Опубликовано в журнале Звезда, номер 10, 2024
Об авторе:
Леонид Наимжонович Негматов (род. в 1989 г. в Самарканде) — поэт, педагог. Публиковался в журналах Узбекистана («Звезда Востока — Шарк Юлдузи»), России («Волга-XXI век», «Плавучий мост» и др.), интернет-альманахах «Сетевая словесность» и «45-я параллель». Автор четырех поэтических сборников, последний из которых — «Снег и хлопок» (М., 2024). Лауреат премии имени А. С. Пушкина для молодых прозаиков и поэтов «Лицей» (2024). Живет в Саратове.
* * *
В углу, где сад перерастает в космос,
листву дают и паль, и сухостой.
Жизнь подается на обратный осмос
и предстает прозрачной и пустой.
Косым неограниченным забором
огородясь, рыхлит земную твердь
молчун-сосед — тот самый, о котором
сказали, будто он не верит в смерть.
Теперь он — мой учитель-беспредметник
без класса, без указки, без доски.
Гляжу сквозь часто ломанный штакетник:
вот он неспешно полет сорняки,
вот он разводит для стволов известку,
а вот стоит и смотрит в никуда —
душа его, святая горихвостка,
не жнет, не сеет и не вьет гнезда.
…Но тело неспособно оклематься.
И дал он мне единственный завет —
подкармливать пионы и клематис.
И умер. И я знаю — смерти нет.
Через тридцать лет
Все меня дождалось. Беззащитный придворный чинар,
алыча у ворот, белый ирис и черный тутовник.
Пусть истерта луна, словно медный бухарский динар, —
ее примет в залог на рассвете небесный садовник,
и я снова вернусь. Здесь меня дожидается дом,
где парит на окне тот же тюль в рукодельных оборках.
И кусочек халвы даст бабуля от мамы тайком,
и подвыпивший дед покатает меня на закорках.
Так и будет всегда. И когда разбитной проводник
мой последний билет заберет на повторную сверку,
поезд тронется, как с зерафшанской вершины ледник,
но и даже тогда всё дождется меня, не померкнув.
* * *
Стань веткой дерева, вцепившегося в кручу
над старым руслом масляной реки.
Я по тебе когда-нибудь соскучусь,
слеза спадет с невыбритой щеки,
и ноги сами приведут к обрыву,
где ты растешь теченья поперек.
Там, как обычно, — только быть бы живу —
я проглочу несказанный упрек.
Как можно дальше тень свою отбросив,
стань ложем для реки совсем иной,
нездешней. Так вместил в себя Иосиф
Младенца, воплощенного Женой.
Я по тебе ничтожной водомеркой
пойду скользить. И в глубь твою смотря,
увижу мягкий свет, как в старой церкви,
построенной еще-до-без-царя.
* * *
Не всяка плоть таже плоть: но ина убо плоть человеком,
ина же плоть скотом, ина же рыбам, ина же птицам.
1 Кор., 15: 39
Стою в пивной. Пацан меняет кегу.
За окнами сачкует выходной.
Смотрю на рыбу. Подо дном ковчега
она не знала, что́ спасает Ной.
Иная плоть у рыб. Иная память.
Через стекло смотрю на старика —
стоит один. Замерз, замкнулся, замер?
Запамятовал… В недрах пиджака
мы ищем с ним записку с телефоном —
он помнит только город. Да не тот.
Под небом, как под купольным плафоном,
все освещается без видимых пустот.
Все освещается, но память скрыта мраком.
Мы ищем адрес. Мы находим дом.
Хвостом виляет старая собака,
и блудный сын становится отцом.
Его ведут, как дорогого гостя,
и он идет, и он не помнит их.
И при его немалом, в общем, росте
малейшим смотрится из малых сих.
У рыб иная плоть. Иная память.
Вода сама решает, что ей сохранить.
Вода способна все переупрямить,
имея вечность на любую нить.
…Я не пишу. Я пробую молиться.
Вернусь я через лет ну пусть полста
в сей день за милой памятной вещицей —
а тут, неужто, Боже, пустота?