Опубликовано в журнале Звезда, номер 7, 2022
ГОЛУБИ
Грязных птиц в сизых перьях любить?
Что глупее такого вопроса?
Я бросаю им крошки и просо,
Я хочу их вниманье купить.
По бессмертным брожу площадям,
Весь Сан-Марко в их росчерках сизых,
В их полетах глумленье и вызов.
Вектор не разложить по осям
Нашей жизни короткой. Взметнулся
Тенью серый комок. Не предам
Ни мгновенья, и чувствую сам,
Как светло им Господь улыбнулся.
Вот воркующий говор плывет,
Вот вращенья лихих кавалеров…
Почему они избраны верой
Той, в которой полмира живет?
Для чего нужно дух приземлить,
Поместив в это хрупкое тело?
Почему? Да какое нам дело,
Нам доверено их накормить.
* * *
В ожидании переезда, перехода, лучших или худших времен.
Кивая на звезды, природу, погоду и всё, не имеющее имен.
Накапливая мысли, вещи, обиды, словесный хлам.
Как правило, не подавая нищим, вида,
обращаясь к ближним и небесам.
Не двигаясь, шествуя, продвигаясь,
замирая в предвкушении, гогоча,
Лопоча, давясь, рассыпаясь в комплиментах и заикаясь.
Вызывая: врача,
Девку, позывы рвоты, полицию, Бога, управдома и видения. Наконец,
Успокоившись, бросив вазу в окно и…
Дальше уже бормочет засыпающий чтец,
Начетчик, священник, влюбленный юнец, палач…
По ступенькам, через ступеньку скачущий ребенок, птенец, мяч.
Блики мальков на мелководье,
жужжащая в раструбе колокольчика пчела.
Никогда, никем, никак не собираемая картинка.
Но вечность прошла,
Минула, подмигнула, впорхнула в комнату слепым мотыльком,
Свечи зажгла, погасила, задула ветра рывком, смешком, тайком.
Обожгла крылышки, занялась закатом, обманула память,
напоила мертвой водой.
Осталась не узнанной, подушкой примятой, собой, глухой.
* * *
Символ ушедшего времени — раскладываемый на скатерти пасьянс.
Насколько нетороплива жизнь,
насколько предсказуема в свете бахромчатого абажура!
Карты тасуются неторопливо, по радио Шульженко
или фортепьянный романс —
Другое восприятие мира, иная культура.
Пиковая дама или тетушка за столом,
Или старик, муж Софьи Яковлевны, что уроки музыки давала?
Атмосфера покоя, уюта — которая и есть дом.
Война, слава богу, свое получив, миновала.
И вернула лакированные раскрашенные картинки, в чашке чай,
Возможность предсказывать счастье, остатки библиотеки.
Думалось надолго. Вряд ли. Лучше не замечать,
Как быстро все меняется на скатерти и в человеке.
* * *
Ну вот и всё. Мертвые говорят за живых,
Потому что слово должно быть произносимо.
А живые не слышат складывающих слова за них.
А живые следуют молча мимо.
Напряжение монолога, переходящего в диалог
С тишиною, а значит, каждого с самим собою.
Это и есть тот дар, которым одаряет Бог.
Это и есть то, что по смерти зовут судьбою.
И наконец, написание завитушек-букв,
Чтобы произносимое не забылось,
Чтобы, сгорая, этот жертвенный тук
Был принят Тем, чьей волею всё на земле случилось.
Мертвые говорят, говорят, говорят…
Слезные травы шепчутся вдоль дороги.
И потому который уж год подряд
Ходит слушать кладбище Ванюшка-убогий.
ВАГИНОВ
Слишком молод был автор. И слишком избит сюжет,
Чтобы справиться с ним без помарок подобного рода,
Утверждая, что жизнь — это там, где, не выключив свет,
Обсуждают, зачем создала нас такими природа.
И козлиная песнь разлита, как чернила в ночи
По столу у поэта, чернильница — чёрта услада,
Он то селится в ней, то гуляет сверчком по печи,
Расшифруй стрекотанье, другого призванья не надо.
У античных стату́й поотбита известная часть,
А еще сломан нос, искривленный и дышащий страстью.
Только, слыша мотив строгих гимнов, нелепо не впасть
В повторение их, вдохновенья и ритма во власти.
И зачем этот мир амальгамой зеркал поглощен?
В них и время живет, не меняясь, дробясь, отражаясь,
И нелепый резон побуждает неспящих на кон
Снова ставить слова, что поэт произнес, заикаясь.
* * *
Боже мой, этот мальчик ушастый,
Боже мой, этот мальчик смешной,
Так немного узнает о счастье
И обманется строчкой больной.
Фотографии глухи к советам,
Фотографии смыслы хранят
Зашифрованным образом, в этом
Роль их странная, времени яд.
Он на стульчике, в платьице, с мамой,
Он пострижен, и он отвлечен
Чем-то рядом, за кадром. Упрямый
Взгляд не в камеру. Это не он,
Это – время, и это — минута
Безвременности. Это портрет.
И фотограф спокоен как будто,
Щелкнул кодак — и времени нет
Позже, раньше… Чего ты, проказник,
Мыслишь трудно? – расслабься, родной.
Ничего не подарят как праздник,
Будешь жить с черно-белой страной.
Снимут в профиль и в фас (так им надо)
Старика, чтоб закончить сюжет.
И тюремная камера рада
Смысл вместить. Только смысла-то нет.
Фотографий углы искрошились,
Клей заварен, чтоб клеить дела.
Все до снимков со всеми простились.
«Где ты, Ося? Тебя не нашла…»