Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 2023
Д. В. Философов. Воспоминания (записи 1915—1917 гг.) / Вступ. ст., публ., подгот. текста и примеч. Джона Стюарта Дюрранта. СПб.: Изд-во «Пушкинский Дом», 2023
Объяснять, кто такой Дмитрий Владимирович Философов, как будто не приходится. Стандартный набор ассоциаций: триумвират с Мережковскими, «Мир искусства» с Дягилевым, религиозно-философские собрания, эмиграция (Варшава, альянс с Савинковым, газета «За свободу!»). Еще можно добавить «Мои воспоминания» А. Н. Бенуа, где Философова много, и недавнюю полузамеченную публикаторскую сенсацию — переписку Гиппиус с Философовым в «Литературном наследстве». Переписка наиважнейшая, да и вообще эпистолярию Философова сколько-то повезло: публиковался и публикуется.
Сложнее обстоит дело с текстами самого Философова. Человек он был разнообразно и много писавший. Однако, кроме подготовленного в 2010 году О. Коростелевым тома избранных дореволюционных статей Философова, ничего, собственно, и нет. Ни дореволюционные, ни пореволюционные статьи Философова систематически не собраны и не републикованы. Можно было бы, конечно, понадеяться, что «однажды»… Но до настоящего времени это остается бездоказательной гипотезой.
Между тем издательство «Пушкинский Дом» выпустило том воспоминаний Философова, над которыми он работал в 1915—1917 годах и оригинал которых хранится в Пушкинском Доме (ИРЛИ). Текст подготовлен к печати и обстоятельно прокомментирован известным канадским специалистом по «трудам и дням» Философова Джоном Стюартом Дюррантом.
Свои мемуарные записи Философов начал так: «Буду писать для себя, но не о себе. Для себя — т. е. не заботясь о читателе. <…> Важно, что мне это интересно, что мне отрадно вспомнить прошлое, вспомнить о тех, кого знал, видел, любил. О себе буду писать очень мало. Не из ложной скромности или стыда. А потому, что о себе писать скучно. Будешь из кожи лезть, чтобы быть „правдивым“, а выйдет ложь. Словом, в моих воспоминаниях я буду лишь „точкой зрения“. Смотрит и вспоминает мое Я». Дальше Философов замечает, что заниматься воспоминаниями можно лишь тогда, «когда некоторые итоги подведены, а главное, определена „мера сил“. Могу еще сделать что-нибудь „в том же роде“, но вряд ли изменю „род“»…
Автор, однако, ошибался. В «Воспоминаниях…» он как раз «род»-то и изменил. Своим читателям — и тогдашним и теперешним — Философов знаком как то, что привычно (и плохо) называется блестящий полемист. Философов это умел, и было это и о политике, и о Церкви, и о литературе, и часто это действительно было блестяще (говорю о стиле и ни о чем ином). И в этом, конечно, чувствуется один с Мережковским воздух: они на нем, из него строили магические воздушные замки.
В «Воспоминаниях…» ничего этого нет. Совсем нет. «Родился я 26 марта 1872 года. Родился до срока. Семимесячным. Когда я это узнал, я утешался тем, что Ньютон и Гёте тоже родились до срока. Говорят, я был страшно желтый».
Философову удалось написать о мире своего детства, отрочества и (совсем немного) юности вне психологии (временами это похоже на «Дневник 1934 г.» М. Кузмина). И автора, и тех, о ком он пишет. Обычно мемуарист — чаще невольно, чем сознательно, — патетичен. Здесь этого нет. Здесь нет «масляной живописи», тут — графика. Автор действительно «не заботится о читателе» и не старается угадать, каким предстанет перед ним.
Общеизвестные фамилии из русской истории — это родственники и друзья дома, соседи по имению, сослуживцы отца. Философов, однако, не пишет ни служебно-семейную хронику, ни (жанр известный) дворянские мемуары. О псковском имении Философов замечает: «Когда меня расспрашивали о Богдановском — мне всегда было совестно отвечать. Спрашивали, интересуясь „необычайными“ красотами Богдановского. А приходилось отвечать, что реки нет, озера нет, леса — почти нет. <…> Но как кто-то сказал, у сердца есть свои резоны, которых у разума нет».
И потому из самых драгоценных воспоминаний Философова — о служивших в доме гувернантках, воспитательнице француженке Жанне и русской «Дудушке». После смерти Жанны уже совсем взрослый Философов посетил ее могилу: «…и помню, что я позавидовал тихому кладбищу и заслуженному покою этого верного, чистого человека»…
В апреле 1917-го Философов перечитал написанное им: «Меня раньше смущал чрезмерный „быт“ записок. Их мелочность. Но, перечитав их после революции, убедился, что именно их мелочность имеет особую цену. Глубокая история».
Нам трудно расслышать голоса из этой исторической глубины. Они звучат на уже почти неведомом нам языке. Они — звучат.