Опубликовано в журнале Звезда, номер 5, 2022
Он был знаменитым библеистом, фольклористом, просветителем, знатоком древних и современных языков, человеком с необыкновенной судьбой.
Я увидела Исидора Ефимовича Левина, когда он уже был женат на моей тете Розалии Львовне Золотницкой, преподавателе Ленинградского университета, кандидате географических наук.
Но я не могу рассказывать о нем, пока не расскажу о ней. Моя тетя ослепла, когда ей было десять лет, после осложнения от какой-то болезни. Это было в двадцатых годах прошлого века, и жила ее семья в маленьком городке Макеевка Черниговской губернии. Лето, ей десять лет, надо идти в школу, в четвертый класс, но директор школы категорически отказывается принимать слепую девочку в школу для зрячих. И случилось чудо: в этом маленьком городке, где все знали всё друг о друге, оказался Александр Моисеевич Щербина, первый незрячий профессор России. Родившийся в 1874 году в тех же местах в семье священников, он нередко бывал у себя дома в Макеевке. Будучи тогда профессором Московского университета, он вернулся на Украину для преподавания в Киеве, Чернигове, Нежине. Услышав про беду девочки, он пришел домой к Розе, поговорил с ней и пошел уговаривать директора школы. Тот не соглашался, и тогда, добившись разрешения в вышестоящих инстанциях и под свою ответственность, Щербина уговорил взять девочку вольнослушателем. В то же лето за пять занятий он обучил Розу азбуке слепых по Брайлю. А уже с пятого класса директор, преподававший математику в школе, говорил ученикам: «Если что-то не поняли, спросите у Золотницкой». Девочка окончила школу с похвальной грамотой, а позже тот же директор уговорил родителей отвезти девочку в Ленинград, поступать в Ленинградский университет.
О себе Щербина говорил, что достиг всего благодаря своему окружению (он из состоятельной интеллигентной семьи священников, которая обеспечила ему образование), а Золотницкая сделала себя вопреки всему.
Мама мне рассказывала, что, живя в студенческом общежитии, Роза вместе с девочками убирала комнату и мыла окна. Она никогда не ходила с палкой, безошибочно ориентировалась в комнате, а на улице ходила с кем-то своим под руку. А я уже помню, как, прибегая после занятий из своего института во двор университета, где были домики для преподавателей, накормленная, обласканная, шла с тетей гулять. Я из Москвы, и она мне показывала Питер. Я держала ее под руку и должна была сжимать локтем чуть-чуть ее руку, давая знать, что впереди поребрик (смешное для москвичей слово) или какое-нибудь другое препятствие. Я сжимала, когда надо было, ее руку, а потом уже не помнила, что она слепая. Она показывала и рассказывала: «Посмотри через Неву, видишь такое-то здание, оно было построено тогда-то и тогда-то, и таким-то архитектором. Перейдем Первую линию и войдем в Румянцевский сквер (он же Соловьевский сад), там ты увидишь памятник, на пьедестале которого написано „Румянцева победам“. Он поставлен в честь побед над турками сначала на Марсовом поле. А потом перенесен сюда, поставлен против Первого кадетского корпуса; потом вокруг него разбит купцом Соловьевым сад».
И так ее Питер становился моим. А еще она умела делать до`ма, кажется, все. Она гладила дяде рубашки, сервировала стол, готовила, а если я помогала, улыбаясь говорила, что я халтурщица, как и моя мама, а я со стопроцентным зрением не замечала крошек на столе или мелких складочек на дядиной рубашке. У нее обострены были все остальные четыре чувства… Когда по какой-то причине не было секретаря и я помогала ей в работе, то это было примерно так: «Танечка, стеллаж второй от окна, третья полка справа, возьми восьмую книгу слева и открой на сто тридцать шестой странице. Начинай читать, стоп, карандашом около этих строчек поставь такой-то значок. Пошли дальше, стоп, здесь такой-то значок. Секретарь знает».
А когда надо было читать ей то, что секретарь не должна была знать, например «Доктора Живаго», а я старалась очень быстро читать, то периодически слышала, что я не там поставила ударение или не так сказала слово. Творо`г, а не тво`рог, цвет салатный, а не салатовый и т. д., и уж я все это запоминала на всю жизнь.
Когда я прибегала и она обнимала меня, то обязательно говорила: «Ты в другом платье», «Ты немножко похудела или поправилась» — было ощущение, что она видит. И всегда прямая спина. Я не понимала тогда, что она особенная, она была просто дорогая мне моя тетя Роза. Я ее помню и очень скучаю без нее.
Статья из журналa «Аргументы и факты» [1]:
«За свою жизнь она сотни слепых обучила Брайлю. Всю войну аспирантка Золотницкая была председателем шефской комиссии ЛГУ. В Саратове был госпиталь воинов, потерявших зрение на фронте. В эвакуации „вездесущая Роза“ руководила бригадами „сестер“: все, от студентов до профессоров, ухаживали за ранеными, читали книги, лекции, вели беседы. Для взрослых мужчин слепота была трагедией: отчаявшись, они отворачивались к стенке. Роза рассказывала им о себе, о диссертации, о географических картах. Главное, чтобы повернулись от стенки — к людям! А уж потом — обучать Брайлю, думать о будущем.
За работу в тылу Золотницкую наградили боевым орденом Отечественной войны II степени, хоть она и не воевала. Один из тяжело раненных нашел свою спасительницу через 29 лет! Разведчик Виктор Никитин, 14-летний сын полка, с черепным ранением лежал в госпитале, глазные нервы перебиты, парнишка отчаялся.
— Мы стали заниматься с Виктором. Помогла ему поступить в Курске в музыкальную школу, он стал музыкантом… А в середине 1970-х разыскал меня! <…>
Ее диссертация была первой, защищенной во время эвакуации ЛГУ. Когда не хватало самого необходимого — теплой одежды, еды, — она везла с собой пишущую машинку, папку с диссертацией и бумагу. Бумага смялась в тазу, и ее разглаживали чугунным утюгом. А старую ленту для пишущей машинки растягивали по коридору и смазывали керосином, смешанным с сажей. <…>
Золотницкая 40 лет была старшим научным сотрудником НИИ географии при ЛГУ. С преданной лаборанткой ездила в Москву, много работала в архивах. В 1947 году заинтересовалась картами начала XVIII века, обнаружила и карту Адриана Шхонебека с длинным названием „Географский чертеж над Ижорскою землею…“.
— Моя Зинаида Павловна внимательно прочитала надписи на карте. И вдруг — слово „Петербург“ на Березовом острове. А стрелка направлена к Заячьему, то есть к будущей Петропавловской крепости!
Так она разыскала неизвестную карту петровского времени, где впервые появилось слово „Петербург“. Зрячие не увидели — а она разглядела!..
На карте Шхонебека (1704 года!) много названий. Старославянские помог расшифровать Д. С. Лихачев (тогда еще не академик, а просто — Митя), финские и шведские — Исидор Левин, вскоре ставший ее мужем.
Розалия Львовна о своих научных трудах говорит: „Всего 200 работ. Могла бы сделать и больше…“».
1961 год, я студентка первого курса Кораблестроительного института, все мне ужасно нравится, но «тыщи», которые надо переводить с немецкого, — это долго и трудно. Муж моей тети Розы Исидор Левин знает немецкий даже лучше, чем русский. Да и сам дядя не такой, как другие. Злые языки моих теток говорили (на самом деле не были злыми, просто любили посудачить), что Исидор женился на Розе, потому что он весь обожженный, а Роза не видит, а так бы кто за него вышел замуж… А мне-то что? Я прибегаю, меня кормят (предварительно отправляя мыть руки, и затем ставшее ритуалом отодвигание дядей моего века чуть-чуть вниз и слова: «Так, малокровие, быстро за стол и есть»). А потом надиктовывались «тысячи», да и упражнения с дядей гораздо быстрее делались. Ну и поплатилась. Дядя одно время преподавал на курсах повышения квалификации преподавателей вузов и как-то меня спросил: «Я могу у тебя на два-три дня взять тетрадь? Я хочу показать на примере твоих занятий, как неправильно преподают язык в твоем вузе». Тетрадь у него в руках, попросить отдать не посмела и дрожала все следующие дни. Мне казалось, что меня обязательно вычислят. В следующий раз тетрадка возвращается, и я, замирая, жду. «Я спросил, присутствуют ли здесь преподаватели кафедры иностранных языков Кораблестроительного института. Оказалось, нет. Ну, на нет и суда нет — что ж я могу тебе рассказать?» И я выдохнула с облегчением.
Много раз я сидела с ним рядом, а он крутил ручку приемника, и мы слушали «вражеские новости», как мне казалось, на всех языках. Я не помню, сколько он знал их в совершенстве, а сколько понимал. Они ведь и познакомились с тетей, когда ей надо было перевести что-то то ли с финского, то ли со шведского, а в Ленинградском университете никого не нашли, вот и прислали к ней командированного из Тартуского университета, случайно оказавшегося в то время там. Так они и познакомились, он выучил систему Брайля, они переписывались, а потом поженились. Два уникальных человека.
Я посмотрела в Москве все лучшие драматические спектакли, по крайней мере так казалось моим родителям, оперы и балеты в Большом, но никогда меня не водили в консерваторию. И вот мое первое посещение Ленинградской филармонии с дядей и тетей. Органный концерт. В перерыве спрашиваю тетю: «А где орган?» И она мягко, чтобы я не засмущалась, говорит: «Сид, покажи Танечке, где орган, и расскажи, пожалуйста». С тех пор знаю и обязательно ищу глазами — где, люблю, пожалуй, больше всех инструментов и всегда-всегда, на каждом органном концерте вспоминаю этот случай.
Я с ними в Мариинке на «Золотом петушке». Открывается занавес, и дядя начинает шепотом обрисовывать тете то, что происходит на сцене, декорации, костюмы, цвета. Люди сзади шикают, но он продолжает шептать. Он сейчас — ее глаза. Она же видела до 10 лет.
Как-то, уже инженером, приехав в Ленинград в командировку зимой, я, москвичка, одетая не так, как ленинградцы, и почему-то от этого очень гордая собой (помните: «Столичный город с провинциальной судьбой»), сказала дяде, когда он провожал меня к метро по ленинградским ледяным колдобинам (они тогда жили в маленькой хрущевской двушке у Сосновки, где его пишущая машинка располагалась на выдвижной полочке их пятиметровой кухни): «Ну что у вас за шапка такая, ушанка-овчинка из „Детского мира“?» И он мне ответил, что у него есть знакомые в мире науки, но нет знакомых в мире торговли… A ему ведь надо было всё покупать, всё — и для тети, и для себя. Я не представляю, как он с этим справлялся. А каковы были наши поезда, туалеты в поездах?! Как это все происходило, как он справлялся? Когда они приезжали в Москву, дядя читал лекции, тете нужны были переговоры с типографиями, мы их всегда забирали к себе. А в других городах, в гостиницах? Он никогда не жаловался, а мы никогда не спрашивали… Они вместе прожили пятьдесят трудных и интересных лет.
В 1972 году в Ленинград из Германии приехала писать диссертацию по русскому фольклору Гизела Шенковиц. Ее профессор из Гёттингенского университета дал ей рекомендацию, сказав, что по этой теме нужно и можно обращаться только к профессору Исидору Левину.
После защиты диссертации Гизела преподавала русский и английский языки, организовывала обмен школьниками Гамбурга и Ленинграда — Санкт-Петербурга. Она перевела на немецкий язык подготовленные Исидором пять изданий сказок народов бывшего СССР, которые затем вышли в Германии; пересылала его статьи для публикации в зарубежные журналы. Скорее всего, это она открыла его имя миру.
Не помню, в каком году дядя сломал ногу и лежал в больнице с ногой на вытяжке. К нему в больницу пришел представитель австрийского консульства с официальным приглашением на церемонию награждения его в Вене. Дядя рассмеялся и сказал, что у него никогда не было заграничного паспорта. И услышал в ответ, что Австрия все возьмет на себя. Это было его первое чествование за рубежом. Он стал также лауреатом премий многих научных организаций в Италии, Австрии, Германии, Финляндии. В Советском Союзе был членом-корреспондентом Армянской и Таджикской академий наук, но не Российской.
Его приглашали читать лекции в Японии, Греции, Израиле, Германии и уже не помню где. Он как-то рассказывал, что делал доклад в Греции на немецком языке и в перерыве к нему подошли два слушателя с вопросами на немецком же. И он ответил им на латышском, узнав акцент. А потом его пригласили в Ригу, где устроили великолепный прием.
Я тогда ничего не знала о его судьбе, мне просто было очень хорошо и интересно с ним. Я узнавала постепенно, что он, получив диплом факультета теологии Тартуского университета в конце июня 1941 года, узнал, что родители и все родственники в его родном Даугавпилсе расстреляны. Его любимый учитель Уку Мазинг, профессор Тартуского университета, эстонский теолог, фольклорист, философ, попытался спасти своего любимого ученика. Фашисты были рядом. Жена Уку Эха попросила пастора церкви выписать новое свидетельство о рождении на имя беженца из Латвии. Пастор был знакомым Мазингов, но отказался, узнав, для чего это свидетельство требуется. Но, направившись из церкви в туалет, оставил на столе незаполненный бланк со штампом, и Эха его взяла. Здание церкви в начале войны пострадало, и проверить документы было невозможно. Так он стал латышом. После страшных долгих ночей укрытия в деревне под Тарту «на семейном совете» было решено: ему надо бежать. Он отправился в Печору. Шел то пешком, где удавалось и было нестрашно, просился, чтобы подвезли на лошади.
Из воспоминаний Исидора Левина [2]:
«Во двор монастыря я вошел уже вечером. Из церкви навстречу мне вышел пожилой монах, оказалось, что это и есть настоятель монастыря отец Павел. Я спросил, не найдется ли для меня работы и крова, рассказал, что учился богословию в Тарту. Он сказал, что недавно молился, чтобы Богородица послала ему в помощь образованного человека, владеющего эстонским и хотя бы немного немецким языками… Теперь он счастлив, что Она исполнила его просьбу. Он не спросил, какой я веры и откуда родом. Он привел меня в свою комнату, поинтересовался, как меня зовут. Я ответил, что с рождения имя мое Зигфрид — также Исидор — Кокинс».
Наставник и монахи его полюбили, его кровать стояла около двери настоятеля отца Павла. Но и туда пришли нацисты, начались аресты духовенства. Так с 1942 года дядя попал в тюрьмы и концлагеря. Он спасался тем, что, зная языки, мог становиться не тем, кого сегодня убивали. Шведский, финский, любой из прибалтийских, польский. Он мне не хотел рассказывать об этом, даже если я приставала. Только много лет спустя, когда мы с ним были в музее Холокоста в Вашингтоне, он, держа меня крепко под руку, повторял: «Ты видишь, через что прошел твой дядя…» Тетя Роза мне рассказывала, что в одном из лагерей, когда немцы в спешке убегали и торопились сжигать трупы, он спрятался внутрь тлеющей кучи и выставил наружу только лицо и ладони. Все остальное тело было обожжено…
По счастливой случайности он не попал в сталинские тюрьмы. Одна из частей пограничной охраны красноармейцев отобрала его и еще нескольких русских военнопленных к себе в помощь. Переводил, уже для Красной армии, показания бывших узников концлагерей на русский, часто корректируя показания, чтобы облегчить их участь уже в советских лагерях или спасти от оных. Капитан пограничных войск ехал домой в Карелию и взял Исидора с собой в качестве ординарца, а потом отпустил. Когда Исидор добрался в Тарту, Уку Мазинг уже не был теологом и профессором университета, не было уже такой науки — теологии — в Советской Эстонии. Мазинги оставили Исидора у себя, и было решено, что нужно ему теперь получать диплом фольклориста, коль нет науки теологии. Имя Уку Мазинга я слышала от дяди много раз и всегда помнила завещание развеять его прах над могилой его учителя и спасителя Уку Мазинга. По ходатайству Исидора Уку Мазинг и его жена Эха были удостоены звания «Праведник народов мира» в Яд ва-Шем в Иерусалиме.
Мне грустно и тепло вспоминать о них, о родных, дорогих мне людях. И ужасно жалко, что я так мало их спрашивала и так малому от них научилась. Спасибо и глубокий поклон им за то, что они были в моей жизни.
Из статьи Веры Венедиктовой к 100-летию со дня рождения Исидора Левина [3]:
«В годы „оттепели“ Исидору Левину, благодаря удачному стечению обстоятельств было разрешено читать в Ленинградском университете курс лекций на немецком языке, посвященный этнографии немцев (Deutsche Volkskunde). Известный российский филолог А. К. Гаврилов, которому посчастливилось слушать курс Левина, вспоминал: „Этот курс так и остался если не уникальным, то редчайшим случаем в истории преподавания на филологическом факультете ЛГУ. Слушателям предлагалась живая, литературно отточенная немецкая речь, которая оставляла впечатление не безвкусного объекта для заучивания, а орудия, восхитительно приспособленного для передачи знаний. Мы узнали Левина как исследователя и мыслителя…“
В 1967 г. Левин защитил наконец кандидатскую диссертацию на тему „Этана. Шумеро-аккадское предание“. Это самая старая (около XXI в. до н. э.) сказка в мире, миф о легендарном правителе Шумерского царства, который поднялся в небесные выси на крыльях орла. Жизнь и подвиги Этаны захватывали воображение древних певцов и поэтов. Следы письменных памятников и устных преданий об Этане автор диссертации нашел в исторических сюжетах в античной, еврейской, персидской и европейской средневековой литературе. Чтобы провести источниковедческое исследование, диссертант проанализировал 400 вариантов образцов фольклора разных народов. Автореферат был написан по-русски, параллельно вышли еще пять публикаций автора по этой же теме на немецком языке, что было не рядовым событием. Эта работа была настолько серьезна и важна для фольклористов, что через несколько месяцев на ученом совете Института востоковедения АН СССР она была принята единогласно в качестве докторской диссертации. Исидор Левин стал доктором филологии.
Столпы советской науки того времени — фольклористы М. К. Азадовский и В. Я. Пропп, германист В. М. Жирмунский, библеисты и востоковеды И. М. Дьяконов и И. Д. Амусин, литературовед и переводчик Е. Г. Эткинд и другие — заметили деятельность Исидора, оценили широту его знаний и его вклад в отечественную науку. Тем не менее в Ленинграде не нашлось постоянного места службы для такого ученого. Он был приглашен на должность профессора в Академиях наук Таджикистана и Армении, где готовил научных сотрудников в области фольклористики, а также занимался подготовкой изданий сводов изустной словесности. Известный исследователь фольклора А. Тейлор даже предложил аббревиатуры TSL и ASL — таджикская и армянская системы Левина. В то же время Исидор продолжал заниматься изучением и изданием научных сборников сказок народов мира. Их глубокий анализ позволил ему сделать вывод о преемственности и общности фольклора различных этносов и его значении в восприятии исторических ценностей каждого народа. Эти сборники сказок стали классическими образцами при подготовке научных фольклорных изданий. Левиным также написаны десятки книг и статей по народоведению, фольклористике и библеистике.
Однако многие из его исследований, написанные чаще всего на немецком языке, публиковались в основном на Западе. Ученые советы во всем мире — в Германии, Италии, Австрии и т. д. — присуждали ему престижные премии. Так, Академия немецкого языка и словесности в Дармштадте в 2004 г. наградила Левина Почетной премией им. Фридриха Гундольфа за пропаганду немецкой культуры за рубежом. В торжественной речи в честь лауреата уже упоминавшийся фольклорист А. К. Гаврилов справедливо оценил значение деятельности И. Левина: „Немецкая академия сегодня отмечает заслуги человека, который пользовался немецким языком прежде всего как инструментом научного знания и делал это искусно и ярко, притом в такое время, когда еще слишком хорошо помнилось, что немцы участвовали в мировой истории не только в качестве непревзойденных гуманистов“.
И. Левин был членом Ученой коллегии Берлина, где разработал систему народоведческой документации культуры языка идиш, членом-основателем и почетным членом Международного союза фольклористов, почетным членом Союза фольклористов при Академии наук Финляндии, а также членом-корреспондентом Венского общества народоведения. Его биография и важнейшие работы по фольклористике отмечены в „Энциклопедии сказок“, изданной в Берлине и Нью-Йорке. Первый президент независимой Эстонии Леннарт Мери наградил бывшего выпускника Тартуского университета и большого ученого орденом Белой Звезды».
Овдовев, дядя уехал в Гамбург, женился на своей бывшей диссертантке и давнем друге Гизеле Шенковиц. Они вместе прожили десять лет, и он продолжал работать и читать лекции до 98 лет. Я навещала его несколько раз в Гамбурге, а он приезжал к нам в Вашингтон и всегда говорил, что это был лучший санаторий в его жизни.
Дядя умер в 2018 году в Гамбурге в возрасте 99 лет. Прах, по его завещанию, был развеян над могилой Уку Мазинга в Тарту.
Исидор Левин подарил большую часть своей библиотеки Тартускому университету. Эстонское консульство в Ленинграде организовало перевоз библиотеки, а остальную ее часть, уже будучи в Германии, дядя завещал Берлинской государственной библиотеке.
1. Голубев Е. Вопреки // Аргументы и факты. 2004. № 18; https://spb.aif.ru/archive/1798176.
2. Левин И. Из копилки моей жизни и мыслей // Академия. 2009. № 7, 8, 10, 11, 12; 2010. № 1.
3. Венедиктова В. Без него наша жизнь была бы намного беднее // https://evrejskaja-panorama. de/article.2019—09.bez-nego-nasha-zhizn-byla-by-namnogo-bednee.html.