Опыт домашней археологии
Опубликовано в журнале Звезда, номер 12, 2023
Наверное, у каждого, кто долго живет на одном месте (тем более если там жили его родители, бабушки, дедушки), на чердаке, в чулане, в шкафу образуются «заповедные» уголки со старыми ненужными вещами, бумагами, фотографиями, письмами. Выбросить жалко, а разобрать и разложить по порядку в альбомы или папки, как правило, некогда. Ведь срочности нет. Всегда находятся неотложные или более важные (сегодня) дела. В итоге то, что можно сделать завтра, часто не делается никогда. Но уходят люди, для которых это «старье» представляло какую-то свою ценность, с чем-то или с кем-то ассоциировалось, вызывало в памяти какие-то воспоминания или просто было почему-то дорого; приходят, что естественно и закономерно, другие, которым оно ничего не говорит (или, вернее, его уже «не слышат») и потому ничего не значит, и просто выбрасывают его на помойку. Так уничтожается сложившийся десятилетиями, если не столетиями, культурный слой. В деревенском ли доме, в городской ли квартире, в стране ли…
* * *
По собственному опыту знаю, что стимулом для того, чтобы наконец взяться за поиски не откладывая, становятся круглые даты или юбилеи близких, чаще уже ушедших людей, к которым (датам и юбилеям) нужно срочно что-то найти. Первым таким поводом для моих домашних археологических изысканий стало в 1985 году 70-летие отца, скончавшегося за двадцать с лишним лет до того. Многие тогда еще помнили Андрея Александровича Хршановского и как человека, занимавшего в 50-х — начале 60-х годов прошлого века ответственные должности в ленинградских издательствах и журнале «Звезда», и как очень хорошего редактора, открывшего дорогу в литературу многим начинающим писателям. Несмотря на то что он по своим принципиальным соображениям (имея на то все основания) не вступал в Союз писателей, было разрешено в Доме писателей на ул. Воинова, 18, устроить «строго безалкогольный» (кампания!) вечер, посвященный его памяти. Небольшой зал оказался полон друзей и учеников. Вместо вступительных слов решили прочитать его «Автобиографию», незадолго до того найденную мной в старом отцовском, изрядно потертом черном кожаном портфеле с двумя блестящими никелированными замками (помню, что именно с ним меня отправили в первый раз в школу). Случайно, но очень кстати, эти три машинописные странички оказалась там — в верхнем слое беспорядочно перемешанных домашних «культурных отложений», о мощности, глубине и, как мне кажется, ценности которых я тогда не подозревал. Привожу ее целиком.
АВТОБИОГРАФИЯ
Я родился в Одессе (в 1915 году. — В. Х.), но всю жизнь, если не считать лет войны и нескольких лет, проведенных в детстве на Урале у бабушки, живу в Ленинграде, который и считаю своим родным городом.
Еще раньше, чем научился различать буквы, узнал музыку (мать была артисткой) и люблю ее все возрастающей любовью до сих пор. Читать начал с 5 лет, читал много и не слишком организованно. Но удивительно: в нужный момент вдруг возникают в памяти сведения, мысли, события, почерпнутые из книги, прочитанной лет 30 тому назад.
В 1930 году из школы ушел в ФЗУ при заводе «Электросила» и вскоре начал гордиться тем, что делаю на своем токарном станке детали, из которых собирают генераторы и рассылают во все концы страны. С 1934 года одновременно с работой на заводе учился на рабфаке Лесотехнической академии, а затем на историческом факультете Университета, но окончить его не успел — ушел в армию, участвовал в Польской кампании 1939 года, освобождении Литвы, а Отечественная война началась для меня с первых минут. Наша батарея стояла на границе с Восточной Пруссией и в 4 часа 15 минут 22 июня 1941 года сделала первый залп по фашистским самолетам.
Трусом не был, чему во многом способствовали основательная драчливость в детстве и занятия спортом, в частности альпинизмом и туризмом, в молодости.
Из восьми моих орденов и медалей больше всего ценю медаль «За отвагу», полученную в тяжелом для нашей страны 1942 году. В том же году вступил кандидатом в члены КПСС (тогда ВКП(б). — В. Х.). Был ранен, а однажды немецкий снаряд заживо похоронил меня в землянке, засыпав землей и бревнами, но без особенных последствий. Бо`льшую часть войны провел во внутреннем кольце обороны, под Ленинградом, и, будучи артиллеристом-разведчиком истребительно-противотанкового полка, облазал на животе и иными способами передний край от Пулкова до Стрельны. Начал войну солдатом, кончил майором. В 1944 году был вызван из своего родного полка и назначен помощником начальника оперативного отделения штаба артиллерии 35-й армии. Сперва это огорчило, но потом я утешился, так как начал понимать законы и принципы ведения войны сверху (внизу, на переднем крае, она уже была мне знакома).
В конце лета 1945 года участвовал в войне с Японией, а, демобилизовавшись в 1946 году, работал преподавателем, писал статьи в газетах «Ленинградская правда», «Смена», «Ленинские искры», с 1948 года работал редактором, затем главным редактором и директором Ленинградского отделения издательства «Молодая гвардия». После ликвидации отделения перешел работать в Ленинградское отделение издательства «Детгиз», с которым связан и сейчас.
Писать начал в 1938 году. Первыми моими произведениями были стихи и сказки несколько импрессионистического характера. Летом 1939 года я побывал в экспедиции на Северном Урале, и впечатления от этой экспедиции в 1940 году вылились в рассказ, который был в общем принят «Звездой», но накануне войны прислан мне в Литву на доработку. Доработать его я не успел, так как началась война, и через месяц я был ранен. С пулей в ноге еле уполз с батареи, которая была впоследствии захвачена фашистами. Им достался и мой рассказ, который находился в разбитой снарядом автомашине. Удовольствия им он наверняка не доставил, потому что был антифашистским. Впрочем, едва ли они его и читали.
В 1948 году в «Детгизе» вышли мои первые книжечки-брошюры для ребят, интересующихся путешествиями. В 1950 году вышла книжка «У походного костра», которая впоследствии переиздавалась дважды. В 1954 году вышла книжка рассказов «Синие горы», а в журналах «Пионер» и «Костер» — рассказы для ребят о мужестве и товариществе.
Сейчас пишу цикл рассказов о войне под общим названием «Человек на войне», задумал повесть о комсомольцах <19>30-х годов и несколько сказок.
Свои возможности не переоцениваю, но считаю, что рассказать молодежи кое-что могу и должен.
Из «Автобиографии» становится понятно, что творческая судьба Андрея Александровича сложилась не случайно. Потребность в литературном творчестве проявилась еще до войны, и по удивительному стечению обстоятельств свой первый рассказ он отправил именно в журнал «Звезда», где работал в последние годы жизни.
После войны склонность к литературной деятельности (в сочетании с боевыми заслугами и, возможно, благодаря связям и знакомствам его фронтового друга Александра Васильевича Западова) привели в Ленинградское отделение издательства «Молодая гвардия». Судя по продвижению по службе, отец оказался на своем месте и быстро (не имея тогда ни высшего образования, ни опыта) себя зарекомендовал, став его главным редактором, а вскоре и директором.
Найденный в том же портфеле фельетон Б. Колоколова «Издательство во хмелю» (вырезка из газеты «Известия» от 14 декабря 1952 года), возможно, послужил сигналом к его закрытию. Всем тогда было понятно, что дело не в том, что Юрий Павлович Герман решил угостить работников издательства по случаю издания его романа «Россия молодая», а в придуманных автором фельетона именах и отчествах: Эмилия Соломоновна, Генрих Зиновьевич, Фаничка… «Как, не позвали Фаничку?» — возмущенно спрашивал в фельетоне директор издательства Андрей Александрович Хршановский. Это был донос, потому что держать на работе Эмилию Соломоновну, Генриха Зиновьевича да еще и Фаничку было по тем временам почти преступлением…
В это издательство, размещавшееся в фонарике одного из верхних этажей дома Зингера на Невском, меня, совсем еще маленького — лет пяти-шести — не раз приводила мама — Серафима Матвеевна Драбкина. Запомнилась (и, может быть, не только благодаря моему тогдашнему возрасту и отношению ко мне как к сыну Андрея Александровича) какая-то особая веселая и доброжелательная атмосфера. Там собралась очень дружная и профессиональная команда: Антонина Александровна Гроссман (мать Дмитрия Брускина, первого переводчика Станислава Лема), Маргарита Степановна Довлатова (родная тетя Сергея Довлатова), Александра Александровна Пурцеладзе, будущая легендарная преподавательница ЛГИТМиКа. У меня дома сохранилось и первое, выпущенное ими издание романа Валентина Пикуля «Океанский патруль» с дарственной надписью: «Редактору этой книги — Андрею Александровичу Хршановскому — человеку, которого я никогда не забуду, ибо на протяжении всего этого срока работы над романом он был для меня не только редактором, но и другом, и наставником, и просто хорошим человеком. Дай Вам Бог здоровья!.. В. Пикуль. Апрель 1954».
Судя по всему, «Автобиография» была написана (неизвестно для кого и по какому случаю. — В. Х.) в середине 1950-х годов, когда отец работал главным редактором «Детгиза», который размещался на набережной Кутузова, 6. Назначение его в это издательство уже в оттепельное время тоже было не случайно. Неучастие в «кампании по борьбе с космополитизмом» забылось, а то, что у отца уже был удачный опыт руководящей работы, помнили. К тому же именно в этом издательстве до того выходили его брошюры и книги для ребят. А его роль в издании книг начинающих детских писателей подтверждается десятком книг того времени с дарственными надписями авторов.
В 1958 году отец перешел из «Детгиза» в журнал «Звезда», в котором в должности заведующего отделом прозы работал до внезапной скоропостижной кончины в мае 1964-го.
И в «Звезде» он оставил о себе добрую память. Работавший тогда в отделе критики, хорошо знавший отца Адольф Урбан вызвался написать к его семидесятилетию памятную заметку, опубликованную в декабрьском номере «Звезды» за 1985 год.[1] По просьбе Адольфа Адольфовича найти что-нибудь в отцовском архиве я перепечатал на машинке карандашные записи его отрывочных мыслей о литературе и жизни вообще, обнаруженные на четвертушках пожелтевших машинописных листов и обрывках бумаги из того же старого портфеля. Они и стали основой для публикации.
Следующий повод обратиться к лежавшим без дела и ждущим своей очереди письмам и документам возник только через 25 лет. Так совпало, что отцу в 2010 году должно было бы исполниться 95, а трагедии, постигшей его в ноябре 1945 года (убийство в послевоенном Ленинграде его первой жены и полуторагодовалой дочки) — 65. И я, не без колебаний (отец никогда бы этого не сделал и никому не позволил), решился подготовить публикацию «Пи`сьма А. А. Хршановского к жене. Июнь–ноябрь 1945».[2] Они показались мне настолько ценным историческим документом и одновременно свидетельством страшной трагедии, подстерегавшей отца после войны и Победы, что желание их опубликовать, не дать пропасть в неизвестности, перевесило. Оправданием моего поступка (для самого себя) был и его рассказ «Письмо» — о письме, написанном из блокадного Ленинграда родителями солдата, не успевшего его получить. Сила и значение его тогда были таковы, что письмо читали вслух оставшиеся в живых товарищи. Личное стало общим.
Осенью 2015 года в редакции журнала «Звезда» прошел вечер, посвященный 100-летию Андрея Александровича Хршановского. Многих из тех, кто его хорошо знал, к этому времени уже не было в живых. Но пришел Борис Александрович Голлер, который поделился своими воспоминаниями об отце и признал, что встреча с ним в начале 1960-х годов, в самом начале его литературного пути, была для него одной из самых важных.[3] Вечер состоялся — и даже завершился на этот раз дружеским застольем. К такому событию мне захотелось сделать презентацию из фотографий, писем и документов, чтобы проследить по ним всю его недолгую — 48 лет — жизнь. В «Автобиографии» о родителях и детстве написано было совсем немного: мать — артистка, несколько лет прожил с бабушкой на Урале; об отце — вообще ни слова. Без новых домашних «раскопок» обойтись было невозможно. И они дали совершенно неожиданные результаты.
К бабушке — Ольге Степановне, которая жила недалеко от нас в переулке Марии Ульяновой (бывшем и будущем Графском), угол Владимирского, — отец водил меня с малолетства. До середины 1950-х годов в доме было еще печное отопление. Во дворе стояли дровяные сараи, и там я получил первые уроки пилки и колки дров, которые мы с отцом потом носили в ее комнату в коммунальной квартире на последнем, пятом этаже. Круглая печка с медной блестящей дверцей, покрытая ребристыми железными листами, не удивляла — такая же была и у нас, на Греческом проспекте. А вот коричневый рояль из палисандрового дерева и огромный портрет молодой бабушки в профиль, висевший у нее над кроватью, были как будто из другого мира, запоминались сразу и навсегда.
О прошлом бабушка рассказывала мне немного. Чаще всего упоминала город Кунгур, где прошло детство, и памятник на могиле ее отца на городском кладбище, на котором было написано стихотворение Надсона «Не говорите мне „он умер“. Он живет!». После смерти бабушки мы с двоюрдной сестрой Ольгой Степановной Захаренковой (Хршановской) (1938—2017), разбирая оставшиеся вещи, нашли небольшой чемодан со старыми бумагами и фотографиями. Я принес его к себе, но вспомнил о нем только через 40 (!) лет, когда начал готовиться к 100-летию отца. Как же много удалось мне увидеть и узнать благодаря лежавшим там фотографиям, документам, письмам, запискам, хранившимся бабушкой на протяжении всей жизни (1893—1975) и уцелевшим даже в блокадную зиму 1941—1942 годов.
На одной из фотографий у стоящей, опираясь на спинку венского стула, девочки лет девяти-десяти уже был взгляд бабушки, сохранившийся на всю жизнь. И в том, что это она, сомнений не было. На другой — сидящий на стуле коротко стриженный мужчина лет сорока. Нога на ногу, руки на колене, спокойный взгляд уверенного в себе человека… Под фотографией на паспарту вытеснено «И. Пиликин» и «Кунгур». На обороте одно (подчеркнутое) слово — «Ольге». Нетрудно было догадаться, что это ее отец, мой прадед, Степан Васильевич Пиликин (1864—1909). Первым из купеческого (как выяснилось позже) рода Пиликиных он не стал продолжать дело своих именитых и богатых предков, а окончил медицинское отделение Казанского университета и стал врачом. Подробности его трагической судьбы я узнал благодаря лежавшей там же вырезке из журнала «Нива» за 1909 (или 1910) год. В рубрике «Жертвы долга» были помещены две овальные фотографии в черном траурном обрамлении — до`ктора медицины В. М. Виноградова и врача С. В. Пиликина с подписью: «Оба врача скончались от тифа, заразившись от больных арестантов в Николаевской исправительной тюрьме Верхотурского уезда Пермской губернии».
Степану Васильевичу тогда было всего 45 лет. Ольге 16. Она только-только окончила гимназию. Удар от внезапной смерти отца, судя по тому, что она часто рассказывала об этом до последних дней, остался на всю жизнь. Но, может быть, трагическое для всей семьи событие способствовало тому, чтобы отправить ее в далекий Санкт-Петербург, в консерваторию — учиться пению. Основания для этого — музыкальный слух и голос — были очевидны.
Справка из Государственного исторического архива Ленинградской области, найденная в россыпи бумаг, подтверждала, что Ольга Степановна Пиликина «поступила ученицей в сентябре 1910 года (число не указано) в класс пения преподавателя Лешетицкой и числится по 1912 год (месяц и число не указаны)». Уже из ее рассказов помню, что одновременно она брала частные уроки у Медеи Ивановны Фигнер и усвоила итальянскую школу постановки голоса (впоследствии именно это помогло ей зарабатывать деньги частными уроками). Однажды ее попросили покинуть класс, потому что из Кунгура, от бабушки, не пришли своевременно деньги за обучение. Она плакала в коридоре, когда ее заметил проходивший мимо директор консерватории Глазунов. Узнав причину слез, по бабушкиным словам, Александр Константинович сказал: «Возвращайся в класс и скажи, что я разрешил тебе продолжить занятия». Так просто. Но запомнилось навсегда.
Летом 1911 года она приезжает на каникулы в Кунгур. Это подтверждает открытка, отправленная Ольгой Пиликиной 29 июля из Кунгура в Петербург, в Николаевский военный госпиталь, студенту Военно-медицинской академии А. А. Хршановскому (орфография и пунктуация оригинала сохранены. — В. Х.): «Мой милый Шура! Я уже в Кунгуре… Скоро уже увидимся. Я считаю дни… Мне очень скучно… Скоро напишу тебе большое пребольшое письмо… Я посылаю тебе эту открытку, помнишь ты говорил, что не мог ее найти … Она была у меня в альбоме… Мне она тоже очень нравится. Ну будь здоров, прошу тебя не утомляйся, а то, судя по карточке, которую ты мне прислал, ты страшно исхудал.
Целую тебя, люблю… Люсинька».
Шура, или Александр Андреевич Хршановский (1889—1953) — мой дедушка по отцовской линии — тоже находился тогда в Санкт-Петербурге. Он приехал из Одессы, чтобы стать врачом. В отличие от бабушки, я его почти не знал. Он умер осенью 1953 года, когда мне еще не было и пяти лет. Несколько раз до того он приезжал к нам в Ленинград из Одессы, куда вернулся в середине 1930-х годов. Но запомнил я только его морскую форму (подполковника медицинской службы) — белый китель с золочеными пуговицами. В «Автобиографии» отца он почему-то вообще не упоминается. А тогда, в 1911 году, когда бабушка писала ему письмо, Александр Андреевич — студент Военно-медицинской академии. Среди бумаг Ольги Степановны сохранилась программа литературно-музыкального вечера по произведениям Федора Сологуба, состоявшегося 1 марта 1911 года в концертном зале Тенишевского училища (Моховая ул., 33). Заманчиво предположить, что на этот вечер Ольга Степановна и Александр Андреевич ходили вместе.
Возможно, уже осенью 1911-го или в начале 1912 года они обвенчались. Об этом свидетельствует открытка, отправленная Александром Андреевичем 10 мая 1912 года из Петербурга в Кунгур (орфография и пунктуация оригинала сохранены. — В. Х.): «Ея высокородию Ольге Ивановне г-же Пиликиной Александровская, соб. дом для передачи О. С. Хршановской». Судя по тому, что у бабушки изменилась фамилия, — она уже замужем. А слова о том, что она испытывает «материнское ликование», означают, что Ольга Степановна ждет ребенка.
В конце 80-х годов XX века я получил из Одессы посылку — небольшой фанерный ящик, на котором чернильным карандашом был написан адрес отправителя: «Одесса, Уютная ул., 2, Н. А. Андреева». Я знал, что это был адрес моего деда, а Нина Артемьевна — его последняя жена. В сопровождающей посылку записке она объяснила, что отправляет мне, как внуку Александра Андреевича, его архив: личные документы, письма, фотографии, серебряный значок выпускника Военно-медицинской академии и медальон с фотографией его матери (моей прабабушки) — Натальи Александровны.
В числе прочих бумаг был и послужной список, который открывался записью от 20 ноября 1912 года: «По окончании курса наук в Императорской Военно-Медицинской Академии произведен в степень лекаря…» и как казеннокоштный студент определен младшим лекарем в 4-й Сибирский стрелковый полк, расквартированный в городе Никольске Южно-Уссурийского края.
Незадолго до того, 6 ноября (24 октября) 1912 года в Кунгуре у них родился первенец Степан (1912—1983), названный, скорее всего, в память отца Ольги Степановны, скончавшегося за три года до этого. В бабушкином чемодане сохранилась «Выпись из метрической книги» о родившихся за 1912 год, выданная причтом Градо-Кунгурской Преображенской церкви, в которой указано, что восприемниками крестника были его дядя — Герман Степанович (брат Ольги Степановны) (?–1942) и бабушка, их мать, Ольга Ивановна Пиликина (1863—1938).
Дальнейшую жизнь Александра Андреевича и Ольги Степановны удается пунктиром проследить по его послужному списку и письмам. С марта 1913-го по август 1914 года они со своим первым сыном Степаном находятся в Никольске Уссурийского края. К этому времени относится групповая фотография сослуживцев Александра Андреевича по 4-му Сибирскому стрелковому полку, один из которых (сослуживцев) держит на руках маленького мальчика. Судя по двум более поздним письмам, адресованным бабушке уже с фронта, мальчик — ее сын Степан, а держит его на руках денщик дедушки — Семен Мельников. Стоит привести несколько выдержек из письма, чтобы понять чувства, переполнявшие Семена, его трогательное отношение к «барине» и «Степочке». Здесь (и еще в некоторых случаях), вопреки правилам публикации архивных документов, сохранена орфография и пунктуация подлинника. Исправленная, она утратила бы свою неповторимую интонацию, и голос отправителя не был бы так слышен.
«Здравствуйте многоуважаемая бариня Ольга Степановна посилаю я вамъ низкий поклонъ и дорогому Степочки и жилаю я вамъ от Бога доброго здравия и <нрзб> успеха в дилахъ вашей жизни <…>. Надоело очень здесь ходить по пол<ям?> дал бы Бог скоро окончилась бы война Я сильно соскучился за Степочкой Очень хочется повидаца со Степочкой и свами бариня. бариня когда получите мое письмо пожалоста пришлите мне ответ. Буду ожидать снитерпениемъ Затемъ досвидание вашъ дентчикъ Семенъ Мельниковъ. Жду от вас письмо и пропишите как ваше здоровье и как здоровье Степочки.
1915 года марта 3-го.».
Александр Андреевич со своим полком отправляется к театру военных действий (в Польшу) уже через месяц после начала Первой мировой войны — 22 августа 1914 года. А 30 августа, как следует из его письма, Ольга Степановна с маленьким сыном Степаном уезжают на поезде в родной Кунгур. Там она поселяется в одном из двух каменных пиликинских домов на Александровской улице.
Послужной список лекаря Александра Андреевича Хршановского на шести листах — ценнейший исторический источник для его военной биографии: 7 декабря 1914 года контужен в голову разрывом неприятельского снаряда; 8 января 1915 года из 4-го Сибирского стрелкового полка переводится в 1-ю Сибирскую стрелковую парковую артиллерийскую бригаду; 4 июля — уже старшим врачом в 5-й Донской казачий полк; в бою 30 августа 1915 года у литовского местечка Дусяты отравлен «вредными» газами. По ходу службы награждается светло-бронзовой медалью «В память 300-летия царствования Дома Романовых», орденами Св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом и 2-й степени, Св. Анны 2-й степени с мечами и бантом…
26 декабря 1914 года он со своим полком еще в Варшаве. С 8 января 1915 года получает другое назначение, но к месту новой службы убывает только 30 января. Возможно (в послужном списке сведений об этом отпуске нет, хотя другие указаны. — В. Х.), в январе или феврале Александр Андреевич оказывается у родителей в Одессе, и туда же приезжает из Кунгура Ольга Степановна. Косвенно это подтверждается ее письмом матери Ольге Ивановне в Кунгур:
«Кунгур, Пермской губ<ернии> Ея Высокородию Ольге Ивановне Пиликиной Александровская в собств<енном> Доме.
Милая мама! Как твое здоровье? Поправилось ли окончательно? Я сейчас у Шуры (то есть, скорее всего, в Одессе, а не в действующей армии. — В. Х.) и пробуду с ним до 1/2 апреля <…>. Я вышлю денег, а ты купи корову, маленького будем коровьим молоком <нрзб> прикармливать».
К этому времени (точная дата письма неизвестна) она знает, что ждет второго ребенка.
Спустя некоторое время Ольга Степановна возвращается в Кунгур (несколько писем 1915 года адресованы ей туда), но затем вновь оказывается в Одессе, в доме свекра Андрея Филимоновича и свекрови Натальи Александровны Хршановских на Спиридоновской улице, 7, или в Большом Фонтане, на их даче «Затишье». 12 октября (30 сентября) того же года рождается ее второй сын — Андрей, мой отец, названный, вероятно, уже в честь ее свекра — Андрея Филимоновича. Есть сведения о том, что в метрической книге Кафедрального Спасо-Преображенского собора Одессы за 1916 год имеется запись № 4 о его крещении.
После отравления газами еще почти два года Александр Андреевич находится в действующей армии. 1 августа 1917 года он назначается в резерв Петроградского Военно-Окружного Санитарного управления. А Ольга Степановна через какое-то время после рождения второго сына возвращается из Одессы в родное гнездо, к матери и старшему сыну Степану, хотя и в Одессу она, судя по письмам, наезжала и гостевала там, беря с собой детей и няню.
12 октября 1917 года старший врач А. А. Хршановский был исключен из списков 5-го Донского казачьего полка. 26 октября он получает новое назначение — врача склада Автомобилей и имуществ Главного Военно-Технического Управления — и командируется на фронт. Но из послереволюционного послужного списка мы узнаём, что уже к марту 1918 года он переходит в Красную Армию и становится врачом Семеновского военного госпиталя. Сохранились два любопытных документа того времени. Удостоверение, выданное 8 июля 1919 года Управлением коменданта города Петрограда «прозектору Семеновского военного госпиталя Хржановскому в том, что ему по роду своей службы разрешается беспрепятственно ХОДИТЬ и ЕЗДИТЬ по городу Петрограду после 22-х часов. Действительно сроком по 7 августа». И не менее выразительное УДОСТОВЕРЕНИЕ Семеновского военного госпиталя Рабоче-крестьянской Красной Армии № 19874 от 15 ноября 1919 года:
«Дано сие прозектору Петроградского Семеновского военного госпиталя Рабоче-Крестьянской Красной Армии д-ру Хршановскому в том, что в настоящее время ему приходится нести огромную работу по вскрытиям умерших от ран и болезней красноармейцев. Работа его всегда протекает в сыром, не отапливаемом помещении, причем приходится промачивать ноги в трупных жидкостях, ввиду этого ему крайне необходимо кожаный комплект (куртка, рейтузы, краги) и галоши. Все эти предметы были ему разрешены к получению из Центральной Красноармейск<ой> лавки но там не оказались, между тем как по сведениям могут быть отпущены из Губкожи».
Одновременно Александр Андреевич начинает создавать семейный очаг. Об этом свидетельствует «Удостоверение» от 1 ноября 1918 года:
«Дано сие врачу Кр<асной> Армии Александру Андреевичу Хршановскому в том, что он переезжает из дома № 23 по 12 роте в дом № 10 по Графскому переулку (10/11) и ему необходимо перевезти туда две кровати, 1 столик, пианино его жены, ученицы Петрогр<адской> Консерватории и другие мелкие домашние вещи: носильные, хозяйственные и книги. Председатель Дом<ового> Комитета Бедноты Шилов».
Действительно, в том же году в Петрограде оказывается и Ольга Степановна. Судя по билету учащейся Петроградской консерватории на 1919 учебный год (с датой поступления — 1918), она решила продолжить обучение в классе своего бывшего преподавателя — Т. Т. Лешетицкой. Право посещения классов было оплачено до января 1920 года. Но воспользоваться им, похоже, не удалось. На билете имеется надпись красными чернилами: «Выдано разрешение для выезда из Петрограда». Очень может быть, что она опять уехала в Кунгур к матери и сыновьям. В составленном ею самой списке своих выступлений значится разовый концерт в Кунгуре в 1919 году.
Тем временем в Кунгуре под присмотром бабушки Ольги Ивановны Пиликиной подрастали сыновья Степан и Андрей. Сохранилось несколько их писем родителям. Самое раннее отправляет маме старший — восьмилетний Степан. На самодельном маленьком конверте из линованной бумаги карандашом написан адрес. «Петроград. Уг<ол> Графского и Владимирского 11/10. кв. 7. О. С. Хршановской». По штемпелям оно шло всего четыре (!) дня: 30. 10. <19>20— 4. 11. <19>20. Орфография и пунктуация детских писем также не изменены:
«милая мама вот научился писать меня учила Милица (тетя, младшая сестра Ольги Степановны. — В. Х.). Герман (дядя, брат Ольги Степановны. — В. Х.) получил пять фунтов керасину. нам принесли гусей. Свинья очень выросла. На улице грязно, таял снег. Милица носит воду в Германовых сапогах. Папе валенки готовы. Папа читай письмо. Бабушка делает квас, я ел свеклу. Тетя Саша (кто она, пока не установлено. — В. Х.) кланяется тебе. Анфия Захаровна не дает молоко только сегодня она принесла молока. Пойду за мукой с Милицей на салазках. до свиданье. Степа».
Через три года письма родителям пишет подросший Андрей:
«Милые Мама и Папа Поздравляю Вас с Великим Постом. Я уже прошел умножение и начал деление. Нас обложили в 648 милиенов. Целую Вас. Досвиданья. Андрей Хршановский 25-го февраля».
В 1922 году Великий Пост начинался 27 февраля, в 1923-м — 19 февраля, так что письмо может датироваться и тем и другим годом. Следующее письмо было написано ровно 100 лет назад:
«Милые Папа и Мама! Спасибо за канфеты. Они очень вкусные. Бабушка благодарит за печенье. Бабушка давала нам печенье, а мы ей канфеты. Досвиданья. Андрей. 4 сентября 1923».
К тому же — или немного более позднему времени — относится письмо уже чернилами «любящего сына Степана»:
«Милые папа и мама! Мы с Андреем поступили в школу. Меня посадили в 4-й класс, а Андрея во 2-й. У нас в Кунгуре проводится детская конференция. Меня выбрали на нее делегатом от своей школы. Я участвую в спектакле который готовится к 7-му ноября. Папа пришли удостоверение, что ты служащий красноармеец и сколько получил за октябрь. Удостоверение нужно поскорее. Андрея выбрали в Детский комитет самоуправления. Любяший вас сын Степан. Целую вас. Досвиданья».
Из других писем мы узнаём о тяготах кунгурской жизни начала 20-х годов ХХ века. О том, что бабушке не хватает денег на оплату учительнице Степана и Андрея (вероятно, при подготовке к школе. — В. Х.), что пальто-то у братьев есть, а вот шуб, которые зимой необходимы, и штанов нет, что их можно недорого сшить, но нужно купить материю…
Вероятно, вскоре после этого Ольга Степановна забирает Степана и Андрея к себе в Петроград (или уже Ленинград). Ольга Ивановна пишет теперь им туда:
«Дорогой Андрюша! Поздравляю тебя с днем Ангела, желаю тебе всего доброго. Папу и маму поздравляю с дорогим именинником. Не увижу я уже тебя, когда ты будешь Пироговым, (помнишь, ты читал про детство Пирогова и говорил, что когда вырастешь, будешь им. Забыл, вероятно, как забыл и свою бабушку, никогда ей не напишешь. Вот Степан молодец, (будущий Пушкин) бабку не забывает, пишет ей <…>. Ваша бабушка живет теперь очень беспокойно, Комхоз поставил к нам квартирантов почти за даром, с маленькими детьми, начиная с 3-месячных и кончая 4-летними, рев идет ужасный, скверно все <…> Так мне не нравится с квартирантами, так не нравится, что и сказать вам не могу… Ну, будьте здоровы и счастливы. Папе и маме спасибо за посланные деньги. Приезжайте все, когда вам можно будет, я буду очень рада. Все вам шлют привет и пожелание всего хорошего. Любящая вас бабка».[4]
Очень, видно, скучала Ольга Ивановна по внукам. В другом письме опять сетует: «забыли же внучатки бабушку, никогда не чиркнут о себе ничего… Все ведь я забываю крестики золотые Степин и Андрюшин у меня остались, верно оба дожидаются, когда ребятишки сами за ними приедут и оденут их». Несмотря на помощь из Петрограда, жила Ольга Ивановна, лишенная собственного дома и пенсии, очень бедно. Дети начали разъезжаться. Одно из последних сохранившихся писем она завершает словами: «…Жаль, что дом наш рушится и пустеет, а скоро и совсем опустеет, у меня смерть не за горами, а за горбами…» В другом не удержалась от опасных тогда слов: «…Большевики очень многим испортили существование, да что я говорю многим, да всем. Ну что я им сделала, а они отняли у меня пенсию. Ведь не даром же она была дана, ведь отец ваш служил и жизнь положил на службе, а служил кому же крестьянам и рабочим, из повозки не выходил 23 часа, из деревни в деревню ездил по больным до смерти, да еще из дома последние крохи больным отдавал, а они меня старуху обездолили, отняли пенсию. Дети кормите, а у детей у самих есть нечего, а так же служат народу честью и правдой, как и отец служил, даром минуты не проведут…»
* * *
В археологии есть такое понятие, как «переотложенный слой», — слой, образовавшийся в результате механического смешения слоев, исторически сложившихся. «Домашняя археология», как правило, сталкивается именно с таким слоем разнородных и разновременных документов. Мой семейный архив — тому подтверждение. Конечно, задача этим усложняется, но цель остается неизменной: сопоставляя старые фотографии, письма, документы, установить, кто есть кто, и попытаться выстроить, пусть с неизбежными лакунами, хронологию семейных событий. Причем пожелтевшие странички с полустертыми карандашными, чернильными записями или машинописью могут быть интересны не только сами по себе — давно исчезнувшими приметами былых времен, но совершенно неожиданно открывать неведомые и совершенно непредвидимые дали прошлого. Если их «разговорить» и пойти за ними, они могут вести и привести в совершенно непредсказуемые места.
«Глухая» фраза из «Автобиографии» отца о нескольких годах, «проведенных в детстве на Урале», семейное предание о том, что моя бабушка приехала учиться в Санкт-Петербургскую консерваторию откуда-то с Урала (благодаря нескольким фотографиям Ольги Степановны разного возраста и ее отца, сделанным в фотоателье Кунгура, конвертам со штемпелем «Кунгур» и частым упоминанием этого города в ее рассказах и письмах), побудили обратиться в Кунгурский музей-заповедник с вопросом: «Не говорит ли вам что-нибудь бабушкина девичья фамилия Пиликина?» Ответ заведующей отделом истории Ларисы Юрьевны Елтышевой пришел незамедлительно. Как выяснилось, бабушка принадлежала к купеческой ветви одного из старейших кунгурских родов. А кроме того, Лариса Юрьевна к тому времени уже написала о Пиликиных целую книгу, позже переизданную, по которой легко восстанавливалась вся бабушкина родословная с начала XVIII века.[5] Из нее я узнал, что Пиликины упоминаются в переписной книге Кунгура с 1719 года; что, скорее всего, они были переселенцами из северных уездов Поморья и, возможно, старообрядцами; что прямые предки бабушки по мужской линии были купцами 1-й и 2-й гильдии, избирались городскими головами, имели большое кожевенное производство, продукция которого котировалась даже в Европе. Что один из них — купец 2-й гильдии Григорий Иванович Пиликин как городской голова в 1823—1826 годах — 30 сентября 1824 года преподнес от лица кунгурских граждан хлеб-соль Государю Императору Александру I. Что помимо этого он вошел в историю города как первый краевед, составивший по архивным документам (вскоре после этого уничтоженным пожаром) «Краткую летопись Кунгура», получившую название «Пиликинская».
Благодаря книге Ларисы Юрьевны удалось атрибутировать самую раннюю фотографию из бабушкиного архива — ее деда Василия Петровича Пиликина (1831—1881), не оставляющую никаких сомнений в его принадлежности купеческому сословию. Из книги удалось узнать имя его вдовы — Марии Михайловны, унаследовавшей немалое состояние своего мужа и оплачивавшей обучение внучки в консерватории. Ссылка на воспоминания двоюродной сестры Ольги Степановны, Раисы Николаевны Пиликиной-Розен, подтверждала, что в 1912 году она дала концерт в родном городе.[6]
А потом были три мои поездки в Кунгур, выступления на Грибушинских краеведческих чтениях, встречи с Ларисой Юрьевной и Сергеем Михайловичем Мушкаловым — директором Кунгурского музея-заповедника, автором книги, в которой Ольга Степановна Хршановская (Пиликина) оказалась включена в число знаменитых, прославивших город кунгуряков[7], и знакомство с моей троюродной тетушкой Людмилой Николаевной Пиликиной — внучкой младшего брата моего прадеда — Николая Васильевича Пиликина.
Удалось увидеть город, хранивший и сохранивший память о моих предках, — остатки их кожевенной фабрики, два двухэтажных каменных пиликинских дома (в одном из которых, как я теперь знал, прошло детство моего отца), гостиный двор, на котором еще недавно (пока не украли) красовалась чугунная мемориальная доска «Сей корпус заложен 4 июля 1865 года при градском главе Андрее Гр<игорьевиче> Пиликине»; гимназия, в которой училась бабушка, Спасо-Преображенский собор — приходская церковь Пиликиных (на колокольню которой, тогда закрытую для всех, нас пустили сразу, узнав, что мы потомки Пиликиных), где, по преданию, три дня стоял гроб с телом Степана Васильевича Пиликина, пока шли и шли крестьяне из близлежащих сел и деревень, чтобы проститься со своим доктором; памятник с его фотографией на старом кунгурском кладбище, на оборотной стороне которого (памятника) было выбито то самое стихотворение Надсона — «Не говорите мне „он умер“. Он живет!». Прошлое становилось сегодняшней реальностью.
Среди бумаг из бабушкиного чемодана оказались два письма, подписанных «Илья Репин». Речь в них шла главным образом об известном одесском художнике Кириаке Константиновиче Костанди (1852—1921). Когда по старому знакомству я показал их Елене Григорьевне Левенфиш, которая с 1960-го по 1977 год была заведующей репинским музеем-усадьбой «Пенаты», она определила, что это не автограф Ильи Ефимовича, а рукописные копии его подлинных писем. Одно из них было известно и опубликовано, а второе — нет. Кроме того что неопубликованное письмо Репина представляло интерес само по себе, оставался без ответа вопрос «как и почему они вообще попали к бабушке?».
Именно этот вопрос я задал, оказавшись в 2016 году в Одессе, заместителю директора по научной работе Одесского художественного музея Сергею Александровичу Седых. Он спросил мою фамилию и ошарашил ответом: «Что же вы удивляетесь, ведь Хршановские с Костанди в родстве». Оказалось, что родной младший брат моего дедушки Николай Андреевич (1894—1969) женился на дочке Костанди Любови Кириаковне (1897—1988), и их потомки живут совсем недалеко, на соседней улице. Так, совершенно неожиданно, я обрел троюродную сестру, о существовании которой не подозревал, — Елену Андреевну Хршановскую (наши отцы — двоюродные братья — оказались тезками), а от ее мамы Павлины Викентьевны Пиотровской (1932—2021) успел узнать очень много неизвестного о семье деда.
Тогда же, при первой встрече, она достала большой фамильный альбом со старыми фотографиями и рассказала то, что знала о наших общих родственниках. На одной из самых старых и самых загадочных фотографий из архива Александра Андреевича на фоне нарисованного дворцового интерьера были запечатлены в разных позах, сидя и стоя, семь похожих молодых девушек. Можно было с уверенностью предположить, что они сестры, а сидящая в кресле, опираясь правой рукой на круглый столик, светловолосая пожилая дама — их мать. То, что эта семья как-то связана с дедушкой и среди них есть наши общие предки, сомнений не вызывало (к тому же на одну из сестер была очень похожа моя двоюродная сестра Ольга Степановна Хршановская). От Павлины Викентьевны я узнал, что на фотографии, которая была и ей знакома, — дочери бессарабского помещика Александра Христофоровича Червен-Водали и его жена (с которой он к тому времени уже давно разошелся и потому отсутствовал на семейном снимке). Позже из статьи тверского краеведа М. М. Червяковой «Судьба семьи Червен-Водали»[8] я узнал, что мать семерых дочерей — урожденная Эмилия Кларидж (?–1891), англичанка (но, возможно, родившаяся уже в Одессе), что, кроме них, у нее был еще единственный сын (мой двоюродный прадед) — Александр Александрович Червен-Водали (1871—1920), достаточно известный российский политический деятель начала XX века.
Окончив физико-математический факультет Петербургского университета (одновременно занимаясь на юридическом), Александр Александрович Червен-Водали женится на Ольге Николаевне Лисицыной, обучавшейся на Высших женских курсах, переезжает из столицы в ее родной город — Тверь. Там при поддержке либерально настроенного губернатора князя С. Д. Урусова он активно включается в общественно-политическую жизнь. С 1906 года Александр Александрович руководит тверским отделением Конституционно-демократической партии (кадетов). После революции 1905—1907 годов и установленного за ним негласного надзора в 1910 году он уезжает на пять месяцев за границу, но к 1911 году возвращается и продолжает свою деятельность, возглавив во время начавшейся войны (с 1915 года) Тверской городской военно-промышленный комитет. После Февральской революции он назначается губернским комиссаром Временного правительства в Твери. Острое неприятие большевистского Октябрьского переворота сразу приводит А. А. Червен-Водали в подпольные антисоветские организации; позже он разрабатывает экономические программы, способные привлечь крестьянство и пролетариат на сторону белых, — сначала для Деникина, потом для Колчака. В 1919 году партией кадетов он командируется в Сибирь, входит в состав формируемого Российского правительства, затем так называемой «Троектории» — последнего органа по оперативному управлению, созданному Колчаком в Иркутске; вместе с ним был арестован и по приговору Чрезвычайного революционного трибунала при Сибирском революционном комитете 23 июня 1920 года расстрелян.
В предсмертном письме жене, которое чудом сохранилось и дошло до нее, он писал: «Через несколько мгновений нас расстреляют, умираю за родину, которую горячо любил и к этому призываю тебя». Поколение российской интеллигенции начала XX века, к которому принадлежал Александр Александрович, пишет М. М. Червякова, «оказалось раздавленным колесом истории после тщетных попыток реализовать на практике либеральную модель развития России».[9]
А на родной сестре Александра Александровича, Наталье Александровне Червен-Водали, женился присяжный поверенный из Кишинева Александр Филимонович Хршановский, подаривший своим потомкам ассоциирующуюся с поляками фамилию. У Александра Филимоновича и Натальи Александровны было шестеро детей — три сына и три дочери. В альбоме Павлины Викентьевны сохранились их фотографии. Кроме младшего брата дедушки, Николая, в альбоме Павлины Викентьевны я увидел еще одного его брата — Владимира Андреевича Хршановского (имя, отчество и фамилия которого полностью совпадали с моими собственными) и трех их сестер — Эмилию, Татьяну и Ольгу. Эмилия, названная в память о ее бабушке, прожила всю жизнь в Одессе. А вот две ее сестры — Татьяна и Ольга — в 1918 году из Бессарабии бежали в Германию, а в средине 1920-х годов — оттуда во Францию.
След Татьяны затерялся, и пока о ее судьбе ничего не известно. А вот об Ольге мне удалось узнать, что она во второй половине 1920-х годов во Франции (!) стала достаточно известной художницей Ольгой Олби, составив свой художественный псевдоним из первых букв собственного имени и фамилии своего первого мужа (Бисли), жила на Монмартре, выставлялась в «Салоне независимых», удостоилась статьи во французской «Википедии» и даже монографии, посвященной ее творчеству.[10] Прожила моя двоюродная бабушка ровно 90 лет (1900—1990), а последние годы ее прошли на берегу Бискайского залива в небольшом бретонском городке Лармор-Баден департамента Морбиан.[11]
В заветном чемоданчике хранилось еще немало «говорящих» или манящих своей тайной вещей. Например, афиша концерта, состоявшегося 22 октября 1922 года в Петроградской государственной консерватории в зале имени А. К. Глазунова, в котором и сам Глазунов принимал участие, а среди артистов-исполнителей — О. С. Хржановская. Само по себе участие в таком концерте певицы, отучившейся всего два года в консерватории, не могло не свидетельствовать о признании ее певческого таланта на высочайшем профессиональном уровне.
Над роялем у бабушки всегда висело несколько небольших картинок. Одна из них — в черной овальной рамке — зимний пейзаж маслом: заснеженные крестьянские избы, баба, несущая коромысло с двумя ведрами. На обороте картона надпись чернилами: «О-во Куинджи „Пятницы“ 11-го мая 1923. „Вечер“ А. Першин[12]» — бесспорное подтверждение бабушкиных рассказов о том, что в 1920-х годах она бывала и пела в Обществе художников имени А. И. Куинджи.[13] Становится понятно, что ее большой портрет в профиль художника Г. О. Калмыкова[14], тоже входившего в это Общество, появился совсем не случайно (с 2019 года он хранится в Кунгурском музее-заповеднике).
А вот как попали в ее чемодан автографы Анны Григорьевны Достоевской (письмо к Юлию Романовичу Гептнеру от 15 декабря 1906 года и ее визитная карточка с обращением к тому же Юлию Романовичу 26 сентября 1904 года), пока остается загадкой…
К тексту Отчета об археологических раскопках всегда прилагается альбом иллюстраций. Как бы дополнил и оживил словесное описание открывшегося в моем доме «культурного слоя» его визуальный ряд! — фотографии людей, вещей, даже цитируемых писем и документов! Жаль, что формат журнала не позволяет читателям это увидеть.
1. Урбан А. А. Человек, который рядом (Об А. А. Хршановском) // Звезда. № 12. 1985. С. 186—188.
2. Хршановский А. А. Письма к жене. Июнь–ноябрь 1945 // Звезда. № 10. 2010. С. 118—138.
3. Там же. С. 118—121.
4. В 1923 Пиликинские особняки, одним из которых и владела Ольга Ивановна с сыном Германом и дочерью Милицей, были включены в список муниципализированного имущества. См.: Ренева О. Прогулки по купеческому городу. Пермь, 2017. С. 181.
5. Елтышева Л. Ю. Пиликины. Издание второе. М., 2019.
6. Там же. С. 74.
7. Мушкалов С. М. И может собственных Платонов… Пермь, 2023. С. 179—180.
8. Червякова М. М. Судьба семьи Червен-Водали // Женщины. История. Общество / ТвГУ. Тверь, 1999. С. 118—130.
9. Там же. С. 130.
10. Dubois J. Olga Olby. Paris, 1990.
11. В июле 2023, по счастливой случайности оказавшись в Бретани благодаря нашим друзьям Вивиан и Патрику Жайе, на городском кладбище Лармор-Бадена под проливным дождем удалось найти могилу Ольги Олби-Доммартен (Ольги Андреевны Хршановской).
12. Александр Степанович Першин (1882—1942) — художник-пейзажист. Специальное художественное образование получал в Школе поощрения художников, Археологическом институте, Институте истории искусств, частных студиях. В 1907 вступил в Союз русских художников, член Общества имени А. И. Куинджи.
13. Общество художников имени А. И. Куинджи — творческое объединение художников Петербурга, основанное в 1909 по инициативе и на средства А. И. Куинджи. Закрыто в 1930.
14. Григорий Одиссеевич Калмыков (1873—1942) — русский художник-пейзажист. В 1893 окончил Одесскую рисовальную школу, в которой был учеником К. К. Костанди. С 1893 по 1895 учился в Императорской академии художеств и был одним из самых талантливых учеников А. И. Куинджи. С 1910 являлся членом Общества имени А. И. Куинджи.