Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2023
1
С Ленинградом у меня связаны более десяти лет жизни. Дело в том, что я работал в Сибирском филиале ленинградского ВНИМИ и регулярно приезжал в этот великий город с научными отчетами о своей работе.
Что касается Лиговки, то я побывал там всего один раз — зимою 1979 года, перед самым началом Афганской войны. Но я об этом не подозревал даже… Просто решил посмотреть улицу, на которой когда-то жила вместе с моим дедом-корейцем моя бабушка.
С черного неба на Лиговском проспекте падал снег. В свете уличных фонарей этот питерский снег выглядел почти сказочным. Я шел и шел по проспекту, подняв воротник дубленки и думая о том, в каком из этих домиков могла жить моя бабушка Люба с дедом Кимом. В советское время эти домики превратили в разные учреждения культуры и службы быта, в магазинчики, в кафе и даже в рюмочные для любителей укрыться от холодного невского ветра. Но я к таким любителям не относился. Шел и шел по старой части Лиговского проспекта — пока не дошел до современных жилых домов. Но не стал поворачивать в обратную сторону, а стал смотреть в освещенные ночные окна. Какая жизнь у ленинградцев в этих домах? Такая же неухоженная и сумбурная, как и у меня? Или в этом великом городе даже самые простые его жители живут гораздо счастливее, чем в грязном и криминальном Прокопьевске? Ведь здесь есть Эрмитаж, множество театров и музеев, есть магазины, набитые самыми разными товарами ширпотреба, есть роскошные рестораны и даже шикарные бани для любителей попариться и встретить Новый год, как в фильме «Ирония судьбы, или С легким паром!»…
Постояв так немного, я повернул в обратную сторону и направился на Московский вокзал. Когда дошел до него, решил здесь немного погреться. Зашел в здание и сел на одну из скамеек. Напротив меня сидели люди с большими мешками. Они очень походили на беженцев. На самом же деле это были мешочники, приезжавшие в город за продуктами из разных малых городов и поселков. Для меня это казалось очень странным. Ведь в Сибири такое в те годы невозможно было увидеть ни в больших городах, ни в малых. А вот в Москве и Ленинграде мешочники на вокзалах были всегда. Хоть в тридцатые годы, хоть в семидесятые. Они стали своеобразными символами советского социализма, то есть обратной его стороной.
2
Но не только работа связала меня с Питером. Ведь в нем более десяти лет прожила моя бабушка Любовь Александровна Смирнова. Но было это перед самой революцией, и я об этом почти ничего не знал. А потому, чтобы выяснить историю жизни своих питерских предков, мне пришлось проделать огромную работу архивного характера.
История жизни моей бабушки до революции крайне темна. Дело в том, что я с ней почти не общался и почти ничего не знал о ней. Моя мать была в очень неприязненных отношениях со свекровью, а мой отец о своей матери почти ничего не рассказывал — больше о том, как во время войны он работал подростком на прииске в горно-алтайской тайге и возил тачки с камнями для укрепления шурфов, то есть горных выработок, предназначенных для разработки золотых россыпей.
Но с появлением у меня Интернета и цифровой фотокамеры я попытался выяснить, где могла жить в Петербурге моя бабушка Любовь Александровна и как она выглядела. Пришлось обратиться за помощью к двоюродному брату Александру, у которого хранились старинные фотографии нашей бабушки. Сам брат был военным в отставке, заниматься историческими изысканиями не хотел, да и не мог по своему менталитету. Ему больше нравилось разводить индюков и кур и заниматься сельским хозяйством.
Поэтому я, имея за плечами двадцатилетний опыт научно-исследовательской работы, на склоне жизни занялся историческими изысканиями, то есть розыском документов, связанных с жизнью своих предков по линии отца.
Что касается предков моей матери, то история ее появления на свет связана со Столыпинской реформой и переездом русских крестьян из южной и центральной частей России в Западную Сибирь. Никаких тайн в жизни бабушки Евдокии Ильиничны Сергеевой (Чуплыгиной) для меня нет.
Но этого нельзя сказать о жизни Любови Александровны Смирновой.
Во-первых, она родилась в Москве. По ее словам, принадлежала… к романовскому роду — конечно, не царей Романовых, — очевидно купцов, происходивших из города Романова Ярославской губернии. В возрасте восьми лет у Любы умер отец, а, когда ей исполнилось 12 лет, мать погибла при пожаре в Санкт-Петербурге вместе с младшим сыном. Люба Смирнова осталась круглой сиротой и попала в детский приют.
Чтобы разобраться в довольно запутанной истории жизни своей бабушки Любы, мне пришлось обратиться к адресным и справочным книгам Москвы и Санкт-Петербурга. Благо, что они оцифрованы и размещены в свободном доступе в Интернете.
Подробно на интернет-поиске я останавливаться не буду, так как это был очень трудоемкий процесс — особенно для человека почти семидесятилетнего возраста. Но чего не сделаешь для восстановления исторической истины, которая всегда рядом, но неизвестно, с какого края к ней подойти…
Расскажу сразу о своих выводах.
Мой прадед Александр Алексеевич Смирнов решил переехать из Ярославля в Санкт-Петербург, чтобы заработать приличный капитал и перейти во вторую купеческую гильдию. Познакомился с дворянской дочерью Марией Ивановной Ананьиной, происходившей из известного военного рода. Женился на ней и увез в Москву, так как Санкт-Петербург ему не понравился. Или потому, что у него возникли большие проблемы с тестем и тещей. Оказывается, у моего прадеда в Ярославле были жена, рано умершая, и двое сыновей-подростков. А он, вероятнее всего, скрыл это обстоятельство от тестя и тещи. Возможно даже, что и от жены.
В Москве Александр Смирнов снял двухэтажный дом в слободе Кошели, принадлежавший родственнику жены по линии купцов Ананьиных, и открыл свой магазин при доме. В 1894 году у Смирновых родилась дочь Люба, а в 1898 году — сын. Но имя сына мне неизвестно.
В конце 1890-х годов купеческие дела у Александра Алексеевича Смирнова шли все хуже и хуже. Он попал в долговую зависимость от свояка Владимира Ивановича Ананьина, стал много пить и скандалить с женой. В результате не выдержал груза свалившихся на него проблем и скоропостижно умер. А нажитый им капитал перешел по наследству к сыновьям, которые переехали в Москву из Ярославля. Старший сын Александр пошел по стопам отца и стал купцом, а младший Алексей поступил в университет, где получил профессию врача, после чего занял должность детского врача Софийской больницы с чином коллежского секретаря.
Часть наследства досталась, конечно, жене, Марии Ивановне. Но она не стала заниматься торговой деятельностью и решила вернуться в столицу. Тем более что стала свидетельницей беспорядков в Замоскворечье в декабре 1905 года во время восстания на Пресне.
В конце 1905 года Мария Ивановна с детьми переехала в Санкт-Петербург. Но и здесь ее не очень-то ждали. Мать после смерти мужа, надворного советника Ивана Ивановича Ананьина, была больна и не захотела принять дочь с внуками. А ее брат, пехотный поручик Василий Иванович Ананьин, не мог принять сестру из-за проблем на военной службе. Пришлось вдове Марии Ивановне купить деревянный домик на Большой Гребецкой улице, 55, и жить на свое наследство, оставшееся от мужа.
Но, как в народе правильно говорится, беда не приходит одна. Как мы уже знаем, в темную зимнюю ночь в доме Марии Ивановны произошел пожар, в котором погибли она и ее маленький сын. А двенадцатилетняя дочь Люба осталась жива.
Круглую сироту, оставшуюся без документов, поместили в приют для бездомных бродяжек и воровок. И неизвестно, что бы из Любы Смирновой вышло, если б ее не забрала из приюта родная или сродная тетя. Возможно, тоже Смирнова.
Так как моя бабушка всегда говорила, что жила в Питере на Лиговке, то я попытался найти дом, в котором она проживала с тетей. Это мне частично удалось, так как сохранилась фотография Любы и тети, сделанная, по некоторым признакам, в фотоателье Семена Онуфриевича Гедимина на Лиговской улице, 105. Кроме того, известно, что рукодельная школа Марии Иевлевой располагалась в доме № 109. Там обучали белошвейному делу и шитью кружевных платьев. И на одной из своих фотографий Люба Смирнова в возрасте около 17—18 лет снята в таком платье!..
Также недалеко от школы Иевлевой располагалась Второе женское начальное училище, в доме № 157, в котором Люба училась несколько лет. На фотографии вместе с тетей и ее дочерью Варей она снята в школьной форме в возрасте около 13 лет.
Как звали тетю, выяснить мне не удалось. Ананьины на этой окраинной улице не жили, но было много купцов, ремесленников и мещан Смирновых.
На снимке тетя и Люба сняты с девочкой Варей лет восьми. Обе девочки одеты в одинаковую школьную форму, но выглядят по-разному. Люба — красивая девочка-подросток, а потому держится перед фотокамерой с уверенностью и даже достоинством. Что же касается Вари, то у нее испуганный вид. Видно, она не привыкла фотографироваться. Поэтому мама обнимает свою дочь одной рукой.
Что касается тети, то на снимке она выглядит как мещанка лет тридцати пяти. Темные косы уложены вокруг головы; в ушах маленькие жемчужные сережки; темная кофточка довольно проста, но поверх нее — кружевное жабо; юбка из плотной и темной ткани; взгляд уверенной в себе женщины… Самое удивительное в ее облике то, что она похожа… на старшую дочь Любови Александровны Валентину Ким… И это подтверждает то, что тетя Любе Смирновой была родственницей, но не по линии Ананьиных, а по линии Смирновых.
Весьма возможно, что у Александра Алексеевича Смирнова были в Санкт-Петербурге родственники. Например, в справочной книге за 1910 год записан Василий Васильевич Смирнов, уроженец Романов-Борисоглебска, мещанин православной веры. Проживал в Нарвской части, на улице Ломаной, 2. Содержал бани при доме. Имел промысловое свидетельство второго разряда под № 645.
В Интернете сказано, что баня на Ломаной улице, 2, принадлежала Смирнову Василию Васильевичу с 1910 по 1917 год. Имеется даже ее фотография. На ней видно, что баня представляла собой большое кирпичное здание в три этажа, с высокой кирпичной трубой на крыше.
После длительных разысканий я пришел к выводу, что у Василия Васильевича Смирнова была дочь, воспитывавшая малолетнюю дочь Варю. И когда она узнала, что в сиротском приюте находится дочь романовского родственника отца, то решила забрать ее из приюта, воспитать как родную и дать ей приличное образование. Ведь Люба Смирнова по матери была дворянкой, а по отцу — купчихой.
Вероятнее всего, дочь Василия Васильевича Смирнова поселилась на Лиговской улице там, где было распложено Второе Александро-Невское училище, то есть рядом с домом № 157. Тем более что учителя этого училища пользовались бо`льшим уважением, чем из Восьмого. Такой вывод можно сделать на основе данных из адресных книг. Восьмое училище возглавлялось молодой учительницей, у которой отец был всего лишь капитаном торгового флота, а Второго — родственницей нескольких правительственных чиновников и почетных граждан города.
На этом архивный поиск следов тети Любы Смирновой я завершил. Посчитал, что дальше искать эти следы бесполезно. Да имеет ли это большое значение в свете последующей жизни моей бабушки?!
3
В возрасте около 20 лет Люба Смирнова могла получить бесплатную квартиру на улице Большой Зелениной, 15. В этом доме, принадлежавшем Императорскому человеколюбивому обществу, предоставлялось жилье для вдов, инвалидов и сирот из дворянских семей. Но так как мать Любы происходила из семьи военного дворянина Ивана Ивановича Ананьина, а его жена Жозефина Александровна Ананьина могла происходить из прибалтийских немецких дворян, то их внучка имела право на бесплатное жилье в совершеннолетнем возрасте.
Это подтверждается тем, что одна из фотографий Любы Смирновой была сделана фотографом Евгением Николаевичем Юргенсом, дворянином, имевшим на Большой Зелениной, 15, свое фотоателье и квартиру при нем. Весьма возможно, что этот фотограф знал Любу Смирнову и часто фотографировал ее. Это, конечно, предположения, но имеющие под собой основания.
К сожалению, мечтам Любы Смирновой о скором замужестве и спокойной жизни пришел конец в октябре 1917 года, то есть в возрасте 23 лет.
С корейцем Ким Ван Геном, моим дедом, Любовь Смирнова познакомилась при очень тяжелых обстоятельствах. Это удалось выяснить из документов, хранящихся в разных архивах России, а также по воспоминаниям детей моей бабушки Любы.
В конце 1917 года красные матросы выгнали всех жильцов из дома на Большой Зелениной, 15. Поэтому моя бабушка взяла только то, что было ценно для нее — в первую очередь свои фотографии, а также пасхальные яйца работы Фаберже. Правда, не такие большие, как в музейных коллекциях, а маленькие, то есть размером с куриное яйцо.
С Большой Зелениной Люба пешком пришла на Лиговку к своей тете. Но оказалось, что всех жильцов из этого дома тоже выгнали и жильцы разбрелись кто куда. В том числе и тетя вместе со своей дочкой Варей.
Люба села на скамейку у дома, да так и осталась на ней жить. И умерла бы от тифа или от испанки, если б не корейский рабочий, проходивший мимо. Ведь счастливые моменты в жизни возникают так же неожиданно, как и трагические…
На счастье для Любы, ее, лежащую без сознания, увидел кореец, проходивший мимо по Лиговской улице. Он подобрал девушку и увез в свой домик, который снимал на окраине города.
Кореец Ким Ван Ген стал лечить Любу Смирнову своими корейскими средствами и снадобьями. Этому кореец научился за восемь лет партизанской войны с японцами в Корее и в Маньчжурии. И… он вылечил русскую девушку, стоявшую на краю могилы!
В благодарность за это Люба Смирнова летом 1918 года вышла за Ким Ван Гена замуж. Молодожены зарегистрировали официально свой брак в Петроградском совете. Весьма возможно, что эта запись до сих пор хранится в одном из петербургских архивов. Когда-нибудь я обязательно приеду в Санкт-Петербург и поищу этот очень ценный для меня документ. Ведь в нем должно быть сказано, что мужем Любови Александровны Смирновой был именно Ким Ван Ген, а не какой-то другой кореец. Он не был простым корейским беженцем, покинувшим Корею из-за голода и нищеты, а являлся командиром партизанского отряда Армии справедливости, воевавшей с японцами в 1907—1910 годах.
История жизни Ким Ван Гена, о которой я узнал из следственного дела, рассекреченного в 2018 году, и из своих архивных изысканий, такова.
Мой дед родился в северокорейской провинции Хамгён-до в 1882 году. Место рождения этого корейца — золотой прииск Коктол, расположенный в уезде Хонгвон (Хоован), недалеко от Восточного (Японского) моря. При рождении он получил имя Он Ген и происходил из знаменитого дворянского рода Кимов из Андона, приближенного к королевской семье.
Ким Он Ген в 1900—1905 годах учился в военной школе в Сеуле. В конце обучения он женился на девушке из императорского рода Ли и поэтому был оставлен на военной службе в Сеуле. В эти годы у него родилось двое детей.
В 1907 году Корея потеряла свою независимость и стала протекторатом Японской империи. Поэтому японское правительство приказало распустить корейскую армию, заменив ее на японские военные части. Возмущенные этим, корейские офицеры и солдаты подняли восстание в Сеуле и в других городах Кореи. Но оно было быстро подавлено, так как в военном отношении японская армия считалась одной из самых лучших в мире.
Ким Он Гену пришлось бежать на север Кореи к своим родителям.
Но сдаваться японцам он не собирался. Поэтому на средства своего отца он решил создать партизанский отряд и начать войну против японцев. Так младший офицер Ким Он Ген превратился в инсургента и партизана Ким Ван Гена.
А вот с женой у моего деда взаимопонимания не получилось. Она, как и многие корейские аристократы, смирилась с властью Японии над Кореей (Чосоном) и была против участия мужа в партизанской войне. Поэтому прокляла перед его бегством из Сеула. Ведь она понимала, что расстается с мужем навсегда!
Больших успехов в партизанской войне с японцами у инсургентов почти не было. Поэтому эта война носила характер диверсионных операций, совершаемых тактикой внезапных нападений и быстрых отступлений с места боя. Но японские военные к этой тактике быстро приспособились и постепенно выдавили всех партизан на территорию Восточной Маньчжурии. Там находились главные партизанские базы, военные школы и госпитали для лечения раненых. Снабжались эти базы за счет средств, собиравшихся с российских и маньчжурских корейцев, а также за счет средств некоторых членов императорской семьи.
Из всех партизан наибольшую известность имел народный генерал Хон Бом До. По менталитету и истории жизни его можно сравнить с английским Робин Гудом или, вернее всего, с корейским Хон Гиль Доном — защитниками всех униженных и оскорбленных, но грозой для всех продажных и бессовестных. Сейчас этому герою поставлены памятники в обеих Кореях, в России и в Узбекистане…
Судя по донесениям корейских разведчиков, работавших на русских пограничников, под стать Хон Бом До был и Ким Чюн Ха. Правда, вооружение у его отряда было допотопным: копья, сабли да луки. А японские винтовки приходилось добывать в бою.
С началом Первой мировой войны остатки корейских партизанских отрядов были вынуждены перейти границу Маньчжурии и России в районе Благовещенска и сдаться русским властям. Некоторое время партизаны сидели в Благовещенской тюрьме, а потом были отправлены на дальние прииски Приамурского края.
В 1915 году по приказу царя Николая Второго началось строительство Мурманской железной дороги. На помощь русским строителям и военнопленным из европейских стран были отправлены китайцы и корейцы из Маньчжурии, а также бывшие корейские инсургенты. Так в 1917 году Ким Ван Ген попал с юга Дальнего Востока на север Кольского полуострова.
После Октябрьского переворота маньчжурские китайцы и корейцы выехали из Мурманского края в Петроград и в Москву. Вместе с ними выехал из Мурманска и Ким Ван Ген. Но не для того, чтобы бросить своих товарищей, а для того, чтобы выяснить причину большевистского переворота и ситуацию в Петрограде.
Возвратиться в Мурманск к своим товарищам Ким Ван Ген не смог, потому что в марте 1918 года Кольский полуостров был оккупирован англичанами и белогвардейскими частями и отрезан от остальной части страны. Поэтому деду Киму пришлось искать работу в Петрограде. Как и многие другие китайцы и корейцы, он устроился чернорабочим на железную дорогу и снимал комнату где-то за Обводным каналом.
Вот таким очень запутанным образом кореец Ким Ван Ген повстречался с русской девушкой Любовью Смирновой. И эта встреча была воистину Божьим провидением!
Когда Люба поправилась и стала ходить, Ким Ван Ген понял, что она очень красива и воспитанна, держит себя как настоящая дворянка и очень любит петь. Поэтому Ким купил девушке гитару и часто просил ее спеть что-нибудь. И Люба, знавшая много русских народных песен и романсов на стихи Есенина, пела корейцу при его возвращении с работы и после ужина…
Так незаметно между корейцем и русской возникла любовь, переросшая в заключение официального брака. Правда, без венчания, так как кореец не был крещен…
Медовый месяц для Ким Ван Гена и Любови Ким продлился недолго.
До осени 1918 года Ким Ван Ген работал в железнодорожном депо в районе Царскосельского вокзала. Большевики железнодорожным рабочим платили продуктами, а потому молодые супруги жили по тому времени «безбедно». Но обстановка на фронтах вокруг Петрограда становилась все хуже и хуже. Город со многих сторон был окружен белогвардейскими войсками и интервентами. По этой причине советское правительство покинуло Петроград и тайно выехало в Москву.
Осенью того же года Ленин обратился к пролетариату, солдатам и матросам, а также к бывшим военнопленным мировой войны с призывом спасти русскую революцию и отразить наступление вражеских войск на Советскую Россию.
В Петрограде стали формироваться интернациональные части, в которые набирали китайцев, корейцев и бывших военнопленных из разных европейских стран. Ким Ван Ген записался в корейский интернациональный отряд, а жену оставил в Петрограде, понадеявшись на то, что война с белыми не продлится долго.
Где жила и чем занималась в эти годы Люба Смирнова, мне, конечно, неизвестно. Возможно, что она работала швеей по пошиву солдатского белья или санитаркой в госпитале. Уж и не думала вновь встретиться со своим корейским мужем, как неожиданно получила осенью 1919 года от него письмо, присланное из… Тюмени!
Как рассказывала бабушка, в письме, написанном, судя по всему, со слов Ким Ван Гена русским человеком, было сообщено следующее. Оказывается, муж Любы попал под Пермью в конце 1918 года в колчаковский плен и был увезен в Тюмень. Там он сидел в концлагере вместе с китайцами, корейцами и европейцами из разных стран. К счастью для них, этот плен относительно быстро закончился, так как в августе 1919 года Тюмень была освобождена Третьей Красной армией. Правда, до освобождения из плена дожили далеко не все. Многие пленные были расстреляны, умерли от тяжелых ранений или увезены из Тюмени в концлагерь под Мариинском, где находились в очень тяжелых условиях до декабря 1919 года.
После освобождения из плена Ким Ван Ген пошел работать в китайскую папиросную артель и снял комнату в доме на Орловской улице. Поэтому муж попросил жену приехать к нему в Тюмень, где они могли бы спокойно жить и работать на дело мировой революции.
4
Еще в 1989 году я пытался разыскать следы Ким Ван Гена в Горном Алтае или в других сибирских городах. Но из разных инстанций мне приходили ответы, что такой человек в списках репрессированных и расстрелянных корейцев не значится.
Валентина Николаевна Ким, моя тетя, узнав о розысках отца внуком, очень разозлилась на меня и стала всем родственникам говорить, что я лезу не в свое дело и хочу получить наследство в Корее. А потом еще хлеще: тетка Валентина обвинила меня в том, что я… украл фотографию ее отца! Хотя племянник видел фотографии, оставшиеся от Любови Александровны, всего один раз в жизни и при своей молодой жене. Это произошло летом 1976 года, когда я с женой приезжал из Прокопьевска в гости к родителям в Кемерово. И после этого никаких фотографий, оставшихся от бабушки Любы, не видел.
Правда, через много лет, перед отъездом из Кемерова в бывшую немецкую деревню на Волге, тетка попросила прощения у меня, у моей матери и у смертельно больного брата за свое хамство и клевету. Поэтому я не держу зла на нее. Ведь Валентина Ким прожила не белом свете очень тяжелую жизнь. Быть дочерью «врага народа» — крест на всю жизнь! Особенно если этот крест — корейский.
Летом 2015 года я впервые съездил в Горный Алтай и побывал в местах, где родился мой отец Александр, а также его братья и сестры. В результате этой поездки я нашел в селе Дмитриевке очень старую фотографию, на которой снят мой дед Ким, две девушки из старательской бригады и неизвестный военный азиатской наружности. У этого военного в петлицах гимнастерки были три звездочки. Он был старшим инструктором Осоавиахима. Вероятнее всего, этот инструктор приезжал в Дмитриевку для того, чтобы набрать новых членов в свою военно-спортивную молодежную организацию. Можно предположить, что это был будущий руководитель «корейского диверсионно-шпионского заговора» Им Дин То, бывший слуга и личный секретарь посланника Кореи в России Ли Бом Джина.
Побывав в Горном Алтае и на родине отца в первый раз, я решил совершить путешествие в Приморский край и познакомиться с местами, где когда-то мог бывать мой корейский дед.
Первая поездка в Приморье в 2013 году произвела на меня очень сильное впечатление. Во-первых, я познакомился с Владивостоком и даже прожил в нем несколько недель. Организовал в Центре народного творчества свою фотовыставку, посвященную фантастическим темам, связанным с морем и космосом. Пообщался с жителями Владика, среди которых были самые разные люди: моряки, рыбаки, деятели культуры и образования, сироты из детского дома и школьники младших классов из бывшей корейской школы на улице Пушкина…
После Владивостока я поехал к родственникам жены, жившим в Партизанске (бывшем Сучане) и в Находке. Два раз искупался в ледяной сучанской реке и один раз в Японском море.
Влюбившись в Приморский край, я решил отдохнуть две недели на Японском море более основательно. Попросил дядю жены отвезти меня в приморские поселки Ливадия или Южно-Морской, где собирался снять комнату на две недели.
Та поездка на Японское море произвела на меня еще большее впечатление! Ведь я жил не просто в рыбацком поселке, а… в бывшей корейской деревне Тафуин!
Деревня Тафуин известна с конца XIX века, когда в результате Японо-китайской войны в Россию хлынули потоки корейских беженцев. Они бежали от японских пуль и снарядов, с помощью которых японская экспедиционная армия громила китайскую армию на севере Кореи и вместе с этой армией убивала и калечила тысячи невинных и мирных корейцев.
Часть корейцев разместили в Сучанском уезде Приморской области и разрешили им там проживать постоянно. Правда, для этого корейским беженцам пришлось принять православие и поменять свои имена и даже фамилии…
Со временем корейский Тафуин стал рыбацкой деревней. А после революции рядом с ним построили дома для русских переселенцев и создали в бухте Гайдамак крабоконсервный завод, за годы советской власти превратившийся в самый крупный рыбокомбинат в СССР!
Но после событий 1968 года на острове Даманском город Сучан переименовали в Партизанск, реку Сучан — в Партизанскую, а корейский Тафуин стали называть Южно-Морским. Хотя местные корейцы никакого отношения к Маньчжурии и Китаю не имели. И даже пострадали от Японо-китайской войны.
В августе 1937 года корейское население Тафуина вывезли из деревни и отправили железной дорогой в Среднюю Азию. А все их дома и хозяйственные постройки сожгли! Много лет на месте корейского Тафуина росла дикая трава и не было ни одной постройки. Только тихо тек ручей, впадающий в море, да крякали дикие утки…
Правда, в 1990-е годы власти поселков Южно-Морской и Ливадия решили объединиться в один город. И на месте бывшей деревни Тафуин началось строительство большой школы. Вот только в качестве подрядчиков выбрали никому не известную китайскую фирму, взявшуюся за строительство.
Но… большая четырехэтажная школа в Южно-Морском так и не открылась. Оказалось, что китайские строители использовали для возведения школы бракованные кирпичи, то есть сделанные кустарным способом в китайских деревнях предприимчивыми китайскими Бендерами!..
После двух знаменательных поездок в Тафуин я вспомнил о событиях 1989 года в своей семье и загорелся желанием выяснить правду о жизни и смерти корейского деда Кима.
Во-первых, стал изучать статьи, размещенные в Интернете, о событиях, происходивших в Корее в конце XIX — начале XX века. И конечно, узнал очень много интересного об истории и трагедии корейского народа, пережившего в 1950—1953 годах страшную гражданскую войну, унесшую миллионы жизней как северных, так и южных корейцев, а также китайцев, русских, американцев и солдат ООН из разных стран.
Во-вторых, я нашел в Интернете сайт «Корё сарам», на котором публиковались статьи по истории древнего корейского народа и о событиях, связанных с партизанской войной корейцев против японских военных, оккупировавших Корейский полуостров в 1907 году.
Среди этих статей я нашел одну, в которой говорилось о партизанском отряде в 700 человек, захватившем в 1908 году город Мусан и два месяца удерживавшем его от японцев. И только после того, как у повстанцев, называвшихся по-корейски «ыпенва», то есть «инсургентами», закончились патроны и снаряды, они покинули крепость в Мусане и ушли через реку Туманган в Маньчжурию.
Командиром повстанцев, захвативших Мусан, был никому не известный человек по имени Ким Чюн Ха. Откуда он взялся и как сумел организовать большой повстанческий отряд, до сих пор неясно. Неизвестна даже его судьба после оставления Мусана. То ли его убили в конце концов японцы, то ли он перешел на территорию России и скрылся в дремучих лесах Амурской области…
Может, Ким Ван Ген воевал с японцами в отряде Ким Чюн Ха?..
5
Некоторые интересные факты из жизни корейского партизана Ким Ван Гена я узнал от своих теток Валентины и Евгении, а также от своей двоюродной сестры Любови.
Во-первых, наш дед происходил из «семьи, близкой к корейскому правительству». И такая «семья» действительно была. Под этой «семьей» следует подразумевать старинный дворянский род Кимов из Андона. Триста лет назад один генерал из этого рода помог корейскому королю сохранить свою власть во время военного мятежа, а потому король приблизил Кимов из Андона к королевской власти. С тех пор ни одно решение корейских королей не утверждалось без советов и консультаций князей из рода андонских Кимов. А в начале XIX века королевская семья вообще породнилась с андонскими Кимами, заключив с ними «брачный договор». То есть принцы из королевского рода Ли (Чосон) должны были жениться только на девушках из рода андонских Кимов. А юноши из андонских Кимов должны были брать себе в жены только девушек из королевского клана.
В свете вышесказанного можно считать, что первая жена моего деда Кима была княжной из королевского рода Ли…
Кроме того, из рассказов Валентины Николаевны Ким известно, что ее отец перед партизанской войной жил в Сеуле и имел двоих маленьких детей. И это весьма возможно. Вероятнее всего, отец Ким Он Гена послал сына учиться в Сеул в военную школу — как и многих молодых людей из андонского рода. И если Ким Он Ген (по данным его следственного дела) родился в 1882 году, то он учился в военной школе с 1900 по 1905 год.
В сеульской военной школе преподавателями были инструкторы из Японии, США, Германии и России. Поэтому кадетам необходимо было знать европейские языки и знать основы разных наук. То есть мой дед был достаточно образованным человеком — особенно по сравнению с его русской женой, имевшей три класса начального училища и два класса рукодельной школы.
Известно также, что Ким Ван Ген в СССР был коммунистом. Правда, исключенным из партии «за пьянку», но в 1936 году восстановленным в рядах ВКП(б) за успехи в добыче золота. Но летом 1937 года его опять исключили из партии «за срыв плана по добыче золота».
Писать о том, какие мучения пришлось испытать Любови Александровне Ким и ее детям после ареста Ким Ван Гена, я не буду. Они были ничуть не меньше и не больше, чем у других жен и детей «врагов народа». И это позорное пятно навсегда останется в истории советской власти. Она потому и развалилась, что потомки всех расстрелянных и замученных в концлагерях советских людей никогда не забудут об этом! Как бы современные российские коммунисты ни пытались обелить эту историю…
В 2017 году я впервые побывал в Горно-Алтайске и нашел братскую могилу расстрелянных людей, находящуюся на Старом кладбище. Потом пошел в Комитет по делам ЗАГС и архивов Республики Алтай и попросил показать мне следственное дело своего корейского деда. Да не тут-то было!.. Ведь по указу президента 2000 года[1] все дела репрессированных оказались… засекреченными. Поэтому я почти ничего не узнал из дела, многие страницы и абзацы которого были заклеены бумагой.
В 2018 году я снова приехал в Горно-Алтайск, попросил архиепископа Горно-Алтайского Каллистрата помочь провести панихиду по всем расстрелянным 12 января 1938 года, лежавшим на Старом кладбище в одной могиле. И Каллистрат на это пошел, так как знал, что среди расстрелянных были и русские священники. Вот только познакомиться с делом своего деда мне опять не удалось.
И только в 2018 году, когда был снят запрет на секретность советских исторических документов довоенного времени, мне разрешили познакомиться не только с делом Ким Он Гена, но и всех других расстрелянных в январе 1938 года. ЧУДЕСА!..
К сожалению, в деле Ким Он Гена, который в Советской стране жил под псевдонимом Ким Ван Ген, нет никаких данных о том, что он являлся корейским партизаном Армии справедливости, сражавшимся с японцами в Корее и в Маньчжурии за свободу и независимость своей несчастной родины, ставшей жертвой политики великих держав.
То же самое относится и к другим делам расстрелянных корейцев. Только в одном деле сказано, что кореец Ли До Куни воевал с японцами в корейском партизанском отряде в Маньчжурии, а в 1919 году перешел в Россию и участвовал в Гражданской войне. В других же делах только записано, что ойротские корейцы бежали от японцев в Маньчжурию и в Россию. А в деле Ким Он Гена записано, что он оказался в Россию в 1915 году. То есть после того, как началась Первая мировая война и все корейские партизаны были вынуждены сложить оружие и сдаться русским властям. Но только не японским!..
И вот что мне удалось выяснить.
Из Государственного исторического архива Дальнего Востока мне поступили два письма о наличии в нем документов, связанных не только с лидерами национально-освободительного движения Кореи в начале XX века, но и с партизанами-инсургентами, воевавшими с японцами в Корее и в Маньчжурии перед Первой мировой войной.
К сожалению, в первом письме меня извещали о том, что не могут подтвердить переход корейских партизан из Маньчжурии в Амурскую область в 1915 году и участие корейца Ким Он Гена (Ван Гена) в партизанском движении против японцев.
Но во втором письме… находилась копия донесения корейского разведчика пограничному комиссару Приморской области Е. Т. Смирнову о действии в Северной Корее корейских партизан в 1908 году.
И вот что было написано в донесении от 5 мая того года:
«Отряд ыпенва в 4000 человек под начальством корейца Хон Бом До, разделившись на четыре отряда, расположившись в городах Сам-су, Кан-сан, Хун-цхан, разделившись на четыре отряда, расположившись в городах Сам-су, Кан-сан, Хунцхан и Чан-окин, окружили заготовителей леса для японских городов. Мусанский отряд в 700 человек находится под командою корейца Ким Чюн Ха. Отсюда и с русской границы отправились по китайской территории человек 50 и присоединились к отряду. 14 апреля с. г. была стычка в деревне Чжан-пхай, в 40 верстах от Мусана, между японским отрядом и ыпенва; корейцев убито 14 человек, в числе коих находились 4 человека из мирных жителей. Спустя три дня вновь была стычка в деревне Вой-ка-рами, в 15 верстах от Мусана. В этой перестрелке убито 50 японцев; ыпенва стреляли, спрятавшись за деревьями, почему никто из них не был убит. После стычки ыпенва заняли город Мусан, а находившиеся в городе 17 солдат японцев бежали в город Хвёрен».
В этом донесении корейского разведчика нет никаких упоминаний о Ким Он Гене (Ван Гене). Зато сказано довольно много о Хон Бом До, Ким Чюн Ха и ыпенва. Но это заставляло предполагать, что командиром повстанцев, захвативших Мусан в 1908 году, являлся… ойротский кореец Ким Чун Ха! Он был расстрелян в Ойрот-Туре вместе с Ким Он Геном и другими корейцами 12 января 1938 года. Разночтения же в именах Чун и Чюн связаны только с тем, что корейский язык очень сильно по своему произношению отличается от русского. Вероятнее всего, в послании корейского разведчика речь шла о корейце с именем Чун — довольно распространенном на севере Кореи.
Из данных протокола допросов Ким Чун Ха следует, что он оказался в России в 1904 году и находился в Приморской области до 1905 года, работая на железной дороге и в сельском хозяйстве. Но вот о том, чем Ким Чун Ха занимался после Русско-японской войны, в протоколах допросов ничего не сказано. Сказано только, что он работал в разных местах Приамурского края до 1912 года. Потом его отправили (сослали) на Урал, где он работал на строительстве железнодорожного тоннеля около Екатеринбурга. В 1914 году его переправили сначала в Архангельск, где он рыл окопы, а затем в Романов-на-Мурмане. Там он работал пильщиком леса до 1920 года. В 1920 году он вместе с другими корейцами выехал из Мурманска в Тюмень, где находился до 1923 года. Из Тюмени Ким Чун Ха вместе с русской женой выехал в Ойрот-Туру, где вступил в колхоз «Томми». Арестован 28 июля 1937 года — то есть в числе первых «заговорщиков».
Вот такая биография у «простого колхозника», который на самом деле оказался бывшим инсургентом и командиром большого партизанского отряда — судя по донесениям корейского разведчика и моим выводам.
Весьма возможно, что и другие корейцы, расстрелянные в Ойротии, являлись партизанами повстанческих отрядов Ли Бом Юна, Хон Бом До и Ким Чун Ха. Ведь, по данным сайта «Открытый список» и протоколам допросов ойротских корейцев, многие из них родились на севере Кореи и в уезде Кильчу. По возрасту они могли воевать с японцами в начале XX века.
Воевал ли Ким Ван Ген вместе с Хон Бом До и Ким Чун Ха, уверенно сказать было нельзя. Может, он находился в отряде принца Ли Бом Юна, состоявшего из бывших офицеров и солдат корейской армии? По донесениям пограничного комиссара Приморской области Е. Т. Смирнова, отряд Ли Бом Юна также принимал участие в захвате Мусана. Только отряд Ким Чун Ха пришел в Мусан со стороны Кильчу, а отряд Ли Бом Юна — со стороны Приморской области из России. Этот отряд был хорошо вооружен и имел опыт Русско-японской войны, а также военных действий против японцев в центральной части Кореи в 1907 году.
6
Первые повстанцы появились в уезде Кильчу еще во время Японо-китайской войны. А в 1900 году в городе Кильчу произошло большое восстание против корейских правительственных чиновников и японских купцов. Восставшие захватили губернский центр провинции Хамгён-Пукто, Чхонджин, и разгромили корейские правительственные учреждения. Для усмирения восставших японцам пришлось посылать в Чхонджин батальон японской армии из города Вонсана.
В августе 1907 года по всей Корее прокатились восстания солдат и офицеров бывшей корейской армии, расквартированных в крупных городах. Все началось с того, что японская администрация Чосона приказала расформировать корейскую армию и заменить ее японскими военными частями. Правда, японцы в Сеуле подавили это восстание всего за три часа с помощью пулеметов. Часть восставших была убита и ранена, около 150 человек были арестованы, а 200 человек сумели сбежать с оружием в руках и уйти из Сеула в леса и горы. Среди этих восставших был и мой дед Ким.
7
Что касается Ким Ван Гена (Он Гена), то его участие в партизанском движении в Маньчжурии не задокументировано. Выходит, что мой дед целых семь лет воевал с японцами за пределами Кореи, но в протоколах его допросов об этом нет никаких упоминаний. То ли их выбросили из протоколов ойротские следователи, то ли Ким Он Ген умолчал о них.
Не исключено, что псевдоним Ван Ген мой дед взял не во время партизанской войны, а тогда, когда пошел воевать за советскую власть в 1918 году. А в Маньчжурии он мог носить и другой псевдоним. Ведь у некоторых партизанских командиров было не одно, а несколько вымышленных имен. Это подтверждается списком корейских патриотов, составленным в Региональной общественной организации «Потомки борцов за независимость Кореи» под руководством Валентина Цоя — внука одного из командующих Армии справедливости.
Юлия Пискулова несколько лет искала в разных архивах доказательства того, что ее прадед не только участвовал в корейском национально-освободительном движении, но и был активным участником Октябрьской революции и Гражданской войны. Она нашла этому доказательства в Госархиве Хабаровского края. Там сохранилась автобиография Ли Ви Джона, написанная по-русски его рукой в 1924 году. Пересказывать ее я не стану, так как она опубликована на сайте «Корё сарам». Скажу только, что для подтверждения участия Ким Он Гена в корейском патриотическом движении тоже желательно найти автобиографию этого человека или хотя бы его анкетные данные. Ведь с 1921 года мой дед был членом РКП(б), принятым в партию в Тюмени. Как член партии большевиков он должен был написать свою автобиографию или заполнить анкету коммуниста.
8
В результате переписки с двумя Госархивами Тюменской области и с одним из бывших сотрудников тюменского КГБ я выяснил очень много интересного о жизни Ким Ван Гена в Тюмени.
В 1920 году бывшим интернационалистам, проживавшим в Тюмени, предложили вступить в создававшийся 49-й батальон ВЧК для охраны города и борьбы с контрреволюцией. Поэтому Ким Ван Ген пошел служить на станцию Тюмень командиром охранного взвода батальона ВЧК и вступил в партию РКП(б) кандидатом.
В 1921 году 49-й батальон ВЧК и сотрудники Губчека принимали активное участие в подавлении крестьянского восстания в Тобольском уезде Тюменской губернии. Для этого была также организована добровольческая (милиционная) рота особого назначения, в которой Ким Ван Ген служил инструктором начальной военной подготовки. Ему был выдан мандат коммунара первого взвода роты ОСНАЗ и револьвер системы Нагана за номером 6691.
В 1920 году в семье Ким Ван Гена и Любови Ким родился сын, которого назвали Владимиром — в честь вождя мирового пролетариата Владимира Ленина. Дед Ким стал также депутатом городского Совета с правом решающего голоса и членом Союза корейских рабочих. Сразу видно, что Ким Ван Ген был образованным человеком, разбирающимся в политике и даже в социализме. Но в 1923 году мирная жизнь в Тюмени для всех корейцев и китайцев неожиданно закончилась. Их в массовом порядке стали увольнять из батальона ВЧК—ГПУ под разными предлогами. Связано это было с установлением в стране новой экономической политики и с «чисткой» всех коммунистов и сотрудников ВЧК—ГПУ по призыву Ленина. Проще говоря, при НЭПе необходимость содержать большую армию чекистов отпала, так как СССР переходил на рельсы мирной жизни.
Маньчжурские китайцы и корейцы уехали в Китай первыми. Но корейцы из Кореи не захотели ехать, так как их родина стала провинцией Японской империи. Там их ждали расстрел или долгое тюремное заключение. Поэтому корейские интернационалисты решили остаться в СССР.
Ким Ван Ген попытался найти новую работу в Мурманске, где он находился в ссылке как интернированный в 1917 году, работая на строительстве морского порта. Но он оказался не нужен и мурманским властям. Пришлось Ким Ван Гену не солоно хлебавши возвращаться осенью 1923 года в Тюмень… В это время его исключили также из РКП(б), из городского Совета депутатов и из Союза корейских рабочих за «пьянку».
По совету руководителей ГПУ Тюменского уезда Ким Ван Ген с семьей и другие корейцы с женами и детьми выехали в Бийск для трудоустройства в Бийскую золотопромышленную контору. Там корейцам предложили заняться созданием в Горной Шории и в Горном Алтае старательских артелей.
Таким образом судьба Любови Александровны Ким сделала еще один головокружительный кульбит и из купеческой Тюмени перенесла ее в дебри южносибирской тайги… И не ее одну, а очень многих русских жен корейских интернационалистов. Все они, по сути дела, оказались на положении жен декабристов!
В 1923—1926 годах Ким Ван Ген работал на Алтайском прииске в поселке Спасск, недалеко от Таштагола. Сейчас в тех местах создан международный горнолыжный курорт Шерегеш, а в советское время работал большой железный рудник и добывали золото. Мне в молодости доводилось там бывать в научных командировках, связанных с проблемой горных ударов на рудниках.
В 1927 году Ким Ван Ген переехал с семьей в село Дмитриевку Турочакского аймака Ойротской автономной области и занялся созданием прииска на реке Ушпе.
Поначалу семья Ким Ван Гена жила в Дмитриевке. Но после того как муж узнал, что жена переписывается с кем-то из своих родственников и даже встречалась с одним из них в Дмитриевке, он увез всю семью в глухую староверческую деревушку Истомино. Там он построил себе большой дом по корейским традициям на заимке его имени. Из этого дома Любови Ким невозможно было сбежать…
За годы жизни в Дмитриевке и в Истомине у семьи Ким родились четверо детей: Валентина (1927), Александр (1930), Николай (1932), Евгения (1934). Да еще в Тюмени родились Владимир (1920) и Елена (1922) — то есть у супругов было шестеро детей, если не считать двоих детей Ким Он Гена, рожденных в Сеуле от корейской жены, принадлежавшей к императорскому роду. Плодовитым человеком оказался бывший корейский партизан!
Дворянско-купеческое происхождение Любови Александровны Смирновой сказалось на ней очень сильно при жизни в горно-алтайском селе. Одевалась она по городской моде, говорила как настоящая дворянка или купчиха, любила играть на гитаре и петь романсы и народные русские песни. Это вызывало «особый» интерес у бывших казаков и мужиков-переселенцев, но ненависть к «дворянке» у всех селянок. И чтобы покончить с этим «безобразием», муж увез жену и всю свою семью подальше от масленых мужских глаз — на глухую старательскую заимку…
Пока Ким Ван Ген был жив, всю работу по дому выполняли он и его старший сын Владимир. Если и работала Любовь Александровна, то только в избе-читальне. Которая, кстати, сохранилась до сих пор, и в ней сейчас размещена сельская библиотека. Там мне посчастливилось побывать, и я нашел летопись села Дмитриевки с фотографией членов старательской бригады Ким Ван Гена.
Мирная жизнь в Ойротии оборвалась в августе 1937 года, когда Ким Ван Ген и другие корейцы были арестованы за «антисоветскую деятельность» и увезены в Ойрот-Туру — областной центр. Там всем корейцам и китайцам, а также европейцам из разных стран предъявили обвинение в создании «шпионско-диверсионной организации» и подготовке антисоветского переворота в Ойротии. Во главе этого «заговора» поставили выдающегося алтайского художника Григория Гуркина и бывшего военного атташе Кореи в Санкт-Петербурге Им Дин То, работавшего счетоводом в Ойрот-Туре, в колхозе «Томми». Все они — помимо Гуркина и Им Дин То — были расстреляны 12 января 1938 года. Алтайский художник Гуркин был расстрелян в конце 1937 года, а Им Дин То умер в тюремной больнице от побоев осенью 1938-го.
Любовь Александровна Ким после ареста мужа так сильно запила с горя, что не видела белого света. Так и пила, пока не началась Великая Отечественная война и старшего сына Владимира не забрали в трудовую армию как сына «врага народа»…
Во время войны Любовь Ким продала свой «корейский» дом одному многодетному алтайцу, а сама переехала из Истомина в большую деревню Хохлатское. Там она купила очень маленькую избушку, дышавшую на ладан. Так и жила в этой избушке с детьми, занимаясь только домашним хозяйством. Как жене «врага народа» ей было отказано в работе в колхозе или на прииске. Вдруг она совершит диверсию и погубит честных советских людей!..
Сын Александр, исключенный из школы как хулиган и сын «врага народа», с 10 лет работал на прииске, а Валентина, Николай и Евгения учились в школе в Хохлатском. По воскресеньям все дети занимались промывкой золотоносных отходов и за один грамм золота получали в коммерческом магазине продуктов на целую неделю. За счет этого и за счет охоты мальчиков в тайге семья репрессированного корейца выжила и встретила долгожданную победу, которая для всех советских людей была «со слезами на глазах»…
В 1947 году прииск Ушпа был закрыт, и все приисковые потянулись с прииска в разные стороны Алтая и Кузбасса. Поэтому семья Ким бросила свой домик в Хохлатском и пешком отправилась в декабре через тайгу в Таштагол. Там уже работал на железном руднике старший сын Владимир.
Но работа горняками братьям Александру и Николаю не понравилась. А потому они уговорили сестер ехать дальше — в Сталинск, на металлургический комбинат. Но и там дети Любови Александровны не задержались. Дочери решили ехать в областной центр Кемерово. Братья с радостью согласились с этим, так как работа металлургами их тоже не прельщала.
Таким образом семья Любови Александровны Ким осела в Кемерове.
С этой поры в жизни Любови Александровны наступила действительно мирная жизнь, продлившаяся для нее до 1966 года, то есть она прожила на белом свете около 72 лет и умерла от тяжелой болезни. А если точнее — от очень тяжелой жизни.
Правительство Южной Кореи сейчас разыскивает потомков корейских партизан в России. Но разыскивает как-то странно. Вместе с московскими потомками корейских патриотов оно составило список участников национально-освободительного движения, достойных разных наград, и поручило московским потомкам найти внуков и правнуков этих людей. Но… нашлись только пять человек из пятидесяти. А как же другие?!
Я тоже попытался связаться с Министерством по делам ветеранов и патриотов Республики Корея, но безрезультатно. Хотя писал в это министерство через Интернет на трех языках: на русском, английском и корейском. И ответа, к большому сожалению, так и не получил.
Вероятнее всего, чиновники южнокорейского министерства не могут и не хотят награждать тысячи потомков корейских партизан, оказавшихся на территории СНГ после развала Советского Союза. Поэтому они требуют документальных доказательств того, что репрессированные и расстрелянные корейцы — это не беженцы от Японо-китайской войны, а бывшие инсургенты и партизаны Армии справедливости. Но доказать это почти невозможно.
Я попробую объяснить почему.
Во-первых, во время боев с колчаковцами на Среднем Урале многие корейские интернационалисты были убиты или попали в плен. И в колчаковских концлагерях в Тюмени и в Мариинске их корейские документы были уничтожены. То же самое относится и к корейским партизанам, сражавшимся с японцами на Дальнем Востоке во время Гражданской войны.
Во-вторых, в следственных делах арестованных и расстрелянных корейцев в 1937—1938 годах почти нет упоминаний об их войне с японцами. Эти упоминания следователями выбрасывались, для того чтобы представить корейцев не патриотами своей страны, а продажными шпионами на службе японской разведки. Поэтому и в следственном деле Ким Он Гена о том, что он был командиром партизанского отряда и бывшим офицером корейской армии, записей нет.
Правда, есть один небольшой шанс эти данные найти.
Так как Ким Ван Ген был принят в РКП(б) в 1921 году, то в 1922 году он должен был участвовать во Всероссийской переписи РКП(б). И в анкетах этой переписи необходимо было заполнить очень много разных биографических данных. В том числе где родился, где учился, где служил как военный, где проживал и из какой семьи… Одна только загвоздка: Ким Ван Гену был выдан партийный билет за № 997409. То есть надо просмотреть около миллиона анкет, собранных со всей страны и хранящихся сейчас в Российском государственном архиве социально-политической истории.
Вот только найдется ли этот очень важный для меня документ?.. Хочется верить!
P. S. После того как номер был сверстан, автор обнаружил архивные данные, относящиеся к важным аспектам биографии его корейского деда.
Определилось время его вступления в ВКП(б) — конец 1920 года.
Обнаруженные факты, в частности специфическая подпись китайскими иероглифами, дают основания уверенно предполагать, что Ван Ким Ген был достаточно образован, был дворянином и офицером корейской армии. Это объясняет, почему он был зачислен в Красной армии в 1-й взвод роты особого назначения, в которой служили инструкторы начальной военной подготовки — бывшие унтер-офицеры и младшие офицеры царской и иностранных армий.
1. Окончательно запретительное решение принято было в 2006. До этого принимались решения, поэтапно затрудняющие ознакомление с такими документами. Примеч. ред.