Опубликовано в журнале Звезда, номер 11, 2022
НЕЗНАКОМКА
На дачах Озерков
пируют господа.
В просвете облаков
холодная звезда
взирает свысока
сквозь кружево ветвей.
И узкая рука
лежит в руке моей.
Я молод, неумен —
я, в сущности, дурак.
Плетение письмен
освоил кое-как,
но верю, что потом,
одолевая быт,
в несбыточном былом
быть вместе предстоит.
В блаженной болтовне
я так и не постиг:
ты — Незнакомка мне.
У нас иной язык.
Пройдут десятки лет,
поросшие быльем,
где будущего нет
у нас с тобой вдвоем.
Отвлекшись от стишков,
припомню иногда:
в просвете облаков —
холодная звезда.
* * *
Речка. Безмятежная водица.
Чайка в сумасшедшем вираже.
Те, с кем почитал за честь водиться,
большей частью умерли уже.
Здесь, на лоне матери-природы,
неуместны прежние понты.
Несмешными кажутся остроты,
неосуществимыми — мечты.
Видишь, водомерка пробежала,
не смутив поверхности воды…
Смерть, твое неотвратимо жало —
но позволь мне завершить труды.
Слишком близко подошла с утра ты,
но — неисцелимый идиот —
верю, что вчерашние утраты
встречей обернутся в свой черед.
* * *
Ни консерватором, ни прогрессистом
так и не стал. Постыла их вражда.
Разрежен воздух, и стрела со свистом
летит, сама не ведая куда, —
в мишень, к живой еще и теплой плоти?
Летит. На цель ей, в сущности, плевать.
Дурную невозможность петь в полете
учусь посильно преодолевать.
Чураясь стаи, люди одиноки.
Стрела почти не помнит тетивы.
Похоже, время подводить итоги.
Мои, пожалуй, вкратце таковы:
не подставлял соперникам подножки,
стал собеседником учителям.
Мне доверяли женщины и кошки
за то, что с ними честен и упрям,
за то, что мне глумиться неугодно
и зорко обличать чужую грязь.
За то, что жил бесцельно и свободно,
падения на землю не страшась.
* * *
А поутру, когда они
проснулись, стали безразличны
нюансы светской болтовни
и пикировки романтичной.
Мир сделался совсем иной:
большая тишина нависла,
и то, что было за спиной
у каждого, лишилось смысла.
Все сызнова перетекло
в чреду слепых прикосновений
и поцелуев. Так светло
от этой безмятежной лени.
Клубилась музыка в груди,
и левитировало тело,
а что там будет впереди —
еще значенья не имело.
* * *
Великолепный новый день настанет
когда-нибудь, когда меня не станет.
Беспечно плещет на Неве волна.
Безветренно и тихо. Даль ясна.
А облака то сахарною ватой
плывут, то бородою клочковатой,
то вдруг истают где-то вдалеке.
Все это отражается в реке.
Вот девушка, которая читала
«Стойкость и Свет», на солнце задремала.
Пускай упала книжка на траву,
все это значит — я еще живу.
* * *
Под ногами желтая трава.
Канул безвозвратно летний зной.
В целом перспектива такова:
вскорости накрыться белизной.
Та, что притаилась за плечом,
ждет, когда заполнится тетрадь.
Мне уже без разницы — о чем
говорить, молчать и сочинять.
Будущность прозрачна и легка,
независимо от зимних стуж.
В небе кучевые облака —
словно сгустки отлетевших душ.
* * *
Приходит август. Снова умирать.
Надеюсь, в этот раз все обойдется.
Так глубоко лежу на дне колодца,
что в полдень можно звезды увидать.
Возлюбленной украденная прядь
еще со мной. А ежели придется
сражаться — что ж… Надеюсь, доведется
жизнь, а не честь за Родину отдать.
Отчаянье — по размышленье строгом —
есть просто спор меж дьяволом и Богом.
Мы смотрим на него со стороны,
интересуемся его итогом.
Добро и зло нам вовсе не важны…
На самом дне подумаешь о многом.
* * *
Ты всегда смотришь в зеркало. Я — в окно.
Мы живем давно, мы любим давно.
Мы давно не любим друг друга.
Получается, на тебе и мне
отразилось все, что стряслось в стране:
ей — разруха, а нам — разлука.
После этих десятилетий нам
безразлична гордость, не страшен срам.
Глупо плакаться и обижаться.
Милая, не сходи с ума:
даже если подступит зима —
станем друг за дружку держаться.
ТАНАИС
То по-черному пашем, то горестно водку пьем.
Здесь лежат Виталик и Генка — они вдвоем,
как и были по жизни. Иное не так уж важно.
Осязая тактильно шершавость могильных плит,
неуютно понять, что поэту стать предстоит
оцифрованным звуком и просто книжкой бумажной.
Вот огромная амфора: помнится, из-под земли
в дни безбашенной юности вместе они извлекли.
Вот античная башня, где Генка живал годами:
по слоистому камню ползет вездесущий плющ.
Он был нищ, абсолютно свободен и всемогущ:
не прельщался на похвалу, но играл словами.
Я довольно давно задумываюсь: к чему
певчий дар был отпущен — порою в ущерб уму.
Впрочем, это неважно: ведь есть еще мелос мысли.
Кто-то должен нести на плечах непосильный груз
иссякающей ныне гармонии, совесть и вкус.
Скоро встретимся вновь. На ресницах слезы повисли.