Поэма. Публикация, вступительная заметка и примечания Богдана Хилько
Опубликовано в журнале Звезда, номер 9, 2022
В разговоре о Татьяне Григорьевне Гнедич (1907—1976) ее ставший легендарным героический труд переводчицы (когда она — сначала по памяти — полтора года переводила «Дон Жуана» Байрона во внутренней тюрьме Большого дома) нередко заслоняет собой труд поэта. Отделить талантливый перевод от собственного поэтического творчества переводчика всегда непросто. Не зря на премьере постановки Н. П. Акимова по «Дон Жуану» случайная зрительница во время оваций попросила выйти на сцену автора. И тогда на сцену вместо Байрона по праву поднялась Татьяна Григорьевна Гнедич.
Ее стихи тюремного и лагерного периода известны меньше всего. С одним из таких, до сих пор не публиковавшихся произведений — датированной 1946 годом поэмой «Ахтырский собор» — хочется познакомить читателя.
Толчком для создания поэмы стало известие о разрушении во время войны Покровского собора в родной для Гнедич Ахтырке. Она родилась в местечке Куземин, неподалеку от города, куда совершает свое паломничество императрица Елизавета в поэме. Малую родину будущая переводчица покидает после начала Первой мировой войны, переезжая вместе с семьей сначала в Москву, а затем в Одессу. В Ленинград, с которым и будет связана вся ее последующая жизнь (исключая годы, которые она проведет в лагере), Гнедич вместе с матерью переселяется около 1925-го. Эти два важных для поэмы топоса — Ахтырка и Лениград—Петербург — играют исключительную роль и в биографии автора.
«Ахтырский собор» был написан уже в лагере, куда Гнедич отправили после полутора лет, проведенных в тюрьме. На обложке маленькой самодельной книжечки синего цвета с рукописным текстом поэмы[1] под заголовком обозначена дата: «1946» год. Та же дата повторена в машинописи, напечатанной, скорее всего, уже по возвращении Гнедич в Ленинград.
Читая «Ахтырский собор», мы найдем многое, что роднит его с переводом Байрона. Поэма написана пятистопным ямбом, октавами. С «Дон Жуаном» совпадает система рифмовки — abababcc. Из английского произведения происходят лирические отступления и прямое обращение к читателю. Различные варианты перевода строк из «Дон Жуана» в тот момент должны были занимать почти все мысли Гнедич, и потому заимствование формальной структуры английского текста очевидно. Однако на фоне сходств с поэмой Байрона в стихах «Ахтырского собора» ярко проступают особенности авторского подхода.
Здесь нет тех технических изысков, которыми наполнен текст перевода: «О боги! Что такое теогония? / О люди! Что такое филантропия? / О вечность! Что такое космогония? / Мне, говорят, присуща мизантропия. / Но почему? Не знаем ничего ни я, / Ни этот стол; мне только ликантропия / Понятна: люди все по пустякам / Легко уподобляются волкам».
В поэме мы не найдем дактилических рифм. На протяжении всего текста последовательно чередуются женская и мужская рифмовки. Мало в «Ахтырском соборе» анжамбеманов, а там, где они есть, они не бросаются в глаза. Не случайно и количество октав: двадцать четыре — столько же, сколько строф в акафисте Богоматери без вступления, что еще дальше отдаляет нас от тематики английского произведения.
Находясь в одиночной камере, Гнедич наизусть переводила девятую песнь «Дон Жуана», в которой герой Байрона встречается с российской императрицей Екатериной II. Отсюда, по всей видимости, возникает время и место действия в поэме — Россия, XVIII век.
Однако иначе, чем Байрон, Гнедич характеризует своих персонажей. Императрица Елизавета у нее больше напоминает гоголевскую Екатерину из «Ночи перед Рождеством», чем байроновскую самодурку. А фаворит Алексей Разумовский — только простой «хлопец Розум Алексей», не вовлеченный в придворную возню. Роль его заключается лишь в том, чтобы подать императрице в общем благую идею «на богомолье двинуться в поход». Гнедич не случайно обращается ко временам, предшествующим приезду Дон Жуана в Петербург, словно избегая прямой полемики с английским поэтом и показывая другую Россию — иной эпохи, иных нравов.
«Ахтырский собор» выстраивается с помощью сложной кольцевой композиции. Начиная с косвенного обращения к будущему «поэту и „любителю искусства“», в финале автор заканчивает тем же. Внутри этого закольцованного повествования заключена как бы жизнь собора — слитая при этом с жизнью самого рассказчика — от возникновения храма до его разрушения. Это внутреннее кольцо с двух сторон ограничено повторяющимся образом «кудрявых облаков», которые возникают как сравнение с внешним обликом постройки, а с ее гибелью обретают самостоятельное существование: «И вот в лазурной солнечной купели / Кудрявый, как большие облака, / Волшебный контур вычертил Растрелли / Над крышами глухого городка…»; «…И над спокойным миром величаво / Кудрявые большие облака, / Любуясь зацветающей равниной, / Спокойно поплывут над Украиной».
Архитектурные мотивы всегда играли важную роль в стихах Гнедич. Наиболее явно они проступают в блокаду. Полина Барскова отмечает, что в это время «для нее память чувственная становится неотъемлемой от памяти пространственной», а ее стихи называет «проектом по непозволению городу исчезнуть посредством искусства памяти».[]2 Подобное Гнедич предпринимает и в «Ахтырском соборе». В поэме она изображает не исторический, а мистический, почти сказочный облик храма — его «волшебный контур», «магический узор», одновременно и восхищающий и пугающий: «Стремительный он в небо уходил, / Как призрака земное отраженье, / В нем чудилось каких-то темных крыл / Неудержимо-смелое движенье: / Таинственные тени тайных сил, / Смущавшие мое воображенье, / В его прохладной, гулкой тишине, / Еще теперь порою снятся мне».
Этот образ, родившийся в детстве, иногда является рассказчику во снах и «сейчас». Собор перестает существовать в реальности, но возникает в литературном тексте — уже не как материальный объект, а в своем сущностном обличии.
Непосредственно с мотивом памяти связан и мотив времени. Время в «Ахтырском соборе» движется неравномерно. Плавный его ход в рассказе о паломничестве Елизаветы после его завершения сменяет резкий рывок, как бы в попытке как можно скорее пропустить страшные воспоминания о войне. В финале же вместе с преклонившим колени перед торчащим из земли каркасом разрушенного собора путешественником время вновь почти замирает. Жизнь рассказчика оказывается неразрывно связанной с войной, не выходит за ее рамки. Из них двоих только собор, пусть даже и в состоянии руины, сможет застать благополучие и умиротворение в небе над Украиной.
В машинописном тексте, с незначительными поправками повторяющем текст рукописной книжечки, напротив многих строк стоят знаки вопроса. Вероятно, их оставил читавший поэму редактор. В предлагаемый читателю текст внесены все правки, которые посчитала нужным внести Гнедич. Однако нового чистового варианта в архиве автора найти не удалось, поэтому работу над произведением нельзя считать полностью завершенной.
Тем не менее «Ахтырский собор» представляет собой целостное произведение. И то, что в нем неразрывно связаны темы Украины, России, войны и памяти, сегодня приобретает особенное звучание.
Выражаю признательность Г. И. Беневичу, подавшему идею этой публикации и помогавшему мне в ее подготовке.
1. ОР ИРЛИ РАН. Ф. 74. Оп. 810.
2. Барскова П. Ю. Седьмая щелочь. Тексты и судьбы блокадных поэтов. СПб., 2020.
1
В Полтавщине, душе моей любезной,
Дремал под небом вечно-голубым
Ахтырка[1] — город маленький, уездный,
Считавшийся забытым и глухим.
Он был бы совершенно бесполезным,
Но есть преданье, связанное с ним,
Способное внушить живые чувства
Поэтам и «любителю искусства»…
2
Елисавета, как известно вам,
Российская царица, «дщерь Петрова»,
Коль верить поэтическим хвалам,
Была бела, румяна, черноброва…
И склонна протежировать хохлам,
Ходила слушать пенье в храм дворцовый,
На клиросе там приглянулся ей
Красивый хлопец — Розум Алексей.[2]
3
Он, верно, и сказал императрице,
Что в тихой церкви южного села
Икона чудотворная[3] хранится,
Что многим исцеление дала:
«Елисавет» страдала поясницей,
Да и ногами немощна была,
Она, к тому же, верила в приметы:
В «недобрый глаз» и прочие предметы.
4
Боялась вурдалаков и мышей,
И половиц загадочного хруста,
Постом вкушала только кислых щей,
Моченых яблок, кваса и капусты,
Держала штат шутов и ворожей,
Справляла по родным сорокоусты,
Плевала только с левого плеча:
Чтоб в ангела не плюнуть сгоряча.
5
А потому, легко предугадать,
Узнав про чудотворную икону,
Она не стала долго рассуждать
И тут же порешила непреклонно
Приказ дворцовой челяди отдать,
И стала хлопотать неугомонно,
Чтоб ей на Украину в тот же год
На богомолье двинуться в поход.
6
«Пойду-ка я до этого селенья,
Как странница с убогим посошком
Владычице моей на поклоненье,
С придворными и слугами пешком,
А ежели мне будет исцеленье,
То сделаю селенье городком,
И Матушке такой собор поставлю,
Что городок по всей Руси прославлю!»
7
Вот собрались вельможи, повара,
Ара`пчонки, шуты и скороходы,
Напаковали всякого добра
На фуры, колымаги и подводы,
И через месяц или полтора
Участники царицына похода
Вполне благополучно добрели
До тополей украинской земли.
8
И по широкой солнечной дороге,
Ведущей до чудесного села,
Едва-едва передвигая ноги,
Елисавета, охая, пошла.
За нею шли в почтительной тревоге
Придворные и слуги без числа,
И лошади, не прибавляя шагу,
Огромную тащили колымагу.
9
Придворный лекарь тут же выступал,
Чтоб царскую особу без надзора
Не оставлять; он часто предлагал
Немного отдохнуть у косогора
И разные микстуры подавал,
Но о снадо`бьях даже разговора
Царица не желала допустить,
Всевышнего не смея оскорбить:
10
«Не возмущай души моей, Иуда!
Уйди с бесовским варевом твоим:
От Бога я — царица — чаю чуда,
Не твоему уму тягаться с Ним!
Я чую как бы знаменье оттуда!
Меня ведет как будто серафим! —
Елисавета лекарю твердила. —
А ты, известно, дьявольская сила!»
11
И точно: так безоблачна была
Июля благодатная погода,
Так весело сияли купола,
Так радостно пестрели огороды,
Что никакая немочь не могла
Противиться здоровью: вся природа
Казалось, каждой косточке несла
Бальзам целебный света и тепла.
12
Лазурный отдых солнечного дня,
Спокойный зной украинского лета
Сиял над миром, песнями звеня;
И всё быстрее шла Елисавета:
Уже, подобострастно семеня,
За ней спешили слуги и кареты,
И фрейлины веселою гурьбой,
Хихикая, шептались меж собой.
13
Уже вдали, над холмиком зеленым
Зарделся крест червонной желтизной,
И вот, вещая колокольным звоном
Приветствие Владычице земной,
Из церкви чудотворная икона,
Несомая народною волной,
Колебля ленты и качая свечи,
Елисавете двинулась навстречу.
14
Умильна взором и челом светла,
Акафист повторяя деловито,
Царица приложиться подошла,
А с нею вся бесчисленная свита.
Потом она на площади села`
Встречавших одарила именито
И, положив, что кончен трудный путь,
Благоволила тут же отдохнуть.
15
Паломники под вишнями сидели,
Внимали шумам в темных тополях,
Вареники украинские ели,
Глядели в небо на «чумацкий шлях»[4],
Девчата песни ласковые пели,
Печально замиравшие в полях,
И каждой песне, грустной и хорошей,
Подтягивал «любезный друг Алёша»…
16
Так миновало месяц или два:
Пришла пора подумать о дороге:
Природа или сила божества
Елисавете исцелила ноги? —
О том молчит народная молва —
К преданью мы не будем слишком строги,
Но щедро дщерь Петра — Елисавет —
Монарший свой исполнила обет.
17[5]
И вот в лазурной солнечной купели
Кудрявый, как большие облака,
Волшебный контур вычертил Растрелли[6]
Над крышами глухого городка;
И на него почтительно глядели,
Завидуя ему исподтишка,
В густых садах расположась привольно,
Уездные простые колокольни.
18
Я помню: этот царственный собор
В младенчестве пугал меня немного:
Его почти магический узор
Будил во мне какую-то тревогу,
Казалось, чей-то голос, чей-то взор
Его воззвал, помимо воли Бога,
И маленький уездный городок
С его дерзаньем справиться не мог!
19
Стремительный он в небо уходил,
Как призрака земное отраженье,
В нем чудилось каких-то темных крыл
Неудержимо-смелое движенье:
Таинственные тени тайных сил,
Смущавшие мое воображенье,
В его прохладной, гулкой тишине,
Еще теперь порою снятся мне.
20
Иконостас, торжественно взнесенный,
Приделов золотая полутьма,
Гирлянды, величавые колонны
И образа` нерусского письма[7],
И в темной нише пышная икона,
Где в страхе Богородица сама
Перед Голгофой, жестом страстной муки
Сложила умоляющие руки…
21
Гляжу, гляжу, не отрывая глаз,
На дымные туманы горизонта:
Как страшен был его последний час,
Когда вдали, над заревами фронта,
Стремительно возник в последний раз
Его тревожный и прекрасный контур
И в огненной расщелине небес,
Как гневный крик, — метнулся и исчез.[8]
22
Дела и дни покроет знамя славы,
Промчатся годы, как прошли века,
И оплетут участливые травы
Развалины глухого городка,
И над спокойным миром величаво
Кудрявые большие облака,
Любуясь зацветающей равниной,
Спокойно поплывут над Украиной.
23
И будут снова — песни в тополях,
И разноцветных звезд великолепье,
Когда лежит в ночи «чумацкий шлях»
Над чуткою и слушающей степью,
И травами затянутся в полях
Забытых дзотов черные отрепья,
И вырастут на пажитях весны
Ребята, не видавшие войны…
24
А там и путешественник любезный,
Науки вдохновенный пилигрим,
Перебирая мусор бесполезный
Под небом безмятежно-голубым,
На пустыре найдет каркас железный
И преклонит колена перед ним,
И в путевой дневник запишет чувства,
Достойные «любителя искусства»…
1946 г.
1. Ныне город в Сумской области Украины.
2. Алексей Григорьевич Разумовский (фамилия при рождении — Розум; 1709—1771) — днепровский малоземельный казак, возведенный в графское достоинство, фаворит и предполагаемый тайный супруг императрицы Елизаветы Петровны. Старший брат гетмана Войска Запорожского Кирилла Разумовского, первый хозяин Аничкова дворца, генерал-фельдмаршал Русской императорской армии (1756). Грамоте выучился у дьячка в селе Чемер. Там же он начал петь на церковном клиросе. В 1731 в село приехал полковник Федор Вишневский в поисках певчих для придворного хора и, заметив 22-летнего Алексея Розума, увез его с собой в Петербург. Первоначально в рукописном тексте был другой вариант последних трех строк октавы: «Среди дьячков на клиросе дворцовом, / Как запевало, был любезен ей / Все боле Разумовский Алексей…»
3. Ахтырский Покровский собор возводился с 1753 по 1768 недалеко от деревянной Покровской церкви, в которой изначально находилась чудотворная Ахтырская икона Божьей Матери. По преданию, она была явлена в траве 2 июля 1739 священнику Василию Данилову, когда он косил сено. Сначала священник оставил ее у себя дома. В ту же ночь во сне к нему явилась Богоматерь и повелела омыть икону водой, которая обрела целительные свойства. Спустя три года Данилов отнес икону в Покровскую церковь, в которой служил. Ходили слухи, что икона исцеляла слепых, глухих, обездвиженных. В 1903 Ахтырская икона была отправлена в Петербург для реставрации, где была похищена. Долго икона считалась утерянной, но затем была обнаружена в Китае, где ее выкупил С. А. Степанов. Его сын вывез икону в Бразилию, а после в Сан-Франциско. В 2010 Ахтырская икона была передана в Воскресенский Новодевичий монастырь в С.-Петербурге, где и находится сегодня. На Украине в различных приходах сохраняются точные списки.
4. Чумацький шлях — украинское название Млечного пути. Считается, что происходит от названия торгового пути, по которому с XVI по XIX в. чумаки возили соль с черноморского побережья и Приазовья.
5. На обратной стороне листка машинописи со строфами 17—20 от руки написан другой вариант этих же строк:
17
В голубизну он словно улетал
Стремительно, надменно, непреклонно —
В младенчестве он мне напоминал
Прекрасного крылатого дракона.
Внутри он был похож на пышный зал:
Гирлянды, величавые колонны,
Приделов золотая полутьма
И образа` нерусского письма…
18
И древняя икона там хранилась
В окладе драгоценном, но она
Под пышным балдахином приютилась,
Как девушка крестьянская, скромна:
Она робела, как бы, и стыдилась,
Что ликом так убога и темна,
И что ни жемчуга, ни самоцветы
Не могут скрыть от верующих это.
19
Смотрели на нее со всех сторон
Веселые нарядные святые —
Кудрявые, как юный Аполлон,
Как Афродита солнцем налитые —
И Гавриил, почтительно влюблен,
Протягивал совсем другой Марии
Прекрасные надменные цветы —
Дань преклоненья силе красоты.
20
Признаться вам — я помню до сих пор,
Как детское мое воображенье
Тревожил этот царственный собор:
Казалось он вот-вот придет в движенье,
Казалось, колдуна могучий взор
В лазури создал это привиденье,
И маленький уездный городок
С его дерзаньем справиться не мог.
6. По документам зодчий не установлен. В юности Гнедич общепринятым было мнение, что архитектором Покровского собора в Ахтырке, оформленного в барочном стиле, был Франческо Бартоломео Растрелли. Сегодня исследователи на основе стилистического анализа приписывают проект Д. В. Ухтомскому.
7. По иконографии икона близка итало-греческой традиции. Богоматерь изображается со сложенными на груди в молении руками и непокрытой головой. Слева от Богородицы — Распятие.
8. Ахтырский собор сильно пострадал во время войны. В 1960-е местные власти собирались разобрать руины и на их месте построить гостиницу или универмаг. Однако реализовать проект не удалось. В 1970—1972 собор был восстановлен.