Главы из книги
Опубликовано в журнале Звезда, номер 4, 2022
ОСТАНОВИТЬ РАЗДЕРБАН!
Непоследовательные, непродуманные меры союзного руководства привели к тому, что задолго до прихода Гайдара и Чубайса в стране ширилась «золотая лихорадка» — полным ходом шло хищническое растаскивание всего, что плохо лежит.
Еще в 1987 году союзный закон о предприятии дал коллективу работников и выбранному им руководству право полного хозяйственного ведения, то есть право продавать, передавать, обменивать, сдавать в аренду и просто списывать с баланса все, что ему принадлежит. Далее в развитие этого закона было установлено, что в аренду могут передаваться как природные объекты, так и все виды государственного имущества, оборотных средств, других материальных ценностей и финансовых ресурсов (здания, сооружения, оборудование и транспортные средства).
При этом тот же закон сделал директоров независимыми от министерств. По сути, действуя от имени предприятия, директора получили полномочия собственника. Директора продавали продукцию предприятия принадлежавшим им же кооперативам по заниженной цене, а те — по рыночной, оставляя полученную прибыль на своих счетах. При этом, если у головного предприятия возникали убытки, они относились на государство.
Кроме производственных коллективов право сдачи в аренду получили исполнительные комитеты Советов народных депутатов и местное руководство КПСС.
Целью было повышение эффективности производств, а главной «изюминкой» — возможность выкупа объекта, на котором работает арендатор. Для этого нужно было выплатить арендную плату за весь договорный срок. Начальственный люд быстро смекнул и сговорился с теми чиновниками, от которых зависели сроки и стоимость аренды. В сфере услуг работают кооперативы, за три года их число возросло в 17 раз. Но это не те, кто продавал женину шубу и занимал деньги у друзей, чтобы начать что-то с нуля. Таких было мало. Директора хлебопекарен, домовых кухонь, парикмахерских, ремонтных мастерских, магазинов, столовых и кафе уже давно прибирают к рукам вверенные им объекты. Предельно занизив и сократив условия аренды, директора булочных и столовых уже выкупили их от имени своего коллектива. Остается лишь избавиться от маленького коллектива и нанять новых работников. В 1990-м таких частных предприятий уже 245 тысяч, но это еще немного, впереди большой, не освоенный хапугами задел, и если все останется так — страна лишится значительной части своей материальной базы, ничего не получив взамен. А главное — люди, которые там работали, не получат ничего!
В доме на Петроградской стороне, где я живу, была булочная. Там были низкие цены, поскольку в кооперативе работали несколько инвалидов, а за это полагались арендные и налоговые льготы. Так продолжалось год или два. Но, как только помещение было выкуплено, директриса вынудила своих работников дешево продать ей свои паи. Булочная, в которую раньше ходили все бедняки, стала косметическим салоном для богатых. Что стало с инвалидами, можно догадаться…
Еще нет никаких ваучеров, а номенклатурная прихватизация уже идет полным ходом и в крупной промышленности. Причем директорам даже не нужно было платить взятки городским чиновникам, ведь они были наместниками, а по сути — хозяевами этой собственности. Эти представители среднего советского класса уже давно ощущали себя этакими промышленными «баронами». Да, государство могло их поправить и даже наказать переводом на другое кормление, но вверенные им вотчины они ощущали своими. Был момент, когда их полновластие закачалось. В 1983 году, идя навстречу идеям самоуправления, союзное правительство узаконило выборы директоров трудовым коллективом. Этот внешне весьма либеральный шаг копировал югославскую модель социализма. Но попытки стихийной смены директоров внесли лишь дополнительный хаос в работу промышленности. Неугодные партийным органам лидеры не утверждались, а популярность избранных зачастую не совпадала с квалификацией и наличием опыта. Ведь одним из главных ресурсов советского управленца было наличие связей. Новичкам, чужакам в той среде было непросто, и в конечном счете выборная затея провалилась.
Когда у административно-хозяйственной номенклатуры появилась возможность укрепить свое положение, она охотно этим воспользовалась. Манипулируя сознанием своих подчиненных, оценив по дешевке приглянувшуюся материальную базу, установив низкую арендную плату, они прямо или через посредников становились арендаторами собственных станков, цехов, а то и фабрик.
К 1990 году на основе «полного хозяйственного ведения» действовало подавляющее большинство промышленных предприятий в СССР. А к осени 1991 года число занятых в таких производствах составило более 7,5 миллиона человек, само же число «арендованных» предприятий превысило 20 тысяч. Судя по отчетности, все они исправно платили налоги и аренду. Правда, в условиях нарастающей инфляции арендная плата стремилась к нулю.
На «Светлане», одном из крупнейших производственных объединений Питера, работал наш старый знакомый, мастер на все руки и талантливый инженер. Директор предложил ему на паях с родственниками этого начальника взять в аренду цех, которым тот руководил, и начать там помимо основной работы еще и выпуск каких-то хитрых дефицитных замков. После оформления аренды он за спиной у Юрия Илларионовича выкупил и тут же продал помещение со всем оборудованием. А получив деньги, сел в самолет и вместе с семьей улетел в Австралию. Новому хозяину изготовление высокоточных приборов и даже замков было не нужно, он стал штамповать хозяйственные крышки. А специалисты, которые там работали, оказались на улице…
Директорам активно помогали партийные функционеры и председатели исполкомов.
Позже Горбачев дал «князьям» и «баронам» возможность акционировать все остальное вверенное им имущество. Так, глава сельского строительного комплекса РСФСР Виктор Видьманов по прямому указанию генсека преобразовал это государственное ведомство в корпорацию «Росагропромстрой», а потом акционировал ее. На протяжении 10 с лишним лет люди, которые работали у него (а это около 700 тысяч человек), будут, сами того не зная, спонсировать КПРФ. (При этом сам Видьманов будет выступать с такими радикально-большевистскими идеями, что даже Зюганову придется от них дистанцироваться.)
В августе 1990 года союзное правительство Н. Рыжкова приняло закон о малом предпринимательстве. Благие намерения дилетантов от экономики опять сыграли на руку номенклатуре. Закон предоставил директорам материнских предприятий еще одну форму трансформации собственности и перекачки бюджетных денег в наличные.
Чиновная элита не знала, что будет дальше, а потому не церемонилась — цеха, автоколонны, станки и мастерские стали передаваться и продаваться в розницу. Судьба растащенных таким образом производственных комплексов их не волновала.
Подобные истории множились по всей стране, но формально союзный закон не нарушался, а если и нарушался, то контролировать это было некому.
На момент прихода в российское правительство Егора Гайдара прихватизация продолжалась уже два года, и народ в ней не участвовал. И никакая конкуренция за обладание собственностью ни владельцам лавочек, ни номенклатуре была не нужна…
Одним из наиболее ярких примеров была история с акционированием крупнейшего научно-производственного объединения «Энергия», о которой позднее писал А. Чубайс: «Берется имущество такого госпредприятия и вносится во вновь создаваемое акционерное общество. А другую долю в этом акционерном обществе может составлять интеллектуальная собственность некоего товарища Петрова. Или денежный взнос товарища Петрова в размере одной тысячи рублей. Поскольку технология оценки долей никак не прописана юридически, ничто не мешает тому, чтобы имущество НПО „Энергия“ было оценено так же, как интеллектуальный взнос товарища Петрова. При этом имущество НПО оценивается по остаточной стоимости на дату последней переоценки. А последняя переоценка была год назад, и за это время номинальная стоимость производственного объединения в результате инфляции выросла в 25 раз…»
Став главой Госкомимущества, А. Чубайс пытался опротестовать эту сделку, но было уже поздно. Созданное из «Энергии» АО уже было внесено в другое, а потом: «Через два-три оборота появляется такая хитрая категория, как „добросовестные приобретатели“, которые, широко открыв глаза, уверяют вас: „Да, может быть, на первой стадии приватизация и была незаконной, но я-то тут при чем? Я пришел потом, объединил искомое вами НПО со своей живопыркой, и это уже совсем другое предприятие…“
Абсолютно непробиваемая схема. Абсолютно неограниченных размеров хищения. Акционерное общество „КОЛО“ называлось все это безобразие. В это „КОЛО“ были внесены цеха, производственные мощности крупнейшего космического комплекса России. А вместе с ними — интеллектуальный вклад товарища Кравченко, например, телевизионного начальника, бывшего руководителя первого канала. И не его одного. Много там было уважаемых людей в акционерах и в совете директоров».
У нас в Питере депутатами была создана комиссия по проведению депутатского расследования финансовых операций руководства Балтийского морского пароходства (БМП). Выяснилось, что заключенные ими договоры с фирмой «Балтик-Монтана» (которую возглавляет сам начальник БМП В. Харченко) на субаренду Морского вокзала и магазина «Альбатрос» по суммам арендной платы были заведомо занижены (попутно депутатская комиссия обнаружила забавный факт: среди участников круиза по Балтике на теплоходе БМП «Анна Каренина» нашелся мэр Санкт-Петербурга А. Собчак, который был оформлен там как радист (!), он и еще какие-то чиновники (или их жены) были вписаны не только в судовую роль, но и в ведомость на получение каких-то копеечных командировочных в валюте).
Еще когда жульничество с имуществом БМП готовилось, я получил жалобу от председателя недавно созданного там независимого профсоюза, точнее обращение поступило от рабочих, поскольку молодой профсоюзник, поплатившись за свою принципиальность, лежал дома с разбитой головой. Мы ездили в пароходство на общее собрание коллектива, которому, чтобы получить от него согласие на сдачу лакомых объектов в аренду (с правом преимущественного выкупа), заморочили голову обещаниями. Депутат Д. Запольский пытался объяснить рабочим, что им ничего не достанется, но простые работяги свистом согнали его с трибуны. Естественно, наши опасения оправдались.
В октябре Б. Ельцин в своей речи на съезде сказал: «Мы недопустимо долго обсуждали, необходима ли частная собственность. Тем временем партийно-государственная элита активно занималась личной приватизацией. Их размах, предприимчивость и лицемерие поразительны».
Пока Егор Гайдар предпринимал отчаянные шаги, чтобы остановить надвигающийся голод, Комитет по вопросам экономической реформы и собственности Верховного Совета и Госкомимущество (его возглавил Анатолий Чубайс) искали способ остановить бесконтрольное и неэффективное растаскивание народной собственности.
Лауреат Нобелевской премии по экономике Фридрих Хайек еще в начале ХХ века писал: «Наше поколение напрочь забыло простую истину, что частная собственность является главной гарантией свободы, причем не только для тех, кто владеет этой собственностью, но и для тех, кто ею не владеет. Лишь потому, что контроль над средствами производства распределен между многими не связанными между собой собственниками, никто не имеет над ними безраздельной власти, и мы, как индивиды, можем принимать решения и действовать самостоятельно».
Все верно, конкуренция — одно из важнейших условий свободы и прогресса, но кому и как передать оставшиеся 200 тысяч промышленных предприятий и еще сотни тысяч других, находившихся на балансе российского правительства объектов? Даром или за деньги? На аукционах? А если по фиксированной цене, то кто ее установит?
В России 22 республики и 147 миллионов самых разных людей — среди них есть те, кто будет любой ценой рваться к богатству и власти; есть безумцы, мечтающие о реставрации коммунистической диктатуры или об «особом» пути; наконец, есть нищий и разучившийся работать на себя дремучий народ, который хочет изобилия и еще всеобщего равенства.
А полагаться можно только на себя. Надежды на то, что в переходный период Запад окажет России поддержку, аналогичную той, что по «плану Маршалла» получила послевоенная Германия (по сегодняшнему курсу это 13 миллиардов долларов при численности населения в три раза меньше нашего), не оправдывались…
Проблемы разгосударствления предприятий вставали и перед капиталистическими странами. Причины были в той же неэффективности, коррупции и воровстве.
Послевоенная реформа директивной экономики в Германии и Японии шла под жестким контролем стран коалиции. В Чили после провалившегося социалистического эксперимента либеральные реформы провели без оглядки на общественное мнение, в условиях жесткой военной диктатуры.
В Югославии и Польше плановая экономика существовала не столь долго, в обществе сохранился дух предпринимательства и уважения к частной собственности, но и там реформаторы не избежали ошибок. Попытка Польши приватизировать промышленность через продажу предприятий инвесторам результата не дала, покупателей оказалось меньше, чем хотелось.
В 1980—1990-х годах правительство Англии рассталось с четырьмя десятками крупных госкомпаний. Но там было кому продавать, а устоявшиеся экономические отношения, отработанное на практике законодательство и уважение к закону позволили определить реальную цену (с учетом санации, спроса и проч.). Так, кабинет Маргарет Тэтчер выручил от продажи только трех крупнейших госкомпаний 17 миллиардов фунтов стерлингов. Эти деньги пополнили казну, а несколько миллионов англичан стали акционерами проданных фирм, причем большинство из них стали успешно работать.
Параллельно с Россией та же задача разгосударствления решалась и в восточной части объединенной Германии, но там была возможность полноценного выкупа предприятий их бывшими или новыми состоятельными владельцами. При этом от них были получены гарантии создания 1,5 миллиона рабочих мест и выделения инвестиций на сумму 210 миллиардов марок.
В постсоветской России приватизацию ограничивало не только отсутствие легальных частных капиталов, но и архаичное, стойкое неприятие неравенства и богатства. Если искать его корни, они — в традициях старого крестьянского «мира», которые позже трансформировались в равенство рабов распределительной системы.
Теперь, когда пойдет дележка, каждый участник (работник, администрация, местная власть) захочет извлечь выгоду для себя. Получить не меньше других, а желательно больше. И будет негодовать, когда обнаружит, что кто-то оказался ловчей. Как снять напряжение, как совместить интересы разных сторон и, главное, как сделать процессы освоения продуктивными? Ведь приватизация не самоцель, это лишь инструмент для решения главной цели — запустить двигатели производства, торговли, финансов.
Теоретически были возможны три варианта общенародной приватизации.
1-й вариант. Всем гражданам бесплатно по «кусочку» от всей общенародной собственности.
Все смеются, все довольны! Правда, недолго, потому что непонятно — что это за кусочек и что с ним делать? Если напечатать и раздать деньги — это инфляция. Если натурой, что ты будешь делать с доставшимся тебе колесом от паровоза, куском линии электропередачи под Курском и парой сибирских сосен в придачу? Превратить полученную собственность в акции? Но как? Для этого необходимо провести сложную процедуру акционирования всего и вся. Кто этим займется, кто определит цену таких акций? На это понадобятся годы рыночных отношений. А пока будет идти их формирование, госсобственность будет и дальше задарма переходить в руки тех, кто к ней ближе, — в руки директоров и чиновников.
2-й вариант. Все работники и управленцы каждого предприятия становятся его коллективными собственниками.
Небольшой опыт у нас был. Около сотни организованных при Горбачеве «народных» предприятий через советы коллективов уже решали все производственные дела и вопросы распределения прибыли на своих собраниях.
Только как быть с долей тех, кто, проработав там всю жизнь, недавно ушел на пенсию? Или, наоборот, пришел только вчера?
Раздать акции? Какие — голосующие или только с правом на дивиденды?
К тому же известно, за рубежом (например, в Югославии), где эту форму уже практикуют, советы коллективов часто меняют своих директоров, если те не тратят всю прибыль на зарплату. В результате предприятие не выдерживает конкуренции с частными владельцами, которые, экономя на зарплате, обновляют свою технологическую базу (сегодня от горбачевских «народных» предприятий остались единицы, остальные разорились).
Опять же, если каждый получит долю только от того предприятия, где он работает, возникнет неравенство, совладельцы золотого прииска будут богатеть, а какие дивиденды станут получать учителя и работники библиотек? А что будут приватизировать чиновники и милиционеры, врачи, ученые?
3-й вариант. Продать все предприятия и всю недвижимость покупателям на аукционе!
В этом случае есть шансы на то, что покупатель не будет зря транжирить, он знает, что делает, и эффективно воспользуется покупкой. При этом казна пополнится остро необходимыми реальными деньгами. Но продажу иностранцам депутаты категорически отвергали, а наличие отечественных (добросовестных и рачительных) покупателей вызывало сомнения. На малые предприятия они еще, может быть, найдутся, а кому продать крупные?
Их приватизация, если мы хотим получить деньги, адекватные реальной стоимости, возможна только при наличии развитого фондового рынка, значительных свободных капиталов, квалифицированных менеджеров и аудиторов. Кто назовет реальную цену земли, на которой стоит завод? Пока не сложится рынок земли, это невозможно, цену придется брать «с потолка», и потом найдутся те, кто скажет: «Вы продешевили». А народ ревниво спросит: «Где наша доля?»
В Чехии решились на чековую, безналичную приватизацию, и там вроде стало получаться.
Тогда Комитет по вопросам экономической реформы и собственности Верхового Совета РСФСР решил двигаться в том же направлении. Были разработаны законопроекты «О приватизации» и «Об именных приватизационных счетах». Каждому совершеннолетнему гражданину России в Сбербанке планировалось открыть специальный счет, на который зачисляется энная сумма, которую получатель смог бы использовать только на покупку акций приватизируемых предприятий. На эти счета люди могли бы положить еще и свои личные средства, и средства юридических лиц. Все граждане получали право инициировать приватизацию любого предприятия.
Закон приняли еще в июле 1991 года. И сразу же выяснилось: Сбербанк не в состоянии оперативно открыть 140 миллионов личных счетов, требовалось двойное увеличение штатов банка и обучение этого персонала работе с именными безналичными счетами, на все на это понадобилось бы более полугода. А главное — Е. Гайдар и А. Чубайс понимали, что, пойдя по этому пути, экономика надолго завязнет в неэффективных отношениях. Они были уверены в том, что промышленность заработает только при полноправном собственнике. Его появление неизбежно в любом случае, но у страны нет времени на затягивание этого процесса.
Петр Филиппов позже вспоминал: «…мы проявили себя идеалистами-мечтателями, которые хотели построить „народный капитализм“ и буквально заставить любого пьяницу стать акционером какого-нибудь предприятия. Поэтому мы в законе заблокировали на ряд лет передачу гражданами прав по именным счетам друг другу, наложили мораторий на оборот приобретенных акций. Полагали, что прежде чем выявится реальная цена акций и люди поймут, какая ценность у них в руках, надо чтобы сначала рынок как-то стабилизировался. Но не понимали как.
Это была большая ошибка. <…> Обязательно должен быть владелец контрольного пакета, ведь дом без хозяина — сирота, а предприятие — тем более. Такова реальность, а мы исходили из каких-то „социал-демократических“ фантазий. По сути, проведя этот закон через Верховный Совет, мы сами заблокировали процесс формирования частной собственности в России».
Вскоре, столкнувшись с противодействием реакционного большинства депутатов, авторы проекта именных чеков поняли, что «окно возможностей может захлопнуться в любой момент и россиянам опять придется жить в условиях затратной плановой дефицитной экономики, без конкуренции и стимулов к развитию, в нищете и бедности».
Изменить же этот закон мог только сам Верховный Совет. Но облегчать возможность быстрой аккумуляции собственности в руках «теневых дельцов, криминала и кооператоров» левое большинство депутатов не собиралось, там превалировала идея сохранения «справедливой» уравниловки. Среди сторонников этой идеи было немало лоббистов, которые обслуживали директорский корпус, под шумок о равенстве лихорадочно дербанивший все, что мог. Они понимали, что в конце концов те именные счета, которые когда-нибудь все равно превратятся в акции, неизбежно начнут аккумулироваться, но не только в их руках. Куда проще было «тянуть резину» с именными счетами, на которые надо было положить неизвестно откуда взятые условные «деньги», на это ушел бы не один год. А потом и приватизировать было бы нечего, все уже обрело бы своих хозяев.
Гайдаровцы пришли в правительство в ноябре. Они считали, что надо дать возможность стать собственниками тем, кто уже доказал свою деловую хватку, а кроме того, привлечь иностранных инвесторов (как это было сделано, например, в Венгрии). Шансов на то, что в таком случае промышленность вскоре заработает, было бы больше. Однако было понятно, что среди депутатов это вызовет бурю возмущения «вопиющей несправедливостью — общенародную госсобственность получат заграничные буржуи, спекулянты, теневики и прочие жулики!». К тому же дело уже было сделано — не продуманный до конца, не обеспеченный материальной базой закон об именных чеках уже принят и не работает.
Отменять его, чтобы искать другие варианты, депутаты не собирались.
Вспоминает участник разработки приватизационной программы Максим Бойко: «Масштабы бесконтрольного воровства росли и ширились, и власть, сознавая, что надо вмешаться, не понимала, как это сделать. Было понятно, что грабежу попустительствовать нельзя. Но, с другой стороны, было совершенно ясно, что остановить этот разгул административным путем тоже невозможно: силы-то уже не те.
Однако мы прекрасно отдавали себе отчет, в какой системе координат оказалась страна, понимали, что только законная, хорошо организованная приватизация может остановить приватизацию спонтанную и воровскую. Однако для того чтобы директора, вкусившие уже плодов стихийной приватизации, приняли этот вариант, нужно было идти на существенные уступки им. <…> Иными словами, директора надо было превратить в акционера.
<…> Это был единственно возможный в той ситуации политический компромисс, на который мы шли совершенно сознательно и преднамеренно. Ведь с начала 1992 года фактически главным был политический вопрос: позволит ли „директорский корпус“ продвигаться гайдаровским реформам? <…> Было ясно, что провести приватизацию, а по большому счету и всю реформу, наперекор их воле невозможно».
Становясь привилегированными акционерами (руководство получало дополнительные акции), директора получали шанс остаться у руля, и теперь их судьба, как и судьба предприятий, зависела от их способностей.
С подачи реформаторов президент воспользовался своим правом издавать указы, которые получали силу закона, если в течение двух недель депутаты их не отменяли. Когда Верховный Совет ушел на летние каникулы, президент издал указ о безвозмездной выдаче безымянных ваучеров вместо именных счетов. Это было компромиссом между приватизацией «для всех» и разделом собственности среди работников предприятий. Оппозиционно настроенные члены Верховного Совета на своем ближайшем заседании устроили скандал, они обвиняли президента и правительство в том, что те, нарушив ранее принятый закон и открыв дорогу безымянным ваучерам, хотят передать собственность узкому кругу лиц. Депутат Челноков, зная, что заседание транслируется на всю страну, эффектно кинул в А. Чубайса пачку ваучеров (то, что основу пачки составила нарезанная бумага, телезрители не узнали). Несмотря на скандал, депутаты, которые лоббировали интересы директорского корпуса, все же не решились отменить уже начавшийся процесс.
Из информационного бюллетеня «Ваш приватизационный чек»:
«Приватизационный чек получает каждый гражданин России — от младенца до глубокого старца. На свой приватизационный чек Вы можете купить акции или имущество какого-либо предприятия, инвестиционного фонда, в вашей власти продать приватизационный чек за наличные деньги. <…> Если самостоятельный выбор акции кажется Вам слишком рискованным, обращайтесь к посредникам — специализированным инвестиционным фондам».
Верховный Совет еще продолжал протестовать, но на сторону либералов встали трудовые коллективы. Дело в том, что правительство предложило на выбор три варианта льгот для работников приватизируемых предприятий, и люди увидели реальную выгоду. Наибольшее распространение получил второй вариант, по которому всем членам трудового коллектива предоставлялось право обмена своих ваучеров на обыкновенные акции суммарно до 51 % величины уставного капитала. К тому же 10 % средств, вырученных от продажи акций сторонним покупателям, зачислялось на личные лицевые счета приватизации его работников. Примерно 30 % всей собственности было бесплатно роздано рабочим коллективам в виде акций. Предполагалось, что все это обеспечит сохранение контрольного пакета акций у трудового коллектива с постепенным перераспределением и укрупнением чьей-то доли. Укрупнение пошло быстро…
Заместитель главы Госкомимущества Альфред Кох много позже утверждал: «Я специально делал анализ и могу сказать, что… <…> …акции, которые были бесплатно розданы работникам по льготам трудовым коллективам, фактически и есть реализация той идеи именных приватизационных вкладов, когда люди могли получить бесплатные акции на этот вклад. Так вот — скорость перехода акций, полученных по льготам трудовым коллективам, то есть записанных на конкретных граждан России, в руки предпринимателей, которые собирали большие пакеты акций в своих руках, она почти не отличалась от скорости, с которой ваучер перешел в руки этих самых предпринимателей. То есть в любом случае — от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Либо ты сначала получаешь ваучер, потом его продаешь и получаешь кэш, либо сначала получаешь акции, потом их продаешь и получаешь кэш. В любом случае скорость избавления от ваучеров и акций была одинаковая, и в этом смысле именной приватизационный вклад ничем бы не помог и никак бы не заморозил скорость перехода акций из одних рук в другие».
Акционирование началось, но работники предприятий нуждались в информации, которая помогла бы им сделать правильный выбор того или иного способа приватизации. В большинстве регионов страны этим никто не занимался. А в Питере подготовку к приватизации еще в 1990 году с подачи Петра Филиппова начали разрабатывать его помощники А. Шведов и Г. Томчин. Они стали проводить ознакомительные лекции для всех желающих. А после 1991 года, когда движение «Демократическая Россия» получило здание на Измайловском проспекте, на их семинарах речь пошла уже о конкретных механизмах, там любопытствующих уже сменили бухгалтеры, члены трудовых советов и руководители предприятий. Далее Шведов возглавил методическое управление в Комитете по управлению городским имуществом (КУГИ), а Томчин стал начальником отдела приватизации на Агропромбирже, которая среди других занималась организацией конкурсов по продаже предприятий.
В 1993 году он сменил Альфреда Коха (тот подписал к тому времени немало спорных решений и по совету А. Чубайса отправился в Чили). В самый разгар приватизации Григорий Томчин стал зампредседателя КУГИ.
Беседа с человеком, непосредственно работавшим на этом фронте, интересна:
«У нас были долгие споры у Чубайса, до ночи — делать директорскую приватизацию или не делать? Я, Кох, Южанов были за то, что делать именно директорскую. Мы говорили, что инсайдер придет все равно к директору, которому ведь мы не просто отдавали — он должен был выиграть конкурс с любой другой командой. Дмитрий Васильев и Петр Мостовой были против директорского варианта, за то, чтобы участвовало как можно больше народу со своими ваучерами, чтобы к руководству и владению пришли новые люди. Мы говорили, что новые люди, придя на наши старые предприятия, будут очень долго разбираться, что им делать с этим. Мы говорили, что у нас нет тех высоких профессионалов, которые пришли, например, из Западной Германии в восточный сектор и быстро со всем разобрались. Иностранцам нечего было делать с нашим ржавым, допотопным железом…
Стороннему покупателю мы продавали бы кота в мешке, а вот если умному директору или главному инженеру (тому, что поумнее), то такой хозяин уже знает, что получит и что с этим делать.
Причем почти все работающие предприятия города уже имели при себе два-три кооператива и зарабатывали деньги. А те, кто заработал деньги, уже могли скупать ваучеры, акции, претендовать на контрольный пакет…
В комитете при подготовке аукционов мы проверяли каждого директора, каждого заявителя. Когда он приходил и подавал заявку, целый отдел сидел — этим занимался.
— Что проверялось?
— Имущество. Какое оно — имущество? Принадлежит ли оно предприятию, есть ли реальные планы по развитию, есть ли средства для их реализации? Мы сделали реальную конкуренцию внутри, у нас же было три варианта приватизации, каждое предприятие выбирало свой вариант.
— А что криминал?
— Так настоящий криминал в приватизацию промышленности не поверил и не пришел. Меня тогда приглашали выступать в разные сообщества, даже „воров“ и еще кого-то, — я тогда был знаком со всеми, вот Костя Могила (тот самый, начинавший с фарцы и рэкета, а спустя несколько лет — один из ведущих питерских мафиози) на мой вопрос ответил так: „Это государство все равно все отберет. Чего мы будем ломаться?“
Поэтому первая промышленная приватизация, в отличие от залоговых аукционов, не была криминальной, она была больше цеховой. Но в прямом, производственном смысле, потому что теневые „цеховики“ типа М. Мирилашвили тоже не поверили в приватизацию промышленности. Собственные магазины и вообще сфера обслуживания оказались им ближе, это мне Миша сам говорил. Сторонних покупателей было очень мало — либо директор, либо главный инженер, какая команда сильнее…
Пример нормальной приватизации — „Полиграфмаш“, очень серьезное предприятие. Там года за три до всех этих дел директор выгнал своего главного инженера, Соловейчик такой, но он не пропал, а организовал свое маленькое производство, делал ларьки, автобусные остановки… А когда на „Полиграфе“ началось собрание, он пришел, сказал: „У меня не группа, я один, но я могу привлечь столько-то денег, при этом рабочие места останутся и заказы будут“. Он предложил коллективу идти по так называемому третьему варианту (это мы называли тогда Management buy-out, то есть когда на собрании коллектива выходит человек и говорит: „У меня там или у моей команды — такая-то программа, мы будем делать то-то и то-то, если вы мне доверяете, я получаю 20 % ваших акций по номиналу, вкладываюсь в производство, и, когда у нас все получается, мы выпускаем еще акции и я получаю еще 30 %, всего у меня будет 50 % и у коллектива столько же…“
(На самом деле это не помешает ему потом скупить на рынке или у трудового коллектива еще сколько-то акций и получить контрольный пакет… Это мы специально так сделали, чтобы получить полноценного хозяина.)
А бывшего инженера с „Полиграфа“ с того собрания сначала погнали: „Вот еще, пришел какой-то!“
Но после бурных трехдневных дебатов, когда ничего так и не решили, его позвали, еще раз послушали! Но тогда он поставил условие: отдать ему еще 31 % акций, но только в управление. Коллектив согласился, и Соловейчик за несколько лет поднял предприятие, а сейчас уже его сын — директор и совладелец! Сегодня у них новые цеха, а в старых теперь торговля, бизнес-центр — предприятие пережило все трудности и успешно работает.
Были и другие случаи.
На Петроградской стороне был заводик, там директор изъял из своей библиотеки все книжки по приватизации, а мы тогда выпустили тиражом 800 тысяч книжку „Как купить свое предприятие“, а писали ее Шведов, Юра Таль, я и еще двое — брошюра такая: как и куда вложить ваучер, как собрание провести… И вот этот директор первым делом изъял все наши книжки и начал по цеховому радио рассказывать работникам сам. Причем рассказывать так, как самому ему это хотелось…
На мой вопрос: ведь они могут взять брошюру где угодно, хоть в ларьке рядом, он отвечал: „Не возьмут, не станут заморачиваться после работы“. — „А если придут демократы, начнут объяснять, что можно и по-другому?“ — „А демократам не поверят. Они ведь в курилке будут толковать, а я по радио!“
(И этот прохиндей тоже стал полным владельцем.)
Конечно, были у нас и ошибки. А самая главная — то, что при любой модели, любом варианте приватизации предприятия не получали в составе имущества землю. Мы сами уже тогда знали, что это плохо, даже указ Ельцина выпустили, что предприятия смогут потом чуть ли не за рубль получить землю, на которой стоят. Но мы ее не дали, не смогли.
— К чему это привело?
— Смотри, при Советах предприятия не выпускают товар — они выпускают продукцию. То есть не то, что востребовано рынком, а то, что имеет только условную цену. И в условиях наступившего рынка эту „продукцию“ (а другой нет) трудно продать. Заводу нужны деньги — под сырье, под модернизацию, но взять их негде, банку под большой заем нужен надежный залог. А заложить нечего, ржавые цеха и старые станки не годятся. Земля же — единственная надежная, реальная ценность. Если бы у заводчан-акционеров была собственная земля, они могли бы взять деньги под землю. И поднимать свои предприятия. А так — ну, вот был кооператив — что-то они выпускали, заработали — купили фабрику, деньги все потратили. И что теперь? Просить деньги у бандитов, которые завтра всё и отожмут? Или приморозить свою покупку, вернуться в кооператив и заработать там деньги на модернизацию? Это потерянное время, потому предприятия и начали останавливаться.
— А большие деньги у банков уже были?
— Были, шла торговля, люди же жили, шел оборот. Так что деньги в банках были. А потом к нам пришел бы иностранный капитал. Но, поскольку мы по всей стране не дали землю под предприятия, был экономический провал.
— Что помешало?
— Не смогли продавить в Верховном Совете, он был категорически против.
— Ну да, как же, помню: „Земля-матушка, она для всех, она, родимая, не продается!“ Правда, сдавать „родную матушку“» в аренду почему-то было можно.
— Да, и потом, уже в первой Думе, мы хотя бы вдогонку хотели это сделать — ты вспомни, мы тогда с Валентином Татарчуком написали проект закона „О земле под промышленными предприятиями“, нам тогда не хватило шести голосов. В „Яблоке“ были против, дескать, вы все не так делаете, надо по процедуре.
Какой процедуре? Все уже приватизировано, у каждого завода есть зафиксированная на планах территория, ее надо было просто отдать! Мы тогда так и написали: тем, у кого 75 % акций уже находится в частной собственности, землю надо просто отдать. Но Явлинский, Иваненко не дали… И аграрии тоже, я пошел к ним, у них тогда во фракции кроме Лапшина был еще его заместитель Чернышев, латифундист такой, я ему говорю: „Поддержите, ведь это вам выгодно, все обрабатывающие предприятия получат землю!“ Так знаешь, что он мне ответил? Я запомнил навсегда: „Да, выгодно. Но если мы разрешим продавать землю, то Аграрная партия окажется без дела, ее больше не будет. А мне еще надо кой-чего доделать“.
Вот такие вещи тоже были…
— Но почему после продажи земли партии не будет? Могла бы и быть — партия аграрных собственников.
— Да, только ему была нужна та „партия“, которая под посевную кампанию выторговывает из бюджета „бабки“, а потом их разворовывает.
Еще была одна ошибка команды. Мы с Кохом пытались ее в Питере обойти, но было очень большое сопротивление ВПК, не директоров, а „генералов“ ВПК, тех, кто уже по министерствам сидел. Мы тогда предлагали одним махом разрешить приватизацию всего военно-промышленного комплекса. И запустить ее, потому что без этого нас съедят. Потому что, если ВПК останется государственным, при малейшем выходе частного сектора на хороший уровень генералы нас подавят и съедят. Что отчасти и произошло потом.
Мы с Кохом пытались тогда провернуть это в Питере. Было тогда такое Положение, что объекты федерального уровня приватизировались с разрешения Москвы, надо было посылать туда заявку и ждать разрешения. Но если отказа не было в течение месяца, считалось, что разрешение получено. И мы подали заявку, да не на отдельное предприятие, а на весь комплекс ВПК, который был в городе. Не прошло — заблокировали, Чубайс не рискнул. Он тогда разрешал ради дела иногда немного выходить за рамки, но только не в Питере. Нам он не разрешал нарушать процедуру ни на грамм, ни на запятую. Не знаю, может быть, он и был прав тогда с этим ВПК.
— Но ведь для такого выкупа нужны были очень большие деньги?
— У директоров они были, оборудование-то у ВПК было получше и кооперативы посильней, у них тогда „слюнки текли“ на это дело.
Еще одна ошибка — „Газпром“. Позже, в гайдаровском правительстве, был министр нефтегазовой промышленности В. Лопухин. Нефтянка уже была раздроблена приватизацией, и это сразу дало результат, владельцы стали вкладываться в технологии, добыча повысилась. Но раздробить „Газпром“, как нефтянку Вяхирев, Черномырдин не дал. И Лопухин подготовил специальный указ о приватизации этой отрасли, где было две части. В первой — порядок приватизации, во второй — обязательства „Газпрома“. Эти обязательства должны были войти в устав и сделали бы эту компанию подобной тем большим компаниям на Западе, которые соблюдают закон и нормально сотрудничают с обществом и государством. Но пришел Черномырдин Виктор Степанович, Лопухина послали подальше, первую часть указа по продаже выполнили, а вторую похерили…
— А что происходило с той частью акций, которые оставались за коллективом?
— Народ свои акции продал. И что так будет — мы знали. Это нормально. Тут есть один постулат: владеть собственностью могут только 20 % людей — тех, кто ее не просрет… Это говорят все социологи. Управлять же собственностью, то есть быть ее приумножателем, могут только 6 %. Но общество не знало, кто эти двадцать, кто эти шесть. Они должны были сами проявиться. Поэтому конечная идея ваучера была: кто сможет — тот вылезет. Остальным лучше быть наемниками…
Если бы мы избежали ошибок, о которых я сказал, если бы Налоговый кодекс был принят вовремя, тогда приватизация дала бы мощный толчок экономике. Ведь всего за четыре года по стране было приватизировано 124 тысячи предприятий (из них 25 тысяч федеральных), то есть около 60 % производственных предприятий, которые имели реальное имущество и потенциальную возможность внести свою долю в национальный доход и налоговую базу. Причем ошибок, нарушений законной процедуры, скандалов по этому поводу мы потом насчитали лишь около 500, то есть меньше 1 %».
Помимо тех ошибок, которые назвал Григорий Томчин, была и другая тяжкая ошибка. Правительство, разрешив деятельность чековых инвестиционных фондов (ЧИФов), не обязало их выкупать ваучеры только на аукционах и только за деньги. В этом случае цены на них при конкуренции среди покупателей вполне могли дорасти до цены если не двух (как неосторожно брякнул А. Чубайс), то одного автомобиля.
Отношения между продавцами ваучеров и обещавшими золотые горы скупщиками приобрели частный, неконтролируемый характер. Правительству начала 1990-х, занятому тяжелой, изнурительной борьбой с инфляцией, саботажем и стагнацией, было не до этого. А когда там спохватились, оказалось, что юридических инструментов борьбы с жуликами нет! Устроители пирамид, тот же Мавроди, например, обезопасили себя тем, что на определенном этапе отказались от «купли-продажи» своих «билетов», заменив притворным «дарением». Каналов, по которым можно было бы предупредить людей об опасности, тоже не было.
Альфред Кох: «Борис Николаевич Ельцин на протяжении всего срока своего правления тщательно отгораживал молодых реформаторов от попыток влияния на телевидение. На телевидение могли влиять кто угодно: олигархи, менты, работники администрации президента. Кто угодно, только не молодые реформаторы. Только не министр финансов, только не министр экономики, только не министр приватизации (собственности, госимущества). <…> СМИ целенаправленно занимались дискредитацией экономического курса, с самого начала, с момента, как Полторанин его возглавил… Мы попытались взбунтоваться, но при попустительстве Ельцина, при его молчаливом согласии они нас размазали».
Об острой необходимости пропаганды и просто ликбеза команде молодых реформаторов говорили многие. Но, как ни странно, препятствием действительно стал президент. Е. Гайдар: «…я пришел к Борису Николаевичу с тем, что, действительно, наверное, надо создать какую-то службу, которая будет заниматься пропагандой и объяснением того, что мы делаем. Знаете, что мне сказал Борис Николаевич? Он мне сказал: „Егор Тимурович, вы хотите воссоздать отдел пропаганды ЦК КПСС? Вот пока я президент, этого не будет“».
Руководитель пресс-службы ГКИ А. Евстафьев: «Мы не могли прийти на телевидение и сказать: „Дайте нам завтра час эфира, потому что нам надо рассказать про приватизационные чеки“. Или потребовать полосу в газете под „пропаганду приватизации“. Конечно, выручали добрые отношения со многими талантливыми журналистами, которые симпатизировали идее реформ и умели писать и снимать на тему приватизации так, как это требовалось их изданиям и телекомпаниям. И все-таки большую часть материалов в газетах и особенно на телевидении нам приходилось оплачивать на правах рекламы.
Это были огромные деньги. И у нас не было таких средств, чтобы проплатить по рекламным расценкам всю приватизационную кампанию. Признаться, мы очень рассчитывали на поддержку государственного телевидения. Казалось бы, пропаганда государственной идеологии по государственному телевидению — какие могут быть проблемы? Но проблемы были, и еще какие!
„Останкино“, тогда еще полностью государственное, помогать нам не хотело вообще. <…> Самое печальное в этой ситуации: государство было не в состоянии заставить свое собственное телевидение блюсти государственные интересы. Разве что многочисленные звонки Чубайса сдвигали порой дело с мертвой точки. Нам отпускали какие-нибудь полчаса, но потом стена опять становилась непробиваемой».
Но и А. Чубайсу было непросто: «На „пирамиду“ очень сложно „наехать“ публично, покуда она вконец не разорилась. Ну, знаю я, что у компании — сложнейшее финансовое положение. Но у нее вкладчиков — полмиллиона. И любое заявление о пошатнувшемся положении такой компании — это ускоренное и неминуемое разорение этих вкладчиков. Это мощнейшее социальное напряжение.
Стоило мне сделать подобного рода заявление, начинался сплошной кошмар: организаторы „пирамид“ требовали компенсации миллиардов эдак на 50; губернаторы обрывали телефоны: „Что вы там такое говорите?! У меня люди выходят на улицы, требуют возврата денег!“ А если молчать… „Где же было правительство? — спросят. — Куда смотрело?“».
И снова А. Евстафьев: «Мошенничеством и жульничеством, к коим относится и упомянутое строительство финансовых пирамид, в любом цивилизованном государстве занимаются полиция, суд, прокуратура. У нас же складывалась какая-то абсурдная ситуация: руководители правоохранительных органов с пафосом ругали экономический курс, но заниматься своим прямым делом как-то не очень торопились. Так, в самый разгар „пирамидального строительства“ подавляющее большинство обращений потерпевших в суды и прокуратуру зачастую кончалось ничем: правоохранительные органы просто отказывали в регистрации таких дел. Не хотели заниматься. После чего руководители этих органов говорили много пафосных слов о „воровской приватизации“ и персональной ответственности Чубайса».
Приватизация, то есть разгосударствление экономики, не имела никакого отношения к тому, как люди распоряжаются своими деньгами, ваучерами или акциями. А большинство горожан, интеллигенция и даже правительственные чиновники распорядились ими в полном соответствии с сюжетом «Буратино зарывает свои денежки на Поле Чудес». Результат соответствующий: накопив десятки и сотни тысяч ваучеров, лопнули 744 фонда! Цена этой ошибки — 25 миллионов обманутых жуликами вкладчиков, отдавших свои ваучеры в обмен на обещания и не получивших ничего! И сотни внезапно разбогатевших, чья «красивая» жизнь подняла волну злобы. Большинство из тех, кто после обесценившегося рубля и потери ваучеров остался ни с чем, в следующем, 1993 году станет социальной базой растущего недовольства. Развал производственных цепочек, звенья которых оказались разорваны границами и таможнями, привел к производственному коллапсу. Многие предприятия простаивали, зарплата подолгу задерживалась, а цены росли, и большинство работников были вынуждены продавать свои акции, чтобы прокормить семьи. Основными скупщиками оказались всё те же директора. Они были хозяевами положения и легко скупали ваучеры и акции по дешевке. Наглый раздербан 1980-х годов сменился торговлей. Свой ваучер продал каждый третий.
На черном рынке его цена не поднялась выше 20 долларов, и покупатели зачастую смахивали на колонизаторов, меняющих бусы на золото туземцев, а продавцы отдавали его даже за бутылку огненной воды…
Те же работники, которые обменяли свои ваучеры на обыкновенные акции предприятий, вскоре тоже остались на мели — производство требовало модернизации и привлечения средств. В результате выпуска дополнительных акций цена первых, как и доля дивидендов, стала падать до ничтожных величин.
Общество разделилось на собственников-работодателей и наемных работников. Что позволило упертым коммунякам и политическим спекулянтам кричать: «Народ ограбили!»
Через пять лет Егор Гайдар скажет: «Мы всегда хотели добиться того, чтобы этот капитализм был свободным, либеральным, устойчивым, социально справедливым. К сожалению, <…> чем дальше, тем больше становилось ясно, что тяжелое социалистическое наследие толкает в сторону капитализма вороватого, коррумпированного, <…> социально несправедливого, а значит, неустойчивого. <…> …результатом этих поражений стало то, что стабилизировавшийся сегодня капитализм, в борьбе за который мы отдали столько сил, меньше всего <…> нравится нам самим».
Но другого результата быть не могло. Болезнь оказалась слишком запущена, и жертвы были неизбежны. Тем, кто много знал и видел ситуацию изнутри, это было понятно. Возможно, что именно поэтому Явлинский, у которого была возможность рискнуть и самому ввязаться в драку за будущее, предпочел, как и многие, роль стороннего критика.
В экономической науке есть теорема Коуза. Она о том, что участники рынка, если им не мешать, непременно достигнут самого эффективного результата. Применительно к постсоветской ситуации это можно интерпретировать так: неважно, как распределена собственность на первом этапе. Если включены рыночные механизмы и нет внешних помех, то через несколько лет она неизбежно попадет в руки тех, кто станет эффективным управленцем.
Отчасти это подтвердилось: спустя пару десятилетий из крупных собственников «первого призыва», тех, кто начинал свой бизнес «на халяву», останутся лишь единицы. Но уступят они не тем, кто стал успешен благодаря своим способностям. Ведь условием положительной динамики, по Коузу, являются «нулевые трансакционные издержки», то есть отсутствие внешних существенных обременений, или попросту помех. А в постсоветской России на этом пути встали ментальные, политические, номенклатурные рогатки, плотины и фильтры. Чиновники и генералы, чекисты и бандиты, тормозя чужаков и помогая «своим» людям, уже начали процесс создания того олигархического капитализма, который искорежит нашу экономику, социальные структуры и общественное сознание.
УДАР ПОД ДЫХ…
Его реформаторам нанесли… нет, не те оголтелые красно-коричневые «патриоты», о которых речь уже шла (в начинающейся травле они станут массовкой), а те, с кем Борис Ельцин поделился властью. На президентских выборах кандидаты называли тех, кого хотели бы видеть рядом в качестве вице-президентов. Чтобы заручиться поддержкой хотя бы части коммунистов, Ельцину посоветовали позвать на этот пост известного депутата из их среды. Выбор пал на Героя Советского Союза, летчика-штурмовика, генерал-майора Александра Руцкого.
Участник Афганской войны, коммунист, он лихо бомбил там города и деревни, дважды был сбит и потом то ли бежал, то ли был освобожден Пакистаном в обмен на американского разведчика. Народным депутатом его избрали жители Курска. Член ЦК Компартии РСФСР, на I Съезде народных депутатов РСФСР он вошел в президиум Верховного Совета и вскоре организовал депутатскую группу «Коммунисты за демократию».
Во время ГКЧП Руцкой не прятался и был с Ельциным в Белом доме, хотя активность проявил лишь после провала путча, когда надо было привезти Горбачева из Фороса. Уровень интеллекта вице-президента оставлял желать лучшего. А ретивость боевого летчика нуждалась в тормозах. Отношения с Ельциным не заладились сразу. При рассмотрении подписанных Беловежских соглашений Руцкой прямо призвал членов Верховного Совета не признавать их. Соглашения Совет все же одобрил. А президенту, не имевшему возможности избавиться от своего всенародно избранного заместителя, пришлось сузить круг полномочий своего зама до декоративного представительства, а потом поручить кураторство над… сельским хозяйством!
Гайдар: «Начинается реорганизация колхозов и совхозов, создаются фонды перераспределения земли, мы поддерживаем формирование фермерского сектора. И вот сейчас всю эту сложнейшую, политически конфликтную работу поручить человеку, который ни уха, ни рыла в ней не смыслит и у которого решительность сочетается с дремучим невежеством… Все это слишком большая цена за нейтрализацию его политических амбиций…»
Действительно, два центра управления — Минсельхоз и Федеральный центр земельной и агропромышленной реформы Руцкого — парализовали всё. Что не помешало генералу издать труд «Аграрная реформа России», который начинается словами: «Я никогда не занимался сельским хозяйством и не собирался это делать, а вот пришлось…»
В декабре 1991-го указ о либерализации цен еще только готовился (надо было найти средства для компенсаций производителям на те основные продукты, цена которых оставалась фиксированной, надо было рассчитать и прописать порядок оказания социальной помощи), но Руцкой уже выступил с зубодробительной критикой правительства и даже грозился уйти в отставку, если реформы начнутся. В отставку, конечно, не ушел. Но во время поездки по оборонным заводам Сибири, а потом и в «Независимой газете» большой спец по бомбежкам уже называл правительство «мальчиками в розовых штанишках», которые «не знают, куда идут».
Когда Егора Гайдара спросили, хватит ли ему сил и твердости выдержать атаки невежд и врагов, тот ответил: «Ощущения твердости у меня вполне достаточно. Задевает ли все это меня? Может быть, когда я закончу свои дела на посту вице-премьера и оглянусь на то, что обо мне писали и говорили, мне это будет больно и неприятно. А сейчас груз огромной ответственности, очень жесткие рамки, определяемые текущей работой, не позволяют все это замечать, придавать этому особенное значение. Сейчас я слишком хорошо понимаю масштабы игры, слишком хорошо понимаю, что дело не в личностях, а в интересах, поэтому вся „критика“ проходит мимо сознания, по периферии его».
Следующий удар нанес недавний заведующий кафедрой Института народного хозяйства, а теперь председатель Верховного Совета Руслан Хасбулатов. За то, чтобы этот человек получил столь высокий пост, Ельцину пришлось побороться. В отличие от легендарного чеченского абрека Зелимхана, член того же харачоевского тейпа уже успел продемонстрировать депутатам свой грубый и кичливый нрав. Как и Анатолий Собчак, он привык к дистанции между преподавателем и студентом и перенес эту манеру на работу с народными депутатами.
Настоять на своем и утвердить его в должности спикера Верховного Совета Борису Николаевичу удалось лишь при пятом (!) голосовании, а получить от своего протеже «под дых» пришлось уже через три месяца.
Не прошло и недели после освобождения цен, как Хасбулатов заявил, что Верховному Совету следует «предложить президенту сменить практически недееспособное правительство России», и добавил, что если этого не произойдет, то у Верховного Совета есть право сделать это самому (что было не так — под конец 1991 года в Конституции РСФСР уже не было нормы отзыва правительства Верховным Советом).
Ельцин вспоминает: «…его главная идея: угрожая противостоянием, заставить отступать, уступать, отрезать самому себе хвост по кусочкам. И привести к взрыву. Ведь не мог же он всерьез полагать, что я испугаюсь достаточно пассивного, аморфного состава парламента, который в тот момент четко контролировался практически одним движением бровей Хасбулатова. Не мог думать, что я испугаюсь и круто изменю политический, стратегический курс. Короче говоря, это был не поиск компромисса, в который я тогда верил, а игра в компромисс, его имитация».
По сути дела, и Руцкой и Хасбулатов объявили правительству войну. Двигала ли ими убежденность в неправоте избранного курса? Конечно, и это тоже. Спустя много лет Хасбулатов написал: «А. Руцкой признавался журналистам в том, что пошел в замы к Ельцину, чтобы противостоять развалу Союза, что он изначально был противником либеральной перестройки. Он и спустя много лет скажет, что выборность коммунистических боссов и частный сектор в обслуживании были достаточными мерами для того, чтобы сохранить СССР».
Хасбулатову необходимость более серьезных преобразований была понятна, но здесь сыграл роль личный фактор. Из представителя репрессированного народа-изгоя он выбился в председатели высшего законодательного органа страны (после чего услужливые академики тут же избрали его членом-корреспондентом Академии наук). Головокружительная карьера привела его к «звездной болезни».
Что заставило Руцкого и Хасбулатова торопиться? Ведь говорить о недееспособности тех, кто только-только приступил к делу, — нелепо. Никто не обещал, что через неделю после отпуска цен все магазины наполнятся товарами, Ельцин озвучил на съезде самый оптимистичный вариант, но и он исчислялся девятью-десятью месяцами. Поэтому, когда доктор экономических наук через шесть дней (!) после указа начинает вопить: «Почему пусты прилавки?!», понятно, что причина не в глупости, тут иное…
Вознесенному к вершинам власти недалекому генералу, как и советскому «экономисту», хватило сообразительности, чтобы понять: ощутимых улучшений ждать придется долго — значит, люди взвоют, окрысятся и будут искать виноватых, а еще тех, кому вручить свое спасение. Поэтому надо успеть возглавить недовольство, застолбить поляну — пока в предвкушении президентского кресла не подоспели другие. Оба претендента рвались к власти.
Между правительством и Верховным Советом началась публичная ругань, а вскоре ряды оппозиции пополнились толпами народа. В начале февраля коммунисты из компании Виктора Тюлькина провели в центре Москвы, на Манежной площади, стотысячный митинг протеста. Люди, которые пришли туда, не рвались к власти, они действительно считали себя обманутыми и ограбленными, они были растеряны и озлоблены, в основном это был люмпен-пролетариат среднего и старшего возраста, и он станет основной массой тех протестов. Сталинские и хрущевские времена были временем их юности, на то самоощущение наложилась крепко вколоченная в их головы советская пропаганда, и на площадь они вышли с портретами Сталина, Ленина и лозунгами возврата в «СССР».
Воодушевленные массовой поддержкой коммунопатриоты решили идти дальше и потребовали разрешения на шествие в День Советской Армии, 23 февраля. Было заявлено, что ветераны Великой Отечественной, пройдя по Тверской к Кремлю, возложат цветы к Могиле Неизвестного Солдата. Шествие столичные власти не разрешили, но оно все же состоялось и благодаря участию боевиков из числа анпиловцев, макашовцев и Союза офицеров едва не дошло до Кремля.
Пресс-секретарь президента В. Костиков вспоминал потом: «Надежды радикальных демократов на то, что поражение реакции откроет безболезненный путь к реформам, не оправдывались. Бывшие путчисты настолько осмелели, что, находясь в тюрьме, давали интервью в прессе. Бывший шеф КГБ и один из вдохновителей заговора против демократии В. Крючков писал в открытом письме Ельцину: „Ответ перед историей за Союз будут держать не те, кто предпринял попытку спасти его, а другие, разрушившие могучее и единое Отечество. Среди ответчиков будете и Вы, господин Президент“. Нужно сказать, я до сих пор не пойму, почему демократическая пресса, радио и телевидение так широко предоставляли страницы и эфир путчистам. Это был какой-то „демократический мазохизм“… <…> Политическая атмосфера в Москве в этот период напоминала революционную обстановку в октябре 1917 года перед захватом власти большевиками. В целом по стране волна митингов пошла на убыль, но Москва еще бурлила. За пять месяцев 1992 года в столице прошло более 300 митингов, из них 200 несанкционированных, что явно свидетельствовало об элементах анархии в политической жизни».
На годовщину референдума о сохранении Союза движение «Трудовая Россия» во главе со своим вождем Анпиловым призвало людей к участию во «Всенародном вече»:
«ГРАЖДАНЕ! Год назад состоялся первый в истории нашей страны референдум. Народ сказал решительное „ДА“ — единому Союзу Советских Социалистических Республик. Однако высшие должностные лица попрали волю народа, преступили Конституцию страны и в угоду западному капиталу объявили СССР несуществующим. Тем самым клика Горбачева—Ельцина спровоцировала развал государства, ограбление народа, гражданскую войну. Долг честных людей — восстановить законную власть, пресечь спланированный геноцид… <…> …и утвердить волю народа — результаты референдума».
О том, что голосовали за другой союз, о том, как вернуться в то, чего нет, в то, что стремительно разбежалось по своим национальным территориям и не собирается добровольно возвращаться, они, естественно, сказать не могли. Но обманутым в ожиданиях людям было достаточно громких обличений. Под нажимом Верховного Совета акцию на Манежной площади разрешили, и на ней опять было не меньше 100 тысяч участников.
Речи на этом вече были зажигательными. Говорит бывший офицер Войцеховский: «Теперь мы, сотрудники вильнюсского ОМОНа, разбросаны по всей России… Все, все зубами скрипят и говорят: придет время… Будет еще литерный поезд. Отцы „демократов“ валили лес, а они будут пни корчевать, к чертовой матери. И я попрошу назначить меня никаким не начальником, я попрошусь просто начальником литерного состава, и восемьдесят процентов они не доедут туда при попытке к бегству».
Дальше угроз и резолюций вече не пошло. Вместо союзного съезда была его жалкая пародия, вместо нового правительства избрали «думу» во главе с генералом Макашовым, а кандидатами — двух адмиралов, Чернавина и Касатонова. Это было самое массовое выступление сторонников оппозиции. Но к этому времени, по русскому обычаю, все народные «вожди» уже успели перессориться, толкаясь локтями за первенство.
На самом деле, по данным ВЦИОМ, против реформ тогда высказывались только 26 %, а за продолжение реформ — 46 % опрошенных. Как и следовало ожидать, это были горожане и сельские жители, имеющие среднее и высшее образование.
После уличной артподготовки последовала атака реваншистов на депутатском съезде. Но за день до его открытия в концертном зале гостиницы «Россия» прошло «Собрание граждан Российской Федерации». Инициаторы пригласили туда представителей многочисленных партий (скорее протопартий) и организаций демократического толка. Цель — разъяснение ситуации и объединение усилий.
В принятом обращении «К власти и народу» участники поддержали продолжение курса реформ, защиту прав человека, передачу земли и основных промышленных фондов в деятельные руки. А вот с необходимостью перехода к президентской республике согласились не все.
К открытию VI Съезда там уже сложился оппозиционный блок «Российское единство» и составлял он большинство. Его депутаты отказались ратифицировать Беловежские соглашения, отказались убрать из Конституции России ссылки на законодательство СССР (?!), отказались слушать Гайдара и настояли на том, чтобы именно Ельцин доложил съезду о ходе реформ.
Президенту пришлось объяснять депутатам, что анализ ситуации не оставил правительству выбора и ему пришлось «до предела сжать время запуска важнейших рыночных механизмов, демонтажа командной экономики, резко ужесточив бюджетную и денежно-финансовую политику, чтобы не допустить развития гиперинфляции». Продолжая, он напомнил, что «накануне 1992 года не было недостатка в пессимистических прогнозах относительно реакции населения на либерализацию цен. Конечно, прошел он тяжело, первый этап, но, тем не менее, в основном население <…> его выдержало…». «Главное, что угрожает сегодня России, — сказал Борис Ельцин, — это возврат к недалекому прошлому — псевдореформам времен союзного правительства. Все помнят, что они свелись к бесплодным дискуссиям, к ведомственной борьбе за бюджетные дотации. Мы шли этим путем в течение семи последних лет и в полной мере убедились: такая политика является однозначно деструктивной. Именно она, в конечном счете, разрушила страну».
Ельцин резко выступил против стремления оппозиции принизить роль президента, сделать ее формальной и номинальной. Закончил он словами о том, что надо заниматься делом, что, если удастся сохранить гражданский мир и удержаться от конфронтации, появится возможность стабилизации к концу текущего года. «Россия разбужена, она двинулась <…>, к нормальной, полноценной жизни. И как бы ни было трудно, <…> ход истории уже не остановить!»
Увидев, что президент (он же глава правительства) построил речь на общих оценках и не стал вдаваться в детали, оппозиционеры решили отыграться на Гайдаре, дав ему только 15 минут и не ограничив время для своих оценок и предложений.
«К тому времени, — сказал Гайдар депутатам, — когда V Съезд, дав президенту дополнительные полномочия, открыл дорогу к углублению экономических реформ, шесть лет колебаний, нерешительности, компромиссов уже породили настоящий социально-экономический хаос… Все прекрасно понимали, что пришло время расплаты за годы финансовой безответственности, за неплатежеспособность Внешэкономбанка, за разворованные природные ресурсы страны, за разваленные финансы, за неработающий рубль, за пустоту прилавков, за все те социальные демагогические обещания, которые раздавались вволю на протяжении последних лет… Осень 1991 года — это уже крутое падение общественного производства, это быстро останавливающаяся черная металлургия, за которой явно вставала угроза остановки всего машиностроения и строительства. Осень 1991 года — это время глубокого уныния и пессимизма, ожидания голода и холода. Все, кто в этой сложной ситуации решил бы и дальше тратить время на бесконечные и бесплодные дискуссии о безболезненных путях перехода к рынку, стабилизации экономики, ждать создания конкурентно-рыночной среды и формирования эффективной частной собственности, дождался бы паралича производства, гибели российской демократии и самой государственности.
Набравшие собственную деструктивную инерцию процессы в сфере материального производства нельзя было остановить по мановению волшебной палочки. За резко упавшим уже к осени 1991 года сокращением производства стоят и развал связей с Восточной Европой, и ухудшение условий торговли с государствами Содружества, и упавший импорт, и уже износившееся оборудование. Да и за саму финансовую стабилизацию, как известно, практически всем и везде в мире приходится довольно дорого платить падением производства. Предполагать, что вслед за либерализацией цен немедленно начнется индустриальный подъем, могли лишь безграмотные авантюристы.
Да, масштабы повышения цен в январе оказались бо`льшими, чем мы предполагали, а падение уровня жизни — более резким. Вместо постепенного разгона темпов инфляции в январе—феврале мы получили их резкий скачок за первые три недели января, после чего наступил период относительной стабилизации цен, продолжавшийся с конца января примерно до конца февраля. В это время цены снизились примерно по 40 процентам номенклатуры продовольственных товаров. Лишь со второй половины февраля и в марте вновь начинает проявляться тенденция повышения цен вслед за смягчением денежной политики, увеличением социальных выплат.
Сейчас можно сказать, что, хотя и со скрипом, но рыночные механизмы всё же заработали. И сегодня, принимая под давлением любое вынужденное решение по смягчению денежной политики, мы должны иметь в виду, что это решение прямо и непосредственно через неделю скажется на ситуации на потребительском рынке. Ситуация в торговле, разумеется, не стала благостной, но она радикально переменилась. Практически постоянно растет число городов, в которых есть в продаже мясо, мясопродукты, молочные продукты, важнейшие виды промышленных товаров народного потребления. Это не благостный рынок, это не рынок изобилия, но это уже и не тот развал, который был в ноябре—декабре… Страна тяжело, болезненно преодолевает сопротивление тех социальных групп, которые всю жизнь занимались распределением дефицитных ресурсов и предпочитали бы заниматься этим вечно, она входит в другую систему регулирования».
Гайдар указал на то, что на смену сокращению экспорта продукции из России пришел его двукратный подъем, что «всего несколько месяцев серьезных рыночно ориентированных радикальных реформ потребовалось, чтобы переломить сомнения, отбросить накопившиеся предубеждения, принять решения о беспрецедентной по масштабам финансовой помощи реформам в России. Как вы знаете, речь идет о выделении только в этом году 24 миллиардов долларов».
Эту помощь он охарактеризовал как верный признак того, что Запад увидел перспективу и поверил в успех российского правительства.
Он признал, что правительство переходит «от вдохновленной мужеством отчаяния кавалерийской атаки к подготовке и реализации широкой программы углубления экономических реформ и реконструкции российской экономики».
«Нам, — сказал Гайдар, — придется пройти еще нелегкий путь до того, как удастся в полной мере остановить промышленный спад, создать предпосылки экономического роста, но оснований для паники нет… Да, мы пережили очень тяжелые пять месяцев. Да, в этих пяти месяцах была сконцентрирована расплата за целый период нерешительности и безответственности. Но сегодня сформировались уникальные предпосылки для экономического подъема в России. Мы получили то, к чему страны идут годами. Мы получили возможность провести серьезную, глубокую структурную перестройку экономики на базе крупных дополнительных финансовых ресурсов, не сопоставимых сегодня с ресурсами нашего собственного государственного бюджета. Сегодня Россия имеет шанс войти в полосу экономического подъема. Упустить этот шанс, сорваться, испугаться трудностей было бы, на наш взгляд, преступлением перед Россией».
Лишь малая часть зала аплодировала его выступлению, большинство упрямо не желало, а вернее сказать не было способно, даже понять профессиональный язык экономиста. Большинство депутатов не понимали, например, что такое «смягчение денежной политики». Им надо было объяснять, что этот термин означает увеличение расходов бюджета без их обеспечения, но и это требовало расшифровки, а времени у докладчика на «ликбез» не было. Да если бы оно и было, судя по тем характеристикам депутатского корпуса, которые мне приходилось слышать, сосредоточенное внимание большинства депутатов рассеивалось уже на пятой-седьмой минуте любого доклада.
Ход съезда транслировался по телевидению, народных витий это распаляло, обличители призвали депутатов объявить правительству недоверие. В зале уже гуляет проект постановления съезда, в котором от президента требуется предоставление новых кандидатур премьера и его команды, а сам он досрочно лишается тех широких полномочий, которыми его наделил предыдущий съезд.
Но Хасбулатов еще медлит с вынесением постановления на голосование, поток обвинений продолжается.
Члены правительства, видя, что происходит, готовы сами поставить вопрос о своей отставке. Ельцин просит их повременить.
Гайдар выступает еще раз и опровергает подтасовку фактов, которая уже прозвучала, указывая на то, что на самом деле дефицит бюджета не превысил 1,5 % ВНП, а внешнеторговое сальдо составило 8 %, как и было запланировано.
Он говорит: «Вы можете создать другое правительство и сказать, что так и нужно делать. И все будут довольны. А потом вы будете смотреть, как разваливается рубль, как рушатся мелкие региональные рынки, как за развалом финансов идет развал российской экономики, как растут бешено цены. Смотреть — и думать: а кто же за все это отвечает? И менять, как перчатки, правительства, которые и призваны, видимо, за все это отвечать».
11 апреля смягченное постановление было принято. Оно ласкало слух обывателя, но противоречило само себе. Постановление предписывало правительству установить налоговые льготы в сферах здравоохранения, науки, культуры, образования, поднять зарплаты в этих отраслях до уровня зарплат в производственной сфере, сохранить госцены на топливо (а это дотации для ТЭКа) и профинансировать колхозы.
При этом, раздав убыточным хозяйствам деньги и сократив налоговые поступления в бюджет, правительство должно было «добиться финансовой стабилизации», то есть остановить рост цен и укрепить рубль. А еще депутаты, несмотря на работающий указ о свободе торговли, потребовали действенной борьбы со спекуляцией.
Протестуя против этого абсурда, прямо во время депутатского голосования члены правительства покинули зал заседаний. Журналистам Гайдар сказал: «Это полная ревизия курса экономической реформы. Это вынужденная смена всего направления экономической политики. Это возврат к политике ублажения отдельных социальных групп, которые будут рвать куски уменьшающегося общественного пирога. Это крест на любых надеждах на серьезное сотрудничество в мире. Это путь к развалу финансовой системы. Это путь к развалу рубля, это крест на тех жертвах, которые все приносили».
На следующий день ответственный секретарь Верховного Совета, депутат С. А. Филатов предложил членам Президиума ВС и вице-премьерам собраться и обсудить возможность компромисса. Переговоры результата не принесли, и Гайдар, передав президенту заявление об отставке правительства, провел пресс-конференцию. Там он зачитал журналистам правительственное заявление, где было сказано, что выполнение требований съезда увеличит бюджетные расходы на 1,2 триллиона рублей, что дефицит бюджета в 1992 году достигнет 1,5 триллиона, то есть 23 % ВНП или 80 % общего объема доходов, что результат решений съезда один — катастрофическое падение уровня жизни, голод, социальные потрясения и хаос. И пояснил: отставка правительства может быть дезавуирована, если съезд пересмотрит свое постановление и будут созданы условия для продолжения начатой работы.
На вечернем заседании съезда встал вопрос об отставке правительства. Ведущий съезд Руслан Хасбулатов отмел возможность финансового краха, сославшись на то, что он не только юрист, но и экономист, что у него группа консультантов не хуже, чем у правительства. В своей обычной развязной манере он сказал: «Мы проводим уже шестой съезд, а уважаемые друзья из правительства столкнулись со съездом впервые и растерялись. Вот и вся проблема. Поэтому, если хотят уйти в отставку, пусть, пожалуйста, ставят этот вопрос перед тем, кто их назначал. Это однозначно. И никто нас не должен шантажировать. Мы ничего и никого не боимся».
На выкрики из зала: «Позор! Позор!» — ухмыляясь, ответил: «Никакого позора нет. Ребята растерялись».
Было ясно, что спикер делает все, чтобы получить возможность набрать свой кабинет и, скорее всего, самому его возглавить. Правительство снова покинуло зал съезда. Противостояние продолжалось. В знак солидарности заявление об отставке подало также правительство Москвы. Движение «Демократическая Россия» провело в столице многотысячный митинг, где речь пошла уже о доверии съезду.
Переговоры продолжались, и в конечном счете оппозиция уступила, предоставив правительству возможность работать дальше и полностью принять на себя всю ответственность и все недовольство за развитие тех событий, альтернативы которым не было.
Одним из немногих полезных решений VI Съезда было согласие на возвращение исторических названий Нижнему Новгороду, Самаре, Твери и Санкт-Петербургу. Позже заслуга возвращения Северной столице ее исконного имени будет приписана А. Собчаку. Но мэр не сделал для этого ничего, скорее это заслуга председателя нашего городского Совета А. Беляева, который настаивал на признании результатов нашего референдума, и ловкость Р. Хасбулатова, который, во избежание дискуссий, включил наш вопрос в пакетное голосование под конец заседания.
А Егор Гайдар остался в подвешенном состоянии — и. о. первого вице-премьера, который мог стать премьером только при его утверждении съездом. Предложение С. Шахрая использовать ситуацию и, пока реакционеры не оправились после неудачи, самому утвердить Гайдара главой правительства Ельцин счел преждевременным. А зря — потом такой возможности уже не представилось.
Продолжение следует