Письма Виктора Сосноры
Опубликовано в журнале Звезда, номер 2, 2022
Писем было больше. Но пока обнаружилось на поверхности всего пять. Все они связаны одним сюжетом — судьбой книг Виктора Сосноры «Возвращение к морю» и «Властители и судьбы».
В № 11 «Знамени» за 2021 год я опубликовал свои довольно беглые воспоминания о Викторе, с которым мы дружили всю жизнь, хотя последние десятилетия между встречами были значительные промежутки.
Два письма воспроизведены в этих самых воспоминаниях. Три других хотя формально и относятся к тому же сюжету, но являют собой нечто отличное. Они более биографичны и теоретичны. И, соответственно, заслуживают отдельной публикации.
Я не буду рассказывать невеселую историю прохождения этих книг сквозь типичные советские мытарства. Основное понятно из текста писем.
Это история и анекдотическая и драматическая. Те пошлые хитрости, к которым приходилось прибегать, сегодня кажутся забавными. Но тогда…
Мы часто забываем, что в советское время одной из ключевых проблем для человека, склонного к самоуважению, была проблема сохранения своего человеческого достоинства.
В сентябре 1986 года у Виктора вышла книга «Властители и судьбы» с подзаголовком «Литературные варианты исторических событий».
Дарственная надпись: «Якову Гордину и Тате, спасителям этой отечественной книги, со всеми радостями. 27. Х. 86. В. Соснора».
То, как Виктор представлял себе многие известные события нашей истории, никак не устраивало контролирующие инстанции. И мне пришлось выступать в странной роли разъяснителя — посредника между автором и издателем.
Я придумал подзаголовок и написал вступительную статью, которая и называлась «Литературные варианты исторических событий — что это такое?», и привел разные солидные прецеденты.
Книга вышла. А сколько лет прошло от ее сочинения до выхода — мы еще узнаем.
В декабре 1986 года (числа нет) я получил письмо от Сосноры. Надо иметь в виду, что в это время он был уже абсолютно глух, и переписка была более чем приемлемым способом делового общения.
«Дорогой Яков,
я помню твою раннюю повесть „Заговор литераторов“, у нее была простая концепция, вот я и ориентируюсь по декабризму — по ней. Но повторю, в 19 в. я профан, и фигура Николая меня интересует вне событийности. А как странная фигура, посвятившая себя уничтожению поэтизмов.
Благодарю за ответы по книжкам. Оказывается круг книг узок, я их знаю. Но не вникал. О Николае конечно большого не получится, но в мою книгу исторических миниатюр войдет — есть и такая у меня. Их тех „миниатюр“ напечатана одна в журнале „Искорка“.
Бог с ними и с „царскими родами“, если я так написал — это не так, присутствие энного количества царских кровей у вышеозначенных, а как же — Чаадаев — племянник князя Щербатова и т. д.
Всего более я близок сейчас к нашим тараканчикам, как сказал Федя Михайлович (сказал бы!). Деньги в этом деле тоже играют роль, но не такую, чтоб занимать. Спасибо. Они играют роль будущую, грядущую, предстоящую на носу.
Такой денежный футуризим. Я о книге.
Если весной могут заключить договор, то книгу нужно сдать где-то в марте, что ли, готовенькую, то есть весною. Ах! Как-то дали Скрынникову „Властители и судьбы“ и сказали в издательстве, чтоб он не торопился, он и держал рукопись 8 месяцев, пока в него не стали стрелять тяжелые канониры. А Назаров за это время сумел книгу передвинуть на 2 года. У меня в общем-то нормальное авторское нетерпение, учитывая, что тобою спасенная проза „шла“ 18 лет. 18 лет! Мне столько не прожить, говоря спокойно и объективно. И ты будь спокоен и объективен. Торопиться не стоит, верно, но и давать много шахматных ходов вперед нельзя, обыграют. Уж бывало. Я ж не иду по общему списку, то конь, то крыса, загнанная в угол. Сейчас я временно полулошадь, вот я и думал воспользоваться временем. Оно шатается — и не углядишь. И у нас есть абсолютный союзник — Помпеев. Соучастник, а не сочувствующий. Ты мудр, ты сам понимаешь позиции на доске мои.
Самое важное нужно вмешать как можно более неопубликованных стихов, иначе книга теряет смысл.
Будь здрав, будь здрав, привет Тате и поклон. Восхищен твоим отпрыском: в группе захвата! Мечта моей юности.
Будь —
твой — В. Соснора».[1]
Нужен небольшой комментарий.
Есть малозначащие мелочи. Например, дело не в том, что у Чаадаева был дядя некий князь Щербатов, а в том что Чаадаев был внуком знаменитого автора трактата-памфлета «О повреждении нравов в России» князя Михаила Михайловича Щербатова, историка и политика, Рюриковича.
Любопытно, что я совершенно не помню своей «ранней повести „Заговор литераторов“», но вряд ли Виктор ее выдумал. Однако я и на рукопись никогда не натыкался. Странно…
Относительно денег — ясно, что у него было очередное безденежье, и я предлагал ему заем. Я довольно много тогда печатался, не говоря уже о том, что в Малом театре оперы и балета шла с успехом наша со Слонимским опера «Мария Стюарт» и я получал неплохие поспектакльные.
Он консультировался со мной относительно Николая I. Но это не очень важно. Он все равно писал что хотел. «Литературный вариант…».
Роальд Викторович Назаров, главный редактор «Советского писателя», относился к Виктору с подозрением и делал все, что мог, чтобы книги его не выходили или выходили как можно реже. И желательно — переиздания, уже процензурированные. Думаю, дело было не только в чиновничьей осторожности — 1986 год, уже повеяло теплым ветерком, — просто Соснора был ему принципиально чужой. А власть еще имелась.
Я тоже отнюдь не был любимцем издательского начальства. У меня в «Советском писателе» вышла книга в 1983 году, а следующая только в 1989-м, когда Назарова в издательстве уже не было, а времена существенно изменились.
Юрий Александрович Помпеев, ставший только что заведующим художественной редакцией, человек порядочный и совсем не назаровского типа, Соснору искренне уважал, цену ему знал и в меру своих возможностей нам способствовал.
А моя функция заключалась в том, чтобы морочить голову Назарову, разыгрывая роль добровольного цензора и разумного составителя при неразумном и скандальном Сосноре. В следующем письме об этом сказано с полной и вполне циничной откровенностью.
Как ни странно, эта наивная на первый взгляд интрига вполне удалась.
Письмо это по некоторым косвенным признакам написано в марте 1987 года.
«Дорогой Иаков д’Арк!
Опять обман, и я тебя уже не увижу. Комарово скорбит от твоего неприезда. Я много дней провел над рукописью, тобою врученной и проявил максимум внимания, а то есть снял все, что встревожит не на шутку. Начальство. Я… скажем так: не до конца верю в переворот в чиновничьей среде. Поэтому я выправил немалое количество строк, учитывая Цензора — главного редактора, под нож пошли и с десяток стихов. В результате: остается очень мало нового. Ведь в этой папке, что ты мне дал — не менее одной трети стихов опубликованных в трех-четырех книгах. Короче, пока остается что-то около тысячи строк (новых, но опубликованных в большинстве в Дне поэзии), День же поэзии идет полутора массовыми тиражами, поэтому считай — плакала эта книжка в денежку. НО… и это уже твоя ЗАБОТА.
Нужно петь Назарову о том, что денежки тут и не валялись, а значит нужно увеличить тираж и сделать ДВОЙНОЙ МАССОВЫЙ. Только тогда я что-то получу. Не теряй это письмо, а то и я забуду, что нужно сделать.
При осмотре стихов и вообще, парадом развернув страниц своих оскал, — благодарю тебя, ты — прирожденный дизайнер, даватель идей. Я никогда б не догадался о зверях в цикле и о совмещении Бояновой темы — сквозь книгу, это безусловно гениальная догадка у ТВОЕЙ ГОЛОВЫ.
Перенеся это в свою голову, я уже легко скомпоную все, когда машинистка перепечатает и мы будем иметь карты в руках.
Всю же проделанную подлую работу по самоуничтожению я сваливаю на тебя. Диспозиция такова: ты три месяца тасовал стихи и выискивал в них, вынюхивая, мотивы анти, контра, а потом мы с тобою 2 месяца еще сидели и правили это в жестоких боях. Я вынужден был подчиниться твоей суровой руке. Но я еще не теряю надежды после заключения договора и ближе к печати подсунуть что-нибудь „современное“, т. е. контру. Это я так объясняю Назарову. Я ему уже сказал, что ты перестраховался в выборе стихов!! Умно или глупо? Не знаю. Но на его физиономию пал отблеск счастья! Она аж засияла! Неплохое письмо пишу я тебе, ты мне пишешь тоже хорошо. М. б. составим потом цикл переписки: ВОКРУГ КНИГИ. И напечатаем в кооперативном издательстве у Булата Окуджавы. Он хочет свое издательство, говорят, открыть. Ох, липовые ребята, ох, кисельные берега!
Как только машинистка отпечатает книгу и я по твоим указаниям составлю ее, я тебе позвоню и мы денек посидим. А потом кому сдавать ее? Мне? Тебе? Двоим? У вас с Назаровым тоже ведь какой-то заговор. Между тремя персонажами мы имеем 9 заговоров, по моим подсчетам. Это все твоя драматургия.
Будь здрав, обнимаю. Тату поздравляю с Женским Марта.
В. Соснора».
Тут особых комментариев не требуется. Хорошую роль определил мне мой любезный друг! И нужно только изумляться нашему с Витей спокойствию в этой откровенно унизительной ситуации. Чувство юмора и самоирония — спасительные качества.
Никакого специального заговора у меня с Назаровым быть не могло. Это шутки. Просто я обещал ему составить книгу так и написать такую вступительную статью, чтобы у него, Назарова, не было неприятностей. А у него уже был удачный опыт «Властителей и судеб».
Кроме вступительной статьи — с некоторым количеством напущенного тумана — была грамотная аннотация: «Новая книга Виктора Сосноры дает возможность увидеть его стихи в русле широкой культурно-исторической художественной традиции. От простого к сложному, от конкретного эмоционального впечатления к поэтической ассоциации ведет поэт своего читателя, открывая путь к постижению мира и самого себя».
Понимай как хочешь.
Непосредственным редактором книги была милая умница Фрида Кацас, что тоже способствовало успеху. Она не обладала сколько-нибудь значительным влиянием, в отличие от Помпеева, но ее доброжелательность сыграла свою роль.
В результате книга вышла. Правда, через два с половиной года после цитированного письма.
Любопытная деталь — она была сдана в набор 20. 06. 88, а подписана к печати 17. 02. 89. Через полгода с лишним. То ли Назаров не мог совладать с собой и оттягивал роковое событие — выход книги. То ли она ходила по инстанциям. Но время было уже благоприятное, и книга вышла в том виде, в каком мы ее составили.
Дарственная надпись: «Якову и Тате с дружбою, любовью, благодарностями и маем. В. Соснора. 10. V. 89.».
Не буду скромничать — уверен, что «Возвращение к морю» — лучшая из книг Сосноры, вышедших в советское время, наиболее точно его представляющая. Насколько это было возможно.
Огромное количество стихов — новый Соснора — лежало у Виктора в столе. Но здесь, по крайней мере, кроме не публиковавшихся ранее стихов представлены были большие фрагменты поэмы, чье название дало название всей книге. Отнюдь не традиционные тексты. Читатель получил впечатление, что` же делает нынешний Соснора.
Как и в предисловии к его исторической прозе, в предисловии к этой книге пришлось объяснять и толковать сложные тексты — не столько читателям, сколько контролирующим инстанциям.
И по поводу этого предисловия Виктор написал мне еще одно письмо — в некотором роде творческую декларацию.
Даты нет, конверт потерян.
«Дорогой Яков,
я не очень внимательно прочитал в первый раз твою статью и потому сказал о Кушнере. Я изучил вопрос, и вот мои соображения. Ты пишешь, что „мы будем рассматривать только ту поэтическую традицию, которая имеет отношение к Сосноре“. ЗОЛОТЫЕ СЛОВА! Но тут же делаешь экскурс в трех поэтов: Бродский, Кушнер, Ходасевич. Я против них лично ничего не имею, но согласись, они пишут в противоположной традиции. Это поэты европейского направления, а я — выходец из древнерусской школы, о чем ты писал в письме к Назарову по поводу составления книги. Но ты свое письмо почему-то не использовал для статьи.
Учителя этих трех поэтов — это линия Баратынского, Анненского, Мандельштама, Джона Донна и пр.
Мои учителя: Слово о полку Игореве, Кирша Данилов, русская песнь Ваньки Каина, Барков, Пушкин. Затем идут Блок, Хлебников, Маяковский, Пастернак, Цветаева. Из живых меня любили слепо Каменский, Крученых, Асеев, Лиля Брик. У знаменитых сверстников я любил отдельные стихи у очень многих, меня не любит — никто.
Если бы ты написал статью или пиесу — бог с тобой, золотая рыбка. Но ты написал предисловие к МОЕЙ книге. Я б не хотел, чтоб в моей книге присутствовали фамилии тех поэтов, которым я чужд и которые резко чужды моей традиции, я б не хотел, чтоб в моей книге были имена Бродского, Кушнера и Ходасевича.
Еще чуть-чуть: ты пишешь об итоге 30-летней работы. Я ни при каких условиях не могу считать эту книгу ИТОГОМ 30-летней работы. Я не рассматриваю эту книгу как биографию. Как судьба — да, каждая книга.
И еще: я больше ученик живописи, чем поэтов.
А остальное ты исполнил с таким блеском, пониманием и твердостью, что, я думаю, эти три имени упоминаются от поспешности и желания хорошо сказать о друзьях. Но ЯКОВ! Ни Бродский, ни Кушнер, ни Ходасевич в нашей помощи не нуждаются, их сейчас поддерживает и толкает Правительство — куда нам!
С дружбою навек и любовью —
В. Соснора».
В предисловии на самом деле было сказано: «Мы будем рассматривать только те средства, которыми пользуется традиция, воспитавшая Виктора Соснору». Но не будем толковать о формулировках. Это письмо требует отдельного и подробного анализа.
И странные сочетания имен тех, кого Соснора определяет себе в учителя и предшественники. И особенно многозначительное и категорическое утверждение: «…меня не любит — никто». Гордое и горькое, резко обозначающее уже родившуюся установку на тотальную особость. В его сознании уже оформлялся тот мрачноватый мир, в который поселил себя поздний Соснора.
И утверждение относительно живописи.
И раздраженное нежелание видеть «в моей книге» даже имена чуждых ему поэтов.
Правда, когда через много лет, на его юбилее, я напомнил ему это требование, он очень удивился: «Я так написал? Быть не может! Глупость какая-то…» Но это явно была в тот момент не просто глупость.
Разумеется, я убрал эту нежелательную троицу и фразу о 30-летней работе.
В последнем случае он был совершенно прав — это был отнюдь не итог. Он был уже не тот, каким предстал в этой книге. Но я этого не знал.
Датировать это письмо важно. И такую возможность дает пассаж о Бродском, которого «поддерживает и толкает Правительство». Это не совсем точное утверждение, но Виктор явно имеет в виду идущие уже упорные разговоры о публикациях Бродского в СССР. Стало быть, это конец 1987 года — после Нобелевской премии — и не позже июня 1988-го, когда книга была отправлена в набор.
И еще один знаменательный факт: книга вышла-таки тиражом 41 тысяча экземпляров. То есть тем самым двойным массовым. И даже больше — благодаря еще одной тысяче сверх сорока. Это означало очень приличный гонорар. Не будем гадать, чья это была заслуга.
Это еще было время больших тиражей. Через месяц вышла в том же издательстве моя книга «Право на поединок» — тиражом 100 тысяч.
Главным редактором был уже Юрий Помпеев.
1. В письмах сохранена авторская пунктуация. Примеч. ред.