Опубликовано в журнале Звезда, номер 1, 2023
Главный герой книги Льва Наумова «Пловец снов» (М., 1921) — бывший моряк, а ныне успешный писатель Георгий Горенов, зарабатывающий детективами, которые перекрывают его путь к некой его же настоящей книге. Которую не желает издавать даже влюбленная в него редакторша. И наверняка напрасно, если не с точки зрения коммерции, то с точки зрения культуры, ибо детективщик этот на редкость умен и наблюдателен. Он с неизменной точностью анализирует свои отношения с бывшей женой, дочерью, любовницей, редакторшей, другом-писателем — отношения весьма непростые и увлекательные. Можно даже попенять автору на то, что неизменная холодноватая аналитичность героя принадлежит к одному из тех недостатков, которые являются продолжением достоинств. Ибо трудно любить героя «за то, что он всегда сосредоточен».
Однако этот сильный, разумный персонаж оказывается способен вполне как будто бы рациональным путем прийти к довольно-таки безумной идее.
Он ищет способ отвратить мир от дурной литературы, отвлекающей людей от хорошей и даже перекрывающей ей путь к читателю. А она ведь есть, хорошая литература! И не где-нибудь за горами, за долами, а в обычном Союзе писателей, в котором Горенов сам же видит и жалких графоманов.
«Прекрасные и яркие писатели рассказывали здесь о серьезных книгах, но вся эта литература будто варилась в собственном соку. Происходящее напоминало высокую кухню, лишенную едоков, — повара готовили, обсуждали друг с другом рецепты и ароматы, а потом всё съедали сами. По улицам города в это время ходили голодные люди, не подозревавшие о том, что совсем рядом для них накрыты столы».
И что же делать?
«Следует убивать тех, кто читает дурные тексты. Тех, кто способствует превращению книжной отрасли в индустрию детективов и любовных романов. Что тут такого, если люди друг друга из-за курева режут?! Только преступления должны обязательно быть громкими! Чтобы о них писали в газетах и говорили в новостях. Чтобы причина убийства лежала на поверхности и однозначно указывала на литературу. Чтобы обыватели задумались и поняли: читать скверные книги просто опасно! Ничего удивительного и даже нового здесь нет. Многие серийные убийцы видели своей целью спасение мира, очистку его от порока и скверны, а потому резали проституток и гомосексуалистов. Неужели задача избавления человечества от дурных книг не выше, не благороднее, а главное — не безотлогательнее? Террористы требуют миллионы долларов и вертолет. Георгий же хотел заставить всех прекратить читать мусор! „Вашингтонский снайпер“ писал в своих посланиях: „Ваши дети в опасности в любое время и в любом месте“. Родившийся мгновение назад зверь мог добавить, что и вы сами сильно рискуете, коль скоро берете с полки не тот роман. Уж лучше помешаться на книгах, чем на женских туфлях, как Джером Брудос, или на черных колготках, как Юрий Цюман. Многие маньяки ступили на свой кровавый путь из-за того, что подверглись насилию. А разве не насилие над писателем Гореновым происходит здесь и сейчас?»
Далее со знанием дела на нескольких страницах перечисляются подвиги наиболее знатных серийных убийц, — да, умели ребята заявить о себе…
Так что Горенову есть у кого поучиться технике этого дела, лично ему только нужно решить, каким способом убивать, кого именно, где и каким образом это связать с униженными и оскорбленными книгами? Может быть, мстить от имени непрочитанных или забытых шедевров? Или пусть это будут зашифрованные детективы, ибо мало кто сможет распознать отсылки к Джойсу, Прусту или Кафке?
«Точно! Классика опостылевшего ему, но столь любимого публикой жанра! Да оживут пылящиеся на полках великие романы, еще хранящие в себе загадку, содержащие тайну, будто застигнутые до того, как прозорливый герой выйдет на авансцену и назовет истинного убийцу!!! Подлинное имя преступника — Горенова — озвучивать нельзя! Нужно только, чтобы стала ясна причина». Пусть хотя бы так вульгарный мир ощутит на себе власть книг! Для этого нужно дублировать знаменитые убийства, описанные классиками. «Важнее всего в этом деле узнаваемость. Нужно добиться, чтобы все поняли смысл: отныне читать плохие книги опасно для жизни!»
И Горенов берется за это кровавое дело не корысти ради, напротив, он жертвует собой. Не ради тех, разумеется, кто станет его искупительной жертвой, а ради тех, «кто услышит послание и спасется!».
Первой жертвой новый Раскольников избрал отвратительную злобную старуху — почтовую служащую, старающуюся причинить клиентам как можно
больше неприятностей и унижений и расцветающую только над детективами.
«План был таков: пока Мария Сергеевна спит, нужно задушить ее подушкой, стараясь не оставить следов борьбы. Сможет ли она оказать сопротивление? Вряд ли. Потом ее следует оттащить в ванную и положить в воду, изобразив тем самым несчастный случай. А если что-то пойдет не так? Если не получится соответствовать рассказу? Допустим, Горенов заходит в знакомую комнату, направляется к спящей старухе… В этой ситуации отвратительно многое, но более всего — ее внешний вид в сочетании с храпом и запахом от кожи, зубов, а также из желудка. Она столь ужасна… и беззащитна. Георгий подкрадывается все ближе и ближе, внезапно Мария Сергеевна открывает глаза. Несколько мгновений непонимания, хотя что тут понимать?! Почтальонша кричит, он хватает лампу с прикроватного столика и бьет ее по голове. Уже никакого несчастного случая изобразить не удастся».
Здесь не вполне понятно, зачем Горенову изображать несчастный случай — ведь его идея требует именно демонстративной казни, не оставляющей сомнения, что приговор вынесен за приверженность низкопробной литературе. Горенов, правда, стремится к тому, чтобы мнимый несчастный случай был разоблачен как месть, — так это было в архетипическом рассказе Конан Дойла. Так что он душит старуху подушкой, затем тащит ее в ванну, чтобы изобразить утопление, которое и должно быть раскрыто как мнимое будущими мудрыми сыщиками.
«Тащить ее оказалось очень тяжело, но, изрядно попотев, он ухитрился поместить почтальоншу в ванну, после чего пустил воду. Возникла накладка с тем, что Георгий забыл заткнуть канализационный слив, потому пришлось ворочать сырое тело, прижимая его к себе… Горенов сильно намок. Подождав, пока вода накроет Марию Сергеевну с головой, он снова перекрыл кран и отправился в коридор разыскивать вещи. Когда Георгий волок старуху по полу, то не заметил, как ногами она зацепила и потащила за собой массу предметов. Куртку удалось найти с трудом, но пакет, по счастью, оставался на месте. Горенов оделся, вытащил из кармана зернышки и пять из них пересыпал в конверт, который разместил на полу, в метре от входной двери, будто послание, адресованное следующему вошедшему. Поразмыслив, он сам понял, сколь противоестественно это смотрится, потому переложил «письмо» на тумбочку возле кровати. Затем из пакета Георгий вынул мужские кроссовки, которые подбросил к обуви старухи. Ключи от машины на брелоке в виде голубого слоника он положил на стол. Возле раковины в ванной кинул небольшую копну светлых женских волос».
Хорошие, не сильно ношенные кроссовки подобрал на помойке, волосы — в бане, чтобы подбросить следствию ложные улики. Пять зернышек прозрачно намекают на рассказ Конан Дойла, чтобы следствие поняло, что имеет дело с каким-то идейным убийством.
Да, от следователей требовалась удивительная проницательность. А уж каким образом публика должна была догадаться, что старуха убита не только по схеме, подсказанной детективом, но еще и за ее приверженность к детективам, — здесь Горенов чего-то, мне кажется, недодумал.
Но недодумал он и гораздо более важную вещь — никакого заметного резонанса его убийство не вызвало.
И что же делать?
«Нужно добиться, чтобы про него заговорили! Нужно совершить более амбициозное, вызывающее убийство, которое и самому автору даст почувствовать себя живым. Задушить старуху подушкой — не велика доблесть, не тот масштаб. То, что получилось легко, не создает эмоционального всплеска, духовной напряженности, а потому и не может никого заинтересовать. Не произошло «поступка», свершения, не случилось «потери». Нужно найти другую жертву… Это должен быть человек заметный и… равный, а то и превосходящий душегуба — чего уж миндальничать — силой. Подошел бы, например, тренер по бодибилдингу или инструктор по рукопашному бою. Вот была бы схватка Давида и Голиафа! Настоящий средневековый суд поединком!»
Поэтому следующей жертвой был избран инструктор йоги, любивший современные остросюжетные романы, причем именно отечественные, ибо они «про нас», но в них, в отличие от реальности, зло неизменно получает по заслугам.
Несчастного инструктора Горенов убивает стрелой из арбалета, намекая на рассказ Честертона и, кажется, оторвав жертву от чтения его же собственной, Горенова, книги. Убийство изображено весьма впечатляюще, с массой достоверных подробностей.
Но тут приходит новая идея, простая до гениальности: «Чтобы такие книги меньше читали, их нужно меньше писать. Ему, Горенову, тоже следует перестать это делать… или перестать существовать. А может, не „тоже“, а — в первую очередь?.. Что, если в этом будет больше проку?.. Не губить других людей, а просто самоликвидироваться…»
Для начала можно просто сознаться, хотя ему требовалось быть не пойманным, а понятым.
И еще более мучительное сомнение — что, если овладевшая им великая идея — «всего лишь мысль безумца»? Тогда ведь и его серьезная книга написана помешанным? «Подумать страшно, что все это значит…»
«Неужели он действительно убил человека? Двух человек… Верилось с трудом. Самое прекрасное сочинение… может ли оно стоить жизней? С другой стороны, в Средние века многие фолианты оказались окропленными и даже залитыми кровью. А времена, как и прежде, не выбирают. Книжные развалы оттого заполонены бульварщиной, что за тексты более никто не платит столь дорогую цену, кроме их автора. Но это — его личное дело, которое никого не волнует».
Дело прочно, когда под ним струится кровь, — мало чего стоит дело, за которое люди не готовы убивать и погибать!
Горенов обращается к знакомому следователю, якобы в поисках материала для новой книги, а на самом деле — чтобы узнать, потрясен ли хотя бы мир сыскарей его символическими убийствами. Оказывается, его убийства не замечены и следователем. Либо не стоят его внимания как нечто вполне ординарное. Зато стоит внимания монолог этого самого следователя — нечто вроде манифеста социалистического реализма за чашкой чая в розыскном отделе.
«Только видишь, в чем штука… Сахару тебе сколько? Никому это не нужно… чтобы было похоже. Надо писать не о том, как действительно совершаются и расследуются преступления… Ведь что важно в этих книжонках? Чтобы кто-нибудь их прочитал и не убил потом свою жену. Они должны быть не о нас, — он обвел рукой помещение, — а о справедливости. В них не нужно грязи, в которую я тыркаюсь каждый день, злобы людской, о которой я очень много, между прочим, могу тебе рассказать… Но не буду. Я, может, для того во всей этой гадости с утра до ночи и копаюсь, чтобы ты потом ничего об этом не знал. Пиши о другом. Пусть в конце у тебя бандита обязательно поймают. Пусть он не откупится. Пусть не будет висяков, чтобы ни одна сука не подумала, что может остаться безнаказанной. Пусть не посадят невиновного. Тогда всем станет легче. Этим ты и нам поможешь. Так мы будем делать общее дело. Для этого и нужны твои книги. Ты показывай людям, как должно быть. Честное слово, я сам завидую тем, кто о нашей работе будет знать только от тебя. — (Коллеги Андрея закивали.) — Пусть все верят, что мы такие, тогда, может, и мы поверим».
Иными словами, люди ищут в детективах хотя бы щепотку справедливости да толику смысла. Горенову, однако, этого было мало — он «не хотел писать „книжонки“ — а какое тут еще слово подберешь? — для того, чтобы менты верили в себя, а люди чуть меньше волновались». Он желал, чтобы его творения вливались в те же моря, которые в былые времена наполняли титаны, подобные Данте, чтобы через века ими зачитывались люди, которых сегодня и вообразить невозможно. Уже подвергая себя опасности быть раскрытым, Горенов все-таки задает наводящий вопрос: «А из лука или арбалета убивали?» — «Раз в месяц — стабильно кого-то со стрелой находят».
Убивать было больше незачем — люди все равно не понимают, что это был вой о любви к книгам. «Но ведь если теперь остановиться, то не стоило и начинать. Покоя не давал все тот же вопрос: ради чего тогда погибли две первые жертвы?»
Друг Горенова Борис (его фамилия пусть останется сюрпризом), серьезный писатель, у которого метафора на гиперболе сидит и аллегорией погоняет или что-то в этом роде, добавляет в ту же копилку: «Сейчас и не читает почти никто… Может, и правильно делают. Все болезни — от нервов, все нервы — от мыслей, а все мысли — из книг»; «У молодежи сейчас, знаешь, мода на видеоблогеров. Это такие ребята из интернета, каждого из которых знает больше людей, чем всех петербургских писателей, вместе взятых. Стоит кому-то из них, например, в компьютерную игру поиграть, пиво выпить или губы накрасить перед камерой, как за день это увидят сотни тысяч человек. Столько читателей, наверное, не существует в природе».
Люди хотят не читать, а развлекаться. А уж если кому захочется серьезного чтения, так «Достоевский и Толстой доступны им совершенно бесплатно, а современники, как правило, хуже». «Настоящему страстному читателю должно быть дело не просто до какого-то встречного, ему должен быть интересен даже тот, кого он никогда не видел и не увидит. Настолько посторонний, что, быть может, и не существовавший вовсе, чуждый самой реальности. Тот, кто промчался в сознании автора — другого незнакомца — и там немного наследил».
Вот тут Борис, умный, как все главные персонажи Льва Наумова, все-таки ошибается. Да, современным писателям превзойти Толстого и Достоевского действительно невозможно, тем более что именно на этих эталонных образцах основаны наши критерии оценивания художественных произведений. Но — эти гении писали «не про нас», а наши современники пишут «про нас». И сколько ни повторять, что классики создают вечные образы, истинным читателям хочется видеть собственную жизнь эстетически преображенной. Их влечет в серьезную литературу не интерес к людям — по крайней мере, не только он, — а желание увидеть свою жизнь красивой и значительной, почувствовать, что их жизнь не менее достойна воспевания, чем жизнь Наташи Ростовой и Дмитрия Карамазова.
Так что насчет целей читателя так и хочется вспомнить: Борис, ты не прав! Но насчет того, как себя следует вести писателю, он судит совершенно справедливо: «Пиши только то, что считаешь нужным. Если это „умные“ тексты, как ты выражаешься, то делай свое дело, и не твоя забота, кто их прочтет и прочтут ли вообще».
На первый взгляд кажется, что даже и настоящие писатели пишут книги для того, чтобы их читали, но на самом деле это лишь вторая задача. А первая — довести до предельно доступного ему совершенства свой замысел, от которого ему никаким другим способом невозможно освободиться.
А дальше уж как повезет.