Рассказ
Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2023
Большая комната саманного дома уставлена цветами. Они стоят на подоконниках, табуретках, на столе и даже на полу. Мандариновые и лимонные деревья… Китайские розы цветут! Их лепестки загибаются к потолку, словно пытаясь обнять его. Зеленеют маленькие деревья в горшках из пластика. Каждый листик ухожен, выпестован. Растения, кажется, раздвигают стены жилища. Словно это не сельский дом, а ботанический сад или парк.
Старушка Маймунт, стараясь не задеть цветы, шарит на вешалке в поисках стеганой куртки. Из кухни доносятся бурчание чайника и чертыханье кипятка, льющегося на буржуйку. Маймунт бегом возвращается, подхватывает закопченный чайник, переставляет его на деревянную доску и сует в огонь толстый пенек акации. Это значит, что она не собирается ничего готовить до утра, а пень будет поддерживать тепло в комнате.
В китайский термос алого цвета наливает чай. В другой — лиловый, расписанный бордовыми пионами, — рисовый суп. Разламывает лепешку и прокладывает зеленым чесноком, а лук заворачивает в прошлогоднюю газету. Насыпает соль в спичечный коробок. Бережно складывает в рюкзак салфетку, еду и два термоса. Вроде всё.
Маймунт цепляет на нос очки в красной оправе, натягивает куртку поверх красно-зеленого халата. Повязывает голову белым платком, расшитым красными розами. Наконец с трудом, опираясь на сучковатую трость, кряхтя и приседая, вскидывает рюкзак на спину и выходит во двор.
* * *
В конце улицы болтают соседки — Зелила и Камила.
— Я не знаю… Два мешка картошки посадили, а собрали урожай два ведра, — сетует Зелила.
— Сварила я молодую картошку и ели с сыром. Вот сыр вкусный, столько дырочек в каждом ломтике, — хвастает Камила.
Они хором приветливо кивают старушке:
— Что, Маймунт, ты сегодня опять на поле идешь?
— Да. Мимолт совсем меня заждался, — подправляет она ремень рюкзака. — Проголодался уже, думаю.
— Сегодня тоже пасет коров? — настороженно улыбаясь, интересуется Камила.
— Да, сегодня его очередь.
Обе кивают, переглядываются меж собой и долго смотрят ей вслед.
Маймунт не придает этим улыбкам никакого значения. Она торопится. Переходит через ров по деревянному мосту, который когда-то соорудил ее муж. Накрапывает дождь. Сизые облака сбиваются в стаи. Завидев высокие камыши, она, не сбавляя темпа, бойким шагом пробирается сквозь заросли. Тростью отбивает зеленые ветки, словно вместо палки у нее мачете. Дождь усиливается. Маймунт с торчащими термосами за спиной похожа на аквалангистку: большие красные очки напоминают маску; она размахивает руками, словно плывет под водой.
Низко над полем проносится военный самолет.
— Мимо-o-oлт?! — она испуганно кличет мужа. — Где ты, Мимолт?
Поворачивает в другую сторону, но, споткнувшись, падает на траву.
Очки и содержимое рюкзака улетают в сторону колючего куста. Старушка на четвереньках догоняет выкатившиеся термосы и продолжает шепотом звать:
— Мимолт, да куда же ты делся? Я не вижу ни одной коровы. Неужели из-за самолета разбежались?
Поднимает очки и протирает стекла. «И почему еще не изобрели дворники для очков, а? Ракеты какие-то придумали, самолеты, бомбы. А дворники нельзя?»
Она поднимается и растерянно оглядывается.
— Мимолт! — зовет она. — Я принесла твой любимый суп. Сколько мне тебя можно звать?! Мне что, вылить еду в миску для кошек? Мимо-о-олт!
Старуха выбирает место, становится на колени и бережно вынимает из рюкзака приготовленный обед.
Мимолт, как всегда, не говоря ни слова, выходит из густых кустов и присаживается рядом.
— Малика поехала в Москву, — рассказывает Маймунт деревенскую новость и продолжает шепотом: — Будет там лечиться от болезни, которую называть нельзя.
— Раису Максимовну не смогли спасти! — оживляется старик. — Раису саму, Максимовну! Горбачев все связи поднял, весь мир напряг. Вы с кем тягаться решили?! С кем соперничать?!
Маймунт жадно вглядывается в горизонт и тяжело дышит, словно у нее приступ астмы.
— Что молчишь?
— Вспоминаю, как затеяли стройку кирпичного дома в огороде.
— И сразу война, — говорит Мимолт. — Спустя три года начали стены класть — и разразилась вторая. Ты не сдавалась…
— Да уж, — печально говорит старуха. — А соседи решили, что все несчастия в республике именно из-за этого недостроенного дома. Плакали даже — просили прекратить стройку.
— А помнишь одиннадцать деревьев ореха, которые мне пришлось спилить?
— Да, жалко было. Я ведь варила варенье из орехов и сушила их. А какая тень хорошая была от их крон в знойное лето! Теперь же одни пеньки, и улица как будто лысая.
* * *
Маймунт возвращается с поля домой. Снимает мокрую одежду и вешает на шпагат вдоль буржуйки сушиться. Помыв руки и помолившись, наливает рисовый суп из термоса в тарелку, отламывает лепешку. Но, едва закончив трапезу, хватает голубую пластмассовую лейку в форме слоника, наполненную дождевой водой, и долго, тщательно поливает из «хоботка» цветы в каждой комнате. Растений много, на полив уходит целый час. В доме пахнет дождем и листвой, совсем как в настоящем саду.
Она помнит, как Лиза — бывшая одноклассница — принесла ей свои деревья: «Мне так любопытно, появятся ли на моем лимонном дереве лимоны? Какие они будут?»
И тогда Маймунт поняла, что она тоже хочет оставить ей деревца, а сама уедет пережидать войну в Ингушетии. Лиза засобиралась, когда соседнее село разбомбили. Испугалась. Заняла место на прицепе трактора. Там были еще переселенцы. Родственник решил отвезти их к границе. Он был в тот день добрым и веселым, потому что во сне к нему явилась покойная мать и попросила помочь людям. Желающих уехать было много. В один лафет все не уместились. Лиза предложила из огорода вывезти их собственный второй прицеп. Родственник объяснял, что не может ехать, как поезд.
— Я не чух-чух! Это трактор! — он нервно протирал тряпкой лобовое стекло.
Соседи все-таки притащили второй прицеп и заняли места. Но тракторист не прицепил его. Однако пассажиры упрямо дожидались. Так и просидели до вечера, боялись, что, если уйдут, их места займут другие.
Лиза подарила Маймунт ящик синего хозяйственного мыла и коробку с несъедобно острыми кетчупами, которые закупила со скидкой перед войной — распродавали залежавшийся товар.
— Удивительно, — прошептала Маймунт, глядя вслед машине с Лизой. — Вороху на триста рублей, а разговоров на триста тысяч.
* * *
Дождь усиливается. Маймунт выносит на улицу ведра и ставит их под желобами. Двигает под водосток пластмассовые бочки. Туда же несколько кастрюль и больших мисок — вдоль стен выстраивается целая армия из посуды.
«Нужно бережно относиться к подаркам свыше», — разглядывает она через окно наполняющиеся водой тазики и банки.
Потом смотрит на лес растений в доме, подбрасывает пенек в буржуйку и наконец засыпает.
* * *
Утром следующего дня Маймунт садится на деревянную скамейку возле дома и тихонько, почти фальцетом напевает узам[1]:
Я ушла бы водой в эту землю,
если б выйти травой не боялась,
ведь волы, что пасет там мой милый,
до корней травку выщипать могут!
А еще я боюсь, что на свете
не найдется мне места, чтоб скрыться
от тебя, от тебя, мой любимый!
Где ж искать, где искать мне укрытья?[2]
Вороны каркают на дереве и перебивают пение Маймунт.
— Где моя двустволка?! — запальчиво вскрикивает она, уходит в дом и возвращается с ружьем. — Я и бабахнуть могу!
— Маймунт?! — во дворе уже стоит троюродная сестра Бэлла. — Тебе птицы снова не дают петь?
Рядом с ней четыре горшка с китайскими розами и трехлетний сын Мурат.
— Э-э-э… это ружье Мимолта, — растерянно оправдывается она. — Забыл взять с собой. Сегодня его очередь пасти коров. А вдруг волки нападут, не знаю, как отбиваться будет.
— Да-да, Мимолт, конечно! — скороговоркой соглашается Бэлла. — Маймунт, мы сейчас уезжаем в Хасавюрт. Спасаемся! Что делать? Что будет? Мой шампунь «Хелдон шовдерс» закончился! Что всех ждет?!
— Бе-бе-бе! — передразнивает Мурат.
— О! Он уже разговаривает? — изумляется Маймунт.
— Когда войска вошли в город, мама дар речи потеряла, зато этот разговорился! — усмехается Бэлла. — Но пока не говорит, так, только передразнивает.
Женщина замолкает, мнется и наконец продолжает:
— Маймунт, мы больше не можем тут быть. Я вздрагиваю от любого шума! Даже пылесос не включаю, только веником, веником. А эти самолеты туда-сюда, туда-сюда… Так бы и перебила мухобойкой! Боюсь, что мужу еще приспичит воевать пойти. Он же у меня из крайности в крайность. То вторую жену хотел, то… В общем, неважно. В Дагестане друг мужа живет. Говорит, дам две комнаты, приезжайте.
— Бе-бе-бе! — скачет вокруг матери Мурат. — Бе-бе-бе!
— Можно оставить эти цветы у тебя? Понимаю, что и так полный завал. Ставить, наверное, некуда. Просто они завянут, а я столько лет выращивала. — Она с любовью гладит листья. — Так ждала, когда же распустятся цветы на этой китайской розе. Уже думала, что обманули, что это не настоящая роза. Представь, сегодня расцвела! Вот же какая! Именно сегодня. Видишь?
— Да, но…
— А это оставшиеся продукты. Чем мародеры утащат, лучше тебе отдам, — протягивает два пакета.
— Спасибо, конечно, только…
— Помнишь, я тебе предлагала познакомиться с Эдилсолтом из Ведено? — перебивает Бэлла. — У него еще брат во Франции живет. Очень хороший мужчина, хозяйственный. Говорят, все время в огороде — то с молотком, то с пилой ходит. Работящий! Представляешь, исчез.
— Бэлла! Сколько можно?! — Муж Бэллы кричит и сигналит в машине на улице. — Что ты из-за этой травы тут устроила? Не смешила бы людей!
— Не переживай, присмотрю за ними, — обещает Маймунт.
— Спасибо большое. Кстати, у нас в огороде остались две курицы с петухом. Там сетка откручена… Если нужны яйца — бери. Если вообще голод наступит, то съешь самих птиц. А эти китайские розы, такие красивые — всё, что у меня есть. Пожалуйста, позаботься о них!
Маймунт провожает женщину. В машине кричат и смеются четверо детей. Но увидев ружье Маймунт, мгновенно замолкают.
— Ой, забыла закрыть ворота на ключ! — восклицает Бэлла.
— Да остановись ты! — вскрикивает муж. — Какой ключ?! Забудь! Хватит с нас твоих бурьянов, кустов.
— Бе-бе-бе!
Маймунт заглядывает в салон. На заднем сиденье сыновья Бэллы сжимают коллекцию наклеек жвачки «Турбо» и самодельные копилки из стеклянных банок, обклеенных бумажной лентой, — все детское богатство.
* * *
Маймунт перетаскивает цветы в комнату. Теперь жить еще теснее. А с идеей о побелке придется повременить. Самолет снова пролетает, и стены дрожат. Она замечает новые трещины на потолке. Старушка от страха крепко обнимает большой горшок с цветком, ей так легче. Эту китайскую розу принес племянник Апти. Тогда она спросила его, женат или нет. «Ты что? Если бы я был женат, то ходил бы вот с такими седыми волосами», — показывал на свои плечи. Маймунт долго сидит так, молча, и вдруг, что-то надумав, восклицает: «Как же так?!»
Она вдруг вспоминает, что мать любила младшую сестру Седу больше.
Если Маймунт в детстве говорила, что у нее разболелась голова, то мать отмахивалась: «Иди выпей таблетку. А лучше прищеми прищепкой ухо».
Стоило сказать Седе, что у нее разболелась голова, так сразу: «Это сглаз, красавица! Тебя точно сглазили, доченька! Дай я тебя поцелую, милая моя девочка».
«Ладно… Надо что-то приготовить для Мимолта, — вздыхает Маймунт. А приготовлю-ка я сладкий плов с изюмом! Бэлла принесла изюм. Как же он обрадуется!»
«А эта Бэлла — аферистка еще та! — продолжает она разговор сама с собой, суетясь уже у плиты. — Знаю, откуда китайские розы. На свадьбе у нашей тети сорвала отростки и сунула под рукав. Лиса! И сразу домой засобиралась, даже лезгинку не танцевала! Конечно, это воровство. А как? Ну, она не украла цветок с горшком, только веточку. Вот мой брат Ильяс воровал книги. Это плохо. Хотя читать книги — это очень хорошо. Когда он видел книгу, которой у него нет, у него руки тряслись. Так и Бэллу трясет, когда видит красивые цветы».
* * *
Обед. Маймунт с термосами, торчащими за спиной, идет к зарослям камыша и размахивает палкой.
— Мимо-о-олт?! Да где же ты, Мимолт, — падает она от усталости на траву.
— Тут я! За высокими камышами. Видишь?
— Где?
Муж в клетчатой рубашке, в коричневых брюках и бежевой шляпе.
— Тут тень. Ты забыла?
— Да… А то я вдруг испугалась, что тебя нет. — Маймунт осекается и достает термос, наливает чай в пиалу.
— Осторожно, в пиале дырка.
— Где? Откуда?
— Да сверху. Ты что, не видишь? — смеется Мимолт.
— Я принесла сладкий плов, смотри. Тут лаваш, чай, лук, чеснок. Все, как ты любишь. — Она выкладывает снедь на скатерть и наливает чай себе в пиалу. — Наша Бэлла уехала с мужем.
— И чего?
— Ну так, ничего.
— Как ничего, я же вижу, что чего.
— Хотела меня сватать за кого-то. Лиза попросила присмотреть за лимонными деревьями и продукты принесла.
— Лимонные деревья?
— Представляешь, верит, что лимоны вырастут на дереве.
— Лимоны на дереве?! Точно все ку-ку.
— А ты что думал? Война.
— В детстве я тоже приносил еду отцу, когда тот присматривал за коровами. А когда он умирал: «Мимолт, так холодно. Как же здесь холодно». А я подбросил дрова в печь, в доме жарко. Он, оказывается, умирал, — ударяется в воспоминания он. — А когда он умер, я за него каждую зиму волновался. Как же он, в могиле? Там, должно быть, очень холодно.
— Эх, детство.
— А помнишь, как наш сын передразнивал козочку? А она разбежалась и головой его в лоб!
Оба смеются.
— Боялся гусей. Они ему: «Ш-ш-ш…», а он убегает. У него так торчали уши, когда его стригли на лето наголо, — улыбается Маймунт. — На солнце уши вообще становились оранжевыми. Неужели это так просто от солнца? Мимолт, ты все время где-то летаешь. Спустись наконец на землю.
— Ну что еще?
— Мы живем вместе столько лет, и я уверена, ты даже не знаешь, какой мой любимый цвет.
— Нашла к чему придраться… Зеленый? Красный? Неужели розовый?
— Прозрачный!
— И как я, по-твоему, должен был угадать этот цвет?
— Теперь будешь знать!
— Теперь уж точно не забуду! — усмехается Мимолт. — А помнишь, когда нас выселяли в Казахстан, я рассказывал тебе, как один дедушка в поезде отдал мне свою порцию хлеба? Он отдавал всегда. И я радостно жевал. Даже не думал, что тот остается голодным. Я был маленьким. И он умер, а тело выбросили по дороге.
— Ты не виноват! — кидается на защиту Маймунт. — Ты был маленьким, а он взрослым. Это было его решение.
— Нет, он умер из-за меня! Он отдал весь свой хлеб. Почему его никто не остановил? Я благодарю этого старика в каждой молитве за то, что дал хлеб. Я никогда не забуду.
Оба грустно молчат.
— А помнишь, Гапур рассыпал наш сахар на кухонный пол и говорил, что снег вызывает? — нерешительно улыбается Маймунт. — Вот глупый, да?
И они снова смеются.
— Где Гапур сейчас?
— Он в Слепцовске. Три раза приезжал ко мне, хотел забрать. А я говорю, как брошу Мимолта? Кто понесет ему еду?.. Эгоист! Думает только о себе. Говорит, что тебя нет.
— Да? Но я же существую.
— Конечно, ты жив. И еще цветы. Люди попросили присмотреть за цветами. И я смотрю. И они живы. Мимолт, ты где летаешь?
— Да-а… Вспомнилось, как наш учитель Иван Петрович говорил: «Помните, дети мои, что и за нашей речкой Валерьянкой тоже есть жизнь».
* * *
Радостная Маймунт возвращается домой.
Соседка Зелила красит забор. Ей помогает семилетняя дочь.
— Маймунт, как дела?! — кричит Зелила, не останавливая процесс покраски.
— Да, ходила. Он совсем мало поел сегодня.
— Понятно. Жаль, конечно.
— Видела сон. Мимолт подъехал на бричке. Такой солнечный день, что я даже щурилась. «Садись, — говорит. — Поехали!» Мы мчались по лесу, смеялись и плакали.
Вдруг дочь со всего маху бьет Зелилу по лбу. Маймунт даже вскрикивает.
— Ничего страшного, Маймунт. Это я попросила бить меня, если буду морщить лоб. Так морщины не появятся. Буду контролировать мимику. Крема закончились.
— Понятно.
Маймунт кивает головой и, не прощаясь, уходит.
— Бедная, бедная, — продолжает красить Зелила.
— Почему бедная, мама?
— Мимолт же потерялся. Наверное, давно умер. А она думает, что он до сих пор пасет скот на поле. Еду ему носит. Он ушел пасти коров и пропал. Стадо вернулось домой, а Мимолт исчез. Маймунт искала его днем и даже ночью — ходила по лугам и оврагам с керосиновой лампой. С тех пор, видно, тронулась головой. Сколько ее уговаривали! Старейшины просили переехать к родным в Хасавюрт. А она: «Как я уеду? У меня цветы. Кто их будет поливать? Да и Мимолт останется без еды. Он же пасет коров на поле!» Чуть что — за свою двустволку хватается. В общем, все смирились.
* * *
Двухтысячный год. Маймунт с соседками ехала в Ингушетию на рынок Редант. Местный рынок давно не работал. Все разрушено. Продавщицы разъехались или боялись торговать. Светало. Оранжевый автобус приближался к блокпосту между границей Чечни и Ингушетии. В салоне громко смеялись. Зелила перепутала карандаши. Красным цветом подвела глаза, а черным — губы. Под хохот в автобус зашли российские военные проверять паспорта.
— Вы в Редант? А вы не могли бы купить мне белую рубашку? Размер «эмка». Ничего лишнего, просто белая рубашка, — обратился военный к Маймунт.
— Да, конечно, — сказала она. И он протянул деньги.
До рынка все ехали молча и смотрели на Маймунт.
— Я не знаю… И ты купишь? — не выдержала Зелила.
— Да, — коротко ответила Маймунт, даже не взглянув на соседку.
На обратном пути автобус остановили на том же блокпосту. Маймунт протянула покупку. И военный улыбнулся то ли этой рубашке, то ли белому цвету. Прозрачный пакет зашуршал.
— Спасибо. Я именно эту рубашку хотел, — сказал он и счастливый выскочил из автобуса.
* * *
Новый день. Телевизор в зале давно пылится в углу. Нагроможден паласами и коробками с посудой. Старушке чудится, что муж смотрит телевизор в кресле.
— Смотри, какая грация, какая осанка. Как будто лом проглотила!
Она поворачивается на другую сторону.
— Смотри, как разговаривает. Палец в рот не клади, она откусит!
И понимает, что никого нет.
Маймунт, прибираясь в спальне, находит блестящую косметичку Лимды, жены Гапура. Как-то внучки насмотрелись фотографий бабушки в альбоме, где та молодая еще, чуть ли не расплакались. Они вынули из маминой косметички пуховку и исступленно вбивали рассыпчатую пудру. Маймунт отбивалась, как могла, от такого натиска. Она отчаянно мотала головой, защищалась от «ударов».
— Бабушка, мы вернем молодость! Не переживай. У нас все получится, — наносили пудру пуховкой. Ей стало так совестно, что еще полчаса назад отругала внучек за то, что те разбросали шлепки у входной двери.
— Подождите. Всё уже. Молодость прошла. Никакая пудра не спасет, — сжала руки внучек Маймунт. И они заплакали, обняв друг друга.
В тот день внучки заявили отцу, Гапуру, что мечтают быть такими, как Маймунт, — жить отдельно, делать что захочется, петь песни, когда нет голоса, и отпугивать выстрелами ворон.
* * *
Маймунт снова идет на поле с термосами в рюкзаке. Кличет мужа, ищет его, бранится. Потом на лугу, рядом с камышами, расстилает покрывало, достает термос, смотрит на плов, лепешку с зеленью и ждет мужа.
— Где ты была? Посмотри, какое солнце. Так хотел воды. Ты сегодня задержалась, — недовольно говорит Мимолт. — Помнишь, когда мы в Сандухое жили у родственников Лимды? Я арендовал осла и пошел в Шарой за мукой. Останавливаюсь там. Отдыхаю. Ночью один незнакомец: «Для вас еще мешок муки от одного человека. Не назвался». Сразу понял, выбежал без обуви по снегу. А там в тумане знакомая фигура, кричу: «Гапу-у-ур!» Он не останавливается. «Гапу-у-ур! Я же знаю, что это ты. Остановись… можешь повернуться?» Подхожу, а он просит остановиться. Не слушаюсь. Вижу… лицо в шрамах. Говорит, что ранили случайно, когда покидал село. Не хотел видеться, чтоб не расстраивать. Очутился в Шарое, а узнав, что я тут, и купил мешок муки.
— Почему никогда не рассказывал?
— Просил его остаться. Он все равно ушел. Я опустился на колени и так просидел на снегу. Не хотел, чтобы другие видели мою слабость, слезы.
— Но ты не говорил об этом.
— Потому что ты не спрашивала. Прозрачный цвет, прозрачный цвет… Сама устроила ссору из-за цвета.
— Как светит солнце!
— Мы с мамой и сестрой работали на поле в горах Сандухоя. Папа был пастухом. Один мужчина кричит, что отца застрелили. А убийца убегает с папиным скотом по горе. Мой дядя забегал в дома и просил ружье, чтобы остановить убийцу. Ружье никто не дал. Тот сбежал. Отца ранили, а к утру он умер. «Как же холодно, Мимолт». Это он так говорил, — повторял Мимолт.
— А помнишь, Гапур прятался за такую тоненькую трубу, когда играл с детьми в прятки? Такой дурачок, — засмеялась Маймунт. — Мы ему говорим, что его видно за трубой. А он так улыбался и часто моргал. Вот так.
* * *
Маймунт оглядывается и никого не видит. По дороге домой почему-то вспоминает давнюю ссору с мужем. Мимолт упрекнул ее в частых поездках к родителям и к родственникам.
— Что-то ты постоянно ездишь. Как не спросишь, то родственники твои болеют, то они умирают.
— Это потому, что у нас есть сердце! — воскликнула тогда Маймунт. — Да, да! Мы, представляешь, переживаем, сочувствуем… в конце концов ведем себя как живые люди! Что не скажешь о твоей родне! Никогда не слышала, что кто-то заболел или умер.
Вернувшись на свою улицу, она встречает Зелилу и Камилу, они держат в руках саженцы ивы.
«Ш-ш-ш», — шипит звук веток по земле, словно заклинившая старая пластинка.
Соседки ринулись навстречу, перебивая друг друга, объясняя удивленной Маймунт:
— Ивы пла-ку-чие, представляешь?
— В смысле?
— Недаром русские поэты об этом писали в стихотворениях… — подхватывает Зелила.
«Ш-ш-ш», — опять никак не расслышит Маймунт.
— Вот почему и началась тут война… из-за ив, — топает ногой Камила и радостно обнимает ветки.
— Ивы приносят в дом только слезы и несчастья, поэтому говорят: «Ивы плакучие», — веселится Зелила.
«Ш-ш-ш», — перекрывает «пластинка». Позади Зелилы и Камилы — счастливая толпа с охапками саженцев, срубленных веток ивы.
Маймунт ничего не понимает, поэтому она закрывает свои ворота, садится на скамейку и поет фальшиво, фальцетом, узам:
О лесное бездорожье,
неприступность горных кряжей!
Нет следов здесь человечьих,
только птиц зловещих клекот.
Оживляются опять вороны поверх деревьев. Стрекот карканья перекликается с шумом веток ив: «Ш-ш-ш» — и сбивает Маймунт.
О грядущий сумрак ночи,
не глумись ты надо мною!
Никого меня несчастней
в целом мире не увидишь.[3]
— Кар! Кар! Кар! — словно мафия, кружатся вороны.
— Где моя двустволка?!
В тот день ей снится, что муж подъезжает на бричке, запряженной лошадью. И они долго несутся посреди бесконечного сада.
— Смотри, Мимолт, — с гордостью говорит Маймунт. — Ведь это целый сад, что я вырастила во время войны. Вопреки войне! Я так за ним ухаживала! Посмотри, лимоны и мандарины на деревьях, китайские розы… А ты не верил, что они будут расти! Что не те пояса, не тот климат. Всё то! Мимолт, какой же это красивый сад! Мимолт, ты где летаешь?
1. Чеченский песенный фольклор, лироэпическое произведение, буквально: «стенания души».
2. «Узам влюбленной девушки». Перевод с чеченского А. Преловского.
3. «Узам девушки, заблудившейся в лесу». Перевод с чеченского А. Исмаилова.