Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2023
Когда заходит речь о деятелях русской эмиграции в Финляндии 1920-х годов, нельзя не упомянуть имя полковника Александра Николаевича Фену. С момента своего появления в стране Суоми в конце 1918 года вплоть до отъезда в Германию в августе 1927 года он играл важнейшую роль в жизни русской диаспоры в Финляндии. Все, кто был знаком с А. Н. Фену, отзывались о нем как о человеке жизнерадостном и доброжелательном. Художник Александр Бенуа в юности бывал в доме родителей Фену и позднее в своих воспоминаниях писал: «…надо признать, что эта была одна из самых достойных и симпатичных семей Петербурга, и что „дом Фену“ (точнее, их квартира на Михайловской площади, в верхнем этаже соседнего с Михайловским театром дома) был одним из самых приятных. <…> …Саша был самого веселого десятка юноша, обожавший всякие затеи и принимавший в них самое усердное участие. Он был очень музыкален, и это ему пригодилось впоследствии в эмиграции, когда он в Лейпциге оказался заведовавшим знаменитым издательством русской музыки Митрофана Беляева.<…>
Саша, когда окончил Кадетский корпус, поступил воспитателем в Пажеский корпус и в качестве такового был одно время прикомандирован к особе сиамского принца Чекрабона. Сашу со своим принцем можно было часто видеть в театрах и в концертах».[1]
Полковник Александр Николаевич Фену родился в Петербурге в 1873 году. В 1892 году после окончания Александровского кадетского корпуса и 2-го военного Константиновского училища вступил подпоручиком в Беломорский пехотный полк, а через год был переведен в лейб-гвардии Егерский полк, где прослужил четыре года. Но боевым офицером Фену не стал: в 1896 году его перевели в Ведомство военно-учебных заведений и направили офицером-воспитателем в альма-матер — Александровский кадетский корпус. Возможно, в назначении 23-летнего офицера на ответственную должность военного педагога не последнюю роль сыграли его благодушный характер, светские манеры и музыкальная одаренность: он был неплохим пианистом и певцом. В 1895 году Александр Фену женился на Алин (Алли) Юргенс, дочери полковника финско-шведского происхождения.
С 1901 года его назначают преподавателем и офицером-воспитателем Пажеского корпуса. На фотографиях из жизни этого элитного военного учебного заведения Фену запечатлен в самых разных ипостасях: на занятиях музыкального класса, на уроках, во время прогулки с учениками, на собрании преподавателей и на групповом снимке служащих и пациентов офицерского лазарета при корпусе, заведующим которого он был во время Первой мировой войны. В архиве потомков Фену хранится редкий снимок: Александр Николаевич с двумя экстернами-воспитанниками корпуса, квартировавшими у него, — персидским принцем Мухаммедом Мирзой Каджаром и графом Владимиром фон Гогенфельзеном (с 1915 года — князь Палей). За 15 лет службы в Пажеском корпусе Фену не раз довелось обучать русскому языку, математике и правилам этикета иностранных принцев и князей из дома Романовых. Не будучи дворянином, сын французского эмигранта Александр Фену благодаря своей должности и — в немалой степени — безупречным манерам был вхож в придворные круги и в салоны высшей русской аристократии.
Одним из любимейших его питомцев стал князь Владимир Палей, или Бодя, как того называли дома. Во время учебы в Пажеском корпусе подросток Бодя жил в семье Фену и выезжал с ними летом 1912 года на дачу в финский поселок Кивикоски. Оттуда он писал матери: «Александр Николаевич и Алли Владимировна оба ангелы со мной. <…> …дочки А. Н. ужасные душки, особенно старшая… <…>. Я с Алли Вл<адимировной> по-немецки говорю».[2]
Дружеские отношения с бывшим наставником и его семейством продолжались и после окончания Владимиром Палеем Пажеского корпуса. Находясь уже в действующей армии, он во время отпуска летом 1915 года путешествовал с Александром Николаевичем по Волге. Весной 1918 года Владимира Палея арестовали и вместе с несколькими другими членами дома Романовых выслали сначала в Вятку, затем в Екатеринбург, а 20 мая перевели в Алапаевск. Именно в этот день, 20 мая, А. Н. Фену пишет ему длинное письмо, оставшееся неотправленным. Письмо дает яркое представление о характере
Фену и теплых, почти родственных отношениях с бывшим воспитанником, но также о его удивительной наивности и абсолютном непонимании ситуации:
«20/7—V—1918
Дорогой мой, по прежнему горячо любимый Бодюша.
Ты получишь это письмо через нашего служащего, г. Гребера[3], которого я использовал для целого ряда дел, а между прочим, и в качестве курьера из Царского Села.[4] Ты поймешь, что многого в письме не скажешь. Меня гнетет мысль, что ты мог бы неправильно истолковать мое отсутствие в последние дни перед твоим отъездом и то обстоятельство, что я не постарался повидать тебя и быть тебе полезным. Всему этому есть простые объяснения. Две недели я провел в Москве, привезя оттуда кучу необходимо важных для товарищества сведений и по приезде в Петроград весь погряз в интенсивнейших и крайне тяжелых и морально и физически заботах о „спасении“ предприятия. Я думал о Тебе, глубоко сочувствовал, изводился, а приехать к тебе не нашел минуты свободной, не только что нескольких часов. Не тужи, дорогой, все образуется, и встряска окажется быть может еще и на пользу всем нам. Ты молод, поспеешь еще вкусить красоту жизни и, изведав настоящие терзания — Ты глубже, благодарнее оценишь эту красоту и отнесешься к ней много бережнее, чем раньше.
Не стану говорить, как я устал, измучился, как жажду покоя, порядка и законности. Факты моей жизни пояснят тебе все.
Я все еще числюсь в корпусе, ныне Петроградской Гимназии военного ведомства. С начала марта все здание захвачено боевой дружиной левых С. Р. интернационалистов. Директор, инспектор и я — выброшены из своих квартир. Занятия продолжаются в сокращенном размере в квартирах служащих. Интерны размещены понемногу у каждого из нас. На днях должность Директора и инспектора уничтожены. Назначены для управления гимназией 2 комиссара — оба студенты 2-го курса Университета, не старше 22 лет. На той неделе ожидаем приказа об увольнении большинства педагогического персонала в отставку (меня в первую голову). Товарищество, где я служу — трещит по всем швам, но держится благодаря мощности своей организации. Все служащие удовлетворяются полностью содержанием за исключением г. г. Директоров — (увы — я среди них) могущих якобы и переждать. Семья моя, как Ты знаешь, в Борго. Последнею уехала туда Женя, окончив благополучно Институт (ей только минуло 16 л.!) С 4-го марта у меня нет никаких известий от семьи. Никакие хлопоты не помогли мне до сих пор проникнуть через границу. Полагаю, что с водворением порядка в Финляндии моим стало житься лучше, но весь ужас в невозможности послать им деньги. Как и у кого они кредитуются — совершенно неведомо. Завтра иду в Юсуповский особняк умолять выдать мне пропуск на Ревель, а оттуда в Гельсингфорс.[5] Авось удастся. Это последняя ставка, а дальше одно отчаяние. Живу я у одного из моих сослуживцев по корпусу, Коли Языкова (Измайл<овского> полка). Но вот уже три недели как он уехал в отпуск в Киевскую губ<ернию>, и я остался бобылем. Ты знаешь мой характер: одиночества я не переношу, а посему веду кочующий образ жизни, ночую то в одной, то в другой дружеской семье, заканчивая трудовой день то за роялем, то за картами. Жизнь не слишком полезная, но дающая возможность отвлечься от грустной действительности и не скрежетать зубами — от бессильной злобы.
Сейчас положение здесь выжидательное. Ходит тьма слухов, противоречащих друг другу, и никто не в силах даже приблизительно угадать грядущее. Логичнее всего ждать в середине лета оккупации Петрограда финскими белогвардейцами, ждатьсчувством тупого безразличия, ибо хуже, чем теперь все равно ничего не выдумаешь. И вот это-то безразличие интеллигенции меня больше всего и смущает…
Ну, будь что будет: лишь бы остаться на поверхности, пережить бурю, работая изо всех сил над сохранением душевного равновесия, над зрелостью нервной системы, над соблюдением однажды выработанных, но подвергающихся теперь такому искушению моральных устоев.
Дней 10 тому назад я был у твоих. Сестры твои прямо неузнаваемы: Ирина — это совершенно взрослая девушка, большого роста, изящная с такою привлекательною внешностью, несмотря на коротко остриженные волосы, что не любоваться ею нельзя. Наташа тоже очень выросла и похудела, стала по-моему менее живой, менее непосредственна. Неужели и на ней, этом очаровательном ребенке, отразились нынешние события, видимо не щадящие никого!
Мне-таки странно, что Ты в Екатеринбурге, в городе, с которым два года тому назад меня связала судьба.
Есть что-то фатальное… на этих словах меня прервали и до следующего дня я не мог продолжать письма, а за это время произошло следующее: выйдя со службы в 5 час<ов> я встретил на Неве княгиню Ольгу Валериановну, которая со слезами на глазах сообщила мне, что Ты переехал в какой-то Алапаевск. Представь себе, мой друг, мое изумление и суеверный трепет при этом известии. Разве это не промысел Божий, что из всей необъятной России Ты попадаешь на заводы, в глухой маленький заштатный город, переданный волею акционеров на управление именно мне, твоему старому другу. Ты помнишь, я описывал тебе летом 17-го года мое пребывание в Алапаевске и кто знает, быть может, Ты будешь жить в том же доме главноуправляющего округом, как и я, и слушать звон колоколов собора, имевшего столь большое влияние на впечатлительную душу жившего там в детстве П. И. Чайковского. Страшно только жаль, что округ сейчас находится в руках служащих и рабочих, устранивших правление от руководства заводами. Ты это прими к сведению при беседах с ними, хотя я уверен, что память обо мне лично среди знавших меня служащих заводов не омрачена ни чувством злобы, ни ненависти. Из этих <нрзб> укажу тебе имена инженеров, которые поймут Тебя и которые являются людьми вполне интеллигентными, уравновешенными и безпартийными <так в оригинале>: инженер Гердт (заведующий доменным цехом), инженер Начаткин (во главе железных дорог), Федор Иванович Морозов (завед<ующий> межевою частью). Если судьба сведет тебя с ними, передай им мой привет. Я не пишу из опасения „подвести“. Посылаю при сем от твоих три тысячи. Мною даны инструкции Булычеву, что если встретятся затруднения в передаче всех денег, то пусть передаст тебе дозволенными властью частями. Во главе округа стоят А. И. Дупель и рабочий <нрзб>…
Сколько сил моих, а главное, возможностей, хватит, я буду стараться скрасить Тебе, а если они позволят, и их Высочествам, будем надеяться, недолгое пребывание в Алапаевске. Передай мой почтительнейший привет трем Князьям, знающим меня. Бегу устраивать отсылку писем и денег тебе. Целую крепко и благословляю, как это делал каждый вечер в столь дорогие для меня годы твоей жизни у меня.
Горячо, всем сердцем любящий Тебя А. Фену
Письмо уничтожь».
По-видимому, в начале октября 1918 года Фену еще не знал о гибели алапаевских узников и надеялся со временем спасти своего любимого воспитанника. Во всяком случае, в досье Фену, заведенном на него в финской Сыскной полиции, отмечено 9 октября 1918 года:
«Намерен приехать из Петербурга в Финляндию к своей семье, чтобы уладить дела и проститься, поскольку собирается отправиться на Урал.
Отказать».[6]
В конце концов, преодолев бюрократические препятствия, которые чинило русским беженцам финское правительство, Александр Фену осенью 1918 года перебрался на родину жены, в Финляндию. Он почти сразу же включился в работу Особого комитета по делам русских в Финляндии. Эта организация, созданная в ноябре 1918 года по инициативе А. Ф. Трепова[7], выполняла функции неофициального представительства в Финляндии дипломатического корпуса Русского Зарубежья — Совета послов в Париже — и оказывала правовую, материальную и даже медицинскую помощь русским беженцам. Финское правительство выделило на работу Комитета полмиллиона марок и разрешило его консульскому отделу выдавать беженцам заграничные паспорта и удостоверения личности. Комитет ходатайствовал о получении въездных виз и разрешений на транзитный проезд и решал множество других правовых и бытовых проблем русских эмигрантов. Во втором составе Особого комитета в 1919 году Фену значится управляющим делами, но фактически он выполнял работу консула Русского Зарубежья в Финляндии. На его плечи лег огромный груз ответственности за судьбы русских беженцев. Семья Фену — жена и пять дочерей — жили в Борго (финск. По`рвоо), в 50 км от Гельсингфорса, и он был вынужден много времени проводить вне дома. Одновременно А. Н. Фену активно участвовал в работе правления общественной организации беженцев — «Русской колонии в Финляндии», основанной в 1918 году почти одновременно с Особым комитетом и объединявшей иммигрантов вне зависимости от их социального статуса и политических взглядов.
Духовная и интеллектуальная энергия образованных и талантливых людей искала выхода в творчестве и общественной деятельности. «Русская колония» отчасти отвечала этим потребностям: там планировались и осуществлялись концерты и спектакли с участием профессиональных артистов, оказавшихся в эмиграции в Финляндии, устраивались лекции, литературные вечера, благотворительные базары. Сборы с благотворительных концертов и базаров шли на помощь нуждающимся беженцам. Александр Фену, талантливый пианист и аккомпаниатор, несмотря на огромную нагрузку и занятость в Особом комитете, никогда не отказывался от участия в культурных мероприятиях русской диаспоры: его имя нередко появлялось в газетных объявлениях о благотворительных концертах «Русской колонии». Вдобавок, чтобы пополнить скудный семейный бюджет, он иногда подрабатывал тапером в кинотеатрах.
Свою службу в Особом комитете Фену понимал как беззаветное служение соотечественникам. Это было нелегко: ему приходилось постоянно сталкиваться с предвзятым, а порой и открыто враждебным отношением финских властей к русским беженцам. Нужно было обладать незаурядным тактом и в то же время настойчивостью, чтобы добиваться положительных решений по делам эмигрантов. Неприятностей и хлопот добавляли ему и разногласия внутри руководства Комитета. В течение первых трех лет работы Фену нередко оказывался в роли миротворца, убеждая интригующих и конкурирующих между собой членов правления в необходимости слаженных совместных усилий на благо русских беженцев. Чрезвычайно сложная ситуация в Особом комитете возникла в начале 1921 года, когда в его состав вошел профессор Давид Давидович Гримм[8] — эмиссар генерала Врангеля, а затем полномочный представитель Совета послов. В январе 1921 года Фену писал председателю выборгского отделения Комитета барону Борису Гревеницу по поводу обстановки, сложившейся в Комитете:
«Вполне конфиденциально.
Дорогой Борис Николаевич.
20-го я приеду и расскажу Вам подробно все. Очень прошу Вас в том случае, если Эрнест Карлович[9] не внемлет моим просьбам и не приедет сюда — устроить нам общее с Вами и с ним собрание 20-го утром, до заседания Комитета. Это совершенно необходимо. Мне удалось убедить Д. Д. (Гримма. —Э. И.) написать письмо в правление Комитета или Эрнесту Карловичу. Это шаг, который он должен был сделать тотчас по приезде. Если содержание письма будет в благожелательном тоне — умоляю Вас содействовать тому, чтобы и ответ был в том же духе.
Вы меня крайне огорчили, сообщив, что члены Комитета настроены оппозиционно и предвзято. У Д. Д. такого настроения не замечается.
Я так устал и изнервничался, что готов лучше дрова рубить, чем продолжать настоящую деятельность. Но ведь дело не в нас, а в интересах русского населения; и именно сейчас нужно во что бы то ни стало взять себя в руки, забыть и утомление, и скуку и остаться на страже интересов белой колонии, которая иначе попадет в руки негодяев-коммунистов.
Я Вам подробно изложу при встрече, почему нежелание Комитета передавать консульскую часть Д. Д. приведет к полному краху правовой защиты русского населения. Пока же ограничусь заявлением, что все зависит от Финл<яндского> Правительства и отчасти от отдельных представителей Иностранных Держав, понятно солидарных в нашем вопросе с мнением Министра Иност<ранных> Дел. Ведь все эти Маклаковы [10], Саблины[11], Гулькевичи[12], Мейдорфы[13] и т. д. продолжают быть признанными соответствующими правительствами и вместе с тем объединены под властью Старшего Дипломатического Представителя, М. Н. Гирса.[14]<…> Неужели Комитет думает, что ему удастся отстоять свое право выдавать паспорта, если Д. Д. будет это право оспаривать от лица М. Н. Гирса. Ведь я сношусь уже давно по многим вопросам именно с вышеуказанными Дипломатич<ескими> Представителями, и стоит только Гирсу заявить, в случае конфликта Комитета с его уполномоченным Д. Д. Гриммом, всем своим агентам о непризнании наших паспортов, как это поведет к прекращению всяких с нами сношений. К прекращению исполнений наших всевозможных просьб по делам наших клиентов и т. д.
Острый конфликт с Гриммом, уже являвшимся Хольсти[15], может повлечь за собою прекращение приема наших ходатайств в Министерство Иностр<анных> Дел и т. д. <…>
Поистине говорю Вам, что должностью своею и грошовым в близком будущем содержанием я не дорожу. Но мне сдается, что общественное мнение не разберется в истинных причинах краха защиты белых русских в Финляндии и пострадаем от этого мнения мы с Вами. А за что? За добросовестную, огромную работу, сделанную нами? Ведь население знает только нас, а не отдельных членов Комитета.
Сохранить свое доброе имя для меня и Вас куда важнее лишения заработка. Мне хотелось бы добросовестно сликвидировать всю работу нашу и не быть обвиненным в бегстве от близкого соседства представителей шайки подлых захватчиков власти над моей родиной.
Я ни своего жалованья, ни денег на содержание канцелярии за январь от Д. Д. не принял, не считая возможным принять предложение М. Н. Гирса и перейти в подчинение Д. Д. без санкции Комитета. Но я совершенно сознательно признаю, что Комитет, если только он не пойдет по пути умышленного провала русского белого дела в Финляндии — не в силах удержать за собой консульскую часть и ему придется уступить ее Д. Д. А если это так, то почему же не пойти на это добровольно, предупредив большее несчастие для населения… До скорого свидания. Назначение заседания на 20-е число было для меня не очень удобно. Вы читали, вероятно, в Нов. Русской Жизни, что я взялся участвовать в благотворительном концерте в пользу беженцев вместе с певцом Аренсеном 19-го вечером. Пришлось сегодня отменить концерт, перенеся его на неделю. Кроме того, 21-го свадьба моей дочери. На нее я, конечно, успею, но хотелось последний вечер провести в семье. Но ничего не поделаешь — долг службы прежде всего. Только уж не меняйте, пожалуйста, дня.
Предупреждаю, что буду говорить в Комитете о Д. Д. лишь то, на что он меня уполномочит. Согласитесь, что критиковать действия человека, с которым быть может придется работать — было бы невозможно. Увы, материал для критики и даже порицания очень велик.
Вот отчего мне так хочется излиться в интимной беседе с Вами и Эрнестом Карловичем и набрать воды в рот на заседании. При наличии предвзятого мнения — успеха от заседания ждать нельзя.
Обнимаю. Спасибо за милый, сердечный ответ на мое большое письмо».[16]
Конфликт с Гриммом возник по поводу распределения не только обязанностей, но и средств. Официальной задачей Особого комитета была
гуманитарная и правовая помощь русским беженцам. Однако Гримм приехал, чтобы возглавить финляндское отделение Национального центра и поддержать антибольшевистскую борьбу внутри России. Он осуществлял связи с организацией Таганцева и руководителями Кронштадтского восстания. Большую часть средств, поступавших из Парижа на работу Особого комитета, Гримм расходовал на оплату разведчиков и курьеров, ходивших через границу в Петроград и Кронштадт: об этом свидетельствует смета расходов на разведку, подписанная Д. Д. Гриммом в марте 1921 года.[17] После разгрома Кронштадтского восстания и организации Таганцева финляндское отделение Национального центра упразднили. Надобность в пребывании профессора Гримма в Финляндии отпала, и летом 1922 года он переехал в Прагу. Особый комитет получил возможность заняться своими прямыми обязанностями — делами эмигрантов, к которым прибавилось около восьми тысяч беженцев из Кронштадта. Необходимо было назначить нового руководителя Комитета. Председатель Совета послов в Париже М. Н. Гирс, который ранее не вполне доверял Фену, к тому времени убедился в его компетентности и порядочности. Понимая, что лучшей кандидатуры на место председателя Особого комитета не найти, Гирс писал ему 18 июля 1922 года:
«…в своем письме на имя Д. Д. Гримма от 3-го мин. Июня за № 137, я высказал некоторые соображения относительно преемства в нашем Представительстве в Гельсингфорсе, в связи с оставлением этого поста профессором Гриммом. Ныне, в подтверждение означенного письма, позволю себе выразить надежду, что Вы не откажете принять на себя руководительство и возглавление нашего Представительства в Финляндии.
Я глубоко убежден, что Ваш опыт и всестороннее знакомство с местной обстановкой являются лучшим залогом успешного исполнения Вашей новой задачи…
Подписано (М. Гирс)».[18]
С этого времени А. Н. Фену, взяв на себя неблагодарный труд «руководительства и возглавления», пять лет служил председателем Особого комитета по делам русских в Финляндии. Он обладал редким даром общения и умения ладить с людьми. «Дядя Саша», как его называли в кулуарах, своей самоотверженной работой снискал симпатии всех, кто имел с ним дело, — от бесправных беженцев до влиятельных руководителей белой эмиграции. Он пользовался авторитетом и у финских должностных лиц, умудряясь в самых трудных ситуациях находить путь к взаимопониманию с властями. Когда после терактов кутеповских боевиков (летом 1927 года) группу русских иммигрантов, подозревавшихся в активной антисоветской деятельности, собирались выдворить из Финляндии, заступничество Фену помогло многим из них остаться в стране и дело ограничилось высылкой нескольких человек, чье участие в террористической деятельности было бесспорно доказано. Агент ОГПУ в мае 1927 года докладывал:
«…полковник Александр Николаевич Фену, исполняющий обязанности эмигрантского консула, сумел так себя поставить, что его чуть ли не боготворят. В особенности за последнее время Фену снискал к себе расположение тем, что заступился перед финскими властями за тех русских, которые подлежали выселению из Гельсингфорса. Кроме того, Фену удалось изъять из шедшей в кинематографах Гельсингфорса немецкой фильмы некоторые части о Распутине и царе, что он проделал при помощи тех связей, которые у него имеются в финских кругах…»[19]
В августе 1927 года А. Н. Фену покинул Финляндию. Ему предложили место прокуратора в нотном издательстве Беляева в Лейпциге, с приличным окладом и пенсией в будущем. Согласно общеизвестной версии, повторяющейся и в финском досье Фену, и в донесениях агентов ОГПУ, он уехал потому, что Совет послов непрерывно сокращал финансирование и денег, поступавших из Парижа, было недостаточно для выплаты жалованья служащим Особого комитета, включая и председателя.[20] Все это вполне правдоподобно. Уже 17 апреля 1924 года Гирс писал Фену:
«…средства, которые удалось спасти для обеспечения деятельности дипломатических и консульских установлений заграницей в тяжелый период, переживаемый нами, приходят к концу и нам приходится еще раз радикально сжать наши расходы, чтобы сохранить на некоторое время учреждения, хотя бы в главных центрах скопления эмиграции, притом и там в значительно сокращенном объеме.
Приходится даже приступить к ликвидации некоторых наших учреждений заграницей и к значительному сокращению общего бюджета.
Вследствие вышеизложенного считаю долгом уведомить Вас, что с 1-го Июня с. г. на содержание вверенных Вам организаций не представляется, к сожалению, возможным отпускать ежемесячно более 12 500 фин. марок. При этом я полагал распределить эту сумму так, чтобы в Гельсингфорскую организацию из нее расходовались 9000 марок, а на Выборгскую — 3500 марок. Должности в пограничном районе можно упразднить и сделать еще некоторые другие сокращения по Вашему усмотрению.
О последующем прошу Вас не отказать меня уведомить и пользуюсь этим случаем, чтобы возобновить Вам, Милостивый Государь, уверение в совершенном моем почтении и таковой же преданности.
М. Гирс».[21]
И все же Фену в течение трех лет после сокращения денежных поступлений из Парижа не покидал своего поста. Его собственное финансовое положение было отнюдь не блестящим, но и не безнадежным. Семья жила в собственном доме в Борго (Порвоо). Старшая из пяти дочерей, Елена, была замужем за состоятельным финским шведом, владельцем обширных поместий вокруг Борго, и зять материально поддерживал всю семью Фену. Две взрослые средние дочери жили и работали за границей: Евгения в Париже, в ателье великой княгини Марии Павловны «Китмир», а Татьяна медсестрой в больнице Св. Томаса в Лондоне. Четвертая дочь, Нина, накануне отъезда отца обвенчалась с финским инженером. Младшей, Маргарите, исполнилось 18 лет.
Что же заставило Александра Фену именно в августе 1927 года оставить такую важную для русской диаспоры работу, семью, налаженный быт и уехать на следующий же день после свадьбы дочери? Разгадка хранится в семейном архиве. Это два письма генерала Кутепова.[22] Первое из них датировано 29 октября 1924 года. Кутепов пишет:
«Глубокоуважаемый Александр Николаевич.
В Гельсингфорс приехали в качестве представителей одной русской национальной организации, мне известной, Г. Шульц с женою, которых я давно знаю как исключительно хороших и идейных людей.
Я надеюсь, что в случае, если бы они к Вам обратились, Вы не откажете им в своем полном содействии.
Прошу Вас принять уверение в моем искреннем уважении и полнейшей преданности.
Искренно уважающий Вас
А. Кутепов».
На полях письма рукой Фену вписаны настоящие имена эмиссаров Кутепова: Радкович[23] и Захарченко-Шульц.[24] С Георгием Радковичем Александр Николаевич был, несомненно, знаком и ранее. Тот окончил ускоренный курс Пажеского корпуса в 1917 году, как раз в то время, когда Фену был там директором. Скорее всего, Фену выполнил просьбу Кутепова, хотя документальных следов «полного содействия» «супругам Шульц» не сохранилось. После походов эмигрантов-террористов в июне 1927 года из Финляндии в СССР, окончившихся гибелью группы Марии Захарченко, он имел все основания опасаться, что его связи с Кутеповым и террористами обнаружатся. Он всегда был крайне осторожен. Еще в 1924 году агент териокской сыскной полиции с иронией отмечал в своем донесении: «Полковник Александр Фену, который обычно в страхе и трепете старается держаться подальше от всяких окольных тропинок эмигрантской политики…»[25]
Правда, свойственная Александру Фену искренность порой заставляла его забывать об осторожности. Этим пользовались и лидеры белой эмиграции, и финская политическая полиция, в феврале 1925 года заславшая к нему агента-провокатора. Тот сообщает:
«Я объявил сегодня председателю здешнего русского Комитета полковнику Фену о своем желании вместе с несколькими другими молодыми людьми записаться добровольцами в армию генерала Врангеля и спросил, как связаться с генералом Врангелем. Полковник Фену сказал, что я обратился к нужному лицу, но что сейчас он не рекомендует этого делать. Генерал находится во Франции, и в данный момент нет никакой возможности попасть на активную службу под его руководством. Когда я заметил, что в городе ходят слухи об активном выступлении против большевиков, Ф<ену> ответил, что в настоящее время ничего подобного не планируется, поскольку ни у великого князя, ни у генерала нет на это денег. Но если большевики начнут войну против Румынии, русские белые мобилизуются и Румынии помогут. Полковник Фену выразил большую радость по поводу того, что в Финляндии есть молодые люди, готовые принять участие в их борьбе и что он, конечно, используя свои отношения с генералом Врангелем, сможет дать рекомендации и наставления в дорогу. В заключение Ф. сказал, что сейчас сделать ничего нельзя, но, если мобилизация начнется, он с удовольствием нам поможет и известит меня, когда это произойдет.
В начале нашей беседы чувствовалось, что Ф. сомневается в причинах моего посещения, но, услышав, что мой отец воевал на стороне белых и участвовал также в борьбе за освобождение Карелии, он стал более откровенным и пояснил, что руководство этими делами в Финляндии находится в его руках».[26]
Хотя имя Фену ни разу не упоминалось в советских газетах или протоколах финской сыскной полиции в связи с ленинградскими судебными процессами по делам шпионов и террористов, второе письмо генерала Кутепова не оставляет сомнений в том, что Фену был причастен к деятельности РОВС и кутеповских боевиков. Кутепов писал ему из Парижа 1 июля 1927 года:
«Многоуважаемый Александр Николаевич,
я получил Ваше письмо от 6-го июня и доложил Великому Князю НИКОЛАЮ НИКОЛАЕВИЧУ, изложенные в нем, Ваши чувства. ЕГО ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЫСОЧЕСТВО поручил мне передать Вам сердечную благодарность за них и сожаление, что обстоятельства вынуждают Вас покинуть Финляндию. Великий Князь надеется, что и на новом месте Вы будете продолжать посильную работу ко благу нашей России.
С своей стороны я также весьма сожалею о Вашем отъезде из Финляндии, о котором недавно узнал от М. Н. Гирса. Считаю это большой потерей.
От души желаю Вам успеха в Вашем новом деле и шлю Вам мой искренний привет.
Искренне уважающий Вас
А. Кутепов».[27]
Скорее всего, Фену счел за лучшее после нашумевших походов террористических групп Захарченко и Ларионова, не дожидаясь последствий, эмигрировать из Финляндии. В его полицейском досье отмечено: «А. Фену отбыл 16 августа 27 г. на судне „Оберон“ за границу. В порту его провожало множество русских эмигрантов».[28]
Проводы «дяди Саши» стали подлинным апофеозом. О потоке любви и признательности, излившемся на него в последние недели перед отъездом, можно судить по прощальным письмам, рисункам и фотографиям — в том числе от отца поэта Ивана Савина[29], от террориста Виктора Ларионова[30], художников Владимира Щепанского[31] и Леонида Курпатова[32], графа Владимира Буксгевдена[33], барона Бориса Гревеница[34], от Великорусского оркестра[35] и многих других.
В Лейпцигском музыкальном издательстве А. Н. Фену прослужил 15 лет, время от времени навещая жену в Финляндии. Жена, дочери и внуки тоже бывали у него. «Дядя Саша» и в Германии не оставался в стороне от общественной деятельности. С 1928 года он входит в состав Строительного комитета Свято-Алексиевского храма-памятника в Лейпциге, где выполняет множество обязанностей.
Впрочем, деятельность Фену во время его пребывания в Лейпциге — сюжет, заслуживающий отдельного исследования. В Германии круг его знакомств во многом определялся не столько его живым и общительным характером, сколько его политическими симпатиями. В числе его друзей и корреспондентов — соученик по Александровскому кадетскому корпусу генерал Петр Николаевич Краснов, один из основателей «Братства Русской Правды», активный участник антисоветской и антисемитской пропаганды, писатель, коллаборационист. В семейном альбоме Фену хранится его фотография с надписью:
«Добрый конь подо мною —
Господь надо мною —
Казачья поговорка
П. Краснов
9/22 января 1933 г.
дер. Сантени
Франция
Дорогому другу юных, молодых,
зрелых и старых лет ‒ Александру
Николаевичу Фену на добрую память
о наших годах учения, наших музыкальных встречах,
о нашей дружбе на протяжении стольких лет.
Да хранит Тебя Бог и да поможет
Тебе послужить еще России, как Ты служил ей,
воспитав столько доблестной и честной военной молодежи.
П. Краснов».
Самые же любопытные и наименее исследованные детали жизни А. Н. Фену в Германии относятся к его деятельности в Строительном комитете лейпцигского храма Русской Славы в честь святителя Алексия. Этот православный собор, построенный в 1913 году, во время Первой мировой войны, был конфискован немецкими властями, отдан во владение частным лицам и сдавался в аренду. В 1927 году собор возвратили Русской зарубежной православной церкви в весьма запущенном состоянии. Строительный комитет наблюдал за ремонтом храма, и Фену, как всегда, взял на себя основную нагрузку, то есть фактическое руководство Комитетом. Со свойственной ему дипломатичностью он ведет переговоры с городскими властями, занимается сбором денег на ремонт храма, хлопочет о привлечении в Строительный комитет новых членов — авторитетных деятелей правого крыла эмиграции.
Выслужив пенсию от Беляевского издательства, Александр Фену вернулся в начале 1943 года в Финляндию, в Порвоо, где его ждала жена. Как и всех, приехавших из-за границы после долгого отсутствия на постоянное жительство, его вызывали на собеседование в политическую полицию. Выяснилось, что в Германии его арестовывали и допрашивали по подозрению в антигитлеровских высказываниях, но за неимением доказательств освободили. Финский полицейский чиновник резюмировал: «…рассказ полковника Фену производит впечатление очень искреннее и убедительное…»[36]
После возвращения Фену подал прошение о вступлении в гражданство Финляндии и вскоре получил его. По своему обыкновению, он с воодушевлением участвовал в делах русских иммигрантов и в культурной жизни города: был куратором русского дома престарелых «Солнышко», членом общества поддержки оркестра города Порвоо, пел в шведоязычном мужском хоре и выступал в концертах как пианист-аккомпаниатор. Все, кто общался с Александром Фену, вспоминали его как веселого, искреннего и симпатичного человека. Обратимся еще раз к воспоминаниям Бенуа: «Живя в Лейпциге, он иногда по делам Беляевского издательства приезжал в Париж, и тогда я его встречал у Н. Н. Черепнина. Это был прежний, почти такой же юный с виду, розовый, веселый и остроумный Саша…»
В документах финской политической полиции и даже в донесениях агентов советских спецслужб Фену рисуется как вполне положительный и несколько простоватый персонаж. О скелетах в его шкафу — связях с военными и монархическими организациями белой эмиграции — никто не догадывался, и он мирно дожил свой век в Порвоо. Его жена Алин умерла в 1948 году, Александр Николаевич пережил ее на шесть лет. В посвященном ему некрологе от 7 сентября 1954 года читаем:
«В субботу в Порвоо скончался Александр Фену, которого многочисленные друзья в нашем городе называли „дядей Сашей“. <…> „Дядя Саша“ был из тех редких людей, у которых не было недоброжелателей, у него было золотое сердце и открытая, жизнелюбивая душа, всегда готовая помочь, поддержать и ободрить, он был рыцарем без страха и упрека…»[37]
1. Бенуа А. Мои воспоминания. М., 1993. Кн. 3. С. 572, 574.
Митрофан Петрович Беляев (1836—1903) — русский предприниматель и музыкальный деятель, основатель «Русских симфонических концертов» (1885) и «Русских квартетных вечеров» (1891). Нотное издательство основано им в 1885 в Лейпциге с целью пропаганды русской музыки. Николай Николаевич Черепнин (1873—1945) — русский композитор, дирижер и педагог, входил в объединение «Мир искусства», создатель музыки балетов для первых Русских сезонов. В эмиграции во Франции.
2. Палей О. В. Воспоминания о России. 1916—1919. М., 2009. С. 165, 166.
3. Теперь уже не Гребера, а Булычева. Примеч. А. Фену.
Григорий Александрович Булычев — служащий Главного правления Алапаевских заводов в С.-Петербурге.
4. В Царском Селе находился дворец княгини Ольги Валериановны Палей, где она жила с мужем, великим князем Павлом Александровичем и детьми Владимиром, Ириной и Натальей до января 1919, когда ее муж был расстрелян. Сын Владимир в ночь на 5 июля 1918 вместе с великим князем Сергеем Михайловичем, тремя сыновьями великого князя Константина Константиновича и великой княгиней Елизаветой Федоровной был живым сброшен в шахту в Алапаевске. Княгиня Палей в 1919 с дочерьми выехала в Финляндию, а оттуда во Францию, где скончалась в 1929.
5. В Юсуповском дворце в 1918 располагались шведское и немецкое консульства.
6. Национальный архив Финляндии, коллекция ЕК-Valpo, К. 7 HM 10064. Здесь и далее переводы с финского языка Э. Иоффе.
7. Александр Федорович Трепов (1862—1928) — политический и государственный деятель. Сын столичного градоначальника Ф. Ф. Трепова, воспитанник Пажеского корпуса. Служил в лейб-гвардии Егерском полку. Камергер двора, сенатор, член Государственного совета. С октября 1915 — министр путей сообщения, в 1916 — председатель Совета министров. В 1918 бежит в Финляндию, где живет в Выборге. Один из основателей и первый председатель Особого комитета по делам русских в Финляндии. Вскоре переехал в Германию, затем во Францию. Один из лидеров монархического крыла эмиграции.
8. Давид Давидович Гримм (1864—1941) — правовед, с 1889 приват-доцент Юрьевского университета, а с 1894 Петербургского, ректором которого он являлся в 1911—1913. Видный член кадетской партии. В начале 1920 эмигрировал в Финляндию, летом 1922 переехал в Прагу.
9. Эрнест Карлович Грубе (1866—1944) — российский предприниматель и банкир. Окончил гимназию К. Мая в С.- Петербурге, изучал методы экспортно-импортных операций в Великобритании. С 1906 — управляющий Петербургской (Петроградской) конторой Государственного банка. В 1907—1910 — один из директоров Товарищества братьев Нобель. С 1911 — председатель правления Сибирского торгового банка. В эмиграции в Финляндии, позднее переехал в Германию. В 1918 председатель, а затем заместитель председателя Особого комитета по делам русских в Финляндии. Скончался в Германии.
10. Василий Алексеевич Маклаков (1869—1957) — российский адвокат, политический деятель. Член Государственной думы II, III и IV созывов. В 1917 — посол Временного правительства во Франции. С конца 1917 в Париже, занимался финансовым обеспечением и дипломатическим представительством Белого движения. По его инициативе в Париже в 1918 образовано Русское политическое совещание, входил в его состав. В 1924—1940 и 1944—1957 — руководитель Бюро по делам русских беженцев во Франции и председатель Эмигрантского комитета.
11. Евгений Васильевич Саблин (1875—1949) — российский политический деятель, дипломат. С декабря 1915 — 1-й секретарь посольства России в Лондоне. После 1919 — управляющий делами бывшего посольства в Лондоне. Был казначеем Российского Красного Креста и представителем интересов русской диаспоры в Лондоне.
12. Константин Николаевич Гулькевич (1865—1935) — дипломат, посол Временного правительства в Швеции, член Русского политического совещания, представитель по делам русских в Лиге Наций. В эмиграции жил в Швейцарии.
13. Правильно: Мейендорфы. По-видимому, имеется в виду Михаил Феликсович Мейендорф (1861—1941) — барон, русский дипломат, первый секретарь российской дипломатической миссии в Дании, после Февральской революции и. о. посланника, а затем представитель Совета послов в Дании.
14. Михаил Николаевич Гирс (1856—1932) — русский дипломат. Воспитанник Пажеского корпуса. Был послом в Китае, Бразилии, Румынии, Турции и Италии. Как старейший русский дипломат возглавил совет бывших послов и входил в составРусского политического совещания. Представитель генерала Врангеля при командовании союзников.
15. Рудольф Холсти (Holsti Eino Rudolf Woldemar; 1881—1945) — финский политик, журналист и дипломат. Министр иностранных дел в 1919—1922 и 1936—1938.
16. А. Н. Фену — барону Б. Н. Гревеницу 14 января 1921 // Bakhmeteff Archive of Russian and East European History and Culture (Бахметевский архив). Columbia University Libraries, NY, USA. ВОХ 1. Особый комитет по делам русских в Финляндии. Письмо приводится в новой орфографии.
17. Stanforduniversity, Hoover Instiution archives (Гуверовский архив). Coll.: Grimm (D. D.) Papers 1919—1934.
18. Bakhmeteff Archive of Russian and East European History and Culture. ВОХ 1.
19. Сообщение уполномоченного ИНО ОГПУ от 18/V [1927] // Русская военная эмиграция 20—40-х годов XX века. Документы и материалы. В 10 т. Т. 6. М., 2013. С. 434.
20. Агентурное сообщение в ИНО ОГПУ из Копенгагена об оставлении поста представителя николаевцев в Финляндии полковником А. Фену. От 31/X 1927 // Там же. С. 208—209.
21. Bakhmeteff Archive, ВОХ 1. Особый комитет по делам русских в Финляндии.
22. Александр Павлович Кутепов (1882—1930) — участник Русско-японской и Первой мировой войн. Военный и политический деятель Белого движения, один из самых заслуженных генералов Белой гвардии. В 1916 — полковник, 1918 — генерал-майор, 1919 — генерал-лейтенант. Произведен в генералы от инфантерии в 1920 генералом Врангелем после эвакуации из Крыма в Галлиполи. После смерти генерала Врангеля руководитель Русского общевоинского союза (1928—1930). Похищен в Париже агентами НКВД совместно с французскими резидентами 26. 04. 1930.
23. Георгий Николаевич Радкович (1898—1928) — окончил Пажеский корпус в 1917. Поручик лейб-гвардии Егерского полка. Участвовал в восстании на речной флотилии Селигерфлот, был взят в плен красными, бежал в Финляндию. В 1919 в Северо-Западной армии, после ее поражения в Добровольческой армии до эвакуации из Крыма в чине капитана. В Галлиполи, затем в Югославии. Третий муж (гражданский) Марии Захарченко. Вместе с ней в боевой организации РОВС, в 1924—1925 они находились в СССР под именами супругов Красноштановых и Шульц. Погиб после попытки теракта в Москве летом 1928.
24. Мария Владиславовна Захарченко-Шульц (урожд. Лысова; 1893—1927) — окончила Смольный институт. Участвовала в Первой мировой войне в боевых частях, затем воевала в Добровольческой армии до эвакуации из Крыма. В Галлиполи вышла замуж за Г. Н. Радковича. Доверенное лицо генерала А. П. Кутепова, руководила одной из боевых групп. Погибла в Белоруссии, близ польской границы 18 июня 1927.
25. Национальный архив Финляндии, коллекция ЕК-Valpo, К. 7 HM 10064. Териокский подотдел Центральной сыскной полиции. № 296. ЕК/КD/ № 1649/1477 1924.
26. Донесение № 27. 19. 2. 1925 // Там же.
27. Архив родственников Фену.
28. Национальный архив Финляндии, коллекция ЕК-Valpo, К. 7 HM 10064.
29. Иван Иванович Савин (Саволайнен) (1899—1927) — поэт, прозаик, публицист. Во время Гражданской войны в рядах ВСЮР, затем в плену у красных. Благодаря финскому происхождению смог выехать в Финляндию. Похоронен на православном кладбище в Хельсинки.
30. Виктор Александрович Ларионов (1897—1988) — учился в Отдельных гардемаринских классах и Константиновском артиллерийском училище. С ноября 1917 в Добровольческой армии, адъютант Кутепова. Эвакуировался с армией Врангеля в Галлиполи. В эмиграции в Финляндии, член боевой организации РОВС. Выдворен из Финляндии после теракта в Ленинграде в 1927, проживал во Франции. В 1938 выдворен из Франции, переехал в Германию. Сторонник фашизма, во время Второй мировой войны сотрудничал с нацистами. После войны проживал в Мюнхене, работал в политической полиции ФРГ.
31. Владимир Петрович Щепанский (1895—1985) — живописец, реставратор, театральный художник. В эмиграции до 1944 в Финляндии, затем в Швеции и Канаде.
32 .Леонид Евлампиевич Курпатов (1889—1964) — скульптор, художник-оформитель, учился у Л. Н. Бенуа в ИАХ, в 1918 нелегально прибыл в Финляндию. Первый председатель (1933) Общества русских художников в Финляндии.
33. Владимир Анатольевич Буксгевден (1885—1944) — граф, в эмиграции в Финляндии, в 1925—1932 и в 1942—1944 — председатель правления общества «Русская колония в Финляндии».
34. Борис Николаевич Гревениц (1879—1972) — барон, окончил в 1901 Императорское училище правоведения в С.- Петербурге, статский советник, делопроизводитель канцелярии Государственной думы. В эмиграции в Финляндии, председатель Особого комитета в 1927—1928. Позднее председатель «Русской колонии в Финляндии».
35. Великорусский оркестр народных инструментов, основанный в Хельсинки в 1910. В 1920-е переименован в Хельсинкский балалаечный оркестр.
36. Национальный архив Финляндии, коллекция ЕК-Valpo, К. 7 HM 10064.
37. В сб.: Satakuntalainen Suniva-Sundvall-suku Ulvilan Suosmerestä. Pori, 2013.