Опубликовано в журнале Звезда, номер 8, 2022
Галина Илюхина. Птица Брейгель.
М.: Русский Гулливер / Центр современной литературы, 2021
Важнейшей характеристикой книги Галины Илюхиной «Птица Брейгель» становится концептуальная архитектоника: выказанная автором действительность выстраивается в соответствии с некоей отвесной чертой — онтологической вертикалью, и эта онтологическая вертикаль есть основа всего художественного мира поэта.
Реципиент оказывается свидетелем создания вертикали. Вот «взгляд вверх» («нам — только вверх» [c. 44]): «взгляд вверх» тех бедолаг, кто — под Божьим колпаком, «стеклянным куполом» [с. 7]; или женщины, что лежит на дне пруда и смотрит на лед, похожий на преднебье (а надо льдом простирается небо подлинное) [с. 8]; или завороженной своим городом петербурженки («там, вверху, свежо и ясно» [c. 19]); или даже «взгляд вверх» толстого кота, подымающего веко [с. 19]. Вот «взгляд вниз»: девочки с худыми коленками («а там, внизу, виднеется земля» [с. 15]) и т. д. В точке между верхним и нижним мирами автор располагает фигуры влюбленных: «Мы стоим на мостике вдвоем. / Наверху зияет глубина. / А внизу зевает водоем, / Только отражаюсь я одна» [с. 29].
Изумляет умение автора в рамках малых форм соединять времена и пространства, казалось бы, не представленные к соединению. Подобное сопряжение словно приоткрывает смыслы давно искомые — однако доселе не найденные. И в этом обретении смыслов — ценность книги «Птица Брейгель». Брейгелевские слепцы, бредущие по Питеру навстречу беспощадной метели [с. 69]; питерский дворник-гондольер, который «плывет, орудуя лопатой» [с. 4]; призрак Пруста на Невском проспекте [с. 10]: все они сотворены поэтом, предпринимающим нетривиальную, этически важную и эстетически безупречную попытку осмысления западноевропейского культурного кода и роли хронотопа Петербурга, с этим кодом связанного, но всецело им не определяемого.
Поэт работает с различными типами инореальности: сон, воспоминание, загробная жизнь. Переключение регистров происходит подчас почти незаметно. Птица Брейгель Илюхиной вещает о «мнимой мягкости зимы» [с. 4]; при этом и мягкость — то есть удобопонятность — текстов автора на самом деле — тоже мнимая, кажущаяся. Многомерность поэтической речи инспирирует повторное прочтение.
«Этот мир пускай не нов, но сработан кропотливо» [с. 45]: и впрямь, темы, затрагиваемые в книге, «не новы», их можно безошибочно отнести к категории «вечные» (одиночество, тоска по ушедшим (и живым и умершим), любовь, город как внутреннее пространство, времена года как состояние души, природа и даруемые ею откровения), однако «сработаны», исполнены они с высочайшей языковой виртуозностью. Особое место в системе образов книги занимает образ птицы: это синицы — прилетевшие ли на кладбище [с. 31], садящиеся ли на «дуло винтовки» [с. 39]; белая ворона [с. 49], ворон — и «каменный», из сна [с. 42], и нарисованный, с обложки, авторства Евгения Антипова. Птица, как известно, есть проводник души: с помощью крылатой вестницы осуществляется связь между верхним и нижним мирами. С образом птицы связан образ гнезда как временного пристанища — единственно возможного для поэта, мающегося среди филистеров. Фольклорные мотивы, с безупречным вкусом вплетенные в ткань поэтического повествования (гуси-лебеди [с. 36], юная ведьма на помеле [с. 30]), дают возможности для выявления интертекстуальных связей.
Одним из ключевых слов мировидения Илюхиной является слово «ломкий»; трудно переоценить важность этого компонента значения: хрупкость, уязвимость как имманентные свойства языка и, конечно, личности поэта.
«Смотри, как былое втекает в сейчас» [с. 69] есть одна из возможных формулировок художественной задачи автора, решенной в настоящей книге. Многое — в одном. Назвать и постичь в соединении — творческий метод художника. Галина Илюхина не только искусно дает вещам и явлениям имена, не только каждый раз находит верное слово — она соединят эти слова в самобытный текст, который становится текстом русской культуры.