Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 2022
Фрагмент из новой книги Евгения Попова и Михаила Гундарина, посвященной биографии Василия Шукшина. Книга написана в форме диалога, ее авторы обсуждают не только достоверные факты, но и всякого рода легенды и мифы, связанные с Василием Макаровичем. В нашей публикации речь идет о первых литературных и режиссерских опытах, после которых недавний выпускник ВГИКа был замечен — но пока очень немногими.
НАСТОЯЩИЙ СОЛДАТ
Михаил Гундарин: В последние вгиковские годы Шукшин — набирающий популярность актер кино и начинающий прозаик (хотя его первую прозу никто, честно говоря, не заметил). К учебе он давно охладел, но надо было выпустить дипломную ленту как режиссер (не всем его однокурсникам удалось сделать это и получить полноценный документ об образовании). Шукшин такого позволить себе не мог. Он упрямо шел наверх, и дипломная лента должна была стать важным шагом. Что ж, ему удалось этот шаг сделать. И неважно, что дипломная кинолента «Из Лебяжьего сообщают», снятая, строго говоря, уже после окончания учебы во ВГИКе, проката не имела. То есть публика ее просто не увидела. Киносообщество отнеслось сдержанно. Киноведы будут подробно разбирать ее потом.
Евгений Попов: А все-таки как круто начиная с 1957 года взялся Василий Макарович за покорение киновершин. Пока как актер, то есть не по прямой специальности, если говорить объективно. Но ведь добился победы очень быстро и потом уже занятого плацдарма не отдавал до конца жизни. С вершин не спускался. Статуса звезды никогда не терял. Более того, после смерти обменял этот статус на статус кумира.
М. Г.: Как это часто бывает, все произошло почти случайно. После третьего курса Шукшин отправился на Одесскую киностудию к Марлену Хуциеву именно как практикант-режиссер. И свою задачу выполнил, привез от руководителя практики хорошую характеристику. А заодно сыграл в «Двух Федорах». Причем сразу большую роль и, по сути, совершенно случайно — в буквальном смысле попавшись режиссеру навстречу (о чем речь впереди). Строго говоря, это не было дебютом. Сначала в 1956 году Шукшин то ли попал на экран на несколько секунд, то ли все же был вырезан при монтаже герасимовского «Тихого Дона», то ли вообще, по своему обыкновению, присочинил, что снимался там (киноведы спорят). Потом снялся у однокурсников Тарковского и Гордона в «Убийцах». Затем, на той же Одесской киностудии, едва не оказался… в оперетте. Об этом свидетельствует письмо Андрея Тарковского, бывшего с молодой женой на практике там же и тогда же, отправленное Александру Гордону. Характерна реакция Гордона, читающего это письмо с еще одним однокурсником Шукшина, Владимиром Китайским. Тарковский пишет: «…Вася, не дожидаясь решения своей судьбы у Марлена Мартыновича, решил сыграть главную роль в „Белой акации“. <…> Представляешь себе! — Вася в морской фуражке поет опереточную арию. Ты не смейся. Это грустно, обидно, а не смешно. Гл. режиссер — Натансон, второй режиссер — Валя Виноградов…» (тоже их однокурсник!). Дальше идут непечатные выражения, знакомые с детства каждому русскому человеку. И вопль, обращенный к Гордону: «Сашка, что же это делается! А? Ну хоть ты-то понимаешь, что так нельзя?!» Гордон констатирует: «Мы <…> начинаем то плакать, то смеяться до коликов в животе, хотя смеяться, сказать по правде, было не над чем: Шукшин — и оперетта! Мы разделяли накал Андреевых чувств».
Это, к слову, хорошо иллюстрирует отношения между однокурсниками.
Е. П.: Обычная история! Кто в студенческой компании друг над другом не посмеивался, не хохмил? Ну и потом, по этой реакции товарищей явственно видно, как Василий стал заложником собственного военизированного образа — как же, такой суровый парень, в сапогах и чем-то полувоенном, и — фи! — оперетка! Но главного Шукшин добился: Марлен Хуциев отнесся к нему со всей серьезностью. И более того — может быть, именно сапоги и полуфренч помогли Василию Макаровичу получить свою первую звездную роль! Сработало наконец! Хуциев вспоминал их первую встречу: на студии он увидел человека «со слегка раскачивающейся походкой, одетого в темно-синюю гимнастерку и галифе, в сапогах — костюм совершенно немыслимый для жаркого одесского июля. <…> Я начинал ставить фильм „Два Федора“, мне нужен был исполнитель главной роли; сценарий был славный, но несколько, как казалось мне, сентиментальный, и нужен был настоящий солдат. <…> …когда мы познакомились, и я услышал его голос, он был совершенно таким, каким я ожидал, вернее, каким он и должен быть у такого человека, с таким лицом, с таким обликом. Он, голос, был похож на него, он был его, был настоящий. Сейчас — похожего не знаю».
М. Г.: Да, сработало. Дальше, если не считать организационных проблем, все пошло как по маслу. Хуциев вспоминал: «…я не испытывал напряжение в работе, мы договорились сразу об общей позиции, и работа шла непринужденно, как дружеский разговор, в котором собеседники хорошо и легко понимают друг друга.
Вспоминается не связанное со съемками. Остановка эшелона перед каким-то разъездом, огромное, до горизонта, поле подсолнухов, и Шукшин в выцветшей гимнастерке (вернее, вытравленной хлоркой), идущий медленно в подсолнухах.
<…> …заходим в книжный магазин, долго роемся в книгах, выйдя, замечаем, что какой-то состав идет мимо. Медленно, не торопясь, шагаем через площадь, пока вдруг не спохватываемся, что это наш эшелон тронулся, и, рванувшись к перрону, с трудом успеваем вскочить на ходу на разные платформы под свистки дежурного по станции. Хорошо, весело!»
Хуциев еще вспоминает, что Шукшин всегда писал что-то в ученических тетрадках и очень душевно рассказывал о деревенской жизни:
«Я иногда замечал в его руках тонкую ученическую тетрадь, свернутую в трубку, я знал, что он что-то пишет для себя, кажется, рассказы, его однокурсники говорили, что пишет неплохо, но я — не хочу прикидываться проницательным — не придавал этому особенного значения».
Е. П.: Надо сказать, Василий Макарович на съемках особо не терялся. Изображать-то драму солдата изображал, рассказы пописывал, но, как вспоминала его партнерша по фильму Тамара Семина, «у него в это время были Клава и Шура — две любовницы, две буфетчицы, и группа вечно искала, у какой же он сегодня ночует. А мы-то снимали в три часа ночи, в четыре, и вот вынуждены были искать его все вместе или у Клавы, или у Шуры». Потом Клава и Шура вместе приходили посмотреть на съемки. Приключения продолжались и дальше: звезда фильма едва не опоздал на премьеру — Хуциеву пришлось вызволять его из милиции (очередной загул-разгул) и срочно везти в Дом кино… Но это к делу не относится. Вернее, к жизни Василия Макаровича относится вполне, а вот к художественным достоинствам кино — нет.
А ведь хороший фильм получился! История вернувшегося с фронта солдата (Федора-большого) и его приемыша (Федора-маленького) трогает и до сих пор. Потому что все в ней и однозначно и запутано. Федор-большой любит приемыша и свою жену Наташу (ее как раз играет Тамара Семина). Наташа любит и мужа, да и внезапно образовавшегося сына. Тот тоже вроде любит отца, даже мать… Но убегает, потому что… Да непонятно почему! Но так в жизни и бывает. Слава богу, все кончается хорошо. Мальчишку находят, он как-то справляется со своей ревностью, все отныне живут припеваючи. Душевный фильм. Но совсем не шукшинский. Настолько, что даже странно видеть в главной роли Василия Макаровича. Тем более с усами (в начале). Мелочь вроде, а сразу видно, что не его, чужое. К тому же много лет спустя ленту, по нынешней моде, раскрасили. И совсем зря!
Некоторая скованность в актерской манере Шукшина, надо сказать, присутствует. Но в наличии и прекрасная работа режиссера, а также оператора Петра Тодоровского, слаженный актерский ансамбль… Опять Шукшину повезло оказаться в замечательной компании, причем в главной роли!
М. Г.: Сам Василий Макарович характеризовал фильм сдержанно — как «спорный», хотя и хвалил Хуциева. Защищал фильм от строгого суждения троюродного брата и друга Ивана Попова. Хотя признавал: «Не все удалось». Слишком фильм для него сентиментальный. «Поэтичный», причем в расхожем смысле, когда сюжетность уступает изобразительности.
Критик Нея Зоркая отмечала, что особенно хороши в ленте не бытовые сцены, но «именно поэтический, лирический напор пролога, когда по экрану бегут разукрашенные составы, везя с фронта солдат, и смешиваются, сталкиваются, летят над родными полями дорогие сердцу песни военных лет». Очень уж это шукшинскому стилю, самому ви`дению чуждо! Но правда и то, что у публики того времени лента имела успех. Да, может быть, прежде всего у публики интеллигентной, подготовленной, которая могла оценить лиризм ленты.
Например, Наум Клейман, также учившийся во ВГИКе и относившийся первоначально к Шукшину как к партийному карьеристу, был поражен, попав на просмотр еще не до конца смонтированного фильма. Смотрел «Двух Федоров» вместе с Тамарой Семиной, на которую — а ведь она исполнительница главной роли! — фильм тоже произвел большое впечатление (редкий случай!): «На переднем плане стоит Вася Шукшин, которого я с удивлением узнал, и курит папироску — а там идет один дубль за другим, дублей восемь, наверное. Марлен Мартынович взял „Прощание славянки“ под это изображение и запустил по кольцу. <…> И мы смотрим. Я чувствую, что у меня слезы текут, и Тома сидит рядом и тоже плачет. Раз прогнали эти восемь дублей, второй раз прогнали, потом раздается голос Марлена Мартыновича, он говорит: „Не могу выбрать дубль. Какой, вы считаете, лучше?“ А мы ревем все, потому что я увидел в этом лице всю трагедию людей, прошедших через войну… <…> В этом лице Васином, бог знает каким образом, вся трагедия войны, безотцовщины и бездетности, всего, что навалилось на это поколение — все в этот момент было, под марш „Прощание славянки“. Надо сказать, это меня сильно повернуло. Когда я вернулся во ВГИК, я Васю встретил — он вернулся со съемок, — подошел к нему и говорю: „Вась, я видел тебя“. Он говорит: „Как ты видел, когда еще не смонтирован фильм!“ Я говорю: „Я был на студии, когда Марлен Мартынович отбирал дубли. Здорово!“ — „Ну, спасибо!“ — сказал он…»
Кстати, Клейман немного перепутал, там звучало не «Прощание славянки», а марш «Советский воин».
Е. П.: Оценила ленту — уже скорее с позиции рассказанной истории, ее актуальности (безотцовщины в послевоенной стране хватало!) — не только интеллигентская, но и широкая публика. В Сростках оценили! В Бийске! Мать с односельчанами по нескольку раз ходила. Шукшин там в некоторых планах прямо красавец писаный. Как будто светится весь. Хотя прокатный результат — двадцать миллионов четыреста тысяч человек — сильно не впечатлил. Середнячок по тем временам. Но крепкий. (Это сейчас лента была бы супербестселлером!) Критики, кстати, писали в основном кисло: мол, «не хватает профессионального мастерства, глубины и правдивости», а Хуциев, пригласив на такую роль начинающего артиста, рискнул, и риск не оправдался. Уже потом киноведы оценят ленту по достоинству.
М. Г.: Ну и для Хуциева «Два Федора» далеко не были вершиной. Вершины будут впереди. И, кстати, Шукшин, сохранивший к Хуциеву теплые чувства, еще похвалит в печати его знаменитую ленту «Застава Ильича». Вот уж спорная, даже, можно сказать, запрещенная Хрущевым вещь! А «Федоры» прошли цензуру не без споров, но благополучно.
Е. П.: Еще вот что можно сказать смело: остальные роли, сыгранные Шукшиным в конце пятидесятых — самом начале шестидесятых, до роли у Хуциева не дотягивают. Сами ленты были такие — особо ничем не выдающиеся. Работал Шукшин честно. Денежек у него завелось немного, тратил он их, как и положено разбогатевшему Мартину Идену, по ресторанам. Отсюда и скандалы поздних вгиковских лет. Вспомним, что вузовская комиссия, разбиравшая его дело, настойчиво советовала студенту не увлекаться актерской работой, а совершенствоваться в режиссуре. Правы, я думаю, с одной стороны, а с другой — для Шукшина актерский опыт был очень, очень важен. В том числе и с точки зрения вхождения в киномир.
М. Г.: А вот я с детства помню Шукшина в снятом тогда же, в 1959-м, «Золотом эшелоне» — боевике из времен Гражданской войны. Дело происходит в любимой нами Сибири. Как говорят сейчас, много экшена. «Наши» побеждают. Шукшин, конечно, наш (в финале героически гибнет). Само собой, с таким лицом не белочеха же играть! Тут его внешность, прямо скажем, эксплуатируется. Зато именно на этой картине Шукшин познакомился с Алексеем Ваниным, чемпионом по борьбе, фронтовиком, земляком, ставшим его другом и постоянным актером.
Ванин вспоминал, как произошло это знакомство: «Был перерыв на обед, все разбились по компаниям, перекусывают тем, что сами принесли. Тогда ведь актерам из ресторанов обеды не возили. Шукшин сидит в уголке и что-то записывает. А я в кругу со спортсменами что-то балагурю. И тут Шукшин на меня посмотрел и говорит: „Парень, откуда ты родом?“ Я так громко отрапортовал: „Алтайский край, Ребрихинский район, Яснополянский сельсовет, поселок Благовещенский!“ Он тетрадку в карман и — на меня. Думаю: „Не в моем весе, улетит“. А он обниматься начал. И уже позже я прочитал у Шукшина: „Когда встречу земляка, у меня мурашки от копчика до девятого позвонка“. Вот этот порыв я на себе почувствовал…»
В алтайской районной газете «Боевой клич» написали о «Золотом эшелоне», добавив: «Роль Андрея Низовцева в фильме исполняет наш односельчанин, выпускник Сростинской средней школы Василий Шукшин». Из райсобеса и райпотребсоюза отправили во ВГИК письма. Райсобес написал: «Нам очень понравились его действия в данной картине „Золотой эшелон“, а поэтому благодарим дирекцию киностудии за его воспитание». Райпотребсоюз: «Нам понравилось, как он исполняет роль комиссара. Мы думаем, что Василий не подведет своих земляков. А также спасибо всему учительскому коллективу за то, что сумели воспитать». Считаю, что выглядит это не глупо, а вполне даже трогательно!
Еще были вышедшие подряд фильмы «Простая история» (из деревенской жизни, там Шукшин играл с Нонной Мордюковой и у них вышло нечто вроде романа), «Алёнка», «Когда деревья были большими»… Персонажи Шукшина — конечно, деревенские жители. Фильмы все в общем и неплохие, но особо не выдающиеся, за исключением «Деревьев…». Там Шукшин сыграл, само собой, председателя колхоза. Роль, в общем, невеликая, хотя в актерский ансамбль он вписался. Юрий Никулин, сыгравший главную роль, потом будет вспоминать: «…он держался в стороне, в разговоры не вступал, на шутки не реагировал, все ходил со своей тетрадочкой и, если выдавалась пауза, садился в уголке и что-то записывал карандашом». Опять тетрадка, опять карандашик!
Е. П.: Карандашик… Тетрадка… И, наверное, Клава с Шурой где-то рядом, извините за глупую шутку! А если серьезно, я бы отметил еще фильм «Алёнка». Его режиссер — легендарный Борис Барнет. Классик, про которого Отар Иоселиани написал: «Барнет — вторая [рядом с Тарковским] такая же сложная фигура в нашем кинематографе, но школы после него не осталось. Он был так самобытен, что повторить его никому не удалось…» Автор легендарной «Окраины» и популярного до сих пор «Подвига разведчика» с Павлом Кадочниковым. «Алёнка» — его поздний фильм, о котором некоторые откровенно говорят, что получился он проходным, зато другие считают, что фрагмент с Шукшиным в роли Степана Ревуна «предсказывает не только будущую шукшинскую прозу, но и его кинематограф». И действительно, с актерами Барнет работал виртуозно, мастерство никуда не делось. В том числе и с молодым Шукшиным.
Нея Зоркая пишет: «Барнет-то <…> сам обладая безотказным мужским обаянием, сам владея секретами обольщения, нашел их для молодого артиста Шукшина. На экране кадр знакомства в метро смонтирован прямо с горячим объятием и поцелуями под патефон в убогой, но приютной комнате-гнездышке какого-то рабочего общежития, там, где Лида, как сообщает Степан своим слушателям, „бывало обхватит мою голову руками и говорит: я бешено тебя люблю“. <…> …Барнет отдал Шукшину, видя в нем природный материал и зная в том толк, тему неотразимой мужской силы, напора, сквозь которые пробивается доброта и стесняющаяся себя самое, легко ранимая нежность». Да, у Барнета Шукшин получился каким-то секс-символом. Он и у Хуциева хорош, но здесь прямо-таки красавец-соблазнитель, даже не знаю с кем его сравнить в мировом кинематографе, разве что с Омаром Шарифом из «Доктора Живаго» или Леонардо Ди Каприо из «Титаника». Но им Василия Макарович даст сто очков вперед по части мужественности!
ЧТО НАМ СООБЩИЛИ ИЗ ЛЕБЯЖЬЕГО
М. Г.: В общем, все бы не беда, но из-за занятости у других режиссеров Шукшин чуть было не остался без собственного режиссерского диплома. Собственно, его выпустили из ВГИКа (после сдачи экзаменов, по гуманитарным — пятерки, по марксистско-ленинским — трояки) «условно», с правом снять дипломную картину позже. В итоге еле-еле справился, дело шло не без трудностей. И сценарий начальству поначалу не понравился, и съемки начинались как-то тяжело. Но ничего — успел сделать получасовую картину в срок. Еще и сыграл там. Хотя мог и не успеть, такие случаи, повторю, бывали. Ассистент шукшинского мастера Михаила Ромма, Ирина Жигалко, вспоминала: «…в мастерской оказался „хвост“, за который доставалось от начальства. И виновником „хвоста“ был не кто иной, как Василий Шукшин! Вышел на диплом Шукшин в 1958 году, заканчивался 1960-й, а Шукшин еще не защитился. Кажется, все его сокурсники стали уже дипломированными, а Шукшин снимается себе у разных режиссеров и снимается!.. Я соглашалась с Михаилом Ильичом, что Шукшин „должен все пропустить через себя“, но меня, признаюсь, беспокоил затяжной характер этого процесса, продолжающегося и за стенами ВГИКа…»
Как видим, Ромм особо не волновался. То ли был твердо уверен в Шукшине, то ли ровно наоборот…
Е. П.: О чем идет речь в дипломной короткометражке «Из Лебяжьего сообщают»? Секретарь сельского райкома Иван Егорович Байкалов вызывает к себе инструктора райкома Петра Ивлева и просит его поехать в Лебяжье. Там не успевают убрать хлеб, а через три дня пойдут дожди. Из анонимной записки, которую прислали Байкалову, следует, что жена Ивлева изменяет мужу с другим. Позже Байкалов заходит к Ивлеву домой и узнаёт, что тот выгнал жену из дома. Тем не менее Ивлев едет в Лебяжье, из его финального звонка Байкалову мы узнаем, что машины найдены и работа продвигается по плану. Есть там и второстепенные герои, есть и дискуссии за бутылкой водки, в том числе о коммунизме. Не слишком ли много для получаса действия? Увы, многовато.
Начинается фильм как-то обескураживающе бесхитростно даже для 1960 года: в кадре — передовица районной газеты, за кадром — нудный голос диктора. Сразу становится скучно. Правда, киновед Андрей Апостолов нам объясняет: «Решение использовать закадровый текст в дипломе было вынужденным. В литературном сценарии предполагалась прологовая сцена, где газетную новость о завершении посевной кампании в Березовском районе (в связи с переносом съемок с весны на осень в фильме речь идет уже о сборе урожая, а думы и диалоги героев посвящены не севу, а скирдованию) должен был „с комической важностью“ зачитывать в купе поезда как бы случайный персонаж-обыватель.
Из авторского комментария к фильму узнаём, что причиной исключения этой сцены стало режиссерское недовольство актерской манерой исполнения: „Поддался пагубному влиянию актера Моргунова. Не удержал его от паясничаний“». Говоря откровенно, какое-то сомнительное объяснение… Моргунов и есть благодаря Леониду Гайдаю, снявшего его в роли Бывалого, заслуженный паяц страны.
Что еще сказать? «Настоящий» Шукшин если и чувствуется, то в основном потому, что мы не можем не смотреть на эту работу, имея в виду будущие картины мастера… А так… Ну диплом как диплом. Деревня как деревня. Хотя киноведы, конечно, находят много достоинств! Но ведь тоже потому, что смотрят из будущего.
М. Г.: Это да. Вот что пишет кинокритик Юрий Тюрин. «Сценарист Шукшин не торопит действие, Шукшин-режиссер не торопится вырваться из ограниченного пространства одной декорации, снимая эти первые кадры с минимального числа точек. Статичность общих, средних и крупных планов исключает у Шукшина движение камеры, эластичность изображения. Не прибегает режиссер и к укрупнению деталей, монтажным „ударениям“, столь свойственным автору „Калины красной“. Видимо, стремясь к передаче естественного течения жизни, Шукшин сознательно, может, даже внутренне полемизируя с тенденцией „динамичного кинематографа“, ограничивается элементарным набором выразительных средств. Режиссер боялся потеснить сценариста, вот он и ограничил себя функцией повествователя».
Е. П.: Это важное замечание. Режиссер против сценариста, то есть киношник против писателя… Однако не уверен, что такое противостояние сделано «сознательно». Потом Шукшин все же научится держать равновесие. Пока получилось не очень. С тем же сценарием происходили по ходу создания дипломной ленты разные приключения. Даже с названием. От «Хлеб» в заявке, через «Посевную кампанию» в заголовке сценария Шукшин пришел в итоге к скромно-очерковому «Из Лебяжьего сообщают». Можно подумать, к очерковости автор и стремился, называя в качестве беллетристических предшественников своей картины известные полуочерки-полуповести XIX века «Письма об Осташкове» Слепцова и «Нравы Растеряевой улицы» Успенского. Начитался, называется! Какой же очерк, когда сплошная здесь мелодрама пополам с агиткой?
А тут еще третий элемент — актерский… Как-то Василий Макарович путается в этих сразу трех ипостасях, как в трех соснах. Вот, например, в теоретической части диплома он указал, что сценарий задумывался «как рассказ о секретаре райкома во времени: что с ним случилось за восемь часов, то попало в рассказ», и что ему «хотелось сделать сценарий, который был бы как бы без начала и без конца». Модернизм! Прямо «Улисс» Джойса какой-то, а не будни советского сельского коммуниста! Но даже это написано слишком умозрительно, если не сказать проще: надуманно. Плюс партийная линия, о которой тоже пишет сам Шукшин в теоретической части и которую он пытается обозначить в ленте не слишком убедительно. Типажи вместо характеров… В общем, повторю, диплом как диплом. Так и получилось в итоге.
М. Г.: Еще одно интересное замечание Юрия Тюрина: дебютный фильм «отзовется в будущих произведениях фамилиями героев, названиями поселков и деревень. Секретарь райкома Байкалов — эта фамилия встретится нам в романе „Любавины“, фильме „Калина красная“. Лебяжье — так будет называться деревня в рассказе „Земляки“. Да и район — Березовский, снова Березово, Березовка. В своем дипломном фильме Шукшин-актер играет инструктора райкома Петра Ивлева — и такое имя попадется в шукшинских новеллах. Совпадение имен и названий отличает многие вещи Шукшина (Расторгуевы, Прокудины, Лизуновы, Колокольниковы, Любавины)…». Добавлю: одна из сюжетных линий киносценария — Сени Громова — нашла прямое отражение в рассказе «Коленчатые валы», опубликованном в 1962 году, а линия Ивлева — в повести «Там, вдали» (1966).
Сказался в «Лебяжьем» и «фирменный» для Шукшина мотив противопоставления города и деревни с очевидной пристрастностью: оба отрицательных персонажа фильма (лысеющий субъект, он же работник прилавка, и мещанка Наумова) оказываются выходцами из города. В общем, можно считать «Лебяжье» своего рода лабораторией. А чего и требовать иного от дипломной работы? Красиво сказала киновед Ольга Касьянова об одном из эпизодов ленты: «…две еле видимые тени в сумерках, снятые со спины, бредут к колодцу, говорят камерно, обиняками — про семью, про любовь, предательство и неуверенность. И ни секретарского пиджака, ни партийного значка в этой темноте уже не видно. Там, у колодца, и родилось кино Шукшина». Не знаю, насколько это справедливо…
Ну и еще — на картине Шукшин встретил Леонида Куравлева, звезду своей первой «настоящей» ленты «Живет такой парень». Да и просто будущую суперзвезду советского кино, в то время тоже студента ВГИКа.
Е. П.: Куравлев вспоминал: «Мы оба кончали ВГИК в том же, 1960-м, году. Он учился на режиссерском факультете, а я — на актерском. За годы учебы по сюжету студенческой жизни я имел изобильное количество встреч с разными людьми, многие из которых просто забылись. Но, взглянув на Шукшина, я сразу вспомнил, что видел его за все время учебы лишь дважды — мелькнул он как-то в фойе института. Не странно ли, что он запомнился? Но дело в том, что Шукшина в те годы из толпы студентов резко выделяла прежде всего необычная одежда…» Опять эти сапоги! И опять сработало!
А вот о дипломной картине Шукшина: «В фильме я играл Сеню Громова — механизатора, мечущегося по всему району в горячую пору страды в поисках дефицитного коленчатого вала. По сути, Сеня Громов — эскиз к будущей роли Пашки Колокольникова из фильма „Живет такой парень“: наивный, никогда не унывающий, сообразительный, общительный, добрый. Сеня, как и Пашка, заикается, только, в отличие от своего более счастливого наследника, заикается натужно, так что в конце концов бросает фразу на полпути, не договорив, и в бессильной досаде машет рукой — мол, и так ясно, о чем речь». Кажется, Куравлев додумывает: восстанавливает свою роль с точки зрения опытнейшего профессионала. А тогда работа шла во многом стихийно.
М. Г.: Снимали короткометражку в Подмосковье, в Волоколамском районе, хоть дело происходит на Алтае. Киноэкспедиция так далеко была не по карману! За диплом Шукшин получил «отлично». Что и требовалось доказать. Фильм в прокат, разумеется, не пошел, до самой смерти Шукшина никто его, по сути, не видел. Теперь он доступен в Сети.
Процитирую напоследок строки из волоколамской районки того времени — так сказать, репортаж со съемочной площадки: «Герои фильма — наши современники, честные советские люди, строители своего прекрасного будущего. Действие развертывается в большом сельском районе, в страдную пору уборки.
…Коротенькая строчка, взятая с первой страницы газеты, словно стрела, наискось перерезала экран. Скупые, на первый взгляд кажущиеся обыденными, слова: „…район закончил уборку…“ Но сколько событий, напряжения сил, сложных человеческих взаимоотношений скрывается за этой строкой из нескольких слов!
Фильм повествует о битве тружеников села за хлеб. Несмотря на большие трудности, на сложные повороты судьбы, на личную драму некоторых участников фильма, его герои выдерживают все испытания и с честью выполняют свой долг перед Родиной». И ведь не поспоришь, все так и есть! К сожалению.
ДВОЕ ИЗ ЛАРЦА СОЦРЕАЛИЗМА
Е. П.: На последние вгиковские годы пришлась и первая публикация прозы Василия Макаровича. Вот он все писал-писал, показывал-показывал своим педагогам, потом стал и редакторам показывать. И наконец «Двое на телеге» выходят в журнале «Смена» в августе 1958 года. Правда, потом будет перерыв в несколько лет…
М. Г.: Да и рассказ, честно говоря, сравним с первым фильмом. Можно сказать, что тоже учебный, лабораторный. Исследователь с Алтая Дмитрий Марьин относит его к начальному этапу творчества Шукшина. Вместе с эссе о «китах», например, написанном на вступительных испытаниях во ВГИК. Марьин пишет: «…и по уровню мастерства, и по набору художественных средств, и по тематике, рассказ близок произведениям „сверхраннего“ периода, завершением которого он, собственно, и является».
Прижизненная критика не заметила этот рассказ Шукшина, а в последующие годы он традиционно определялся как слабое произведение начинающего литератора. Типовое высказывание принадлежит не кому иному, а первому биографу Шукшина Владимиру Коробову: рассказ схематичен, «заданы характеры. Словом, в рассказе „Двое на телеге“ почти ничего нет от знакомого и любимого нами Шукшина». То есть даже Коробов, прямо-таки влюбленный в своего героя, для его первой публикации слова доброго не нашел! Шукшин не включал рассказ ни в одно издание своих произведений, что тоже характерно. Само собой, литературоведы из будущего видят в дебюте, возможно, то, чего в нем и нет: «…уже в этом рассказе отчетливо обозначились и характерная для прозы Ш<укшина> нравственно-эстетическая концепция мира, и особая „манера“ повествования, заключающая иронию и подтекст». Что-то сомневаюсь в справедливости таких суждений.
Е. П.: Рассказ как рассказ. Дадим его сюжет в скрупулезном пересказе Владимира Коробова: «…Ненастье. Дождь, дождь и дождь. По раскисшим проселочным и лесным дорогам едва тащит телегу лошаденка. „Но-о, ядрена Матрена“, — подстегивает ее старик-возница Семен Захарович. Эх, если бы не записка председателя колхоза, то ни за что бы не поехал в эту тмутаракань, в эту забытую Богом Березовку… Вишь, понадобилось новой фельдшерице за лекарствами срочно туда…
Девушка Наташа — „фельдшерица“ — молча сидит на телеге. Подъехали к пасеке, зашли в избу. У Семена Захаровича заметно улучшилось настроение: его друг, пасечник Семен, достал объемистый березовый туесок с медовухой. Сидят. Мирно беседуют. Разомлели в тепле.
Девушке было так хорошо, что она невольно подумала: „Все-таки правильно, что сюда поехала. Вот где действительно… жизнь“. А Семен Захарович ее хвалит: мол, молодец, не хныкала на трудной дороге. А как же иначе, вторит ему пасечник и указывает на комсомольский значок на груди Наташи…
Непогода разыгралась еще пуще. Старики собираются переждать ее, заночевать и девушке советуют поскорее ложиться. А Наташа думает: как же так, сама, можно сказать, напросилась в дальнюю Березовку, ей и врач их толстый советовал переждать ненастье, и что же получается? Она сидит себе в тепле, пьет вкусный чай и никуда не двигается. Вспомнилось девушке, как указал пасечник на ее комсомольский значок… Наташа решительно начинает собираться. Старики удерживают ее, — куда на ночь глядя, да в дождь такой! — но девушка не слушает их, говорит взволнованным голосом, что если они не хотят, боятся, то она и одна поедет… Кряхтя и ругаясь про себя, начинает одеваться и Семен Захарович. Двое снова на телеге…»
Красота! Даже лучше чем у самого Шукшина! Но вот что еще можно сказать хорошего: рассказ сильно порадовал автора. Вспоминают: «Шукшин радовался так, что не пересказать. Он купил двести экземпляров журнала и все раздарил. А потом хватился, но было поздно, так он и остался без журнала с первой публикацией». Всякому дебютанту знакомо, наверное, это чувство! Всякий дебютант скупает и раздаривает свой первый опубликованный текст. И никто меня в противоположном не убедит. Я сам так делал.
М. Г.: После публикации в «Смене» Шукшин продолжит слать свои рассказы в различные редакции. Увы, второй рассказ — «Правда» — будет опубликован лишь спустя три года, в 1961-м, в газете «Труд» (от 26 марта). Учтем также, что «Смена» — это «тонкий» журнал, в котором литература является лишь дополнением к основному содержанию — информационным материалам о жизни советской молодежи. В общем, то же касается и газеты «Труд». А хотелось-то Шукшину именно «толстожурнальной» публикации. Пока с этим не получалось.
Характерная история его взаимоотношений (если это можно назвать так) с журналом «Знамя». «Знамя», этот орган печати, который возглавлял тогда правоверный Вадим Кожевников, отнюдь не был либеральным, как потом — гораздо позже да и по сей день. Скорее «Знамя» стояло в одной шеренге с консервативным «Октябрем» (с которым, скажем, забегая вперед, у Шукшина все получится, но чуть позже).
Так вот, в редакцию журнала «Знамя» Шукшин отправляет сначала рассказы, потом следующее письмо, от 28 апреля 1960 года: «…Дорогие товарищи! Два месяца назад послал вам 3 своих рассказа („О матери“, „Мужч.[ина] и женщина“ и „Опоздали“). Я догадываюсь, сколько у вас таких рассказов. Много. Но, пожалуйста, скажите что-нибудь о них. Хоть немного…» Тут вроде загадка — указанные автором рассказы в «Знамени» не опубликованы и в настоящее время неизвестны шукшиноведам! Сенсация? Не совсем. В ситуации разобрался уже упомянутый земляк Шукшина профессор Марьин.
Рассказы эти были. Более того, их в «Знамени» прочли (с этим тогда было строго, авторам редакция ОБЯЗАНА БЫЛА отвечать) и даже нашли неплохими.
Е. П.: Прошу прощенья, что перебиваю. Помню, как и я ходил по редакциям, лет на десять позже Шукшина. Тогда даже понятие было «самотек», и на самотеке сидел человек, который действительно был обязан отвечать графоманам и слегка рецензировать их опусы. Платили за это копейки, но некоторые мои приятели ухитрялись на эти копейки выживать и даже выпивать в упомянутом Центральном доме литераторов, куда их пускали, только если они сопровождали какого-нибудь счастливого обладателя красного членского билета с тисненой надписью «Союз писателей СССР». Вы моложе меня и, скорей всего, этого уже не застали…
М. Г.: Застал, хотя уже на излете… Так вот, в краткой внутренней рецензии от 6 апреля 1960 года критик В. Уваров хоть и охарактеризовал их как «тонкожурнальные» (то есть сортом ниже «толстожурнальных»), но обратил внимание на талант автора и рекомендовал редакции связаться с ним по поводу присылки новых произведений.
В мае того же года Шукшин послал еще четыре рассказа: «Страдалец», «Сила жизни», «Коса на камень» и «Демагоги». Развернутая рецензия на данные рассказы, датированная 26 мая 1960 года, была подготовлена критиком Н. Калитиным.
В «Силе жизни» «рассказывается о попытке самоубийства, предпринятой героем», в центре рассказа «Коса на камень» — «драматическая сцена разрыва комсомольца-тракториста со своим отцом». В основе сюжета рассказа «Страдалец» лежал характерный для Шукшина конфликт молодого интеллигента, «умницы-доктора» с деревенским «пьяницей и драчуном Ванькой Дегтяревым».
Рецензент в качестве положительных моментов отмечает жизненную и психологическую достоверность повествования, оптимизм и веру в человека, требовательность, которую обнаруживают шукшинские герои «в оценках собственного поведения и поведения окружающих, внутренний такт и чуткость во взаимоотношениях простых, ничем особенно не примечательных людей».
Особая заслуга Шукшина, по мнению критика, — язык его произведений: лаконичный, выразительный, с точным воссозданием диалога. Данные черты «делают эти рассказы близкими советскому читателю, позволяют нам увидеть в их героях людей нашего сегодняшнего дня». Негативная критика Калитина относится главным образом к рассказу «Страдалец». Рецензент упрекает молодого автора в надуманности, искусственности конфликта, лежащего в основе сюжета, банальности главного героя — молодого сельского интеллигента. «Слишком уж много от высмеянных еще Чеховым и Горьким интеллигентских хлюпиков в герое этого рассказа». Все рассказы, кроме «Страдальца», при условии обязательной их доработки, рекомендованы Калитиным к печати.
В марте 1961 года редакцией «Знамени» рассматривался еще один рассказ В. М. Шукшина — «Ванькина мама». Критик В. Уваров во внутренней рецензии от 15 марта 1961 года дал положительную оценку рассказу и рекомендовал его «вниманию редакции». Но и этот рассказ Шукшина в «Знамени» опубликован не был. Скорее всего, потому, что рассказы писателя в это время уже лежали в редакции «Октября» и как раз в марте 1961 года в № 3 журнала вышла его подборка.
А неизвестные рассказы, как считают исследователи, были автором не просто переработаны, но нередко разъяты по кусочкам и превращены в хорошо известные тексты. Пропавшим бесследно считается разве что рассказ «Демагоги».
И еще вот что интересно: в автобиографии 1963 года Шукшин гордо заявляет: «С 1960 года печатаюсь в журналах и газетах как прозаик». То есть даже несостоявшаяся, но вероятная публикация в журнале «Знамя» позволила ему уверенно обозначить свой новый статус.
Е. П.: И вообще, самый конец пятидесятых был для Василия Макаровича временем «штурма и натиска». Правда, плоды этого он пожнет уже в новую для себя эпоху, в шестидесятых. И опыт общения с редакцией ранее «кожевнического», а ныне либерального «толстяка» ему точно пригодится. В «консервативном» «Октябре», кстати, первый раз в ее жизни была напечатана и Белла Ахмадулина (1955). Всюду жизнь!
РЕЗЮМЕ
Да, жизнь сейчас действительно вроде бы переменилась. Волшебно переменилась. Кругом «дикий капитализм», в магазине пятьдесят сортов пива вместо двух советских — «ПИВОЕСТЬ» и «ПИВАНЕТ», гаджеты, кроссовки, компьютеры, смартфоны, средний класс разъезжает на собственных автомобилях, тех самых, которые раньше именовались иномарками, планирует отдых в Турции, комфортные дачки окружают все крупные города страны, дома из стали, стекла и бетона уж возносятся над городами почти на сотню этажей.
Но представьте себе, сколько мальчишек и девчонок из так называемого простого народа до сих пор жаждут прославиться, обрести известность. Даже не деньги.
Что всегда удавалось и теперь удается всего лишь единицам. И первый такой «простой человек», чье имя немедленно приходит на ум, это Василий Макарович Шукшин, уверенно шагнувший из далекого алтайского села в роскошный мир искусства.
Вовсе не того искусства, которое попса и телевизионные придурки-хохмачи, ботоксные девы со стразами, так называемые политологи или режиссеры погорелых театров, где актеры, сняв штаны, мучают классику.
Шукшин, уверенно шагнувший из далекого алтайского села в мир настоящего искусства огромной страны, помнящей свою историю и населенной разумными людьми, не разъеденными ржавчиной нового времени, в котором ничего нового нет, ибо все пока остается на месте — небо, земля, вечность, милосердие, Бог, совесть, Достоевский, Толстой, Пушкин.
Где комсомолизм и «партейность» такая же маска, как сапоги и гимнастерка Василия Макаровича.
Где грешат и возносятся, плачут и смеются, умирают и заново рождаются.
Где дерутся, пьют водку, колотят баб и всерьез думают о Родине только тогда, когда гром грянет, а мужик перекрестится.
Ну не бросал бы Шукшин баб, женился бы чинно, как положено, не пил бы, не дрался с неграми, не присматривался бы придирчиво к «городским», не мифотворствовал, не верил расхожим глупостям…
Ну и зачем бы нам был нужен такой Шукшин? Без такого Шукшина Россия легко бы обошлась, а без состоявшегося к своим сорока пяти великого алтайца из Сросток теперь уже ей обойтись невозможно.
Может, действительно, это не миф вовсе и не слоган, что «БОГАТСТВО РОССИИ СИБИРЬЮ ПРИРАСТАТЬ БУДЕТ»?
Посмотрим, что дальше с нами станется.
Мы уже говорили, что шедевры в неволе создаются. Воля сейчас или неволя — мнения, как говорится, разные.
Но где сейчас шедевры? Где новые Аксенов, Шукшин, Искандер — троица Больших Василиев русской литературы ХХ века? Где суть жизни?
И что лучше — жить «как все» или как Василий Шукшин, которого, о чем мы будем говорить дальше, ждут впереди последние земные испытания — известностью и славой. Подумаем, прежде чем двигаться дальше.