Из воспоминаний о Нине Берберовой. Перевод, вступительная заметка, послесловие и примечания Ирины Винокуровой.
Опубликовано в журнале Звезда, номер 3, 2023
Перевод Ирина Винокурова
Автор этих воспоминаний — американский славист, специалист по творчеству Федора Сологуба, в прошлом профессор Ратгерсовского университета (штат Нью-Джерси).
Мурл Баркер (Murl Barker; род. в 1936 г.) познакомился с Ниной Николаевной Берберовой (1901—1993) в конце 1950-х, будучи аспирантом в Йеле, где она в это время преподавала. Общение в университетской аудитории вскоре продолжилось и за ее пределами: Берберова привлекла Баркера к составлению каталога той части своего архива, которую она собиралась отдать в библиотеку Йеля.
В ходе работы над архивом, занявшей не один месяц, Берберова убедилась, что Баркер — на редкость тактичный, покладистый и ответственный человек, и прониклась к нему доверием и симпатией. Именно тогда его имя Мурл Берберова заменила на ласковое Мурик, как и стала называть его в дальнейшем. После перехода Берберовой в Принстон осенью 1963 года их отношения с Баркером не прервались, а, напротив, укрепились еще больше: со временем Мурик стал для Берберовой кем-то вроде приемного сына и ее официальным наследником. Именно для того, чтобы быть ближе к жившему в Филадельфии Баркеру, Берберова решила перебраться в этот город из Принстона. Она сделала это в конце 1990 года, и, как оказалось, исключительно вовремя: железное здоровье, которым Берберова до тех пор отличалась, начало сдавать. Баркер взял на себя все бытовые и не только бытовые заботы, и Берберова это, безусловно, ценила. Однако даже частичная потеря независимости воспринималась ею остро болезненно, что не делало общение легким. Но Баркер научился не обижаться и реагировать по возможности с юмором.
Ряд публикаций Баркера прямо связан с Берберовой: две статьи, посвященные ее творчеству, обстоятельный некролог, а также обширная подборка ее писем, полученных им на протяжении долгих лет их знакомства.[1] «Тридцать три года с Ниной» — именно так озаглавлен доклад, прочитанный Баркером на международной конференции в честь столетия Берберовой (Арль, 2001).[2]
Во второй половине 1990-х Баркер начал работать над воспоминаниями о Берберовой, опираясь по ходу дела на свои дневниковые записи. Эти воспоминания, представляют собой отдельные рассказы, жанр которых сам автор определяет как виньетки. В силу разных причин ни одна из виньеток не была до сих пор напечатана.
Предлагаемый читателю текст описывает события начала сентября 1991 года. Примерно за месяц до этого Берберовой исполнилось девяносто лет.
Отпраздновав в Филадельфии день рождения Нины, я вернулся в Сиэтл, куда мы с Роном[3] ездили каждое лето навестить своих овдовевших матерей.
Я еще находился в Сиэтле, когда Нина мне позвонила и сообщила весьма интересную новость: Юбер[4] ей сказал, что Марчелло Мастроянни скоро будет в Штатах и постарается приехать к ней в Филадельфию. К этому времени мы уже знали, что Мастроянни планирует снять фильм по рассказу Нины «Черная болезнь», недавно вышедшему в переводе на итальянский. Мы также знали, что знаменитый актер выразил желание лично встретиться с Ниной.[5]
— Я хочу, чтобы ты обязательно присутствовал, когда приедет Мастроянни. Мы что-нибудь устроим, мой дорогой, — сказала мне Нина по телефону. — Мы скажем, что ты мой старый друг, заменяющий мне секретаря.
(«Вот это прогресс, — подумал я. — „Секретарь“ будет чином повыше, чем „знакомый, который приносит мне круассаны“, как Нина однажды меня назвала в беседе с кем-то из журналистов».[6]) Однако нам было совершенно неизвестно, когда именно Мастроянни появится в Штатах; если он приедет до того, как я вернусь из Сиэтла, мне не удастся сыграть и роль секретаря.
В пятницу, 30 августа, на следующий день после нашего с Роном возвращения в Филадельфию, мы отправились к Нине, чтобы вместе поужинать.[7] Нина была в этот вечер необычно рассеянна: нам пришлось повторять ей буквально каждую фразу. Я не понимал, следствие ли это усилившейся глухоты, или она просто чем-то озабочена. Наконец Нина призналась, что она в этот день упала. Неудачно опершись о свое рабочее кресло на колесиках, она споткнулась и потеряла равновесие. Детали были туманны, но Нина не хотела продолжать обсуждать эту тему. Успокаивало то, что она, очевидно, ничего себе не повредила. Однако Нина несколько раз сказала о сильной слабости в коленях. Она не верила диагнозу врача (поставленному на основании рентгена), что у нее обычный артрит. Она считала, что это непосредственно связано с ее недавней операцией.[8]
Этот вечер проходил в соответствии с установившимся у нас ритуалом: мы выпили аперитив, посмотрели программу Мак-Нила / Лерера[9] по телевизору и заказали еду из ресторана Copper Penny, находившегося напротив ее дома. Сама Нина не стала себе ничего заказывать; она съела кусочек жареной камбалы, которую взял себе Рон, и немного моего большого мясного ассорти. Она сказала, что у нее нет вообще аппетита, и особенно в этот вечер. Ухудшилось ли ее состояние за те три недели, что я отсутствовал? Или это был просто ее плохой день?
Я подумал, что, если мы действительно должны встретиться с Мастроянни, нам следует посмотреть его последний фильм. Я предложил Нине пойти в кино в следующий выходной: в ближайшем кинотеатре как раз шел новый фильм Мастроянни «У всех всё в порядке».[10] Я выяснил, что надо торопиться: фильм там будет идти еще только три дня. «Обидно, конечно, провести замечательный солнечный день в темном зале», — подумал я, но меня такие вещи никогда не останавливали.
Нина забыла о нашем намерении посмотреть последний фильм Мастроянни, но, когда мы ей об этом напомнили, охотно согласилась. Прошло года три, а, возможно, и целых пять, как она в последний раз была в кино. После отличного обеда в ресторане недавно построенного отеля Omni («Слишком много старушек», — пробормотала Нина, окинув взглядом обеденный зал), мы пошли в кинотеатр. Мягкие откидные сиденья оказались неудобны для Нины, ставшей такой маленькой и легкой. Когда она наклонялась вперед, чтобы лучше видеть субтитры, сиденье откидывалось назад, и она не успевала дочитать текст. Не знаю, насколько Нина поняла происходившее на экране, но, чтобы убедиться в мастерстве Мастроянни, надо было просто смотреть на его игру. Фильм, на мой взгляд, оказался превосходным; но существует ли вообще такая вещь, как плохой фильм с участием Мастроянни?
— Как ты думаешь, Мурик, — спросила Нина, пока мы ждали лифт. — Может ли он сыграть героя «Черной болезни»? Тебе не кажется, что он слишком стар?
— Нина, в этом фильме он играет семидесятичетырехлетнего дедушку. Ты знаешь, какие чудеса творят кинематографисты с помощью грима?
— Ты прав. Он идеально подходит для этой роли.
Через два дня я зашел проведать Нину и узнал, что ей звонила Анна-Мария Тато, режиссер и последняя привязанность Мастроянни.
— Ты свободен в четверг? — спросила Нина. — Они приедут в четверг.
— В четверг я обычно преподаю с девяти тридцати до двенадцати тридцати, но я, конечно, что-нибудь придумаю. Не могу упустить такую возможность.
— Да, я хочу, чтобы ты был здесь. Ты бы мог договориться насчет ланча и проследить, чтобы все прошло гладко.
Я подошел к Нининому письменному столу и посмотрел на лежавший на нем большой календарь. В упомянутый ею четверг было отмечено: «Мадам Тато позвонит в 8 утра». А затем шла еще одна запись: «Мастроянни?» — но эта запись относилась к воскресенью.
— Нина, судя по календарю, в четверг они позвонят, а приедут, может быть, в воскресенье.
Она подошла к столу, посмотрела на календарь и сказала:
— В самом деле. Что ж, тем лучше. Это не помешает тебе прочитать свою лекцию.
В четверг мадам Тато не объявилась. Неужели Нина что-то перепутала? Но в пятницу она радостно доложила мне по телефону:
— Анна-Мария звонила сегодня без пяти девять утра. Они будут здесь в воскресенье!
В субботу днем я купил шоколадный торт во французской кондитерской, взял несколько сделанных для Нины ксерокопий и забрал ее одежду из чистки.
— Во сколько они собираются быть? — спросил я у Нины.
— Мадам Тато сказала, что в половине одиннадцатого. Я ответила: «Приезжайте в одиннадцать, так будет удобнее. Мы вместе сходим на ланч». — «Мы будем в половине одиннадцатого», — повторила Тато. Эта дама, похоже, с сильным характером. И конечно, никаких извинений за звонок на день позже. Так что, милый Мурик, если она скажет завтра, что эти штаны черные, — Нина указала на свои коричневые брюки, — ты должен просто улыбнуться и подтвердить: «Да, они черные».
Нина была не на шутку взволнована. В тот день она долго меня не отпускала, ей хотелось снова и снова обсуждать визит Мастроянни. Я обещал прийти к ней завтра к десяти утра.
Утро воскресенья: жара, дымка, сильная влажность. Я постарался как можно легче одеться и пошел очень медленно, чтобы не взмокнуть по дороге к Нине.
Я, как обычно, дважды постучал и открыл дверь квартиры своим ключом. Нина делала себе маникюр. Она подняла голову и сказала:
— Боже, как элегантно ты выглядишь! И, как всегда, пунктуален.
Когда же я увидел, как была одета она сама, у меня упало сердце. «Может быть, она собирается переодеться после того, как закончит с ногтями», — подумал я с надеждой. И ее волосы: вчера они были такими пушистыми, и ее седина смотрелась очень эффектно. Но сегодня утром Нина чем-то намазала голову, исчезли и пушистость и блеск.
Закончив с маникюром, Нина поднялась, явно готовая принимать гостей. На ней были какие-то нелепые теннисные туфли, белые носки, брюки с широкими складками, плохо сидевшие на ее хрупкой фигуре. Нина подошла к окну, откуда открывался вид на площадь Хед-Хаус и реку Делавэр.
Меня же мучил вопрос: стоит ли мне высказать свое мнение по поводу выбранного ею наряда? Это была территория, на которую я ступал с большой осторожностью. (Я никогда не посмел бы заставить Нину привести себя в надлежащий вид, как это делала и делает Александра.[11]) Но когда Нина встала перед окном, то в ярком солнечном свете я увидел, что на ее белой хлопчатобумажной блузке было спереди несколько пятен. Я также заметил через приоткрытую в спальню дверь, что на кровати Нины лежал ярко-желтый льняной пиджак. Такой пиджак мог скрыть много огрехов, но старая блузка с пятнами — это было все-таки слишком.
Я спросил:
— Нина, что у тебя спереди на блузке?
— О, Кристина, должно быть, постирала это с чем-то другим, — сказала Нина, посмотрев вниз и увидев пятна. А потом добавила: — Нет, так не пойдет. Я переоденусь.
Она направилась в спальню, и моей большой ошибкой было то, что я не пошел вслед за нею. Нина вышла, застегивая нечто, на фоне которого прежняя блузка казалась изделием высокой моды. Теперь на ней было прозрачное одеяние с геометрическим рисунком, пышными оборками на манжетах и бантом у ворота. «Если на этой блузке и были пятна, то по крайней мере они не будут заметны», — утешил я себя. Да и вообще я не раз наблюдал, что гости Нины не замечали ни того, как обставлена ее квартира, ни того, как она одета, — настолько они были зачарованы ее личностью.
Я принес с собой статью о смерти Блока — мемуары, опубликованные в «Русской мысли», которые мне прислал мой приятель из Мюнхена. Я подумал, что было бы неплохо, если бы мы чем-нибудь занялись, а не просто сидели и нервничали. Я боялся, что долгое ожидание приведет Нину в состояние раздражения и тогда не избежать размолвки. А потому я дал ей ксерокс статьи, тем более что там упоминалась Нина. «Я стояла рядом с Берберовой», — писала мемуаристка, перечисляя тех, кто был на кладбище.[12]
— Посмотри, — воскликнула Нина, — она не пишет ни Нина, ни даже Н., а просто Берберова… как будто речь идет о Белом или Набокове. Неужели теперь я настолько известна?
Нина то и дело бросала взгляд на часы. Я сказал, что итальянцы не отличаются особой пунктуальностью, а к тому же поездка по незнакомому городу и поиск нужного адреса их, несомненно, задержат. В одиннадцать Нина нервно сказала:
— Теперь они могут явиться в любой момент.
Телефон зазвонил в одиннадцать двадцать. Мадам Тато сказала, что они в Филадельфии и должны быть у нас минут через десять. Нина заметалась по квартире, нашла свою сумку, надела желтый жакет (слава богу!) и объявила, что мы будем встречать их внизу. Оказалось, однако, что она не собиралась сидеть в удобном кресле в прохладном вестибюле, а захотела выйти на улицу, чтобы приветствовать Мастроянни и Тато у входа в здание.
Жара была изнурительной, и вскоре мы начали сникать, как бальзамины в огромных горшках у подъезда. Простояв так минут пятнадцать, Нина стала оглядываться в поисках места, где можно было бы присесть. Я предложил ей вернуться в вестибюль, сказав, что ее позову, когда Мастроянни и Тато приедут. Но в этот момент один их трех парней, чего-то ждавших у красного фургона на гостевой парковке, подошел и спросил:
— Вы случайно не Нина Берберова?
— Да, это Нина Берберова, — ответил я.
— Здравствуйте. Мы съемочная группа. Мы приехали на отдельной машине и опередили лимузин. Но он должен быть здесь с минуты на минуту.
СЪЕМОЧНАЯ ГРУППА?!
Парни, одетые в джинсы и футболки, стали открывать двери фургона, когда тот, с кем мы только что говорили, повернулся и нам помахал. Мы с Ниной посмотрели налево и увидали, что синий «Линкольн», объезжая фонтан, приближается к подъезду.
Никогда не забуду следующую сцену. Анна-Мария Тато сидела впереди на пассажирском месте. На заднем сиденье был человек, развернувшийся всем корпусом к окну и приветственно поднявший руку. Доброе, веселое, умное лицо с широкой улыбкой. Это был Мастроянни.
Двери машины открылись, и первой, ослепительно улыбаясь, вышла Анна-Мария — стройная, загорелая, с большими карими глазами. Она поспешила к съемочной группе, чтобы лично присутствовать при начале съемки. Мастроянни тем временем приближался к нам, неся огромный букет белых гвоздик и красных роз. Он шел грациозной, какой-то особенной походкой, склонившись в полупоклоне и продолжая улыбаться. Одет он был так, как должен быть одет Марчелло Мастроянни в жаркий день: белый льняной костюм, рубашка в сине-белую полоску с открытым воротом и коричневые с белым туфли «Вингтип».[13]
Мастроянни подошел к Нине, поцеловал ей руку и подарил цветы. Они заговорили по-французски, обмениваясь приветствиями и радостными восклицаниями. А камеры жужжали.
— Нина очень взволнована, — сказал я Анне-Марии. — Давайте поднимемся в квартиру. Я позвоню в ресторан договориться насчет ланча, когда мы решим, что уже пора есть.
— Посмотрим. Если хотите, можете остаться с нами, — ответила она.
«Разумеется, останусь», — подумал я. Мадам Тато понятия не имела, кто я такой, и я ее, конечно, в этом не виню. Она, видимо, считала, что я один из приятелей или соседей Нины, пытавшийся втереться в их компанию. Я сразу почувствовал, что Анна-Мария считает своим долгом ограждать Мастроянни от ненужных знакомств.
— Может, мы возьмем такси и поедем на ланч прямо сейчас? — спросила меня Нина и сделала пару шагов вперед. Это породило неразбериху: люди с камерами сновали вокруг, не понимая, что делать дальше; грохотали болтавшиеся микрофоны.
— Не будем торопиться, — ответил я Нине. — Давай вернемся сначала в квартиру, и я попозже позвоню в ресторан. Еще рановато для ланча.
Нина взяла меня под руку, и мы втроем с Мастроянни вошли в вестибюль и направились к лифту (Анна-Мария осталась ждать, когда операторы соберут свое оборудование). Войдя в квартиру, мы поставили цветы в вазу, и в дверь позвонили. Нина пошла открывать: это были Анна-Мария и съемочная группа.
Мы с Мастроянни остались в гостиной, он наклонился ко мне и тихо спросил:
— Она не будет возражать, если я… — и вытащил пачку сигарет.
— Конечно, нет, — заверил я его. (Когда он наклонился, чтобы задать вопрос, я почувствовал сильнейший запах табака, какой бывает у многолетних курильщиков.)
— Вы не против, если я закурю? — спросил Мастроянни Нину, когда она вошла в комнату.
— Я? Против? Разумеется, нет! — сказала она.
Разговор шел практически полностью на французском, изредка перемежаясь английскими фразами. Операторы вообще не знали французского; я довольно хорошо понимал, но говорил далеко не свободно.
Впрочем, беседовать на любом языке было непросто, учитывая количество человек в небольшом помещении и суету со съемочным оборудованием: его бесконечно переставляли, проверяли освещение, устанавливали микрофоны. Нина представила меня как бывшего студента, а сейчас профессора и близкого друга, живущего неподалеку. Через какое-то время я пошел в другую комнату, позвонил в ресторан отеля Omni и сказал, что через двадцать минут мы приедем на ланч. «Посадите нас в секцию для курящих, пожалуйста».
Мы вышли из дома, съемочной группе посоветовали пойти в Copper Penny, и вчетвером на «Линкольне» отправились в отель. Когда я заказывал столик, я упомянул, что с нами будет Мастроянни, а потому молодая сотрудница гостиницы уже ждала нас в вестибюле и провела в ресторан. Наш столик стоял несколько в стороне от других, за ближайшим столом сидела большая компания мужчин.
— Как славно, — сказала Нина, оглядываясь по сторонам. — Я боялась, что будет полно старушек, как в прошлый раз, когда мы были здесь.
За ланчем Марчелло и Анна-Мария обращались к Нине по-французски, и она отвечала в основном по-французски, порой делая паузы, когда надо было вспомнить нужное слово. Если Нина вспоминала это слово на английском, то заканчивала фразу на английском. Но иногда она отвечала только по-английски. Возможно, на выбор языка отчасти влияло мое присутствие. К тому же мадам Тато говорила с Ниной по телефону по-английски, и она запомнила это. И Марчелло и Анна-Мария извинялись за свой плохой английский, но, как оказалось, оба говорили вполне свободно.
Мы сидели прямо под кондиционером, и на нас дул не приятно прохладный, а ледяной воздух. Анна-Мария начала заметно дрожать от холода, а Марчелло стал кашлять и говорить, что теряет голос из-за американского пристрастия к слишком мощным кондиционерам. Завтра утром он летит в Нью-Йорк на съемки, где должен будет немного петь.[14] Услышав это, я подошел к метрдотелю и попросил закрыть над нашим столиком регистры. Это было немедленно сделано, и мы закончили ланч в относительном комфорте.
В какой-то момент Нина рассказала о своем визите в Советский Союз в 1989 году и о том, что эта поездка серьезно подорвала ее силы. Я спросил Марчелло о его поездках в Россию. Он с большим воодушевлением вспоминал о съемках фильма «Очи черные» во второй половине 1980-х.[15] А впервые Мастроянни побывал в Советском Союзе лет на пятнадцать раньше.[16] Один из связанных с этой поездкой рассказов был особенно забавным:
— Мы приехали на Красную площадь и увидели огромную очередь людей, желавших посетить Мавзолей Ленина. Меня сразу же узнали. В Советском Союзе, как вы, конечно, знаете, всегда показывали итальянские фильмы, потому что в наших серьезных фильмах обычно присутствует элемент социальной критики и это нравилось русским. Но они с удовольствием смотрели и чисто развлекательные фильмы. Как бы то ни было, вокруг меня собралась большая толпа людей, просивших мой автограф. Они протягивали мне бумагу и ручку, и я расписывался. Но, когда я возвращал им ручки, они улыбались и говорили: «Нет-нет, пожалуйста, оставьте себе». Словом, я расписывался и расписывался, и у меня постепенно скопилось множество ручек, дешевых ручек «BIC». Только позже я понял, что эти ручки представляли в ту пору немалую ценность для русских: они считали, что делают мне отличный подарок!
Во время другой, существенно более поздней поездки в Россию я был с министром культуры на каком-то огромном собрании.[17] Вдруг послышался шум, и мы увидели оживление в самом конце зала. Я подумал, что, может быть, появился Горбачев, которым я восхищался. Мы подошли ближе; толпа расступилась, и это действительно был Горбачев. Он тепло меня поприветствовал, а я попросил у него автограф. Я протянул ему лист бумаги и свою очень дорогую ручку с золотым пером. Горбачев расписался, мы обменялись рукопожатием, и он сунул ручку себе в карман.[18]
Мы все рассмеялись. Мастроянни рассказал эту историю чрезвычайно артистично, сопровождая ее выразительной жестикуляцией.
— Замечательно! И очень по-итальянски, — сказала Нина.
— Не буду отрицать, — ответил Марчелло. — В этой связи я всегда вспоминаю анекдот об англичанине, который пришел домой и застал свою жену в постели с итальянцем. «„Ну-у-у-у…“ — сказал англичанин. — И тут Марчелло перестал жестикулировать, опустил руки, сделал вытянутое лицо, чуть-чуть подняв одну бровь… — „Ну?“ — сказал итальянец». Произнося это «Ну?», Марчелло пожал плечами на итальянский манер и развел руками с вопросительным, полуизвиняющимся выражением лица. Это был чудесный спектакль в миниатюре.
Разговор зашел о съемках фильма по «Черной болезни». И Марчелло и Анна-Мария хотели узнать мнение Нины о главном герое, роль которого должен сыграть Мастроянни.
При этом Анна-Мария сразу сказала, что данное Ниной название рассказа они использовать не могут:
— Продюсерам важно привлечь внимание публики. Большинство людей наверняка подумают, что это история о каких-то болезнях, а мы хотим, чтобы название намекало на любовь или приключение.
— Этот рассказ для интеллектуалов, возможно, он слишком сложен, чтобы снимать его в точном соответствии с текстом, если только не делать фильм для артхауса, — согласился я.
— Видите ли, нам требуется действие. Мы должны показывать, а не рассказывать, что чувствует герой. В фильме не может быть рассказчика. В кинобизнесе свои законы, — обратился Мастроянни к Нине.
— Мотив, связанный с бриллиантом, можно приглушить, — сказала Нина.[19] А затем обратилась ко мне по-русски:
— Мурик, как будет «двойник» по-английски?
— Double, — подсказал я.
— Словом, не обязательно, чтобы бриллиант был столь очевидно двойником героя, — добавила Нина, снова переходя на английский. — Я сделаю так, как вы захотите.[20]
Она повернулась к Марчелло и начала пересказывать сюжет рассказа, не совсем точно передавая его суть. Тем временем Анна-Мария мне объяснила, что у них уже есть почти готовый сценарий и, какое бы название они ни придумали, фильм будет, что называется, по мотивам рассказа Берберовой. Из того, что Анна-Мария мне рассказала, я заключил, что от сюжета «Черной болезни» в фильме практически ничего не останется: там будут любовные интриги, шпионы и насильственная смерть. Не много ли всего для серьезной картины? Но фильм надо продать.
Марчелло почти ничего не ел, он едва притронулся к заказанной яичнице, а на бекон даже не посмотрел. Анна-Мария и я съели по зеленому салату, а на десерт взяли сыр. Нина ограничилась закуской из морепродуктов. Я выбрал этот ресторан, потому что меню включало блюда типичной американской кухни. Оказалось, однако, что итальянцы редко едят до двух часов дня, и то только что-нибудь очень легкое. У них главная трапеза вечером. Еда не представляла для Мастроянни и Тато ни малейшего интереса, интерес представляла встреча с Ниной, они для того и приехали. Им были нужны только кофе и сигареты, зато в большом количестве.
Машина ждала у входа в отель, чтобы отвезти нас обратно. Съемочная группа уже стояла у подъезда. Нину снова усадили в кресло посередине комнаты, а Анна-Мария села напротив нее на диван. Она подготовила ряд вопросов; это должно было быть довольно формальное интервью на французском.
— Что вы думаете о любви? — спросила Анна-Мария.
— Читайте мои книги, — последовал ответ.
— Что вы думаете о перестройке?
— Спросите профессора Баркера, он каждый год ездит в Советский Союз. Лично я весьма пессимистично отношусь к тому, что происходит.
И интервью продолжалось в том же духе. Иные вопросы были наивными, иные слишком общими. Понятно, что подготовить хорошее интервью очень непросто. Но я не раз наблюдал, как Нина брала инициативу в свои руки, использовав малоинтересный вопрос, для того чтобы повернуть разговор в нужное ей русло и в итоге покорить аудиторию. Но в этот день она была не в лучшей своей форме. Иные из ее ответов были слишком короткими и резкими; в иных случаях от нее ускользала сама суть вопроса, и ей не удавалось удачно выкрутиться.
Анна-Мария значительно потеплела ко мне за время ланча. И после почти часового интервью с Ниной она мне призналась, что беседа, похоже, прошла не слишком успешно.
— Марчелло сам ненавидит такие вещи, я видела, что, наблюдая за нами, он недоволен моей работой, и это заставляло меня нервничать, — сказала она мне вполголоса.
— Всегда трудно заранее предсказать, как пройдет интервью, — ответил я. — И мне кажется, что Нина устала.
— Ну, это будет очень короткая передача для французского и итальянского телевидения, и я уверена, что смогу сделать из этой беседы что-то вполне приличное, — ответила Анна-Мария.
Нина действительно высказала ряд парадоксальных мыслей, позволив себе немного «похулиганить», и рассказала несколько смешных историй. Помимо массовых сцен, где я был в роли статиста, мне удалось непосредственно поучаствовать в действии. В какой-то момент Нина объявила на камеру, что, когда она была маленькой, ее мать говорила, что, поскольку она некрасива, ей лучше иметь что-нибудь здесь (она указала при этом на свою голову). Именно тогда она и решила попробовать стать писательницей. Пока оператор менял пленку, я напомнил Нине про два ее детских снимка, недавно полученных от дальних родственников из Калифорнии:
— Мы должны показать им эти фотографии. Ты была очаровательным ребенком.
Анна-Мария сказала съемочной группе:
— Эта идея мне нравится. Наведите на него камеру, проследуйте за ним к столу, дайте ему разложить фотографии, а затем снимите их крупным планом.
Я повторил свои слова («Мы должны показать им…»), а операторы снимали. Мы сделали три дубля, и на третьем Марчелло кивнул с одобрением и поднял вверх большой палец. Сильнейшее напряжение, в котором я находился в течение тех нескольких минут, отпустило.
Пока Анна-Мария брала интервью у Нины, мы с Марчелло сидели напротив друг друга за небольшим обеденным столом, курили и в перерывах между съемками тихо беседовали. Я внимательно смотрел на знаменитое лицо, которое видел на этот раз без грима, и думал, что на нем и вправду отразились годы, да и vita, возможно, была слишком dolce. Похоже, что накануне был обильный ужин с вином (с нами Мастроянни не пил ничего, кроме воды и кофе). Нездоровый красный цвет лица, морщины, лопнувшие сосуды, мешки под глазами. Его правая рука заметно дрожала, и, когда в комнате становилось тихо, слышны были хрипы при каждом вздохе. (Подчеркну, что все это было заметно только тогда, когда Мастроянни мог позволить себе расслабиться. Перед камерой он преображался: понять, сколько ему лет, было невозможно.)
После того как Анна-Мария закончила интервью, оператор прошелся по квартире, снимая Нинин письменный стол, книжные полки, картины на стенах. В разговоре наступила длинная, явно затянувшаяся пауза.
Камера снова была направлена на Нину, а Марчелло встал и подошел к ее креслу. Он слегка щелкнул каблуками, немного наклонился, проникновенно на нее посмотрел и с улыбкой спросил по-английски:
— Ну, дорогая Нина. Скажите мне, пожалуйста, почему я не должен сниматься в вашем фильме? Потому что я не русский? Или потому, что я слишком стар? Или потому, что я плохой актер?
— Вы гений, — ответила Нина.
Мастроянни сел рядом с ней и сказал:
— Давайте перейдем на французский, потому что для меня это очень важно. Я хочу поговорить о вашей книге и о том, как вы относитесь к герою.
Нина начала отвечать по-французски, но вскоре перешла на английский. Ее ответы опять стали расплывчатыми и слишком общими. Она сказала, что герой рассказа понес большую утрату, что у него была великая любовь, которую отняли… Было ясно, что Нина не собиралась объяснять его характер, что могло бы дать Мастроянни материал для интерпретации роли. (Замечу, что критики и журналисты не раз отмечали, что Нина неохотно обсуждает свои работы. В данном случае, правда, это не имело большого значения, так как сюжет уже был радикально изменен.)
Марчелло стало ясно, что он не добьется от Нины того, что ему было нужно, но он отнесся к этому с сочувственным пониманием. Он видел, как она устала от целого дня бесконечных вопросов. Поэтому он быстро закончил разговор, поблагодарил Нину и поцеловал ей руку.
Когда мы прощались, я подумал, что визит Мастроянни прошел бы более удачно, если бы у нас имелась возможность общаться без непрерывно работавшей камеры. Полтора часа, в течение которых продолжался наш ланч, показали, как могла бы пройти эта встреча: не было никакого напряжения, мы рассказывали забавные истории, смеялись, задавали друг другу вполне личные вопросы и откровенно на них отвечали. А дома у Нины все были озабочены прежде всего тем, как бы увернуться от расставленных всюду осветительных приборов и прочей техники, как бы не споткнуться и ни с кем не столкнуться. И все же эта встреча была незабываемой, состоявшей из многих волнующих моментов. Мне посчастливилось увидеть и услышать, как искренне восхищались друг другом две живые легенды.
Анна-Мария и съемочная группа попрощались, погрузились в два лифта и поехали вниз. Мы трое остались в холле ждать свободного лифта. Марчелло очень нежно снова сказал Нине, как он был счастлив с ней познакомиться. И она отвечала ему не менее нежно. Войдя в лифт и обернувшись к нам с Ниной, Мастроянни улыбнулся, поднял руку в прощальном жесте, сказал «Чао», и двери лифта закрылись.
На этой фразе Мурл Баркер закончил повествование, что вполне объяснимо: дальнейшее развитие событий оказалось куда менее впечатляющим. Несмотря на взаимную сердечность, встреча Берберовой с Мастроянни не принесла тех результатов, которые от нее ожидались.
Правда, из беседы с Берберовой Анна-Мария Тато сумела действительно сделать короткую передачу, показанную летом 1992 года по одному из каналов итальянского телевидения.[21] Но главное намерение Тато и Мастроянни — снять по мотивам «Черной болезни» фильм, — побудившее их приехать к Берберовой в Филадельфию, реализовано не было.
Первым, кто узнал, что дело может не сладиться, был Юбер Ниссен. Берберова обещала ему позвонить сразу после ухода своих гостей и обещание выполнила. Но разговор оказался коротким, вызвав у Ниссена понятную оторопь, очевидную в его дневниковой записи: «„Мастроянни очарователен“, — сказала Нина. И я сразу понял по одному этому слову, что она против фильма. А Нина тем временем продолжала: — „И вообще, какое значение может иметь визит итальянцев на фоне той новости, о которой я сейчас узнала: Ленинграду вернули его исконное название — Санкт-Петербург!“».[22]
Сразу начать выяснять у Берберовой, что именно ей не понравилось, Ниссен не решился, явно надеясь ее впоследствии переубедить. Однако, к его удивлению, Мастроянни стал, в свою очередь, уклоняться от дальнейших переговоров. Ниссен терялся в догадках, но прояснить для себя ситуацию смог только через полгода, тогда же записав в дневнике: «В одно прекрасное утро, уже будучи в Риме, Мастроянни открыл за завтраком газету и в литературном разделе увидел большое интервью с Берберовой. Ловкий журналист сумел-таки вытянуть из нашей девяностолетней подруги признание, что, когда Мастроянни приехал к ней в Филадельфию, она нашла его „слишком старым“ для роли главного героя „Черной болезни“… Так я узнал, откуда у Мастроянни появились сомнения насчет фильма по ее рассказу».[23]
Ниссен не скрывает своего раздражения: фильм с участием столь знаменитого актера принес бы и Берберовой, и ему самому немалый доход, а также немалую славу. К тому же Ниссен уже дал интервью (под названием «Я открыл Берберову») одной из центральных итальянских газет, в котором торжественно объявил, что Мастроянни собирается снять по «Черной болезни» фильм.[24] Теперь же оказалось, что фильма не будет.
Ниссен, разумеется, понимал, что Берберова может быть недовольна столь радикальным изменением сюжета «Черной болезни», о котором Анна-Мария Тато сообщила Баркеру во время визита в Филадельфию. Ниссен также допускал, что, встретившись с Мастроянни лично, Берберова окончательно убедилась, что для этой роли нужен более молодой актер. Но Ниссен, безусловно, считал, что его «девяностолетняя подруга» была обязана найти более деликатную формулировку, объясняя журналисту, почему она отказалась от предложения Мастроянни.
Замечу, однако, что упомянутое Ниссеном интервью Берберовой мне найти не удалось, несмотря на немалые усилия. Рискну предположить, что такого интервью она никогда не давала и информация, дошедшая до Ниссена через третьи руки, была неверна. Впрочем, в частных разговорах Берберова не скрывала, что находит Мастроянни «слишком старым» для участия в «Черной болезни», и он в принципе мог об этом узнать. Но, скорее всего, дело обстояло проще. Во время встречи в Филадельфии Мастроянни, безусловно, заметил, что задуманный им и Тато проект не вызывает у Берберовой энтузиазма, и решил от него отказаться.
Любопытно, что как раз в 1992 году, когда переговоры о фильме по мотивам «Черной болезни» зашли в очевидный тупик, появилась картина по мотивам другой вещи Берберовой — ее ранней повести «Аккомпаниаторша». В фильме, снятом режиссером Клодом Миллером, тоже имелись значительные отклонения от сюжета, но Берберова в свое время приняла их крайне спокойно. Она также не стала пытаться выяснить у Миллера, кого из актеров он пригласил на главные роли, оставив и этот момент на его усмотрение.
И тут неизбежно возникает вопрос: почему же в случае с Мастроянни и Тато Берберова проявила такую несговорчивость? Не потому ли, что свою повесть «Аккомпаниаторша» (1934) она ценила достаточно невысоко, тогда как «Черную болезнь» (1959) справедливо считала одной из лучших своих вещей. И идти на любые, а тем более столь серьезные компромиссы Берберова не захотела — ни ради денег, ни ради славы.
1. Barker M. The Short Prose of Nina Berberova // Russian Literature. Triquarterly. 1988. Vol. 22. P. 239—254; Barker M. Nina Berberova on Surviving // Selecta: Journal of the Pacific Northwest Council on Foreign Languages. 1990. Vol. 11. P. 69—72; Barker M. In Memoriam: Nina Nikolaevna Berberova. 1901—1993 // The Slavic and East European Journal. 1994. Vol. 38. No. 3. P. 553—556; Letters from Nina Berberova to Murl Baker. Part I (1962—1972) // From the Other Shore. 2002. Vol. 2. P. 61—101; Letters from Nina Berberova to Murl Baker. Part II (1972—1990) // From the Other Shore. 2003. Vol. 3. P. 97—128.
2. Черновик доклада сохранился в архиве. См.: Barker M. Thirty-Three Years with Nina // Nina Berberova Collection. MSS 573. B. 5. F. 71. Beinecke Rare Book and Manuscript Library, Yale University.
3. Рональд Миллер (1932—2023) — специалист в области региональных исследований, почетный профессор Пенсильванского университета. Партнер Баркера с начала 1960-х. В детстве и отрочестве оба жили по соседству в Сиэтле, где в свое время и познакомились.
4. Юбер Ниссен (1925—2011) — бельгийско-французский писатель и издатель, основатель и владелец издательства Actes Sud, опубликовавший повесть Берберовой «Аккомпаниаторша», а затем и другие ее вещи, имевшие шумный успех сначала во Франции, а затем и в других странах. В конце 1980-х Берберова передала Ниссену авторские права на все свои произведения.
5. Переговоры с Мастроянни по поводу фильма по «Черной болезни» подробно описаны в дневнике Ниссена. См. его записи от 6 мая и 3 июня 1990: Nyssen H. L’editeur et son double. Carnets—3: 1989—1996. Arles, 1997. P. 154—155, 159.
6. Фразу о «знакомом, который приносит круассаны» Баркер упоминает в своем докладе «Тридцать три года с Ниной».
7. Берберова жила в Филадельфии в одном из трех многоэтажных зданий, построенных по проекту знаменитого архитектора Пэя и известных под названием Society Hill Towers.
8. В феврале 1991 у Берберовой был обнаружен рак груди и была сделана мастэктомия.
9. Новостная телепрограмма «The MacNeil/Lehrer Report», созданная в середине 1970-х двумя американскими журналистами, Робертом Мак-Нилом и Джимом Лерером.
10. Stanno Tutti Bene» (1990).
11. Александра Плетнева-Бутен — переводчица и приятельница Берберовой, у которой она часто останавливалась в Париже.
12. Речь, очевидно, идет о воспоминаниях О. Гильдебрандт-Арбениной «Похороны Блока», в которых есть такая фраза: «Я почему-то помню подошедшую и вставшую рядом со мной Берберову — я ее не знала, — мы были одного роста и в одинакового цвета пальто…» (К 70-летию со дня смерти Ал. Блока: Два свидетельства / Публ. Г. Морева // Русская мысль. 1991. 9 августа).
13. Мужская кожаная обувь, обычно с декоративной перфорацией и нередко двухцветная.
14. Мастроянни в это время снимался в мелодраме «Used People» (1992), действие которой происходит в Нью-Йорке. Название фильма обычно переводят на русский как «Второе дыхание».
15. Советско-итальянский художественный фильм режиссера Никиты Михалкова. Вышел на экраны в 1987. Мастроянни играл главного героя — итальянца Романо.
16. Мастроянни снимался в итало-франко-советском фильме режиссера Витторио де Сика «Подсолнухи» («I girasoli», 1970).
17. Речь идет, очевидно, о международном форуме «За безъядерный мир, за выживание человечества», проходившем в Москве в феврале 1987.
18. Случай с автографом Горбачева и присвоенной (видимо, автоматически) ручкой был, очевидно, излюбленной «пластинкой» Мастроянни. Тот же эпизод всплыл в его разговоре с Юбером Ниссеном, хотя ручка на этот раз принадлежала не самому Мастроянни, а режиссеру Этторе Скола (См.: Nyssen H. Ор. cit. P. 154). Ту же историю Мастроянни рассказал и своему американскому биографу Дональду Дьюи, но владельцем ручки оказался теперь режиссер Карло Лиццани. Мастроянни красочно описал, как Лиццани сокрушался по поводу «уведенной» ручки: «„Перо из чистого золота, — говорил он, — ты должен мне ее вернуть“. — „Что с тобой? — сказал я Лиццани. — Я думал, что ты — настоящий коммунист“. Но Лиццани был не склонен к шуткам. Однако помочь я ему не мог: Горбачев уже скрылся из вида. Мне тоже было жаль, что Горбачев ушел: мне хотелось ему сообщить, что Лиццани — плохой коммунист: слишком интересуется золотом» (Dewey D. Marcello Mastroianni. NY, 1993. P. 271—272). Особую пикантность рассказу Мастроянни, понятную его биографу без комментариев, придавал тот факт, что Лиццани в это время работал над фильмом «Дорогой Горбачев» («Caro Gorbaciov», 1988).
19. Напомню читателю, что в этом рассказе идет речь о человеке, потерявшем любимую жену и заложившем ее брильянтовые серьги, чтобы оплатить долги за лечение и похороны. Когда пришло время выкупить эти серьги, то оказалось, что один из бриллиантов погиб — полностью почернел от редкой болезни, поражающей драгоценные камни. В рассказе отчетлива параллель между погибшим бриллиантом и его владельцем, продолжающим через многие годы тосковать по умершей жене и неспособным справиться с этой тоской, своего рода «черной болезнью».
20. То, что в фильме будут определенные отклонения от сюжета, уже было известно Берберовой. Мастроянни и Тато сообщили об этом Ниссену в самом начале переговоров, объяснив, что «в нынешнем виде роль Марчелло будет слишком монотонной», и попросив заручиться согласием автора. См.: Nyssen H. Ор. cit. P. 155. Но деталей Берберова, видимо, не знала.
21. См.: Cosi’ Allen Racconta la Sua Vita e i Film // La Repubblica. 1992. June 25. Тато объединила в этой передаче три интервью, взятых ею за время пребывания в Америке: с Вуди Алленом, Берберовой и братьями Коэн.
22. Запись от 8 сентября 1991 // Nyssen H. Ор. cit. P. 174—175.
23. Запись 29 марта 1992 // Ibid. P. 214.
24. Trombetta S., Nyssen H. La Berberova mia scoperta // Le Stampa. 1991. Agosto12.