Рассказы
Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 2023
НА ФОНЕ КРАСНОГО БРАНДМАУЭРА
Ты хотела, чтобы тебе это показалось. Было желание скорее пройти мимо: ну показалось и показалось. Мало ли что за шум.
Но что-то из глубины этого позднего вечера обращалось к тебе. Именно к тебе, потому что никого другого рядом не было.
Что-то живое настойчиво било по крыше гаража: мол, иди сюда, помоги, тут такое дело…
Может быть, это человек. Или маленький картофельный эльф упал на гараж, умирает, просит о помощи.
Ты вернулась, подошла ближе. И увидела, что по гаражу бьет чье-то огромное крыло.
То ли орел, то ли грифон.
Оказалось, чайка.
Крылом машет, взлететь не может.
И вот вы смотрите друг на друга: мол, что делать? Вопрос классический.
Потом к вам подошли еще какие-то люди. Каждый подарил чайке свой взгляд. Постояли немного и разошлись по домам.
Но ты снова вернулась. Не знаю зачем. И ты тоже не знаешь. Наверное, ты просто хотела убедиться, что чайки нет, улетела.
Вместо этого ты увидела двух женщин, зачем-то залезающих на гараж. Они смеялись. Чайка уже не била крылом, а как бы вжималась в крышу. Увидев тебя, женщины исчезли. В петербургские трущобы.
Ты пришла и рассказала мне всю эту историю: мол, что делать?
Мы решили забыть про чайку.
В мире много чаек, они умирают, их едят кошки, это естественный процесс, пищевая цепочка. Мы же не можем помочь всем чайкам.
Утро. Что я делаю на крыше гаража?
А ты что тут делаешь, чайка? Не бойся. Боится.
Вот тебе вода в стаканчике, открой клюв, пей. Пьет.
Рядом лежит сыр-нарезка, открытая, но нетронутая. Какая-то добрая душа оставила. Но чайка такое не ест.
«Что делать?» — вопрос к Интернету.
Записываю видео о судьбе чайки. Все сочувствуют.
«Ах, я бы помог, но я на даче». Все на даче. Не друзья, а дачники.
А один сочувствует чайке из Парижа. И мне заодно.
Да, чайка, мы одни с тобой. На крыше гаража. На фоне красного брандмауэра.
Александр Траугот сказал, что Петербург красивее Парижа. Тебе от этого легче, чайка? А мне легче. Только Траугот это не мне сказал, а ей. Той, которая стоит на асфальте, смотрит на нас. Это ты позвала ее крылом. Это она рассказала мне о тебе. Теперь мы все подруги.
Нет, с собой мы тебя не возьмем. Это невозможно.
Мы просто все время будем о тебе думать.
Слезаю с гаража, раню локоть, ухожу в свою жизнь.
Локоть болит. Это чайка болит.
— У нее, наверное, крыло сломано… — говоришь ты.
— Нет, в Интернете сказали, что это слёток — птенец чайки, он просто еще летать не умеет.
— А почему она тогда такая огромная?! Как кошка с крыльями.
— Пишут, что птенец может выглядеть как взрослый, но на самом деле он тупой. Прям как я.
Снова выхожу на улицу. Неважно куда, главное, увидеть чайку. Иду как бы мимо, даже спешу, но голову при этом сворачиваю, чтобы увидеть птицу.
А птицы нет.
Первая мысль: умерла.
Вторая: улетела.
Правильный ответ: упала.
Птенец лежит в мусоре, в битых стеклах.
Видео о судьбе чайки продолжается.
Пишу в группу защиты птиц. Интернет кипит советами:
— Оставьте чайку в покое!
— Ее коты съедят, возьмите к себе!
— Отвезите к ветеринару, сделайте рентген!
— Отдайте в приют!
— В приют не берут массовые породы, ее скормят хищникам!
— Не трогайте его! Родители сами о нем позаботятся!
— Нужно отнести его в место массового гнездования!
Море советов, а вопрос по-прежнему один, из классики: что делать? И дальше, как ответ на вопрос, в этой истории появляется Любовь.
Любовь Дмитриевна.
Она идет кормить кошек. Все бездомные кошки Васильевского острова знают Любовь Дмитриевну. И уважают.
А я всегда здоровалась с ней, но имени не знала, ну просто соседка. Но я знала имя ее пса: гуляя по улице, она часто к нему обращалась.
— Чарли, ну куда ты пошел?! Чарли, имей совесть! Чарли, ты не прав!..
Чарли — это такой маленький, лохматый, интеллигентный пес, который вечно куда-то торопится.
— Простите, а вы не знаете, что делать с ребенком чайки? Он там в стеклах лежит, мы не знаем, что делать…
Я не успела договорить, Любовь Дмитриевна уже дала ответ:
— Я его себе возьму. Где он?
— Пойдемте, но некоторые говорят, что лучше оставить его на месте.
— Его кошки съедят.
Все было решено. Любовь Дмитриевна пошла кормить голодных кошек, а я пошла за коробкой. Поставила коробку на землю, надела виниловые перчатки и попробовала взять в руки чайку, но она не давалась. Сегодня ей уже не хотелось спасения: крыльями она никого не звала, а, наоборот, отгоняла, не верила.
Пришла Любовь Дмитриевна. Она присела на корточки, ближе к чайке, и начала с ней говорить, приглашая сесть в коробку:
— Да, у тебя красивые крылья, но сейчас их надо сложить. Красивые, я вижу, спасибо, что показываешь, но нам пора идти, ты слышишь меня?
Любовь Дмитриевна подробно объясняла ей наш дальнейший маршрут, а чайка вникала. И согласилась: мол, делайте что хотите.
Из коробки на нас поглядывал недоверчивый черный глаз. А Любовь Дмитриевна вела экскурсию по городу: «Вот дорога, вот Нева, вот наш двор, видишь?..»
Любовь Дмитриевна сказала, что не первый раз выращивает птиц на своем балконе. И ворона была, и голубь, и чайка.
— И что было с чайкой?
— Да вот на крыше моей гнездовалась семья. Новорожденный птенец, и, не знаю, мне показалось, что это был отец-одиночка, неловкий очень. И в какой-то момент птенец свалился на мой балкон. Отец прилетал, кормил. А однажды постучал в окно, посмотрел на меня и улетел. И больше не вернулся. Может, его на вентилятор намотало.
— Какой вентилятор?
— Не знаю, фабричный. Может, под машину попал… В общем, выкормила я этого малыша, и в какой-то момент он просто улетел. И с этим так будет.
Как хорошо.
Любовь Дмитриевна — мать чайки.
Делюсь радостью в группе защиты птиц: пристроила чайку, опыт по выращиванию птиц у человека есть, всё, не переживайте.
— Какой опыт?! Не одну чайку на балконе укокошила?!
— На вашей совести будущая мучительная смерть птицы!
— Хорошо, что забрали! Отведите чайку к ветеринару!
— Ветеринары — шарлатаны, не слушайте никого!
— Вы убили птенца изъятием его у родителей!
— Таких загубленных доброхотами птенцов сотни каждый сезон.
— Я постоянно забираю чаек себе, потом выпускаю. Кормите его сырой рыбой. Мойва, корюшка… Главное, чтобы мелкая и целиковая.
— Верните птенца на место, не лишайте его возможности нормально вырасти!
Почти все защитники птиц меня заклевали.
— А во всем ты виновата. Зачем ты пошла на нее смотреть?
— Ну там же кошки, люди, стекла… И никто к ней не прилетал.
— А может, прилетал.
— Значит, надо отнести ее обратно?
— Не надо.
— А если его родители все-таки прилетят?
— Нет.
— Откуда ты знаешь?
— Так. Всё. Любовь Дмитриевна разберется.
— А кто научит чайку летать?
— Любовь Дмитриевна.
И вдруг отчетливо представилось, как Любовь Дмитриевна и чайка летят по небу. Между ними беседа:
— Вот видишь, летим, а ты как думала, все же просто, взмах-взмах — и всё. Ну, прощай, милая, лети. Нет, я с тобой не могу, меня Чарли ждет. Прощай, моя хорошая.
Чайка улетает в открытое небо. Конец.
Листаю интернет-ленту в поисках похожих историй. Историй много. Каждый день кто-то пытается кого-то спасти: делают отчеты о жизни бобра, ищут родителей цапли-лысухи, усыновляют ворона и проклинают друг друга за неправильные советы.
Мы покупаем чайке корюшку, мойву, иваси, путассу, минтай… Чайка не брезгует. Любовь Дмитриевна пишет в «Ватсапе», что в фаворе минтай и путассу. Что утром аппетит хороший, а вечером ест так, как будто одолжение делает.
А пес Чарли успел привыкнуть к тому, что у него большая семья: кошка Фира, кошка Клавдия, человек Любовь Дмитриевна и чайка Орландо.
Пол чайки был неизвестен, и это гендерно нейтральное имя из повести Вирджинии Вулф очень подошло для птицы.
Однажды Орландо взлетел на жердочку своего балкона, обернулся на Любовь Дмитриевну: дескать, опа! Смотри, чё могу! И спикировал вниз.
Любовь Дмитриевна бежала за ним во двор, ловила, несла обратно: не окреп, не готов.
Прошло лето. Чайка уже вольно летала по комнатам, квартира Любови Дмитриевны превратилась в гнездо. Но сама Любовь Дмитриевна оставалась человеком и жить в гнезде не хотела.
Пора было вывести чайку в люди. В смысле в птицы.
Любовь Дмитриевна выбрала для Орландо Котлинский заповедник под Кронштадтом. Зачем вести коренного василеостровца в такую даль — непонятно.
Но вот Любовь Дмитриевна уже отправляет видео, как Орландо делает свои первые шаги на воле. Воля огромна. Страшна.
Вода, небо, чайка, а где другие чайки? Где подруги? Пустота.
Может, просто не попали в кадр? Там за кадром, наверное, стая.
Орландо делает несколько неуверенных шагов, оборачивается назад, как бы спрашивая: «Можно идти дальше?» Пошел, взлетел, подразнил небо и опустился на воду, поплыл…
Ну а что дальше — понятно.
В каждой мертвой и живой чайке мы видим Орландо.
Орландо, отвали, отстань, отпусти.
Помимо мифической недоказанной вины перед тобой у нас есть еще сто других вин. И вот они цепью тянутся за тобой. Структурируются. На две группы: надо было, не надо было.
Видео, где Орландо плывет, удалилось: приложение «Ватсап» автоматически чистит свою память и удаляет лишнее. Теперь в переписке с Любовью Дмитриевной на месте видео голубой квадратик с расплывчатым белым силуэтом…
В НЕВУ
Она зачем-то спускается по ступеням к Неве. Ночь.
И поскальзывается на последней, не охваченной водной стихией, но заледеневшей ступеньке.
Ее спутник наблюдает ситуацию. Просто смотрит. Нет, возможно, он в волнении, но чисто зрительском. Никакой протянутой руки, никакого окрика, даже самого тупого типа «Эй, стой! Ты куда?!».
«В Неву. Я в Неву» был бы ответ.
Ну то есть он не хотел составить ей компанию.
Несколько секунд она раскачивается между Невой и жизнью.
Ноги скользят, испуг оставляет только одну мысль — «Умру».
Каким-то чудом жизнь перетянула ее, и она оказалась на ступеньку выше.
Все закончилось. Есть почва под ногами, она не скользит. Горизонт не завален. Ледяная мартовская Нева отражает ночное небо. Все хорошо. Просто рядом стоит человек, который ее не спас.
А может, я умерла? Просто Бог милосерд, и мне кажется, что жизнь продолжается. А на самом деле нет, не продолжается. Наверное, эти несколько секунд меня берегут и показывают продолжение жизни. Чтобы я сильно не испугалась и не умерла во второй раз.
— Да, ты бы меня не спас, — говорит она.
— Вон «Красин» ледокол, он бы тебя выловил, ему не впервой, — спутник указывает на героическое судно.
— Я бы сразу на дно пошла. Плавать не умею.
— Плавать не умеешь?
— Не умею.
— Не умеешь?!
— Нет.
— Серьезно?! Ты не умеешь плавать?!
Мысленно она столкнула его в темные воды и спросила:
— А ты умеешь?
— Да, я морж.
Она все еще не была уверена в том, что она действительно на берегу. И увидела, как ее тело опустилось на дно. А этот морж посмотрел на водную гладь, поднялся по лестнице, сел в машину и уехал.
Да, я уверена, что он бы не бросился меня спасать.
И, утонув, я подложила ему свинью. Ведь это абсолютно лишняя ситуация в его жизни. Которая тянет за собой неприятные вопросы: «Почему ты ее не спас?! Почему ты уехал?! Почему не вызвал полицию?!» Ну в принципе нормальные вопросы. Нормальные неприятные вопросы.
А у него есть имидж. И эти вопросы абсолютно не в дугу. Поэтому он жмет на газ изо всех сил: его тут не было. Не было. Мама подтвердит. Благо она живет в соседнем доме. А у него нет привычки выключать свет. Свет в окнах горел? Горел. Он был дома. Никакой Невы в глаза не видел.
А где девушка?
Какая девушка?! Была ли девушка? Может, девушки и не было.
У этого моржа совершенно замечательная жизнь. И она в ней могла бы стать вполне комфортным воспоминанием, где главным было бы отстранение: «Знаешь, у меня была знакомая… она исчезла. Пропала без вести, да. Потом ее нашли в Неве. Ее забрал Петербург. Молодая, вся жизнь впереди…»
Какой пошляк.
С другой стороны, она выжила именно потому, что он не стал ее спасать. Любое его движение в ее сторону скорее столкнуло бы ее в воду.
Другое дело Артем. Нет, Артем бы тоже ее не спас, но…
Сначала был бы окрик, вот этот, самый тупой: «Эй! — И тут бы по школьной привычке прозвучала ее фамилия: — Стой! Ты куда?!»
Он бы точно ее схватил. И это движение бы тут же сыграло: она бы начала падать в Неву, но уже схватившись за его руку.
То есть они падают вместе.
Мы падаем вместе.
Мы тонем. Мы погибаем вместе.
Не потому что мы друг друга любим.
А потому что мы два идиота.
Я не умею плавать, Артема схватила судорога. Два тупых трупа.
Не надо было нам садиться за одну парту. Не надо было продолжать общение ни после школы, ни после института. Остались бы живы. Жили бы долго и счастливо.
В общем, они погибли. И возможно, по прибытии в загробную жизнь прервали общение. До смерти друг другу надоели.
Но все же ей было приятно думать, что он бы попытался ее спасти. Даже с таким печальным финалом.
Потом она вспомнила другого своего знакомого. Назовем его Леон. Он похож на человека, у которого есть тайна. Такой странный, ироничный, весь из себя ребус — сиди разгадывай.
Однажды, когда на пляже пошел дождь и все вокруг начали уходить, она бросила на него взгляд: мол, дождь, нам тоже надо идти, а он ответил:
— Нет, не надо. У нас ведь арт-хаус.
Он любит этот тупой арт-хаус. И она тоже любит этот тупой арт-хаус. Весь фильм идет дождь? Замечательно. Герои весь фильм молчат? Отлично. А в конце убивают друг друга? Прекрасно. Это их кино.
Они тоже любят играть в молчанку. Вернее, она играет, а он просто молчит. Но они друг друга не убивают. Повода нет. Редко видятся. И она ничего толком о нем не знает: сейчас он тут, а завтра — на другом континенте. Он птица.
Так вот. Она представила. Они молча спускаются к Неве. Ночь. И вот опять эта дурацкая скользкая ступенька. И снова выбор: Нева или жизнь.
Леон хватает ее, берет на руки. Спасена.
Но еще не успела отойти от ужаса. Ей хочется ощутить гранит под ногами. Леон все еще держит ее.
Пауза затягивается. Начинает моросить дождь. И она бросает взгляд: мол, дождь, отпусти меня, нам надо идти. В ответ он бросает свой взгляд: «Нет, не надо. У нас ведь арт-хаус».
— Леон, что ты делаешь?!
Этот вопрос прозвучал глупо, почти как «Эй! Ты куда?!».
Он опускал ее в воду. Медленно. И можно сказать, бережно.
Сначала в воду ушел край ее плаща, потом вся она оказалась в стихии.
Барахтается, пытается ухватиться за ту самую ступеньку.
Он тянет к ней руку. Она понимает, что он ее все-таки вытащит. Потом она его убьет, выбросит за борт, сожжет, но сейчас он ее вытащит. Он прикасается рукой к ее голове и резко опускает вниз.
Намочил рукав.
Пустота под рукой образовалась довольно быстро.
Леон присел на ступеньку. Посмотрел на ледокол «Красин». Затем отвел глаза в другую сторону — туда, вдаль, откуда когда-то отплывал «Философский пароход».
Он думал о чем-то. Потом превратился в голубя.
Расправил крылья, улетел.
Представила она на месте этого голубя и своего знакомого фотографа.
Фотограф в нее влюблен (он во всех влюблен). Она в него нет. У фотографа — жена, дети и муз несчитанное количество. У нее — голубь Леон. Фотограф говорит:
— Ну он же голубь! Птица!
— Ну и что? — отвечает она. — А у тебя жена и дети.
— Ну и что? — отвечает он. — Они хотя бы люди.
— Он птица, он любит свободу.
— А я тебя, — перебивает фотограф.
В этот момент она снова поскальзывается на этой пресловутой ступеньке. Четвертый раз в одну и ту же реку.
— Эй, стой! Ты куда?! — кричит он, доставая фотоаппарат.
Она плывет. Научилась. Плывет брассом. И кролем. И баттерфляем. Она свободна. Счастлива. Но очень холодно. Она умрет от воспаления легких. Зато фотографии будут очень, очень красивыми.
Она вспомнила и Бориса. И удивилась тому, как много у нее, оказывается, знакомых. И как они бесполезны в чрезвычайной ситуации.
А у Бориса, точнее Борислава, еще и много имен. Чтобы объяснить этот момент, обычно все говорят, что он язычник. Типа древний русич. Однако ко всему прочему он принял обряд крещения в Индии. И одно из его имен — Арджун.
А сама цепочка имен длинная, все и не вспомнить. Говорят, что родился он Артемом, потом стал Алтаем, потом Лютозаром. И вот наконец пришел к Борису. Сам он объясняет так:
— Борис — это потому что «борей». Я — ветер.
Ну почему в конце концов нет?
Если есть голубь, значит, должен быть и ветер.
Короче, она уже барахтается в воде. Борис затягивает молитву. Древняя молитва, древний танец… И еще костер. Да, он разводит костер.
— Что ты делаешь?! — кричит она.
— Я спасаю твою душу, — отвечает Борис, возводя руки к небу. — Боги даруют тебе новую жизнь, вода — твой новый дом!..
Обнаружив у себя плавники и хвост, она поняла, о чем он.
Всегда мечтала быть рыбой.
Пожалуй, на этом я и остановлюсь.
Новая жизнь. Незачем тянуть за собой воспоминания.
СЛОВО РЫБАКА
Жил-был рыбак.
И ловил он рыбу без удочки.
Да и зачем ему удочка, если рыба и так ловится?
Плывет прямо к нему в руки.
А дело в том, что рыбак ловил на слово.
Подходит к реке и говорит:
— Ты моя любовь.
И «любовь» тут же выплывает из воды.
Все рыбы без исключения клевали на это слово.
Если по правде, то это запрещенный способ ловли. После этих слов и плотва, и щука, и толстолобик головы теряют. Рыбы — что с них взять.
Вот, например, нерка. Она лежит в отдельном ведре и думает о том, какие все дуры: не знают они, кто на самом деле любовь рыбака.
Хариус (из соседнего ведра) глядит на эту малахольную нерку и жалеет ее. Хариус — аристократка. Крылатая, хищная. Черный изумруд глаз сверкает на солнце, все знает эта рыба и про рыбака, и про любовь, и вообще. Он женат.
Да, у каждого порядочного рыбака должна быть жена рыбака. Живет она в большом доме на самой высокой скале.
Жена. Вот уж кто бы мог вспороть животы всем чешуйчатым и зажарить их. Но она не готовила. Жена была просто песней, которую сочинил рыбак.
Это была красивая песня. Сидит, бывало, рыбак на берегу и поет. А рыбы рты открыли и слушают. Откровенная минута называется: рыбак личным делится. Доверяет, значит.
Все рыбы гордились этой душевной близостью, слушали тайны рыбака и дружно вздрагивали в едином рыбьем эпилептическом припадке.
Но песня заканчивалась. И он отпускал всех рыб обратно в реку. А на следующий день приходил вновь. И снова ловил. И снова отпускал.
Рыбаку нравилось, что другие рыбаки ему завидуют. А рыбы уже и вовсе не могли жить без его слов.
— Ты — моя любовь, — повторял рыбак.
Каждая рыба смотрела на него и чувствовала, как белый плавательный пузырь-душа переполняется кислородом.
А дело в том, что рыбам, оказывается, необходим кислород. Для легкости плавания. Но главное: внутри у них был не просто кислород, а слова рыбака, его тайны. И вот спрашивается: а зачем рыбам столько знаний?
Пузырь-душа тянет рыб наверх, они больше не хотят на глубину. Рыб манит жизнь. Они в ней теперь кое-что понимают. И уж куда больше тех, кто в этой самой жизни участвует.
В общем, рыбы начали мутировать: стали задавать вопросы, устраивать сцены и петь свои песни. Собственного сочинения. Нужно было как-то избывать слово, данное им рыбаком.
Песня нерки была нервной, кровоточащей. У хариуса были серебряные слова: они мерцали в черной воде. Карась пошел верлибром. Стая корюшек вскладчину писала поэму.
Рыбам казалось, что из воды их вынимает Бог. И стихи были, конечно, о нем. И каждая рыба пыталась сообщить, что именно она — любовь рыбака.
Но слова их, печальные и прекрасные, были прозрачны, неразличимы. То есть таланты морской братии были невидимы для человечества.
Но рыбы продолжали слагать стихи, однако это было уже похоже на соревнование: кто дальше прыгнет. Вода в реке кипела. Шел литературный процесс.
Вода, водоросли, ил, элодея переплетали каждое слово.
Ходила даже легенда, что некоторые рыбы очеловечивались и уходили жить на сушу. Меняли точку локации и угол зрения.
Но тут уже никаких подробностей. На родину они не возвращались. Немая эмиграция. И кто-то решал, что они слишком несчастны, чтобы вернуться обратно (хоть на день) и все рассказать. А кто-то думал, что невозвращенцы слишком счастливы и в пересказе своего счастья не нуждаются. Может, и так.
Но были в море и нормальные рыбы. Как иначе? Они просто жили. По-своему, по-рыбьи.
Откладывали потомство и умирали. Становясь кормом — для молоди, азотом — для растений, воздухом — для рыбаков.
…Воет дремучий ветер, волны бросает под два метра. Одним махом кобальт синий мешает небо и воду.
— Ты — моя любовь, — говорит рыбак морю.
Море волнуется.