Главы из книги. Окончание
Опубликовано в журнале Звезда, номер 4, 2023
ГОРСОВЕТ
Получив в избирательной комиссии временное удостоверение (красные книжечки нам выдали позже), я еду в здание городского Совета. По дороге, как водится, предаюсь праздным размышлениям. Зачем я иду во власть? Мир переделать? Так ведь не мальчик и должен понимать, что не получится… Но ведь не на съезд в Москву, где судьба страны решается, а просто в Горсовет еду. Дела-то будут хозяйственные. А что я в них понимаю? Так ведь не только они. А что еще? Это — как дело поставить! «Питер — город трех революций»? Ну, положим не трех, а лишь единственной — Февральской (остальные — миф или подлог), но и одной не мало! О настроениях, с которыми мы пришли в Совет, кто-то из депутатов позже написал:
На первом рубеже так мир казался прост,
Так был понятен путь, бесхитростен и ясен.
И хрупкий лед надежд казался безопасен,
Мы по нему шагали в полный рост.
Ага, вот и Исаакиевская площадь, вот и Мариинский дворец. Над зданием — флагшток и, конечно, красный флаг. Да, а ведь это, пожалуй, предупреждение. По старому анекдоту:
«Иностранец въезжает в Советский Союз, и его машина тут же ломает колесо в открытом люке. Подъехавшему инспектору водитель возмущенно кричит:
— Почему же у вас предупреждений не ставят?!
— А вы, господин хороший, через Брест к нам въезжали?
— Ну да!
— А там слева, где будка, на крыше красный флаг видели?
— Видел.
— Ну вот, а говорите — вас не предупреждали…»
Так, ладно, делать нечего, назвался груздем — полезай в кузов. Идем дальше. Что же за стиль у этой громады? Однозначно и не скажешь. Эклектика. Когда-то постройку дворца заказал Николай I для своей дочери Марии, отсюда и название.
Центральный вход, как водится, закрыт — есть боковая, тоже фасадная, дверь. Она мне знакома. Это через нее мы входили в исполком для переговоров о судьбе гостиницы «Англетер». На месте снесенного здания уже построена новая гостиница, внешне она напоминает ту, историческую, внутри же все по-новому.
Теперь я иду уже без сопровождения, вот и главный вестибюль — кроваво-красные разводы мраморной облицовки что-то напоминают. А, ну да, это здесь Степан Балмашев застрелил министра царского МВД. Надев офицерскую форму, эсер дождался прохода Сипягина и разрядил в него револьвер. Может быть, поэтому начальство здесь не ходит?
Золоченые канделябры, статуи в нишах, ковровая дорожка по широкой лестнице ведет на второй этаж, анфилады парадных залов. Туда ли я попал? Спрашиваю: где тут депутаты? Оказывается, этажом выше. Там в каком-то закутке я нахожу наконец депутата, им оказывается В. Панов. Критически меня оглядев, он не слишком любезно объясняет, что уже идут совещания рабочей группы по проведению первой сессии. Холодный прием не удивляет, группа состоит из членов клуба «Перестройка» и «Народного фронта», я там почти не бывал, и большинство меня не знает. Как, впрочем, и я еще не знаю, с кем буду работать. Услышав, что можно принять участие в формировании регламента, повестки и мандатной комиссии, я записываюсь в нее.
На следующий день, 3 апреля, начинается первая сессия Совета.
Она начинает свою работу почти параллельно с Первым съездом депутатов России и последним съездом КПСС.
Но, возможно, кто-то из читателей скажет себе: стоит ли тратить время на дела местного Совета многолетней давности? Системы Советов нет, мы живем в другой стране… Какая нам разница, кто и что тогда сказал? А если уж разбираться в событиях тех лет, то судьба России решалась не в регионах, а в Москве!
Это не совсем так.
Все то, что происходило во властных структурах, в экономике и жизни провинции, лишь отчасти зависело от подвижек на федеральном уровне. Ведь на протяжении первых трех-четырех лет воздействие Центра на жизнь регионов ограничивалось снятием особо одиозных ограничений да распределением скудных бюджетных ресурсов. Обратная же связь и ее качество зависели от расклада сил в местных элитах, большинство которых еще составляла партийная, бюрократическая номенклатура.
В провинциальные Советы последнего созыва попали лишь единицы радикально мыслящих, профессионально подготовленных демократов. У них не оказалось большинства даже в Московском городском совете.
А город Петра, несмотря на все волны репрессий, несмотря на многолетнее выхолащивание, оказался способен на качественный скачок: если раньше депутаты с высшим образованием составляли меньше половины, то теперь это 94 %, а в программах 2/3 депутатского корпуса заявлена необходимость многоукладной экономики и политических свобод!
Пройдет год, и в «команде Гайдара» в правительстве ключевые посты займут питерцы: вице-премьер, председатель Госкомимущества Анатолий Чубайс, его заместитель Дмитрий Васильев, заместитель министра финансов Сергей Игнатьев, советник правительства, руководитель Рабочего центра экономических реформ Сергей Васильев, его заместители Андрей Илларионов и Борис Львин.
В союзных структурах — председатель Леноблсовета Юрий Яров (вскоре зам. председателя Верховного совета России), депутаты — председатель парламентского подкомитета по приватизации Юрий Болдырев (он же — главный государственный инспектор России), писатели Даниил Гранин и Борис Никольский, актеры Кирилл Лавров и Михаил Ульянов, юрист Анатолий Собчак. Депутаты России: советник президента России по вопросам межнациональных отношений Галина Старовойтова, сопредседатель движения «Демократическая Россия», представитель Городского совета в Верховном совете России Марина Салье, члены Верховного совета РФ Михаил Молоствов, Петр Филиппов, Игорь Кучеренко, Владимир Варов. Все они, а позже — вице-премьер правительства России Георгий Хижа и депутаты РСФСР Олег Басилашвили, Никита Толстой, Бэлла Куркова, Василий Травников из Питера. Это не означает единства нашего десанта, но он будет серьезно влиять на решения съездов и Верховного совета начального состава, а затем и правительства.
При входе в Большой зал заседаний мы получаем какие-то бумаги и большие круглые значки с указанием наших фамилий и номеров округов. Зал постепенно наполняется депутатами и журналистами. Стоят камеры телевидения.
Я разглядываю панели с изречениями Ульянова и центральный барельеф с его усекновенной головой.
Когда-то в этом зале под огромным застекленным потолком располагался зимний сад, где проводила время больная хозяйка дворца, дочь Николая I, великая княжна Мария. Здесь Александр II подписал Манифест об отмене крепостного права. Рядом, в ротонде, заседал Государственный совет. Тут шли первые заседания Временного правительства и Предпарламента, работу которого сорвали большевики. Отсюда после Октябрьского путча новая власть изгоняла депутатов Городской думы (о том, что и наш Совет ждет изгнание, я, конечно, не догадывался).
Сев с краю, я с интересом наблюдаю за густеющей толпой депутатов. Женщин мало, мужчины в основном молоды и половина с бородами. Одеты разношерстно. Изредка мелькает военная или милицейская форма. Многие хорошо знают друг друга. Весело здороваются — вероятно, из клуба «Перестройка» или «Народного фронта». Но по меньшей мере половина сидит и озирается — так же, как я. Разношерстная кампания — будет ли от нас толк?
У меня уже есть конкретная задача, но я не успел толком подготовить ее в оргкомитете, теперь надо ловить момент. А пока — жду и размышляю о кругах, которые нарезает история, о том, какую же систему власти мы будем строить? Реанимируем то, что провозгласили коммунисты в 1917 году? Те Советы «рабочих и крестьян», которые никогда не были властью? Надеюсь — нет! Тогда что — Советы без коммунистов, о которых я толковал на допросах в КГБ еще в 1976-м? В то время мне трудно было представить себе, что после многолетней отрицательной селекции в России могут появиться политические партии. И возрождение вечевых традиций новгородских и псковских республик Древней Руси, общенародный сход общины казался ближе европейского парламента.
Быть может, права Новодворская, и начинать надо с возврата к тому, что было прервано большевистским путчем?
С того Учредительного собрания, где шесть политических партий должны были сформировать основы республиканской государственности? Да, но за ними была та или иная укоренившаяся в части общества идеология. Социал-демократы, социалисты-революционеры, конституционные демократы за десятки лет работы приобрели от сотен тысяч до миллионов сознательных сторонников!
А у нас пока на всю Россию только КПСС и «Демократический союз». При этом первая — давно уже не партия, вторая — еще не партия и вряд ли ею станет. Как не станет партией и «Народный фронт», где люди сошлись по принципу «против кого дружим», а как только возникнет вопрос «за что?», начнется размежевание.
Убежденные, сознательные члены всех новых формирующихся «партий», даже с политическими кружками и группами, не составляют и 1 % от населения страны. До осознания людьми своей принадлежности к той или иной социальной страте, до того, как из них прорастут политические партии, скорее всего, не один шаг. Так, может, со временем Советы, союзные или республиканские, поручат оформившимся политическим партиям провести Учредительное собрание? А оно — учредит полноценный парламент. Так я мечтал тогда, забыв о том, что пришедшие к власти люди, как правило, сами от нее не отказываются.
Шум и хождение по залу прекратились. Люди, сидевшие за столиком под трибуной, поднимаются наверх, один к микрофону, другой выше — на место председателя. Но тут в зале подымается шум, сквозь который выступающий пытается говорить. К нему взбегает тогда еще не известный мне депутат (Андрей Болтянский), а потом Алексей Ковалев. Они сгоняют с трибуны председателя городской избирательной комиссии, а затем и председателя горисполкома Ходырева, которые по привычке решили сами открыть заседание. Возвращаясь к общепринятой парламентской традиции, первым дают слово старейшему из новых депутатов, наладчику из НИИ телевидения В. А. Муромцеву. Он произносит несколько общих приветственных слов и предлагает собранию избрать сопредседателей, голосование определяет их кандидатуры — Виталий Васильев и Петр Филиппов.
Ходырев, который тоже избран депутатом (еще вчера он второе, после партийного босса в Смольном, лицо в городе), вынужден пересесть в зал и оттуда наблюдать за происходящим.
После перерыва слово предоставляется народному депутату Союза ССР Анатолию Собчаку. Поздравив собравшихся, он говорит о тех испытаниях, что ждут нас в связи с «нетерпением народа, который устал ждать позитивных перемен в нашем обществе», затем предупреждает о «противодействии, с которым, несомненно, придется столкнуться в процессе передачи реальной власти. Не доверяйте тем нашим партийным руководителям, которые говорят, что готовы отдать эту власть!». Он говорит:
«Совет в целом, исполком и каждое должностное лицо — обязаны быть настолько смелыми и независимыми, чтобы уметь принять на себя груз ответственности, уметь принять на себя соответствующее решение вопреки тем существующим ограничениям, вопреки тем противодействиям, которые будут встречаться со стороны республиканских и союзных органов власти!»
Для этого он предлагает сменить руководство наиболее неблагополучных городских служб — правопорядка, жилья, дорог, снабжения — и «укрепить их руководство по-настоящему профессиональными, умеющими делать дело работниками и действительно навести определенный порядок в городе».
Где взять этих профессионалов он, увы, не сказал. А пока, напомнив нам о том, что «Ленинград — это, несмотря на все, что сделали с ним за семьдесят лет советской власти, — один из мировых центров культуры и науки», предложив нам «возродить его славу и распахнуть двери в Европу», Анатолий Александрович пожелал нам успеха. И, естественно, услышал аплодисменты в свой адрес.
В состав сессионного оргкомитета, куда попал и я, вошли 67 человек, среди них Марина Салье и Петр Филиппов, соперничество которых еще доставит немало проблем. Бо`льшая часть комитета мне незнакома, но есть член НТС Николай Журавский, профессор Глеб Лебедев, Саша Патиев, те, с кем я защищал «Англетер» и дом Дельвига, Кирилл Болдовский и Юрий Вдовин, вместе с которыми я митинговал у Казанского собора и сидел в милицейской кутузке.
Мои отношения с другими депутатами не будут простыми: выбрав правозащитный профиль работы, я отстранюсь от внутренних интриг и буду по горло занят делом. Много позже я прочту слова Салье о том, что она «дура, почему-то долго побаивалась радикала Рыбакова», а председатель мандатной комиссии Александр Белкин, под началом которого я буду работать в Совете первое время, вспоминая, напишет, что «Рыбаков был хорош, но уж слишком важен!». Странно: мне казалось, что я был тогда совершенно открыт.
Что ж — между «состоявшимися» советскими специалистами и маргиналом из котельной действительно была дистанция, в первую очередь разного опыта и разных углов зрения.
При этом большинство депутатов преисполнено собственного достоинства, и диссидент-лагерник, наверное, отвечал им тем же.
Но свою позицию в политическом раскладе Совета я обозначил сразу, на первом же заседании. Мы еще не утвердили результаты прошедших выборов, наши мандаты еще не узаконены до конца, а мне пришлось добиваться принятия решения от депутатов, которые еще не обрели всей полноты своих полномочий.
Дело было в том, что предыдущий состав Совета утвердил ограниченный список мест, где разрешалось проводить митинги. И конечно, они были удалены от центра и от горожан. А я, несмотря на уход из «Демократического союза», продолжал поддерживать отношения с его членами и другими несистемными демократами. Они и сообщили мне о том, что готовят митинг в центре города. То, что он кончится очередным столкновением с милицией, было очевидно. Поэтому хоть и под конец дня, но я все-таки настоял на возможности об этом сказать.
Далее выдержки из стенограммы заседания, которую я нашел в городском архиве.
«Ведущий:
— Слово для выступления просит депутат Рыбаков. Пожалуйста, на трибуну!
— Уважаемые депутаты! Вчера в Ленгорисполком поступило следующее заявление:
„Городской совет «Демократического движения» уведомляет вас о проведении митинга в связи с годовщиной трагедии в Тбилиси и сегодняшней ситуацией в Литовской Республике. Тема митинга: недопустимость применения военной силы при разрешении гражданских и политических конфликтов.
Дата и время проведения митинга: восьмое апреля одна тысяча девятьсот девяностого года с четырнадцати часов тридцати минут до семнадцати часов тридцати минут.
Количество участников не менее десяти тысяч, место проведения — Дворцовая площадь.
В случае запрета на проведение митинга на Дворцовой площади митинг состоится на площади у Казанского собора.
Подписали:
Анархо-синдикалистская свободная ассоциация
Партия «Демократический союз»
Культурно-просветительское общество «Иверия»
Комитет за освобождение пленных в Афганистане
Республиканская партия Свободы и Солидарности
Социал-демократическая ассоциация“.
Товарищи депутаты, горисполком еще не принял решения по этому вопросу, но вынужден будет и запретить и пресечь. Сегодня мы не можем отменять решения предыдущего депутатского состава. Это можно будет, когда мандатная комиссия утвердит наши права и обязанности. Но тогда будет поздно. Еще недавно многие депутаты были на митингах и сами знают, что такое дубинки, когда под них попадают даже дети. Сами были участниками таких событий. Мы обязаны предотвратить конфликт, который может случиться.
По поручению оргкомитета я предлагаю проект нашего заявления:
„Собравшиеся на свою первую сессию депутаты Ленгорсовета Двадцать первого созыва ходатайствуют перед Ленгорисполкомом об обеспечении порядка, безопасности и беспрепятственного проведения митинга на Дворцовой площади восьмого апреля группой граждан в соответствии с поданным ими заявлением.
Мы выражаем надежду на то, что этот акт доброй воли станет первым шагом на пути к пониманию и конструктивной работе между Ленгорсоветом и исполкомом“.
Еще я хочу сказать несколько слов: наш долг присутствовать на площади восьмого апреля, даже если митинг будет запрещен!»
Я был уверен, что новоиспеченные «народные депутаты» (мы так и назывались), большинство из которых на выборах говорило о восстановления народовластия, дружно и просто проголосуют за! Ведь все, что было нужно, — даже не наше собственное решение, а всего лишь ходатайство в исполком, за которым оставалось последнее слово.
Начавшаяся дискуссия стала для меня неожиданностью!
Когда пугать депутатов стал начальник 71-го отделения милиции, это было неудивительно — партийный службист, депутат Закордонский и сам, наверное, обеспечивал разгоны предыдущих митингов.
Но тут слово взял активист «Народного фронта» депутат Александр Аникин, от которого собравшиеся услышали не о праве народа выступать там, где он выбирает, а о том, что поскольку Дворцовой площади нет в списке мест, разрешенных для митингов, а изменить этот список наш Совет еще не может, то по формальным обстоятельствам «митинг в принципе не может быть санкционирован» и что «исполкомом это решение отменено быть не может». И еще задал мне вопрос: намерен ли я «призывать тот самый народ, с которым вы собираетесь быть, не присоединяться к несанкционированному митингу ДС»?
Мне бы спокойно сказать, что, хоть наши мандаты не утверждены, мы всё же имеем право выступить хотя бы с просьбой о предотвращении очередного насилия.
Но я рассердился и ответил, что постановления и законы существуют для человека и в его интересах, а если это не так, то должны отменяться. А на повторный въедливый вопрос — буду ли я на площади отговаривать людей от участия — сказал: «Тема митинга — недопустимость применения военной силы при разрешении гражданских конфликтов. Я буду присутствовать там и хотя бы встану между милицейскими дубинками и этими людьми!»
Достойный человек, но педант (в будущем адвокат) Александр Аникин своим выступлением осложнил ситуацию. Искавшие повод коммунисты тут же стали обвинять меня в неуважении к закону, шантаже и провокации. Я отругивался, часть депутатов — военный прокурор Леонид Полохов, член ДС Виталий Скойбеда, Александр Брусницин (один из организаторов милицейского митинга, уволенный за это со службы), Владимир Таланов — сразу стали на мою сторону.
Потом депутаты заспорили о том, каким числом голосов можно принимать решения. Кто-то говорил, что для заявления достаточно большинства от присутствовавших в зале, Алексей Ковалев считал, что необходимо большинство от списочного состава, который еще не был закрыт. После нелепых и агрессивных нападок, в которых я уже превратился в организатора будущего митинга, председательствующий поставил на голосование сначала мой текст, затем — предложение подготовить и рассмотреть завтра разные варианты решения. Третьим вариантом было принятие за основу, с последующей правкой, четвертым — предложение депутатам, которые поддерживают мой текст обращения в горисполком, просто подписать его персонально.
Из 356 пришедших на сессию депутатов за просьбу обеспечить безопасность свободных и мирно собравшихся людей проголосовало всего 82 человека, при этом против — 109. За разработку альтернатив — 120, остальные еще меньше. Тогда ведущий заседание, указав, что ни один из вариантов не получил половины голосов всех депутатов, снял вопрос с обсуждения.
Сказать, что я был расстроен, — мало. Мне казалось, что во власть пришли люди с демократическими убеждениями, что их в Совете большинство. И вот — первая проверка на вшивость… Выйдя на Исаакиевскую площадь, поджидая автобус, я ругал себя: зачем ты пошел в эту «власть»? И почему не подготовился? Не нашел убедительных аргументов? Ведь все было так очевидно и вот — на тебе — уперлись: «Мы обязаны соблюдать закон!» Может быть, надо было напомнить слова Иисуса о том, что «не человек для субботы, а суббота для человека»? Ерунда, они бы даже не поняли, о чем речь.
Да, демократия. Но — почему так? Что это — боязнь оступиться? Но ведь хватило храбрости только что согнать с трибуны второе лицо в городе, того же Ходырева? И уже через день, хоть наш статус еще не был полным, те же депутаты решили и, преодолев сопротивление, добились очередного разоблачительного выступления на нашем телевидении Николая Иванова. С формальной точки зрения полномочий на это они не имели. Но тут была известная фигура, депутат СССР, а не какая-то там шантрапа.
Неужели это амбиции: почему это уличные маргиналы ставят власть в неловкое положение, да и вообще говорят с нами в таком тоне? Вот так быстро возник барьер?
А сколько бессвязных речей пришлось услышать — и это цвет города?
На самом деле все было не так уж плохо. Просто каждый пришел со своими понятиями о приоритетах. Для кого-то это была буква закона, которую нельзя переступать ни при каких обстоятельствах. Как говорили древние: «Закон суров, но это закон!» — даже если он плох. Не нравится — меняй, а пока — следуй. Для кого-то приоритетом было естественное право, включая даже попрание буквы закона, если она нарушает это право и здравый смысл. Причем доля истины была как в позиции правовых позитивистов, так и «естественников». Равно как и доля идиотизма. Все зависит от степени упертости.
Столкновение этих позиций будет возникать в Совете еще не раз в куда более драматических обстоятельствах.
В дальнейшем, когда депутаты научились слушать друг друга и занялись делом, Совет оказался совсем не так плох. Оказалось, что в нем присутствует полный спектр нашего общества, а большинство составляют вполне достойные люди.
Дело с митингом все же решилось. Я переговорил с рядом депутатов и на следующем заседании предложил вернуться к обсуждению. Собравшиеся услышали, что депутаты РСФСР Игорь Кучеренко и Михаил Киселев встречались с главой горисполкома и тот согласился с проведением митинга на Дворцовой площади при наличии письма от Ленсовета. Вслед за ними в защиту права на митинг в центре города выступили депутаты Юрий Гладков, Михаил Журавлев, Роальд Пясковский, отец Павел (Алексей Симаков), Марина Салье. Казалось — лед тронулся. Но тут председательствующий объявил, что в зале только 196 депутатов, что необходимых двух третей, а значит и кворума, для начала работы Совета нет, поэтому принимать никаких документов нельзя. (Действительно, тогда еще существовала такая норма, она не создавала проблем старым Советам, собиравшимся два раза в год. Но она стала проблемой для тех, кто собирался работать постоянно. Из-за того, что не везде выборы состоялись и не все избранные депутаты приходили на каждое сессионное заседание, мы не набирали явку в 2/3 от 400 мест полного списочного состава, поэтому признание полномочий Совета и даже выборы председателя тянулись еще долго.)
Текст моего обращения в горисполком подписало больше сотни депутатов. А так как вся эта история транслировалась по ТВ и ее свидетелями стали 135 журналистов из 48 СМИ, исполком не решился на разгон.
8 апреля 1990 года, в то время, когда в Вильнюсе советские десантники первый раз пытаются захватить Дом печати, в Питере с участием депутатов проходит многочисленный митинг. Телевидение демонстрирует на всю страну наши лозунги «Нет насилию!», «Руки прочь от Литвы!». В январе 1991-го будет еще один такой митинг, но о нем позже. А через год с небольшим, когда в августе 1991 года бронетехника двинулась на Питер, те люди, которым мы дали возможность впервые легально собраться тогда на Дворцовой, придут защищать избранную ими власть.
На второй день сессии приходит Анатолий Чубайс. На тот момент он один из основателей клуба «Перестройка», его хорошо знают и уважают многие из депутатов. Он вернулся из Москвы, где участвовал в работе МДГ и группы Гайдара. Выступая с трибуны Совета, он говорит:
«Уважаемые товарищи депутаты!
Одиннадцатого марта девяностого года Советское правительство приняло постановление о подготовке материалов, связанных с переходом к планово-рыночной экономике. <…>
Мне представляется, что есть основание говорить о существенном пересмотре экономической политики правительства. Вместе с тем я сразу же хотел привлечь ваше внимание к одному вопросу. Вопрос пересмотра экономической политики касается не целевых установок, не моделей, на которые предстоит выйти нашей экономике, а средств, путей и методов достижения этих целей. И правительственная программа, и нынешняя позиция связаны с созданием в СССР рынка. Если в документе правительства речь шла о достаточно длительном периоде (девяностом–девяносто третьем годах), то в новой концепции речь идет о радикальном и огромном повороте к рыночной экономике.
Центром всех мер, которые могут быть реализованы, является проблема материальной сбалансированности в нашей стране. Я бы не хотел детализировать этот вопрос.
Всем хорошо известно состояние финансов в нашей стране, дефицит в прошлом году составил девяносто два миллиарда рублей, в нынешнем — шестьдесят миллиардов рублей.
Всем известен повсеместный спрос на все виды товаров, как производственного назначения, так и товаров народного потребления.
Корень всех этих проблем связан с материально-финансовой несбалансированностью. Совершенно ясно, для того чтобы решить эти проблемы, нужны достаточно жесткие и радикальные меры».
Далее он подробно описывает основные задачи реформы:
«Первый блок — пересмотр госбюджета, направленный на радикальное сокращение дотаций предприятиям, на финансирование мелиорации и других расходов.
Этот блок достаточно болезненный по своим последствиям. Вы прекрасно понимаете, что означает прекращение дотаций или сокращение госдотаций предприятиям. Но без этой меры бессмысленно рассчитывать на успех радикальной экономической реформы.
Второй блок связан с тем, что называется разгосударствление, приватизация экономики. Речь идет о крупномасштабном маневре, в ходе которого значительная часть государственной собственности должна обрести своего реального хозяина.
В ситуации, когда государство не в состоянии свести концы с концами, а именно это и называется дефицит бюджета, оно должно принять меры для того, чтобы не оказаться несостоятельным должником. Эти меры связаны с распродажей государственного имущества, которое становится объектом приватизации.
Это может касаться сферы обслуживания, сферы общественного питания, в значительной степени пищевой и легкой промышленности, особенно мелких предприятий. В сельском хозяйстве можно ожидать этих мер для убыточных нерентабельных совхозов и хозяйств, наряду с ускоренным переходом на аренду. Можно ожидать продажи части жилищного фонда в личную собственность. Можно ожидать целого ряда форм и методов перехода к приватизации наряду с другими, которые должны дать в рамках этой концепции предусмотренное ускорение перевода крупных промышленных предприятий на акционерную форму собственности. Значительная часть доходов от продажи крупных государственных предприятий должна поступить в бюджет для покрытия имеющегося дефицита.
Третий блок мер реформы связан, наверное, с наиболее сложным и болезненным аспектом — с реформой цен и ценообразования.
Вы прекрасно понимаете, что этот вопрос давно стоит на повестке дня в той или иной форме, в печати и в предвыборных дискуссиях.
Сегодня ни по структуре, ни по уровню цен наша страна не может идти на прямые открытые контакты с мировой экономикой.
Всем известно, что вопрос этот должен решаться. Неизбежно и решение этого вопроса в рамках новой концепции перехода к рынку в СССР. Центральная идея этой концепции связана с тем, что государство сохранит ценовой контроль только за теми товарами, которые определяют общую структуру в экономике.
Надо идти с открытыми глазами на то, что такого рода меры неизбежно приведут к росту цен не только оптовых, но и розничных; к достаточно ощутимому и заметному повышению цен в стране. Поэтому в рамках реформы предусматривается и четвертый блок — блок социальной защиты. Он включает в себя целый комплекс мер, ориентированный на то, чтобы в максимальной степени ослабить негативные последствия первого этапа реформы, особенно для наиболее мало защищенных социальных слоев населения. Что конкретно имеется в виду? Существуют варианты, связанные с обеспечением минимального потребительского бюджета, минимальной поставки продуктов, необходимых для жизни, через карточную систему. Существуют варианты с введением индексации части доходов — создание механизма, который свяжет уровень пенсий, стипендий с темпом роста цен в стране. Одновременно необходима и индексация фонда заработной платы для бюджетных организаций.
Предусматривается комплекс мер, связанных с помощью и защитой безработных. Предусматривается создание государственного фонда занятости, введение пособия по безработице, которые в течение какого-то времени должны обеспечить поддержание и социальную защиту тех, кто оказался вне работы. Предусматривается создание биржи труда и создание системы общественных работ, на которые будут привлекаться безработные для выполнения задач городского хозяйства. Здесь не следует ожидать ни слишком престижных, ни слишком привлекательных, ни высокооплачиваемых работ.
Кроме этого предусмотрены меры, связанные с целевой помощью, например, инвалидам, одиноким престарелым, беженцам, детским домам и так далее.
Таким образом, в целом блок социальной защиты ориентирован на то, чтобы смягчить тяжелые и неизбежные негативные последствия первого этапа реформы. <…>
Скажу несколько слов о возможных результатах реализации реформы. Для того чтобы оценить результаты, я думаю, есть смысл разбить их, хотя бы условно, на две группы: краткосрочные результаты, которые можно ожидать в течение нескольких месяцев или даже недель, и глубинные, отдаленные результаты, которые проявятся, может быть, через пять-десять лет.
Из числа краткосрочных результатов я назвал бы некоторые негативные неизбежные последствия реформы. Прежде всего это рост цен. Возникает вопрос: каковы масштабы роста цен? К сожалению, оценить это довольно сложно, тем более что комплекс нормативных актов, как вы знаете, не принят. Но есть возможность ориентироваться на некий подобный опыт — опыт польской экономической реформы, проведенной с начала этого года, правда, с некоторой оговоркой для нас, что все мероприятия, которые должны быть проведены в нашей стране, не должны быть простой копировкой польской идеи.
Польский опыт показал, что меры, связанные с полным отказом от контроля за ростом розничных цен, привели к тому, что в течение месяца наблюдалось реальное падение уровня жизни на тридцать-тридцать пять процентов в течение месяца. Имеется в виду разница между ростом номинальных цен и ростом уровня заработной платы. Это жесткие, болезненные меры.
Второй негативный факт реформы связан с безработицей. Хотя всем известно, что безработица давно существует в нашей стране и масштабы имеет большие. Безработица носит как региональный характер (например, в южных районах страны она достигает сорока-пятидесяти процентов), так и структурный характер. Поэтому нужно говорить об изменениях структурного и регионального характера.
Третье следствие, которое привычно относится к реформе, связано с неизбежным ростом социальной дифференциации, с неизбежным ростом отличий в жизненном уровне различных групп населения. <…>
Первый факт, который подтвержден польским опытом, — это полное исчезновение дефицита.
В стране исчезли дефицитные товары. На полках магазинов оказались выставлены все виды товаров, вплоть до автомобилей. Вместе с дефицитом исчезает значительная часть мощной теневой экономики, бюрократической власти, которая занята распределением этого дефицита. Это можно отнести к ближайшим результатам реформы. Если будет удачной реализация реформы, возникает система, когда каждый желающий повысить свою квалификацию может быть уверенным, что это желание приведет к соответствующему вознаграждению. На чем основана эта идея?
Что касается долгосрочных эффектов, это связано со сложными процессами, которые касаются изменения структуры народного хозяйства, разворачивания новых групп, отраслей. Экономика в целом может выжить лишь в одном случае, если она будет развернута к человеку, потребителю. Из того, что изложено, я думаю, ясно, что речь идет о тяжелых мерах. Можно ли без этого обойтись?
Я глубоко убежден, что отсутствие радикальных мер может привести нашу экономику и страну в целом к краху в течение нескольких месяцев. Сверхжесткие, радикальные меры — это единственная надежда на успех…»
У выступающего не было заранее составленной речи, он не читает по бумажке слово за словом, как это делали советские функционеры. Поглядывая в листочки с тезисами, на ходу подыскивая слова, он развернул перед нами масштабную панораму предстоявшей стройки, а поскольку ожидалось сопротивление, то и боя.
Я слушал и думал — докладчик ссылается на Польшу? Но стартовые условия слишком различны.
Там:
— Умеренный климат, 16 миллионов гектаров плодородных земель, на которых работают крестьяне, избежавшие массовой коллективизации;
— Сорок с лишним лет «социализма» еще не вытравили из поляков предприимчивости, а христианство продолжает объединять польское общество;
— В стране нет межнациональных, территориальных конфликтов — 96 % считают себя этническими поляками;
— Вся история Польши — история ее борьбы за независимость, она не прекращалась веками. Движение «Солидарность» — завершающий этап этой борьбы. Свобода, которую он обрели первыми, не случайный подарок судьбы и они готовы потерпеть;
— А новое руководство Польши не ищет компромиссов, их путь — интеграция в постиндустриальное общество. Их решимость убедила Международный валютный фонд, который уже предоставил им стабилизационный кредит в $1 миллиард и еще резервный кредит в $720 миллионов. А Всемирный банк — дополнительные кредиты. Для страны с населением в 38 миллионов человек эта поддержка весома.
Может ли наша «советская» империя идти за тем же путем?
Разница велика:
Сельское население (больше, чем вся Польша) — вчерашние крепостные советской системы, чьи отцы и деды 60 лет без документов, без права перемены мест, за кусок хлеба горбатились на не принадлежавшей им земле.
Хозяйственный инстинкт, предпринимательская жилка — выжжена, вытравлена не только из них. Подавляющее большинство развращено двойной моралью, не верит ни в Бога, ни в коммунизм и привыкло получать свою пайку из рук Хозяина.
Нет никакой уверенности в том, что советское общество сможет воспользоваться возвращенным правом на собственность и предпринимательство.
Еще — материальные трудности: все пахотные земли составляют меньше 10 %, а зона вечной мерзлоты — 60 % союзной территории.
В империи почти 300 миллионов людей. А на пригодных к проживанию землях не только коренные, но и принудительно переселенные народы — границы естественного расселения этносов перекроены Иосифом Джугашвили и Никитой Хрущевым.
Местные партийно-хозяйственные элиты, почувствовав слабину Большого брата, используют национализм и религиозную рознь, чтобы сохранить свою власть в республиках.
«Народное» хозяйство раздроблено таким образом, что благодаря искусственной специализации республик и производственных центров разрывы их производственных связей, нарушения ритма поставок грозят общим параличом. Хло`пок в Таджикистане, а его обработка — в РСФСР. Фармакология в Армении — упаковка в Белоруссии. В изготовлении любого вида техники участвуют десятки, если не сотни предприятий из разных концов страны и соседей по «соцлагерю».
Такое хозяйство страшно даже тронуть. Цепная реакция распада связей может стать необратимой. Так что же — тихо умирать? Или все-таки преодолеть энтропию тупиковой системы?
Мне хотелось спросить Анатолия — найдутся ли в закромах родины ресурсы, которые нужны для социальной защиты тех, кто потеряет работу, для тех стариков, которые увидят, как тает покупательная способность их сбережений? Задавать вопрос я не стал — вряд ли докладчик мог ответить утвердительно, а сеять панику было нельзя.
Из прозвучавшего могло возникнуть представление о том, что названные пути уже избраны. На самом деле было не так. В правительстве, в окружении Горбачева продолжалась борьба. Это было противостояние консерваторов-охранителей и тех, кто был готов к риску необходимых перемен. В своем выступлении Чубайс честно обозначил безработицу, рост цен и появление разрыва между бедными и богатыми как неизбежное зло, которое будет сопутствовать экономической реформе. Верил ли он в то, что мы сможем справиться с этими бедами за несколько месяцев, как это уже происходило в Польше? Наверное — да. Мы все верили тогда в то, что разум и добрая воля свободных людей могут разгрести любые завалы.
Мы не знали своего общества и даже самих себя. И каждого ждали сюрпризы.
А той команде реформаторов, от имени которых и выступал А. Чубайс, нужны были понимание и весомая поддержка, получить их можно было лишь в Питере. Демократического большинства не имел даже Московский городской совет, что уж говорить о провинции, где после выборов мало что изменилось.
Среди сотен депутатов, сидевших на сессии Ленсовета первого и последнего демократического призыва, были разные люди. Я обратил внимание на сидящего в последнем ряду главу горисполкома коммуниста Ходырева. Он задумчиво улыбался, поигрывая скобкой литого браслета, тогда такие браслеты из красной меди считались целебными и были в моде, только тот, что был на руке «слуги народа» отливал червонным золотом. Его мысли далеко, он уже «отчитался» перед депутатами. Отчет был кратким — докладчик не искал понимания, да и хвастать ему было нечем.
Из стенограммы:
«Депутат В. Воронцов:
— По сообщению Фатеева на одной из последних сессий РСФСР, Ленинград занимает среди крупных городов РСФСР по жилью шестнадцатое место, по детским дошкольным учреждениям — сорок третье, по больничным койкам — семьдесят первое, по кинотеатрам — семьдесят третье. Это опубликовано в „Ленинградской правде“. Это не опровергнуто. Сколько лет вы мэр? И какие аналогичные показатели были, когда вы принимали город?
В. Я. Ходырев:
— Мэр — семь лет. Какие аналогичные показатели, трудно сказать. То, что сказано у товарища Фатеева — сущая правда. Хотя мы увеличили (по жилью) с шестнадцати целых одной десятой до шестнадцати целых три. Действительно, очень много проблем…»
А через месяц я второй раз вышел на трибуну. Еще работая в оргкомитете, я предложил включить в состав постоянных органов Совета комиссию, которая возьмет на себя заботу о конкретных людях, чьи права и законные интересы будут нарушаться органами власти. Теперь, когда предложения по структурам утверждаются на общем заседании, я в Большом зале убеждал своих коллег-депутатов в необходимости создания постоянной Комиссии по правам человека.
Я говорил своим коллегам о том, что неразбериха и произвол силовых структур и чиновничества — основной источник нарушений. Причем не только буквы закона, но и духа тех перемен, которые должны были вывести человека, его личное право, его свободу в приоритеты нашей политики.
Я говорил о том, что в условиях распада старой системы и поиска выхода из нее необходима властная структура, которая поможет нам увидеть принимаемые решения с позиций того человека, который ощутит их на себе. Задачей комиссии я назвал помощь людям и оценку общих решений Совета с правозащитных позиций.
Потом были вопросы, коммунисты пытались язвить о моем уголовном прошлом.
Из существенного я помню лишь один вопрос из зала от депутата, морского офицера и юриста Виктора Дроздова. Он спросил меня:
— Где границы, где начинаются, где кончаются права человека?
Не задумываясь, ответил:
— Права человека кончаются там, где начинаются права другого человека!
Зал голосует. Без особого энтузиазма, но меня поняли. Маленькая, только городская, но первая в истории России государственная структура по защите прав человека создана. Вошедшие в состав комиссии депутаты избрали меня ее председателем, по должности я стал членом президиума Совета.
Довольно долго наши заседания транслировались по городскому телевидению. И горожане видели, как детальное обсуждение всех документов затягивало принятие оперативных решений. Это вызвало протест у тех, кто рассчитывал на быстрые перемены, чем не преминули воспользоваться наши противники. Постепенно люди, которые пришли в Совет, чему-то учились, изменяли свои представления о власти и обществе, но и сами претерпели ряд метаморфоз и разочарований.
Так, одним из обещаний депутатов был свободный вход в здание Совета. Его открыли, но ненадолго. Кабинеты и коридоры дворца наполнились таким количеством случайных и неслучайных людей, что работать стало трудно. Когда народ стал свинчивать и уносить бронзовые ручки с дверей, председатель комиссии по законности пошел к А. Собчаку, тот упрекнул его в том, что недавний милиционер никак не может расстаться со своим прошлым.
Но однажды на заседание Малого совета вошел человек, который попросил у А. Собчака слова и получил его. Взойдя на трибуну, он понес ахинею, а потом сказал, что, если его идей не поддержат, он всех взорвет. Больного удалось скрутить, взрывчатки при нем не оказалось, но режим, при котором за каждого вошедшего отвечал тот, кто оформил ему пропуск, председатель Совета быстро подписал.
В период избирательной кампании мы дружно ругали власть за продовольственные карточки. А когда сами стали властью, из-за нехватки всего и вся пришлось перечень лимитированных товаров расширять.
Телевизионная трансляция первых заседаний обнаружила, что в работе Совета людьми движет не только жар служения отечеству, но и стремление к популярности.
А статус члена президиума или заместителя председателя, как и размеры желаемого кабинета, стали причиной интриг. Не говоря уже о хлебных местах.
Работа новоиспеченных депутатов началась с попыток взять в депутатские руки не только законодательную власть. Вмешательство в работу исполнительной власти казалось естественным, причем именно этого ждали от нас избиратели. И тогда самые решительные подготовили проект Положения о депутатских комиссиях, которые наделялись статусом юридических лиц, правом приема и увольнения чиновников исполкома, обязанностью последних безоговорочно исполнять все решения депутатов. Из этого следовало, что право приказывать и оценка результатов остались бы в руках указующих, а ответственность легла бы на исполнителей.
Чем отличался бы такой диктат от ненавистного партийного? Пожалуй, лишь наивной уверенностью в том, что раз нас много, то мы лучше и умнее партийных боссов. Понять, что разделение властей — необходимость, было непросто. Стремлением взять побольше власти болел не только наш Совет. Даже районные Советы на первых порах претендовали на распоряжение всем, что находилось на их территории, вплоть до земельных недр под собой и воздушного пространства над собой. Комиссии по вопросам самоуправления пришлось проявить чудеса твердости и дипломатии, чтобы свести эти претензии к разумному разделу сфер влияния.
Хозяйство, доставшееся нам от коммунистов, оставляло желать лучшего.
Ядром старой исполнительной власти был Ленплан, структура исполкома, которая копировала структуру Госплана. Ее задача — отслеживать и проталкивать реализацию очередных «пятилеток», при этом на пятом году перестройки отсутствовали не только планы по внедрению многоукладности, но не было ни маркетинга, ни анализа трудовых ресурсов, ни исследования конъюнктуры рынка. Год от года «плановики» всё чаще фиксировали недострой и срыв всех производственных планов.
Городская недвижимость делилась на производственно-ведомственную и жилую, 2/3 первой принадлежали союзным и республиканским ведомствам. Жилая часть — рекордное по Союзу количество коммунальных квартир в центре и разорительные в обслуживании «хрущобы» 1960-х годов в новых районах. При этом Ленстройкомитет зависел в первую очередь от своего министерства и Госплана, не слишком считаясь с городскими властями.
Городской транспорт не справлялся с пассажиропотоками; начиная с 1940-х годов в городе не было построено ни одного нового трамвайного парка, каждый четвертый автобус подлежал списанию, в таксопарках машины составляли треть от необходимого.
Даже число общественных туалетов по санитарным нормам составляло менее 1% от необходимого.
Радио и телевидение, как и основная полиграфическая база — «Лениздат», напрямую подчинялись ЦК КПСС. Армия штатных партийных чиновников в обкоме, горкоме и райкомах КПСС (и в комсомоле) паразитировала на обществе вместе с двумя тысячами освобожденных партийных работников, а точнее бездельников, во всех учреждениях и предприятиях.
Нашей медицине не хватало транспорта, а больницы, половина которых была построена еще до революции, были переполнены вдвое.
Чудовищным оказалось и положение с хранилищами продуктов, в первую очередь картофеля и овощей.
Очереди на улучшение жилищных условий росли, опережая темпы строительства новых домов.
Партийные эксперименты с введением социалистического «рабочего» самоуправления на предприятиях вместе с распадом межреспубликанских связей уже привели к срыву взаимных поставок и остановкам производств.
В Москве решались фундаментальные вопросы нового общественного устройства. А что было делать городским депутатам, большинство которых до избрания не занималось общегородскими проблемами? Учиться разруливать их самим, ошибаясь и дорого платя за это ростом проблем у горожан? Или сохранить старое, опытное чиновничество и оказаться в зависимости от его явных или тайных намерений? Понятно, что оно будет работать в привычном русле, в лучшем случае — руководствуясь давно заведенным порядком. Но мы-то собирались строить — новый! И старый был нужен только как ступень перехода на другие отношения. Те, которых еще нет! Как нет и опыта управления ими.
Камнем преткновения в нашей работе надолго стал вопрос об избрании председателя Совета. Безрезультатное соперничество за этот пост Петра Филиппова и Марины Салье привело к идее «варяга», которым стал Анатолий Александрович Собчак. Его убедили в нужности и перспективности этого шага. Среди убеждавших были мои старые друзья — руководитель Интерьерного театра Николай Беляк и поэт Андрей Чернов.
Но для того, чтобы возглавить Совет, нужно было сначала избраться городским депутатом. В этом ему помогала добрая половина наших депутатов. Не обошлось без нарушений и жалоб. Он выдвигался по 52-му округу, и наша мандатная комиссия получила 52 жалобы на нарушения в ходе избирательной кампании, но сочла их несущественными.
Анатолий Александрович закончил школу в год ХХ съезда, поступил на юрфак Ленинградского университета. Работал преподавателем в школе милиции. Его диссертацию, где речь идет о необходимости конкуренции в плановой экономике, провалили в Москве. С 1973 года он снова в альма-матер, в 1980-е уже заведует там кафедрой хозяйственного права, в разгар перестройки (!) вступает в КПСС.
Чуть позже он учреждает кооператив «Юридическая помощь», деньги и технические ресурсы которого помогут ему в избирательной кампании на Союзный съезд. Эта компания сопровождается протестами части университетских преподавателей, пенявших на то, что выдвижение Собчака в кандидаты прошло в закрытом режиме.
На первой сессии Совета Анатолий Собчак отвечает депутатам:
«Что же касается пребывания в рядах Коммунистической партии Советского Союза, то я считаю, что тот выход из рядов Коммунистической партии, который осуществлен целым рядом представителей „Демократической платформы“, наиболее радикальных представителей, скажем, и руководителей Межрегиональной группы является глубоко ошибочным.
Нельзя выходить из партии и оставлять партию в руках консерваторов и реакционеров. Мы должны сделать все для того, чтобы в партии „Демократическая платформа“, ее демократическое крыло стало подлинной платформой всей партии. В случае если на Двадцать восьмом съезде КПСС, депутатом которого я избран, этого не произойдет, то, я думаю, те коммунисты, которые стоят на демократической платформе, выйдут из состава консервативной партии и создадут партию демократического социализма, может быть, другую, но в принципе существование в одной партии консервативного и демократического крыла сегодня невозможно».
Ответ противоречивый, что называется — и нашим и вашим.
Сразу же после его избрания председателем Совета выяснилось, что это было ошибкой. Причем — для обеих сторон. Координация работы разношерстной толпы амбициозных, одержимых, умных и не очень, подчас просто случайных людей — работа тонкая, требующая опыта и такта. Но именно этого и не хватало профессору, привыкшему к трепету и послушанию студентов. Позже, вспоминая этот период, он писал: «Должность председателя Ленсовета дает мне только представительские и спикерские функции. Я не имею права своей властью решить ни одного вопроса, а ответственность — по традиции! — возложена именно на меня, председателя городского Совета».
Право на единоличную власть кажется ему естественным. Он, безусловно, был яркой, незаурядной политической фигурой, и успех на Союзном съезде открыл перед ним перспективы, которые вскружили бы голову многим. Ему надо было оставаться трибуном, а в недалеком будущем стать лидером той или иной демократической партии. Но споры вокруг избрания президента СССР и амбиции помешали ему занять свое место в общем ряду членов Межрегиональной депутатской группы, отношения с Ельциным остались прохладными. Надеясь на Союзный съезд, где взошла его звезда, он не стал выдвигаться в депутаты России, а потом увидел, что может оказаться не у дел. Быть может, тогда он утешил себя тем, что «лучше быть первым в провинции, чем вторым в Риме»? Так или иначе он впрягся в телегу, которую надо было вытаскивать, удерживать и двигать ежедневной административно-дипломатической работой с депутатами.
Вместо этого первым шагом избранного председателя стало назначение своим заместителем не лидеров «Народного фронта» — Марину Салье или Петра Филиппова, а умеренного коммуниста и адмирала Щербакова. Ну а на следующий после избрания день он просто оставил город и его Совет в самое непростое время. Улетел в США на конференцию юристов.
А когда вернулся из затянувшейся поездки, был встречен критикой, ему не стали прощать регламентных ошибок, которые он поминутно совершал, и… потребовали отчета. Началось дурацкое противостояние. К тому же оказалось, что избранный нами на пост руководителя исполкома капитан 1-го ранга, депутат Союзного съезда и Ленсовета Александр Щелканов не может сработаться с председателем Совета. В клубке хозяйственных проблем, где «куда ни кинь — всюду клин», где тебя подставляют, где нет безупречных решений, а время не ждет — он шага не мог сделать, чтобы не напороться на рамки старых порядков. Принципиальный правовой позитивист, бессребреник (он отказался от служебной машины и ездил на работу на трамвае), честняга, он не нашел общего языка с авторитарным, самовлюбленным и столь же неопытным мэром. Щелканов подал в отставку (милиционеры, которым приходилось скрытно от него сопровождать председателя исполкома в уличной толчее по дороге на работу и обратно, вздохнули с облегчением)…
Но кому-то надо было возглавить исполнительную власть. И уж не знаю, чья это была замечательная идея, но мы нашли еще худший выход. Через год с лишним Анатолий Александрович станет городским главой исполнительной власти, которому даже придумают новое звание — мэр города. Это только усугубило ситуацию. Причины были, конечно, не только в авторитарных чертах и по-женски капризном характере мэра, не только в строптивости многих депутатов. Сотня отмененных Советом административно-хозяйственных, в первую очередь имущественных, распоряжений А. Собчака — это проявление принципиальных различий в отношении к закону. По мнению главы исполнительной власти, он мог искажаться ради срочных городских нужд, а в депутатском корпусе преобладало убеждение, что произвол, пусть даже «спасительный», недопустим. Остроту этому сопротивлению придавало то, что за волюнтаристскими решениями мэра часто просматривался чей-то корыстный интерес.
Особенно старался депутат Сергей Егоров; подобно маленькому бульдогу, он вцепился в Собчака и язвил его все оставшееся нам время.
Перед А. Собчаком стояла та же проблема, что и перед депутатами. С кем работать в аварийной ситуации? Он мог бы опереться на тех, кто пришел в Совет, имея административно-хозяйственный и научный багаж. Таких было совсем немного, но они были. Он мог бы создать коллегиальный политический центр, но, когда лидеры демократических движений города пригласили его на круглый стол, это кончилось скандалом. Вовлечение кого-то из депутатов в руководство мэрии (тогда такое совмещение было возможно) могло бы создать здоровый климат в городской администрации. Этого не случилось.
Он забыл, как сам указывал депутатам о необходимости чистки старого руководства. Его «свитой» стали партийные, хозяйственные аппаратчики и сотрудники КГБ.
Интриги, лесть, умело подогретые провокации в отношениях с Советом — постепенно мэр оказался опутан хороводом сомнительных личностей и зачастую — управляем ими.
Ну а Совет постепенно стал обретать черты нормотворческого и контрольного органа, из хаотической толчеи выступили толковые организаторы, и началась работа. Если раньше советские депутаты собирались на сессии, чтобы освятить своим «одобрямсом» уже сверстанный городской бюджет, то теперь целесообразность и эффективность подготовленного в администрации проекта проверяла и оценивала специальная депутатская группа. Лишь после ее заключения бюджет выносился на сессию, но и там за него голосовали сначала «за основу» без развилок, потом надо было получить добро по одному из вариантов спорной позиции, а лишь потом — в целом. Это затягивало процесс, но ошибаться было нельзя: слишком мало было денег, слишком быстро они таяли.
В структуре Совета кроме нас появились десять новых комиссий. На городском уровне это могло показаться лишним, но я поддержал создание Комиссии по вопросам законодательства. Дальнейшее показало — мы были правы. Фундаментальное изменение правоотношений требовало интеллектуальных усилий всех, кто мог принимать участие в формировании нового законодательства. Поле для законотворчества было непаханым, и место для нас нашлось.
Важнейшим вопросом оказались проблемы городской, федеральной и муниципальной собственности. Понимание сложности этой сферы пришло не сразу. Комитет по делам имуществ был создан только на второй сессии Совета, когда стало ясно, что, если депутаты не выработают четких правил сдачи в аренду, приватизации и передачи недвижимости, вакханалия растаскивания и чиновничьей наживы будет продолжаться.
КАРЕЛЬСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК
О том, что Карельский перешеек имеет непосредственное отношение к судьбе Бориса Ельцина, почему-то забыли.
А ведь именно там, на Карельском перешейке накануне съезда состоялась его первая, важнейшая встреча с депутатами от северо-западных и центральных регионов России.
Вспоминает Игорь Михайлович Кучеренко, ставший к тому времени председателем Комиссии Ленсовета по законности и правопорядку и одновременно — депутатом РСФСР:
«Мы, это почти вся ленинградская делегация (минус пять человек), конечно, хотели понимать — кого мы будем в перспективе выдвигать в качестве председателя Верховного Совета. И понятно, что наши взоры обратились к светлому лику Бориса Николаевича. Мы уже ощущали себя не простыми ребятами, хотя, может, и напрасно, но, с другой стороны, мы представляли великий город и были избраны совершенно законно и без подтасовок. А Борис Николаевич был тогда председателем Комитета по строительству, и мы набились тогда с ним на встречу. Это было четвертое апреля, то есть мы уже были избраны, но съезд еще не начинался. Не все, но многие поехали тогда туда, на Арбат. Точно не помню, но договаривались тогда Коля Аржанников, Володя Варов, кто-то еще… Нас провели в конференц-зал, и мы намеревались обсудить с Борисом Николаевичем нашу тактику на первом съезде. У людей были какие-то предложения, какие-то мысли… И вдруг к нам вошел не Борис Николаевич, а Лев Евгеньевич Суханов, который был его помощником в министерстве, а потом был помощником и как председателя Верховного Совета и как президента. Надо сказать — замечательный человек, он очень помогал Борису Николаевичу, в том числе и удерживал его от каких-то резких шагов… Борис Николаевич-то резкий был человек.
Ну, Лев Евгеньевич вошел и сказал нам: „Борис Николаевич мне поручил с вами встречу. Сам он сейчас в Кисловодске, лечится“. То есть Борис Николаевич не придал нам значения! Мы возмутились, мы такие великие (с юмором), а тут какой-то помощник… Ну и встал Володя Варов, Владимир Константинович, и сказал: „Так не пойдет. При всем к вам уважении с вами нам не о чем договариваться, мы приехали не с вами разговаривать, а с уже избранным депутатом. Мы хотели бы задать вопросы и услышать именно его ответы, а не ваше по этому поводу мнение. Так что встречи, — тут Володя обвел всех нас взглядом, — я надеюсь, все согласны, — не будет. И мы предлагаем Борису Николаевичу встретиться с нами уже на нашей земле. Если хочет с нами говорить — пусть приезжает в Питер“.
Лев Евгеньевич был несколько обескуражен, что, в общем-то, понятно, он что-то говорил о том, что не знает, как и что объяснять Ельцину. „А не надо ничего объяснять, — сказали мы. — Вы просто перескажите ему, что вы услышали“.
В промежуток между этой встречей и тем, когда Борис Николаевич прилетел к нам в Питер, случилась та авария самолета при посадке в Испании, где он получил травму, и мы подумали, что теперь он точно не приедет, сошлется на боли в спине. Но нам пришел ответ: он приедет. Готовьте встречу. И то ли от него, то ли нет, но возникла мысль — организовать встречу пошире, максимально. От Северо-Запада, например.
Встреча была на турбазе под Приозерском, на берегу Ладоги. Туда приехали депутаты не только из Мурманска и Архангельска, но, наверное, почти со всей европейской части Союза. Там было около трехсот человек, а дело в том, что потом, на съезде, когда мы считали своих сторонников, они не превышали двухсот семидесяти человек. Туда приехали люди посмотреть, наши, не наши — трудно было определять в то время, мы у себя-то не знали точно — кто с нами. Эти цифры не наши, это товарищи из КГБ, наверное, считали, мы-то не очень считали, мы были просто рады, что собрали людей. Встреча состоялась восьмого мая, Борис Николаевич, несмотря на болезнь, все-таки приехал. Встречали мы его в аэропорту — Василий Травников, я и Коля Аржанников. А я обеспечивал ему охрану еще в предыдущие его приезды, потому что отвечавший за его безопасность Александр Коржаков, уволенный тогда из девяностого Управления КГБ (служба охраны руководства КПСС и правительства. — Ю. Р.), не имел права на ношение оружия. И две предыдущие встречи я сам его сопровождал с оружием, и тогда еще Саша сказал мне: ты никогда не занимался личной охраной и поэтому, если что, твоя задача — это передать мне пистолет.
Ну, значит, мы Бориса Николаевича встретили на наших служебных „Волгах“ с ментовскими номерами. Один раз до этого наши бойцы из РУВД, я сам не мог, сопровождали в Выборг, на двух машинах, вооруженные до зубов, шесть человек.
— А было ощущение необходимости?
— Было ощущение. Ну, во-первых, это ощущение передавал Коржаков, но и у нас было, что — всякое может быть. Понятно, что от террористов, от снайпера мы его не спасли бы, от повторения Далласа шестьдесят третьего года, но от провокаций — да.
Привезли мы Бориса Николаевича туда, встретили нас оригинально. Это были деревянные корпуса турбазы, рассчитанные, видно, на летний период, с террасами, и вот там на столах стояла обалденная сметана, творог, сколько хочешь молока и домашний хлеб. Борис Николаевич, еще пока ехали, спрашивал — перекусить бы? Я сказал: не знаю чем, но перекусим точно. А когда он увидел эти накрытые столы, сказал: „Ну, так это царский стол тут у вас“.
Это не моя была заслуга, просто люди тогда к нему очень хорошо относились, от него ждали каких-то решений, действий. Надо сказать, что ранний Ельцин эти ожидания оправдал, Ельцин поздний их разрушил.
Вечером собрались, и был такой большой вечер вопросов и ответов, то, что мы хотели сделать на Арбате. Это был большой актовый зал или зал дискотеки, там все собрались, мест не хватало, устраивались как могли, после чего был ужин, в том числе и со спиртным. Но ужин этот не перешел в пьянку, а продолжил ранее начатый разговор. Ему задавали пространные вопросы о самом разном, постепенно подбираясь к важному. Выступал он убедительно, ему не перечили, присматривались и проникались симпатией. Потом была баня для всех, потом купание в Ладоге с водой плюс восемь градусов.
На той встрече впервые прозвучал вопрос: а если мы вам, Борис Николаевич, предложим пост председателя Верховного Совета, вы останетесь на либеральных ценностях, на демократических нормах? Он сказал — да, и слово свое сдержал. Там же было произнесено еще одно его слово, точнее — два.
Мы идем к президентской республике? — Да.
Вас будут предлагать президентом, все останется по-прежнему? — Да.
Кого вы предложите премьер-министром? Это решалось еще тогда.
Он похлопал по плечу Мишу Бочарова, который сидел рядом с ним и сказал: „Вот он, премьер будущий“. (Это избрание, хоть Ельцин и пытался его добиться, не удалось.)
Важнейшими решениями, которые принимались не возражавшим большинством, было его признание в качестве нашего кандидата в председатели Верховного Совета и необходимость принятия Декларации о суверенитете России, точно не скажу, но, по-моему, эту идею озвучил он сам.
Еще мы знали, что повестка заседания съезда отпечатана на Старой площади (тогда — комплекс зданий ЦК КПСС. — Ю. Р.) и все там уже расписано. А нам предложат проголосовать по общим постановлениям и, наверное, разойтись, оставив все полномочия составленному в ЦК Верховному Совету.
Поэтому надо было определиться с тем, как перехватить в свои руки порядок и процедуру на съезде.
В Приозерске был еще забавный эпизод, туда приехали иностранные журналисты. Они нас расспрашивали и у Никиты Толстого спросили — а как вы бы одним словом назвали вашу питерскую делегацию? И тот, не задумываясь, выдал —„интеллменты“, потому что у нас было достаточно большое количество ментов (Кучеренко, Егоршин, Травников, Горбачевский, Аржанников, Степашин, еще кто-то). Получается, из тридцати трех человек, ну, пятая часть — менты, еще один профессиональный рабочий, остальные — интеллигенты.
(Позже отец и сын — Никита и Михаил Толстые, помятуя свое боярское и графское происхождение, хохмили о том, что „разграфили“ парламент, а Никита Толстой шутя предлагал потомку Рюрика Михаилу Молоствову создать фракцию „Бояре за демократию“. — Ю. Р.)
Депутатская встреча продолжалась допоздна, на следующий день Борис Николаевич должен был ехать на ленинградское телевидение, к Бэлле Курковой, на ее передачу „Пятое колесо“.
Но тут оказалось, что у него разболелась спина, да так, что сидеть не может. Недавняя травма, дорога, спартанские условия — железная кровать, как у всех, а еще — волнение. Ведь это была встреча не с мифическим народом, которому вещают по телевизору, а с теми разными и еще незнакомыми людьми, каждый из которых мог сказать: Боря, ты не прав!
На Союзном съезде он тоже был в кругу депутатов, но там собрались единомышленники из МДГ, а здесь его вызвали на ковер. И здесь сидели все равные, и он не равнее других. Поэтому, я думаю, он волновался. Так вот, когда мы собрались обратно, у него спина стала сдавать. Хорошо, что среди нас были врачи, депутаты из Ленобласти, Морозов, еще кто-то… Они быстро организовали сантранспорт, и его обратно везли уже лежа. Он сказал: „Я буду выступать!“ Упертый, конечно, до ужаса.
Ему врач говорит: „Вы что, Борис Николаевич, себе позволяете? Какое — выступать, мы за вас отвечаем!“ Он отвечает: „Я уважаю вашу профессию, но я буду выступать! Я обещал!“ И его на машине привезли прямо на телевидение, сделали обезболивающие уколы, и он подробно, час с лишним, рассказывал всей телеаудитории о планах и задачах, которые мы ставим».
Так загадочные земли Карелии еще раз послужили делу радикальных перемен. Ведь именно там, в квадрате, а может, и треугольнике в несколько квадратных километров, на протяжении 1980-х годов было средоточие тех интеллектуальных сил, которые готовились к переменам. Идеи перехода к рыночной экономике, способы приватизации, будущее страны рождалось в спорах и поисках Егора Гайдара, Анатолия Чубайса, Сергея Васильева, Найшуля и Петра Филиппова. Как я писал выше — происходило это на Карельском перешейке, вблизи Ладожского озера. Там же, где спустя три года произошло сплочение 300 российских депутатов, без поддержки которых судьба Бориса Ельцина и всей России была бы иной. Решения (добиваться суверенитета России и выдвижение Ельцина на пост председателя Верховного Совета, а затем и на пост президента) были приняты еще там.
КОРОТКАЯ СКАМЕЙКА
Перед открытием съезда депутаты, которые хотели подтвердить членство в блоке «Демократическая Россия», собрались на Арбате, чтобы определить свою тактику. Арифметика давала неутешительные выводы: 221 мандат из 1067. С такими силами рассчитывать на избрание Бориса Ельцина на пост председателя Верховного Совета было трудно.
При этом все принимали как факт то, что других кандидатур у демократов нет.
До первого Российского съезда председатель Верховного Совета был фигурой не слишком важной, основная функция — ведение заседаний Совета, который по подсказке из ЦК выбирал спикера и так же мог его задвинуть. Но изменившаяся Конституция вывела эту должность на самый высокий, почти президентский уровень. В отличие от демократов у коммунистов набралась целая скамейка равновесных кандидатов. Хоть первый секретарь Краснодарского крайкома КПСС Иван Полозков (помню, как во время трансляции съезда глаз телекамеры показал стране руку вождя российских коммунистов, где на запястье синела наколка «Ваня»), хоть другой областной секретарь КПСС или министр А. Власов, да хоть Ваня Галушко или Игорь Братков — все «скованные одной цепью», середнячки-консерваторы, у всех охранительный инстинкт. Двигать без опаски можно любого.
А у демократов скамейка запасных похожа на табуретку!
На пост лидера у демократической части депутатов была лишь одна реальная кандидатура — Борис Николаевич Ельцин. Рядом, даже в качестве страховочного дублера, не оказалось никого.
Парадокс! Широко взметнувшееся движение за свободу нашло своего лидера… в руководящем члене монопольно правящей партии, недавнем кандидате в члены ее Политбюро. В том, кто достиг своих высот многолетней верностью режиму и стал известен лишь взбрыкиваниями, покаянием и снова непослушанием последних лет.
В своей первой книге «Исповедь на заданную тему» он и сам признаёт:
«Я всегда понимал, почему многие приличные люди продолжали относиться ко мне с подозрением, даже когда я попал в опалу. Потому что Ельцин все равно партийный функционер, бывший первый секретарь обкома. Нельзя, невозможно попасть на это место, а уж тем более перебраться в ЦК — и остаться при этом приличным, смелым, свободно мыслящим человеком. Чтобы сделать партийную карьеру, и это всеобщее народное мнение, надо изощряться, приспосабливаться, быть догматиком, делать одно, а думать другое…» И добавляет: «Тут оправдываться бессмысленно. В такой ситуации остается лишь своим трудом и своей позицией завоевывать доверие людей».
Мне не пришлось тесно общаться с Ельциным. Единственная встреча в Ленсовете, когда я передал ему письмо рабочих Вагоноремонтного завода, в котором те выражали ему поддержку — не в счет. В памяти — лишь рукопожатие, когда моя, тоже немалая, рука тонет в его огромной лапе.
Проработавший три года пресс-секретарем президента Павел Вощанов вспоминал позже, что знал трех Ельциных: «Ельцина, который не имел власти и понимал, что ему нужны соратники; Ельцина, который получил власть, но еще не знал, как ею распорядиться, и Ельцина, который забронзовел». Последнее — неудивительно. Ученые говорят, что каждая клетка организма несет в себе его свойства, всю его программу. Так и Борис Ельцин, осколок сформировавшей его империи, нес в себе все ее наследственные черты.
И от того, что из наследия возобладает, зависело многое. Вчерашний партократ нуждался в сопровождении и поддержке, поэтому чутье удерживало его в стане демократов. Но он быстро учился, цепко держался за власть, а она выявляла всю его неординарную сущность.
Легко расставаясь с учителями, он, как всякий правитель, будет заложником своего окружения. Люди на столь высоких постах уже не читают газет и редко сами включают телевизор — референты готовят для них дайджесты прессы, секретари приносят сводки, министры приходят с докладами. О том, что происходит за пределами очерченного охраной круга «властители» и даже их семьи узнают со слов приближенных.
В каком-то из своих интервью президент сказал, что уже через несколько месяцев пребывания в Кремле он почувствовал глухую тишину, как если бы попал под стеклянный колпак. Сохранять при этом хоть долю независимости, вырываться из пут и объятий «друзей» удается немногим. Мнимой защитой становится «сбрасывание балласта», удаление тех, кто стал слишком близок. Так, верным оруженосцем, еще с 1987 года был его помощник Лев Суханов. Он продержится 10 лет, но после удачных выборов 1996 года будет уволен без объяснений и даже без прощальных слов.
Ближний круг первого российского президента окажется разношерстен, все годы его правления там будет идти игра за близость к «телу», за возможности влиять и властвовать через патрона.
Там будут клубиться разные люди — сначала это старые знакомые по Уралу. Геннадий Бурбулис, руководитель его первого предвыборного штаба, кандидат философских наук, член Межрегиональной группы, а позже госсекретарь России. Твердый сторонник либеральных реформ, он был умным советником президента. Однако уже в конце 1992 года Б. Н. сдаст его в обмен на компромисс с левой оппозицией.
Юрий Петров много лет следовал по карьерной лестнице за патроном и возглавил его администрацию в Кремле. Его черед на выход придется на январь 1993 года.
Руслан Хасбулатов тоже познакомился с Б. Н. еще в Свердловске, когда в начале 1970-х приезжал туда по делам комсомола. Будущему президенту стоило бы поинтересоваться прошлым человека, которого он будет продвигать. Этот человек начал свою карьеру в составе бюро комсомола Московского университета, когда ратовал за изгнание студентов и аспирантов, которые приняли участие в первом правозащитном митинге у памятника Пушкину еще в 1965 году. Продавив с третьего захода избрание Хасбулатова спикером Верховного Совета, Ельцин вскоре об этом пожалеет.
Среди советников Б. Н. не столь явную, но судьбоносную роль сыграл военный историк Дмитрий Волкогонов. Это он убедил Ельцина в необходимости, пусть даже ценой уступок, но вернуть в Россию все размещенное в союзных республиках ядерное оружие. Талантливый ученый, он помогал новой России чем мог и, не встраиваясь в свиту, избежал опалы.
Егор Гайдар тоже, несмотря на тесное сотрудничество, не был в ближнем круге. Собственно, его желание не сближаться с президентом было взаимным. Борис Николаевич слушал интеллигента и даже какое-то время следовал его советам, но, чувствуя, что век реформаторов недолог, держал «камикадзе» на дистанции.
Куда ближе будут те, кто в баньке, под водочку, станут изображать «своих» парней — верный (до поры) охранник из КГБ, ставший начальником службы безопасности президента, генерал Коржаков и пришедшийся ко двору комендант Кремля, а потом и глава ФСБ Барсуков.
Почему, когда режим обессилел от своей внутренней неправоты, у народа не оказалось своего собственного — известного, умного и сильного вождя?
Быть может, потому, что народные вожди появляются там, где у деспотичной власти не хватает сил и возможностей для того, чтобы заполнить собой все общественное пространство? И они возникают там, где есть недоступные зоны свободы? Там, где в зазорах и трещинах монолита еще бьется чья-то свободная воля. Абсолютистские режимы потому и рушились, что не имели возможности тотального контроля за перерождавшимся обществом. Земля была большой, а Инквизиция, пыточный Приказ, Тайная канцелярия или полиция Бурбонов еще не имели инструментов слежки за мыслепреступлениями.
Прогресс сделал тоталитарные режимы вездесущими.
Один из самиздатовских историко-правозащитных журналов не случайно назывался «Из-под глыб».
В самом огромном, растянувшемся почти на весь евразийский континент «исправительном лагере», где над умами и судьбами людей нависала плита тотальной власти, — где было взяться популярным лидерам? Те «пламенные революционеры», что в начале века рядом или вместе с большевиками сокрушали «старую Россию», закончили свои дни в подвалах ЧК или на Соловецких островах. Затем созданный их общими усилиями «гомункулус» пожрал остальных и воплотился в кремлевского паука, который на протяжении тридцати с лишним лет методично уничтожал любую свободную волю.
Его прислужники и наследники чуть приподняли плиту, но тут же опустили ее. Более всего досталось наивным студентам-марксистам. Это они, после университетов разъезжаясь по стране, чтобы исправлять ошибки отцов и строить «обновленный социализм», прощаясь, шутили: встретимся в тюрьме или в правительстве.
Но они не были потенциальными вождями, их задача-максимум — не предводительство, а лишь участие в «настоящем, истинно ленинском, народном правительстве». Хрущевская оттепель таких романтиков-диссидентов отправляла за решетку по три человека в день, и они действительно встречались потом в пермских, воркутинских и мордовских лагерях, да еще во Владимирском централе… Те, кто выживал и выходил на волю, оставались под неусыпным надзором, зачастую их возвращали за колючую проволоку, а те, кто тихо жил в провинции, находились в изоляции.
Новому поколению брежневский застой оставил возможность реализовать себя только внутри правящей партии.
А она, принимая в себя, по мере подъема по карьерной лестнице деформировала любую личность. Сильные люди, которым это было не по нутру, соскакивали с такого «лифта» и нередко разбивались. Другие шли в правозащитное, демократическое движение, в истории которого немало «маленьких», а на самом деле героических, бескорыстных людей. В открытом, хоть чуть приоткрытом обществе среди них мог вырасти тот, кого народ, узнавая, признал бы своим лидером. Но кто мог узнать о них в стране, где ответом на робкое инакомыслие, а уж тем более на сопротивление была тюрьма?
Лучшие из них — иссушенные неволей, покалеченные психушками, сосланные в глухие уголки России или высланные за границу — были искусственно отгорожены от своего общества. А общество от них.
Наконец появились те, о ком я уже писал, — молодые ученые, экономисты, которые понимали — дни этого режима сочтены. Это они на закрытых семинарах на Карельском перешейке искали способы выхода из кризиса. Зная себе цену, уже совсем не в шутку, они рассуждали, кто из них лучше возглавит, но не «народное освободительное движение», а переходное правительство.
А народу, который без малого тысячу лет жил за князем, за царем, за императором, за генералиссимусом или генсеком, нужен был новый вождь. И когда возник вопрос — кто? — то оказалось, что выбор был невелик, по сути, его не было.
Восторженная обличительница Валерия Новодворская? Несерьезно.
Александр Солженицын — известен, масштабен, но — выжидает, сидя в штате Вермонт.
Ученые мужи — академик Александр Яковлев, профессора Юрий Афанасьев или Гавриил Попов? Да, их вклад и собственный интеллектуальный вес — велики. Но они широко известны лишь в узких кругах и бесконечно далеки от народного представления о вождях.
Боевой генерал, правозащитник Петр Григоренко? Этот сильный и совестливый человек мог бы стать фигурой большого масштаба, российским Валенсой, но после пыток в психушке и лишения гражданства он умер в США.
На Союзном съезде ярко засветился Анатолий Собчак, но ему не хватало той кондовости Ельцина, которая так импонировала народу.
Владимир Буковский, энергичный, умный, еще известный («Обменяли хулигана на Луиса Корвалана!»)? Но ему, прежде чем он вернется из Англии, вынь да положь — извинения от советской власти!
Андрей Дмитриевич Сахаров? Он уже выбыл из рядов, да и не принял бы его народ: слишком интеллигентен…
Встреча депутатов, о которой вспоминал Игорь Кучеренко, — подтверждение тому, что другого выбора у них не было.
Питерские депутаты вызвали Ельцина на ковер? Да, но именно его! Почему? Да потому что становилось все ясней: народ уже определился со своими симпатиями. Сибиряк, мужик, свой в доску, он выгодно отличался от советских «интеллигентов». Позже пресс-секретарь первого президента Вячеслав Костиков напишет в своих воспоминаниях: «Ельцин был для демократии броненосцем, под прикрытием которого слабая, беспанцирная демократия имела возможность продвигаться вперед».
Наверное, поэтому «беспанцирные», хоть и приходилось им исподволь учить его демократическому мышлению, слегка перед ним робели…
Одним из немногих демократов, не подпавших тогда под ельцинскую «харизму», был Михаил Молоствов. Вернувшись с Карельского перешейка, на вопрос жены он покачал головой: «Слов много, общих и правильных. Но не глубоко. Впрочем — чего ждать от секретаря обкома? Сил и амбиций много, еще бы настоящего ума да культуры. Этого царя будет делать свита. Вопрос — какая».
На приунывшем предсъездовском совещании «Демократической России», когда стало ясно, что сил не хватает, прозвучала идея в случае неудачи с Борисом Николаевичем поддержать выдвижение председателя правительства РСФСР Александра Власова. Она, естественно, не устраивала ни сидевшего тут же Ельцина, ни тех, кто понимал, что тогда шансов на реформы нет.
Тонус собрания повысился после того, как депутаты Владимир Варов и Илья Константинов зачитали привезенный из Питера проект Декрета о власти:
«Вся власть в РСФСР принадлежит исключительно народу.
Государственная власть в РСФСР осуществляется народом непосредственно или через представительные органы власти в центре и на местах. Задачей всех органов государственной власти и управления является служение народу и всемерное обеспечение прав, свобод и законных интересов граждан. <…>
В РСФСР не допускается:
— совмещение должностей руководителей органов государственной власти и управления с любой другой должностью в государственных организациях, политических партиях и общественных организациях;
— система партийно-политического руководства на государственных предприятиях, в учреждениях и организациях, в правоохранительных органах, КГБ, Вооруженных Силах и других военизированных формированиях;
— принадлежность к политическим партиям и общественно-политическим движениям судей и других ответственных работников государственных правоохранительных органов;
— финансирование любых политических и общественно-политических организаций и движений из государственных источников…»
Отстранившись от подсчетов голосов, компромиссов и тактических уловок, новоиспеченные депутаты увидели другой масштаб задач. Это воодушевило, но вопрос — какими силами реализовать задуманное? — оставался. И для декрета, и для избрания председателя ВС нужна поддержка более половины от тысячи с лишним депутатов. Что может их объединить? Что может привлечь к Ельцину дополнительные голоса?
В процессе обсуждения прозвучали слова о российском суверенитете. Формальный суверенитет всех республик был прописан в союзной Конституции 1977 года, но за ним ничего не стояло, поскольку все права республики передали Союзу, а его законы были главнее республиканских. Это вызывало недовольство. Поэтому в речах Горбачева зазвучала идея «экономического суверенитета» республик в обновленном Союзе.
Так о каком суверенитете собирается говорить «Демократическая Россия»?
И тут, по словам одного из участников совещания, депутата Леонида Волкова, возникла идея:
«Экономическому „суверенитету“ РСФСР я придумал противопоставить суверенитет государственный. И это сразу должно было политически выделить Россию из Империи. И это должно было создать совершенно новое политическое и духовное пространство для всех тогдашних народных депутатов. А стало быть, собрать по крайней мере их значительную часть вокруг инициативы „ДемРоссии“ и ее кандидата Ельцина. <…>
Итак, задуманная Декларация позволяла, как мне казалось, собрать в один горячий узел самые разные национальные и политические настроения — справа и слева. Гулявший во многих умах иррациональный национализм благодаря Декларации приобретал рациональную направленность. Он поворачивался в сторону строительства нового государства, а понятие „нация“ из этнического и ксенофобского становилось гражданственным и надэтничным. <…>
На объединение депутатов вокруг Декларации должен был сработать и другой момент, ибо как „правых“, так и „левых“ не устраивали Горбачев и его правительство.
В то же время Декларация, прямо не провозглашая выход РСФСР из Союза, могла бы объединить противоречивые настроения депутатов, трансформировав их в творческий государственно-правовой план. Ибо вторым важнейшим пунктом в ней провозглашалось верховенство российской Конституции и российского закона. Проблемы, таким образом, из сферы чистой политики переносились в сферу права. <…> Наконец, сама форма — Декларация, а не Декрет — должна была восприниматься как новая и гибкая. Она позволяла создать движение, прецедент, но не ставить последние точки над „i“…»
Не менее важным было и то, что с идеей о государственном суверенитете России на съезде должен был выступить именно Борис Ельцин.
Задачу понял и подхватил на ходу депутат Олег Румянцев. Используя подсказку Волкова и ранее сделанные наработки, он экспромтом сформулировал тезисы Декларации в своем выступлении. Его поддержали — из общей идеи о суверенитете, которая уже обсуждалась и в Питере, и в Москве, кристаллизовалось ядро сущностных перемен. И стало понятно: тот, кто вынесет его на утверждение, очевидно, приобретет сторонников.
ПЕРВЫЙ РОССИЙСКИЙ СЪЕЗД
Две с лишним тысячи съехавшихся в столицу депутатов России разместили в одноименной гостинице, занимавшей целый квартал. Там же жили и союзные депутаты; к ним, в отличие от российских, местная обслуга относилась с почтением. Правда, тараканы в статусах не разбирались и шныряли по всем номерам и коридорам…
Гостиница находилась рядом с Кремлем. За его стенами, среди церквей и старых зданий, чужеродным кубом стоял Дворец съездов. Но для россиян отвели большой Кремлевский дворец, длинный зал которого отличался тем, что даже в 10 шагах звук пропадал и услышать выступавших можно было только через наушники.
Из шутливого письма Михаила Молоствова:
«Дорогие мои, бабка, Катька и Юлька, умнейший Павлик и его почтенные родители! Поселен в Hotel Rossia, вчерась ходил по Кремлю, как по льнозаводу. Царь-колокол, Георгиевский зал — дали там папку и только что напечатанные деньги. Видел осетрину, ел сосиски, ждал шмона, но его не последовало. Полнейшая неприкосновенность… Сегодня нам предстоит встреча с Собчаком, потом „ДемРоссия“ в Моссовете, а завтра… Третья ударная „власовская армия“ — идет в наступление, рассеивая по ведомствам и интересам демократическую партизанщину. Но почтальону Печкину нечего терять, кроме сумы. Да и последняя, авось, удержится на ключице… Поклон всем, кто пересекается с семейством нашим. Ваш Супруг, Отец, Дед, з/к, народный депутат РСФСР…»
Васильевский спуск, по которому депутаты шли через Красную площадь в Спасские ворота, с утра наполнялся народом. К этому времени народ уже махнул рукой на Горбачева и союзных депутатов и свои надежды перевел на российских. Депутатов приветствовали, кричали им напутствия, передавали жалобы, проекты и наказы от рабочих коллективов. Борис Ельцин на «Москвиче-2141» приезжал на соседнюю улочку, оставлял его там и шел вместе со всеми. Демократов приветствовали, Тулееву, Полозкову и другим коммунистам свистели…
Так же как и в Ленсовете, съезд начался с отмены привычного порядка. На Старой площади действительно приготовили повестку, где было расписано — кто выступает, что обсуждаем (а если нет в повестке, то и не обсуждаем…), за что голосуем.
Не тут-то было! По воспоминаниям питерских участников, когда председатель Центральной избирательной комиссии, член ЦК КПСС взошел на трибуну и сказал: «Товарищи депутаты, возьмите документы, которые вам раздали при входе, откройте повестку заседания», кто-то из московской делегации подошел к микрофону: «Нет, уважаемый Василий Иванович. У нас есть другая повестка, и она тоже роздана. Мы еще ничего не обсуждали и повестку тоже, в подсказках мы не нуждаемся. Сначала мы обсудим то, что считаем нужным и важным, а потом определимся с повесткой заседания и составом секретариата».
«Как, — удивился Казаков, — а кто это утверждал?» — «Да нет, вы не понимаете, Василий Иванович, это мы сейчас будем утверждать. Ставьте на голосование альтернативную повестку!» И он поставил, и ее утвердили подавляющим числом голосов. (в стенограмме съезда все приглажено, там утверждение повестки с поправками в нее растягивается надолго).
В отличие от Ленсовета, где демократы стали у руля с первого же дня, председатель Центризбиркома не был удален из ведущих и пытался руководить съездом еще две недели — до избрания председателя ВС.
Первые четыре дня депутаты потратили на то, чтобы рассмотреть вопросы по спорным мандатам.
При этом произошли один забавный и один скандальный эпизод. В мандатную комиссию съезда поступили жалобы на членов ЦК КПСС Воротникова и Власова, которые избирались в депутаты не по месту своего жительства в Москве, а в Якутии и Адыгее. Это закону не противоречило, но оба партийных босса использовали еще и административно-хозяйственные ресурсы, летали по стойбищам на вертолетах за государственный счет, пользовались другими бесплатными услугами, которых не было у других кандидатов.
Мнения в мандатной комиссии разделились, но, поскольку коммунистов там было больше, они решили закрыть на всё глаза. Демократы возражали и поручили Игорю Кучеренко на пленарном заседании огласить их особое мнение. Когда ему дали слово, он пошел, а точнее, почти побежал к трибуне из дальнего конца длинного Колонного зала. Тут депутаты и заодно вся страна (шла трансляция) услышали характерный говорок сидящего в гостевой ложе Михаила Горбачева: «Ой, да он у кедах! Как это может быть?»
Оказалось — может. Депутат примчался на заседание прямо с самолета, не переодеваясь…
Предложение о неутверждении спорных мандатов до серьезного разбирательства Игорь Михайлович озвучил. Но большинство проголосовало против. Вопрос был закрыт.
Но тут не утерпел и попросил слова гость съезда, союзный депутат Анатолий Собчак. С присущим ему саркастическим юмором он прошелся по «якуту» Власову и «адыгейцу» Воротникову. В зале кто-то засмеялся, но в заседании участвовали еще и депутации от малых народов. Они, может быть, в силу языковых барьеров или с чьей-то подначки решили, что прозвучало оскорбление национальных меньшинств. И подняли крик. Коммунисты, которые уже давно точили на Собчака зубы, не упустили случая и присоединились.
Скандал дошел до требований лишить союзного депутата его полномочий (!)… Объяснения не помогали, пришлось Анатолию Александровичу ретироваться. (Этот случай тоже не попал в окончательную версию стенографического отчета.)
Далее перешли к согласованию старой и новой повестки. В ней камнем преткновения стало включение пункта — Декларация о суверенитете. Команда Горбачева, естественно, уже знала о намерениях «Демократической России» и расценивала это как диверсию рвущегося к власти Ельцина. Доля истины тут была.
Чтобы избежать этого, на Старой площади, в аппарате ЦК КПСС, было решено, что тот, кто будет открывать съезд, отговорится тем, что вопрос о суверенитете РСФСР будет конкретизирован в докладе председателя правительства и позже — в ходе обсуждения бюджета. А там, превратившись в какие-нибудь финансовые поблажки и декларации, закрыт.
Поэтому, когда одно за другим стали поступать предложения о включении в новую, расширенную, повестку вопроса о суверенитете, председательствующий упорно отвечал: «У нас есть пункт об отчете предсовмина РСФСР и бюджете. Там можно рассмотреть и ваше предложение».
Так повторилось несколько раз и это разозлило зал до того, что без малого тысяча депутатов повскакали со своих мест и стали кричать: «Суверенитет!» Ни Казаков, ни Горбачев сделать ничего уже не могли…
На пятый день съезда Борис Ельцин получил слово:
«Уважаемые народные депутаты! Многолетняя имперская политика центра привела к неопределенности нынешнего положения союзных республик, к неясности их прав, обязанностей и ответственности. Прежде всего это относится к России, которая понесла наибольший ущерб от изжившей себя, но все еще цепляющейся за жизнь административно-командной системы.
Нельзя мириться с положением, когда по производительности труда республика находится на первом месте в стране, а по удельному весу расходов на социальные нужды — на последнем, пятнадцатом. Единодушное голосование народных депутатов по включению обсуждаемого вопроса в повестку дня говорит о том, что всем нам до предела ясно, что один из важнейших тактических путей выхода из кризиса — обеспечение реального народовластия в России. Средством достижения этой цели является обеспечение реального суверенитета России, равной среди равных союзных республик. Но нужен такой суверенитет, который не означал бы перетягивания власти и привилегий от союзных бюрократов к российским. Проблемы республики нельзя решить, не обладая полнокровным политическим суверенитетом. Только он позволит гармонизировать отношения России и Союза, между автономными территориями внутри России. Необходим политический суверенитет России и в международных делах.
Политическими основами новой Конституции республики, которая должна быть принята раньше новой Конституции Союза, думаю, в текущем году, должны стать следующие принципиальные положения.
1. Российская республика — суверенное демократическое правовое государство добровольно объединившихся в нем равноправных народов.
2. Вся власть в республике принадлежит народу, который осуществляет ее непосредственно и через Советы народных депутатов.
3. Отношения России с другими союзными республиками регулируются отдельными договорами, отношения с Союзом также регулируются специальным отдельным договором.
Сегодня центр для России — и жестокий эксплуататор, и скупой благодетель, и временщик, не думающий о будущем. С несправедливостью этих отношений необходимо покончить. Сегодня не центр, а Россия должна подумать о том, какие функции передать центру, а какие оставить себе. Не пора ли поставить вопрос и о том, а какой центр нужен России и другим республикам Союза. (Аплодисменты.)
4. Акты, принимаемые Союзом, не должны противоречить новой Конституции России и договору с Союзом.
5. Вне делегируемых Союзу полномочий республика самостоятельно осуществляет внутреннюю и внешнюю политику.
6. Отношения между субъектами федерации внутри России регулируются на основе федеративного договора, по которому им гарантируются суверенитет, экономическая самостоятельность автономий, их культурная, национальная самобытность, право на справедливое и равноправное представительство во всех органах федерации.
7. В России устанавливается единое республиканское гражданство. Никто не может быть лишен этого гражданства.
8. Конституция республики гарантирует политический плюрализм, многопартийную систему, действующую в рамках парламентской демократии. Исключается монополия любой партии на власть. Партии и общественные организации действуют в рамках специального закона. (Аплодисменты.)
9. Гражданам России, гражданам других союзных республик, проживающим на ее территории, гарантированы все гражданские, политические и имущественные права.
10. Все формы собственности граждан России защищаются законом.
11. В республике осуществляется полное и безусловное разделение законодательной, исполнительной и судебной властей.
12. Выборы в представительные органы государственной власти являются всеобщими, равными, прямыми и тайными.
13. Пересмотреть атрибутику России, предусмотрев, в частности, создание республиканского гимна.
Экономический суверенитет России возможен лишь при условии формирования республиканской собственности, основу которой должны составить земля, ее недра, воздушный бассейн, лесные, водные и другие природные ресурсы, предприятия, вся производимая продукция, весь научно-технический и интеллектуальный потенциал. Необходимо законодательно обеспечить их использование исключительно в интересах России.
Передача принадлежащих республике природных и других ресурсов в пользование Союзу, другим союзным республикам может производиться на возмездной, выгодной для республики основе только парламентом России.
Очевидно, что этот же принцип должен быть распространен и „вниз“, на субъекты Российской Федерации. Субъектами Федерации могут быть не только национально-автономные, но и территориально-экономические образования.
Считаю необходимым обеспечить реальную хозяйственную самостоятельность предприятий, независимо от форм их собственности. Схема такова: самый главный первичный суверенитет в России — это человек, его права. Дальше предприятие, колхоз, совхоз, любая другая организация — вот где должен быть первичный и самый сильный суверенитет. И конечно, суверенитет районного Совета или какого-то другого первичного Совета.
Исходя из специфики Российской Федерации, ее государственной и политической суверенности, республика должна иметь право самостоятельно, без обязательного согласия союзного правительства вводить и отменять на своей территории экономические, хозяйственные механизмы, проводить кардинальные реформы.
Взаимоотношения России с другими союзными республиками строятся на принципе взаимной экономической заинтересованности, как правило, на основе мировых цен. Россия сама определяет партнеров в своих взаимоотношениях с зарубежными странами. <…>
Только экономический суверенитет России позволит всерьез говорить о технической модернизации производства, ее реальной переориентации на человека, на самих россиян. Только при этом условии Россия сможет реально обеспечивать социальный суверенитет человека, его права, защищенность от государственного и местного диктата и бюрократизма, на деле осуществлять сильную социальную политику.
Но все это не значит, что речь идет о какой-то конфронтации с центром. Самое главное направление одно — укрепление Союза».
Естественно, такой замах, такая обширная патриотическая задача произвела впечатление. Даже одно только слово — Россия (а не трудно произносимое и неживое РСФСР) — пробуждало корневые, волнующие чувства.
Естественно, с такой подачи депутаты, став в очередь у микрофонов, всласть наговорились о больных проблемах своего Отечества. При этом, о чем бы ни шла речь (экология, наука, образование), необходимость суверенитета РСФСР звучала чуть ли не в каждом выступлении. За него ратовали «якут» Александр Власов, журналисты Анатолий Грешневиков и Ирина Залевская, директор Института экономики Александр Гранберг, будущий губернатор Нижнего Новгорода Борис Немцов и даже депутат Сергей Бабурин. Вскоре он станет яростным оппозиционером и сторонником восстановления Союза, а пока, срывая аплодисменты, он говорит:
«Последние годы показали, что единственный шанс вывести страну из кризиса — это обеспечить реальный суверенитет союзных республик… И, к сожалению, сегодня этот умирающий дракон, как во многих восточных сказках, может нанести хвостом удар (и смертельный удар) по уже, казалось бы, торжествующему победителю. Под этим хвостом я понимаю высшие органы государственной власти Союза ССР».
Для него суверенитет — это «народовластие», для Федора Поленова — «возрождение национального самосознания», Юрий Гехт договаривается до суверенитета предприятий (?), для Немцова — это «сильные Советы», многим мил «суверенитет» в составе СССР, но большинство подразумевает под ним финансово-экономическую независимость.
Явных противников суверенитета не наблюдалось.
Конституция, утвержденная в 1978 году, даже с поправками 1989 года о съезде депутатов и конституционном надзоре, действительно нуждалась в радикальной правке. Но это потом. Теперь главное — избрать главу законодательной власти, председателя Верховного Совета! От того, кто им станет, будет зависеть, куда на самом деле пойдут все процессы.
Опасения в надежности кандидата от «Демократической России» были не только у Михаила Молоствова. Тот же Леонид Волков на предварительной арбатской встрече предлагал своим коллегам заключить с Борисом Ельциным договор, прописать взаимные обязательства по целям, задачам и принципам дальнейшей работы.
Позже он мотивировал свое дерзкое предложение тем, что личность будущего вождя вызвала в нем тревогу еще при первом знакомстве, когда, став первым секретарем Московского горкома КПСС, Ельцин провел первую встречу с общественностью:
«Перед двухтысячной аудиторией стоял совершенно живой человек. Человеку был явно интересен он сам, его дела и люди, с которыми он общался. Да, в манерах его было что-то от массовика-затейника. А в речах то там, то сям вдруг пламенели язычки комиссарского запала эпохи Павки Корчагина. Но улыбка была обаятельной. И речи, в общем, разумными. Он говорил, стоя на ногах, шесть часов подряд. И его все слушали и слушали. И чем ближе к концу, тем сильнее разгорались глаза женщин. Но на выходе легкий румянец оживления появился и на щеках мужчин. Уже тогда московская Татьяна казалась готовой полюбить уральского Бориса. Зачарованным вышел и я. Но под слоем возникшей симпатии билась и сильная тревога.
Ночью я проснулся в холодном поту. Этот симпатичный мужик жестко сказал: „Мы пошлем профессоров торговать за прилавком. Не пойдут — поставим к станку“. В то время в Москве среди множества дефицитов объявился дефицит продавцов. И уж, конечно, был избыток всяческих научных контор. Но мне стало страшно: а если профессора к станку не пойдут, тогда — к стенке?..»
Борис Николаевич мог бы подхватить предложенную Волковым идею Соглашения, но он сидел с каменным лицом, а прекраснодушные демократы застеснялись и отвергли эту возможность. Зря! Хотя, как позже заметил депутат Леонид Шейнис, и письменные договоренности можно отвергнуть, так же как порвала «кондиции» императрица Анна Иоанновна. Что ж — это верно, но Ельцину и рвать потом было нечего…
Голосование проходило в два этапа. Сначала включение в список кандидатов, потом утверждение большинством от списочного состава.
Рассказывает Игорь Кучеренко:
«Вот они выдвигают Полозкова. Сначала так было: „они“ (коммунисты. — Ю. Р.) и — мы, это потом разные там фракции… А мы, значит, — Ельцина. Раз голосуем, не проходит!
Ельцин — 497, Полозков — 473. А нужно-то больше половины.
Мы с утра сходили в церковь. Олег (Басилашвили), я, Бэлла (Куркова) пошли в церковь, которую Олег со своего детства помнил. Маленькая такая церквушка. Свечи, заказали молебен за победу Бориса Николаевича. Но — опять не работает, ни хрена… (При втором голосовании И. Полозков потерял 15, а Ельцин приобрел только 5 голосов. Увеличилось количество не голосовавших. — Ю. Р.) И вот тут был тот самый эпизод, который потом называли „драка на трибуне“. Кто-то из коммунистов вынес предложение — это уже в патовой ситуации, когда никто не проходит: а давайте тех, кто уже не прошел, снова в список для голосования не включать.
И всё — конец! Теперь мы можем кого угодно включать, хоть Кучеренко, хоть Сидорова. А там, какие четыре — хоть три голоса набрать…
И мы встали — Олег Валерианович, Бэлла Алексеевна и я. Мы стоим у трибуны, чтобы мотивировать — почему не надо этого делать! А пошли мы втроем туда — не сговариваясь, каждый сам решил, и стоим под трибуной, слушаем через наушники и вдруг слышим, что Василий Иванович (Казаков) говорит: „Ставлю предложение на голосование!“
Мы поняли — сейчас проголосуют! Все устали. Вопрос процедурный, хватит простого большинства!
И Олег поперся на трибуну к Василию Ивановичу. Зачем он туда пошел, убей меня бог, — не знаю. Я его потом спрашивал, он сам не знал, говорит — надо было что-то делать!
За ним побежала Бэлла, а за ней пошел я. Мне — деваться было некуда. Они двое пошли, и я пошел…
Олег начал говорить Василию Ивановичу что-то вроде: „Как вы можете… не выслушав нас, не предоставив слова, ставить на голосование?!“ Аргументация хилая: так можно всех выслушивать. Казаков поставил до этого на голосование — прекратить выступления, и за это уже проголосовали, процедуру он соблюл.
Делать нечего, а время тикает! И тут, ни с кем не договариваясь, абсолютно, побежала вся питерская депутация (и часть московских демократов, в том числе Анатолий Шабад). А перед председателем был микрофон на такой длинной штанге, и он его держал не перед собой, а чуть сбоку. Подбежал Юра Лучинский и что-то ему говорит, а Василий Иванович откинул раздраженно от себя микрофон, типа — да не хочу я вас выслушивать! А микрофон прокрутился и чуть не задел Лучинского по физиономии. Лучинский по нему ударил, и он уже мимо Васи пролетел… В общем, это была картинка!
Потом я благодарил Олега Валерьяновича за то, что тот меня спас: к нам побежали коммунисты — сгонять нас. И против меня оказался Андрей Дунаев. Будущий министр внутренних дел, который потом был арестован. А тогда он был делегатом от Калининграда. Он ростом сантиметров на десять выше меня и весом раза в два больше. Он мне: „Ты… там!“ Я — на него. Но силы неравные. Тут между нами Басик встревает и, помнишь „Джентльмены удачи“, как Леонов бандита играл: „Пасть порву. Моргалы повыколю!“ Что-то такое Басик изображает, причем убедительно. Дунаев, если бы двинул Олега один раз, от того ничего бы не осталось, но этот генерал опешил абсолютно.
И вот идет эта возня, Василий Иванович ругается — Лучинский его матом кроет: „Ты, старый козел, иди отсюда!“
И в этот момент — вот умение Бориса Николаевича воспользоваться ситуацией, оно у него на уровне чутья звериного. Его делегация сидела очень далеко, но он не побежал как я, а очень спокойно пошел через весь зал к трибуне.
И по мере его продвижения, это было достаточно долго, шум в зале стихал и на трибуне мы остановились, увидев, что Ельцин идет к ней. Все перестали драться. Ну, драки как таковой не было, никто никого по морде не бил, но за грудки трясли друг друга, по-моему, все. Там под конец человек шестьдесят было у трибуны. Безобразие — полное! Мне что-то оторвали там, пуговицу, по-моему, да не одному мне…
Так вот — по мере того, как Ельцин приближался к трибуне, шум стихал (по словам его помощника Суханова, Ельцин слышал остерегающие крики „Борис Николаевич, не снимайте свою кандидатуру! Не снимайте!“). А когда он взошел на трибуну, воцарилась мертвая тишина. Дыхание было слышно. Все замерли, как стояли. И вот когда он встал у микрофона, всем стало ясно — кто в доме хозяин. Он пришел и установил в зале полную тишину!
Он сказал, не дословно, но почти: „Простите моих друзей демократов, просто давайте попробуем еще раз. Не будем голосовать это предложение. А попробуем еще раз. Составим опять списки, остынем. У нас сейчас будет перерыв, обсудим и потом еще раз попробуем. Давайте?“
Зал зааплодировал, причем не мы — зал!»
Третье голосование состоялось только через два дня. За это время и в Кремле, и в гостинице «Россия», в штабе Ельцина, шла бурная закулисная работа. Помощники Ельцина, депутаты В. Комчатов и Л. Шамаев, вели челночную дипломатию среди коллег, убеждая и перетягивая их на свою сторону.
На Старой площади коммунисты получили другой наказ — преградить путь Ельцину! В ЦК ломали голову, как это сделать, и таки сломали ее, выдвинув вместо Полозкова недавнего министра МВД, а теперь председателя Совета министров РСФСР А. Власова. Его уже предлагали в списки кандидатов, но тогда он отказался. Теперь согласился. Была эта замена ошибкой? Да, появление нового имени было бы естественно в том случае, если бы съезд проголосовал за смену всех не прошедших кандидатов. Но этого не случилось, и не вынужденная смена лидера стала демонстрацией их слабости.
А ошибка демократов, загнавших себя в ловушку отсутствием замен, стала выглядеть уверенной силой.
Возможно, что и третий раунд не определил бы победителя, Власов улучшил последний результат Полозкова лишь на 9 голосов.
Ельцину помогли три новых обстоятельства:
— Перед голосованием у Ельцина состоялась закрытая встреча с депутатами и представителями Генштаба и КГБ, которую организовал генерал и депутат Константин Кобец. Стороны нашли точки взаимопонимания, в частности, по вопросу недопустимости возврата японцам Курильских островов.
— Горбачев все-таки не остался наблюдателем, а вышел на трибуну и обвинил Ельцина в измене делу социализма и даже желании расчленить саму Россию. Сделал он это в своей обычной, уже всем надоевшей резонерско-увещевательной, округлой манере и вызвал отторжение.
— В числе делегатов был депутат Ибрагим Костоев, ингуш, в предвыборной программе которого было обязательство — добиваться восстановления прав репрессированных народов. Произвольно перекроенные И. Джугашвили границы между автономиями и республиками, клеймо предателей над целыми народами, невозвращенные исконным жителям земли и дома — все это занозой сидело в сознании, в социальном статусе сотен тысяч жителей Северного Кавказа, болело и требовало справедливости.
Костоев не верил коммунистам. Но, как и еще десяток-другой депутатов-земляков, не верил он и Ельцину. А поэтому — не голосовал ни за тех, ни за других. Но в ночь с 28 на 29 мая перед последним, третьим, туром голосования его старый друг и помощник Макшарип Яндиев уговорил Костоева вместе с Комчатовым сходить к депутату Михаилу Бочарову, тому самому, которого Б. Ельцин еще в Карелии назвал будущим главой своего правительства. Они задали ему вопрос: «Если Борис Николаевич будет избран председателем, добьется ли он принятия закона о реабилитации репрессированных народов?» М. Бочаров поклялся на нательном кресте, что его шеф сделает все возможное для принятия закона, если того изберут председателем.
И. Костоев:
«Я знал историю своего народа и не ждал от коммунистов иного, поэтому в конце концов принял решение поддержать Ельцина Б. Н. В правоте своей точки зрения мне удалось, перед последним туром, убедить 7—8 человек из „нейтралов“.
29 мая 535 голосами (необходимый минимум 531) Борис Ельцин был избран председателем Верховного Совета РСФСР.
Есть давно ставшие банальностью выражения о малой роли человека в истории, о том, что обстоятельства сильнее нас. Но жизнь творится не только ими, а совокупностью наших реакций на эти обстоятельства. У тысячи депутатов съезда была возможность определить вектор развития страны, и они этим воспользовались. Каждый! И тот, кто сделал выбор в последний момент, и тот, кто с похмелья не пришел на заседание, и тот, кто дрался у трибун. И те избиратели, которые избрали или не избрали своих представителей на съезд — каждый внес свою лепту в полученный результат. Впервые за историю России, впервые за два тысячелетия (!!!) представителям всех слоев ее общества представилась возможность в условиях равенства, без фильтров и цензуры выбрать главу государства.
Позже я услышал, что о результатах Михаилу Горбачеву сообщили уже в самолете, и он ругался так, что ни одного слова тут не воспроизвести.
Председатель избран — теперь можно было вернуться к вопросу о российском суверенитете.
Ведь месяц назад союзный съезд уже принял закон „О разграничении полномочий между СССР и субъектами федерации“, который уравнял в правах автономные и союзные республики. Надо хотя бы задекларировать, застолбить свою правосубъектность в процессе установления новых межреспубликанских отношений, чтобы оказаться на равных с теми, кто это уже сделал, и сохранить соподчиненность своих автономий.
Декларацию, которую зачитал Борис Николаевич, приняли — на ура!
Но не все. Среди тех, кто не поддержал — Галина Старовойтова. Она была едва ли не единственным демократом, который не стал голосовать, а на вопрос соседа по ряду Игоря Кучеренко скупо обронила: „Это бомба“.
Еще недавно, в сентябре <19>89 года, на проходившей в Питере всесоюзной Конференции демократических сил, она говорила:
„В межрегиональной группе депутатов разработан проект программы по национальному вопросу. Непосредственно его готовили академик Сахаров, ленинградский этнограф Юхнева и я. Видимо, стоит изложить основные принципы этой программы:
— Приоритет права нации на самоопределение, постановка его даже выше идеи государственного суверенитета.
— Осуществление реального равноправия народов. Единый тип национального устройства — союзная республика.
— Перезаключение Договора об образовании СССР, который устарел. Особенно требует пересмотра перечень полномочий, которые республики делегируют центральному федеральному правительству. С 1922 года изменился состав суверенных субъектов Договора — республики Прибалтики его не подписывали, а за Азербайджан, Армению и Грузию Договор подписан руководством существовавшей тогда Закавказской федерации.
— Разное представительство всех народов страны в национальной палате Федерального парламента. Сегодня некоторые народы вообще не представлены в Верховном Совете страны.
— Необходима полная реабилитация народов, репрессированных при Сталине и высланных с территорий своего проживания.
— Свобода появления любых федеративных соединений.
— Россия должна стать равноправной республикой со своей столицей. При этом столица Союза ССР должна быть самостоятельной административной единицей, не подчиненной какой-либо из союзных республик.
— Статус государственного языка. Каждая республика решает этот вопрос самостоятельно. Законодательное закрепление статуса «языка межнационального общения» — нелепость.
— Для народов, расселенных дисперсно, — права национально-культурной автономии, вплоть до создания ими своего всесоюзного органа…“
От лица межрегиональной группы союзных депутатов она выступила на конференции за создание федеративного демократического государства, ориентированного на горизонтальные связи между суверенными республиками. Ей тогда задали вопрос: „Вы не боитесь, что процесс организации такого Союза породит огромные по масштабам национальные конфликты?“ Она убежденно ответила, что сохранение существующей системы национально-территориального устройства породит еще более масштабные конфликты.
Но через полгода она не стала голосовать за то, чтобы Россия включилась в начавшийся „парад суверенитетов“. Почему?
Быть может, она считала, что возглавлять „парад“ рано, что стоит сохранить, пусть даже мнимый, государствообразующий вес метрополии (РСФСР) до подписания нового Cоюзного договора? В любом случае ее неучастие — свидетельство неподверженности эмоциональному порыву, который захватил тогда даже коммунистов.
Но другого выхода, на мой взгляд, уже не было. Верховный Совет Союза уже принял закон „О разграничении полномочий между СССР и субъектами федерации“, который наделил автономные республики правом заключения договоров с Союзом. Это еще не независимость, но уже серьезный шаг к самостоятельности. Они могли остаться в Федерации и в обновленном Союзе, а могли и не подписать договор. Что тогда? Неясно».
На осенней конференции выступает Ю. Н. Афанасьев:
«Не ведаем, что творим. Пытаемся создать законы, пригодные одинаково для всех республик, всех регионов страны. Видимо, в первую очередь надо разобраться с Союзом, с его строением. <…> Отношение к политической суверенизации республик: наполовину суверенной, так же как наполовину беременной быть нельзя».
В этой ситуации Ельцин решил, что, сделав свой шаг навстречу автономиям, он все же удержит их в составе России. Именно поэтому в августе, после принятия Татарстаном Декларации о суверенитете, он, находясь в Казани, произнес знаменитую фразу: «Берите суверенитета столько, сколько сможете проглотить». Наверное, ему хотелось добавить — «только не уходите!», но он понадеялся на то, что руководство республик это поймет и так. А фраза была растиражирована и понята всеми буквально.
Ельцин осваивается в кресле председателя Верховного Совета. Правда, тут коммунисты берут реванш. Надо избрать две его палаты — Совет Республики и Совет Национальностей — общей численностью в 252 человека. Они будут работать в перерывах между съездами. Попытка демократов увеличить численность ВС не прошла — в кулуарах съезда кто-то из коммуняк сказал депутату Виктору Шейнису: «Недостаточно того, чтобы нас было много, надо, чтобы вас было поменьше».
Действительно, при избрании членов ВС и позже, при избрании Комиссии по разработке новой Конституции, они получают большинство. А с ним право на:
— назначение членов правительства и судей;
— рассмотрение (и отклонение) указов президента по вопросам экономической реформы;
— принятие законов, которые (без права вето) подписывались председателем ВС.
Б. Ельцину не удается провести в свои заместители ни одного из своих верных сторонников — демократов. Власть оказалась в руках реакционного или по меньшей мере консервативного болота.
Револьт Пименов, политзек и депутат, назвал тогда ситуацию катастрофой, смягчить ее удалось лишь частично, при выборах руководителей комитетов.
В Совет Национальностей, куда входили 126 депутатов, был избран мой тесть и старший друг Михаил Молоствов. Причем, по его представлениям, коммунисты пропустили его туда только потому, что в его анкетных данных последним местом работы было — почтальон деревни Еремково.
А коллега по Ленсовету и депутат РСФСР Николай Аржанников, памятуя мой совет об организации республиканской системы защиты прав человека, вывесил в фойе Кремлевского зала написанное от руки объявление о формировании Комитета по правам человека.
Когда выяснилось, что люди, готовые в нем работать, есть, Михаил Молоствов выступил с предложением съезду учредить такой Комитет, и был поддержан. 19 июня 1990 года впервые в истории России был создан федеральный государственный орган, целью которого стала защита не государственных или ведомственных интересов, а прав человека. Век этой структуры был недолог, но само признание самоценности и равноценности человека и его прав наряду с другими закрепилось не только в Конституции. Возглавить Комитет Коля предложил Михаилу Михайловичу, но тот «замахал руками и сказал, что командовать он не умеет и не хочет». Тогда они обратились к другому известному политзэку, правозащитнику, одному из учредителей Хельсинской группы и «Мемориала» и тоже депутату Сергею Ковалеву. Он, подумав, согласился, Николай Аржанников стал его заместителем, а Михалыч — членом комитета.
Так выстраиваемая нами система правозащиты получила опору уже в масштабах страны. Ближайшей задачей Комитета по правам человека стала подготовка закона о восстановлении прав жертв политических репрессий.
УХОДЯ — УХОДИ!
В конце июня проходит учредительный съезд Российской коммунистической партии. Будущий глава — Иван Кузьмич Полозков, бесцветный секретарь Краснодарского обкома. Партия не самоцель, а инструмент в руках сторонников восстановления руководящей и направляющей роли КПСС. Задача — дать бой Горбачеву на ближайшем съезде КПСС и покончить с перестройкой. К этому они готовятся на своем учредительном съезде. Полозков, Тюлькин, Лигачев, Горячева и другие винят Горбачева во всех грехах и призывают разделить посты президента Союза и Генерального секретаря, подразумевая под этим замену последнего. А он приходит и терпеливо слушает, и оправдывается, а на самом деле тянет время. Для того чтобы его «ушли», нужны полномочия Союзного съезда коммунистов, где градус недовольства должен упасть. Но не потому, что там больше сторонников перемен, больше понимания в их необходимости, нет — просто там будет больше тех, кто не претендует на власть, чье раболепие и верность «демократическому централизму» давно вошла в плоть и кровь.
Через месяц, в июле 1990 года, состоялся и Союзный XXVIII съезд КПСС. Действительно, во Дворце съездов священный трепет перед руководством, страх всяческого разномыслия сдерживает съехавшихся партийных аппаратчиков, середнячков-функционеров и рядовых партийцев, критика руководства звучит осторожно. Даже его непримиримые враги не рискнули своими теплыми местами, они переводят основной удар на окружение Генсека. За все то, в чем ранее обличали Горбачева, теперь в той или иной форме получил разнос один из самых близких и влиятельных его сторонников — секретарь ЦК Вадим Медведев. Он не спасовал, а перешел в атаку и отбился.
В поисках союзников Генсек лавирует и первым открывает ящик Пандоры, обещая даже автономным республикам повышение их конституционного статуса.
На этом, последнем для КПСС, съезде ярко выступил народный артист Михаил Ульянов:
«На Учредительном съезде Компартии Российской Федерации почти каждый выступающий заявлял, что Российская компартия будет партией ленинского типа и социалистического выбора. Другие говорили, что это будет партия обновленного социализма. Никто с этим не спорит. Но в голове возникали вопросы: что это такое — обновленный социализм? То есть такой, какой был, но его нужно обновить. А какой социализм был?
Когда оглядываешься назад на наше прошлое, то мучительно думаешь: в чем же причина наших неудач? Вроде и идея прекрасная, и мечта благородная: всех сделать счастливыми и всех — всех равноправными. И сколько крови-то пролили ради воплощения этой идеи! И сколько голов-то светлых положили! А в жизни получилось вроде все не так. Далеко не все равноправны и далеко не все счастливы. Почему?
А как надо обновлять социализм, не принесший пока удачи, хотя срок для воплощения обещанного не мал — семьдесят с лишним лет? Может быть, не надо обновлять социализм несгибаемого догматизма? Социализм унылой уравниловки? Социализм нищих? Социализм безмолвных винтиков? Социализм непререкаемых вождей и безмолвных масс? Социализм сбившихся в плотную стаю уравненных в нищете и глобальной зависимости, которая от тоски и бесперспективности готова растоптать любого, кто не похож на них, кто смеет думать не так, как все, кто смеет не подчиняться норме, которую они-то и создали по своему образу и подобию?
Социализм, который когда-то был повернут с истинного пути и стал служить не людям, а вождям и голой идее. Начался этот поворот не сегодня. Но и сегодня эти ставшие привычными нормы цветут пышным цветом. Вспомните топот и крик большинства на первом Съезде народных депутатов в адрес Сахарова Андрея Дмитриевича. Помните, как большинство готово было затоптать этого упрямого и абсолютно непонятного человека и потому раздражающего большинство. (Шум в зале.) Корни этой убийственной агрессивности набрали силу в молотилке сталинской коллективизации, в безысходности ГУЛАГов, в поголовном физическом истреблении личностей. Система такого социализма вышибала из людей малейшее проявление духовности. Вся политика уничтожения личности и духовности была свирепа и беспощадна. Даже дикие степные племена, ворвавшись в давние времена в богатейшую Византию, были более милосердны. Эти угрюмые степняки не разрушили замечательные храмы Византии, они только перерисовали византийских богов на своих. И поныне в Стамбуле стоит великое творение мастеров византийских — Айя-София. А у нас на месте храма Христа Спасителя — яма, заполненная водой. А по матушке России сотни и сотни обезображенных и разрушенных церквей.
Система такого социализма не религию уничтожала, она дух человеческий вышибала, она желание человека совершенствоваться уничтожала. И вот теперь у нас дефицит личности, дефицит индивидуальности, дефицит талантов, дефицит достоинства. Может быть, это самый страшный дефицит, его карточной системой не решишь.
Вот и сейчас, сегодня жизнь позвала, а лидеров по пальцам можно перечесть: Горбачев да Ельцин, Попов да Собчак, Собчак да Попов, Горбачев да Ельцин. (Аплодисменты. Смех.) А перестройке нужны вожди, но их трагически мало. В большинство из нас слишком глубоко въелось удобное чувство своей непричастности, своей безответственности, своего наплевизма на всё и вся. Ну что, мне больше всех надо? Я — как все. Вот такая философия живет и процветает. Да вот нагляднейший пример. Брежнев с его орденами и значками. Ну чем не гоголевский персонаж, кто свою человеческую пустоту прикрывал звездами, медалями! Ну а мы-то с вами — не крепостные ли крестьяне, падавшие ниц перед выжившим из ума барином?! И видели, кто перед нами, а изображали умильные лица благоденствующих и счастливейших подданных. (Аплодисменты.)
Нет, дорогие соотечественники! Не только партии нужно покаяние, но и народу, который, стиснув зубы, молчал и от тоски пил.
Когда спросили лауреата Нобелевской премии, экономиста с мировым именем Леонтьева: чего не хватает России для решения ее бесчисленных проблем? Он ответил: личностей. Это только сейчас благодаря горбачевской политике гласности и демократизации начал распрямляться наш талантливый народ, и тут же загудели голоса: Горбачев выпустил вожжи из рук, в стране хаос, анархия, крушение социалистических идеалов, падение дисциплины. Это все верно, но в глубине-то сокрыты пока другие мысли. Эх, хорошо бы вернуться назад, к „железной руке“, к единообразию и однообразию, к стройным рядам, где никто и пикнуть не смел! Нет уж, упаси нас боже от еще одной „железной руки“! Ничего эта рука, кроме крови, репрессий, реакции, нам не принесет. Не „железная рука“ нам нужна, а железная и мощная государственность, законная демократическая государственность, способная и защитить своих подопечных граждан, и самой защититься, иметь силы не только сочинять хорошие законы, но и иметь силы и возможность требовать их неукоснительного выполнения. Устали мы за долгие годы жить по велениям и указаниям. Мы хотим жить по законам и здравому смыслу. Советы необходимо скорее укреплять и делать их мощной и самостоятельной властью. Царить должен закон, а не интересы какой-то одной организации, как бы она ни называлась. И уж, конечно, ни кого-то одного с „железной рукой“. Именно „железные руки“ довели, скажем, культуру до ручки. Почему месячная зарплата культпросветработников и артистов, по подсчетам экономистов, снизилась почти до официального порога бедности? Почему более двух тысяч четырехсот библиотек находится в аварийном состоянии, не говоря уж о плачевном состоянии других? Почему каждый пятый театр не имеет своего здания? Почему и почему? Перечень культурных катастроф, к сожалению, можно продолжать бесконечно. (Шум.)
Почему остаточный принцип финансирования культуры остался нормой сейчас и стоны деятелей культуры заглушаются общими разговорами и не выполняющимися постановлениями? И что ждет культуру после перехода на рыночные пути? Будем совсем на задворках? Что ответит съезд деятелям культуры? (Шум, аплодисменты.) Когда же мы поймем, что мы децивилизуемся, что невежество затягивает культурный слой жизни, как сине-зеленые водоросли затягивают наши реки и водоемы. Спасать надо культуру! Культура — иммунитет против дикости, невежества и варварства! Без иммунитета гибнет незащищенный организм. Без культурного иммунитета может погибнуть и общество!
Почему мы никак не избавимся от жутковатой привычки все время в ком-то видеть врага: то это желтая пресса, то неформалы, то это какие-то ренегаты, которых надо камнями забросать, то популисты, то журналисты? Привыкли мы за многие годы не в себе, а в ком-то другом видеть причины наших промахов и неудач. И вот уже самые решительные сегодня во всеуслышание заявляют, что всякие там платформы надо запретить, а членов этих платформ исключить из партии. Замечательное решение!
Вот и теперь на Горбачева кинулись, обвиняя его во всех грехах, ища в нем, и только в нем, причины наших неудач. Слов нет, ошибки были. (Аплодисменты.) Но не за ошибки критикуют Горбачева, а за то, что он олицетворяет демократизацию и партии и народа, мешает повернуть назад, к крепкой руке. (Шум, аплодисменты.)
Отсюда и коварные в этих условиях предложения освободить Горбачева от партии, оставить только президентом сегодня. Это было бы сильнейшим ударом по демократии, по гласности. Сняв „отца перестройки“, можно будет приниматься за последователей и приверженцев. И дело не в личности Горбачева, а дело в современной ситуации, когда Горбачев во всем мире (и это все знают) олицетворяет надежду на мир и согласие. Мы не можем не принимать этого сегодня в расчет! (Шум в зале.)»
В тот же день слово берет уже избранный председателем Верховного Совета РСФСР Борис Ельцин:
«Товарищи, партия подошла к своему съезду с грузом тяжелых проблем. Их множество, но есть особо важные. Заняв оборону на первоначальном этапе перестройки, консервативные силы позднее перешли в наступление. Они начали борьбу против экономической реформы, хотя и робкой, и половинчатой, но создающей реальную угрозу полновластию партии. Это произошло, когда развернулись процессы демократизации, особенно мощно проявившиеся в возрождении власти Советов. Это произошло, когда начала делать первые шаги гласность и ранее непререкаемые истины оказались несостоятельны. Последние годы показали, что нейтрализовать действие консервативных сил в партии не удалось. Наоборот, слишком много говорили о том, что все мы в одной лодке, по одну сторону баррикад, в одной шеренге, с единым мышлением. Такая позиция дискредитировала тех коммунистов, которые являются искренними и последовательными сторонниками перемен. Такая позиция создала режим безопасности для консервативных сил КПСС, укрепила их уверенность в том, что можно взять реванш. Это продемонстрировал и Учредительный съезд КП РСФСР.
Чтобы понять, что может и должен решить наш съезд, надо прежде всего ясно видеть, что он из себя представляет. В Политбюро не решились пойти на единственно правильный в условиях перестройки порядок выборов делегатов: демократическим путем от всех платформ и групп, не зависящих от прежних структур партии. Чтобы любые объединившиеся шесть тысяч коммунистов избирали прямо своего делегата, тогда бы не получили такого состава съезда.
Поэтому при обсуждении на съезде главным явился не вопрос о перестройке в стране и путях ее развития. Этот вопрос решается народом за стенами этого здания, решается в Советах народных депутатов. На этом съезде стоит вопрос прежде всего о судьбе самой КПСС. Если говорить точнее, здесь решается вопрос только о судьбе аппарата верхних эшелонов партии. Вопрос стоит исключительно остро. Найдет ли в себе силы аппарат КПСС решиться на перемены? Использует ли он тот последний шанс, который дает ему этот съезд? Или да, или нет. Или партаппарат под давлением политической реальности решится на коренную перестройку партии, или будет цепляться за обреченные формы и останется в оппозиции к народу, в оппозиции к перестройке.
Тогда представители аппарата неминуемо будут вытеснены из всех органов законной власти. Такая партия не удержится ни в роли авангардной, ни даже в роли партии, имеющей представительство в Советах.
Утопичны иллюзии тех, кто думает, что после выхода из партии всех инакомыслящих, кто не хочет быть приводными ремнями и винтиками партаппарата, у нее останется все имущество КПСС и связанная с ним власть. Этого не будет. В этом случае, к которому, кстати, подталкивают консерваторы, будет начата всенародная борьба за полную национализацию имущества КПСС, как партии обанкротившейся и обязанной хотя бы своим имуществом возместить долги перед народом. В наследство аппарату партии останется только вывеска с названием „КПСС“.
Можно предположить, что начнется борьба за привлечение к суду руководителей партии всех уровней за ущерб, который они лично нанесли стране и народу. Могу назвать хотя бы одно из этих дел — об ущербе в результате антиалкогольной кампании. Народ спросит и за все остальное: за провалы во внешней торговле, сельском хозяйстве, за национальную политику, политику в отношении армии и так далее и так далее. Страна должна знать, какое наследство оставила ей КПСС.
Такова возможная перспектива аппаратной партии. Тот, кто думает о каких-то иных вариантах, пусть посмотрит на судьбу компартий в странах Восточной Европы. Оторвались от народа, не поняли свою роль — и оказались на обочине.
Все ли так мрачно? Есть ли еще другой выход? Есть. Правда, для этого мало шансов победить именно на данном съезде. Это ясно видно. Но все мы, отдавшие партии десятки лет жизни, сочли своим долгом прийти сюда, чтобы попытаться сказать, что выход для КПСС все же есть. Трудный, тяжелый, но выход.
В демократическом государстве переход к многопартийности неизбежен.
В нашей стране постепенно формируются различные политические партии. При этом неизбежно коренное обновление КПСС. Какой наиболее безболезненный для народа, цивилизованный процесс модернизации партии?
Первое. Необходимо организационно зафиксировать имеющиеся в КПСС платформы и дать каждому коммунисту время для политического самоопределения. Уверен, большинство рядовых коммунистов связывает будущее партии с демократическим крылом.
Второе. Изменить название партии. Это должна быть партия демократического социализма.
Третье. На съезде рано обсуждать платформы и Устав. Надо принять только общую декларацию о преобразовании КПСС. Далее надо избрать новое руководство, способное подготовить новый съезд где-то через полгода-год.
Четвертое. Партия должна освободить себя от любых государственных функций. Первичные парторганизации должны быть упразднены в армии, в системе госбезопасности и в государственных учреждениях. На производстве судьбу первичных парторганизаций должны определить сами трудовые коллективы и сами члены партии. В новой партии или союзе ее члены должны платить минимум взносов. Так возникнет партия парламентского типа. Только такая партия при мощном обновлении общества сможет быть ведущей партией и побеждать на выборах в лице той или иной из своих фракций.
Любые фракции социалистической ориентации других партий могут входить в состав союза демократических сил страны. Народ признает этот союз и пойдет за ним, тем более если он предлагает свою экономическую программу выхода из кризиса не за счет обмана народа и дополнительной нагрузки на его плечи. Союз выступит как федерация национальных союзов. Он будет иметь форму, отвечающую смыслу и духу нового Союзного договора между суверенными государствами страны.
С развитием в стране демократических движений и дальнейшей радикализацией перестройки этот союз сможет стать на деле и авангардом общества. Это обеспечит широкую социальную базу обновления общества, поставит заслон атакам консерваторов и гарантирует необратимость перестройки. Такова вторая альтернатива. Итак, или вариант аппаратной КПСС, тогда раскол и уход рано или поздно ее из числа реальных политических сил страны, или обновленная партия с переходом в союз демократических сил и перспективой сохранить роль активного участника перестройки.
В заключение хотел бы сказать следующее. События разворачиваются необычайно быстро. Попытка задержать их ход, о чем мечтают некоторые, неминуемо приведет партию к полному историческому поражению. Только опережение, только устремленность вперед вместе со всеми силами прогресса нашего общества могут дать надежду на то, что партия не потеряет себя, а возродится в новый авангардный союз демократических сил.
Мы живем уже не в прежнем обществе. Оно больше не пойдет единым строем туда, куда ему укажут. Страной больше нельзя командовать. Ее не усыпишь демагогией, не испугаешь угрозами. Народ может дать отставку любой политической силе, какой бы влиятельной она ни была в прошлом. Он поддержит только ту политическую организацию, которая позовет не в заоблачные коммунистические дали, а будет каждодневно делом защищать интересы каждого человека, помогать сделать его и всю страну нашу передовой, богатой и счастливой. (Аплодисменты.)»
Но, как заметил потом Горбачев, предсказания возможного суда над виновниками краха не могли воодушевить функционеров, скорее — обострить их непримиримость. Ответом на выступление депутата стало не отрезвление, не поддержка реформ, а крики о грозящей партии опасности.
Один из ученых служителей партийного культа договорился до того, что Ельцин находится в плену у «Демократического Союза»!
Требования оппозиции о персональном отчете членов Политбюро все же выполняются, и отвечать приходится не только «перестроечному» министру иностранных дел Шеварднадзе, но и самому Лигачеву. Он умело уворачивается от прямых ответов на острые темы, но продолжение расспросов и расширение круга ответчиков становится опасно для обеих сторон.
Горбачеву остается ловко напомнить о страшной опасности раскола, о коллегиальной форме работы и коллективной ответственности Политбюро, спросить съезд об оценке работы ЦК и, поставив на голосование сразу два варианта продолжения отчетов, уйти от каждого.
Под занавес съезда Горбачев, проявив чудеса терпения и словоблудия, сохранил себя на посту Генсека. Он добился того, что в решениях съезда зафиксировано: «КПСС решительно отвергает демократический централизм в том виде, как он сложился в условиях административно-командной системы, жесткую централизацию, отстаивает демократические принципы — выборность и сменяемость, гласность и отчетность, подчинение меньшинства большинству, право меньшинства отстаивать свои взгляды, в том числе в партийных органах массовой информации».
Мало того — он добился почти полного обновления состава ЦК. И расценил все это как свою победу. О том, что безнадежно опоздал и это его последний бенефис, о том, что окружил себя теми, кто вскоре его предаст, зачинатель перестройки узнает позже…
Единственным человеком, который смело шагнул вперед и даже там набрал политический вес, стал Борис Ельцин. После своего первого радикального выступления он в конце съезда вышел на трибуну и сказал:
«Долго раздумывая, я пришел к выводу, и об этом решении хотел заявить после Двадцать восьмого съезда партии. Но, учитывая сегодня выдвижение моей кандидатуры в состав Центрального Комитета партии, я должен сделать следующее заявление.
В связи с избранием меня Председателем Верховного Совета РСФСР и огромной ответственностью перед народом и Россией, с учетом перехода общества на многопартийность, я не смогу выполнять только решения КПСС.
Как глава высшей законодательной власти республики, я должен подчиняться воле народа и его полномочных представителей. Поэтому я в соответствии со своими обязательствами, данными в предвыборный период, заявляю о своем выходе из КПСС, чтобы иметь бо`льшую возможность эффективно влиять на деятельность Советов. Готов сотрудничать со всеми партиями и общественно-политическими организациями республики. (Аплодисменты, шум в зале.)»
Он еще осторожничает, прикрываясь работой в Совете, и не произносит слов о полном разрыве с теми, кому служил, но его шаг срывает лавину. В печати появляется заявление 54 депутатов РСФСР об их выходе из партии, в Москве проходит 400-тысячная демонстрация под лозунгом «Долой КПСС!», до конца года из нее выходит полтора миллиона человек.
В Питере, следуя завету К. Маркса о том, что с прошлым надо расставаться весело, газета «Литератор» публикует чьи-то шутливые строки:
ПОСТУПОК
(городской фольклор)
Ну и новость я услышал,
просто чудо из чудес —
папа мой сегодня вышел,
не из спальни папа вышел,
не из ванной папа вышел,
вышел из КПСС!
В доме пахнет валидолом,
в доме плачут и кричат,
— Не расстанусь с комсомолом! —
заявляет старший брат,
молча выпил чашку чаю
и как крикнет наконец:
— За отца не отвечаю!
Дед одобрил: «Молодец!»
Дед хотя и староватый,
но упрямый большевик.
Дед наш Ленина когда-то
подсадил на броневик.
С партбилетом, с автоматом
не одну прошел войну.
Он орет на папу матом:
— Про-та-та-та! Прокляну!
Мокнет бабушкин платочек,
катят слезы по щекам…
Не губи детей, сыночек,
воротись к большевикам!
Bсe завыли! И тогда-то
папа им сказал в ответ,
что к былому нет возврата,
что назад дороги нет!
Сбросил бюст вождя со шкафа,
прокричав: «Кранты! Инаф!»
Я подумал: «Ай да папа!
Он не может быть не прав!»
И хоть мне немного жутко,
папа прав — так жить нельзя!
Я готовлюсь не на шутку
к делу страшному, друзья.
У меня на взводе нервы
(как большие говорят),
но ведь кто-то должен первым
выходить из октябрят!