Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2024
Об авторе:
Владимир Викентьевич Лапин (род. в 1954) — историк, научный сотрудник факультета истории Европейского университета в Санкт-Петербурге. Автор книг: «Семеновская история. 16—18 октября 1820 г. в Петербурге» (СПб., 1991);«Армия России в Кавказской войне XVIII—XIX вв.» (СПб., 2008); «Петербург. Запахи и звуки» (СПб., 2007); «Броненосец „Русалка“: Корабль. Экипаж. Флот. Трагедия. Памятник» (СПб., 2018); «Два адмирала. П. С. Нахимов и Ф. Ф. Ушаков в исторической памяти» (СПб., 2021). Живет в С.‑ Петербурге.
В XVIII — начале XX века Россия девять раз воевала с Турцией (1710—1713, 1735—1739, 1768—1774, 1787—1791, 1806—1812, 1828—1829, 1853—1856, 1877—1878, 1914—1918), четыре раза со Швецией (1700—1721, 1741—1743, 1788—1790, 1808—1809), два раза с Персией (1804—1813, 1826—1828). В 1798—1814 годах с перерывами шли бои с французами, в 1854—1855 годах в Крыму и на Камчатке довелось опять сражаться с ними же и с союзными им англичанами. Историки до сих пор не пришли к общему мнению, сколько длилось так называемое покорение горцев Северного Кавказа (Кавказская война). Совсем не бескровными оказались Персидский поход 1722 года Петра Великого и краткое и неудачное продолжение попыток захватить побережье Дагестана и Азербайджана в 1796 году. На десятилетия растянулось присоединение Средней Азии, которое обеспечивалось силой оружия. Вовсе не мирным было включение в состав империи в XVIII столетии некоторых регионов Сибири. В послужных списках царских офицеров — слова об участии в Семилетней войне 1756—1763 годов, о «польских кампаниях» 1733—1735, 1767—1772, 1792—1795, 1830—1831 и 1863—1864 годов, о Венгерском походе 1849 года. В 1900 году в указателях о боевых действиях армии и флота появились слова о Китайском походе, для участия в котором была собрана 200‑тысячная группировка. В 1904 году началось столкновение с Японией.
А еще была Русско-австрийская война 1809 года, представляющая такой военно-политический курьез, что для характеристики ее отражения в отечественной историографии и исторической памяти лучше всего подходит выражение «гробовое молчание». Немногим лучше обстоят дела с изучением некоторых других конфликтов с участием России, причем тех, которые оказали существенное влияние на ход отечественной истории. До сих пор единственным обобщающим трудом о неудачной попытке Швеции взять реванш за поражение на суше и на море в первой половине XVIII века является книга Н. С. Шпилевской «Описание войны между Россиею и Швециею в Финляндии в 1741, 1742 и 1743 гг.», изданная в 1859 (!) году. В 2019 году, спустя два столетия (!) после окончания Русско-турецкой войны 1710—1713 годов, увидела свет первая посвященная специально ей научная монография.[1] О ключевом событии этой войны — о неудачном Прутском походе 1711 года, когда русское войско вместе с самим царем оказалось в западне, в литературе о Петре Великом говорится в основном для легитимации его супруги Екатерины I, которая разделяла тяготы и опасности войны со своим венценосным супругом. Этот сюжет, очень важный для «благонамеренной» историографии, в несколько раз превосходит по объему освещение всех остальных событий этого столкновения России и Турции.
Публикации, посвященные войнам империи Романовых, и разного рода символы, закреплявшие память о них, формировавшие канву событий и список ключевых имен (Суворов, Ушаков), дат (26 августа 1812 года) и топонимов (Бородино, Чесма), позволяют ранжировать эти войны по их значимости для отечественного исторического мифа.
Три десятка войн XVIII — начала XX века, составлявших значительную часть истории нашего Отечества, получили различное отражение как в литературе, так и в том культурном феномене, который именуется ныне «исторической памятью». Библиографические справочники со всей определенностью уверяют, что по числу и объему публикации о Северной войне 1700—1721 годов, Отечественной войне 1812 года, Крымской войне 1853—1856 годов, Русско-турецкой войне 1877—1878 годов и Русско-японской войне 1904—1905 годов заметно опережают печатные материалы о других многочисленных вооруженных конфликтах дореволюционной России.
Северная война всегда была в фокусе внимания как часть культа Петра Великого, как процесс завоевания статуса великой державы. Войны с наполеоновской Францией и особенно кампания 1812 года оказали колоссальное влияние на самосознание россиян, подняли влияние Петербурга в Европе на высоту, не досягаемую ни ранее, ни позднее. Крымская война привела к эпохальным реформам Александра II, победа над турками в последней трети XIX столетия позволила говорить о выполнении великой миссии освобождения христиан от турецкого гнета. Русско-японская война стала повторением «крымского потрясения», причем многие ее последствия оказались предвестниками революционных катастроф.
Жертвы человеческие и материальные, неизбежные в вооруженных противостояниях, можно рассматривать как цену за сохранение независимости и территориальной целостности, за присоединение новых земель, за решение задач, которые представлялись жизненно важными для государства. В имперский период Россия вела в основном войны наступательные, из-за чего в отечественном имперском военно-историческом мифе героическая оборона крепости (Севастополь 1854—1855 годы) появилась только в середине XIX века. До этого паролями русской ратной славы были названия взятых неприятельских крепостей (Нарва, Очаков, Силистрия, Карс, Геок-Тепе). Героизм защитников Смоленска (1610) и Пскова (1581) оказался на втором плане отечественной исторической памяти, поскольку внимание сосредоточено на имперском периоде. Кроме того, отечественные коммеморативные практики европейского образца были мало совместимы с лозунгами защиты православия от «латинян». Вся героическая история допетровской России оказалась в тени великих побед Петра Великого и его преемников. Только в 1845 году был установлен памятник на Куликовом поле в честь победы над войсками ордынского хана Мамая в 1380 году, причем чугунная колонна своим видом очень напоминает типовой монумент А. У. Адамини, предназначенный для установки в тех местах, которые соответствовали официальной картине Отечественной войны 1812 года.[2] В 1886 году на могиле русских воинов, погибших в 1573 году в Эстляндии при штурме крепости Вейсенштейн (совр. Пайде) во время Ливонской войны, владельцем земельного участка вице-адмиралом О. Р. Штакельбергом была поставлена восьмиметровая каменная пирамида. В 1881 году псковичи спохватились, что упустили возможность отметить 300‑летие героической обороны своего города от войск польского короля Стефана Батория. Ко дню юбилея они успели установить временный памятник в виде пирамидки каменных ядер, увенчанной деревянным крестом. В 1897 году на том же месте поставили невысокий каменный пилон с уже чугунным крестом. В 1838 в Тобольске, а в 1904 году в Новочеркасске появились памятники Ермаку. В 1912 году была увековечена память о защитниках Чигирина, дважды отражавших атаки турецко-татарских войск в 1677—1678 годах.
Европоцентризм отечественной военной истории обесценивал военные заслуги в Азии, из-за чего слабое отражение в исторической памяти получила оборона цитадели Самарканда в 1868 и крепости Баязет в 1877 году.
Изгнание армии Наполеона Бонапарта в 1812 году нередко выглядит как освободительная война, но при этом все слова о плане императора французов «поработить» Россию — не более чем риторика. Войны начала XVIII — начала XX столетий не угрожали существованию империи Романовых. Их итогом стало невиданное ранее усиление позиций России в Европе и приращение ее территории за счет Финляндии, Польши, Бессарабии, Закавказья и Средней Азии. Исключениями стали уже упоминавшиеся столкновения с Турцией 1710—1713 годов и с Японией 1904—1905 годов. В первом случае пришлось вернуть османам недавно завоеванный Азов и уничтожить недавно построенный флот, а во втором — уступить победителям половину острова Сахалин и Курильские острова. Эти ничтожные территориальные потери фактически имели символический характер. В 1788—1790 годах успешные бои на Балтике не привели к «приращениям», но пресекли очередную и последнюю попытку Швеции вернуть прежнее влияние в этом регионе, утраченное при Петре Великом. Победив в 1741—1743 годах Стокгольм, Петербург отодвинул государственные рубежи, установленные Петром I, к реке Кюмийоки (Кюмень) на 100—150 верст к северо-западу от Выборга, создав тем самым непреодолимую линию обороны. Однако, несмотря на колоссальное военно-политическое значение такой значительной победы, на отодвигание границы, эта война, как уже говорилось, осталась в глубокой «исторической тени». Это выразилось в том, что она не нашла отражения в различных символических знаках (памятники, топонимы, войсковые регалии, названия кораблей и т. д.).
Таким образом, нет уверенности в том, что значение войн в истории отечества можно оценивать по такому критерию как расширение территории. Если разделить площадь присоединенного Кавказа и Средней Азии на число символов, этому присоединению посвященных, то получится весьма внушительный показатель. Трудно найти инструментарий для ранжирования вооруженных конфликтов, значимости события или персоны для последующих поколений. Но такое ранжирование существует, о чем безоговорочно свидетельствуют не только библиография, но различные символы. В их список входят мемориальные сооружения различного характера и масштаба, а также динамика установки, география, особенности репертуара, инициаторы и спонсоры создания, атмосфера открытия и бытования монумента. Актуальность исторического образа характеризуется всем перечисленным не менее, чем сооружением как таковым. Список мемориальных знаков, даты и места их установки оформляют контуры уже устоявшихся исторических представлений и представлений, утверждающихся в интересах определенных политических сил, поскольку установка любого монумента — акция политического характера.
Все вышеназванные вооруженные конфликты предоставляли массу материала для кабинетных ученых-историков и для военных теоретиков, искавших в действиях армий и флотов дидактический материал для генералов и адмиралов. Литераторы, скульпторы и художники черпали вдохновение для своих произведений из описаний сражений и из мемуаров, причем последние множились с огромной скоростью. Вдохновляющим примером для мемуаристов XIX—XX веков стал корпус дневников и воспоминаний участников Отечественной войны 1812 года и Заграничных походов 1813—1814 годов.
Формирование и трансформацию образов событий и персон можно уподобить соревнованию на приз «Память благодарных потомков», где результат оценивается в нескольких номинациях и в несколько этапов. Зачетными являются разного рода приемы актуализации и закрепления в памяти с помощью мемориальных акций, в связи с чем допустимо использование метафоры «коммеморативное многоборье». Помпезные мемориалы и конные статуи претендуют на большее количество «баллов», чем скромные обелиски, общегосударственный юбилей бесспорно является более весомым мероприятием, чем праздничный обед в офицерском собрании по поводу отличия воинской части в сражении столетней давности. Возникают мысли и о каком-то «коэффициенте всеобщего внимания», когда событие напоминает о себе так, как о боях 1904—1905 годов рыдали по всей России тысячи граммофонов и уличных певцов. «На сопках Маньчжурии воины спят, и русских не слышно слез…».
Оказывают влияние на результаты «коммеморативного многоборья» также изменения социокультурных реальностей. Во времена, когда письма являлись важнейшим средством обмена информацией, а оплата корреспонденции обозначалась с помощью почтовых марок, миниатюры на конвертах стали показателем символических ценностей государства. В период после Первой мировой войны примерно до 1990‑х годов наличие «памятной» марки считалось одним из важнейших показателей значимости человека или события. Выпуск такого знака оплаты почтовых услуг являлся практически обязательным для соответствующих юбилеев. «Уход» марки из массового обихода привел к утрате важного канала информации как средства трансляции исторической памяти. Аналогичная ситуация сложилась с этикетками на спичечных коробках. С конца XIX до конца XX века упаковка деревянных палочек с головками, изготовленными из специального легковоспламеняющегося состава, была жизненно необходимым предметом. Изображения на них постоянно были перед глазами буквально всех людей, которым требовалось без особых усилий добыть огонь. Исчезновение нагревательных и осветительных приборов с открытым огнем, распространение зажигалок разных типов обесценило спичечную этикетку как площадку для размещения ценной информации.
Одним из самых надежных и сравнительно точных инструментов, «измеряющих» историческую память, является книжная полка. Систематический каталог Российской национальной библиотеки дает полное представление о количестве публикаций на интересующую тему. Об актуальности событий или персоны говорит динамика публикаций, их объем и характер (научные труды, издания документов, мемуары, популярные работы). Особого внимания заслуживает наличие книг «для детей и юношества», а также беллетристика. В первом случае малозаметная строка на титульном листе, означавшая специальное «благословение» Министерства просвещения СССР, выводила книгу на особый уровень, поскольку отправляла ее в детские и школьные библиотеки. Во втором случае (появление романа о событии или персоне) мы имеем дело с бесспорным свидетельством самого живого интереса потомков, которые с большей или меньшей откровенностью обозначали «запрос» на оживление дел давно минувших дней. С этой целью придумываются диалоги, картины событий рисуются по законам художественной литературы. В равной степени это относится и к другим формам трансляции исторических знаний в широкие народные массы (театральные постановки и кинофильмы). Здесь уместно отметить, что количество книг практически пропорционально числу и характеру публикаций в журналах, а имеющие место «несоответствия» не меняют общую картину.
Наличие среди авторов маститых историков, знаменитых (и авторитетных в свое время) литераторов, а среди мемуаристов — лиц, ставших известными благодаря успехам на разных поприщах, также является важным свидетельством внимания общества. Отечественная война 1812 года по всем этим
показателям значительно опережает все остальные вооруженные столкновения империи. Несколько ящичков каталога в РНБ, занятых библиографическими карточками с названиями, связанными с «великой годиной», также десятки книг для детей о 1812 годе, роман Л. Н. Толстого «Война и мир», монография Е. В. Тарле «Нашествие Наполеона на Россию» являются неоспоримым доказательством эффективности символического измерения прошлого с помощью «книжной полки».
По тем же пунктам второе место уверенно занимает Крымская война 1853—1856 годов, о которой опять же писали Л. Н. Толстой («Севастопольские рассказы») и Е. В. Тарле («Крымская война»).
Кроме того, ликами этих эпопей (именно так в литературе разных жанров часто называются походы и сражения 1812 и 1854—1855 годов) являются военачальники, занимающие самые почетные места в отечественном героическом пантеоне. Поэтому все поминовения М. И. Кутузова, П. И. Багратиона, М. Б. Барклая де Толли, А. П. Ермолова, П. С. Нахимова, В. А. Корнилова, Э. И. Тотлебена суть поминовения этих действительно грандиозных событий.
Третье-четвертое-пятое места делят Северная война 1700—1721 годов, Русско-турецкая война 1877—1878 годов и Русско-японская война 1904—1905 годов. Такой успех первой из представленного списка не нуждается в объяснениях, поскольку отражает важнейшую часть непоколебимого петровского культа. Эта война стала историческим фоном для радикальной трансформации всех сторон российской жизни. Во втором случае необходимо обратить внимание на результаты войны и на особенности коммеморативного процесса последней четверти XIX — начала XX века. В 1878 году Турцию фактически изгнали с Балканского полуострова, христианское население которого избавилось от многовекового угнетения иноверцами, а именно под этим лозунгом Россия два века противостояла Османской империи. Победа легла целительным бальзамом на рану, нанесенную поражением в Крымской войне, явилась подтверждением правильности реформаторской политики Александра II.
В воспевании победы над Турцией в унисон звучали голоса как либеральных историков, так и убежденных консерваторов. Первые использовали триумф русского оружия для демонстрации благотворных последствий прогрессивных преобразований. Вторые воспевали очередное достижение монархии. Те и другие охотно актуализировали поход царской армии за Балканы, освобождение славян, присоединение Западной Армении с важнейшей крепостью Карс в своих политических целях.
Большая длина символической книжной полки, посвященной войне 1877—1878 годов, также объясняется в значительной степени тем, что в этот период репортажи и публицистика оставались в поле зрения гораздо дольше, чем ныне, поскольку газеты, а особенно журналы сохранялись в личных библиотеках. Кроме того, текст журналистов не превращался в макулатуру, а издавался и переиздавался уже в виде отдельных книг.
Огромное значение для распределения войн «по рангам» имело развитие мемуаристики. В ходе Отечественной войны 1812 года и после нее многие россияне осознали, что были свидетелями и даже участниками великих исторических событий. Это влекло за собой как написание воспоминаний, так и особый интерес к наполеоновским войнам, а интерес — стимул для создателей исторических сочинений всех жанров и форматов. Вспоминания о 1812 годе дали мощнейший импульс авторам воспоминаний о других событиях. Участники Крымской войны воспитывались на записках своих дедов об изгнании французов, а военные, переходившие через Балканы в 1878 году, оглядывались на страницы, написанные защитниками Севастополя в 1854—1855 годах. Увеличение числа научных трудов, опубликованных документов и воспоминаний стало фундаментом для появления и значительного роста компилятивных сочинений, ярким примером которых являются несколько сотен полковых историй, написанных по приказу начальства или по личной инициативе армейскими и гвардейскими офицерами.
Осознание причастности к эпохальным событиям, высокое внимание общества подталкивали участников боевых действий вне зависимости от их рангов к написанию мемуаров и исторических сочинений. В последней трети XIX — начале XX века небывалое ранее расширение круга людей, вдруг осознавших возможность обрести свою долю огромной военной славы, обернулось невиданным увеличением круга авторов. Знаком эпохи стала мысль кавалерийского офицера Н. В. Яшвиля о том, что его письма родственникам с Дунайского фронта представляют материал, достойный опубликования. Мысль оказалась верной, а публикация — интересной для читателей и ценной для историков.[3] Память о Русско-турецкой войне формировалась в эпоху, когда пришло осознание того, что символический капитал (личное участие в эпохальных исторических событиях) — вполне реальная ценность, способствующая повышению общественного статуса.
В таком же порядке располагается мемориальный комплекс этих пяти войн, если посмотреть на них сквозь юбилейную призму. 17 января 1904 года состоялась премьера пьесы А. П. Чехова «Вишневый сад». Зал хохотал и аплодировал, когда один из героев произнес такие слова: «Шкаф сделан ровно сто лет тому назад. Каково? А? Можно было бы юбилей отпраздновать. Предмет неодушевленный, а все-таки, как-никак, книжный шкаф», — и продолжил пародией на приветственную юбилейную речь. Публику восхитил выпад в адрес феномена, который современный московский историк Н. И. Цимбаев справедливо назвал «юбилееманией». В конце XIX — начале XX века империю буквально захлестнул вал торжеств по поводу различных знаковых событий далекой и недавней отечественной истории. Самым грандиозным было празднование 100‑летия Отечественной войны 1812 года, солидно (как общегосударственное мероприятие) выглядело 200‑летие Полтавской битвы, 50‑летие обороны Севастополя, 25‑летие победы в Русско-турецкой войне 1877—1878 годов.
Войне 1877—1878 годов «повезло» еще в связи с тем, что в последней трети XIX века четко проявилась тенденция к сокращению промежутка между значимым событием и его юбилеем. Так в 1887—1888 годах Россия активно праздновала 10‑летие войны, а в 1892—1893 годах — ее 15‑летие. Эти торжества привели к появлению десятков публикаций.
Сокрушительные поражения от японцев на суше и на море потрясли Россию. Из-за начала Первой мировой войны активное поминовение героев Маньчжурии длилось фактически чуть больше одного десятилетия, но оно носило «взрывной» характер в связи с тем, что коммеморативные практики стали важной составляющей жизни государства и общества. Немалое значение имел процесс, который можно охарактеризовать как «поиск виновных». Чиновники и нечиновный народ пытались понять причины катастрофы, постигшей страну, и все это вновь и вновь порождало обращение к событиям 1904—1905 годов на Дальнем Востоке. Полувековое превращение военного поражения в Крымской войне в «победу русского духа» позволило найти способы героизации трагедии армии и флота.
Названия боевых кораблей отечественного флота подкрепляет тезис о пяти «памятных» войнах России и оттеснении остальных на задний план. Множество кораблей, названных в честь викторий Петра Великого 1700—1721 годов, объясняется не только культом этого монарха, но и тем, что в эти годы флот одержал свои первые победы. Крепость Нарва занимает особое место в списке памятных мест Северной войны. В 1700 году русская армия потерпела у стен этого города сокрушительное поражение, представляемое всеми отечественными авторами (в том числе самим Петром I) суровой школой, уроки которой русские солдаты и офицеры усвоили, а затем превзошли своих учителей-шведов. Взятие Нарвы в 1704 году многое значило для России: это был реванш за предшествовавшее унижение, обеспечение безопасности Ингерманландии, дававшей свободный выход к Балтике. Значимость этих символов для напоминания об успехах в Северной войне — восемь кораблей «Нарва» и пять — «Ингерманланд», плававших под Андреевским флагом в XVIII—XIX веках. О разгроме армии Карла ХII под Полтавой в 1709 году, включившем Россию в список великих держав, напоминали пять кораблей русского флота. Первую «Полтаву» заложил лично Петр I. Затем под таким названием со стапелей сошли еще два парусных линейных корабля, броненосец, погибший в Порт-Артуре, и дредноут, вступивший в строй перед Первой мировой войной. В 1718 году 10‑летие победы под Лесной было отмечено спуском на воду корабля с таким названием.
В честь разгрома шведской эскадры у мыса Гангут в 1714 году назвали парусный линейный корабль (1714), эскадренный броненосец (1892) и дредноут (1914). Напоминаниями о победах на море были корабли «Исаак Виктория», «Сисой Великий», «Пантелеймон» — в дни поминовения этих святых российский флот или брал верх над шведами у островов Эзель и Гренгам, или царю приходили о том вести. При спуске на воду новых кораблей не были забыты взятия Шлиссельбурга, Риги, Митавы, Ревеля, а также победа при Лесной.
Со времени кончины Петра Великого до воцарения Екатерины Великой Россия воевала с Турцией (1735—1739), со Швецией (1741—1743), участвовала в войне за польское наследство (1733—1735), в Семилетней войне (1756—1762) и каждый раз побеждала. Однако символическими знаками отечественной «морской» памяти оставались только успехи первой четверти XVIII века, поскольку были частью культа Петра Великого, при котором юная регулярная армия и еще более молодой флот взяли верх над шведами, признанными ратоборцами. Негативное отношение женщин-правительниц, включая Екатерину II, к своим предшественницам на престоле, было серьезным препятствием для прославления их царствований. Кораблям, строившимся в 1725—1764 годах, продолжали давать памятные «петровские» имена.
Екатерина Великая старалась во всем продолжать практики своего предка. Поэтому торжество русского оружия в Русско-турецких войнах 1768—1774, 1787—1791 и в Русско-шведской войне 1788—1790 годов пополнило морской мемориальный комплекс и привело к появлению новых корабельных имен. 24 июня 1770 года в сражении у острова Хиос русская эскадра под командой Г. А. Спиридова и А. Г. Орлова заставила турецкий флот укрыться в Чесменской бухте, потеряв линейный корабль «Святой Евстафий», который взорвался вместе с турецким флагманом. Через два дня стоявший на якоре под прикрытием батарей флот султана был полностью уничтожен с помощью брандеров, одним из которых командовал лейтенант Д. С. Ильин. В честь победы при Чесме были названы семь парусников и два броненосца. В 1772 году вступил в строй линейный корабль «Граф Орлов», а 1887 — миноносец «Лейтенант Ильин». Подобно традиции зачисления героя-солдата навечно в списки части, во флоте сложилась традиция передавать имя отличившегося корабля новому судну. Первый случай — линейный корабль «Евстафий». Затем таким же образом закреплялась память о других кораблях, отличившихся во время похода русского флота в Средиземное море — «Африка», «Двенадцать Апостолов», «Европа», «Императрица Мария», «Иоанн Златоуст», «Надежда», «Не тронь меня», «Орфей», «Три Святителя». Случалось своеобразное «накопление» боевых заслуг одноименными кораблями. Фрегат «Слава» отличился в бою при острове Патрос в 1772 году, названный в его честь фрегат доблестно сражался в 1788—1790 со шведами при Выборге, Гогланде, Ревеле и Эланде. Эскадренный броненосец «Слава», принявший такую эстафету, погиб в сражении при Моонзунде в 1917 году. Линейный корабль «Императрица Мария» был флагманом эскадры адмирала П. С. Нахимова, победившего при Синопе в 1853 году, и уже в его честь был назван дредноут, спущенный на воду в 1913 году. Победы П. А. Румянцева, А. В. Суворова, Ф. Ф. Ушакова (Кагул, Измаил, Очаков, Кинбурн, Калиакрия, Корфу, Фидониси) — новыми именами боевых кораблей стали только более века спустя.
Поскольку флот в сражениях с наполеоновской Францией 1812—1814 годов играл скромную роль, плавучими памятниками стали корабли, названные в честь побед армии: «Березино», «Берлин», «Бородино», «Бриен», «Красный», «Лейпциг» «Париж», «Фершампенуаз». Наибольшее число судов «в память Великой годины» было построено при Николае I в рамках масштабного мемориального проекта, о котором будет сказано далее. Этот император поклонялся образу своего великого предка и старался по мере возможности ему подражать.
8 октября 1827 года в бухте Наварин произошло сражение между англо-франко-русской эскадрой и турецким флотом, результатом которого стало полное уничтожение последнего. «В честь достославных деяний начальников, мужества и неустрашимости офицеров и храбрости нижних чинов», проявленных экипажем линейного корабля «Азов» в Наваринском сражении, этот корабль первым в русском флоте получил георгиевский флаг. Командиром был капитан 1‑го ранга М. П. Лазарев, в числе офицеров — лейтенант П. С. Нахимов, мичманы В. А. Корнилов и В. И. Истомин — будущие герои Синопского сражения и обороны Севастополя 1854—1855 годов. Благодаря этому обстоятельству название греческого портового города закрепилось среди символов морской славы России. Образы всех четырех моряков вошли в отечественный пантеон благодаря их участию в «Севастопольской страде», и согласно практике мемориализации не остается бесследным всякое прикосновение к священному. М. П. Лазарев к тому же считается первым, кто увидел Антарктиду, а географические открытия в России традиционно включаются в разряд великих побед. Таким образом, имена адмиралов, чьи судьбы оказались связанными с «городом русской морской славы», были включены в память о Русско-турецкой войне 1828—1829 годов.
Русско-турецкая война 1828—1829 годов в коммеморативном отношении по некоторым «номинациям» составляла конкуренцию пятерке войн, комплекс памяти о которых занимает лидирующие позиции. Это объясняется следующими причинами. Во-первых, это был первый случай такого глубокого «проникновения русского меча в тело Османской империи». Армия генерала И. И. Дибича, справедливо получившего к своей фамилии почетную приставку «Забалканский», не завязла в сети турецких крепостей на Дунае, как это было ранее, а прорвалась в предместья Стамбула. Во-вторых, эта война потрясла турецкое могущество на Балканах и заметно приблизила освобождение христиан этого региона от гнета мусульман. В-третьих, для Николая I триумф вооруженных сил в 1828—1829 годах был личным торжеством. Для повышения легитимности (все помнили, что на трон он сел при смущающих обстоятельствах) неумолкающий гром победных литавр являлся важным средством. Этот правитель России придавал большое значение исторической аргументации в политической практике. При нем была развернута первая общегосударственная программа, связанная с памятью о победе России в войнах с Наполеоном Бонапартом (издания печатных трудов, установка памятников, юбилейные торжества). Не следует забывать, что поход за Балканы состоялся всего через 13 лет после похода на Париж, и на деяния Дибича проливался свет деяний Барклая, Багратиона, Кутузова и Витгенштейна. Последний был главнокомандующим русской армии как в 1813—1814, так и в 1828— начале 1829 года. Сходная ситуация была и с памятью о Русско-персидской войне 1826—1828 годов. Въезжающие с юга в столицу следовали по Забалканскому проспекту (ныне Московский), встречая на своем пути Московские триумфальные ворота с надписью ««Победоносным российским войскам в память подвигов в Персии, Турции и при усмирении Польши в 1826, 1827, 1828, 1829, 1830 и 1831 годах». Императорский флот пополнился двумя десятками боевых судов, названных в честь побед в этих войнах.
Согласно распоряжению императора Николая I, старавшегося выглядеть наследником Петра Великого в деле развития военно-морских сил, имя корабля «Азов», отличившегося при Наварине, сохранялось во флоте, переходя от идущего на слом корабля к новопостроенному. Формально сражение при Наварине 7(20) октября 1827 года находится за хронологическими рамками Русско-турецкой войны 1828—1829 годов, но оно явилось ее прелюдией. Результатом стали важные шаги освобождения христиан от гнета иноверцев. Греция обрела независимость, расширилась автономия Валахии, Молдавии и Сербии, Адрианопольский мирный договор подтверждал присоединение Грузии и Армении к России. Победное шествие российских войск за Балканы в 1828—1829 годах, взятие нескольких крепостей заметно увеличило список «памятных имен»: «Бургас», «Силистрия», «Варна», «Агатополь», «Сизополь», «Мидия», «Коварна», «Кулевчи», «Пендераклия», «Адрианополь», «Энос», «Месемврия», «Браилов». В 1829 году бриг «Меркурий» под командованием капитан-лейтенанта А. И. Казарского достойно выдержал бой с двумя турецкими линейными кораблями. Эта удача позволила сгладить впечатление от произошедшей за несколько дней до того позорной сдачи фрегата «Рафаил». Казарский стал национальным героем, а во флоте по императорскому указу появилось новое «бессмертное» имя — «Память Меркурия».
Император придавал огромное значение формированию исторических представлений для легитимации царской власти, «воспитания юношества», обоснования политических решений. Эксплуатация «славного боевого прошлого» с этой целью была весьма продуктивна, а механизмы неоднократно опробованы. На Московских триумфальных воротах в Санкт-Петербурге, наряду с надписями о победах над турками и персами, имеется упоминание об «усмирении Польши». Подавление восстания в 1830—1831 годах приняло характер полномасштабной войны, победа в которой, как тогда казалось, положила конец стремлению поляков восстановить свою государственность. Николай I в этом случае выглядел продолжателем дела Петра I и Екатерины II.
Во всех героических историях всех стран и народов есть обязательная глава (или хотя бы параграф) — описание обороны, закончившейся отступлением врага, не сумевшего одолеть защитников, стойко переносивших все лишения осады. Но даже если укрепления удержать не удавалось, осада запоминалась как образец стойкости и самоотверженности, особенно если последний штурм заканчивался гибелью осажденных. Героические обороны допетровского периода (Смоленск, Псков, Троице-Сергиева лавра) не оказывались на переднем плане, как и вся история до начала XVIII столетия. В 1877 году защитники крепости Баязет в Закавказье сумели выстоять в нечеловеческих условиях, но европоцентричность отечественного историописания оставляет без должного внимания боевые эпизоды в Азии. Восславить гарнизон Полтавы, который в течение трех месяцев отражал атаки шведов, мешает концентрация внимания на эпохальной виктории Петра Великого.
В 1830 годах была построена Черноморская береговая линия — цепочка укреплений от Новороссийска до Поти, которые должны были служить для пресечения контактов непокорных черкесов с турками, снабжавшими горцев боеприпасами и солью. В феврале-марте 1840 года горцы взяли приступом три укрепления — Лазаревское, Вельяминовское и Михайловское, что с военно-стратегической точки зрения особого значения не имело, но было для самолюбия отечественных воинов весьма чувствительным ударом. Требовалась конвертация военной «конфузии» в моральную победу через жертву в виде собственной жизни.
Таким образом, в летописи Кавказской войны появилась яркая страница, где «в лицах» представлены действия начальника укрепления Михайловское штабс-капитана Н. К. Лико и рядового А. Осипова. Они еще до штурма договорились, что подожгут пороховой погреб, если сопротивление окажется безнадежным. Когда горцы ворвались в форт, Осипов исполнил задуманное, похоронив вместе с собой несколько сотен врагов. Репродукции картины Ф. Рубо «Штурм черкесами Михайловского укрепления 22 марта 1840 года» украшали стены многих учебных заведений, большой популярностью пользовались лубки, в театрах шла пьеса Ф. Кони «Архип Осипов, или Русская крепость».[4] В 1876 году на месте укрепления был поставлен ажурный чугунный крест, видимый с проходящих кораблей, а в 1881 году во Владикавказе Осипову и Лико был установлен памятник, снесенный после 1917 года в рамках борьбы с монументами царям и царским слугам. В 1889 году станица Вуланская по указу Александра III была переименована в Архипо-Осиповку. Большой популярностью пользовались лубочные картинки с изображением этого подвига русского солдата. Была даже оперетта, имевшая успех в столичных и провинциальных театрах. Последние сомнения в достоверности сведений о том, что произошло в укреплении Михайловском, должны были устранить картины известных художников-баталистов Ф. Рубо, А. Козлова и Г. Гриневского. Николай I повелел навечно зачислить героя в списки роты, заложив тем самым традицию сохранения отличившихся солдат в списках части. М. Я. Ольшевский не сомневался в том, что был самоподрыв.[5] Единственным официальным документом является приказ графа А. И. Чернышева от 8 ноября 1840 года № 79, составленный в самых общих выражениях без указания на какие-либо источники.
Подвиг Архипа Осипова — яркий пример самоотверженности русского солдата, но с точки зрения источниковедения прочность «фундамента» всей этой истории вызывает много вопросов. Основой всех текстов о событиях 22 февраля 1840 года в укреплении Михайловском является статья известного историка-кавказоведа А. П. Берже, представляющая собой типичный случай «пересказа рассказа о рассказах». Автор признается, что передает «…рассказ полковника фон Бринка, составленный им из сведений, собранных от оставшихся в живых пленных, при посредстве лазутчика, линейного казака, бежавшего из отряда полковника Засса. Этого беглого фон Бринк никогда не хотел наименовать, да и в Анапе, кроме него, никто не знал имен лазутчиков». Также Берже сообщает, что «…самое дело о защите Михайловского укрепления, хранившееся в штабе Кавказского военного округа, дивно (курсив наш. — В. Л.) и неизвестно куда девалось».[6] В собственноручном проекте приказа Николая I, датированном 1840 годом (без указания дня и месяца), также нет намека на источники, но есть масса признаков царского желания, чтобы подвиг остался «…бессмертным в бытописаниях российской армии в пример другим».[7] Следующий официальный документ — приказ А. И. Чернышева от 8 ноября 1840 года № 79, в котором дословно повторяются некоторые выражения из предыдущего документа без ссылок на первоисточники. Заслуживает внимания то обстоятельство, что мемориализация подвига А. Осипова и Н. Лико проходится на 1870—1880 годы, когда на Кавказе активизировалась деятельность по увековечиванию памяти о «строителях империи» в этом регионе.
Ключевыми событиями подавления Польского восстания 1831 года был штурм польской столицы и поражение повстанцев у Остроленки. В российском флоте появились линейные корабли «Варшава» и «Остроленка». Пригород Варшавы, штурм которого предопределил падение польской столицы, называется «Воля», поэтому имя корабля, названного так в память об этом успехе царских войск, по специальному царскому распоряжению изменили на «Вола». Это позволило избавиться от двусмысленной надписи на таком инструменте и символе государственной власти, как громадный военный корабль.[8]
Николай I одним из своих великих деяний полагал спасение в 1849 году австрийской монархии от восставших венгров. Одно из свидетельств того — появление линейного корабля «Вилагош» (город, где капитулировала армия инсургентов). Победа в войне с Персией 1826—1828 годов означала не только конец претензий Тегерана на Восточное Закавказье. Территория империи увеличилась землями бывшего Эриванского и Нахичеванского ханства, а жители ранее присоединенных земель в этом регионе окончательно смирились со своим новым подданством. Эта война и формально, и по своей сути являлась продолжением вооруженного столкновения 1804—1813 годов во время царствования Александра I. После подписания Гюлистанского мирного договора оставались неурегулированными некоторые вопросы, персы считали возможным реванш и т. д. Можно с уверенностью полагать, что без стремления Николая I помнить события 1826—1828 годов забвение войны 1804—1813 годов, в которой отличился генерал П. С. Котляревский, оказалось бы еще более глубоким для России. Корабли «Ленкорань» и «Эривань» являлись памятниками обеим войнам, поскольку взятия этих персидских крепостей были важными вехами продвижения имперской границы. Первый линейный корабль с кавказским именем «Дербент» был спущен на воду только в 1823 году, причем это было не данью героям побед на пространстве между Черным и Каспийским морями, а проявлением культа Петра Великого. Судостроители так отметили 100‑летие Персидского похода, во время которого русский флаг впервые был поднят над этим древнейшим городом Дагестана.
Хотя Крымская война 1853—1856 годов закончилась поражением России и унизительным Парижским миром, запрещавшим ей иметь военный флот на Черном море, она дала три ярких примера героизма российских воинов. Первый — уничтожение турецкого флота в бухте Синоп, второй — оборона Севастополя, третий — оборона Петропавловска. В 1861—1914 годах в списках флота состояли 8 кораблей с такими надписями на борту. Кроме того, в национальную память прочно врезались имена Нахимова, Истомина, Корнилова — руководителей обороны Севастополя. В их честь было названо 5 кораблей императорского флота.
Виновниками поражений на суше и на море в 1904—1905 годах русское общество единодушно признало бездарных военачальников. Общее мнение о том, что простые офицеры расплатились своими жизнями за промахи командования, способствовало присвоению кораблям имен погибших на Дальнем Востоке в невысоком чине: «Инженер-механик Зверев», «Инженер-механик Дмитриев», «Инженер-механик Анастасов», «Лейтенант Малеев», «Лейтенант Бураков». Гнев за поражения русское общество обрушило на военачальников, бездарно проигрывавших одно сражение за другим. Только один генерал — Р. И. Кондратенко, организатор обороны крепости Порт-Артур, был удостоен такой же чести, как инженер-механики и лейтенанты, фамилии которых тогда знала вся страна. Героем признавался и адмирал С. О. Макаров, ставший видной фигурой военно-морского пантеона. В 1906 году был спущен на воду броненосный крейсер с его именем на борту.
В период подготовки к Первой мировой войне было построено (заложено) 4 дивизиона эскадренных миноносцев типа «Новик». Первый назывался «лейтенантским», хотя в этом чине была только часть героев, чьи имена они увековечивали — Ильин, Дубасов, Ломбард. Второй напоминал о местах побед — «Гренгамн», «Хиос», «Патрас», «Стирсудден», «Тенедос», «Рымник», «Смоленск», «Кульм», «Гогланд». Третий и четвертый — о кораблях, отличившихся в сражениях ХVIII—ХIХ веков: «Гром», «Орфей», «Забияка», «Победитель», «Летун», «Десна», «Самсон», «Азард», «Сокол», «Владимир», «Константин», «Гавриил», «Федор Стратилат», «Громоносец», «Автроил», «Брячислав», «Прямислав».
Подобно тому, как одно быстро растущее растение подавляет растение-конкурента, заслоняя ему солнце, так одни события подавляют в исторической памяти другие, проигравшие соревнование на коммеморативном поле. Это «затенение» носит и спонтанный, и целенаправленный характер. В первом случае образ события или персоны стирается под воздействием новой информации, занимающей внимание общества. Во втором — это является следствием сознательного действия акторов, которым по каким-то причинам выгодно забвение, вытеснение вышеуказанных образов, замена их иными образами. Но такое специально «забываемое» событие сохраняет шансы на повторную актуализацию при изменении политической обстановки, которая обычно сопровождается ревизией списков героев и антигероев.
В национальных исторических мифах военные нарративы занимают особо заметное место, потому что позволяют наиболее убедительно показать значение отечественного исторического опыта путем его героизации. В связи с этим наиболее востребованными оказываются описания конфликтов, которые завершились победой или позволили сформировать мемориальный комплекс в память о «священных жертвах». Сторона, потерпевшая в войне поражение, испытывает больше сложностей при изложении событий в школьных учебниках и в популярных изданиях, которые по своему жанру тяготеют к «однозначности». Кроме того, некоторые вооруженные конфликты даже с победным финалом не получают должного освещения по причине того, что плохо соответствуют основным сюжетам и идеологемам национального исторического мифа, под которым понимается не собрание небылиц, а версия событий, наиболее приемлемая в государственном масштабе.
Яркие примеры того — отсутствие внимания к Русско-турецкой войне 1735—1739 годов, к Русско-шведским войнам 1741—1743 и 1788—1790 годов, к Русско-австрийской войне 1809 года, к Китайскому походу 1900 года. И список этот можно продолжить.
Войны, будучи явлениями травматическими во всех смыслах, обнаруживают свойство вытеснять из фокуса внимания другие события, происходящие одновременно с ними. Кроме того, они способны притягивать, превращать в составную часть войны разного рода феномены, которые в мирное время живут самостоятельной жизнью. Наконец, в силу своей экспрессивности, впечатления от войн и их последствий способствуют формированию мемориальных комплексов, значимость которых зависит от того, какую роль война играет в исторической политике.
История войн — история побед, за исключением тех немногочисленных случаев, когда неудачу на поле боя (или даже в целой кампании) удается представить «духовной победой». Наиболее показательный вариант — осада Севастополя в 1854—1855 годах. Город был сдан, потери понесены огромные, Черноморский флот уничтожен, война проиграна, но оборона «русской Трои» вошла в список паролей российской военной славы, сохраняя эту позицию в царской, советской и постсоветской России. Об этом говорил один из первых исследователей продвижения России в Закавказье, которое проходило под руководством генерала П. Д. Цицианова (1754—1806): «Спросите кого угодно за Кавказом о предприятии князя Цицианова против Эривани (1805 год — В. Л.) и вам будут отвечать неопределительно как о малоизвестном и даже малозначущем событии. Отчего же такое невнимание к знаменитым победам, одержанным в сем достопамятном походе, к славному отступлению генерала Портнягина и к подвигам сынов России, отличившихся в сей экспедиции многими частными примерами достойными Истории? Потому что Эривань не была взята…».[9]
К началу Первой мировой войны российские полки 1‑й очереди имели названия географического характера, номер, указание на вид войск, а также упоминания почетного шефа этой части: 10‑й гренадерский Малороссийский генерал-фельдмаршала графа Румянцева-Задунайского полк; 1‑й Донской казачий генералиссимуса Суворова полк; 12‑й гусарский Ахтырский генерала Дениса Давыдова полк. У восьмидесяти двух частей этим почетным шефом был российский военачальник (от Ермака Тимофеевича до генерала Р. И. Кондратенко — героя обороны Порт-Артура). Поскольку имя полководца связывалось с какой-то определенной войной, оно вполне может служить показателем особого внимания к этому вооруженному конфликту. В тех случаях, когда генерал оказывался знаковой фигурой для разных войн, по установленным правилам «коммеморативного многоборья» он приносил очки им обеим. Так М. Д. Скобелев был героем покорения Средней Азии и Русско-турецкой войны 1877—1878 годов; А. П. Ермолов известен как «покоритель Кавказа», его имя вписано в историю противостояния России и наполеоновской Франции. В послужных списках почти всех генералов имеются записи об участии в различных кампаниях, но во всех случаях генерал воспринимается как видный участник одной из них. Так М. Б. Барклай де Толли воевал с турками в 1787—1791 годах, с поляками в 1792—1794 годах, со шведами в 1788—1790 и 1808—1809 годах, но имя его связывается исключительно с «Великой годиной» 1812 года. Поэтому вся память о Барклае — память об отражении нашествия Наполеона.
Пехотные и кавалерийские части российской армии и гвардии в своих названиях имели географический элемент. Преображенский и Семеновский полки напоминали о подмосковных селах, где они квартировали в годы своей юности, другие части — о городах и губерниях, которые, согласно нереализованной идее, должны были составить регион снабжения и комплектования. Затем последовательно за полками в армии стали закрепляться названия в память о былых победах. Так, соответственно, в списках появились полки Ахалцыхский, Бородинский, Измаильский, Кабардинский, Ларго-Кагульский, Малоярославский и пр.
Имена военачальников-героев войны 1812 года присутствуют в названиях двадцати пяти полков (М. Б. Барклай де Толли, М. И. Кутузов (2 части), П. Х. Витгенштейн, В. В. Орлов-Денисов, П. П. Коновницын, Д. В. Давыдов, П. И. Багратион, М. А. Милорадович, К. Ф. Толь, Н. А. Тучков, Д. П. Неверовский, Н. Н. Раевский, Д. С. Дохтуров, А. Н. Сеславин, М. И. Платов, П. М. Волконский, Я. П. Кульнев, Ф. И. Краснощеков, В. Д. Иловайский 12‑й, войсковой атаман Д. Е. Ефремов, войсковой атаман А. К. Денисов, П. М. Греков 8‑й, Г. А. Луковкин, М. Г. Власов. Имена остальных почетных полковых шефов напоминали о войнах России следующим образом: о Северной войне — шесть (А. И. Репнин, П. П. Ласси, А. Д. Меншиков, Ф. М. Апраксин, Б. П. Шереметев, Ф. А. Головин; о Семилетней войне — один (А. М. Голицын), о Крымской войне — три (Э. И. Тотлебен, В. А. Корнилов, М. Д. Горчаков), о Русско-турецких войнах 1768—1774 годов и 1787—1791 годов — одиннадцать (Н. В. Репнин, Г. А. Потемкин-Таврический (3 полка), Румянцев-Задунайский, А. В. Суворов (3 полка), М. Ф. Каменский, С. И. Белый, З. А. Чепега), о Русско-турецкой войне 1735—1739 годов — один (Б. Х. Миних), о Русско-турецкой войне 1828—1829 годов — один (И. И. Дибич-Забалканский), о Кавказской войне — десять (М. С. Воронцов, А. И. Барятинский, Г. Х. Засс, Н. П. Слепцов, Я. П. Бакланов, А. Д. Бескровный, А. А. Вельяминов, Ф. А. Круковский, А. А. Головатый, Ф. Я. Бурсак, о Туркестанских походах — К. П. Кауфман, М. Г. Черняев, Г. А. Колпаковский и М. Д. Скобелев), о Русско-персидской войне 1804—1813 годов и Русско-турецкой войне 1806—1812 годов — три (П. Д. Цицианов, П. Ф. Котляревский, П. Д. Несветаев), о Русско-турецкой войне 1877—1878 — два (А. И. Гурко, Д. А. Милютин), о Русско-японской войне 1904—1905 годов — один (Р. И. Кондратенко). В полном соответствии с «периферийностью» памяти о войнах допетровского периода в названиях только трех частей фигурируют имена военачальников той эпохи: Ермак Тимофеевич (2 два полка) и воевода эпохи Ивана Грозного Ф. Ф. Нагой.
Монументы разного масштаба и формы в «коммеморативном многоборье» резонно считать приносящими наибольшее количество «баллов». Петру Великому до революции было поставлено 47 памятников. Екатерине II — 26 монументов. Оба монарха стали великими за счет военных побед. Нет сомнений, что каждое монументальное сооружение в честь них является одновременно и памятником викторий, одержанных в период их царствований. Кроме того, примерно такое же число памятников Петру Великому вызывают ассоциации с борьбой за выход в Балтийское море. В номинации «монументы» лидирует Отечественная война 1812 года, с которой связаны 92 сооружения, указанные в каталоге К. Г. Сокола. В этом же справочнике — 17 монументов в память о Северной войне. В первых строках любого текста (письменного или устного) о Санкт-Петербурге, Кронштадте или Петрозаводске есть указание на рождение этих городов в годы Северной войны. Поэтому любой исторический объект в них актуализирует память о борьбе со Швецией в начале XVIII столетия. Таким образом, бои и походы 1700—1721 годов в монументалистике представлены успешно конкурирующими в исторической памяти с боями и походами 1812—1814 годов. В тройку лидеров уверенно вошла и Крымская война с четырьмя десятками памятников, причем значительная их часть стала действительно местами поклонения, а колонна в Севастополе «В память кораблей, затопленных в 1854 и 1855 гг. для заграждения входа на рейд» стала одним из национальных символов. Из всех победных знаков этот — самый узнаваемый.
Значительную роль в формировании представлений о военном прошлом сыграли полковые истории, массово печатавшиеся в последней трети XIX — начале XX века. Это были проявления корпоративной идентичности.
В закреплении исторической памяти о Кавказской войне особое значение имел корпоративный интерес Кавказского корпуса (Кавказской армии), поскольку эта часть вооруженных сил России полтора столетия действовала в особых условиях на одной и той же окраине империи, вела «неевропейскую войну» (совершенно иная стратегия, тактика, организация боя, военное право, фортификация, снабжение, администрирование и т. д.). Это способствовало формированию особой идентичности (свой боевой календарь, своя победная топонимика, свои герои).
Почти все полковые истории содержали указания на то, что они нацелены на сохранение воинских традиций, которые являлись действенными инструментами передачи от поколения к поколению знаний о событиях и фигурах прошлого
На длину книжной полки о Русско-турецкой войне 1877—1878 годов большое влияние оказали два обстоятельства. Во-первых, официальный взгляд на бои на обоих театрах (Балканы и Кавказ) в 1877—1878 годах встретил «контрверсию» в виде многочисленных воспоминаний участников самых разных рангов — от высших военачальников и чинов Генерального штаба до рядовых офицеров, наблюдавших за происходящим «из окопа». Большое число публикаций об участии отдельных полков в этой войне объяснялось вниманием к ней в России.
Внимание к былым походам и победам во второй половине XIX — начале XX в. было обусловлено стремительным ростом исторического сознания в России, когда возникло несколько крупных собраний военно-исторического характера. В 1868 году «Достопамятный зал» в Санкт-Петербурге реорганизовали в Артиллерийский музей. В 1888 году в Тифлисе открыл свои двери Кавказский военно-исторический музей («Храм Славы»), экспозиция которого была посвящена боям на этой имперской окраине. В 1903 году было принято решение об организации Бородинского военно-исторического музея. В 1904 году в Санкт-Петербурге начал работу музей А. В. Суворова, а в 1910 — Военно-исторический музей в Киеве. Кроме того, перед Первой мировой войной велась подготовка к созданию Военно-исторического музея и Музея войны 1812 года.
Полки в заочном соревновании за военную славу старались использовать все возможности напомнить о своих заслугах. Лейб-гвардии Финляндский полк, понесший огромные потери в бою под Филиппополем 5 января 1877 года, с помпой отметил 35‑летие этого боя.
Противостояние России и коалиции Англии, Франции, Турции и Сардинии в 1853—1856 годах нередко называют первой информационной войной, так как оружием стали не только пушки, но и печатные станки. Жители стран получали информацию с фронтов в невиданных ранее объемах. Новым явлением стали «Сборники известий, относящиеся до настоящей войны». Всего вышло 33 сборника объемом более 6300 страниц. Появление фундаментальных монографий и публикаций документов во второй половине XIX — начале XX века создавало условия для написания компиляций, одним из примеров которых были уже упоминавшиеся полковые истории, создававшиеся капитанами и поручиками, во многих случаях получавших задания от вышестоящих начальников.
В 1850—1870 годы отмечалось увеличение изданий и переизданий книг об Отечественной войне 1812 года, поскольку приближалось 50‑летие победы над Наполеоном. Кроме того, сама Крымская война резко актуализировала события начала XX века. Падение Севастополя потребовало освежения памяти о «славных страницах».
В инструментарий коммеморации нельзя не включить так называемые «регалии» воинских частей армии и гвардии (георгиевские ленты, трубы, штандарты, надписи на головных уборах и т. д.). На этих коллективных наградах указывалось сражение (поход, кампания и пр.), где полк проявил особый героизм. На первом месте с большим отрывом оказалась Отечественная война 1812 года и Заграничные походы 1813—1814 годов (125 знаков). Кроме того, еще 23 знака отмечали другие столкновения с наполеоновской Францией (походы 1799, 1805, 1806—1807 годов). Сопоставимое число регалий имели полки за войну с Турцией 1828—1829 годов (112) единиц. Единственное объяснение этого факта — активное введение таких знаков при Николае I, который, как уже говорилось, старался представить поход русской армии через Балканы как эпохальное событие. О заслугах в Семилетней войне говорили регалии семи полков, в Русско-персидской войне 1826—1828 годов — четырнадцати, Русско-турецкой войне 1806—1812 годов — шести, Русско-шведской войне 1808—1809 годов — одного.
Важная отличительная черта Российского военно-исторического мифа — европоцентризм, отчетливо проявляющийся в повышенном внимании к боевым действиям на Западе. Об этом свидетельствует отражение в российской исторической памяти событий Крымской войны 1853—1856 годов, происходившей на пяти театрах военных действий. На Дунае русская армия после нескольких боев, не принесших перевеса ни одной из сторон, и безуспешной осады крепости Силистрия из-за дипломатического давления со стороны Австрии покинула Молдавию и Валахию. Потери составили более 20 тысяч человек, из которых большая часть — умершие от болезней. На побережье Белого моря дело ограничилось бескровными перестрелками между англо-французской эскадрой и жителями нескольких поселений, в том числе Соловецкого монастыря. Корабли союзников попытались высаживать десант в Петропавловске-на-Камчатке, но были отбиты, потери обеих сторон по официальным данным составили несколько десятков человек. Реально оценивая возможности дальнейшей обороны, защитники этого пункта сочли наиболее разумным эвакуировать гарнизон и взорвать укрепления. На Балтике англичане и французы принудили к капитуляции недостроенную крепость Бомарзунд на Аландских островах, взяв в плен около 2000 человек. Во время обстрела укреплений было убито и ранено около 100 человек. Кроме того, союзники совершили несколько налетов на прибрежные деревни и бомбардировали Свеаборг, нанеся ничтожный ущерб фортификационным сооружениям и лишив жизни 60 чинов из гарнизона этой крепости. Неприятельский флот своим стоянием летом 1854 и 1855 года на рейде возле Кронштадта создавал повышенную нервозность в Санкт-Петербурге. Оборона Севастополя, продолжавшаяся 349 дней, унесла жизни примерно 200 тысяч человек с обеих сторон. К боям в Крыму за главную базу Черноморского флота в течение целого года было приковано внимание как всей России, так и всей Европы. По этим обстоятельствам Восточная война стала называться Крымской. На Кавказе потери русской армии составили около 40 тысяч, причем около половины этого числа — умершие от болезней. Таким образом, по «кровопролитности» — одному из традиционных критериев оценки значимости сражений и кампаний — действия русской армии только в Крыму и на Кавказе были соизмеримы.
Крымская кампания была проиграна, а Кавказская выиграна. Во всех полевых сражениях на полуострове верх одержали союзники, а на пространстве между Черным и Каспийским морями— россияне. Севастополь был сдан, а Карс, главная турецкая крепость в Закавказье, был взят, что позволило при заключении мира обменять захваченные турецкие земли в Западной Армении на те, которые оккупировали союзники.
Оборона Севастополя 1854—1855 годов стала одним из паролей отечественной воинской славы, одной из наиболее читаемых глав национального «исторического романа» в царской, советской и постсоветской России. Руководители обороны адмиралы В. И. Истомин, В. А. Корнилов, П. С. Нахимов, а также легендарные народные герои (матрос Кошка и сестра милосердия Даша Севастопольская) приобрели широкую известность. О героях боев в Закавказье знают только историки.
Еще ярче этот дисбаланс виден при рассмотрении памятников дореволюционной России. Из 42‑х монументов, посвященных Крымской войне, 34 находятся на одноименном полуострове. Уже в ходе боевых действий проявилась, а затем и укрепилась схема, превращавшая неудачи в духовные победы. Это позволяло все значимые события отмечать монументальными сооружениями. 8 сентября 1854 года разгром русской армии на реке Альме открыл союзникам дорогу. Спустя тридцать лет там появился 10‑метровый обелиск, а также памятник 61‑му Владимирскому пехотному полку, понесшему в этом бою чудовищные потери. 13 октября 1854 года была предпринята неудачная попытка разгромить Балаклаву, использовавшуюся союзниками как тыловая база. И снова — общий памятник с надписью, ничего не говорящей об исходе боя («Сражение Балаклавское 13 октября 1854 г. Убито 7 офицеров и 124 нижних чина») и отдельная колонна в память о солдатах и офицерах Киевского гусарского полка, обильно поливших своей кровью подступы к этому населенному пункту. В начале XX века памятниками были отмечены еще три неудачных для россиян боя — у Евпатории, на Инкерманских высотах и на реке Черной. Значимость обороны Севастополя подчеркивали бронзовые фигуры погибших адмиралов и 13 знаков на местах бывших укреплений.
Хотя в Беломорском бассейне стычки с противником закончились бескровно, на Соловках и возле деревни Лямцы были установлены небольшие памятные сооружения. Памятником Крымской войне на Балтике стала шестиметровая пирамида, увенчанная чугунным крестом на братской могиле шестидесяти трех матросов и солдат, погибших летом 1855 года при бомбардировке Свеаборга. 20 и 24 августа 1854 года небольшой гарнизон Петропавловска-Камчатского при поддержке вооруженных местных жителей и матросов фрегата «Аврора» дважды отбил высадку англо-французского десанта, после чего покинул город, предварительно разрушив постройки и эвакуировав все ценное. На фоне происходивших на других второстепенных театрах боевых действий оборона крошечного поселения на дальневосточной окраине империи была представлена «громкой победой». Вид памятника, установленного в 1882 году в Петропавловске, формировал мнение об исторической значительности тех событий. Обелиск был похож на те, которые по распоряжению Николая I (проект А. Адамини) отмечали места важнейших битв Отечественной войны 1812 года, что символически уравнивало стычки с неприятельским десантом на Камчатке с боями за Смоленск, Полоцк, Малоярославец, Клястицы и Ковно. В 1908 году во Владивостоке открыли памятник адмиралу В. С. Завойко, командовавшему гарнизоном Петропавловска.[10] Более масштабные победы 1853—1856 годов на Кавказе не отмечены ни одним мемориальным сооружением, хотя традиция создания таковых в этом регионе была довольно прочная. Усилиями жителей и войск были возведены несколько обелисков: в честь побед над горцами и персами при Иори (1800), Елизаветполе (1826), Эчмиадзине (1827), Гунибе (1859) и др. Упорное, как будто нарочитое забвение кампаний 1853—1856 годов на Кавказе вызывает удивление. В 1828 году важную в военном и в политическом отношении крепость Ахалцых взял штурмом генерал И. Ф. Паскевич, которого Николай I называл «мой старый солдат» и осыпал наградами. В 1837 году царь приказал поставить в Ахалцыхе типовой обелиск, которыми отмечали места важнейших битв с французами в Отечественную войну 1812 года. Царское решение исполнили только через четверть века, уже при Александре II. Ничто не мешало указать на памятнике, что в 1853 году эта крепость после кровопролитного штурма опять, на этот раз окончательно, была взята русскими солдатами. Однако все надписи напоминали только о штурме 1828 года.[11] Фрагмент памятника «Русским воинам, доблестно павшим при штурмах крепости Карс в 1828, 1855 и 1877 гг.» стал данью воинам Кавказской армии в годы Крымской войны. На бронзовых досках — названия воинских частей, штурмовавших город, трофеи и потери, а на бронзовых медальонах — портреты главнокомандующего на Кавказе великого князя Михаила Николаевича и трех генералов, руководивших осадой (И. Ф. Паскевич, Н. Н. Муравьев-Карский, М. Т. Лорис-Меликов).[12] Это сооружение создавалось для прославления прежде всего подвигов армии России в Русско-турецкой войне 1877—1878 годов, оно служило символом господства империи Романовых в Западной Армении.
Такое расхождение между военно-стратегическим и символическим измерениями событий на различных театрах Крымской войны просматривается и в названиях кораблей, свидетельствующих о месте персоны в национальном пантеоне, а события — в перечне самого важного в военной истории страны. Почти каждая третья крупная боевая единица российского флота (линкор, фрегат, крейсер, корвет и пр.) носила «памятное» имя: «Полтава», «Бородино», «Чесма», «Адмирал Нахимов» и т. д.[13] После Крымской войны в этот список вошли эскадренный броненосец и линкор «Севастополь», броненосец «Синоп», крейсера «Адмирал Нахимов», «Адмирал Корнилов». Поскольку никто и никогда не оспаривал правомерность включения обороны Севастополя в разряд самых значимых событий отечественной истории, совершенно естественным представлялось, что число и ранг «плавучих памятников» сопоставимы с числом и рангом таковых относящихся к Северной войне 1700—1721 годов и к войнам с Наполеоном. В состав парусного и парового флота России входило более двух десятков кораблей («Нарва», «Полтава», «Бородино», «Лейпциг» и пр.). Уже в 1858 году один из паровых фрегатов получил имя «Петропавловск», в 1892 и в 1911 году на воду были спущены эскадренный броненосец и дредноут, в 1910 году — сторожевой корабль «Адмирал Завойко». Крейсер «Аврора», оставивший след в событиях 1917 года, стал наследником имени фрегата, отличившемся в обороне Петропавловска. Наконец, в 1916 году был спущен на воду эсминец «Капитан Изыльметьев» в честь отважного командира фрегата «Аврора» И. Н. Изыльметьева, отличившегося при обороне Петропавловска-Камчатского в 1854 году.
Национальная окрашенность, свойственная военно-историческим мифам, не могла не способствовать забвению боевых действий на Кавказе в 1853—1856 годах. Имперский характер вооруженных сил России XVIII— начала XX века не отменял «благоволение» к персонам с русскими фамилиями в военной истории. При Ахалцихе, Башкадыкларе, Игдыре, Кюрюк-Дара и Чолоки побеждали генералы Андроников (Андроникашвили), Эристов (Эристави), Майдель, Брюммер, Филипсон, Врангель, Бебутов (Бебутян).
«Четыре раза в XIX столетии Азиатская Турция становилась для нас театром военных действий, и каждый раз, когда нам там приходилось иметь дело, внимание наше было отвлечено другим театром войны, событиями на Дунае, на Балканах, в Крыму <…> война в Азиатской Турции в представлении русского общества рисовалась чем-то отдаленным и малозначащим — точно не наши сыновья и не наши братья совершали там чудеса геройства и проливали кровь свою, и каждый раз, как громы ее умолкали, самая память о ней как бы исчезала бесследно…», — писал один из участников боев 1853—1856 годов в Закавказье.[14]
Главными противниками в Крыму являлись не турки, а французы с англичанами, и война 1853—1856 годов воспринималась как столкновение с Западом. И центральным пунктом этого политического, военного и «духовного» столкновения был не абстрактный и разноликий Восток, а конкретный Крым, к тому времени уже 70 лет как российский. Это обстоятельство и определило «мемориальную географию» Крымской войны, памятники которой посвящены событиям в Крыму, на Белом море и на Дальнем Востоке при полном забвении Закавказья.
Еще одна важная причина решительного преобладания памяти о защите Севастополя — проблема глорификации деяний отечественного военно-морского флота. Статус великой державы требовал наличия морских сил, соответствующих этому величию, в боевой летописи которых имелись строки о победах над достойными противниками. В числе последних были британцы и французы, составлявшие основу экспедиционного корпуса союзников в Крыму.
Долгий процесс присоединения Туркестана создал проблемы с определением того военачальника, чей образ будет олицетворять расширение границ империи в Средней Азии. Даже установка в 1913 году в центре Ташкента величественного памятника Константину Петровичу фон Кауфману не поставила точку в спорах о лике победителя. Ему было отдано предпочтение из-за стремления показать, что для России главным являлось не завоевание новых территорий, а их экономическое и культурное освоение. В этом плане Кауфман явно выигрывал у других претендентов на постамент, поскольку под его командованием не только был взят Самарканд, покорены Хива и Кокандское ханство, но и многое сделано для развития Туркестана. Конкурс проектов ознаменовался скандалом, возникшим в связи с тем, что на одном из них фигуры четырех генералов (Абрамов, Колпаковский, Скобелев, Черняев) помещались по углам постамента, что означало на всем понятном языке символов их подчиненное положение, статус соратников безусловного лидера. Особое негодование выказывали те, кого было принято называть «русской партией»: предпочтение отдали немцу! Деяния в сфере экономики и гражданского управления, по их мнению, не могли соперничать с популярностью таких генералов как Скобелев и Черняев. Оба были эффектны в своих поступках, об их подвигах взахлеб писали газеты с националистическим уклоном. Колпаковский представлял казачество, значение которого в боевых действиях в этом регионе было особо велико в связи с маневренным характером войны. Любимец солдат генерал Абрамов тоже не очень годился на роль декоративного элемента. Компромисса достигли следующим образом: Кауфман был на постаменте не один, а с двумя «равновеликими» ему солдатами. «Воздаянием должного» многим участникам туркестанских походов стала надпись на монументе: «Константину Петровичу фон Кауфману и войскам, покорившим Среднюю Азию». Ясно видимый акцент на почитании памяти солдат и офицеров в памятниках отражает реалии этого театра боевых действий. Главным противником здесь оказались не ополчения местных владык, а враждебная природа. В этих условиях таланты полководцев мало что значили, и первостепенной являлась способность «простого солдата» выдержать все невзгоды.
Во время Первой мировой войны российское командование, подбирая названия полкам 3‑й и 4‑й очереди, за исчерпанием имен городов губернских, вспомнило об уездных центрах. Но среднеазиатский топоним пришелся ко двору только однажды (775‑й Памирский пехотный полк). На коммеморацию присоединения Туркестана большое влияние оказало то, что закаспийские походы в военно-стратегическом плане предстают продолжением присоединения Кавказа. В экспозиции Военно-исторического музея Тифлиса галерея картин Франца Рубо образует зрительный ряд включения восточных окраин в состав империи. Первое полотно посвящено Персидскому походу Петра Великого 1721—1722 годов, а последнее — бою с афганцами на Кушке в 1885 году.[15] Следствием европоцентризма сознания российской элиты (военной в том числе) явилось откровенно пониженное внимание к кампаниям в Туркестане. Особый рисунок боев и походов, пренебрежение к противнику, не способному противостоять в открытом сражении, даже бросали тень на награды, полученные в этом регионе. Герои Геок-Тепе и Самарканда оказались без внимания из-за мощного потока информации с Балканского и Кавказского театров военных действий 1877—1878 годов.
Как известно, потери являлись важным мерилом ратных заслуг. Поскольку потери только под Плевной в 1877 году в несколько раз превышали число убитых, раненых и умерших в Среднеазиатских походах, «туркестанцам» было трудно претендовать на высокие места в российском военном пантеоне. В некоторой степени ситуация смягчалась тем, что продвижение к границам Персии и Афганистана рассматривалось в контексте так называемой «Большой игры» — противостояния России и Британии, встревоженной близостью чужих штыков к северным рубежам Индии. Победы над бухарцами, хивинцами и кокандцами представляли как удары по интересам ненавистной «англичанки», что не могло не придавать им дополнительного значения.
Измерение книжной полкой, как уже говорилось, требует введения различных «коэффициентов» из-за различий в объеме и характере публикаций, в тираже и популярности авторов. Но общую картину библиография вырисовывает довольно ясно. Всего выявлено около 100 мемуаров о Туркестане, охватывающих события тридцати лет (конец 1850‑х — начало 1880‑х годов). Русско-турецкая война 1877—1878 годов продолжительностью в десять месяцев оставила после себя более 400 записок о боях на Дунае и в Закавказье. По этому показателю Северная война 1700—1721 годов не может конкурировать даже с более короткими конфликтами прежде всего потому, что начало XVIII столетия нельзя назвать временем расцвета мемуаристики.
Заметное влияние на формирование исторической памяти о присоединении Средней Азии оказало то обстоятельство, что на завершающем этапе на авансцене появилась легендарная личность, «белый генерал» М. Д. Скобелев. Этот военачальник в эпопее покорения Туркестана, растянувшейся почти на три десятилетия, сыграл довольно скромную роль, но именно его успешный штурм Геок-Тепе в 1881 году стал финальным аккордом и потому особо запоминающимся.
Некоторым утешением для ветеранов боев в закаспийских песках стало учреждение специальных медалей («За Хивинский поход», «За покорение Кокандского ханства», «За походы в Средней Азии 1853—1895 гг.», «За взятие штурмом Геок-Тепе 12 января 1881 года»). Это символически уравнивало их с теми, кто получил аналогичные знаки отличия за славные дела при Полтаве, Лесном, Гангуте, Гренгаме, Эзеле, Чесме, Кинбурне, Очакове, Измаиле, Варшаве, Прейсиш-Эйлау, Париже, Базарджике, Севастополе и Порт-Артуре. Участники Кавказской войны награждались медалями «За взятие штурмом Ахульго», «За покорение Чечни и Дагестана», «За Западный Кавказ». В 1864 году был учрежден наградной крест «За службу на Кавказе», а в 1909 году — юбилейный крест к 50‑летию окончания войны. Тремя специальными медалями (1804, 1805 и 1828 годов) награждались участники боев с персами.
На процесс коммеморации присоединения Средней Азии существенное влияние оказало то обстоятельство, что этот процесс не отразился в творчестве литераторов, игравших большую роль в формировании общественного мнения, коллективных исторических представлений. Знаменитая «Туркестанская серия» художника-баталиста В. В. Верещагина не исправила положение.
Сопоставление перечня войн России с каталогами памятников и батальной живописи, с военной библиографией, с данными топонимики приводит к однозначному выводу: события национальной (государственной) военной истории получали очень разную «дань» от потомков.
В сохранении памяти о войнах значительную роль играли корпоративные и личные интересы. Военнослужащие, имевшие отношение к боевым действиям в Средней Азии, ревниво следили за прославлением подвигов их армейских товарищей, воевавших на европейском театре военных действий. По собственному почину, мобилизуя имевшиеся в их распоряжении скромные ресурсы, они обозначали свои заслуги разного рода мемориальными сооружениями, в большинстве своем очень скромными. 23 февраля 1886 года в Ашхабаде открыли памятник артиллеристам, павшим в 1880 и 1881 годах при осаде и штурме Геок-Тепе. По инициативе их товарищей по оружию в Ашхабаде поставили монумент — литую чугунную колонну на чугунном пьедестале. В 1882 году на центральной площади Ташкента похоронили генерала Константина Петровича фон Кауфмана, служившего с 1867 года генерал-губернатором Туркестана. После открытия Спасо-Преображенского военного собора прах перенесли туда, что напоминало о погребении М. И. Кутузова в Казанском соборе Петербурга. В 1913 году на площади был поставлен памятник «Константину Петровичу фон Кауфману и войскам, покорившим Среднюю Азию». Генерал изображен в полный рост. Позади него, тоже на постаменте, стоят два солдата — один водружает знамя, другой трубит отбой.
В Москве и Санкт-Петербурге до революции не появилось ни одного специального мемориального объекта, посвященного присоединению Кавказа и Средней Азии. Все они оказались сосредоточенными в пределах этих восточных окраин империи.
На память о войнах большое влияние оказывает национальная окрашенность военных мифов. Наличие среди военачальников лиц, чьи имена своим иностранным звучанием царапают ухо людям, считающим, что настоящими героями могут быть только «свои», заметно снижают вероятность концентрации внимания на деяниях этих военачальников.
Победоносная, но не принесшая плодов в виде новых земель, Русско-турецкая война 1735—1739 годов обречена на место аутсайдера в «коммеморативном многоборье», поскольку пришлась на время правления «немки» Анны Иоанновны. Ее генералов-победителей звали Миних, Ласси, Кейт, Гессен-Гомбургский, Бирон, Левенвольде. Их успехи дискредитировали тезис о победной эстафете Петра I и Екатерины II. Первый начал победоносное шествие к берегам Черного моря, а вторая это шествие завершила. Лишним в истории российско-турецкого противостояния выглядит и то, что в 1737 году Очаков, эту важную турецкую крепость, взял фельдмаршал Б. Х. Миних. Присоединение Крыма связывают с именами Суворова и Ушакова, скороговоркой упоминая, что в ходе войны 1735—1739 годов русские войска под руководством Миниха несколько раз вторгались на полуостров, сокрушив представления местных ханов о неуязвимости их владений. В 1739 году при Ставучанах тот же Миних добился победы над турками, что назвали «турецкой Полтавой».
13 августа 1789 года шведская гребная эскадра была уничтожена на рейде Роченсальма, но русские галеры вели в бой иноземцы: К. Г. Нассау-Зиген, И. П. Балле, Ю. П. Литта, А. Коронелли.
Повышенное внимание к указанным пяти войнам сохранилось и после радикальных перемен в политическом и общественном устройстве России в 1917 и в 1991 годах. Большевики были очень неравнодушны к Петру Великому, и это неравнодушие на основе чувства державности сохранялось после 1991 года, что гарантировало память о Северной войне. Победа над Наполеоном (прежде всего — Заграничные походы 1813—1814 годов), поражения в Крыму и в Маньчжурии рассматривались как «предпосылки» трех этапов освободительного движения (декабристы-народники-пролетарии). Русско-турецкая война 1877—1878 годов прекрасно ложилась в коммунистические шаблоны-тезисы о борьбе народных масс с национальным угнетением, поскольку была своеобразным финальным аккордом торжественного гимна об освобождении христиан Балкан от турецкого ига. Такая мелодия ласкала слух как российского правительства, так и российского обывателя в царское, советское и постсоветское время. Примечательно, что только три войны из вышеуказанной пятерки конфликтов были победными: в текстах мирных договоров, их завершавших, ясно видна воля Петербурга. После этих трех побед над шведами, французами и турками раздвигались государственные границы с соответствующим увеличением числа подданных. Результаты двух (Крымской и Русско-японской) заслуживают эпитета «потрясение основ».
Правительство дореволюционной России искало примирения с финляндцами и потому не проявляло активности в припоминании войн со Швецией, которые происходили на территории княжества, вошедшего в состав империи в 1809 году и жестоко страдавшего от военных действий. Кроме того, по коллективным историческим представлениям россиян Петр Великий и никто иной «одолел шведов». Главной победой Балтийского флота навсегда стала виктория при Гангуте, и адмирал Чичагов, победивший шведов в 1788—1790 годах, разрушал своим образом эти представления.
Военно-исторический российский миф имеет довольно четко очерченные хронологические и географические границы. Все, что было до Петра Великого находится не то чтобы в забвении или замалчивании, а теряется из-за яркого освещения событий и персон последних трех столетий. Европоцентричность мышления отечественной элиты повлияла на то, что все, происходившее «на востоке», априори выглядело менее весомым.
- Артамонов В. А.Турецко-русская война 1710—1713 гг. М., 2019.
- Демидов С. И.История мемориализации Куликова поля // Куликово поле. Возрождение памяти. Тула, 2000. С. 14—30.
- Яшвиль Н. В.Князь Николай Владимирович Яшвиль. Походные письма (1877—1878 гг.). София, 2007.
- Русское богатство. 1914. № 7. С. 114.
- Ольшевский М. Я. Кавказ с 1841 по 1866 год // Русская старина. 1893. № 6. С. 579—580.
- Берже А. П.Защита Михайловского укрепления // Русская старина. 1877. № 6. С. 279, 283.
- АКАК. Т. IX. С. 265.
- Головнин Ю. И.84‑пушечные парусно-винтовые линейные корабли // Судостроение. 1995, № 7. С. 67.
- Санковский П.Материалы для истории русских за Кавказом. Экспедиция против Эривани в 1804 году // Тифлисские ведомости. 1831. № 15—17.
- Сокол К. Г.Монументальные памятники Российской империи. Каталог. М., 2021.
- Москвич Г. Г.Кавказ. Иллюстрированный практический путеводитель. Пг., 1915. С. 341.
- Потто В. А.Карские торжества в 1910 году и четыре штурма Карса. Тифлис, 1911. С. 26—50.
- Веселаго Ф. Ф. Список русских военных судов с 1668 по 1860 год. СПб., 1872; Vladimir Lapine.Les noms des navires de guerre // Les sites de la mémoir russe. T.1. Geographie de la mémoire russe. Sous la direction de Georges Nivat. Paris, 2007. Р. 333—353; Моисеев С. П. Список кораблей русского парового и броненосного флота (с 1861 по 1917 г.). М., 1948.
- Кишмишев С. О.Война в турецкой Армении. 1877—1878 гг. СПб., 1884. C. I. Паг. 1‑я.
- Боевые подвиги Кавказских войск. Альбом Картинной галереи Кавказского Военно-Исторического музея. Тифлис, 1899; Садовень В. В.Русские художники баталисты ХVIII—ХIХ веков. М., 1955. С. 357.