социологии общественных движений Ленинградского филиала ИС АН СССР |
около 750 наименований (май 1991 г.) |
Кроме того, научное мероприятие в Оксфордском университете поспособствовало созданию нового объединения сообществ, изучающих периодическую печать и составляющих тематические (и не только) ее коллекции на (пост)советском пространстве. Речь о появлении так называемой «Ассоциации собирателей и исследователей новой печати», в которую входили: Группа исследования массовой коммуникации СНЦ БГУ, Русское библиографическое общество, сектор социологии общественных движений
СПбФ ИС АН СССР и др.[36] Ассоциация была создана как дочерняя структура Русского библиографического общества и ее задачей становилась консолидация усилий всех партнеров для каталогизации фондов и подготовки сводного каталога в контексте реализации замысла по организации международной компьютерной базы советского самиздата и новой прессы.[37]
Алексеев также в рамках работы конференции предложил некоторые принципы типологизации материалов, хранящихся в Бодлианской библиотеке[38], которые социолог начал разрабатывать еще в Ленинграде, но именно завершению поиска, как подчеркивал сам автор, поспособствовала непосредственная работа с иностранной коллекцией. В этом контексте впервые появляется базовая типология разбора нетрадиционной периодики, которую Алексеев использовал впоследствии уже в 1990—2000-х годах:
«а) классификационная схема описания нетрадиционных советских периодических изданий, с точки зрения их статуса (периодический самиздат, квазилегитимная пресса, легитимная пресса), и
б) система ключевых категорий для содержательной интерпретации и идентификации периодических изданий, с точки зрения преимущественного отражения во всяком данном издании тех или иных тем или направлений».[39]
Перерабатывая свой доклад и используя новые материалы, с которыми удалось ознакомиться в ходе конференции, Алексеев кристаллизовал свой подход, в котором синтезировались и опыт «наблюдающего участия» в общественно-политической жизни страны, и анализ структуры массовых изданий, и самое главное — стремление объяснить природу изменений, которые происходили в советском обществе. Так, Алексеев предложил считать 1987 год знаковой реперной точкой в трансформации сферы советской периодической печати. Дело в том, что до этого времени советская пресса, согласно авторской концепции, была устроена бинарно: с одной стороны, была однородная, «тоталитарно управляемая» система подцензурной партийной печати, а с другой — нелегальная пресса (так называемый самиздат), взявшая на себя роль идеологической или культурной оппозиции:
«Два параллельных информационных потока существовали независимо друг от друга, никак не соприкасаясь. Разумеется, по мощности они были несопоставимы. Нелегальная пресса была ограничена в возможностях, ее распространение и даже чтение уголовно преследовались. Начиная с 1987 г., как результат и как фактор начавшихся в стране демократических преобразований, происходит бурный рост нетрадиционной прессы, по преимуществу — альтернативной по отношению к существующей информационно-пропагандистской системе. Эта новая, альтернативная пресса имела одним из своих предшественников самиздат более раннего периода, а другим — отдельные элементы традиционной системы советской печати».[40]
Позднее Алексеев дорабатывал свою концептуальную типологизацию периодики. Еще в оксфордских тезисах он отмечал, что эти два параллельных потока существовали в довольно абсурдной ситуации. Причина тому — сам факт существования неправового государства, в котором юридические основания — лишь условность, а все издания, существовавшие на советском пространстве, по сути, нелегитимные. В этом смысле период «демократизации» 1987—1989 годов стал временем «перехода», «когда бурно развивались и взаимодействовали друг с другом нелегитимная пресса, вышедшая из подполья (новый самиздат), и квазилегитимная новая пресса».[41] Закон 1990 года «О печати и других средствах массовой информации» в его концепции как раз восполнял недостающее юридическое звено, которое сформировало новые условия для существования и распространения изданий, структурировать которые необходимо следующим образом: «нелегитимные» (периодический самиздат), «квазилегитимные» (новые, незарегистрированные), «легитимные» (новые, зарегистрированные).[42] Именно эту типологию Алексеев впоследствии применял как базовый элемент для описания изданий из архива-коллекции, добавляя к ней дополнительные параметры, связанные с библиографическими деталями конкретной периодики.[43]
Но автор неоднократно сталкивался со сложностями вписывания подобной типологии в исследовательское поле, которые определили и последующие этапы работы над массивом периодических изданий. В отчете за 1993 год Алексеев отмечал, что задача дать обоснования понятийного аппарата для описания новой прессы в контексте социологической модели взаимодействия общественных движений и апробировать методики адекватного библиографического описания — нетривиальная задача:
«Во-первых, потому, что значительная часть (свыше 1./4.) описываемого массива — это „периодический самиздат“, для которого чаще всего не применимы (по крайней мере — лишь отчасти применимы) известные стандарты библиографического описания периодики. Во-вторых, даже легитимная современная пресса настолько изобилует новациями и отступлениями от привычных норм типографского исполнения, регулярности выхода, постоянства наименования издания, титульных сведений и выходных данных, что профессиональный библиограф, привыкший иметь дело со строго регламентированной „партийно-советской печатью“ прежнего времени, зачастую просто встает в тупик».[44]
На фоне появления новой, альтернативной прессы постепенно распадался Советский Союз, и архив нетрадиционной периодической печати» приобрел новое, актуальное название — «Россия на изломе». Вернее, так называл архив сам Алексеев, и подобное именование стало ассоциироваться в стенах Института социологии с коллекцией периодики. Однако в общественном восприятии архив становился все более «алексеевским». Об этом свидетельствуют, в частности, материалы массовой печати 1990-х годов. Например, в статье в издании «На дне» архив именовался «детищем» социолога.[45] В газете «Смена» за тот же год этот нарратив еще более персонализировался:
«Начиналось все совсем по-домашнему. Друзья Андрея Николаевича приносили в его рабочий кабинет свои личные архивы, которых накопилось к тому времени порядочно — во‑первых, самиздат, потом документы неформальных общественных движений и, наконец, просто новые периодические издания, возникшие после <19>86—<19>87 годов. <…>
Существует это удивительное явление практически за счет семьи, здоровья и в конечном итоге жизни самого Алексеева и его друзей, составляющих совет архива. И тот, у кого сейчас есть деньги, может, помогая этим людям, снискать славу архивного Третьякова или Щукина».[46]
В какой-то мере коллекция действительно становилась все более «алексеевской». Об этом, в частности, свидетельствуют материалы, которые Алексеев использовал для самиздатовского сборника, сделанного им к десятилетию существования архива и предназначенного для членов совета и постоянных вкладчиков Санкт-Петербургского архива-коллекции. Речь о разделе этой книжки, которая называется «Тексты для внутреннего пользования (Как мы выживаем)». Например, при прочтении этого смонтированного сборника становится ясно, что и сам Алексеев, и выигранный им грант на первом этапе становились главными источниками пополнения бюджета архива. Приведу в пример выкладку из этого документа[47]:
|
Основные институциональные и коллективные вкладчики, спонсоры |
|
|
Средства по индивидуальному гранту Алексеева 1991 г.
|
около 60 000 руб. |
|
Коллектив сектора социологии общественных движений СПбФ Института социологии РАН (коллективный грант 1992 г., включая стоимость приобретенных на средства гранта стеллажей)
|
около 15 000 руб. |
|
Inter. Book Exchange Found (Нью-Йорк)
|
около 15 000 руб. |
|
Bodleian Library (Оксфорд)
|
около 5000 руб. |
|
Основные индивидуальные вкладчики |
|
|
А. Алексеев |
около 15 000 руб. |
|
А. Темкина |
около 5000 руб. |
|
В. Костюшев (включая вклад из индивидуального гранта 1991 г.) |
около 2500 руб. |
|
М. Маколи |
около 2000 руб. |
|
Л. Кесельман (включая вклад из гранта 1993 г.) |
около 1500 руб. |
|
О. Цепилова |
около 1000 руб. |
|
В. Гельман |
около 1000 руб. |
Так продолжалось и впоследствии. Трудные для финансового состояния архива времена середины 1990-х далее были существенно сглажены грантом РГНФ на имя Алексеева.[48] Другим способом поиска средств (пускай и не всегда весомых) становилась продажа «дублей» периодики в различные центры (преимущественно зарубежные).[49]
Но наиболее важной трудностью для существования коллекции стали не проблемы поиска релевантной аналитической оптики, необходимой для осмысления массива, не технические сложности в создании базы данных, даже не финансовый вопрос. Главная беда этого архива была в том, что он безудержно рос. Если к 1991 году в коллекции было всего 750 наименований различных изданий, то к 1998-му этот же показатель превысил десять тысяч, что в количественном отношении подразумевало хранение более одного миллиона экземпляров периодической печати.[50] Соответственно, к концу 1990-х подобному массиву становилось тесно на 45 квадратных метрах, отведенных для его хранения в Институте социологии. Объемы хранения в архиве «Россия на изломе»/«Алексеевском архиве» стали большой проблемой для Института социологии. Осенью 1999 года выяснилось, что помещение, отведенное для него еще в начале 1990-х, непригодно в противопожарном отношении.[51] Алексеев в начале 2001 года так описывал положение вещей на рубеже тысячелетий:
«По счастью, до насильственной эвакуации дело еще не дошло, но пришлось прекратить всякую работу в этом помещении. Материалы архива перестали быть доступными для социальных исследователей, которые прежде активно ими пользовались. При этом продолжается поступление новых материалов (в основном это дары вкладчиков). Однако их приходится хранить уже на частных квартирах, так что и к этим материалам нет широкого доступа».[52]
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
Энтузиазм, с которым Алексеев включился в политическую борьбу в 1980-х, был, с одной стороны, повсеместно распространенным и в то же время спасительным для социолога, испытывавшего творческий и профессиональный кризис. Но это совершенно не значит, что тема «социолога-наладчика» была отложена безвозвратно. В 1997 году (на излете времен «Алексеевского архива» в стенах Социологического института РАН) вышла первая версия (в двух книгах) фундаментальной «Драматической социологии». Алексеев продолжал ее впоследствии перерабатывать, выпустив в 2003—2005 годах обновленную версию (уже в четырех томах). В этих более поздних версиях нашлось место и краткой истории «Алексеевского архива», и фрагментам из жизни СИ РАН, и многому другому. Позднее такой же способ конструирования текста (монтажный, сочетающий в себе только на первый взгляд мало сопрягаемые вещи) лег в основу четырехтомника Алексеева, подготовленного совместно с Р. И. Ленчовским, под названием «Профессия — социолог».
Вероятно, в этой комплексности, цельности и неразрывности и кроется секрет мастера ленинградской/петербургской социологии. В ОА ЕУСПб сохранился значительный массив документальных повестей Алексеева, в которых прослеживаются феноменальная тяга к систематизации, стремление к созданию максимально точных концептуальных форм и боязнь упустить из виду что-то значимое. Так, воображаемый окурок, на котором гипотетически может быть «отпечатан штрих времени»[53], был не просто метафорой, а скорее символом того, что не стоит делить что-то на более и менее важное. Именно принцип сборки собственного архива Алексеев переложил и на «Россию на изломе». Но, к сожалению, несмотря на влечение к постоянному обновлению цепочек познания, из-за состояния здоровья социолог более не мог с такой же энергией обрабатывать фундаментальный массив «Алексеевского архива», после того как он обрел постоянное местожительство.
По ряду объективных причин на данный момент настоящая статья посвящена лишь фрагменту истории «Алексеевского архива». После выселения архива из Института социологии Алексеев с соратниками (З. Г. Вахарловской и В. П. Дудченко) образовали Научное некоммерческое партнерство «Алексеевский архив»[54] и еще около десяти лет искали для коллекции новый «дом». Этот процесс был крайне болезненным для его инициаторов. Вероятно, по этой причине материалы, запечатлевшие те события, настолько разноплановы, что заслуживают отдельной статьи для их анализа. В истории институционализации архива было задействовано слишком много частных и государственных акторов, ситуативных интересантов, иностранных институтов и прочих, порой неожиданных организаций.[55]
1. Благодарю коллег Михаила Мельниченко, Викторию Занозину и Елену Любомирову за ценные советы при написании этого текста и при разборе фонда А. Н. Алексеева.
2. Выражение А. Н. Алексеева о своем личном архиве, записанное в 1987 Л. Графовой при подготовке статьи для «Литературной газеты».
3. Подробнее об этом контексте см. статью: Пинчук О. «Партизанщина» на позднесоветском заводе через призму драматической социологии Андрея Алексеева // Интеракция. Интервью. Интерпретация. 2022. Т. 14. № 3. С. 78—97.
4. Фирсов Б. М. История советской социологии: 1950—1980-е годы. Очерки. СПб., 2012. С. 294—295.
5. Например, см.: Костюшев В. В. Драматическая социология Алексеева: открытие через преодоление // Социологический журнал. Т. 23. № 4. 2017. С. 178—183.
6. Пинчук О. «Партизанщина» на позднесоветском заводе через призму драматической социологии Андрея Алексеева. С. 83.
7. Например, см. статью В. В. Костюшева, который разбирал материалы Алексеева перед их сдачей на хранение в ОА ЕУСПб: Костюшев В. В. Архивный мир социолога А. Н. Алексеева // https://litbook.ru/article/14008/?ysclid=lw55d7tqqf842664574 (дата обращения: июнь 2024).
8. Алексеев А. Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия (эксперимент социолога-рабочего). В 2 кн. Кн. 1. СПб., 1997. С. 21—22.
9. Развивая эту мысль Алексеев особенно подчеркивал личностный характер подобного выбора; «Там, где „социологу-наладчику“ в его профессионально-жизненном эксперименте мнились по преимуществу жизнетворчество, активная адаптация, подчинение себе обстоятельств, — теперь, как бы между строк, словно симпатические чернила, проступают также и… характерные черты приспособления, ситуационной зависимости, подчинения себя обстоятельствам!» (Алексеев А. Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. В 2 т. Т. 1. СПб., 2003. С. 34—35.
10. Алексеев А. Н. «Рыба ищет где глубже, а человек — где не так мелко…». Интервью Б. З. Докторову // Докторов Б. З. Современная российская социология: Историко-биографические поиски. В 9 т. Т. 2: Беседы с социологами четырех поколений. М., 2016. С. 266.
11. Письмо А. Н. Алексеева коллегам [12 ноября 1989] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 14. Ед. хр. 2. Л. 1—2 (подчеркнуто в письме автором письма).
12. Общую характеристику дискуссий периода см. в: Копосов Н. Память строгого режима: История и политика в России. М., 2011. С. 111—136; вполне релевантные примеры общественной мобилизации на этой почве можно найти в отдельных главах книги: Smith K. E. Remembering Stalin՚s Victims: Popular Memory and the End of the USSR. Ithaca—New York. 1996.
13. О метафоре «упущенных альтернатив» в политической плоскости см.: Атнашев Т. Исторический путь, выбор и альтернативы в политической мысли перестройки около 1988 года // «Особый путь»: от идеологии к методу. М., 2018. С. 189—242; о поиске «альтернатив» в сфере культуры см. статью автора этого текста: Моисеенко А. «И все при тебе в этом доме подробны с утра»: Память о Пастернаке в годы перестройки // Культурная история. 2024. № 1. С. 229—269.
14. По всей видимости, про Алексеева также была снята документальная лента, которая демонстрировалась в 1988 по Центральному телевидению. Но мне ее не удалось обнаружить. Об этом факте свидетельствует: Обращение А. Н. Алексеева к собранию избирателей [13 апреля 1989] // ОА ЕУСПб. Оп. 14. Ед. хр. 3. Д. 15. Л. 1.
15. Некоторые подробности формирования ленинградской социологической институции можно узнать из статьи: Лазар М. Г. Социология науки в Ленинградских секторах ИФ АН СССР в 60—70-х годах XX века // Социология науки и технологий. 2013. Т. 4. № 3. С. 62—69.
16. Графова Л. Преодоление пределов. Об эксперименте, который социолог-рабочий Андрей Алексеев поставил на своей собственной жизни // Литературная газета. 1987. № 39 (23 сентября). С. 12.
17. Головков А. «…Мир погибнет, если я остановлюсь» // Огонек. 1989. № 19 (7—14 мая). С. 31. См. также воспроизводство схожих нарративов во французской газете: Статья об А. Н. Алексееве в газете «Etudes Sovietiques» [октябрь 1988] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 10. Ед. хр. 2. Д. 12.
18. Волынский Н. Ход конем, или Куда зовет «Демократический союз» // Правда. 1989. № 104 (14 апреля). С. 3. Статья была перепечатана в тот же день газетой «Вечерний Ленинград».
19. О борьбе партийных функционеров города с представителями «Демократического союза» и клуба «Перестройка» в таких же терминах писала даже американская газета, которая использовала комментарии Алексеева о сложившемся положении. См.: Статья в газете «The New York Times» под названием «Leningrad’s Communist Party, Left in Tatters Wonders What to Do Next» [30 марта 1989] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 14. Ед. хр. 3. Д. 37.
20. Письмо А. Н. Алексеева коллективу киностудии «Леннаучфильм» [16 апреля 1989] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 14. Ед. хр. 3. Д. 15. Л. 2.
21. «Административно-командная система» — расхожая идиома той эпохи, новый виток распространения которой был вызван выходом романа А. Бека «Новое назначение» и статьи-комментария Г. Попова к нему. См.: Попов Г. С точки зрения экономиста (О романе Александра
Бека «Новое назначение») // Наука и жизнь. 1987. № 4. С. 54—65.
22. Подробнее о деятельности ЛНФ можно узнать из материалов сборника: Общественная жизнь Ленинграда в годы перестройки. 1985—1991: Сб. материалов / Сост. О. Н. Ансберг, А. Д. Марголис. СПб., 2009.
23. См.: Текст телеграммы А. Н. Алексеева участникам внеочередного апрельского Пленума ЦК КПСС [22 апреля 1989] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 14. Ед. хр. 3. Д. 30. Л. 1.
24. Подробнее о деятельности ЛНФ и участии в нем А. Н. Алексеева можно узнать, например, из: Обращение членов ЛНФ к коммунистам Ленинграда и области [11 августа 1989] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 14. Ед. хр. 3. Д. 22; «Северо-Запад», издание ЛНФ (1989. № 27) [июль 1989] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 14. Ед. хр. 3. Д. 25.
25. Научно-информационный отчет А. Н. Алексеева, подготовленный для Проблемной научно-исследовательской лаборатории Высшей профсоюзной школы культуры [13 сентября 1989] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 14. Ед. хр. 3. Д. 19. Л. 1—3.
26. Ознакомиться с текстом рукописи можно в ОА ЕУСПб. См.: Рукопись «„Неудобные“ люди», подготовленная А. Н. Алексеевым и С. В. Михельсоном // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 14. Ед. хр. 2. Д. 3.
27. Индивидуальное инициативное поведение как фактор становления общественных движений (к разработке программы исследования) [17 ноября 1989] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 14. Ед. хр. 3. Д. 4. Л. 2. См. также программные работы Алексеева по теме общественных движений и места в них индивидуальных инициатив: Статья А. Н. Алексеева «Опыт модели концептуализированного описания общественных движений (методологические заметки) [версия февраля 1991 года] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 10. Ед. хр. 1. Д. 10; Рукопись статьи Р. М. Айдиняна и А. Н. Алексеева «Общественные движения: пути концептуального синтеза» [январь 1991] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 10. Ед. хр. 1. Д. 12.
28. Индивидуальное инициативное поведение как фактор становления общественных движений (к разработке программы исследования) [17 ноября 1989] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 14. Ед. хр. 3. Д. 4. Л. 4.
29. Об этой части деятельности Алексеева можно узнать из материалов отдельной описи Архива ЕУСПб: ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 12 («Материалы журналистской деятельности А. Н. Алексеева и исследований социологии печати»).
30. Ознакомиться с деталями написания и отказа в печати «Средств массовой коммуникации», а также с концепцией А. Н. Алексеева можно в статье: Костюшев В. Начало «драматической социологии»: история неопубликованной монографии А. Н. Алексеева «Средства массовой информации» (1973) // Телескоп. 2018. № 4 (136). С. 23—31. Цитата приведена из этой работы.
31. В ИСЭП АН СССР в это время проводились семинары «Современные общественные движения: проблемы и перспективы». Краткое описание семинара см. в: Проект семинара ИСЭП АН СССР «Современные общественные движения: проблемы и перспективы» [1988 (?)] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 10. Ед. хр. 1. Д. 6.
32. Письмо А. Н. Алексееву с приглашением принять участие в конференции по библиографии советской независимой печати, отправленное Г. Шукманом [16 мая 1991] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 10. Ед. хр. 2. Д. 2.
33. См.: Программа конференции по библиографии советской независимой печати (Оксфорд, 1991) — описание, список участников и программа конференции [1991] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 10. Ед. хр. 2. Д. 4.
34. Научно-информационный отчет А. Н. Алексеева о командировке в Великобританию с 28. 09 по 19. 10. 1991 г. [11 ноября 1991] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 10. Ед. хр. 8. Д. 28. Л. 1—2.
35. Данные воспроизведены по: Приложение к справке «Об архиве-коллекции нетрадиционных периодических изданий и документов общественных движений СССР периода перестройки» [25 июня 1991] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 10. Ед. хр. 2. Д. 11. Л. 1.
36. Декларация о создании «Ассоциации собирателей и исследователей новой печати» [21 октября 1991] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 10. Ед. хр. 2. Д. 6. Л. 1.
37. Письмо о создании «Ассоциации собирателей и исследователей новой печати» и описание дальнейшей работы [22 октября 1991] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 10. Ед. хр. 2. Д. 7. Л. 1.
38. Например, см.: Пример разбора по категориям периодической печати из Бодлианской библиотеки [10 октября 1991] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 10. Ед. хр. 2. Д. 9.
39. Научно-информационный отчет А. Н. Алексеева о командировке в Великобританию с 28. 09 по 19. 10. 1991 г. [11 ноября 1991]. Л. 3—4.
40. Доклад А. Н. Алексеева «Новые понятия для описания новой советской прессы», подготовленный для выступления на конференции по библиографии советской независимой печати (Оксфорд, 1991) [17 октября 1991] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 10. Ед. хр. 2. Д. 5. Л. 1.
41. Тезисы и цитата воспроизведены по оксфордскому докладу. См.: Там же.
42. Перед тем как дать ссылку на материал, необходимо отметить его специфику. Дело в том, что в год десятилетия существования архива Алексеев подготовил самиздатовский сборник, предназначенный для членов совета и постоянных вкладчиков архива-коллекции. Статья, на которую я ссылаюсь здесь, приведена именно в этом сборнике, который хранится в библиотеке ОА ЕУСПб. См.: Алексеев А. Н. Социальные субъекты-организаторы новой прессы (Ленинград, 1987—1990 гг.) // Санкт-Петербургский архив-коллекция «Россия на изломе»: Источники существования, условия функционирования, плоды развития (1989—1998). СПб., 1998. Ноябрь. С. 31—38.
43. Например, см. его работы 1990-х: Алексеев А. Н. Новая пресса как продукт и фактор общественных движений // Образ мыслей и образ жизни / Сб. трудов сотрудников сектора социологии общественных движений СПб ИС РАН. М., 1996. С. 43—49; Он же. Газетный мир постсоветской России: Подход к построению типологии // Вестник Московского университета. Серия 10. Журналистика. 1998. № 3. С. 14—30; Он же. Новая российская газетная пресса: типологическая структура и ее изменения (1988—1997 гг.) // Телескоп. 1999. № 1.
44. Научный отчет А. Н. Алексеева «Новая пресса России как продукт и фактор общественных изменений» // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 10. Ед. хр. 7. Д. 15. Л. 2.
45. Статья «Россия на изломе. Срез времени на 45 квадратных метрах» в газете «На дне» (1995. № 5) // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 10. Ед. хр. 6. Д. 107. Л. 1. Эту статью, но с некоторым изъятием Алексеев воспроизвел во второй книге первого издания «Драматической социологии». См.: Алексеев А. Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия (эксперимент социолога-рабочего). В 2 кн. Кн. 2. СПб., 1997. С. 639—645.
46. Статья «Алексеев не пошел во власть. Он создал „Архив Алексеева“» в газете «Смена» (1995. № 1) // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 10. Ед. хр. 6. Д. 106. Л. 1; см. также: Статья «Зеркало. Эволюция общества как эволюция прессы», опубликованная в издании «Print Publishing» [декабрь 1994 — январь 1995] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 10. Ед. хр. 7. Д. 6. Л. 1.
47. Информация об основных вкладчиках Санкт-Петербургского архива-коллекции нетрадиционных периодических изданий и документов общественных движений (СПб АК), по состоянию на 1 октября 1993 г. [20 сентября 1993] // Санкт-Петербургский архив-коллекция «Россия на изломе»: Источники существования, условия функционирования, плоды развития (1989—1998). С. 137.
48. Информация-отчет об итогах работы, основных источниках существования и структуре расходования средств СПб АК «Россия на изломе» за декабрь 1996 — декабрь 1997 г. // Там же. С. 159—161.
49. За период с апреля 1994 по октябрь 1998 таким образом архив заработал чуть более 3500 долларов. См.: Как мы выживаем (Структура источников существования и расходования средств СПбАК. 1994—1998) // Санкт-Петербургский архив-коллекция «Россия на изломе»: Источники существования, условия функционирования, плоды развития (1989—1998). С. 167. Также см. переписку Алексеева с иностранными коллегами, связи с которыми были налажены во время конференции в Оксфордском университете осенью 1991 (Там же. С. 203—211, 228—233).
50. Данные приведены согласно: Информация-отчет об итогах работы, источниках существования и структуре расходования средств СПбАК «Россия на изломе» за январь—октябрь 1998 г. // Санкт-Петербургский архив-коллекция «Россия на изломе»: Источники существования, условия функционирования, плоды развития (1989—1998). С. 162.
51. См.: Черновик письма А. Н. Алексеева [июнь 2001] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 10. Ед. хр. 6. Д. 12.
52. Письмо А. Н. Алексеева [3 февраля 2001] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 10. Ед. хр. 6. Д. 3. Л. 2.
53. См. эпиграф к этой статье.
54. См., например: Свидетельство о государственной регистрации Научного некоммерческого партнерства «Алексеевский архив» [8 августа 2001] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 10. Ед. хр. 7. Д. 17. Л. 1; Проект спасения собрания «Алексеевского архива» (краткое изложение) [31 октября 2001] // ОА ЕУСПб. Ф. Л‑19. Оп. 10. Ед. хр. 7. Д. 26. Л. 1—2.
55. Значительный массив материалов по истории «переезда» «Алексеевского архива» в конце 1990—2000-х также хранится в ОА ЕУСПб.