История из жизни
Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 2023
В октябре 1998 года закончился контракт Виталия Петровича П., приглашенного профессора одного из американских университетов. О подробностях его исследований в области термоядерного синтеза распространяться не будем. Скажем только, что они завершились довольно успешно. После прощального банкета в японском ресторане, организованного по подписке американскими коллегами, и утомительной упаковки обширного багажа ВП с женой отбыли прямым рейсом компании «Аэрофлот» из Нью-Йорка в Петербург.
Дня через два, а именно 29 октября 1998 года, ВП получил на свой институтский адрес электронное сообщение от одного из американских коллег: «Дорогой друг, я только что получил письмо от некоей студентки Тель-Авивского университета с просьбой сообщить твой электронный адрес. Я ответил ей, что ты несколько дней назад вернулся в Петербург, в свой институт и что без твоего разрешения дать ей твой петербургский адрес я не могу. Если ты разрешишь, я это сделаю. Твой NN». ВП был в недоумении, он не сразу понял, что это за студентка, но, как только сообразил, его пробрала нервная дрожь. Это Лина, его внебрачная дочь, которую он видел в последний раз в Ленинграде в 1976 году, когда ей не было еще и года. Быстро подсчитал сроки — со дня рождения Лины прошло двадцать два года. Да, это, несомненно, она, все сходится…
ВП вдруг ясно вспомнил полузабытое… С первой женой он жил тогда на Потемкинской улице у Таврического сада. По утрам совершал пробежки и среди многочисленных бегунов и бегуний заметил стройную женщину с лицом Золотой Адели на одноименной картине Густава Климта. Ее репродукцию он когда-то видел у букиниста в старом альбоме венской живописи.
Они познакомились на аллеях Таврического сада, разговорились. Ее звали Фира, Эсфирь Блюменштерн, она была одинокой, что представлялось странным при ее изысканной привлекательности. Кратковременный роман был неизбежен. После того как они сблизились, ВП выпросил у своего приятеля художника, ярого почитателя Климта, тогда, да и сейчас мало у нас известного, открытку с портретом «Золотая Адель» и подарил ее Фире. Она сначала не проявила к открытке видимого интереса. Но однажды ВП случайно увидел ее разглядывающей портрет Адели и одновременно, как бы украдкой, свое лицо в зеркале.
Они встречались урывками в кафешках-подвальчиках на улице Петра Лаврова, ныне Фурштатской, и в ее однокомнатной квартирке неподалеку. Вскоре она объявила ВП, что беременна. Естественно, это известие в немалой степени взволновало будущего отца. Ведь их отношения с Фирой носили явный характер адюльтера без всяких обязательств с обеих сторон. ВП сказал: «Фира, мы так не договаривались, зачем тебе это?» Она ответила спокойно и жестко: «Мы никак не договаривались. Я намерена родить ребенка и уехать в Израиль. Ты можешь поехать с нами, если хочешь. Но в любом случае я уеду, и постараюсь сделать это как можно скорее…»
ВП был сильно обескуражен. Во-первых, он был женат, и Фира знала об этом. Во-вторых, в институте у него был допуск к секретным работам. В тогдашних условиях его отъезд в Израиль представлялся практически невозможным. Он был бы немедленно уволен из института и обречен на работу кочегаром в какой-нибудь котельной в течение неопределенно долгих лет. То есть стал бы «отказником» с запретом на выезд в Израиль на постоянное место жительства. Отказники обычно устраивались на временную работу в мелких домовых кочегарках. Примеров вокруг хватало. Случались и курьезы. Например, один из знакомых ВП, литератор, готовившийся к приему в Союз писателей, попал в положение отказника и тут же устроился на работу в кочегарку Дома писателей, завсегдатаем которого был. Надо заметить при этом, что подобного рода кочегары не должны были швырять лопатой уголь в раскаленное жерло топки, как на паровозах или пароходах. Домовые кочегарки работали на газе, и надо было только следить за температурным режимом котлов, то есть практически просто дежурить. Нетяжелая работа при очень скромной зарплате. Но такой образ жизни никак не устраивал ВП, довольно успешного ученого, к тому времени уже доктора физико-математических наук. Фира, конечно, все это прекрасно понимала, но менять свое решение не собиралась. Ее сумрачному, замкнутому характеру, усугубленному многолетним одиночеством, были свойственны независимость, своеобразное целомудрие и готовность к решительным действиям. И в этом отношении у Фиры было нечто общее с Аделью Блох-Бауэр, моделью вышеупомянутого портрета. Та, по воспоминаниям современников, как выяснил ВП впоследствии, была женщиной хоть и богемной, но знающей себе цену, решительной и независимой.
В январе 1976 года Фира родила девочку и назвала ее Эльвиной (Линой). В последний раз ВП видел Лину, когда они с Фирой покупали для нее коляску в Гостином Дворе. Кстати, когда они втащили коляску по лестнице до Фириной квартиры, оттуда вдруг вышла ее мать Рахиль Исааковна, эффектная, как и Фира, статная седая дама, пришедшая побыть с маленькой Линой. Она подхватила у ВП коляску и произнесла с неподражаемой еврейской интонацией: «Боже мой, какой шикарный экипаж для нашей маленькой шиксы…» При этих словах она пристально посмотрела на ВП весьма многозначительным взглядом. Он оставил коляску и, попрощавшись, сконфуженно удалился. Вскоре Фира, Рахиль Исааковна и маленькая Лина уехали.
Перед их отъездом ВП попросил Фиру дать ему их адрес в Израиле, чтобы он мог им написать. Фира сказала, что не знает еще, где они устроятся, и дала ему адрес то ли знакомых, то ли родственников. Но написать письмо прямо в Израиль для ВП было невозможно в связи с пресловутым допуском к секретным работам. Вся переписка и любое общение обладателей допуска с иностранными гражданами отслеживались соответствующими органами. Через несколько лет, в период перестройки, когда режим несколько смягчился, ВП сделал попытку связаться с Фирой. Его коллега, которому он мог доверять, уезжал в загранкомандировку, и ВП дал ему письмо для Фиры с имеющимся у него адресом. Коллега согласился, хотя даже это было рискованно. Но никакой реакции со стороны Фиры не последовало ни тогда, ни в последующие годы. По-видимому, решил ВП, она просто не хочет общаться с ним. И вот теперь, спустя двадцать два года, его дочь вроде как пробила стену между ними.
По получении от Лины первого письма от 30 октября 1998 года ВП немедленно отправил ответ, где сообщил, что очень рад познакомиться с ней, написал о себе и пригласил в Петербург. Завязалась интенсивная электронная переписка, которая привела к визиту Лины в Петербург в конце декабря — начале января 1999 года.
Первое письмо Лины к ВП сопровождалось компьютерным отпечатком ее фотографии. ВП часто вспоминал впоследствии, как он напряженно следил за медленным, щелчок за щелчком, появлением листа бумаги с не очень четким изображением девичьего лица из старого черно-белого принтера. Оно было очень похожим на лицо ВП (глаза, нос, губы). Как будто бы сама природа по специальной программе трансформировала его довольно заурядную, как ему всегда казалось, физиономию в лицо миловидной молодой девушки. Медленный выход из принтера отпечатка лица еще незнакомой ему дочери стал впоследствии наиболее волнующим воспоминанием обо всей этой истории.
В письме (оно написано по-английски, как и все остальные 43 письма) Лина пишет, что была удивлена, когда получила послание ВП. Она была не уверена в том, что американские коллеги передадут ей его адрес. Но она была счастлива получить от ВП ответ. Целый день она с волнением думала о том, что` должна написать ему в свою очередь, не представляла, что именно его интересует, и боялась сразу же наскучить ему. Сообщила, что они живут в небольшом городке Беховот неподалеку от Тель-Авива. И что учится она на третьем курсе Тель-Авивского университета, проходит курсы компьютерного моделирования и экономики стран Восточной Азии c перспективой в будущем работать в сфере развития отношений между Израилем и этими странами. Пишет, что после окончания средней школы и перед призывом в армию она провела полтора года в Японии по программе культурных связей с Израилем, проживая в студенческом общежитии. Вспоминает, как она, семнадцатилетняя девушка, одна, без знакомых и друзей, без языка, вначале была испугана и подавлена. Однако вскоре освоила японский язык (это был для нее уже четвертый язык кроме русского, английского и иврита!), приобрела японских друзей и в конце концов почувствовала себя как дома. После Японии на год она была призвана в армию. Позднее, по ее приезде в Петербург, желая подшутить над ней, ВП спросил, умеет ли она разбирать и собирать автомат «Узи», легендарное во всем мире оружие израильской армии, как самого ВП на военных сборах в студенческие годы учили разбирать автомат Калашникова. Она ответила, что да, умеет, и даже под водой (оказывается, у них в армии было такое упражнение). В письме Лина сообщила, что еще в школе заинтересовалась физикой и дважды в неделю посещала специальные курсы по астрофизике в Тель-Авивском университете. Вспомнила, что однажды во время школьных каникул они с мамой предприняли поездку в Англию специально, чтобы посетить Кембридж. Лина хотела пообщаться со Стивеном Хокингом — работающим там гениальным физиком-теоретиком. Хокинг, пользовавшийся мировой известностью, находился в полном параличе. Он потерял способность внятно говорить и писать, но продолжал эффективно работать, используя для общения специально созданный для него речевой компьютер. Встреча с Хокингом у них не состоялась, но поездка в Кембридж явилась для Лины значительным событием. Она написала, что после этой поездки решила стать физиком или журналистом. Сообщила, что бабушка научила ее в детстве читать и писать по-русски, но теперь она ленится и не слишком часто этим пользуется. Дома с бабушкой и мамой она все еще говорит по-русски, но постепенно ее русский деградирует. Она об этом очень жалеет.
В следующем письме от 3 ноября, посланном в 1 час 51 минуту ночи по местному времени (многие ее письма к ВП были написаны в ночные часы), Лина пишет, что, так же как и ВП, она всегда видела внешнее сходство между ними. Оказалось, что у них есть одна фотография ВП, сделанная в Ленинграде для какого-то документа. Он не помнил, при каких обстоятельствах она могла попасть к Фире. Оказалось, что много лет это фото в увеличенном виде висит в виде фотопортрета над кроватью его дочери Лины. Далее в письме излагается весьма драматическая история, связанная с отцовством ВП, которую в последующих письмах Лина лаконично обозначала как «the story». Суть этой истории такова. Всего лишь за несколько дней перед тем, как Лина нашла ВП, она была уверена, что его нет в живых. Все последующее произошло так быстро, что Лина и теперь не вполне опомнилась от этого. В течение двадцати лет мама говорила ей, что ее отец умер за месяц до ее рождения. Причины смерти излагались туманно — несчастный случай, автомобильная авария и т. п. Но постепенно Лина стала обнаруживать несуразности в рассказах матери. Например, как могло оказаться, что отец Лины, изображенный на фотопортрете в ее комнате, имел такую же фамилию, как ее мама и бабушка. Были и еще разные непонятные для Лины обстоятельства. Лина задавала матери вопросы, но та уклонялась от ответов. Наконец однажды во время Шаббата, то есть в субботу, Фира ночью после долгой молитвы позвала Лину на кухню, где, как она пишет, решались все важные семейные вопросы, и рассказала всю правду об ее отце. «Я догадывалась, — пишет Лина, — что мама что-то скрывает, но я никогда, никогда не думала, что ты жив. Ты спрашиваешь, как я нашла тебя, но это дело техники. Мама назвала мне твою настоящую фамилию и сообщила, что ты известный физик, занимающийся исследованиями в области термоядерного синтеза. Я немедленно бросилась к Интернету и меньше чем за час обнаружила тебя в американском университете. Ты не можешь себе представить, как я обрадовалась. Это произошло в третьем часу ночи! Я вбежала в спальню мамы и разбудила ее. Мне повезло, что все эти события случились, когда у нас из-за забастовки преподавателей не было занятий в университете. Мне трудно себе представить, как я могла бы хоть как-то сконцентрироваться на занятиях. Я теперь вообще практически не сплю ночами…»
В следующем письме Лина пишет, что в их доме много русских книг. В начале школьных лет бабушка заставляла ее читать по-русски и заучивать стихи Пушкина и Лермонтова. Это было нелегко, потому что, как пишет Лина, русская культура сильно отличается от израильской, в условиях которой она выросла, но она еще помнит некоторые русские стихи. Позднее, в старших классах, они проходили русскую литературу в рамках школьной программы — читали Достоевского «Преступление и наказание» и рассказы Чехова. Лина много читает на иврите и на английском, но больше на английском. В школьные годы и сама сочиняла кое-что для израильских молодежных журналов, брала интервью и даже выступала по телевидению. Но теперь все это закончилось, занятия в университете занимают все ее время. «Ты спрашиваешь меня про спорт, — далее пишет Лина, — я очень люблю бегать. Наш дом стоит на краю городка, рядом проходит очень живописная дорожка, обсаженная апельсиновыми деревьями, и я почти каждый день бегала по ней. Но недавно там появились стаи страшных бездомных собак, которые бросаются на людей, и мне пришлось прекратить пробежки. Теперь я хожу в спортзал. Я люблю чувствовать себя в форме. Кроме того, у меня специальная диета. Я вегетарианка».
В ответ на приглашение приехать в Петербург Лина написала, что очень хотела бы повидаться с ВП, но вряд ли сможет приехать в ближайшее время из-за занятий в университете и что их встреча возможна только летом. «Я говорила сегодня с двумя моими лучшими друзьями о Петербурге, не упоминая при этом о нашей story, — пишет Лина. — Они не из России, но оба сказали, что хотели бы поехать в Россию со мной летом. Они слышали, что Ленинград — самый прекрасный город в мире. Но я продолжаю мечтать о нашей встрече и вдруг подумала, что, может быть, нам лучше встретиться в нейтральном месте, съехаться где-нибудь, например в Оксфорде на два-три дня. Нам удобно было бы познакомиться там, где никто не знает ни нас, ни нашу с тобой story». ВП немедленно написал ей следующее: «Милая Лина, конечно, было бы замечательно встретиться с тобой в Оксфорде, который я очень люблю, там, в институте термоядерных исследований, мне довелось работать. Но просто купить билет и полететь туда для нас, русских, невозможно. Для такой поездки нам надо получить приглашение от кого-то из английских друзей или от учреждения, затем постоять в очереди в консульство для подачи заявления на британскую визу, пройти там собеседование и ждать визы две-три недели. Вот почему я прошу тебя снова: приезжай в Петербург и побудь здесь столько, сколько сможешь. Я оплачу тебе все расходы. Мы приглашаем тебя жить с нами. У нас с тобой будет достаточно времени, чтобы лучше узнать друг друга. Петербург — замечательный город. Правда, погода сейчас не очень благоприятная, но для нас это не так уж важно. Летом погода гораздо лучше, и ты можешь приехать и летом с друзьями на более длительное время. Мы будем рады видеть вас здесь». Лина вскоре ответила, что все время думает о возможной поездке в Петербург. Она пишет: «Я обсуждала это с мамой и бабушкой, и мы решили, что лучше ехать во время праздника Ханука, то есть в конце декабря, кроме того, я должна узнать, сколько времени займет получение разрешения на мою поездку от армейской администрации и оформление визы. Как только узнаю, сообщу тебе. Какая погода теперь в Петербурге? Очень холодно?» ВП написал ей, что в данный момент в Петербурге минус два градуса по Цельсию. Лина ответила: «Минус два градуса! Такого холода никогда не было в моей жизни! Иногда у нас бывает минимум плюс восемь, и даже при такой температуре я замерзаю. Мои друзья смеются надо мой и говорят, что при моем русском происхождении я должна быть более устойчивой к холоду. Ты пишешь, что Петербург является культурной столицей России и спрашиваешь, какую культурную программу я хотела бы иметь у вас. Я никогда не была ни в опере, ни на балете (исключая современные танцевальные ансамбли)… Я редко хожу на концерты или в театры… Да, да, я знаю, что я, в сущности, малокультурная особа… Так что мне трудно ответить на твой вопрос о культурной программе. Что я действительно хочу, то, если погода позволит, походить по городу пешком. Если бы ты сопровождал меня, было бы чудесно… И, может быть, сходить в Эрмитаж (я имею в виду ваш знаменитый музей). Ты меня спрашиваешь о еде. Я тебе уже писала, что я вегетарианка».
В следующем письме Лина пишет: «Сегодня вечером мы ходили в кино с моей подругой Авигейл и школьным приятелем Зелигом. Смотрели знаменитый скандальный фильм Роберто Бениньи „Жизнь прекрасна“. Ты видел его? Фильм обозначен как комедия, но действие там происходит в концентрационном лагере во время холокоста. Многим он не понравился, и здесь возникли даже протесты и скандалы. У меня идея — в качестве мести за все эти балеты и концерты, на которые ты хочешь меня водить, я собираюсь вытащить тебя в кино, когда ты приедешь сюда, чтобы познакомить тебя с „моей“ культурой, ОК? Хочу сообщить тебе, что тетя моей подруги Авигейл прислала нам из Америки подарок — зеленую краску для волос мне и синюю для нее. Она хочет покрасить волосы и ходить так постоянно. Что касается меня, то я не пойду на это, хотя, честно говоря, мне бы хотелось. Но моя бабушка просто убьет меня, как только увидит мои зеленые волосы».
Лина пишет далее: «Я только что вернулась со студенческой демонстрации в Тель-Авиве. Я обычно не хожу на демонстрации. Потому что не люблю быть в толпе и выкрикивать лозунги. Но мои друзья убедили меня, что на этот раз причина демонстрации очень важная и касается непосредственно всех студентов. Студенты борются за снижение платы за обучение на основе того, что все они отслужили в армии и имеют право на льготную оплату за получение высшего образования. Эта демонстрация оказалась крупнейшей за всю историю Израиля. Многие знаменитые артисты поддержали нас, и все мероприятие получилось похожим больше на концерт, чем на демонстрацию».
Вот еще письмо от 2 декабря, которое особенно заинтересовало и растрогало ВП: «Я сейчас немного волнуюсь, потому что завтра у меня в Иерусалиме первое свидание (date) c новым другом c тех пор, как я рассталась с моим бывшим бойфрендом Изей. Подумать только, я не фигурировала в „сфере свиданий“ (dating market) в течение почти двух лет! Ничего себе! Надеюсь, что я еще помню, как это происходит. Моя подруга Авигейл очень веселится по этому поводу. Кстати, спасибо тебе за последнее письмо, особенно за твою тревогу о моем будущем свидании. Ты мне написал, чтобы я была осторожной. Это очень трогательно, папа! Между прочим, я не могла себе представить, что буду получать письма с подписью: „Папа“. У меня каждый раз возникает сердцебиение, когда я читаю это слово».
Письмо от 4 декабря: «Я только что вернулась из Иерусалима и чувствую себя очень усталой. Вчера был беспокойный день. Я встречалась с подругами Идит и Авигейл, и затем у меня было свидание c новым другом Алоном. Кстати, твое последнее письмо заставило меня опять повеселиться. Ты совершенно не должен волноваться. Я уже большая девочка и отнюдь не легкомысленная, как ты пишешь. У меня, может быть, давно не было свиданий, но до этого было их достаточно, и я знаю, что` в этих случаях можно делать и чего нельзя. А вчера все прошло очень хорошо. Мы были в уютном кафе в арабском стиле. Мы сидели на циновках и подушках прямо на полу. Звучала арабская музыка, не громкая, так что мы могли нормально разговаривать, а не кричать, как в современных модных кафе. Алон — очень симпатичный парень. Он учится в Иерусалимском университете вместе с Авигейл, которая нас познакомила. Он родом из Аргентины, приехал сюда пять лет назад. Мне он очень понравился, и, кажется, я ему тоже. Но я не думаю, что мы должны вступать в более близкие отношения. Я только что рассталась с Изей, и мне хочется побыть наедине с собой. Я имею в виду побыть свободной… После ужина в кафе Алон хотел взять такси, чтобы отвезти меня к Авигейл, но я предложила пойти пешком. Иерусалим был так прекрасен этой ночью! Было уже три часа ночи, но Авигейл ждала меня. Я рассказала ей подробно про мое свидание, и, прежде чем лечь спать, мы выпили по коктейлю из водки и апельсинового сока. Мы решили встать утром пораньше и ехать к нам в Беховот. Обычно когда путешествуешь по Израилю, то легко забываешь о войне с арабами, о риске терактов и тому подобное. Но когда оказываешься на Центральной автобусной станции в Иерусалиме, то немедленно вспоминаешь обо всем этом. Тут полицейских и солдат, вооруженных и готовых каждую минуту открыть огонь, больше, чем пассажиров. Я все это ненавижу. К счастью, уже в автобусе прекрасная живописная дорога из Иерусалима в Беховот заставляет забыть обо всех этих неприятностях».
Вот следующее письмо от 6 декабря: «Сегодня печальный день для меня — забастовка окончена, и начались занятия в университете. Теперь я снова буду садиться на автобус № 274, следующий из Беховота в Тель-Авивский университет. Сегодня я должна попрощаться с моим ночным Интернетом, так как мне надо выходить из дома в шесть утра. Довольно трудно вернуться к такому режиму. Но я уверена, что быстро привыкну, у меня будет много интересных курсов. Особенно меня интересуют компьютерное моделирование и современная история Японии. Приятно будет также увидеть вновь университетских друзей. У университета в Тель-Авиве замечательный зеленый кампус. Когда ты приедешь в Израиль, я обязательно тебе его покажу. Наилучшее время в кампусе — середина дня, когда лужайки заполнены студентами, которые группами и поодиночке валяются на траве, прогуливая занятия. Но это студенты, изучающие только гуманитарные, а не точные науки. Мы зовем их студентами «травяных» наук, потому что, как нам кажется, они проводят бо`льшую часть учебного времени на траве. Мы так их называем, потому что завидуем им».
Письмо от 8 декабря: «Близится праздник Ханука. Я все время думаю о поездке в Россию, буквально считаю дни. Я рассказала об этом моим университетским друзьям, но только двое из них знают нашу с тобой реальную story. Я говорю им, что еду повидать одну семью… Это ведь похоже на правду. Но очень трудно хранить наш секрет».
Письмо от 14 декабря: «Сегодня я получила билет в Петербург. Мне только что позвонили и сообщили, что моя виза готова. Разрешение от армии лететь в Россию тоже получено. Вот информация о моем полете. Я прибываю 24 декабря рейсом UN 141 компании „Трансаэро“ из Москвы. Вылет оттуда в 19:00. Время прибытия в Петербург 20:30. Сообщи, сможешь ли ты меня встретить. Мой обратный билет датирован четвертым января. Дольше пробыть у вас я не смогу. Следующий семестр очень для меня важен».
Письмо от 15 декабря: «Полет через Москву — это единственная возможность, которую мы могли найти, все остальное было уже занято. Можешь себе представить? Наверное, Ханука, Рождество, близость Нового года повлияли на это. Мама хотела бы, чтобы моя пересадка была где-нибудь в Европе, но мы не могли ничего найти. Я прибуду в Москву около 13:00 и должна буду провести там шесть часов. Мама и бабушка беспокоятся о том, как я буду в аэропорту одна. Они говорят, что ходят разные слухи о том, как грабят туристов в России. Но мне кажется, что они напрасно беспокоятся. Я беру с собой книжку и проигрыватель с наушниками и думаю, что все будет хорошо. Я только сомневаюсь, достаточно ли хорош мой русский язык. Думаю, что мой английский лучше, чем русский. Я говорила с одним университетским приятелем, который тоже из России. Он сказал, что в аэропорту лучше говорить по-английски, чтобы там вообще считали, что я не говорю по-русски. Что ты об этом думаешь?»
ВП ответил, что он обязательно встретит Лину. Он написал ей, что в московском Международном аэропорту Шереметьево обстановка вполне безопасная и спокойная.
Письмо от 17 декабря: «Сегодня утром меня разбудили новости о том, что США атаковали Ирак. Официальные лица выступали по радио и телевидению с инструкциями, что` нужно предпринять в этой ситуации. Говорили, что мы должны закрыть пленкой и заклеить скотчем окна и двери, запастить бутылками с водой и консервами на случай химической атаки. Но народ в Израиле уже привык к таким инструкциям, и жизнь идет как обычно. Моя бабушка отправилась сегодня в город, чтобы купить питьевую соду. В случае химической атаки мы замачиваем простыни в питьевой соде и вешаем их на двери. Много остальных припасов у нас осталось от предыдущей угрозы войны месяц назад».
Письмо от 18 декабря: «Многие у нас говорят, что вероятность иракского нападения на Израиль довольно мала. Оно возможно, если только Ирак почувствует, что они близки к поражению и что им нечего терять. Так что теперь жизнь в Израиле идет нормальным путем. У нас не требуют приготовить противогазы и законопачивать двери и окна. Главное требование в Израиле в случае атаки всем идти в бомбоубежища, которые имеются в каждом доме. Я думаю, что мы останемся дома, так как наше бомбоубежище довольно далеко, мы живем на седьмом этаже. Отвечая на твой вопрос, я считаю, что все это не может повлиять на мою поездку в Россию».
Письмо от 22 декабря: «Папа, я думаю, что это последнее письмо перед тем, как мы встретимся. Я очень волнуюсь и даже неважно себя чувствую из-за этого, поэтому решила не идти в университет. Я не пропущу что-то важное. А вот завтра мне нужно обязательно пойти, там будут занятия по компьютерному моделированию. Мама и бабушка сходят с ума оттого, что я никак не закончу упаковку. Но я уже напихала в большой рюкзак все теплые вещи, которые у меня были. Так что ты в аэропорту легко меня узнаешь. Когда ты увидишь среди прибывших невысокую девушку с огромным рюкзаком и с ошеломленным выражением на лице, знай, что это я. Заканчиваю письмо, так как к завтрашнему дню мне еще нужно дописать эссе „Улыбка Будды“. Обнимаю. Твоя Лина».
Итак, 24 декабря в 20:30 ВП встретил Лину в аэропорту Пулково. Все происходило так, как она написала в своем последнем письме. ВП сразу узнал ее в потоке прибывших — маленькая девушка в свитере, растянутом почти до колен, который ей был явно велик, в джинсах и больших армейских ботинках. На голове у нее была красная охотничья кепка козырьком назад, как у сэлинджеровского «ловца во ржи» Холдена Колфилда, и здоровенный рюкзак за плечами. Выражение ошеломления на ее лице также имело место. ВП не ожидал, что она такого маленького роста, метр шестьдесят, не больше, да и не в кого, и сам он не был великаном. К тому же он ведь видел ее только в младенчестве, чему ж удивляться. Она топталась на месте и тревожно озиралась вокруг, как потерявшийся испуганный зверек. Острое чувство жалости и любви охватило ВП. «Боже мой, — думал он, — и эта девочка, отслужившая в израильской армии, умеющая разбирать и собирать автомат „Узи“ под водой, знающая четыре языка и способная написать эссе „Улыбка Будды“, это моя дочь?» Он подошел к ней сзади и тихо позвал: «Лина!» Она резко обернулась, глаза ее расширились, как от испуга, и прильнула к нему, от смущения зарывшись лицом в его распахнутую куртку. Когда они вышли к машине, оказалось, что снаружи бушует метель. Снег уже густо засыпал их «Волгу», и пришлось сметать его щеткой, что Лина с восторгом и делала, пока ВП разогревал машину. Они тронулись, стеклоочистители едва справлялись. Снежная круговерть в свете фар вновь ошеломила Лину. «Папа, это чудо! Я никогда, никогда такого не видела!» — твердила она. Когда они подъехали к въезду в город, перед ними из снежной мути вдруг возник милиционер в полушубке, в меховой шапке, перепоясанный белой портупеей. Поодаль стояла милицейская машина, мигая разноцветными огнями. Он, озаренный то красными, то синими вспышками, размахивал светящимся регулировочным жезлом, приказывая им остановиться. Зрелище было довольно впечатляющим, но для Лины оказалось пугающим. «Папа, — обреченно пробормотала она, — это, наверное, за мной, да?..» ВП приоткрыл окно и протянул милиционеру документы. Тот вернул их, козырнул и спросил: «Вы на зимней резине? Поезжайте осторожно, много аварий». Вот таким весьма эффектным и волнующим образом Петербург встретил Лину. По приезде домой после первых объятий, расспросов и короткого ужина ее, совершенно обессилевшую, уложили спать на диване в кабинете ВП.
Десять дней, проведенных Линой в Петербурге, пролетели быстро в круговерти событий. Не все ВП запомнил, от тех событий до сегодняшнего дня прошло больше двадцати лет. Записи в его еженедельнике того времени невнятны и отрывочны. Например: «Были в Мариинском театре, балет „Спящая красавица“». И это всё. Но вспомнилось, что, когда ВП спросил Лину, понравилось ли ей, она ответила, что, конечно, очень красиво танцуют и музыка чудесная, но очень жалко балерин. Ведь они уродуют свои ноги. Наверное, очень больно танцевать на поджатых пальцах ног. Такой взгляд несколько ошарашил ВП. Он не нашелся, что ответить. Или вот такая запись: «Были на концерте в Филармонии. Брамс и Шуберт. Слезы Лины». И всё! Почему слезы, что это — умиление, печаль или что-то другое? ВП не запомнил. Был выезд в Павловск. Прогулка по снегу, который неизменно приводил Лину в восторг. Был, конечно же, Эрмитаж. Было празднование Нового года в семейном кругу у ВП. Дед Мороз и Снегурочка, приглашенные на семейный праздник, ввергли Лину в радостное умиление, но и смутили ее. Наверное, в Израиле или в Японии такое не увидишь. Когда вокруг этих персонажей стали водить хоровод, Лина засмущалась и спряталась за елку. Ее оттуда еле вытащила шестилетняя внучка ВП, которая с Линой очень подружилась. Запомнилась пешая прогулка ВП с Линой по Петербургу. По Потемкинской улице они вышли к Неве, дошли до Троицкого моста, затем по Каменноостровскому и Большому проспектам вышли на стрелку Васильевского острова и зашли в пиццерию на набережной Лейтенанта Шмидта. Там произошел забавный эпизод. К пицце можно было взять в придачу тарелку со сборным салатом, который составляли и накладывали сами посетители. На кассе содержание и объем салата не учитывались, лишь бы выбранный салат умещался на небольшой тарелочке. Тут Лина, воспользовавшись опытом, приобретенным в кафетерии Тель-Авивского университета, показала ВП, как надо накладывать салат при таких условиях. Задача состояла в том, чтобы уместить максимум салата на тарелку. Сначала плотно укладываются крупные овощи и фрукты, затем более мелкие и, наконец, совсем мелкие вроде горошка. В результате Лина наложила изрядную гору салата, которая еле держалась на тарелке. На кассе при оплате кассирша, косясь на гору салата, спросила Лину: «Девушка, вы студентка из Америки?» И Лина не без гордости ответила: «Из Тель-Авивского университета». Доедая салат, Лина спросила: «Папа, а кто такой лейтенант Шмидт?» ВП затруднился ответить ей по существу и взамен прочел наизусть заключительную часть поэмы «Лейтенант Шмидт» Пастернака, которая ему особенно нравилась. Лина слушала внимательно и затем сказала, что русские стихи очаровательны на слух, хотя она их плохо понимает.
Но наиболее волнующий эпизод, тяжкая память о котором до сих тревожит ВБ, произошел за день до отъезда Лины. Напоследок решили поехать в Комарово и погулять там на зимней природе. Вначале оставили машину у станции и прошли пешком мимо кладбища до Щучьего озера. Зимний лес подступал живописной белой колоннадой вплотную к узкой дороге. Перед их приездом по радио в машине сообщали, что температура сейчас минус одиннадцать градусов. «Я расскажу, когда вернусь, что мы гуляли в лесу при такой же температуре, какая бывает у нас в морозильнике», — сказала Лина. Она была в пуховой зимней куртке, которой ее снабдила жена ВП. Иногда Лина сбегала с дороги вглубь леса и, проваливаясь по колени в снегу, с радостным визгом обрушивала на себя снежные лавины с еловых лап. Дойдя до озера и полюбовавшись на его белую пустынную гладь, они вернулись к станции и подкрепились горячими сосисками с горошком в станционном буфете. Тут Лина поступилась своим вегетарианством из-за разыгравшегося на холоде аппетита. Видно было, что вся окружавшая ее снежная феерия приводила ее в восторг. ВП тоже ощутил какое-то блаженное успокоение, сменившее смутную тревогу и тоску от близкого расставания с Линой. Покончив с сосисками, они подъехали на машине к берегу залива. Перед ними развернулась величественная картина пустынного зимнего взморья — торосы, белое безмолвие за ними, темные пятна фортов и тускло поблескивающий купол Кронштадтского собора вдали. Тут что-то произошло с Линой, от прежнего восторга не осталось и следа. Она вдруг поникла, тихо побрела к торосам и застыла там в неподвижности — маленькая темная фигурка на белом фоне. Постояв несколько минут, побрела обратно неверной походкой смертельно усталого путника. Подойдя вплотную к ВП, она пристально посмотрела на него, и в ее глазах ВП увидел слезы. Еле шевеля как будто бы замершими губами, она произнесла: «Скажи, почему ты оставил меня?» Эти неожиданные слова сразили ВП, он онемел. «Почему ты бросил меня, почему ты бросил меня?» — повторяла она, переходя почти на крик. Что он мог сказать этой дрожащей то ли от холода, то ли от горя, этой несчастной девочке? Что он не настолько любил ее мать, чтобы решиться на развод? Что он боялся разрушить успешную карьеру? Он просто обнял ее и прижал к себе. Вот только теперь он осознал всю тяжесть им совершенного. Но делать нечего, обратного пути не было.
Следующим утром ВП отвез Лину в аэропорт. Она была тиха, нежна. О ее вчерашней вспышке на обледенелом взморье не было сказано ни слова. Только в самый последний момент обняла его и сказала: «Спасибо тебе, папа, за все. Прости меня».
В качестве завершения всей этой невеселой истории через неделю после отъезда Лины ВП получил по почте из Израиля конверт с листком бумаги, на котором ровным «учительским» почерком были написаны несколько строк. Вот они:
Виталий, я рада, что Вам понравилась Лина, а она всегда хотела отца. Дай Б-г. Вы не должны чувствовать себя виноватым, я не была ни в коем случае несчастной. И Лина тоже. Но Вас ей не хватало. Еще совсем маленькой она, просыпаясь, говорила, что чувствовала папу рядом. Лина рассказала, какая милая и сердечная у Вас жена и как ей хорошо было с ней. Если Лине хорошо, мне ли жаловаться.
Всего доброго. Моя мама просит передать Вашей жене благодарность за чудесные сушеные грибы и клюкву.
Эсфирь Блюменштерн
В заключение осталось рассказать следующее. Между ВП и Линой в течение последующего времени продолжалась постепенно угасающая электронная переписка. Через два-три года после окончания университета она получила по конкурсу место сотрудника одного из престижных колледжей в Лондоне и стала успешно заниматься компьютерным моделированием формирования зрительных образов в мозгу человека. ВП следил за ее успехами по Интернету. Теперь она — профессор, автор более сотни научных трудов. Она давно уже замужем и мать двоих детей — мальчика и девочки. ВП посещал их два раза в Лондоне, оказавшись в Англии на научных конференциях. Муж Лины — успешный французский биофизик и к тому же еще и барон по имени Антуан Винсент де Вернон. Так что Лина теперь не только профессор, но и баронесса Эльвина де Вернон. Как положено барону, у Антуана есть старинное поместье где-то на юге Франции. Однажды ВП получил от Лины фото, сделанное в этом поместье. Там представлены барон и баронесса с их сыном-подростком Алексеем, ползающие на четвереньках по черепичной крыше их фамильного «замка», очищая черепицу от разросшегося мха. На фото виден и сам «замок» — довольно дряхлое и запущенное, но обаятельное двухэтажное строение с башенкой. Внизу у дверей «замка» стоит девочка в джинсах и белой маечке. Это их дочь Алиса. Она улыбается, гладя прямо в объектив, и машет букетиком диких цветов. Когда ВП смотрит на это фото, ему хочется верить, что его внучка машет букетиком именно ему. Этой идиллической картиной мы и закончим нашу story, историю из жизни.