Опубликовано в журнале Звезда, номер 6, 2022
18 июля 1722 года корабли Каспийской флотилии вышли из Астрахани. Петр I в последний раз повел свою армию и флот в поход. Его целью было присоединение северных провинций Ирана и выход на древние торговые пути к богатствам Индии. Июльской ночью на палубе корабля Петр I поделился планами с моряком и ученым Федором Соймоновым: «Был ты в Астрабатском заливе?» И как я донес: «Был», — на то изволил же сказать: «Знаешь ли, что от Астрабата до Балха и до Водокшана (Бадахшана в Афганистане. — И. К.) и на верблюдах только 12 дней ходу? А там во всей Бухарии средина всех восточных комерцей. И видишь ты горы? Вить и берег подле оных до самого Астрабата простирается. И тому пути никто помешать не может». В устье Куры Петр планировал заложить город, «в котором бы торги грузинцев, армян, персиян, яко в центре, соединялись и оттуда бы продолжались до Астрахани».[1] Царь стремился установить протекторат над Восточной Грузией и Арменией, «повернуть» на Россию проходивший через Иран и Турцию караванный путь шелковой торговли.
Армия высадилась на дагестанском берегу в Аграханском заливе — ныне уже отрезанном от моря мелководном озере Южный Аграхан. Дождавшись двигавшейся по суше конницы, войска двинулась на юг и без боя заняли древний Дербент. Петр I рассчитывал в районе Шемахи соединиться с войском грузинского царя Вахтанга VI и армянским ополчением и вместе идти на Баку. Однако штормы разбили суда русской флотилии, и армия лишилась провианта. Массовый падеж лошадей привел в расстройство конницу. Эти обстоятельства заставили русское командование отказаться от продолжения похода. Оставив гарнизоны в Дербенте и в основанной на реке Сулак крепости Святого Креста, основные силы русской армии осенью возвратились в Астрахань.
В это время ослабленная междоусобицами и вторжением афганцев иранская династия Сефевидов доживала последние дни. 12 октября 1722 года павший духом шах Султан-Хусейн выехал из осажденного Исфахана в лагерь противника, афганского вождя Мир Махмуда, и вручил ему корону со словами: «Отдаю тебе свой престол и царство». По устилавшей улицы драгоценной парче Махмуд вступил в город, и в Иране на несколько лет воцарилась афганская династия.
Бывший государь и его семья оказались в заточении. Но третий сын шаха Тахмасп сумел выбраться из Исфахана и обосновался в Казвине. Здесь его и застал русский консул Семен Аврамов, выбившийся в дипломаты из крепостных. Еще в июле он получил от императора инструкцию: объяснить шаху, что русское войско идет «не для войны с Персиею, но для искоренения бунтовщиков, которые нам обиду сделали». Петр предлагал соседу помощь в изгнании «всех их неприятелей… ежели они нам уступят за то некоторые по Каспийскому морю лежащие провинции, понеже ведаем, что ежели в сей слабости останутца и сего предложения не примут, то турки не оставят всею Персиею завладеть, что нам противно».
В сентябре 1722 года Аврамов доложил, что добился аудиенции у наследника и передал предложение о союзе. Но просить об уступке провинций не рискнул: восемнадцатилетний Тахмасп «ни х каким делам не заобыкновен», а его окружение исполнено «замерзелой спеси и гордости». Но принц все же согласился отправить в Россию посла Измаил-бека. Так состоялось знакомство российского дипломата с человеком, которому было суждено заключить русско-иранский союзный договор. Мехмандар (в его обязанности входило сопровождение и размещение шахских гостей) Измаил-бек был уже зрелым человеком; по должности он общался с иноземцами и искренне переживал за судьбу гибнувшего отечества. При встрече он со слезами на глазах говорил Аврамову: «Уже-де вера наша и закон вконец пропадает, а у наших-де господ лжи и спеси не умаляетца».
Получив это известие, Петр повелел Аврамову как можно скорее доставить посла морем в Россию.[2] Консул помчался выполнять поручение на север Ирана, в Гилян, — там в декабре 1722 года высадился десантный отряд полковника Никиты Шипова в тысячу с лишним человек. Местный везир Мамед Али-бек не разрешил без шахского указа занимать столицу провинции Решт. Подоспевший Аврамов уговорил везира решить дело миром — ведь русские войска пришли на помощь шаху, — и отряд вступил в город «при игрании музыки». Однако уже в феврале 1723 года отношения стали портиться. Мамед Али-бек и соседние ханы объявили Шипову, что «не могут терпеть более пребывания его с войском в их земле». Боевой командир заявил, что не двинется с места «без именного его императорского величества указу». К тому времени в Решт прибыл Измаил-бек с традиционным персидским подарком царю — живым слоном. Пока посол со свитой и слоном размещались на судах и ожидали отплытия в Астрахань, к ним был прислан указ шаха, отменявший и посольство, и обращение за помощью к русским.
Семен Аврамов вновь спас положение. Он перехватил шахского курьера в одной из деревень на пути в Решт, узнал о полученных указаниях и угощал его до положения риз, пока Шипов распоряжался как можно «скоряе вывесть» посла и ни в коем случае не подпускать к кораблям персидские лодки. Измаил-бек и не подозревал о связанной с его миссией интриге, но, надо полагать, был доволен, поскольку успел погрузить на суда собственные товары для продажи в России, — иранские послы всегда сочетали политику с бизнесом. 18 марта 1723 года он отправился выполнять свою миссию под надзором Аврамова.
В Астрахани посла встретил Артемий Волынский — будущий министр, а пока губернатор и один из инициаторов похода в Иран. Он доложил в Петербург, что гость надеется на защиту его страны русскими войсками и готов подписать трактат, «на каких кондициях ваше величество изволит». В это время в Реште шли бои — засевший в каменном караван-сарае русский гарнизон отражал нападения ополчения везира. 20 апреля в Гилян были срочно отправлены из Астрахани еще 2080 солдат и офицеров с «полною амунициею» и артиллерией во главе с бригадиром Василием Яковлевичем Левашовым.
Губернатор предоставил Измаил-беку 70 подвод, к которым пришлось добавить еще 30 под товары и прочий багаж; слона же должны были сплавлять по Волге до Твери. Измаил-бека сопровождали его племянник Абдул Хусейн-бек, дворецкий Хасан Али-бек, секретарь Мирза Тагиф, церемониймейстер Мегмет Шефи-бек, казначей Мегмет Кярим, охрана и служители — всего 34 человека.[3] По просьбе Волынского Измаил-бек написал обращение к жителям Баку с призывом впустить в город российские войска. Царя же губернатор просил оставить Аврамова при после, ибо тот его «зело слушает и все ево советы за истинные приемлет».
Посольский «поезд» двигался на север. Петр I приказал задержать посла в Новгороде, пока сам он не возвратится из плавания по Балтике (император лично выбирал место для закладки нового порта Рогервика — нынешнего Paldiski в Эстонии), и доставить в Петербург непременно по воде на «удобнейших судах». Семен Аврамов прибыл в столицу раньше; в мае он доложил царю о положении дел в Иране и привез образцы персидских товаров — «анкарек гилянскова чесноку в уксусе» и «горшечик мазандронского сахару». Консул описал основные доходные статьи гилянского экспорта: рис, шелк и ткани — парча, «кановаты», «объяри», «бохчи»; по его данным, пошлины от гилянского торга составляли 130—140 тысяч рублей в год.
Прибывший в Петербург император 20 августа лично дал инструкцию приставу посольства стольнику Федору Протасьеву по встрече высокого персидского гостя. Она состоялась через два дня у Александро-Невского монастыря. На «государевой яхте» Измаил-бека доставили в столицу в сопровождении управлявшегося сенаторами и министрами «буерного флота», чему посол «зело удивлялся». Пристав же отметил в «журнале», что его подопечный вел себя с должным почтением и даже целовал кресло, «где сидел его императорское величество».[4] Под грохот салюта Измаил-бек сошел на пристань у Троицкой площади и расположился в недавно конфискованном доме опального подканцлера П. П. Шафирова.
25 августа посла перевезли на барже чуть выше по реке на «Сенатскую пристань», и в «каморе аудиенции» Сената его принял Петр I. Император стоял «на театруме под балдахином в обыкновенном платье с ковалерскою лентою». Посол «пришед на коленах, поцеловал государя в полу, а государь пожаловал ево к руке». На традиционный вопрос о здоровье шаха Измаил-бек ответил, что хотя его государь и достиг престола, но «в несчастии ныне пребывает». Измаил-бек вынул из парчового мешка и вручил государю шахскую грамоту, произнеся речь, текст которой заранее передал в Коллегию иностранных дел: «Всевышний Бог сотворил ваше величество подобием солнца, которое сияет и светит всю вселенную. Яко от звезд пользуются все твари, таки и вашего величества все на сем свете пребывающие получают милосердия. Данное вашему величеству от Бога щастие не допускает, чтобы кто мог вашему величеству противиться». Измаил-бек объявил, что прибыл «для укрепления приязни и вечной дружбы» и сравнил российского императора с легендарными древними царями Феридуном и Джемшидом. Судя по приписке к тексту, эти персонажи поначалу вызвали сомнение у чиновников Коллегии иностранных дел, но по наведении справок были признаны достойными для сравнения, поскольку «во времена генеральной монархии государствовали и были славны».[5] По окончании аудиенции посол, почтительно пятясь, покинул зал и на той же барже был доставлен обратно в резиденцию, где по-петровски был «трактован» дарами с царского стола до состояния «шумства».
Первая конференция состоялась 28 августа: на ней был оглашен перевод грамоты шаха и персидский посол официально попросил представителей России «о помощи и обороне от неприятеля». Ответ был ожидаемо благоприятным, но сначала российская сторона попросила изложить предложения шаха. Тогда понятливый Измаил-бек объявил: если царь «пожелает себе какие места» в Иране, то «что угодно его величеству будет, то б он, посол, все делал и поступал во всем по воле его величества и для того он, посол, от шаха уполномочен и может все делать» — и предъявил данный ему наказ, дозволявший «что по твоему разсуждению достойно изображено будет, того тебе и чинить».
На следующий день Петр и его советники еще раз обсудили вопрос «о персицком вспоможении»: сколько солдат нужно на юге и «чем содержать» посланный туда корпус. Собравшиеся опасались возможной войны с турками, но от приобретения провинций отказываться не думали. Царь повелел требовать уступки «Мизандрона и Астрабата и протчих» владений, где уже находились русские войска, а также Шемахи — «если сами у турок не возьмут, то б оную нам уступили».[6]
На второй конференции, 2 сентября, речь о Шемахе, однако, не заходила — обсуждалась передача России Дербента, Баку и прикаспийских провинций Гиляна, Астрабада и Мазандерана. «Много просят, — пытался возражать Измаил-бек, — негде б было шаху и жить». Но ему сообщили, что предназначенные для оказания помощи войска уже находятся в Иране и стоят «великих иждивений» — а где же брать средства, как не с богатых провинций?
Тогда дипломат напомнил, что на исходе Смуты шах Аббас I помог Михаилу Романову, ничего взамен не прося. Оппоненты ответили, что такого не было, и формально были правы: шах прислал первому Романову деньги, но не войска. Посол выразил опасение, что провинции отдадут, а помощи не получат. Российские дипломаты заверили его, что раз будет заключен формальный договор, то «не водитца… чтоб того не содержать», после чего Измаил-бек согласился с условиями, и главный вопрос переговоров был принципиально решен.[7]
Третья конференция состоялась 7 сентября после затянувшегося празднования (о нем речь пойдет ниже) и была посвящена обсуждению представленного русской стороной проекта договора. Ключевая статья о территориальных уступках в пользу России уже не дискутировалась; споры возникли лишь по третьей статье, которая определяла размер содержания русского корпуса в Иране. На четвертой встрече 10 сентября обсуждался «транспортный» вопрос: русская сторона настаивала на поставке корпусу десяти тысяч лошадей, а посол говорил о вдвое меньшем количестве, предлагая брать остальных лошадей, как и провиант, в самих уступленных провинциях.
Видимо, в этой связи Измаил-бек позднее «своею рукой» написал для канцлера Г. И. Головкина «реестр доходам тех провинцей и городов, которые уступлены быть имеют его императорскому величеству». Согласно этому документу общий доход с Ширвана, Гиляна, Мазандерана и Астрабада оценивался в 2 миллиона 250 тысяч российских рублей, то есть равнялся почти трети доходной части дефицитного бюджета империи.[8]
Последняя конференция была уже формальностью. 12 сентября 1723 года Измаил-бек подписал договор, состоявший из пяти статей. В преамбуле повторялась изложенная в распространенном перед походом манифесте версия о начавшихся в Иране «великих замешаниях» и мятежниках, «учинивших убийство» и разграбивших в 1721 году имущество российских подданных. Не желая допустить повстанцев до «приближения к российским границам» и «Персидского государства последней погибели», русский император предпринял поход и «некоторые города и места, на берегах Каспийского моря лежащие, которые от тех бунтовщиков в крайнее утеснение приведены были, от них оружием своим освободил и для обороны верных его шахова величества подданных войсками своими засел». После низложения шаха его сын и законный наследник Тахмасп прислал в Россию своего «великого полномочного посла из ближних и верных слуг» с прошением о помощи.
«Почтенный и пречестнейший» Измаил-бек заключил с российским императором «ненарушимый трактат», в котором последний обещал Тахмаспу «добрую и постоянную свою дружбу», обязался отправить против бунтовщиков «потребное число войск конницы и пехоты» и восстановить его «на персидском престоле». За эту помощь «его шахово величество уступает его императорскому величеству всероссийскому в вечное владение города Дербент, Баку со всеми к ним принадлежащими и по Каспийскому морю лежащими землями и местами, такожде и провинции Гилян, Мазондран и Астрабат; и имеют оные от сего времени вечно в стороне его императорского величества остаться». Эти земли отходили к России, «дабы оными содержать войско», направленное для оказания помощи шаху. Территория приморского Дагестана к северу от Дербента в договоре не упоминалась — к тому времени Петр и его министры уже считали его жителей во главе с принявшими присягу владетелями не персидскими, а своими подданными.
Вопрос о лошадях был решен без упоминания точной численности — российские «командиры» должны были «сыскать» их в новых владениях, а «ежели ж чего невозможно будет сыскать, то с стороны его шахова величества потребное число дано будет по оценке ценовщиков, а именно: чтоб свыше 12 рублев не было». Верблюды предоставлялись даром, но за провиант Россия должна была платить по «уговоренной цене». В заключительных 4-й и 5-й статьях провозглашались между государствами «вечно добрая дружба» и союз против «неприятелей», а их подданным разрешалось свободно «купечество свое отправлять».[9] Юридически закрепив за собой каспийское побережье, Петр и его министры сочли непризнанного шаха Тахмаспа более удобным партнером, чем афганского завоевателя Махмуда; 3 сентября царь указал Левашову не искать контактов с афганцами.
Скорость заключения трактата показывает, что Петр и его дипломаты добились поставленных целей без особых усилий — в других случаях согласование позиций сторон могло занимать месяцы и даже годы. «Пречестнейший» Измаил-бек оказался сговорчивым партнером. По-видимому, здесь сыграли роль и тяжелое положение Ирана с никем не признанным и бессильным шахом, и убежденность самого посла в необходимости помощи со стороны северного соседа, пусть и на нелегких условиях.
К тому же Измаил-бек, похоже, был искренне восхищен личностью простого в общении, сильного и энергичного российского государя и размахом его начинаний. Он, в отличие от других восточных вельмож, сумел оценить военное могущество России и проявил интерес к техническим и культурным новациям. Камер-юнкер голштинского герцога Фридрих Берхгольц отмечал, что персидский дипломат — «человек необыкновенно любознательный и ничего достопримечательного не оставляет здесь без внимания, за что император его очень любит». Другой голштинец, министр герцога Геннинг Бассевич, обратил внимание на ловкость и светскую обходительность посла, сумевшего завоевать расположение Петра и Екатерины.[10]
Петр, в свою очередь, оказал гостю максимально теплый прием в своем любимом «парадизе». Уже 27 августа тот был приглашен на гулянье в «государевом саду», а затем — на «ангел государыни цесаревны» Анны. В Летнем саду Измаил-бек политично восхищался тем, как «в такие малые лета такое строение учинено». Государь повел его в грот, где били вызолоченные «фонтаны тритоновы». Зеркала в нишах отражали струи фонтанов и аллегорические статуи: Правду с весами; Смирение в виде младенца и летящего орла; Добродетель, прогоняющую Ненависть; Вулкана с пучком стрел; четырех Гениев, олицетворявших времена года… В «галарее» у другого фонтана посол был представлен императрице, упал перед ней на колени и был допущен к руке. Гулянье затянулось до двух часов ночи.
30 августа началось празднование годовщины заключения Ништадтского мира. «Машкарат» состоялся в «кофейном доме» на Троицкой площади, и Измаил-бек «пред Сенатом на галареи» наблюдал веселящегося императора; продолжение последовало на следующий день в «государевом саду». 3 сентября царь и его гость «веселились доволно» на ассамблее у А. Д. Меншикова. «Его величество был одет совершенно как католический кардинал, но вечером в саду снял этот костюм и явился опять в своем матросском… Около 9 часов вечера император получил с курьером радостное известие из Персии, что находящиеся там войска его заняли важный укрепленный порт на Каспийском море, город Баку, которым его величество уже давно желал овладеть, потому что он очень хорош и особенно замечателен по вывозу из него нефти. С этим известием он отправился тотчас к императрице и показал ей не только полученные им письма, но и приложенный к ним план крепости. Радость его была тем более велика, что, по его собственному уверению, он ничего больше и не желал приобрести от Персии. Ее величество в честь этого события поднесла ему стакан вина, и тут только началась настоящая попойка. В 10 часов (по уверению самого князя Меншикова) «было выпито уже более тысячи бутылок вина, так что в саду даже и из караульных солдат почти ни один не остался трезвым», — описал это торжество камер-юнкер Берхгольц.[11]
Событие действительно было важным. Командующий Низовым корпусом генерал-майор М. А. Матюшкин доложил, что русская эскадра вошла в Бакинскую бухту 17 июля 1723 г. Матюшкин отправил в крепость офицера с письмом Измаил-бека и предложением открыть ворота. Бакинский султан Мухаммед-Гуссейн отказался; вышедшая из ворот конница утром 21 июля попыталась атаковать высадившийся десант, но не выдержала артиллерийского огня и отступила в город. Орудия выстроенных на суше русских батарей и семи гекботов открыли огонь. Бомбы двухпудовых мортир вызвали пожары в городе, а двенадцатифунтовые пушки разрушали крепостную стену со стороны моря. До штурма дело не дошло — 27 июля горожане открыли ворота; войска вступили в город, где их встретили музыкой и пляской «по персицки».
5 сентября царь отмечал спуск новой яхты в Адмиралтействе, где юная дочь Петра Елизавета поднесла гостю кубок венгерского вина. Затем начались торжества с катанием по Неве и фейерверком, «состоявшим из ракет, швермеров, огненных колес, водяных шаров и большого девиза из белого и голубого огня с изображением покоренного города Баку и его бомбардирования и с надписью, показывавшею, когда он был взят… Персидский посол смотрел вместе с другими на этот фейерверк и показывал вид, что очень восхищается им. По окончании его он имел с императором продолжительный разговор наедине, которым, по-видимому, также остался весьма доволен» — по крайней мере, так показалось Берхгольцу.
На следующий день маскарад с участием Измаил-бека двинулся пешком по будущему Невскому проспекту в усадьбу президента Юстиц-коллегии П. М. Апраксина, а затем к князю-кесарю И. Ф. Ромодановскому, где его участники принуждены были отведать «адски крепкой дистиллированной дикой перцовки» и «веселились» до трех часов ночи.
11 сентября, накануне заключения договора, император повелел объявить Измаил-беку, что весьма им доволен. Сразу после подписания Петр повез гостя в Адмиралтейство и сам водил его по верфи, показывая строящиеся корабли и флотские «припасы». Обзор завершился устроенным в «большой сале» угощением с «фруктами и питьями».
На следующий день экскурсия продолжилась на другой, «ординарной» верфи для строительства «малых судов». В тот же день царь распорядился одарить посла отрезом золотой парчи на кафтан в 100 рублей, «сороком соболей» в 300 рублей, десятью аршинами лучшего сукна, пятифунтовым серебряным кубком, 1500 золотыми червонцами и еще пятью тысячами рублей; кроме того, выдать людям посла 500 рублей и мехов на 200 рублей, а также отпускать им «корм с прибавкою».[12]
В эти сентябрьские дни на юг понеслись гонцы с царскими указами. Матюшкину предписывалось закрепиться в Баку — отобрать у жителей «ружье», оставив для полицейской службы не более сотни «конных»; выслать всех виновных в сопротивлении, оказанном русским войскам; описать все «нефтяные колодези». Бригадир В. Я. Левашов назначался «верховным нашим управителем в Гиляне… как прежние от шахова величества тамо бывшие управители управляли». Посланная ему 16 сентября инструкция указывала: «…власть и правление визирское взять на себя… визирю объявить, что ему и его служителям уже делать нечего, того ради чтоб он ехал куда похочет и с добрым манером его отправить; буде же скажет, что он не смеет ехать без указу шахова, то его силою не высылать, только б ни во что не вступался и ничего не делал; также и квартиру свою визирскую уступил вам, а ежели что станет противное делать, тогда его выслать».
Царь требовал назначить новых «управителей» («где возможно — руских, а где невозможно без их народа, выбери из туточных жителей добрых людей»), наладить сбор налогов и собрать информацию о природных ресурсах Гиляна — «где что родится», в том числе селитра, медь, свинец, фрукты, «понеже немалой торг может от сего быть, не точию дома, но и в Польшу». В отношении других уступленных, но еще не занятых русскими войсками территорий Петр был более осторожен — распорядился «к весне тебе обстоятельно к нам отписать, какие места и провинции своими людьми содержать и управлять можешь».
14 сентября 1723 года состоялась отпускная аудиенция: Измаил-бек «с великими слезами лобызал ноги императорского величества»; в честь почетного гостя палили пушки Петропавловской крепости. Прием, по старому посольскому обычаю, завершился угощением посла на дому придворным обер-шенком.
Но отдохнуть не пришлось — «культурная программа» продолжалась: 15 сентября Измаил-бек осматривал в Кунсткамере «анатомические и протчие куриозные вещи», которым «зело удивлялся»; затем наблюдал экзерциции двух батальонов гвардии со стрельбой и метанием гранат. Под конец император повез посла на барже на Галерный двор.
На следующий день Измаил-бек дал хозяевам ответную «ассамблею», для чего, поиздержавшись, занял у Аврамова 3500 рублей, которые консулу позднее вернули из казны. Журнал пребывания посла зафиксировал, что напитки были «от двора». Кушанья же, по свидетельству Берхгольца, «готовили повара его величества на здешний манер; но потом один из персиян (по всем признакам, кухмистер) уставил весь стол персидскими кушаньями, состоявшими большею частью из яиц, круп, гороху, рису и изюма, иногда обложенных мясом и колбасами». Посол не только знакомил высоких гостей с блюдами персидской кухни, но «все время обеда прислуживал и постоянно стоял за стулом императора».
«Пить вино персиянам хотя и запрещено, — отмечал Берхгольц, — однако ж он брал его и сам начинал провозглашать все тосты. Незадолго перед тем, когда ему у великого канцлера в первый раз поднесли вина, он сказал, что по закону своему не может пить его, но что из благоговения перед императором забывает этот закон и выпьет за здоровье его императорского величества, что и сделал. Первый тост, впрочем, государь провозгласил сам, и это был тост за здоровье персидского шаха, сопровождавшийся 13 выстрелами из пушек, нарочно поставленных в числе 14 перед домом для пальбы во время питья за здоровье. Всех тостов в этот раз было провозглашено девятнадцать, и все они сопровождались пальбою».[13]
Но и на этом «трактования» не закончились. 19 сентября посла доставили на яхте в только что отстроенный Петергоф для двухдневного обозрения дворцов и парков пешком и на повозках-«линеях». Следующая неделя была посвящена Кронштадту: Измаил-бек вместе с Петром на ботике осматривал крепостные сооружения; 22 сентября ему показали действия «в бою» галер, а 26-го — «морской бой» двух ботов. Боевые «потехи» сменялись пиршествами у фельдмаршала А. Д. Меншикова и генерал-адмирала Ф. М. Апраксина, «гулянием» под залпы орудий на борту 88-пушечного линейного корабля «Северный Орел» и в Ораниенбауме; последнего почетный гость не выдержал: сделался «зело шумен» и отбыть на предоставленную ему яхту уже не смог.
27 сентября он вернулся в Петербург, где на следующий день его ожидали празднество в честь битвы при Лесной и спуск на воду шнявы «Фаворитка» в Адмиралтействе. Император лично ставил мачту и укладывал балласт нового корабля, после чего на палубе началось пиршество, которое продолжилось в Летнем дворце с участием придворных дам и синодальных архиереев. И те и другие в итоге оказались крепко «шумны» — гвардия беспощадно потчевала всех гостей простым солдатским вином. Измаил-бек перед испытанием не дрогнул: «Великий адмирал, сидевший рядом с персидским послом, не хотел допустить, чтоб и его заставили пить простое, и майоры гвардии уже дали было убедить себя, но тот никак не соглашался на такое исключение и убедительно просил, чтоб ему дали водку. Получив ее, он встал и сказал во всеуслышание, что из уважения и любви к императору готов пить все, что только можно пить; потом, пожелав еще его величеству всевозможного счастья и благополучия, осушил чашу». У него даже хватило сил предстать перед царицей Екатериной и вручить ей драгоценные парчи и «яхонт червчатой» — рубин.[14]
Такая приверженность европеизации явно была симпатична царю, и он не торопился отпускать гостя. 29 сентября в Коллегии иностранных дел Измаил-бек получил подарки: восемь тысяч рублей червонными, девять аршин парчи, два «портища» сукна и деньги на дорогу; кубок и соболя должны были догнать его по дороге из Москвы. 1 октября Петр показывал послу свою самую большую восемнадцатипушечную яхту «Принцесса Анна» и находившийся в Летнем саду Готторпский глобус (диаметром 3 метра 36 сантиметров) — подарок герцога Голштинского: внешняя поверхность глобуса изображала земную сферу, а внутри размещалась карта небесной сферы. За столом внутри глобуса могли разместиться 10—12 человек и, сидя в темноте, видеть Землю в окружении звезд.
Второго октября император показал послу Янтарную комнату; затем отвел его в свою токарню в Зимнем дворце, подарил собственноручно сделанную табакерку из слоновой кости и «две трубки зрительные» и только после этого стал прощаться; гость же вновь «с великими слезами целовал его величества ноги».[15] Но после этого были еще преподнесение подаренных Екатериной золотых часов, «вечерины» у Остермана и у секретаря Василия Степанова. Только 8 октября Измаил-бек покинул гостеприимный Петербург. Перед самым отъездом секретарь императора А. В. Макаров вручил гостю портрет Петра I с «великими алмазы» и… кровать, на которой посол спал во время пребывания в Петербурге. Его ожидал путь до Твери на подводах, а далее — плавание по Волге под охраной конвоя подполковника Лукьяна Девицияка.
Кажется, император был доволен: сбывалась его мечта об открытии пути к богатствам Востока. В отличие от прошлого 1722 года, когда сорокатысячная армия после изнурительного марша смогла удержать только Дербент, теперь небольшими отрядами без потерь были заняты стратегически важные пункты на западном и южном берегах Каспийского моря. Петр рассчитывал, что шаху ничего не останется, как согласиться на все его условия и даже просить убежища в России, хоть Волынский и объяснил, что на последнее «надежды нет».
Вслед за послом на юг отбыли получивший в награду чин секретаря (из «подлых мужиков» — в X класс Табели о рангах»!) Семен Аврамов и унтер-лейтенант флота князь Борис Мещерский — добиваться ратификации договора Тахмаспом. Добравшись из Решта в Ардебиль, они в течение месяца вели переговоры. Шах принял царский подарок — золотой кальян, называл Петра I «дядей», однако его министры категорически «отреклись» от ратификации. Главный министр (эхтима-девлет) заявил, что Измаил-бек не имел полномочий на заключение подобного договора, а в Петербурге царские слуги его «напоя пьянова, и учинили трактат». К самому же Тахмаспу, которого «на всяк день поят», пробиться не удалось даже ловкому Аврамову, о чем он написал императору 16 июля 1724 года. «На предложения наши такие дают ответы аки люди умалишенные», — докладывал Мещерский Левашову.
Не добившись прощальной аудиенции, посланцы в июне отправились в обратный путь. Едва они отъехали от города, как их нагнали шахские «приставы» и стали пугать окрестными разбойниками; и «по отъезде их несколька минут спустя, человек с 40 или болше ширванцов конных наскакали и кричали, чтоб они без мучения головы дали себе отсечь». Четыре часа дипломаты и их охрана отстреливались от нападавших и в конце концов пробились; но и дальше в нескольких «узких местах» на дороге в них не только стреляли, но и «с гор каменья великие пущали».
В один из весенних базарных дней 1724 года командующий повелел Левашову публично огласить в Гиляне царскую «грамоту» о заключенном договоре и «объявил тем провинциям, что они уступлены». Реакция оказалась неутешительной: бригадир сообщал, что «военные собрания» вокруг Решта умножились, «дороги заступили и на реках крепости построили и всякими мерами народ развращают и стращают». Левашов признал, что, несмотря на успешные действия армейских «партий», «разширение» российских владений на южном берегу Каспия невозможно. Сил для дальних экспедиций не было, а жаркое лето и «нездоровый воздух» подрывали состояние армии гораздо сильнее, чем мизерные боевые потери. 16 июля 1724 года 1270 из 4706 солдат и офицеров Левашова были больны, а согласно рапорту от 16 сентября на 1603 здоровых приходилось 2264 больных. За два месяца от болезней умерли 853 человека.
Измаил-бек 21 июня того же года прибыл в Решт с почетом и закупленными в России товарами, но в изменившихся обстоятельствах пал духом, «в разномыслии и не без страху являетца», докладывал Петру Левашов. Шахские приближенные в письмах обвиняли посла, что он «уподобился к измене и приложился к непостоянному народу русскому нечестивому и от двора своего монарха отложился». Левашов небезосновательно предположил: «Не надеюся, чтоб он от здешних долго жив был».[16] Ехать к своему государю посол отказался и решил остаться в Реште, благо бригадир распорядился обеспечить его солью, дровами и нефтью «для света» и велел местным купцам-армянам купить привезенные им товары.
Узнав о трудном положении персидского «гостя», Петр I 21 сентября указал Левашову: «Посол Измаил-бек, человек зело умной и верной своему отечеству, очень много со мною говаривал, о чем ведает Аврамов. Также просил, ежели ему от двора шахова за уступку какая беда будет, то хотел у нас быть под протекциею, и когда он того пожелает, тое ему учините».[17]
Ситуация в «новозавоеванных провинциях» и вокруг них стала предметом «тайного совета» в Петербурге. Как свидетельствуют бумаги Коллегии иностранных дел, Петр совещался с министрами Г. И. Головкиным и П. А. Толстым 11 октября в Шлиссельбурге. «Господа министры» считали, что Измаил-бек через свои «каналы» должен склонить шаха к принятию договора. Император в уговоры не верил, а посему повелел: войск на Кавказе «прибавить», а к шаху не обращаться, чтобы он не потребовал от России помощь против турок и завоевателей-афганцев. Впрочем, Петр мыслил пригласить Тахмаспа на подконтрольную территорию в Гилян или захватить его с помощью находящихся в шахском окружении грузин при содействии царя Вахтанга. Послу же Петр приказал выдать две тысячи рублей.[18]
Император верил, что сможет удержать и освоить занятые территории. В 1723—1724 годах он приказал двинуть в Дагестан семь тысяч донских, яицких, «бунчуковых» и слободских казаков; отправить на строительство крепостей и гаваней работных «из подлых самых татар» и «служилых мордвы и чюваши»; «приставливать» в Гиляне русских учеников к местным мастерам-шелководам. Царь торопил генералов с завершением постройки главной военной базы на Кавказе — крепости Святого Креста, чертеж которой выполнил сам. В инструкции Матюшкину рекомендовалось «тщиться всяким образом, чтоб армян призывать и иных христиан, ежели есть, в Гилянь и Мазендаран и ожилять, а бусурман зело тихим образом, чтоб не узнали, сколько возможно убавливать, а именно турецкого закона».
По царскому указу командующий корпусом М. А. Матюшкин вручил Измаил-беку деньги. В донесении от 19 января 1725 года он сообщил: «А о шахе слышно, что в Ардебиле, токмо пишут сардар или командир над войски Магамет Кулия сагдинской да кутумской хан и протчия, выманивая ево (Измаил-бека. — И. К.) отсюда, а особливо чтоб он пожитки свои прежде себя отправил, по которым видит он, посол, что хотят обмануть… И оной посол, опасаяс[ь], ко двору своему уехат[ь] не намерен, а просит протекции вашего величества». Измаил-бек уже в успех не верил; он писал царю, что шах «обретаетца безпомочно между таких изменников», и просил позволения остаться в Гиляне или в любом «в вашем государстве в котором городе».[19]
Известие о смерти Петра I стало для посла «всесветной великой печалью, от которой по уведомлении души наши, как от огня, згорели, а из ока нашего слезы с кровию изходяще» — так сообщил он в Петербург 20 апреля 1725 года. Одновременно он по-восточному цветисто приветствовал вступившую на престол Екатерину I, «пречистую и непорочную персону сияющую яко солнце подобием райской и святой деве Февронии и имеющей благоразумие яко Былкыз[20], высокопресветлейшей и подобней ангелской красоте и сияющую красотою весь свет, что же Господь Бог монаршеской престол славою и честию возвысил», и предлагал императрице «голову и душу свою». Ответа из Петербурга не последовало, а командующий докладывал, что посол вполне благонадежен, но «в здешних делех в нем после нужды не имеетца и в бытности ево здесь плода в нем не будет, к тому ж и он, посол, желает быть и жить под протекциею ея величества государыни императрицы в Санкт Питербурхе или в Москве».[21]
Однако в 1725—1726 годах в Петербурге еще надеялись склонить шаха под российскую «протекцию»; к тому же Измаил-бек имел письменные полномочия на заключение договора, что являлось свидетельством его правомочности. Не случайно окружение Тахмаспа стремилось вызвать посла ко двору со всеми документами. Матюшкин и Левашов весной 1726 года докладывали, что «никакой от него, шаха, склонности нет, только хотят выманить посла и, указы у него отобрав, ото всего отпереться, а его, посла, умертвить». Последний и сам категорически не желал прибыть «к целованию стоп» своего повелителя («ибо живу быть мне не можно»), объяснял, что все его поступки были в интересах иранского государства, и настаивал: пусть сначала шах ратифицирует привезенный им договор — «тогда умереть уже не отрекуся».[22] Императрица милостиво повелела Измаил-беку оставаться под российской защитой.
Переговоры с шахом так ничем и не завершились. В глазах безвольного Тахмаспа, проводившего время в пьянстве и «блудных разговорах», посол выглядел изменником. «…от тебя-де да от Измаил-бека мое государство пропало, от чего я пришол в великой ужас», — пенял он на снова направленного к нему Аврамова. Российские дипломаты долго пытались «из персицких дел выйти… на таком основании… ежели какое надежное правительство в Персии восстановлено быть может, чтоб турки не могли при Каспийском море и в соседстве от Российской империи в тех странах утвердиться», пока таким правителем не стал полководец Тахмасп, будущий шах Надир. Все эти годы бывший дипломат провел в Реште на «пенсии» в 3600 рублей в год, выплачиваемой из получаемых российской администрацией доходов. Посла охранял почетный караул, его въезд и выезд отмечались пушечной пальбой.
Вступившая на престол в 1730 году Анна Иоанновна повелела Левашову за «волности в торговле» отдать Гилян иранцам и отступить до Куры. Следующий год прошел в переговорах, завершившихся заключением в Реште договора о возвращении Гиляна и Астары ради «вечной соседственной дружбы». Перед ратификацией Измаил-бек покинул Иран — он не доверял статье договора, предусматривавшей прощение всех, кто «в услугах и управлении чинов и в подданстве их императорского величества всероссийского были». Доставленный в октябре 1731 года на российском корабле в Дербент, Измаил-бек просил перевести его в Астрахань «для перемены воздуха, поскольку он слаб здоровьем». В. Я. Левашов просьбу уважил — предписал астраханскому губернатору содержать бывшего посла по-прежнему: «…надлежит ему кормовых денег давать на месяц по 300 рублей и по три батмана табаку кальянного, да на 2 месяца соли по рогоже, дров в неделю 24 коромысла». Только почетный караул был уже не нужен, поскольку «его та честь преминовала, а в Гиляне той чести надобность требовала для интересов ея императорского величества».[23]
Летом 1732 года Измаил-бек прибыл в Астрахань. Она стала последним прибежищем придворного и дипломата, который пережил свой звездный час в качестве гостя и партнера Петра Великого. Возможно, что шаха можно было склонить к союзу и русские полки помогли бы утвердить его власть. Но смогла бы даже в этом случае молодая империя развернуть успешное экономическое «наступление» на Восток? Планы Петра опередили время. Казаки и солдаты не могли заменить дельцов, моряков, торговцев, судохозяев, которых не хватало и в самой России. Не было еще располагавших крупными капиталами торговых компаний, мастеров и приказчиков; отсутствовала инфраструктура: перевалочные базы, дороги, суда, верфи, удобные порты… Миссия Измаил-бека оказалась невыполнимой.
Последние годы он жил как частное лицо, но в ранге посла с немалым содержанием в 3779 рублей в год. На родину Измаил-бек не вернулся и решил связать судьбу своего потомства с Россией. В 1742 году он просил губернатора В. Н. Татищева «принять на руки» его сына Фет Али-бека для обучения «европейским наукам» и «вступления в подданство ее императорского величества». Губернатор зачислил отпрыска Измаил-бека в капралы местного гарнизона и доложил императрице Елизавете Петровне о желании персиянина, чтобы его сын по «высочайшей вашего императорского величества милости произведен был обер-офицером».[24]
1. Цит. по: Гольденберг Л. А. Федор Иванович Соймонов (1692—1780). М., 1966. С. 42—43.
2. См.: АВПРИ. Ф. 77. Оп. 77/1. 1722. № 1. Л. 11—12.
3. См.: АВПРИ. Ф. 77. Оп. 77/1. 1723. № 12 (Дело о пребывании в России посла Измаил-бека). Л. 63 об.
4. Там же. Л. 2.
5. Текст речи см.: РГАДА. Ф. 169. Оп. 1. № 84. Л. 1—1 об.
6. См.: Бумаги императора Петра Великого: Изданы академиком А. Бычковым. СПб., 1873. С. 519; АВПРИ. Ф. 77. Оп. 77/1. 1723. № 12. Л. 108.
7. См.: АВПРИ. Ф. 77. Оп. 7. См.: АВПРИ. Ф. 77. Оп. 77/1. 1723. № 12 (Дело о пребывании в России посла 7/1. 1723. № 12. Л. 110—115.
8. См.: РГАДА. Ф. 9. Отд. II. № 94. Л. 306—307. «Реестр» составлен послом Измаил-беком 2 октября 1723 г. для канцлера Г. И. Головкина и переведен переводчиком Маметом Тевкелевым.
9. Текст договора см.: Полное собрание законов Российской империи. СПб., 1830. Т. 7. № 4298; Договоры России с Востоком политические и торговые. СПб., 1869. С. 175—180; переиздание: Договоры России с Востоком политические и торговые. М., 2005. С. 191—194.
10. См.: Юность державы: Фридрих Берхгольц. Геннинг Бассевич. М., 2000. С. 152, 413.
11. Юность державы. С. 140—141.
12. См.: РГАДА. Ф. 248. Оп. 7. № 384. Л. 936, 944, 950—950 об.
13. Юность державы. С. 147.
14. См.: АВПРИ. Ф. 77. Оп. 77/1. 1723. № 12. Л. 14—14 об.
15. Там же. Л. 15 об.
16. РГАДА. Ф. 9. Отд. II. № 67. Л. 471.
17. Письма и указы государей. М., 1808. С. 26.
18. См.: АВПРИ. Ф. 77. Оп. 77/1. 1724. № 12. Л. 5 об.—6; 16 об.
19. РГАДА. Ф. 9. Отд. II. № 72. Л. 652—657, 659—660.
20. Былкыз — царица Савская, восточный эталон женской мудрости (за комментарий автор приносит благодарность Д. Жантиеву).
21. Цит. по: Шереметев П. С. Владимир Петрович Шереметев. М., 1913. Т. 1. С. 306—308.
22. Сборник Российского исторического общества. Т. 55. СПб., 1886. С. 465; АВПРИ. Ф. 77. Оп. 77/1. 1726. № 4. Л. 332—332 об., 390 об.—391 об.
23. См.: Кулаков В. О. Персидский посол Исмаил-бек и Астрахань в 20-е гг. XVIII в. // Вопросы исторической науки: Материалы международной научной конференции. Москва, январь 2012 г. М., 2012. С. 21—23.
24. См.: Астраханский В. С. «Всемилостивейшей государыни всеподданейший раб…»: Донесение В. Н. Татищева о просьбе бывшего посла в Персии в России Измаил-бека 1742 г. // Исторический архив. 2003. № 6. С. 207—210.